К истории Инакомыслия в России?

                К истории Инакомыслия в России?

                ***
          Постановка вопроса и проблематика Инакомыслия в России очень сложна
              и многослойна, чтобы решить вопрос и проблему однозначно,
              разделяя мир и людей на правых и не правых, на белое и черное.
          Этот вопрос и проблематика с философской точки зрения меня
              интересовала в разное время. Но к данной публикации меня побудила
              статья одного автора "Прозы", как и комментарии других авторов
              к этой статье.
           И вот чтО интересно подчеркнуть, "сегодня" в начале 21 века, 
             по-моему, Вопрос о "Русской идее" подпадает в разряд запрещенных,
             ненужных, как нечто архаичное и уже отмирающее, со стороны тех
             либеральных умов, которые уже утверждают во всеуслышание,
             что Идея "либерального универсализма" с "общечеловеческими
             ценностями" восторжествовала в мире. И, возможно, это так. Но...
             тогда открывается совсем Иная перспектива для узрения
             Инакомыслия в России старой и новой; тогда получается, что именно
             не либерализм и не революционизм был "инакомыслием" в России, а
             "Русская идея", которая всегда была под официальной цензурой, и
             есть на самом деле источник Инакомыслия и свободомыслия в России.
             "Русская идея" как духовный источник свободомыслия России.
             Но на самом деле Вопрос о русской идее и есть Вопрос о Пути и
             значении России в мировой истории, о её Правде и Свободе, как и
             Вопрос о самосознании целого человека и народа.
             Вопрос о "Русской идее" и есть Вопрос про национальное
             самосознание, включенное-устремленное в нечто Вечное-возвышенное -
             как Родное и Вселенское. 

             Но сегодня про русскую Идею многие боятся или предпочитают не
             говорить вслух и печатно, ибо это уже "Инакомыслие". И все чаще
             слышатся голоса презрения, профанирования, т.е. как принижение и
             оценивание лишь с пониженной-отрицательной стороны. А ведь это
             означает забвение огромных пластов русской Культуры, а значит и
             всероссийского самосознания.
             Но сегодня Вопрос о Русской Идее и есть вопрос о духовном
             Возрождении России, как о Пути Возрождения России.
             Каковы пути были в альтернативе и каков должен быть?

             И вот к размышлению читателя предоставляю возможность
             самостоятельно рассмотреть вопросы на тему -
             - "К истории Инакомыслия в России".

                ***
                1.
(Из рецензии на статью «От Чаадаева до Солженицына. Из истории инакомыслия» (Яков Рабинер)

"Спасибо за анализ. С удовольствием читал ваши доводы и сравнения. Помню выступления Солженицина, что-то в нем настораживало, его религиозность, приверженность христианству, вера в миссианскую роль России. Отлично пишите, легко читается, емко,доходчиво".
(Александр Пасхалов   22.09.2012)

"Нынешнее руководство в России использует во многом солженицинские принципы, изложенные им в "Письме к вождям".
Прежние вожди не захотели прислушаться, а эти, похоже, решили, что в формуле, предложенной Солженициным что-то есть: сильная власть, с опорой на православие и крутой русский национализм. Два последних "постулата" должны были заполнить тот идеологический вакуум, который возник с исчерпавшей себя коммунистической идеологией. Новая идеология, с некоторой модификацией и поправкой на реалии дня, последовательно проводится в жизнь. Что из этого получится - другой вопрос, но строится она во многом на ошибочной, как мне кажется, но упрямо проводимой идее, что у России свой особенный путь, резко отличающийся от того пути, по которому шёл Запад и вообще западная цивилизация.
Большое спасибо, Александр, за отклик!
Всех благ!
С уважением,
Яков"
(Яков Рабинер   22.09.2012)
 
"Спасибо Яков за развернутый ответ и за радость общения".
(Александр Пасхалов   23.09.2012)

"Особый ПУТЬ ! Это что: революции, ГКЧП, войны, голодоморы, репрессии, и тд.??? Извините, за комментарий".
(Александр Пасхалов   23.09.2012)
 
"Похоже на то..."
(Алексей Кривдов   25.05.2013)
 
"Пора уже давно задуматься не об особых путях, а о едином пути человечества, который только и может привести к спасению нашей планеты. Пора осознать, что она в большой опасности, пока люди грызутся и воюют друг с другом. Авториторизм полезен в сочетании с высоким гуманизмом и космическим сознанием. Он должен быть прерогативой международных организаций".
(Элеонора Белевская   11.06.2013)

"Уважаемый Яков! На моей странице на Стихах Ру есть "Философические письма". Взгляните, пожалуйста".
(Сергей Шрамко   17.09.2013)
 
"Иногда мне думается, что фамилия Соложеницын - производное от "солгать".
(Сергей Шрамко   17.09.2013)

Однако, "либералы-западники" могут ли вчитываться в слово Петра Чаадаева, как и понимать Смысл и значение текста?
Например,
таким же "другом парадоксов" был и Чаадаев, если глубоко увИдеть и углубиться в образ мысли русского публициста.
Вот! Парадоксы Чаадаева:

"Прекрасная вещь - любовь к отечеству, но есть еще нечто более прекрасное - это любовь к истине... Не через родину, а через истину ведет путь на небо...
Присмотритесь хорошенько... Есть великие народы - как и великие исторические личности, - которые нельзя объяснить нормальными законами нашего разума, но которые таинственно определяет верховная логика Провидения: таков именно наш народ...
Настоящая история этого народа начнется лишь с того дня, когда он приникнется ИДЕЕЙ, которая ему доверена и которую он призван осуществить, и когда начнет выполнять ее с тем настойчивым, хотя и скрытным инстинктом, который ведет народы к их предназначению. Вот момент, который я всеми силами моего сердца призываю для моей родины, вот какую задачу я хотел бы, чтобы вы взяли на себя, мои милые друзья и сограждане...
Но кто серьезно любит свою родину, того не может не огорчать глубоко это отступничество наших наиболее передовых умов от всего, чему мы обязаны нашей славой, нашим величием; и, я думаю, дело честного гражданина - стараться по мере сил оценить это необычайное явление...
Я не научился любить свою родину с закрытыми глазами, с преклоненной головой, с запертыми устами. Я нахожу, что человек может быть полезен своей стране только в том случае, если ясно видит её; я думаю, что время слепых влюбленностей прошло, что теперь мы прежде всего обязаны родине истиной. Я люблю мое Отечество, как Петр Великий научил меня любить его. Мне чужд, признаюсь, этот блаженный патриотизм лени, который приспособляется все видеть в розовом свете... Я полагаю, что мы пришли после других для того, чтобы делать лучше их, чтобы не впадать в их ошибки, их заблуждения и суеверия..."
(П.Я.Чаадаев "Апология сумасшедшего").

Именно, как прозорливо видение и остро слово Чадаева, говоря об "отступничестве" "передовых-про-двинутых" умов в нашем отечестве.
А ведь от чего отступили-то, от каких основ жизни отступили?
И на этот вопрос всемирный писатель нашел ответ в известном романе:

"...Ну, так факт мой состоит в том, что русский либерализм не есть нападение на существующие порядки вещей, а есть нападение на самую сущность наших вещей, на самые вещи, а не на один только порядок, не на русские порядки, а на самую Россию. Мой либерал дошёл до того, что отрицает самую Россию, то есть ненавидит и бьёт свою мать. Каждый несчастный и неудачный русский факт возбуждает в нём смех и чуть не восторг. Он ненавидит народные обычаи, русскую историю, всё. (...) Эту ненависть к России, ещё не так давно, иные либералы наши принимали чуть не за истинную любовь к отечеству и хвалились тем, что видят лучше других, в чём она должна состоять, но теперь уже стали откровеннее и даже слова "любовь к отечеству" стали стыдиться, даже понятие изгнали и устранили, как вредное и ничтожное. Факт этот верный, я стою за это и... надобно же было высказать когда-нибудь правду вполне, просто и откровенно; но факт этот в то же время и такой, которого нигде и никогда, спокон веку и ни в одном народе, не бывало и не случалось. (...) Такого не может быть либерала нигде, который бы самое отечество своё ненавидел."
(Ф.М. Достоевский, "Идиот", часть третья, реплика Евгения Павловича Радомского).
(Бармин Виктор   10.07.2014)
 
"Виктор, Вы как всегда, отбросив поверхностную содержательность понятий, пустозвоном фраз подогревающих этот давний спор с обеих сторон, пытаетесь указать на глубинные смыслы, приближающие его к истине.

И Чаадаев и Солженицын только тогда и были правы, когда освобождали свои суждения от бессмысленных, в корне своем, идеологических клише, навязанных мышлению своим временем.

Например, у Чаадаева: ".... Есть великие народы - как и великие исторические личности, - которые нельзя объяснить нормальными законами нашего разума, но которые таинственно определяет верховная логика Провидения: таков именно наш народ... " - разве это не про особый путь?

Или у Солженицына (по цитате Бармина) " Если Чаадаев считал, что беда России в том, что она постоянно отстаёт от несущегося вперёд Запада, то, по Солженицыну, за Западом нечего спешить, так как несётся он в пропасть. "Россия, - считает он, - вполне может поискать и свой особый путь в человечестве, не может быть, чтобы путь развития у всего человечества был только и непременно один". - разве с этим можно спорить?!

Думаю, что Чаадаев, пристально вглядевшись в сегодняшнюю Европу, горько бы пожалел о её ближайшей участи. Думаю, что и поводов для пересмотра своих мировоззрений, порожденных скорее незрелым умничаньем (возраст написания "Писем" до 40 лет), чем зрелой мудростью, он нашел бы достаточно.

Мудрее всех, колнечно, был Пушкин: "Действительно, нужно сознаться, что наша общественная жизнь - грустная вещь. Что это отсутствие общественного мнения, это равнодушие ко всему, что является долгом, справедливостью и истиной, это циничное презрение к человеческой мысли и достоинству - поистину могут привести в отчаяние. Вы хорошо сделали, что сказали это громко".

Говорить об этом нужно громко, всегда и везде. Потому, что все это относится далеко не только к России, а к человеку и человечеству вообще. Не знаю, как других, а меня лично просто убили недавние сообщения из Британии о педофильной истории в среде самых уважаемых людей общества, вскрывшейся еще 20 лет назад. Как могло цивилизованное общество 20 лет скрывать такой вопиющий факт, отягощенный другим не менее мерзким преступлением кражи официальных документов расследования?! Выходит мы об этом западном обществе судим только по тому, что в дозированном виде доходит до нас. Вот так цивилизация?! И как на этом фоне выглядят все демократические принципы? И что бы на это сказал Чаадаев?

Думаю, обоих радетелей за Россию примирил бы Достоевский:

Цитата из статьи "Русский вопрос" http://www.proza.ru/2014/03/15/2356
"Гений Достоевского выработал свою парадигму (гр. paradigma – образец) общественного построения: «...прежде всего нужна натура, потом наука, потом жизнь самостоятельная, почвенная, нестеснённая и вера в свои собственные, национальные силы». Конечно, все составляющие, будь они доведёнными до своих истинных проявлений, в одинаковой мере обладают достоинствами, способными влиять на общий результат, однако на первое место автор этой мысли вынес всё-таки натуру – природу во всех её проявлениях и закономерностях, включая человеческую природную направленность на развитие. Эту направленность можно выразить тремя словами: укоренённость, возрастание, плодотворность. В совокупности влияния на мир только согласованная реализация всех трёх составляющих обеспечивает гармонию развития, что придаёт одинаковый смысл и каждой из них в отдельности. Принцип же развития современного мира, основанный на рентной составляющей, то есть на прибыли как краеугольном камне развития, несёт в себе лишь поглощающую перспективу самого развития. За непрерывный рост рентного капитала Земля расплачивается всеми своими богатствами, включая человеческий потенциал. А глобализация этого принципа до планетарных масштабов делает невозможной объективную сравнительно-аналитическую оценку эффективности, что подрывает систему обратной связи, как гаранта эффективности."
(Наталья Благушина   10.07.2014)
 
Уважаемая Наталья, Вы верно прозреваете в суть вещей, как и в суть самой проблематики. Распри, споры, диспуты и полемики между левыми и правыми, между западниками, революционерами, либералами и славянофилами, почвенниками, консерваторами - ПРО ЧТО и ДЛЯ ЧЕГО? Уже более трехсот лет всё спорим и полемизируем между собой, топчась на одном месте и борясь с "врагами" "отечества или человечества". Но, может быть, кто знает, из этого топтания в одной ступе получится благородное вино, поданное к "Пиру"-празднику, как в копилку мудрости человечества?

Но хочу сказать, что, между прочим, проблематика "Инакомыслия в России" намного сложнее и многослойнее, чем это бывает подано в одностороннем виде некоторыми полемизаторами или исследователями. Ибо славянофилы и консерваторы в России, на самом-то деле, были не менее инакомыслящими, чем западники-либералы. Именно, парадокс в том, что "западники-либералы" почти всегда были при-около верхушке власти России. На самом деле, это огромная тема и проблематика, которую необходима развернуть, собрав огромные пласты "материала" Мысли российской общественности. И один из этих пластов, запечатлен в романе В.В.Набокова.
Например,

"Что ж, - сказал Александр Яковлевич, - выйдя из минутной задумчивости, - мне это начинает нравиться. В наше страшное время, когда у нас попрана личность и удушена мысль, для писателя должно быть действительно большой радостью окунуться в светлую эпоху шестидесятых годов. Приветствую".
"Да, но от него это так далеко! - сказала Чернышевская. - Нет приемственности, нет традиции...".
"Мой дядя, - сказал Керн, щелкнув, - был выгнан из гимназии за чтение "Что делать?"...
...Александр Яковлевич слегка откинулся в креслах и... сказал так:
"А вот я все-таки приветствую мысль Федора Константиновича. Конечно, многое нам теперь кажется и смешным и скучным. Но в этой эпохе есть нечто святое, нечто вечное. Утилитаризм, отрицание искусства и прочее, - всё это лишь случайная оболочка, под которой нельзя не разглядеть основных черт: уважения ко всему роду человеческому, культа свободы, идеи равенства, равноправности. Это была эпоха великой эмансипации: крестьян - от помещиков, гражданина - от государства, женщины - от семейной кабалы. И не забудьте, что не только тогда родились лучшие заветы русского освободительного движения - жажда знания, непреклонность духа, жертвенный героизм, - но еще именно в эту эпоху, так или иначе питаясь ею, развивались такие великаны, как Тургенев, Некрасов, Толстой, Достоевский. Уж я не говорю про то, что сам Николай Гаврилович был человек громадного, всестороннего ума, громадной творческой воли и что ужасные мучения, которые он перенес ради идеи, ради человечества, ради России, с лихвой искупают некоторую черствость и прямолинейность его критических взглядов. Мало того, я утверждаю, что критик он был превосходный, - вдумчивый, честный, смелый... Нет, нет, это прекрасно, - непременно напишите!"
Инженер Керн уже некоторое время как встал и расхаживал по комнате...
"О чем речь? - вдруг воскликнул он, взявшись за спинку стула. - Кому интересно, чтО Чернышевский думал о Пушкине? Руссо был скверным ботаником, и я ни за что не стал бы лечиться у Чехова. Чернышевский был прежде всего ученый экономист, и как такового его надобно рассматривать...".
"Ваше сравнение абсолютно неправильно, - сказала Александра Яковлевна. - Смешно! В медицине Чехов не оставил ни малейшего следа, музыкальные композиции Руссо - только курьезы, а между тем никакая история русской литературы не может обойти Чернышевского. Но я другого не понимаю, - быстро продолжала она, - какой Федору Константиновичу интерес писать о людях и временах, которых он по всему своему складу бесконечно чужд? Я, конечно, не знаю, какой у него будет подход. Но если ему, скажем просто, хочется вывести на чистую воду прогрессивных критиков, то ему не стоит стараться: Волынский и Айхенвальд уже давно это сделали".
"Ну, что ты, что ты, - сказал Александр Яковлевич, - "об этом речь не идет" (нем.). Молодой писатель заинтересовался одной из важнейших эр русской истории и собирается написать художественную биографию одного из её самых крупных деятелей. Я в этом ничего странного не вижу. С предметом ознакомиться не так трудно, книг он найдет более чем достаточно, а остальное все зависит от таланта. Ты говоришь - подход, подход. Но, при талантливом подходе к данному предмету, сарказм априори исключается, он ни при чем. Мне так кажется, по крайней мере"...
"Ну что - прочли?" - спросил Федор Константинович, севши по ту сторону стола.
"Прочел", - ответил Васильев угрюмым басом.
"Я бы, собственно, хотел, чтобы это вышло еще весной, - бодро сказал Федор Константинович.
"Вот ваша рукопись, - вдруг проговорил Васильев, насупив брови и протягивая ему папку. - Берите. Никакой речи не может быть о том, чтобы я был причастен к её напечатанию. Я полагал, что это серьезный труд, а оказывается, что это беспардонная, антиобщественная, озорная отсебятина. Я удивляюсь вам".
"Ну, это, положим, глупости", - сказал Федор Константинович.
"Нет, милостивый государь, вовсе не глупости, - взревел Васильев... - Есть традиции русской общественности, над которыми честный писатель не смеет глумиться. Мне решительно все равно, талантливы вы или нет, я только знаю, что писать пасквиль на человека, страданиями и трудами которого питались миллионы русских интеллигентов, недостойно никакого таланта. Я знаю, что вы меня не послушаетесь, но все-таки я как друг прошу вас, не пытайтесь издавать эту вещь, вы загубите свою литературную карьеру, помяните мое слово, от вас все отвернутся".
"Предпочитаю затылки", - сказал Федор константинович..." (В.В. Набоков, с. 218-233, 2010).

Здесь необходимо заметить, кАк Набоков описывает внутренний мир размышлений своего главного героя:

"...Он старался разобраться в мутной мешанине тогдашних философских идей, и ему казалось, что в самой перекличке имен, в их карикатурной созвучности, выражался какой-то грех перед мыслью, какая-то насмешка над ней, какая-то ошибка этой эпохи, когда бредили, кто - Кантом, кто - Контом, кто - Гегелем, кто - Шлегелем. А с другой стороны, он понемножку начинал понимать, что такие люди, как Чернышевский, при всех их смешных и страшных промахах, были, как ни верти, действительными героями в своей борьбе с государственным порядком вещей, еще более тлетворным и пошлым, чем их литературно-критические домыслы, и что либералы или славянофилы, рисковавшие меньшим, стоили тем самым меньше этих железных забияк.
Ему искренне нравилось, как Чернышевский, противник смертной казни, наповал высмеивал гнусно-благостное и подло-величественное предложение поэта Жуковского окружить смертную казнь мистической таинственностью, дабы присутствующие казни не видели, а только слышали из-за ограды торжественное церковное пение, ибо казнь должна умилять..." (В.В. Набоков, с. 228, 2010).

И не всё так просто, как кажется с поверхностного взгляда на мир людей. Но вопрос о пути России сегодня не менее актуален, чем триста, двести или сто лет назад, ибо по слову инакомыслящего В.В.Розанова:

"...Но послушаем и другую точку зрения! Это написал Розанов в 1914 году, когда наш 74-летний эксперимент был еще в стадии подготовки: "Дело было вовсе не в "славянофильстве и западничестве". Это - цензурные и удобные термины, покрывающие далеко не столь невинное явление. Шло дело о нашем отечестве, которое целям рядом знаменитых писателей указывалось понимать как злейшего врага некоторого просвещения и культуры, и шло дело о христианстве и церкви, которые указывалось понимать как заслон мрака, темноты и невежества; заслон и - в существе своем - ошибку истории, суеверие, пережиток, то, чего нет (...).
Россия не содержит в себе никакого здорового и ценного звена. России собственно - нет, она - кажется. Это ужасный фантом, ужасный кошмар, который давит душу всех просвещенных людей. От этого кошмара мы бежим за границу, эмигрируем, и если соглашаемся оставить себя в России, то ради того, единственно, что находимся в полной уверенности, что скоро этого фантома не будет, и его рассеем мы, и для этого рассеяния остаемся на этом проклятом месте Восточной Европы. Народ наш есть только "средство", "материал", "вещество" для принятия в себя единой и универсальной и окончательной истины, каковая обобщенно именуется "Европейской цивилизацией". Никакой "русской цивилизации", никакой "русской культуры"... Но тут уж дальше не договаривалось, а начиналась истерика ругательств. Мысль о "русской цивилизации", "русской культуре" - сводила с ума, парализовала душу"..." (И.Р. Шафаревич / Сочинения в трех томах, 1994).
(Бармин Виктор   10.07.2014)
 
"Да... А воз и ныне там!
Это я, послушав-почитав вашу, уважаемые участники диспута,переписку, восклицаю!
Что было бы, не будь западников? Что было бы, не будь славянофилов...?
А может и хорошо, что есть и те и другие...
Как единство и борьба противоположностей.
С уважением",
(Алексей Кривдов   10.07.2014)

Взаимно, Алексей и всем-всем кому небезразличен путь России.
С Уважением к Инакомыслящим и просто к свободоМыслящим,
(Бармин Виктор   10.07.2014)
 
"Но, может быть, кто знает, из этого топтания в одной ступе получится благородное вино, поданное к "Пиру"-празднику, как в копилку мудрости человечества?"

"К сожалению, Виктор, благородного вина не получается. Всё бормотуха одна. Потому, что судим не по зрелости".
(Наталья Благушина   10.07.2014)
 
"... судим не по зрелости ума, а по страстям и личным предпочтениям".
(Наталья Благушина   10.07.2014)

Наталья, действительно, возможно в большей мере так и получается, что не по зрелости духовной люди размышляют о путях России, раздираемые враждою и не обретая единства между собой. Каково должно Быть это единство, одновременно, во "свободе для чего-то"?

Некоторые умы либеральные могут сказать, что у разных людей в этом мире пути все разные. И это так, но не совсем. Ибо каждый человек подобен мелкому ручейку, которые все вместе впадают в единую реку, а все реки устремлены к единому океану. И однажды в жизни отдельного человека всё-таки возникают вопросы подобно тому, что куда и для чего устремлены отдельные люди и целые общества и народы, как и каков Смысл этого устремления-движения и Пути.

Вот так, наверное, быть может...
(Бармин Виктор   10.07.2014)

"Виктор, Ваш образ очень красив и реалистичен. Собственно, так и есть на самом деле. Вот и сливаются все пути в единое. А что в результате получается океан или болото? Но есть и такой вариант: каждый своим путем выстраивает свою вершину. Никто никому не противодействует, у каждого свой путь. Но мера высокого служит ориентиром для всех. Вот бы мерились народы не ВВП, не биржевыми индексами, не рейтингами в журнале Форбс, а вершинами своих духовных достижений. Единство в духе реаразуется разумеется не на словах, а на согласованном решении общественно-бытийных проблем - просвещении и культуре, образовании, соцобеспечении и пр. общественно значимых сфер".
(Наталья Благушина   10.07.2014)

Вот есть интересное вИдение Дм.Мережковского в очерке о Пушкине, именно, в юбилейный 1937 год.

"Мы смутно чувствуем и все забываем, а должны ясно понять и твердо помнить, что подвиг нашего изгнанья может быть так же свят, как подвиг тех, кто остался в плену. Мы и они любим ту же Россию, ту же Свободу, потому что для них и для нас одинаково Россия значит Свобода; мы и они для Нее живем и за Нее умираем.
Пушкин недаром сказал:

...в мой жестокий век восславил я свободу.

С ним освободятся наши братья в плену, и мы, изгнанники, вернемся с ним в его Россию.
Всем врагам Свободы -- России Пушкин грозное знаменье: Сим победишь. Он -- огненный столп, ведущий нас в пустыне изгнанья на Родину.
Вот почему такая радость для нас, что Пушкин с нами"
(Д.С. Мережковский "Пушкин с нами", 1937).

" Вот почему сейчас так, как еще никогда, нужен Пушкин обеим Россиям. Что их две -- одна здесь, в изгнанье, другая там, в плену, -- это очень страшно; этого не бывало никогда ни с одним народом; но надо смотреть правде в глаза: это сейчас так; на две половины расторгнута Россия, и мы только верим, что обе половины соединятся. Непреложное свидетельство единой России -- Пушкин. Он -- примиритель, соединитель, тот, кто делает из двух одно и разрушает стоящую посреди преграду..." (Д.С. Мережковский, 1937).

И вот это выразил Дмитрий Мережковский в 1937 году?!
Актуально ли в 2014г.?
Несомненно!
(Бармин Виктор   11.07.2014)
 
"К сожалению, Виктор, благородного вина не получается. Всё бормотуха одна. Потому, что судим не по зрелости..."
(Наталья Благушина 10.07.2014)
К сожалению, так и есть, не вслушиваемся в слово Поэта, как в слово примирения-всепрощения и всеединения. А выходит и получается какое-то искривленное зеркало в духовных отношениях между людьми. Ибо по слову Розанова:

"...Но тут уж дальше не договаривалось, а начиналась истерика ругательств. Мысль о "русской цивилизации", "русской культуре" - сводила с ума, парализовала душу"..." (И.Р. Шафаревич / Сочинения в трех томах, 1994).

К сожалению и "сегодня" в 21 веке Мысль о "русской культуре и цивилизации" парализовывает души некоторых вполне интеллигентных, умных ученых. И в этом трагизм нашей истории. Ибо не получается Диалога между либералами-западниками и славянофилами-почвенниками-консерваторами.

Примеры?
Например вот,

"...Профессор МГИМО - А.Б.Зубов «Это уже было»
«Друзья. Мы на пороге. Мы на пороге не включения нового субъекта в состав РФ. Мы на пороге полного разрушения системы международных договоров, экономического хаоса и политической диктатуры. Мы на пороге войны с нашим ближайшим, родственнейшим народом Украины, резкого ухудшения отношений с Европой и Америкой, на пороге холодной, а, возможно, и горячей войны с ними.
Ведь все это уже было. Австрия. Начало марта 1938 г. Нацисты желают округлить свой рейх за счет другого немецкого государства. Народ не очень жаждет этого — никто их не ущемляет, никто не дискриминирует. Но идея великой Германии кружит голову радикалам — местным наци. Чтобы поставить точку в споре о судьбе Австрии, ее канцлер Курт Алоис фон Шушниг объявляет на 13 марта плебисцит. Но наци и в Берлине, и в Вене это не устраивает. А вдруг народ выскажется против аншлюса? Канцлера Шушнига заставляют подать в отставку 10 марта, на его место президент назначает лидера местных нацистов Артура Зейсс-Инкварта, а германские дивизии уже входят тем временем в австрийские города по приглашению нового канцлера, о котором он сам узнал из газет. Австрийские войска капитулируют. Народ или восторженно встречает гитлеровцев, или в раздражении отсиживается по домам, или срочно бежит в Швейцарию. Кардинал Австрии Иннитцер приветствует и благословляет аншлюс… С 13 марта начались аресты. Канцлер Шушниг был арестован еще накануне. Плебисцит провели 10 апреля. В Германии за объединение с Австрией проголосовали 99,08%, в самой Австрии, ставшей Остмарк Германской империи — 99,75%. 1 октября 1938 г. также были воссоединены с единокровной Германией чешские Судеты, 22 марта 1939 г. — литовская область Клайпеды, превратившейся в один день в немецкий Мемель. Во всех этих землях действительно жили большей частью немцы, повсюду многие из них действительно хотели соединиться с гитлеровским рейхом. Повсюду это воссоединение прошло под фанфары и крики ликования обезумевшей в шовинистическом угаре толпы и при попустительстве Запада.
А через шесть лет Германия была повержена, миллионы ее сынов убиты, миллионы ее дочерей обесчещены, ее города стерты с лица земли, ее культурные ценности, копившиеся веками, превратились в прах. От Германии были отторгнуты 2/5 территории, а оставшееся разделено на зоны и оккупировано державами-победительницами. И позор, позор, позор покрыл головы немцев. А все начиналось так лучезарно!
Друзья! История повторяется. В Крыму действительно живут русские. Но разве кто-нибудь притеснял их там, разве там они были людьми второго сорта, без права на язык, на православную веру? От кого их надо защищать солдатам российской армии? Кто нападал на них? Ввод войск иностранного государства на территорию другого государства без его разрешения — это агрессия. Захват парламента лицами в униформе без опознавательных знаков — это произвол. Принятие каких-либо решений парламентом Крыма в таких обстоятельствах — фарс. Сначала парламент захватили, премьера сменили на пророссийского, а потом этот новый премьер попросил у России помощи, когда помощники уже тут, уже день как контролируют полуостров. Как две капли воды похоже на аншлюс 1938 г. И даже референдум-плебисцит через месяц под дружественными штыками. Там — 10 апреля, здесь — 30 марта.
Просчитала ли российская власть все риски этой невероятной авантюры? Уверен, что нет. Как и Адольф Алоизович в свое время не просчитал. Просчитал бы — не метался по бункеру в апреле 1945 под русскими бомбами, не жрал бы ампулу с ядом.
А если Запад поступит не как Чемберлен с Деладье в 1938, а введет полное эмбарго на закупки российских энергоносителей и заморозит российские авуары в своих банках? Российская экономика, и так агонизирующая, рухнет в три месяца. И начнется смута здесь, по сравнению с которой майдан покажется райским садом.
А если крымские татары, которые категорически против русской власти, которые помнят, что эта власть сделала с ними в 1944 г. и как не пускала назад до 1988, если крымские татары обратятся за защитой своих интересов к единоверной и единокровной Турции? Ведь Турция не за три моря, а на другом берегу того же Черного. И Крымом владела подольше, чем Россия, — четыре века владела. Турки — не чемберлены и не деладье: они в июле 1974 г., защищая своих соплеменников, оккупировали 40% территории Кипра и, игнорируя все протесты, до сих пор поддерживают так называемую Турецкую Республику Северного Кипра, которую никто не признает, кроме них. Может быть, кому-то хочется иметь Турецкую Республику Южного Крыма? А ведь если горячие головы из крымских татар поднимутся на борьбу, то мусульманские радикалы со всего мира с радостью присоединятся к ним, а в особенности с Северного Кавказа и Поволжья. Не принесем ли мы бурю с крымских разоренных курортов в наш российский дом? Что нам — своих терактов мало?
И наконец, приобретя Крым, раздираемый внутренней распрей, мы навсегда потеряем народ Украины — украинцы не простят русским этого предательства никогда. Что, думаете, не будет, что это уж слишком, перемелется — мука будет? Не надейтесь, дорогие русские шовинисты. В конце XIX века сербы и хорваты считали себя одним народом, только разделенным границами, конфессией и графикой алфавита. Они стремились к единству — сколько книг было об этом написано ими тогда, умных, добрых книг. А сейчас мало найдется народов, столь озлобленных друг на друга, как сербы и хорваты. Сколько крови пролилось между ними, а все за какие-то кусочки земли, какие-то городки и долинки, в которых они могли бы жить вместе богато и радостно. Могли бы, да вот не сумели. Алчность до братской земли из братьев сделала врагов. А в повседневной жизни разве так не бывает? Стоит ли терять братский народ навсегда из-за призрачных вожделений? Да и раскол Русской церкви тогда уже неизбежен. Ее украинская половина отколется от московской навсегда.
Но еще более ужасным поражением обернется успех Кремля в присоединении Крыма. Если все легко получится, то завтра в Россию запросятся населенные русскими области Казахстана, там, глядишь, и Южная Осетия с Абхазией, и Северная Киргизия. За Австрией последовали Судеты, за Судетами — Мемель, за Мемелем — Польша, за Польшей — Франция, за Францией — Россия. Все начиналось с малого…
Друзья! Нам надо опомниться и остановиться. Наши политики втягивают наш народ в страшную, в ужасающую авантюру. Исторический опыт говорит, что ничего не обойдется так. Мы не должны вестись, как повелись в свое время немцы на посулы Геббельса и Гитлера. Ради мира в нашей стране, ради ее действительного возрождения, ради мира и настоящей дружественности на пространствах России исторической, разделенной ныне на многие государства, скажем«нет» этой безумной и, главное, совершенно ненужной агрессии.
Мы потеряли столько жизней в ХХ веке, что единственно верным нашим принципом должен быть принцип, провозглашенный великим Солженицыным: сохранение народа. Сохранение народа, а не собирание земель. Земли собираются только кровью и слезами.
Ни крови, ни слез нам больше не надо!» - А.Б.Зубов".
(Пётр Билык 25.04.2014)

"Исторические уроки и аналогии - не про нас писаны. Ведь у нас - особый путь и высшая духовность! Правда, с сивушным запашком..."
(Игорь Гарин 25.04.2014)

"\Ведь у нас - особый путь\
Недооцениваете Вы предшественников. Особый путь - Зондервег. И это было!"
(Пётр Билык 25.04.2014)

"Зондервег, как особый путь Германии, это жалкая мелочевка по сравнению с указующей МИРОВОЙ ПУТЬ размогущественной и раздуховной Россией".
(Игорь Гарин 25.04.2014)

Вы забыли эпитет - светоносная!
Боюсь, что в буквальном фотоно-излучательном смысле.
(Пётр Билык 25.04.2014)

"Да здравствует зореносный рашизм, освещающий путь всему человечеству!"
(Игорь Гарин 22.06.2014)

И профессор Гарин прав только в том, что "Исторические уроки и аналогии - не про нас писаны", ибо ведь либералы-западники, которые по неволе русофобы, стараются не то что не видеть исторических уроков и аналогий, но более того, всячески искажают, коверкают и просто извращают исторические сопоставления, смешивая и подменивая факты действительности. Разве не так???

Вопрос: а возможен ли Диалог с теми либералами, кто потворствует убийствам и преступлениям украинских нацистов на востоке Украины, кто просто и цинично украинские нацисты убивают-уничтожают моих братьев и сестер?
Сначала убийство информационное, после убийство материализуется и поощряется нацизм-неофашизм, что мы сегодня и наблюдаем с молчаливого согласия либеральной интеллигенции (причем профессуры), как в Харькове-Днепропетровске, так и в Москве.

Но кому-то так выгодно, чтоб наши души были парализованы ненавистью друг к другу? И кто же этот "маг-воланд", что фокусничает с исторической и действительной реальностью?..
(Бармин Виктор   11.07.2014)

                ***
                2.
               
                К истории русского нигилизма?
                Вопросы Достоевского: Что считать за Правду?
         (Психоаналитический и историософский подход из области литературной критики)

                "И нет истины, где нет Любви"
                (А.С. Пушкин)
                "Где нет творчества, там нарастает ненависть"
                (С.Л. Франк)
                "Где нет любви, там искажены все черты образа Божия"
                (Б.П. Вышеславцев)
      

(Из рецензии на «Русская идея в постмодернизме» (Игорь Гарин))

К истории русского нигилизма?
(Психоаналитический подход из области литературной критики).

То, что продемонстрировал автор статьи (И.Гарин), можно назвать, как идеологическая пропаганда либеральных идей, суть которых сводится к известному изречению, психоаналитически выведенному Достоевским, как: "вседозволенность", "свобода во вседозволенности".

Интересно, что автор Игорь Гарин в данной статье притягивает "за уши" известных писателей, как Виктора Ерофеева и Варлама Шаламова. Интересно, что бы сказал и как бы отнесся сам Варлам Шаламов к проделанной методике И.Гарина, как "интеллектуального уничтожения и унижения, оскорбления и профанации, сведения ценностей к понижению" того, что в русской философии называется "Русской Идеей"?..

Примеры: писхологического унижения и профанации И.Гариным русской интеллектуальной мысли:
"...Подобным образом и «русская идея» — только изощренная тактика «святых людей», направленная на «спасение мира» ценой собственной гибели. Высший апофеоз святости и духовности в истории человечества!
Кстати, космизм и символизм «русской идеи» имеют множество параллелей с социалистическим реализмом: возведение нового абсолюта на опустевших после смеpти Бога небесах, оpиентация на «космические» и пpочие запpедельные ценности, пеpеделка миpа и человека, констpуиpование метасмысла и т. д., и т. п. И геpои Шаpова — в pусле русской тpадиции возвышенного довеpия к Священному Тексту — вослед за коммунистами считают, что Великая Идея способна заместить самое жизнь и вместо реального человека создать идеального..." (И.Гарин).

Интересно, что и в других публицистических статьях И.Гарин сравнивает, в буквальном смысле этого слова, как закатывать асфальт на зеленую травку газона, сравнивает "Русскую Идею" с коммунистической идеологией, где "идеология коммунизма" и есть асфальт, а "русская идея" есть почва и зеленый газон. И интересно, здесь, посмотреть на автора статьи И. Гарина не с идейной точки зрения, а с иного фокуса вИдения, как психоаналитически, задаваясь вопросом: "почему и для чего автор так пишет, ЧТО и какие импульсы движут автором, какова мотивация И.Гарина?"... И данный вопрос и постановку проблемы мы будем раскрывать постепенно, как любят говорить либералы, "эволюционно"... По другому говоря, попытаемся раскрыть "эволюцию либерального нигилизма" в идеологии И.И. Гарина...   

И вот интересна окончательная позиция самого И.И. Гарина в статье, как:
"...Я не согласен с тем, что беспросветно черная правда — это ложная правда и что погружение во «тьму низких истин» опасно утратой человечности. Тексты Ерофеева или Шаламова (даже Сорокина) необходимы для очищения и изживания Сталина в каждом из нас. Чернота (не чернуха!) даже необходима для оттенения света. Ерофеевская тошнота очищает и просветляет, как тюрьма часто обращает в веру. Без Кафки и Джойса мир сильно обедняется, и поэтому русский постмодернизм — не литературная разнузданность или проявление кризисного состояния духа, а необходимый элемент нравственной эволюции. Еще — реакция на сервильность русской идеи, извращенную духовность и языческий культ ненависти шафаревичей и прохановых. Мне больно, когда мой кумир Григорий Померанц начинает им вторить, говоря, что «свобода, веющая с нынешнего Запада, — это не только права человека, это свобода порнографии, эмансипации однополой любви, постмодернизм, деконструктивизм». Почему больно? Потому что в каждом человеке есть всё, ибо он человек, но правда в соотношении, в мере. Естественно, на Западе тоже есть всё, но порнография и гомосексуализм — не истинный лик нынешнего Запада, а его задворки, где они, собственно, и обитают. Поддакивать русским ксенофобам, фашистам и экстремистам недопустимо, нельзя ни при каких обстоятельствах, ибо все их построения основаны на диспропорции, деформации, подмене, фальсификации, переворачивании с ног на голову. Пусть политическим и идеологическим приемом перевертывания пользуются зюгановы и жириновские, но для западника он является внутренним табу.
Когда высокая литература присваивается официальной идеологией, превращаясь в проститутку, когда «русская идея» начинает служить некрофилам и фашистам при власти, вполне допустима литература «низкая», которая принципиально на это не способна. Когда нынешние бездари-«духоносцы» поднимают на щит Солоневича или Розенберга, я — за «низ» и за матерщину. Здесь я полностью с Ерофеевым и Шаламовым против Померанца.
Отрывок из книги "Русский характер"..." (И.И. Гарин).

Но, ведь, ЭТО же и есть логический и исторический путь либерализма (западно-европейского) к нигилизму и к полнейшему морально-этическому краху, путь к разрушению. Но, ведь, разве И. Гарин не занимается в публицистике тем, что только и стремиться к разрушению: русской истории, русской церкви и русской идеи, выраженной в русской религиозно-философской мысли. Для меня важно сказать, что в некоторых моментах размышлений я сам лично с Игорем Гариным согласен, как, например, "поддакивать русским ксенофобам, фашистам и экстремистам недопустимо". С этим видением я вполне солидарен с И.Гариным, НО... для меня лично еще более недопустимо поддакивать "русским всеевропейцам", либералам-нигилистам, которые своими лозунгами к "сладкой свободе" "просвещенного Запада" стараются вырвать с корнем и со всею почвою ВСЁ: и русскую историю, и русскую Церковь, и "Русскую Культуру", сердцевиной которой и Есть то, что в русской религиозно-философской мысли именуется - "Русская Идея"...

Если очень кратко сказать, а мне Есть ЧТО сказать, то для меня "Русская Идея" фундаментально-психологически сформулирована вот в таком слове Александра Сергеевича Пушкина:
"Я далек от восхищения всем, что я вижу вокруг себя; как писатель, я огорчен, как человек с предрассудками, я оскорблен; но клянусь вам честью, что ни за что на свете я не хотел бы переменить отечество, ни иметь другой истории, чем история наших предков, как её послал нам Бог" (С.Л. Франк "Пушкин как политический мыслитель).

Вот это! Слово Правды и слово Чести Александра Сергеевича, не только как первого Поэта России, но прежде всего для меня, как Человека Чести верного своей преданности и своему потаенному Сердцу, преисполненному Любви к Родине, к Отчизне, к России, а отсюда и любви к Богу Всевышнему. Поэта, как с большой буквы, я познаю по слову Правды и слову Чести, а Человека, с большой буквы, узнаешь по потаенному Сердцу, что мило нам людям и драгоценно пред Богом. Вот это! Любящее Сердце Поэта для меня и Есть, как неописуемая и непостижимая Радость Встречи одной души с душой Другого... И здесь слова смолкают пред всепроникающим трепетом Любви. Ибо по слову Василия Розанова: " Чувство Родины должно быть великим горячим молчанием"...

Господи! Но как же мне молчать, не могу молчать, когда вижу, как алчные и кровожадные псы разрывают "мой Дом" на части, Дом мой по имени - Россия?!... "Из глубины взываю к Тебе, Господи!" (Пс. 129)... 
 

Не будем пока ставить вопрос: "для чего автор (И.Гарин) это делает", ибо первично нужно поставить вопрос: "почему И.Гарин так делает?". И вот здесь уместно вспомнить психологическое вИдение Василия Розанова, как и Достоевского, по вопросу: "К истории русского нигилизма".
Вот, что пишет В.В. Розанов в книге "Опавшие листья":

"К силе - все пристает, с силою (в союзе с нею) - все безопасно: и вот история нигилизма или, точнее, нигилистов в России.
Стоит сравнить тусклую, загнанную, "где-то в уголку" жизнь Страхова, у которого не было иногда щепотки чая, чтобы заварить его пришедшему приятелю, - с шумной, широкой, могущественной жизнью Чернышевского и Добролюбова, которые почти "не удостаивали разговором" самого Тургенева; стоит сравнить убогую жизнь Достоевского в позорном Кузнечном переулке, ..., - с жизнью женатого на еврейке-миллионерке Стасюлевича, в собственном каменном доме на Галерной улице, где помещалась и "оппозиционная редакция" "Вестника Европы"; стоит сравнить жалкую полужизнь, - жизнь как несчастье и горе, - Кон. Леонтьева и Гилярова-Платонова - с жизнью литературного магната Благосветлова ("Дело") и, наконец, - жизнь Пантелеева, в палаццо которого собралось "Герценовское общество" (1910-11г.) с его более чем сотнею гостей-членов, с жизнью "Василия Васильевича", с Ге и Ивановым за чашкой чаю, - чтобы понять, что нигилисты и отрицатели России давно догадались, где "раки зимуют", и побежали к золоту, побежали к чужому сытому столу,побежали к дорогим винам, побежали везде с торопливостью неимущего - к имущему. Нигилизм давно лижет пятки у богатого - вот в чем дело; нигилизм есть прихлебатель у знатного - вот в чем тоже дело...
Вот этих "мелочей" наша доверчивая и наивная провинция не знает, их узнаешь, только приехав в Петербург, и узнав - дивишься великим дивом..." (В.В. Розанов).

Но, ведь, это же не "ново", но зато психологически тонко подмечены "мелочные детали", детали жизни с идеями, что описаны В.В.Розановым. И Розанов здесь лишь подытожил то психологическое вИдение, которое еще открыл Достоевский в "Дневнике писателя", указав на "русского всеевропейца", что русские в Европе лишь стрюцкие...
Не похож ли Игорь Гарин в своей идеологической пропаганде "европейского либерализма" на того украинского нигилиста, который "лижет пятки и зады" "просвещенному Западу"??? Здесь, в отношении атора Гарина мной сказано не менее и не более оскорбительно, чем сам И.Гарин оскорбительно гнушается над "русской словестностью и мыслью", чем я сам оскорблен тем, что здесь сказано автором И.И. Гариным...

Но Василий Розанов еще не всё сказал...
И вот ответ Василия Розанова Игорю Гарину через столетие по вопросу: "К истории русского нигилизма"...

Продолжение следует...
(Бармин Виктор   14.06.2013)

Продолжение "К истории русского нигилизма"...

В.В. Розанов об оппозиции и про русский нигилизм (Это написано ровно сто лет назад!):

"...Гимназистом я удивлялся, как правительство, заботящееся о культуре и цивилизации, может допустить существование такого гнусно-отрицательного журнала, где стоном стояла ругань на все существующее, и мне казалось - его издают какие-то пьяные семинаристы, "не окончившие курса", которые пишут свои статьи при сальных огарках, после чего напиваются пьяны и спят на общих кроватях со своими "курсистками": но "черные двери с негром" мне и нам всем в Нижнем и в голову не приходили... Тогда бы мы повернули дело иначе. "Нигилизм" нам представлялся "отчаянным студенчеством", вот, пожалуй, "вповалку" с курсистками: но все - "отлично", все - "душа в душу" с народом, с простотой, с бедностью. "Грум" (негр) в голову не приходил. Мы входили "в нигилизм" и "в атеизм" как в страдание и бедность, как в смертельную и мучительную борьбу против всего сытого и торжествующего, против всего сидящего за "пиршеством жизни", против всего "давящего на народ", и вот "на нас, бедных студентов"; а в самом нижнем ярусе - и нас, задавленных гимназистов. Я прямо остолбенел от удивления, когда приехав в Петербург, вдруг увидел, что "и Тертий Иванович в оппозиции", а его любимчик, имевший 2000 "аренды" (неотъемлемая по смерть награда ежегодная по распоряжению Государя), выражается весьма и весьма сочувственно о взрывчатых коробочках: тут у меня ум закружился, тут встал дым и пламя в душу. "Ах, так вот ГДЕ оппозиция: с орденом Александра Невского и Белого Орла, с тысячами в кармане, с семгой целыми рыбами за столом". - "Это совсем другое дело". Потом знакомство со Страховым, который читал "как по-русски" на 5-ти языках и как специалист и виртуоз знал биологию, математику и механику, знал философию и был утонченным критиком и которому в журналистике некуда было, кроме плохо платившего "Русского Вестника", пристроить статейку...
Я понял, что в России "быть в оппозиции" - значит любить и уважать Государя, что "быть бунтовшиком" в России - значит пойти и отстоять обедню, и, наконец, "поступить как Стенька Разин" - это дать в морду Михайловскому с его "2-мя именинами" (смеющийся рассказ Перцова). Я понял, что "Русские Ведомости" - это и есть служебный департамент, "все повышающий в чинах"... Тогда-то я понял, ГДЕ оппозиция; что значит быть "с униженными и оскорбленными", что значит быть с "бедными людьми". Я понял, где корыто и где свиньи, и где - терновый венец, и гвозди, и мука.
Потом эта идиотическая цензура, как кислотой выедающая "православие, самодержавие и народность" из книг; непропуск моей статьи "О монархии", в параллель с покровительством социал-демократическим "Делу", "Русскому богатству". Я вдруг опомнился и понял, что идет в России "кутеж и обман", что в ней встала левая "опричнина", завладевшая всею Россиею и плещущая купоросом в лицо каждому, кто не примкнет "к оппозиции с семгой", к "оппозиции с шампанским", к "оппозиции с Кутлером на 6-ти тысячной пенсии"...
И пошел в ту тихую, бессильную, может быть, в самом деле имеющую быть затоптанную оппозицию, которая состоит в:
1) помолиться,
2) встать рано и работать.
(15 сентября 1912 г.)..." (В.В. Розанов "Опавшие листья").

Ну, как вам, господа, "русские всеевропейцы", как вам "Психоанализ по Розанову"?.. А ведь, из глубины этого "психоанализа Розанова" открывается нечто, как ПРОРОЧЕСТВО ДОСТОЕВСКОГО... Именно, открывается Достоевский с иного фокуса созерцания, Достоевский - пророк, вИдение которого в 19-м веке было профетическим по вопросу "К истории русского нигилизма", по вопросу "К истории русского либерализма", и в единстве этих вопросов: "К постановке нового взгляда на русскую революцию"...

Но я знаю, что многим не хотелось бы вскрывать из глубины этот "новый взгляд" на экзистенциальную историю России, как и не хотелось бы им видеть в Достоевском - пророка, а в Розанове - "нового Фрейда"... Но время ответов на вопросы Достоевского и на "психоанализ Розанова" придет... Ответ возможен, а если возможен, значит уже изначально Есть...
Ибо по слову Бориса Вышеславцева: "Бог правду видит, да не скоро скажет, но Он скажет её в конце концов".
И сказано это в духе Достоевского и Розанова!..

Но... продолжение следует...

К постановке вопроса "О русском нигилизме", как и "О русском либерализме" достаточно вспомнить пророческое слово Ф.М. Достоевского, который психоаналитически обличил суть "русского всеевропейца". И вот здесь, как говорится "берега времен сошлись", а в этом и состоит суть профетизма творчества Достоевского. Ибо "сошлись берега времен" русского либерализма-нигилизма "отцов" 40-х годов века 19-го и "отцов шестидесятников" 60-х годов века двадцатого, одним из представителей которых является Игорь Гарин... И вот КАК эти берега сошлись в веке 21-м???...

В уникальной книге Игоря Волгина "Последний год Достоевского" в параграфе "Отцы и дети" автор пишет:
"..."От статей, печатающихся во всех газетах... об убийстве Мезенцова, мне делается тошно! - пишет Достоевскому редактор "Гражданина" В.Ф. Пуцыкович в августе 1878 года. - ...Я понял все статьи так: если Вы хотите, чтобы мы помогали Вам, т.е. правительству... то дайте русскому народу... конституцию!!! Вот голос печати".
Далее Пуцыкович - с еще большим негодованием - передает Достоевскому слова "одного проректора университета": А в сущности хорошо, что его (Мезенцова) укокошили, - по крайней мере это будет хорошим предостережением нашим отупевшим абсолютистам-монархистам".
В своем письме Пуцыкович довольно точно фиксирует отношение либеральных кругов к убийству "сонного тигра", как называли начальника 3 Отделения. Достоевский возмущен откликами прессы не меньше редактора "Гражданина": он называет их "верхом глупости". Но для него гораздо важнее другое.
"Это всё статьи либеральных отцов, не согласных с увлечениями своих нигилистов-детей, которые дальше их пошли", - отвечает он Пуцыковичу. Обозначена коллизия "Бесов": Степан Трофимович - Петр Верховенский.
Это давняя и излюбленная идея Достоевского. И он не устает внушать её своему корреспонденту: "Если будете писать о нигилистах русских, то, ради Бога, не столько браните их, сколько отцов их. Эту мысль проводите, ибо корень нигилизма не только в отцах, но отцы-то еще пуще нигилисты, чем дети. У злодеев наших подпольных есть хоть какой-то гнусный жар, а в отцах - те же чувства, но цинизм и индифферентизм, что еще подлее".
Один из персонажей "Бесов" цитирует Апокалипсис: "И ангелу Лаодокийской церкви напиши: сие глаголет Аминь, свидетель верный и истинный, начало создания Божия: знаю твои дела; ни холоден, ни горяч; о если б ты был холоден или горяч! Но поелику ты тепл, а не горяч и холоден, то изблюю тебя из уст моих".
В письме Пуцыковичу речь идет, по существу, о том же: Жар - пусть "гнусный", но свидетельствующий об искренности и вере: "теплы" именно отцы; "ангелу Лаодокийской церкви..." - не распространяется на детей. Вина если и не снимается с революционеров-семидесятников полностью, то в значительной мере перекладывается на плечи людей 40-х годов...
Ни в одном заявлении Достоевского 1878-1881 годов... мы не встретим указаний на то, что автор "Братьев Карамазовых" считал возможным решить проблему чисто административным путем. Приверженец монархии, он не находит ни единого слова одобрения для тех репрессий, к каким монархическая власть  прибегает в целях самосохранения.
В поединке революции с самодержавным государством он видит не столько противоборство наличных политических сил ("кто - кого"), сколько глубокую историческую драму. Ибо разрыв с народом характерен, по его мнению, не только для революционного подполья, но и для того, что этому подполью противостоит: для всей системы русской государственности. Власть столь же виновата в разрыве с народом, как и те, кто пытается эту власть разрушить. Истоки драмы едины.
Мысль о всеобщей вине (вине всего образованного общества) не оставляет Достоевского до последних его дней. Он записывает в "предсмертной" тетради: "Нигилизм явился у нас потому, что мы все нигилисты. Нас только испугала новая, оригинальная форма его проявления. (Все до единого Федоры Павловичи)"..." (И.Л. Волгин).

Интересно, но как же профетична мысль и вИдение Достоевского, именно после столетия (1881-1991 годы), именно, к тому 1991 году, когда рухнул СССР, Слово Достоевского о "всеобщей вине", в котором подразумевается и всеобщее ПОКАЯНИЕ, есть слово - русского Пророка. Но есть в мире силы, для которых слово Достоевского как огонь обжигает "темные душонки", ибо помыслы и дела их о России наполнены злобой и ненавистью. Вот в чем проблема. И, казалось бы, должно быть все наоборот, ибо либерализм, как и русский либерализм, должен облагодетельствовать народ, просветить общество, как говорит И.Гарин, чтобы изжить в нас самих "Сталиных", либерализм должен привести любое Общество к всеобщему благоденствию, к повороту к творческому самосовершенствованию Личности в каждом человеке. Казалось бы, так должно было быть, но на деле выходит совсем и вовсе не то, и не так. Ибо нужно углубиться в духовные истоки либерализма, углубившись в которые мы поймем, что основная идея либерализма, как идея свободы, обращающаяся во вседозволенность, есть прямой путь к уничтожению любого Общества, корни которого исходят из религиозной Традиции, источник которого в вере в Бога. Социализм и Атеизм, как порождения либерализма, который прикрывается научностью и гуманизмом, есть прямой путь к отрицанию Бога, а далее и к отрицанию человека. Достоевский это четко показал, показал духовную изнанку, что либерализм порождает как атеизм, так и социализм и коммунизм, ведущий к "светлому будущему Обществу", но только уже без Бога, а отрицание Бога ведет к отрицанию Личности в человеке, к отрицанию образа и подобия Божьего в человеке. Вот она! сокровенная цепочка, ниточка, что в "духовной изнанке" скрепляет либерализм с атеизмом и социализмом. Почему Достоевский против "либеральных отцов" 19-го века (как И.С. Тургенев), потому что они (отцы) воспитаны на атеистическом либерализме "просвещенного Запада", что просвещает людей к тому, КАК жить без Бога, ибо Бог, еще задолго до Фрейда было сказано, есть всего лишь иллюзия и порождение сознания по Фейербаху. Европейское просвещение, европейская цивилизация поклоняется человеческому рацио, как истине, взамен тому, что сказано Иисусом Христом: "Я есмь истина, путь и жизнь". Либерализм, атеизм и социализм неизбежно ведет к отрицанию Христа, к подмене образа Христа идолом научного "Рацио", которому все возможно и все дозволено. Но ведь, этот путь по которому до сих пор идет весь мир вслед за просвещением Европейским и есть путь к поклонению и к покорению антихриста, идола вседозволенности. И признаки того "падения людей" в современном мире в стремлении к "лучшей жизни" очевидно и очевидней уже некуда.
Достоевский один из тех, кто вопреки общему духовному течению жизни народов, встал на Путь, Вопрошая Очевидное: откуда я иду и куда?..
Но есть силы, которым невыгодно, чтобы народы, как Личности, ищущие путь к Богу, вопрошали самих себя, как "откуда и куда идем", ибо этим силам трудно будет управлять теми, у кого Есть Честь и Правда, и самоосознание своего Пути в единой жизни мировой истории... И чтобы не возникало вопросов, нужно разрушить самоосознание, как человека, так и общества, разрушить историческую Память, основанную на религиозной Традиции, разрушить творческие духовно-мыслительные начала, что порождают творческие идеи к саморазвитию и совершенствованию жизни разных наций в сплоченном всеединстве по имени - человечество; это нужно тем, кто стремится к абсолютной власти над миром, над человечеством, но как мы знаем из Евангелия уже давно известны истоки этих темных сил, которые из стремления к власти порождают всеобщее разрушение и погибель всему существующему...

Вот интересно, что Игорь Шафаревич еще в конце 20-го века предвосхитил то, что делает сегодня Игорь Гарин в своей публицистике. Но, с другой стороны, ведь, они почти одного поколения, "отцы шестидесятники", и потому, что говорил И.Шафаревич о либералах и русофобах, удивительно точно сегодня повторяет вслед Игорь Гарин только с позиции уже ярого русофоба. И.Гарин всего лишь продолжение уже проложенного другими русофобского пути, который стремится смести все со своего пути, что ему мешает. Интересно, а как же тогда либеральная полифония точек зрений и плюрализм. Полифония нужна лишь как ширма, "троянский конь", под которым спрятаны демоны-разбойники, но этих разбойников в либеральных обществах любят называть "борцами за свободу". И пока есть общие интересы, то "борцы" приветствуются, когда интересов нет, то либеральным обществом "борцы" цивилизовано устраняются за ненадобностью, как вещь, которая уже негодна. Таков циничный и лживый Евро-либерализм...

И вот, посмотрим, что пишет Игорь Шафаревич о Русофобии:
"Русофобия: десять лет спустя...
...Приведу для удобства читателя краткое резюме основных положений "Русофобии".
1. В нашей публицистике и литературе существует очень влиятельное течение, внушающее концепцию неполноценности и ущербности русской истории, культуры, народной психики: "Россия - рассадник тоталитаризма, у русских не было истории, русские всегда пресмыкаются перед сильной властью". Для обозначений этого течения и используется термин "русофобия". Оно смертельно опасно для русского народа, лишая его веры в свои силы.
2. Русофобия - идеология определенного общественного слоя, составляющего меньшинство и противопоставляющего себя остальному народу. Его идеология включает уверенность этого слоя в своем праве творить судьбу всего народа, которому отводится роль материала в руках мастера. Утверждается, что должна полностью игнорироваться историческая традиция и национальная точка зрения, надо строить нашу жизнь на основе норм западноевропейского, а особенно американского общества...
Русофобия сегодня...
...Другой автор и совсем без фактов, еще откровеннее: "Русский национальный характер выродился. Реанимировать его - значит вновь обречь страну на отставание". У третьего еще хуже: "Статус небытия всей российской жизни, в которой времени не существует". "Россия должна быть уничтожена. В том смысле, что чары должны быть развеяны, Она вроде и уничтожена, но Кащеево яйцо цело". И уже совсем срываясь: "Страна дураков... находится сейчас... в состоянии сволочного общества". Про русских: "Что же с ними делать?.. В герметизацию? В рассеивание по свету? в полное истребление? Ниодного правильного ответа". И на том спасибо!..   
Кажется, что существование русского народа является досадной, раздражающей неприятностью. Доходит до чего-то фантастического! В "Литературной газете" опубликовано письмо известного артиста Театра на Таганке В. Золотухина. Раньше эта газета написала об "омерзительном зрелище", в котором он участвовал, процитировав рядом некие слова "о чистоте крови" (произнесенные в месте, где Золотухин не был). Актер стал получать письма с обвинением в беспринципности, в том, что он - "враг еврейского народа". Такие же письма вывешивались в театре. За что? Оказывается, за то, что на 60-летнем юбилее Шукшина, у него на родине, Золотухин сказал - у нас есть живой Шукшин, живущие Астафьев, Распутин, Белов, и мы не дадим перегородить Катунь плотиной! Не было бы это напечатано, я бы не поверил!
Та или иная оценка России, русского народа всегда связана с оценкой его культуры, особенно литературы... (Прим. автора В.Г. - что и делает в своей статье Игорь Гарин "Русская идея в постмодернизме", для которого все средства хороши ради достижения своей гнусной и мерзкой цели, как профанации и клеветы на русскую историю, культуру, философию, русскую церковь и т.д.)...
...Например, "Прогулки с Пушкиным" Синявского я упомянул вскользь еще в моей старой работе, тогда это был небольшой скандал в эмигрантской среде... В статье об этих "Прогулках" Солженицын обратил внимание на признаки такого же "переосмысливания" Гоголя, Достоевского, Толстого, Лермонтова и высказал догадку: не закладывается ли здесь широкая концепция - как у России не было истории, так не было и литературы? И угадал!...
...Все настроение не ново - и в старой своей работе я приводил много таких примеров. Но сейчас оно уже тесно смыкается с реальностью. "Реторта рабства" - Россия - естественно, должна быть уничтожена, так чтобы, уж не поднялась. В первую мировую войну темный авантюрист Парвус-Гельфанд представил немецкому генштабу план бескровной победы над Россией. Он предлагал не скупясь финансировать революционеров (большевиков, левых эсеров) и любые группы националистов, чтобы вызвать социальную революцию и распад России на мелкие государства. План и начал успешно исполняться (Брестский мир), но помешало поражение Германии на Западе. Похожие идеи обсуждались и Гитлером. Но теперь такие планы разрабатываются и пропагандируются у нас. Разбить страну на части по числу народов, то есть на 100 частей, любой территории предоставить суверенитет "кто сколько переварит", как выражаются наши лидеры. Здесь уже речь идет не о тех или других территориальных изменениях, а о пресечении 1000-летней традиции: о конце истории России. И это логично: раз народ, создавший это государство, "раб", раз "Россия должна быть уничтожена", то такой конец - единственный разумных выход. (Прим. В.Г. - хочется добавить к мысли Шафаревича, как по замыслу "благодетелей человечества" и "просветителей светлого будущего")... Все возражения - это "имперское мышление", имперские амбиции". И вдохновленные такой идеологией, политики раздувают за спиной друг друга сепаратистские страсти как диверсанты, взрывающие дом в тылу врага. То, что 10 лет назад было идеологическим построением, теперь стало мощной, физической разрушающей силой...

...Но послушаем и другую точку зрения! Это написал Розанов в 1914 году, когда наш 74-летний эксперимент был еще в стадии подготовки: "Дело было вовсе не в "славянофильстве и западничестве". Это - цензурные и удобные термины, покрывающие далеко не столь невинное явление. Шло дело о нашем отечестве, которое целям рядом знаменитых писателей указывалось понимать как злейшего врага некоторого просвещения и культуры, и шло дело о христианстве и церкви, которые указывалось понимать как заслон мрака, темноты и невежества; заслон и - в существе своем - ошибку истории, суеверие, пережиток, то, чего нет (...).
Россия не содержит в себе никакого здорового и ценного звена. России собственно - нет, она - кажется. Это ужасный фантом, ужасный кошмар, который давит душу всех просвещенных людей. От этого кошмара мы бежим за границу, эмигрируем, и если соглашаемся оставить себя в России, то ради того, единственно, что находимся в полной уверенности, что скоро этого фантома не будет, и его рассеем мы, и для этого рассеяния остаемся на этом проклятом месте Восточной Европы. Народ наш есть только "средство", "материал", "вещество" для принятия в себя единой и универсальной и окончательной истины, каковая обобщенно именуется "Европейской цивилизацией". Никакой "русской цивилизации", никакой "русской культуры"... Но тут уж дальше не договаривалось, а начиналась истерика ругательств. Мысль о "русской цивилизации", "русской культуре" - сводила с ума, парализовала душу"..." (И.Р. Шафаревич / Сочинения в трех томах, 1994).

Интересно заметить, что с какой долей иронии Василий Розанов высмеивает русских либералов и, наверное, современного либерала и просветителя Игоря Гарина также сводит с ума одна только мысль о допустимости Бытия "русской цивилизации" и "русской Культуры" с её сердцевиной как "Русская Идея"... 

И вот теперь на десерт "ОТВЕТ Василия Розанова Игорю Гарину через столетие":

"...У нас нет совсем мечты своей родины.
И на голом месте выросла космополитическая мечтательность.

У греков есть она. Была у римлян. У евреев есть.
У француза - "chere France", у англичан - "старая Англия". У немцев - "наш старый Фриц".
Только у прошедшего русскую гимназию и университет - "проклятая Россия".

Как же удивляться, что всякий русский с 16-ти лет пристает к партии "ниспровержения государственного строя"...

У нас слово "отечество" узнается одновременно со словом "проклятие".

Посмотрите названия журналов: "Тарантул", "Оса". Целое издательство - "Скорпион". Еще какое-то среднеазиатское насекомое (был журнал). "Шиповник".
И все "жалят" Россию. "Как бы и куда ей запустить яда".
Дивиться ли, что она взбесилась.

И вот простая "История русского нигилизма".

Жалит её немец. Жалит ее еврей. Жалит армянин, литовец. Разворачивая челюсти, лезет с насмешкой хохол.
И в середине всех, распоясавшись, "сам русский" ступил сапожищем на лицо бабушки-Родины. (за шашками с детьми)..." (В.В. Розанов "Опавшие листья", 1990).

Вот это! и Есть ПРОРОЧЕСТВО РОЗАНОВА, как и едино ПРОРОЧЕСТВО ДОСТОЕВСКОГО...

Сейчас я скажу то, что, наверное, еще никто не говорил и никто не ставил такое сопоставление... А именно, в текущем году (2013 года) исполнилось ровно столетие с момента опубликования "Опавших листьев" (1912-1913 г.), которые больше в России не публиковались, "заморозились" почти на столетие. Через 75 лет в 1990-м году книгу В.В. Розанова "Опавшие листья", вновь, публикуют. И как раз в тот переломный момент в исторической Судьбе России. Совпадение?..
"Опавшие листья", конечно, листья опали, но осталась Память о Небе России. Чем человек не маленький листочек в мировом вихре истории? Сопоставление - "Опавшие листья" как "опавшие люди" с Древа Жизни, человек как и листочек тоже умирает, НО... остается Память человеческая о Небе, о Вечном, о Душе, имя которой - Россия!.. Есть Пушкин, есть Достоевский, есть Розанов!.. Ох, сколько же вечности в "Осени" Пушкина и в "Опавших листьях" Розанова!..

               "Дни поздней осени бранят обыкновенно,
                Но мне она мила, читатель дорогой,
                Красою тихою, блистающей смиренно..."
                (А.С. Пушкин)

А вот теперь представьте, читатель дорогой, что если сопоставить образ "Осени" Пушкина с образом России!.. что мы тогда увИдим?

               "Дни поздней России бранят обыкновенно,
                Но мне она мила, читатель дорогой,
                Красою тихою, блистающей смиренно..."

Осень - это пора увядания, заката, последняя игра природы солнечных лучей, отраженных в листве деревьев, как и отраженных в душах листочков-человечиков. Но вслед за умиранием осени и наступлении "зимы", как помутнения образа Божьего в человеке, наступит Весна, и придет Апрель, которая как и Осень - "Красою тихою, блистающей смиренно"...
И вот - Россия - не есть ли эта Красота, как "Красою тихою, блистающей смиренно". Не есть ли Россия то, что сказано Достоевским - "Россия - новое слово" и "Мир спасется Красотою"...
И пусть "бранят обыкновенно" матушку-Россию, "но мне она мила" - "Красою тихою, блистающей смиренно"...

Ведь, это слово Поэта - Есть Слово Божье, вложенное в уста Поэта, слово о России!..

Но есть и другое сопоставление профетизма поэтов и писателей с образом насекомых... 

Что-то есть пророческое, увиденное художниками в насекомых!.. Если мы вспомним о тарантуле-паучке, что образ которого сопровождал Достоевского всю жизнь, начиная с каторжной бани до европейской гостиницы, той Pikollo bestia, что забежала в комнату под кровать маленькой дочки писателя... И далее либеральные журналы с названиями насекомых, на что обратил внимание проницательный Василий Розанов, те "насекомые-журналы" с соответствующими названиями, что "жалят" Россию со всех сторон в поисках: "как бы и куда ей запустить яду"... И вот последний образ Франца Кафки, что описал образ человека, превратившегося в насекомое в фантастической повести "Превращение"...

И вот профетизм Достоевского, Розанова и Кафки - как предупреждение и намек: а не превращаются ли люди в насекомое, в тарантулы, что пускают яда в нечто Живое и Родное, отравляя как свои души, так и единую Душу, именуемую - Древом Жизни... Вспомнят ли люди, некогда "опавшие листвой" о том потерянном Рае, что существовал в их интимной жизни, в их сокровенной Душе, что чувствовала и испытывала ощущение блаженства и единства с Богом???...

И вот Поэты возрождают в нас это забытое, потерянное чувство - Любви к Родине, Любви к Матери, Любви к России...

                "Но мне она мила, читатель дорогой,
                Красою тихою, блистающей смиренно..."
                (А.С. Пушкин) 
               
                "В наших глазах - звездная ночь.
                В наших глазах - потерянный Рай.
                В наших глазах - закрытая Дверь.
                Что тебе нужно? Выбирай!.."
                (В.Р. Цой)
 
                "Мама, мы все тяжело больны.
                Мама, я знаю, мы все сошли с ума..."
                (В.Р. Цой)
               
                (14 июня 2013 года)

                ***
                3.
               
                Вопрос о русской идее или диспут о Главном

Рецензия на «О русской идее» (Игорь Гарин)

Ответ и Вопрос Игорю Гарину на открытое письмо "О русской идее".

"В истории мира есть события таинственные, но
нет бессмысленных. Нет!.. Идея нации есть не
то, что она сама думает о себе во времени, но
то, что Бог думает о ней в вечности..."
(В.С. Соловьев. Русская идея // 2002).

"Мы предугадываем, что характер нашей будущей
деятельности должен быть в высшей степени
общечеловеческий, что русская идея, может
быть, будет синтезом всех тех идей, которые
с таким упорством, с таким мужеством развивает
Европа в отдельных своих национальностях"
Ф.М. Достоевский.

"Русская идея есть идея сердца. Идея созерцаю-
щего сердца... Русская идея есть нечто живое,
простое и творческое... Эту творческую идею
нам не у кого и не для чего заимствовать:
она может быть только русскою, национальною"
(И.А. Ильин. О русской идее // 2002).

"Основные проблемы мировой философии являются,
конечно, проблемами и русской философии. В этом
смысле не существует никакой специально рус-
ской философии. Но существует русский подход
к мировым философским проблемам, русский способ
их переживания и обсуждения... Национализм в
философии невозможен, как и в науке; но возможен
преимущественный интерес к различным мировым
проблемам и различным традициям мысли у разных
наций... Русская философия, литература и поэзия
всегда была и будет на стороне свободного мира:
она была революционной в глубочайшем, духовном
смысле этого слова и останется такой перед лицом
всякой тирании, всякого угнетения и насилия.
Гений Пушкина является тому залогом:
"Гений и злодейство две вещи несовместные"
(Б.П.Вышеславцев. Вечное в русской философии // 2002).

"Очень оригинально у Достоевского, что свобода для
него не право человека, а обязанность, долг; свобода
не легкость, а тяжесть. Я формулировал эту тему так,
что не человек требует от Бога свободы, а Бог
требует от человека свободы и в этой свободе видит
достоинство богоподобия человека. Поэтому Великий
Инквизитор упрекает Христа в том, что Он поступал
как бы не любя человека, возложив на него БРЕМЯ
СВОБОДЫ..."
(Н.А. Бердяев. Русская идея. Основные проблемы рус-
ской мысли 19-го века и начала 20-го века //1997).

"Русская идея - это составная общечеловеческой
христианской идеи, изложенная в терминах современной
диалектики. В ней сформирована цель. Не средства. Но
великая цель. Это уже много... Русская идея укоренена
в православии, но говорит философским языком, а
поэтому доступна человеку рационалистически мысляще-
му... Если верить О. Шпенглеру, 21-й век принадлежит
христианству Достоевского. Таков путь нашей надежды,
надежды на возвращение к духовным истокам"
(А.В.Гулыга. Русская идея и её творцы //1995).

Здравствуйте, Игорь Иванович!
Вы как-то сказали, что чем противоречивей человек, тем для Вас он интересней. Интересно, насколько мы с Вами схожи в том, если я покажу Вам, какова глубина противоречий в Вас самих, как и во мне самом. Возможно, что мы с Вами схожи именно в "инаковости", в том, что способны увидеть себя иным сквозь зеркало сознания другого?!.. Этот тезис я раскрою Вам в двух примерах:
1) Для человека "линейного мышления" антиномии представляются в виде двух параллельных прямых, никогда не пересекающихся. Для человека противоречивого или с мышлением волнообразным, две антиномии бесконечно пересекаются в символе восьмёрки и в символе и рисунке "Сердца". Потому Сердце есть символ пульсации бесконечных порождений идей и одновременно есть средоточие свертывания всяческих творческих пульсаций в единый Образ...
2) Игорь Иванович, внимательно всмотритесь в мысли Ф.М. Достоевского, что здесь мной процитированы и всмотритесь в себя, в характер Вашей творческой деятельности, конкретно, подразумевается Ваша миссионерская творческая деятельность в раскрытии творчества "творцов" разных национальностей, отраженная в книгах "Пророки и Поэты", и, думаю, Вы поразитесь одному парадоксу и невидимой противоречивости судеб "творцов". Ибо, отрицая основную потаенную Идею Достоевского, но упорно и интуитивно продвигаясь в своем творческом пути, как раскрытия универсальных качеств в человеке-творце разных национальностей, Вы, тем самым, как раз утверждаете, даже, может быть, не ведая того, основную Идею Достоевского, что им выражена в конкретной цитате и в "Пушкинской речи"... Подумайте?!!
С другой стороны, своей творческой деятельностью Вы, наверное, расчищаете апофатически, т.е. отсекая ненужное и лишнее, то, чем не является "русская Идея"? Хотя, парадокс и противоречивость в Вас в том, что, отрицая Идею Достоевского и "русскую Идею" в различных её вариациях и версиях под чистую, Вы одновременно воспроизводите её из другого угла реальности в смешанном виде сквозь и совместно с вариациями созерцанием Льва Толстого... Но, если честно вглядеться, то Вы воспроизводите основную Идею Льва Толстого в том, что собираете под один купол самый высший "цветник" творческой мысли различных "творцов". Но, ведь, если глубоко всмотреться, то основная идея Льва Толстого и основная идея Ф.Достоевского - непостижимо совпадают в едином образе картины потаенной мысли, составленной из мозаики разрозненных и, казалось бы, противоречивых размышлений писателей и мыслителей. Вот в чем парадокс и загадка человека! Он ходит различными путями, но целостный образ линий которых ведом только Богу, а человеку может открываться лишь интуитивно и в редких случаях...
Продолжение следует...
С уважением,
Бармин Виктор.


Имеенно такой должна быть дискуссия - умной, содержательной, аргументированной, глубокой. С чем я с Вами полностью согласен, так это с тем, что для Бога нет предпочтений, что мир - огромная мозаика, что парадокс и загадка человека - ходить разными путями, что целостный образ мира редко открывается простым смертным. Как я уже много раз писал Вам ранее, в глубине я не вижу различий между Вашим и моим видением бытия. Счастья Вам и удачи. Ваш
Игорь Гарин   27.09.2012.

 
Продолжение... Ответ Игорю Гарину на открытое письмо "О русской идее".

Здравствуйте, Игорь Иванович!
Продолжим... развивать свои размышления, исходя из нашего видения. Я отдаю себе отсчет в том, что высказываю лишь свою сугубо субъективную точку зрения, не претендующую на какое-либо превосходство над точкой зрения другого. Исходя из всего того, что мной уже выражено на Прозе.ру и что кому-то покажется парадоксальным или удивительным, а конкретно, про творчество В. Цоя, то хочу сказать и заявить, что гордыня не по мне, возможно, наоборот, я слишком застенчив и стеснителен, что мешает мне для того, чтобы огненно дерзать и пламенно выражать потаенное любящего сердца. А для этого необходимо "Мужество быть" (Тиллих) честным, открытым, правдивым, смелым в совести потаенного сердца. Возможно, во мне есть, как свойственный русским по духу, комплекс неполноценности, но по мне так человечней осознавать совестливо свою "неполноценность", то есть вечно стремиться быть Человеком, чем "обладать и иметь" известный многим комплекс полноценности и самодостаточности, то есть как отсутствие всяческого творческого возведения (анагоге) ценностей к Всевышнему, как отсутствие творческой любви, а потому чванливое и надменное, гордое в последнем пределе своей гордыни презрение к другим из тех людей, кто считает себя обладателем полноценности и самодостаточности. Ибо по мне так ближе по духу и душе - нищий Христос и нищий православный инок, чем гордый богослов или всезнающий ученый-атеист, или священник в позолоте, украшающий свою самодостаточность в гордыне. И путь мой начинается именно с первичного шага, указанного Христом в Нагороной проповеди, как "блаженны нищие Духом"... О, Россия, матушка, какова бездна нищеты твоей в духе и в телесности - в одной рубахе, да с крестом в груди путь твой непостижимый в неведомых пересечениях исторических судеб!!!
Теперь, что конкретно касаемо теме нашего размышления "О русской идее" и Вашем, Игорь Иванович, взгляде и отношении к образу "русской идеи"...

В местном краеведческом журнале "Гос. музея истории литературы, искусства и культуры Алтая. Вып.14" (2009) есть статейка такого автора как Красильников М.Г. под названием "Формы русского философствования", в которой автором утверждается, что:
"Русская философия по своей природе вторична, она не самодостаточна..." (Красильников М.Г., с. 3, 2009).
 
А вот некоторые спорные и интересные вопросы автора статьи, как:
"Конкуретноспособна ли русская философия? Почему у нас предпочтение отдается, как правило, западной (восточной) философии? Существует ли тяга к русской философии в нашей стране? За рубежом?
Можно ли считать нормальным существующее предпочтение зарубежной философии (в сравнении с отечественной)? Казалось бы, что оно свидетельствует об отсутствии патриотизма, о недопонимании значимости отечественной философии. Но мы не склонны делать такие выводы. Думается, многие согласятся с тем, что к русской философии следует идти именно через освоение зарубежной философии..."
И далее автором статьи приводится своя точка зрения на поставленную проблему, утверждая:
"формы русского философствования, в которых проявляется наше подражание и продолжение западных (восточных) философских традиций вплоть до их отрицания. Можно выделить следующие формы русского философствования (подражания и продолжения):
почитание; подражание; имитация; сочинительство; правдоискательство; критицизм; учительство..." И далее автор статьи детально рассматривает указанные формы и делает вывод, исходя из своего утвержденного тезиса, что:
"Наконец, безудержное, не знающее меры российское правдоискательство вполне закономерно приводит к критицизму и учительству с их активным неприятием самой западной (восточной) культуры и стремлением их усовершенствовать, переделать.
Каков же итог? Претензии русской философии на мировое звучание и значение вряд ли вполне обоснованы. На Западе и на Востоке русская философия не обладает конкурентноспособностью. Но внутри страны, как это ни парадоксально, она всегда побеждает, эволюционно преобразуя западнические формы, Однако, русская философия побеждает не западную философию, а западничество внутри себя..." (Красильников М.Г., с. 3-8, 2009).

 Вот такая точка зрения и вот такой поставленный вопрос автором статьи, на который будет нами выдано ответное размышление соотносительно с теми вопросами и проблемой, что поставлена Вами, Игорь Иванович, касательно проблемы "О русской идее"...
Продолжение следует...
С уважением,
Бармин Виктор   27.09.2012.

 
Дорогой Виктор, моя дочь, у которой я многому научился, советует мне никогда не сравнивать. И я все больше и глубже понимаю ее правоту. Мировая культура - гигантская и красивейшая клумба и вырезать или выделять на ней какие-либо цветы - только портить ее. У матери Терезы есть замечательный афоризм, что-то вроде: я - только капля в океане, но без меня океан станет на каплю меньше. Вы знаете, мне довелось побывать в первобытных племенах Амазонии, острова Борнео и центральной Австралии. Они как бы законсервировались в своем развитии, но я мог бы поучиться у них многому и многому. Как-то я зашел в сельве в деревенскую аптеку и был совершенно ошарашен тем, что при огромном дефиците привычных нам лекарств там на полках тысячи и тысячи снодобий ото всех болезней - снадобий, добываемых в джунглях.
Сравнивать культуру народов в категориях "выше" или "ниже" для меня совершенно неприемлемо, потому что важен не уровень культуры, а ее наличие или отсутствие. Я высочайшим образом оцениваю русскую культуру, особенно Серебряный век, но не могу смириться с русским хамством, прущим изо всех дыр.
Грядущий хам Мережковского - историческая фигура в том смысле, что
выпестован всей русской историей. Среди нас много хамов не потому, что
хамство является исконной чертой русского характера, а потому, что, по
мнению К.Дегтярева, хамство неизбежно возникает при непрерывных
исторических катаклизмах, катастрофической ломке социума: <<Хамство...
есть ничто иное, как защитная реакция человека, испуганного новыми,
непонятными и зачастую агрессивными условиями>>. На войну власти с
народом народ неизменно отвечал хамстом, и мера хамства точно отвечает
<<бараньему рогу>>, в который власти вековечно хотели скрутить русский
народ. Пушкин, видимо, имел основания говорить, что принадлежит ко
второму поколению <<непоротых дворян>>. Кончается <<порка>>, возникают
условия для появления Пушкиных. Впрочем, сначала здесь пороли дворян,
затем пороли сами дворяне...
Высоко оценивая русскую культуру, я считаю русское хамство проявлением дикости, пещерности. Современное массовое хамство - яркое свидетельство XIII века, затянутого в век XXI. Кстати, на исходе Средневековья Мартин Лютер писал: <<Мы, немцы, в большинстве своем такие свиньи, что не имеем ни разума, ни морали>>. <<Если бы кто-нибудь захотел изобразить сегодняшнюю Германию, ему пришлось бы придать ей черты огромной свиньи>>. Наверное, потому именно
в Германии в ХХ веке смог возникнуть фашизм, а в России так и не
перевелось хамство-свинство. Здесь мне не обойтись без Н.Некрасова:

Люди холопского звания
Сущие псы иногда.
Чем тяжелей наказание,
Тем им милей господа.

***
И вот они опять, знакомые места,
Где жизнь текла отцов моих, бесплодна и пуста,
Текла среди пиров, бессмысленного чванства,
Разврата грязного и мелкого тиранства;
Где рой подавленных и трепетных рабов
Завидовал житью последних барских псов...

По-моему, лучше не скажешь...

Да, я ценю противоречия в человеке, но когда высокая культура сочетается с каждодневным хамством, в том числе - писательским, выхлестывающим на страницы Прозы.ру, мурашки бегут по спине и кошки шкрябают по сердцу. Ваш
Игорь Гарин   27.09.2012.


Итак, продолжим... наше размышление относительно точки зрения автора статьи Красильникова М.Г. "Формы русского философствования" и относительно проблемы "О русской идее" или "Около русской идеи"...
Здесь, в данном открытом письме к Вам, Игорь Иванович, я не буду уходить от темы размышлений и опровергать мнение автора статьи Красильникова М.Г., который безусловно для меня является оппонентом в видении и мышлении относительно проблемы путей и характера русской философии. Но я выскажу свое видение на заданную проблему и свое субъективное понимание проблемы, исходя из такого вот тезиса, как замечание к поставленной проблеме автором статьи "Формы русского философствования".
Так вот, в мысли Красильникова М.Г., что в русском философствовании "проявляется наше подражание и продолжение западных философских традиций вплоть до их отрицания", как и в самом характере и пафосе статьи автора, я вижу изнанку обратной предельной крайности русского духа, проявленного от обыденного сознания мнений "улицы" вплоть до "высших умов" ученых-академиков. А именно: нам русским свойственно крайнее самобичевание, самооплёвывание и самоотрицание до самых крайних "БЕС-пределов". Когда есть МЕРА самокритичности в людях, то это составляет высшее положительное качество человека, способного к самоорганизации, самодисциплине и саморазвитию, но когда самокритичность выходит за крайности в анархическую беспредельность, которая у нас русских превращается в презрение к самим себе и к абсолютному отрицанию самих себя, вернее, отрицание в самих себе Божественного начала, заданного нам Свыше. В нас русских есть отрицательная черта предельно ненавидеть своего же брата русского, по родной крови, а потому-то только русская революция была так беспредельно жестока, когда русский в своей ненависти к русскому же готов в ярости и навечно уничтожить "русский дух", как в себе самом, так и в своем брате русском, который мыслит и рассуждает иначе. Если исходить из научной теории наследственности, то мы русские наследуем из своего прошлого не самое в нас самих лучшее, а именно, тенденцию нам свойственную к анархическому раздроблению и уничтожению друг друга, как это было уже прежде в раздробленности Киевской Руси, из чего следует нравственное разложение Народа, как обман, предательство, местничество, самоуничтожение... В нас русских есть самое бесчеловечное качество, которого нет в других народах - это бесчеловечное отношение русских же к русским. Эта бесчеловечность русских к самим же русским подтверждается фактами из современных реалий жизни, когда в теленовостях показывают, что русские беженцы из бывших республик СССР уже 15-20 лет ютятся в строительных вагончиках, им даже сами же русские не желают предоставить Российское гражданство. Вот это! и есть русский парадокс всем парадоксам, ни у кого из народов такого нет и это свойственно именно нам. А потому и печаль и скорбь моя, и стыдно мне безмерно за нас самих, которые невистники к братьям своим. В этом! скорбь и слёзы на иконе Богоматери, исходящие из миров Иных и оплакивающей сынов своих грешных...
Теперь такой тезис: русский парадокс в самом самоотрицании русского Духа и русской Культуры, который свойственен таким разным и в котором едины такие разные, как крайний западник-демократ, самый крайний и радикальный религиозный традиционалист, как и революционер-террорист с коммунистом-марксистом, которые едины в своей ненависти к русской Культуре. Вот это! и есть русский парадокс, так не свойственный другим народам. Если сравнить русских с англичанами, то британцы, самые мудрые на всей Земле, британцев можно сравнить с хитрыми лисами, которые сеют по всему миру революционные идеи, исходя из Европейской Идеи "свободы прав человека", но как никто из народов так бережно лелеют свою старушку "Монархию". Вот, где действительно русские дураки так дураки по сравнению с британцами. Проблема русских не в поговорке "дураки и дороги", а в поговорке "умные, отрекшиеся от нравственности и Родины, а потому и таковые русские дороги и исторические пути". Это было прежде и это есть в современной действительности: когда от академиков до таксистов так лелеют образ жизни на Западе и так презренно и самоуничтожительно смотрят на русскую деревню. Потому-то русская деревня нищая и вымирает (и в этом Василий Шукшин есть народный Пророк, предвидевший болезнь русской души, как и Достоевский), а русские чиновники и русские бизнесмены жиреют и отправляют учиться и жить своих детишек в "цивилизованную" Европу. Я это вижу, исходя из глубины жизни сибирской глубинки. И я говорю: Россия умирает и вымирает не демографически, а духовно. Если в ближайшее время не будут сделаны решительные шаги к изменениям мировоззрения по всей соц.лестнице, то неизбежно случится худшее с Родиной, что даже и врагу не пожелаешь.
Ко всему сказанному, необходимо сказать, что точка зрения автора статьи Красильникова М.Г. как раз свидетельствует о нашем видении, что русская современная интеллигенция отрицая русскую философию в своем праве на существование, парадоксально отрицает и русскую Культуру, ибо это самоотрицание согласно с отсутствием созвучия русской философии в звучании и в значении мирового концерта Мысли разных национальностей. Именно, я еще раз говорю, что русский парадокс в том, что академик-демократ-западник и радикальный традиционалист, и коммунист-марксист-революционер-террорист едины в одном - в ненависти к русской философии, к русской Культуре, а в пределе - в неанвисти к России. Я вижу это, а потому и обличаю русский парадокс в самоотрицании.
В самом глубоком положительное качество русского парадокса выразил Ф.М. Достоевский в "Пушкинской речи", не просто выразил, а профетически предугадал и указал путь, направление. Но русская интеллигенция в своем самоотрицании отвергла и извратила Идею Достоевского, а потому в 20-м веке было то и так, как и предсказывал Достоевский. В наши времена продолжается противостояние академической интеллигенции Университета против профетичности мысли частных мыслителей из творческой интеллигенции. Университету в его спесивой надменности всегда был чужд русский профетизм одиноких мыслителей и одиноких Поэтов. Доказательством могут служить вот эти слова Красильникова М.Г. из его статьи:
"Крайности отечественной философии - воодушевление, переходящее в какие-то неведомые "песни без слов", в беспредметную восторженность, сближающую её в чем-то с современной рок-культурой..." (Красильников М.Г., с. 4, 2009). Именно в этих словах акдемического интеллигента столько надмения и презрения безмерного к профетичности Поэтов русской Рок-культуры и частных русских мыслителей, что это видно даже детскому сердцу, не искушенного умственной, рационалисткой спекуляцией.
Именно, в книге "Религиозный смысл творчества В. Цоя" мной сделана попытка соединить, казалось бы, несоединимое, как выразить созвучие профетической мысли Поэтов и частных мыслителей с академической мыслью интеллигенции Университета, которому я приношу свою благодарность за всё...
Продолжение следует...
С уважением,
Бармин Виктор   27.09.2012.


Виктор, судя по всему, Вы не прочли мой предыдущий ответ. Что до самобичевания, то оно всегда сосуществовало с самовозвеличиванием. Мой любимый русский философ - Владимир Соловьев. Вчитайтесь в него:

В. Соловьев:
"Русский народ находится в крайне печальном состоянии: он болен, разорен, деморализован".
И вот мы узнаем, что он в лице значительной части своей интеллигенции, хотя и не может считаться формально умалишенным, однако одержим ложными идеями, граничащими с манией величия и манией вражды к нему всех и каждого. Равнодушный к своей действительной пользе и действительному вреду, он воображает несуществующие опасности и основывает на них самые нелепые предположения. Ему кажется, что все соседи его обижают, недостаточно преклоняются перед его величием и всячески против него злоумышляют. Всякого из своих домашних он обвиняет в стремлении ему повредить, отделиться от него и перейти к врагам, а врагами своими он считает всех соседей..."

И, наконец, - главное:

"Национальное самосознание — национальное самодовольство — национальное самообожание — национальное самоуничтожение".

Игорь Гарин   27.09.2012.


Здравствуйте, Игорь Иванович! Я не считаю, что сравнивать феномен человека или феномен народа, или исторические явления нельзя с другими феноменами и явлениями. Я слышал подобную точку зрения, что, например, нельзя сравнивать Хайяма и Пушкина, а с ними и Паскаля, потому что якобы разные менталитеты, разные исторические эпохи... Но я считаю, что такой взгляд есть необоснованная чушь и к тому есть много объяснений. Например, в науке и есть для того соответствующие методы, как аналогии или аллегории, или сравнительно-исторического анализа. И если внимательно посмотерть, то любой исседователь-историк по литературоведению, или по истории, или по философии истории всегда применяют методы сравнительного анализа. Я считаю, что в сравнении как раз и заключается сила мысли исследователя. Почему? Например, сравним все народы или различных людей с разноцветностью в калейдоскопе. Мы смотрим в калейдоскоп и удивляемся разноцветностью феноменов. Так вот, сравнение есть своего рода руль-колесо мысли, ибо когда мы поворачиваем это колесо в калейдоскопе и смотрим в окошечко его, то мы еще более поражаемся тому, что разноцветность феноменов, будучи в статическом состоянии, начинает играть и излучаться невообразимо красиво, именно мы тогда наблюдаем красоту движения разноцветности. Именно, движение и сравнение - вот сила мысли! Интересно читать Тойнби и Честертона, Данилевского и Шпенглера, потому что они сравнивают, и не просто сравнивают, а играючи, умеючи, потому красиво и интересно, захватывающе читать, как будто смотришь историческую хронику по телевидению, но только здесь в словах и в образах... И можно еще привести множество различных примеров, но основную суть преимущества и силы сравнения я выразил... Но есть еще такие мысли, как сравнение есть признак выборки и способность избрания ценностей... Чтобы выбрать какую-либо ценость, то нужно сравнить. Исторический пример, как князь Владимир избрал религию для Руси, именно в сравнении из нескольких... В другой плоскости, мужчина всегда сравнивает женщин, а женщина всегда сравнивает, то есть оценивает мужчин... то есть сравнение есть оценка, выбор и избрание ценностей... Можно сказать, что на этом фундаменте полифоничности и выбора, избрания чего-либо и стоит аксиология...
С уважением,
Бармин Виктор   09.10.2012.

 
К вопросу же точки зрения Владимира Соловьева о характере русского народа и части интеллигенции, что он "одержим ложными идеями, граничащими с манией величия и манией вражды к нему всех и каждого", есть определенные ответы. Именно, нужно поставить вопрос: а почему именно такие фобии в части народа и интеллигенции, на чем они основаны эти мании? Во-первых, сама точка зрения русского философа субъективна по причине его личного жизненного, эмпирического опыта и на основании его мировоззрения, но я не скажу, что неверного, просто его историософские взгляды имеют основание именно в субъективном опыте жизни. Во-вторых, понять почему именно такие мании и фобии есть в русском народе, как черты отрицательные, конечно, поможет историософское видение типичного британца и европейца, как Тойнби. На Тойнби можно опереться потому, что он открыт и честен во взглядах, а потому гениален его опыт видения... Так вот, что говорит Тойнби:

"На Западе бытует понятие, что Россия - агрессор, и если смотреть на нее нашими глазами, то все внешние признаки этого налицо. Мы видим, как в 18 веке приразделе Польши Россия поглотила львинную долю территории; в 19 веке она угнетатель Польши и Финляндии и архиагрессор в послевоенном сегодняшнем мире. На взгляд русских, все обстоит ровно наоборот. Русские считают себя жертвой непрекращающейся агрессии Запада, и, пожалуй, в длительной исторической перстпективе для такого взгляда есть больше оснований, чем нам бы хотелось".
Повторю, что это сказал типичный британец, который до мозга и костей есть европеец, но этот европеец намного объективней, чем многие отечественные исследователи, именно в честности и способности сравнивать. Я не говорю, что воззрение Вл. Соловьева ложное, нет, оно правдивое, только В.Соловьев описал характер феномена народа, не указав на истинную причину этой части дурного характера, в вопросе который мы и задали, что "почему именно так и многие из нас такие?". Отчасти Тойнби на него ответил.
Другой пример, это видение И.А. Ильина, что Вы сами, Игорь Иванович, приводите, который прожил в Европе значительное время и видел многие духовноые движения в головах и в душах европейцев, а потому в подтверждение слов Тойнби вот это видение Ильина:
"Никто из нас не учитывал, до какой степени огранизованное общественное мнение Запада настроено против России и против Православной Церкви... Европейцам нужна дурная Россия: варварская, чтобы цивилизовать её по-своему... чтобы вломиться в нее с пропагандой реформации или католицизма; ...чтобы претендовать на её "неиспользованные" пространства, на её сырьё..." Исходя из опыта последних десятилетий, разве слова И.А. Ильина не являются просто пророческими... только до мозга и костей западник-либерал, как И.Телок, может все это опровергать, ибо сами эти либералы мечтают для России и русского народа такого, что даже европейцы не придумают и не вообразят... Именно, повторю, что взгляды самого крайнего либерала-антикоммуниста или антицаризма сходятся полностью со взглядами фашистов. Почему? В своей ненависти к народу, который достоин только уничтожения для них, потому что этот народ разочаровал их идеал, это как Иуда разочаровался во Христе. Спрашивается, почему таковые, как Игорь Телок, так схожи с Иудой Искариотом, который предал Христа. Ответ ясен, разочарование в своем народе приводит к предательству и к нравственному разложению личности, что и ДЕМОНстрирует нам Телок в своих взглядах...
Вопрос: почему многие русские подвержены таковым маниям, о которых говорит в. Соловьев? Ответ: да потому, что народ всегда был унижен во все века и со всех сторон, как из вне европейцами, так и внутри либералами-западниками, которые всегда смотерли на народ с презрением и подталкивали его с тоталитаризму, они его не образовывали, как европейская интеллигенция свои народы, если они действительно любят и уважают свои народы, а только всегда топтали в грязи и обвиняли в комплексах неполноценности. Ведь, они-то, либералы, высший цвет культуры, для которого этот "никчемный" (по словам Телка) народ достоин служить только навозом для удобрения цветущей либеральной клумбы. Вот они эти идеи-то, которые обличал Достоевский, как про Напалеона и миллион жертв для его славы, как про Ротшильдов и человек человеку волк и монгие другие, от которых либералам станет тошно, ибо изрыгнется тогда вся из лживость веками напластованная. Если ранее опасен для русского народа был большевизм в коммунисте, то теперь опасен либерал в своем ненавистническом фашизме к своему же народу... Вот так-то... Конечно, опасны лживые идеи, соблазняющие народ, но еще опасней Иуды-либералы, которые в своей ненависти к своему же народу готовы его предать... Примеры и факты!!! Опыт Византии и предательство братьев-христиан и опыт России, да что говорить, весь опыт России говорит, что предательство и народ две ценности несовместные... Кто предает свой народ, тот продает свою мать и способен продать даже высшую и абсолютную Ценность, Сына Божия, ибо Христос и народ для Иуды не совпадают с его мечтаниями о Христе и народе... Вот она - сокровенная сторона высшей Правды!!! Кто предает свой народ, тот способен предать и Веру народа и Храмы, которые ценны для народа...
Библейские Пророки всегда обличали тех, кто нарпавлял народ Божий к язычеству, всегда твердо стояли в обличении книжников-либералов древнего мира...
С уважением к инакомыслящим,
Бармин Виктор   09.10.2012.


Нет, Виктор, в одном месте мы с Вами не сойдемся НИКОГДА. Для Вас либерал - слово ругательное. Для меня либерализм (от слова "свобода") - философская, политическая и экономическая система взглядов, исходящая из того, что права и свободы отдельного человека являются правовым базисом общественного и экономического порядка. Либерализм - это приоритет личности и возможность распоряжаться собой и своей собственностью. Кстати, только либералы предоставляют свободу выбора идей и воззрений не-либералам. Главная беда России, в отличие от Запада, именно в том, что либерализмом тут никогда и не пахло. Именно оттого в России народу было так тяжко жить. Всё остальное лично мне кажется пустословием. В конце концов, о жизни судят не по словам, а по делам - по дырам в асфальте и в головах. В дополнение обращаю Ваше внимание на мое последнее эссе на Прозе, опубликованное сегодня.

Игорь Гарин   09.10.2012.

 
Но "Вот, ведь, как", а как же иначе, Игорь Иванович, может быть, ведь для Вас единомыслие неприемлемо. Но, именно, я и веду к тому, что тот либерализм, который исповедуется в определенной форме некоторыми мыслителями и общественными деятелями, несопоставим и несовместен с подлинным понимаем Свободы, как она выражена в русской религиозной мысли. Лучше всего понимание Свободы выразил Бердяев и Вышеславцев, именно, в ее диалектике. Как помимо свободы от чего-то (что и исповедуют западные либералы), которая есть лишь свобода отрицательная в своем отрицании и утверждении независимости человека. Но Вы же не терпите однобокости, в чем я Вас уважаю, как мыслителя. Так вот должна быть и положительная свобода, сформулированная, как Свобода для чего-то, как не свобода выбора, а избранная свобода для осуществления высшей ценности, как осуществление высшей зависимости от Всевышнего. а если есть эта высшая Ценность и подлинная зависимость от нее, то возможна и сублимация образа и сущности человека, то возможна и осууществима подлинная независимость человека от мира сего. А вот этого западные либералы НИКОГДА не признают и не примут в лоне русской мысли. Но не все таковые на Западе, ибо есть многие мыслители европейские, религиозно-философские (Тиллих, Бубер, Кьеркегор и многие другие), которые созвучны религиозной мысли русских творцов.
Просто не нужно становиться однобоким, как в мышлении, так и в воззрениях исторических, а стремиться к подлинной полифонии, которая невозможна без целости Непостижимого. Разве не Вы меня учите, чтобы следовать в мышлении к полифонии видения??? За что Вам от души благодарен, Игорь Иванович, и простите, если что не так, за резкие воззрения... Ибо, что Вами сказано в обличении русского национализма, так это самое и совпадает и созвучно с тем, что Арсений Гулыга выразил апофатически в вопросе "Чем не является русская идея?"...
Только вот для утверждения исторической Правды должно быть сказано слово про то, что есть и чем является русская Идея в её сокровенной сущности!!! Ибо подлинная Свобода в Боге ТЕРПИТ однобокости до поры и до времени... Как замечательно сказано Борисом Вышеславцевым...
"Бог правду видит, да не скоро скажет, но Он скажет её в конце концов"...
С уважением,
Бармин Виктор   09.10.2012.

 
Свобода в Боге значит избрание веротерпимости и всетерпимости, взаимопонимания и уважения к иному, пусть низшему и никчемному. Это качество есть в русском народе, качество всетерпимости и веротерпимости к другим, ибо русский человек не обладает комплексом превосходства над другими, но всегда он обвинялся в комплексе неполноценности, ущербности. Исходя из этого нужно признать такую истину, что открылась Альфреду Адлеру:
"Чтобы быть полноценным человеком... надо обладать комплексом неполноценности"...
С уважением,
Бармин Виктор   09.10.2012.


Друг парадоксов!..
Друг мой, жизнь моя подобна жизни бабочки, что в твоих руках, или жизни скалолаза, жизнь которого также в твоих руках. Всё в твоих руках!.. - Ты можешь обрезать веревку, и тогда я полечу вниз в пропасть, ты можешь сдавить ладонь в кулак, и я превращусь в нектар, ты можешь... Ты можешь меня уничтожить словом, но не уничтожай красоту порхающей бабочки, танцующей около Божественного Цветка, и не уничтожай стремления ничтожного бесконечно подниматься ввысь к высотам неведомого горнего мира, не уничтожай в человеке стремления к Вечному, Божественному, к которому однажды ты мне указал Путь...
Друг парадоксов, не отвергай мой дар - любить жизнь и страдать ради Друга!..

"Чем не является русская идея?" - задается вопросом Арсений Гулыга и находит вот такие ответы...
"Подчас уверяют, что русская идея - "идеология русского империализма" (Янов А. Русская идея и 2000 год. Нью-Йорк, 1988). Я цитирую книгу А. Янова, увидевшую свет в США в 1988 году (на обложке - карикатурное изображение православной иконы: нимб святого выкроен из советского герба; в глазах автора "русская идея" - программа экспансии, где церковь и власть действуют заодно). Для того, чтобы придерживаться этого взгляда, не обязательно быть эмигрантом "третьей волны". На страницах бывшего "Коммуниста" читаем аналогичное: ..."Русская идея" - в значительной степени государственная имперская идея" (Хорос В. Русская идея на историческом перекрестке. "Свободная мысль", 1992). Пусть не удивляет нас совпадение взглядов антикоммуниста и посткоммуниста, не будем доискиваться причин столь удивительного единомыслия, в том и другом случае перед нами стремление скомпрометировать духовную историю России. Фонд Горбачева провел в 1992 году конференцию на тему "Русская идея и новая российская государственность". Выступавшие говорили о чем угодно, меньше всего - о русской идее. Вот характерные заявления. О.Р. Лацис: "Мы не знаем, что такое русская идея". Д.В. Драгунский: "Когда говорят о русской идее, у меня по коже пробегает легкий мороз. Потому что на самом деле это просто идея российской империи, не более того и не менее". Не удивительно, что из-за рубежа к нам приходят призывы забыть о русской идее, отказаться от нее, отречься как от устаревшей затеи, вносящей лишь рознь между народами. В марте 1993 года состоялась международная конференция по руссской философии. Американский славист Дж.П. Скенлан рекомендовал нам избавиться от "невроза уникальности", которым мы якобы страдаем; для этого, по его мнению, русскую идею пора сдать в архив, "она ставит только преграды между Россией и цивилизованным миром". Известный польский (а ныне американский) специалист по русской политической истории 19-го века Андрей Валицкий солидаризировался с ним: "Нет необходимости замыкаться в рамках какой-то русской идеи"..." (А.В. Гулыга, с. 12, 1995).
Вот, апофатическое видение на проблему: чем не является русская идея? Но, ведь, "Если есть тьма, должен быть Свет" (В.Р. Цой)...
С уважением,
Бармин Виктор   11.10.2012.


Исходя из апофитического видения на русскую Идею и в противовес формуле Владимира Соловьева: "Национальное самосознание - национальное самодовольство - национальное обожание - национальное самоуничтожение", рождается тезис - "отрицание пробуждения национального самосознания ведет к отрицанию национальной Культуры, к отрицанию национальной философии и мысли, к отрицанию Церкви и народа, что в итоге ведет к национальному самоуничтожению"...
Арсений Гулыга - ученик и продолжатель дела философии А.Ф. Лосева, продолжатель русской религиозной мысли, а с другого "берега" Николай Михайлович Зернов, который с 1932 года доктор философии Оксфордовского университета, в котором преподавал основы восточной православной культуры, и который написал несколько книг, а в том числе и книгу "Три русских пророка: Хомяков А.С., Достоевский Ф.М., Соловьев В.С." (1944, 1974). И у меня есть основания им верить, и, исходя из веры, продолжать дело русской религиозной мысли... Конечно, также исходя из опыта и уважения к инакомыслящим...
С уважением,
Бармин Виктор   11.10.2012.

 
Друг парадоксов!..
Откуда идет и есть русская идея?..
"...Уточним: термин "русская идея" родился под пером Достоевского... В 1888 году Соловьев выступил с лекцией... была опубликована под названием "Русская идея". Соловьев писал, что русская идея "не имеет в себе ничего исключительного и партикуляристического, что она представляет собой лишь новый аспект самой христианской идеи, что для осуществления этого национального призвания нам не нужно действовать против других наций, но с ними и для них.
Перу Н.А. Бердяева также принадлежит книга под названием "Русская идея", смысл которой - "братство народов, искание всеобщего спасения", есть у Бердяева еще более лапидарная формула русской идеи: "все ответственны за всех". Верить надо, видимо, создателям и носителям русской идеи, а не её тенденциозным интерпретаторам.
Главные носители русской идеи - Достоевский, Соловьев, Федоров. Их предшественники - Карамзин, Хомяков. Их последователи - Розанов, Бердяев, Булгаков, Франк, Лосский, Карсавин, Ильин, Вышеславцев, Флоренский, Лосев..." (А.В. Гулыга, с. 12-13, 1995).

Считаю, что следует вернуться к истокам и корням, дабы понять путь наш в настоящем и, если возможно, предвосхитить смысл его и направления...
Арсений Гулыга интуитивно уже подсказал нам напрвление:
"Если верить О.Шпенглеру, 21 век принадлежит христианству Достоевского. Таков путь нашей надежды, надежды на возвращение к духовным истокам"...
С уважением,
Виктор Бармин.

                ***
                4.
                Чем не является русская идея?
                или про нечто как "парадокс И.И.Гарина".

                "Да сбудется реченное через пророка,
                который говорит: "отверзу в притчах
                уста Мои; изреку сокровенное от
                создания мира" (от Матф. 13:35)

                "И сбывается над ними пророчество Исаии,
                которое говорит: "слухом услышите - и не
                уразумеете, и глазами смотреть будете -
                и не увидите. Ибо огрубело сердце людей
                сих, и ушами с трудом слышат, и глаза
                свои сомкнули, да не увидят глазами, и
                не услышат ушами, и не уразумеют сердцем,
                и да не обратятся, чтобы Я исцелил их"
                (от Матф. 13:14,15)

В данном очерке автор не ставит задачу как "разрешить" проблему "русской идеи", и автор не претендует на её разрешение во что бы то ни стало, но достаточно поставить вопрос, как вопрос про то нечто таинственное, обратное тому, что всем, казалось бы, известно и для всех явственно: "чем не является русская идея?"...
 
В своих публицистических статьях о России, об исторических путях России и её Культуре, например, как "О русской идее", "К истокам русской идеи", "Мысли и афоризмы о России", "Русские мифы как зеркало русской души", "О патриотизме", "Каково будущее России?", "РПЦ как институция" и во многих других, Игорь Гарин говорит много верного, и в единстве всего этого верного есть то, что "чем не является русская идея" и "чем не должна быть Россия в её историческом пути". В этом смысле, Игорь Гарин силён, как и Лев Толстой, в своём отрицании существующего эмпирической действительности России, силён в своем "апофатическом" видении того, что "какой Россия быть не должна". И в своем публицистическом мышлении И.И.Гарин набирает мощь, силу отрицания того, что существует и что предшествовало именно такому существованию России и в России, а в своем отрицании он является "духовным последователем" Льва Толстого. И в этом "отрицании" есть положительная сторона философской публицистики у мыслителей, как Л.Толстой и И.Гарин, (например, как пробуждение самосознания и чувства совести через сомнение в своем существовании, как "а верен ли путь жизни, по которому иду, и откуда и куда, и для чего"), в которой, однако, есть и своя отрицательная изнанка, "червоточенка", как потаённая в недрах души и невидимая сквозь видимую поверхность положительного. В чем именно?..

Например, проповедуя видение, таковой взгляд, как "чем не является русская идея", Игорь Гарин ничего не говорит про то, что "чем должна быть и какой должна быть русская идея", а не говорит про "должное" потому и на том основании, что, по взгдяду И.И.Гарина, "русская идея", вообще, не должна быть, ибо, как вроде, "нет же французской, английской, германской, итальянской или испанской идеи", а потому не должно быть и русской. Но это очень спорный вопрос, что у других наций, якобы, нет и никогда не было своей "национальной идеи", выраженной философски-научно и религиозно, на котором мы не будем заострять внимание и останавливаться. Но с каким "драконом" или с какой "мельницей" борется тогда Игорь Гарин и против чего восстает, если, по его логике, "русской идеи", как таковой, нет и быть не должно? Но если И.И.Гарин так усердно с чем-то борется (это как, своего рода, "феномен черной дыры", которая невидима, но дает себя обнаружить по стремительному вращению звёзд около неё) и так мужественно против чего-то идёт в своих размышлениях, то значит "что-то" есть, как есть нечто? Но вот вопрос: что есть "вот это нечто", ЧТО именно есть или что есть то нечто, что быть должно?..

(Вспомним, "апофатическое видение", по Б.П. Вышеславцеву, и слово Иисуса Христа ученикам своим о пшеничном поле, поросшем плевелами, и о плевелах и добрых злаках)...

Так, по Б.П. Вышеславцеву, вопрос "...что существует? Основной вопрос познания: что есть? Ответ на этот вопрос всегда может быть подвергнут сомнению. Всякое рационально-определенное "что" допускает сомнение, ибо о нем возможны разные мнения. Но одно несомненно: что-то существует; здесь "двух мнений быть не может", ибо мнений нет ни одного. Оно не выражается ни в каких понятиях, категориях, суждениях и именно потому остается неприкосновенным для мнений и сомнений...
Когда мы говорим: "Мы не знаем до конца и наверное, что именно существует, но мы знаем наверное, что нечто существует", - тогда бытие этого Х, этой иррациональности самоочевидно...
Вместе с тем, когда мы утверждаем: "что-то существует, хотя мы и не знаем в конце концов, что именно", то мы утверждаем что-то последнее, фундаментальное, истинно-сушщее, существующее "в конце концов", иначе говоря, существующее абсолютно...
...Напротив, отрицание, игнорирование иррационального - противоразумно, такой "рационализм" есть незнание границ разума, и поэтому самонадеянная ограниченность - высшая и наиболее комичная форма глупости, как показал Сократ. Истинная мудрость знает свое незнание, знает, что есть Х, есть нечто, чего она не знает ("умудренное неведение" - Николая Кузанского)..." (Б.П.Вышеславцев, с. 137, 1994).

И вот в своей публицистике И.Гарин как раз восстает против того, что "чем не является русская идея" и в своем "творческом восстании-отрицании" утверждает и подтверждает то, чем не является "русская идея". Но вместе с тем, вместе с верным "апофатическим видением-отрицанием", И.Гарин отрицает и "русскую идею" вообще, что, мол, таковой, быть не должно. А что означает отрицание "русской идеи", как вообще, по принципу, что "такого быть не должно"? А означает это, в целом, одно - как отрицание Смысла Культуры России, ибо русская Идея и есть воплощение Смысла Культуры России.
Но для многих интеллектуалов из русской интеллигенции, не говоря уже про иностранцев, вообще, нет такой "русской идеи" и ими ставится под вопрос самый Смысл Культуры России, как "а есть ли он, вообще, смысл-то?", ставится для того, чтобы исказить суть и утрировать до посредственного, то есть свести к профанации...
Отрицая то, чем не является "русская идея", И.Гарин вместе с тем отрицает и то, в чем подлинная суть, потаенные зерна, подлинные злаки Культуры...
 
 И вот здесь-то стоит вспомнить притчи Иисуса Христа о плевелах и о добрых злаках:
"...Другую притчу предложил Он им, говоря: Царство Небесное подобно человеку, посеявшему доброе семя на поле своем; когда же люди спали, пришел враг его и посеял между пшеницею плевелы и ушел; когда взошла зелень и показался плод, тогда явились и плевелы. Придя же, рабы домовладыки сказали ему: "господин! не доброе ли семя сеял ты на поле твоем? откуда же на нем плевелы?" Он же сказал им: "враг человек сделал это". А рабы сказали ему: "хочешь ли, мы пойдем, выберем их?" Но он сказал: "нет, - чтобы, выбирая плевелы, вы не выдергали вместе с ними пшеницы, оставьте расти вместе то и другое до жатвы; и во время жатвы я скажу жнецам: соберите прежде плевелы и свяжите их в связки, чтобы сжечь их, а пшеницу уберите в житницу мою". Иную притчу предложил Он им, говоря: Царство Небесное подобно зерну горчичному, которое человек взял и посеял на поле своем, которое, хотя меньше всех семян, но, когда вырастет, бывает больше всех злаков и становится деревом, так что прилетают птицы небесные и укрываются в ветвях его..." (от Матф. 13:24-32).

Так, притча о плевелах, сказанная И.Христом ученикам своим, непосредственно относится к И.Гарину в том, что И.Гарин в философской публицистике в своем утверждении того "чем не является русская идея", вместе с тем, отрицает и то, "чем должна быть русская идея", то есть отрицает "русскую идею" вообще. Другими словами, И.Гарин в своем творческом делании, очищая "поле от плевелов", одновременно же, уничтожает и добрые злаки (злаки Культуры), тем самым, отрицая "русское поле" как есть, но в своем отрицании он отрицает и замысел Творца о "поле". Коротко говоря, И.Гарин отрицает творческие семена, брошенные Творцом в "русское поле", и в своем отрицании семян творческих он неизбежно отрицает и самое "поле", как таковое, самое Бытие и творческий Смысл, заданный Творцом...

Как и каким образом это происходит в публицистике И.Гарина?
Например, рассмотрим проблему от противного, и выясним, наконец, вопрос, как "чем же не является русская идея?", и, исходя из этого вопроса, нам откроется суть публицистики И.Гарина...

Так, Арсений Гулыга ставит вопрос в книге "Русская идея и её творцы"(1995):
"...Чем не является русская идея? Подчас уверяют, что русская идея - "идеология русского империализма" (Янов А. Русская идея и 2000 год. Нью-Йорк, 1988). Я цитирую книгу А.Янова, увидевшую свет в США в 1988 году (на обложке - карикатурное изображение православной иконы: нимб святого выкроен из советского герба; в глазах автора "русская идея" - программа экспансии, где церковь и власть действуют заодно). Для того, чтобы придерживаться этого взгляда, не обязательно быть эмигрантом "третьей волны". На страницах бывшего "Коммуниста" читаем аналогичное: ..."Русская идея" - в значительной степени государственная имперская идея" (Хорос В. Русская идея на историческом перекрестке. "Свободная мысль", 1992). Пусть не удивляет нас совпадение взглядов антикоммуниста и посткоммуниста, не будем доискиваться причин столь удивительного единомыслия, в том и другом случае перед нами стремление скомпрометировать духовную историю России. (Прим. В.Г. - но вот удивительно, И.Гарин в своих статьях также по многим вопросам совпадает в мнениях, например, о Достоевском, с теми советскими идеологами, которые искажали образ писателя и мыслителя, что мы рассмотрим чуть ниже)...
...Фонд Горбачева провел в 1992 году конференцию на тему "Русская идея и новая российская государственность". Выступавшие говорили о чем угодно, меньше всего - о русской идее. Вот характерные заявления О.Р.Лацис: "Мы не знаем, что такое русская идея". Д.В.Драгунский: "Когда говорят о русской идее, у меня по коже пробегает легкий мороз. Потому что на самом деле это просто идея российской империи, не более того и не менее" ("Новый мир". 1993)...
...Не удивительно, что из-за рубежа к нам приходят призывы забыть о русской идее, отказаться от нее, отречься как от устаревшей затеи, вносящей лишь рознь между народами. В марте 1993 года состоялась международная конференция по русской философии. Американский славист Дж.П.Скэнлан рекомендовал нам избавиться от "невроза уникальности", которым мы якобы страдаем; для этого, по его мнению, русскую идею пора сдать в архив, "она ставит только преграды между Россией и цивилизованным миром". Известный польский (а ныне американский) специалист по русской политической истории 19-го века Андрей Валицкий солидаризировался с ним: "Нет необходимости замыкаться в рамках какой-то русской идеи" ("Вопросы философии", 1994)..." (А.В.Гулыга, с. 11-12, 1995).

Но меня лично не удивляют такие точки зрения некоторых научных деятелей европейской части России, относительно русской идеи и философии, ибо в кругах ученых западной Сибири, потребительски ориентированных на европейскую цивилизацию и культуру, также бытуют мнения, что русская философия второстепенна и посредственна и есть только, своего рода, "подражательство" западной. Так, например, в местном журнале "Гос. музея истории литературы, искусства и культуры Алтая" (Вып.14. - Барнаул, 2009) есть статья М.Г.Красильникова "Формы русского философствования", в которой автор заявляет:
 
"...многие согласятся с тем, что к русской философии следует идти именно через освоение зарубежной философии. Русская философия по своей природе вторична, она не самодостаточна. Чтобы её понять, необходимо предварительно ознакомиться с культурными образцами западной (восточной) философии. Русская философия - это подражание и продолжение западной (восточной) философской традиции...
...Крайности отечественной философии - воодушевление, переходящее в какие-то неведомые "песни без слов", в беспредметную восторженность, сближающую её в чем-то с современной рок-музыкой. С другой стороны, это мудрование, своей запутанностью превосходящее любую схоластику...
...Каков же итог? Претензии русской философии на мировое звучание и значение вряд ли вполне обоснованы. На Западе и на Востоке русская философия не обладает конкурентоспособностью. Но внутри страны, как это ни парадоксально, она всегда побеждает, эволюционно преобразуя западнические формы..." (М.Г.Красильников).

Вот так вот, но, может быть, есть многие, кто через освоение русской философии приходят к изучению и освоению западной и восточной? И в этом пути постижения ни коим образом не умаляется ни западная культура, в целом, ни восточная, но даже, наоборот, обретает новое вИдение и "симфоническое звучание", как, например, постижение Декарта и Паскаля через освоение философии Бориса Вышеславцева. И не думаю, что через таковое постижение образ мысли Декарта или Паскаля как-то оскудевает или умаляется, наоборот, нашему вИдению открывается "новый" Декарт и "новый" Паскаль.

Итак, вернемся к мысли Арсения Гулыги, что удивительным образом против "русской идеи" восстают в равной мере, как ярые либералы, поклонники западной цивилизации, так и советские коммунисты, советские идеологи. Например, эти два, ненавидящих друг друга, идеологических лагеря сходятся в одном, в своей ненависти к "русской идеи" и к её творцам. Например, к образу творчества Ф.М.Достоевского. Как это может быть? Очень просто и даже банально...

Так, например, из замечаний на мою рецензию к статье "Преступная власть и преследуемая гениальность" Игорь Гарин говорит:

"...Достоевский для меня является высочайшим, гениальнейшим образцом Писателя, оказавшего грандиозное влияние на мировую литературу, и... русского ксенофоба, создавшего, можно сказать, "идеальную" теорию антисемитизма, во многих точках пересекающуюся с нацистской (Прим. В.Г. - здесь Игорь Гарин намекает на "Дневник писателя" Достоевского)... Случается и такое: мои книги о Достоевском преследовали цель представить все его лики...".

Но так ли это? Верно ли воззрение И.И.Гарина о Достоевском? И верно ли, что "такое" просто случается, как книга И.Гарина "Многоликий Достоевский"? А, может быть, автор данной книги имел еще и какую-то потаенную цель? И если мы сейчас начнем рассматривать те проблемы, которые нас интересуют в книге И.Гарина, то очерк наш превратится в многотомное исследование, что сейчас в задачу не входит. Но мы обратимся к другой статье Игоря Гарина, в которой он сам проясняет суть "дела", проясняет свою цель, поставленную в книге о Достоевском...

Так, например, в статье "К истокам русской идеи" (из книги "Русский фашизм") И.Гарин пишет:
"..."Русская идея" несла стране русские крайности, русскую поляризацию сил, борьбу крайне правых с крайне левыми (Прим. В.Г. - уже в одном этом заявлении И.Гарина, даже не специалисты по истории отечества, а любители, умудренные философским опытом, увидят здесь фальш и искажение истории; и простой пример, подтверждающий мою оценку, есть книга Игоря Волгина "Последний год Достоевского", в которой автор замечательно описал все "идеологические тонкости" в историческом пути России во второй половине 19-го века)... С началом правления Александра 3, т.е. в начале 80-х годов, в России складывается революционная ситуация,... разворачивается террористическая деятельность народовольцев (Прим. В.Г. - но вот каковы причины и каковы мотивы и идейные побуждения этих народовольцев И.Гарин, конечно, не поясняет, ибо это исследование приведет к обратному результату, совсем противоположному замыслам И.Гарина)... Страна ждет либерализации власти, дальнейших реформ, но в ответ на исторический вызов получает "реакцию 80-х годов", представленную хорошо известными именами охранителей 60-70-х годов - М.Н.Катковым, К.П.Победоносцевым, Ф.М.Достоевским, Д.А.Толстым..." (И.И.Гарин).

И вот здесь, в размышлениях И.Гарина, "удивительно" то, про что и говорит А.Гулыга, как "пусть не удивляет нас совпадение взглядов антикоммуниста и постокоммуниста" на "русскую идею". Но мы и не удивляемся, ибо знаем, что точно такую же оценку творческой публицистике Достоевского дают советские идеологи. Например, так в книге Е.И.Высочиной "Образ, бережно хранимый. Жизнь Пушкина в памяти поколений" (1989), автор книги дает образу Достоевского, как и И.Гарин, точно такую же оценку, касательно "Пушкинской речи", что Достоевский, мол, является идейным охранителем царской власти, порядка и режима. А вот в другой книге "Последний год Достоевского" (2010) автор Игорь Волгин приводит точку зрения Л.Гроссмана, который писал свое исследование о Достоевском в 1930-е годы. И "удивительно" то, что точки зрения Л.Гроссмана и И.Гарина, как бы с разных идеологических "берегов", сходятся в одной оценке, по которой "правительство последних Романовых вело свою политическую линию в духе заветов Достоевского" и что "восьмидесятые и девяностые годы (19-го века) - эпоха государственного осуществления" его идей. Но вот Игорь Волгин опровергает это мнение Л.Гроссмана, говоря, что Достоевский "...действительно хотел, чтобы нынешнее и особенно будущее царствование исполнило его программу. Он мечтает пересоздать русскую монархию в духе своих религиозных и этических убеждений. И если Победоносцев желает сделать его союзником того, что есть, сам он стремится стать вдохновителем того, что будет... Надо было попытаться сделать то, что не удалось ни Пушкину, ни Гоголю, ни Карамзину..." (И.Л.Волгин).
 
Но вот, именно, за это, Достоевского так ненавидят либералы-западники и коммунисты-идеологи - одной лютой ненавистью. А еще за то, про что говорит в книге Игорь Волгин:
"...У Достоевского нигде и никогда мы не встретим отрицания высших достижений западной культуры. Его любовь, даже преклонение перед вершинными явлениями европейского духа - факт, не требующий доказательств. В готовности русского человека стать "братом всех людей" он усматривал великую надежду: возможность породнения России и Запада. Он верит в кровность соединяющих и духовных уз. "Русские европейцы" (выражение в устах Достоевского бранное) - это как раз псевдоевропейцы, люди, усвоившие лишь наружные формы европейской культуры и гордящиеся именно этими внешними знаками своего культурного превосходства. Он обвиняет русский либерализм в поклонении западной цивилизации, но не культуре. Он не может согласиться с тем, чтобы видимость становилась выше сути..." (И.Л.Волгин, с. 457, 2010).

Но Игорь Волгин не указал на самое главное расхождение Достоевского с русскими либералами и революционерами демократами, а именно в религиозной составляющей самой формы европейского "просветительства", вернее, расхождение как раз из отсутствия таковой в европейском "просветительстве". Ведь, никому уже не секрет, что наука европейского просвещения в 19-м веке не то что отрицала идею Бога, но считала таковую идею за нечто архаическое, уже отжившее свой век. А потому русские либералы призывали к свободе без Бога точно так же, как и революционеры-демократы. А к чему привела эта "свобода без Бога", то нам уже известно по 1917-му году... Но вот интересно, что вину за катастрофу в 1917-м году, либералы и советские идеологи сваливают либо на царизм, либо на таких вестников и пророков как Достоевский. Что, собственно, "успешно" и проделал в своей книге Игорь Гарин, исказив образ Достоевского до безобразного и превратив его в некоего монстра. И это, ведь, нам уже понятно, ибо Достоевский, один из первых, кто дал направление "русской идеи"...

Итак, цель И.И.Гарина в книге "Многоликий Достоевский", как и в публицистике своей, нам ясна - это скомпрометировать образ Достоевского и его Главную Идею, а отсюда, следовательно, и "русскую идею" и, в целом, духовную историю России. Но в чем же, собственно, состоит "парадокс И.Гарина"?..
А "парадокс И.Гарина" многолик, как и его плюрализм, и также, следуя подлинной диалектике, по Вышеславцеву, плюрализм Гарина превращается в однобокую "железобетонную" идею лишь одного "верного" пути в истории. "Парадокс И.Гарина" в том, что он сам же создал себе из кривого воззрения на "русскую идею" некоего "монстра-дракона", против которого сам же восстает и упорно идет, но куда идет, не видит, например, ставя на одну доску и сопоставляя "русскую идею" с большевизмом и с фашизмом.
Вот, например, из замечаний И.Гарина на мою рецензию к статье "РПЦ как интситуция":

...При всех издержках либерально-демократического мироустройства, человечество пока не придумало ничего лучше...
...С "русской идеей" дело обстоит еще хуже, чем со свободой и демократией в России. Ибо идея эта во многом империалистическая, ксенофобская, националистическая, вбивающая в головы русских превратную и опасную идею особости их пути. Особость здесь заключается в том, что у других народов (за исключением нацистов фашисткой Германии) никогда не было "французской", "английской" и подобных идей, потому что такие идеи носят антихристианский и антигуманистический характер и в России создаются служивой интеллигенцией для того, чтобы облегчать насилие власти над оболваненным "идеей" народом..." (И.И.Гарин).
 
Вот, интересно, а разве Достоевский, Вл.Соловьев, Бердяев, Ильин - они все были служивые у государства??? Что же за ложь, произнесенная устами И.Гарина. Из поэтов - Тютчев, да, служивый. Ну и что из того? Что в творчестве Тютчева ксенофобского, уж не более, чем в творчестве И.Гарина?

А вот из книги И.Гарина "Русский фашизм" (Введение к книге И.Гарина):
"...В этой книге передо мной не стоит вопрос, есть ли у нас прививка от фашизма, способен ли русский народ, фашизм победивший, прийти к ницизму или фашизму. Такой проблемы нет потому, что Россия - родина фашизма: ксенофобия, антисемитизм, фашистская идеология, черносотенство, терроризм зародились именно у нас в стране и именно Россия щедро поставляла всё это на поток и на экспорт..." (И.И.Гарин).

А вот из статьи И.Гарина "Русские мифы как зеркало русской души":
"...Чары "русского характера", "загадочной" русской души должны быть развеяны, вся разгадка - в "вечном возвращении", в пустоте "беличьего колеса". "Пустота, неутешительный наш соблазн...". "По-прежнему ли загадочна русская душа? Нет, загадки нет. Да и была ли она? Какая же загадка в рабстве?". "Русская душа" - просто "тысячелетняя раба": "Равитие Запада оплодотворялось ростом свободы, а развитие России - ростом рабства". Сто лет назад в Россию была занесена идея свободы, но её погубило русское "крепостное, рабское начало..." (И.И.Гарин).
 
И в таком духе отрицания и клеветничества, искажения и профанации, все публицистические статьи И.И.Гарина. "Парадокс И.Гарина" в том, что собирая и распространяя ложь и компроматы на духовную историю России, тем самым, он преследует одну цель, как можно больше и глубже исказить "русскую идею", а вместе с ней духовную историю Церкви, и, конечно же, духовный путь русской религиозно-философской мысли. И Гарин методично бьет сразу по всем фронтам, нападая на историю России и Церкви, и на историю русской мысли. Но вот ЧТО творит И.Гарин в своей публицистике в целом, исходя из евангельской притчи о плевелах. А И.Гарин, обличая все плохое в духовной истории России, вместе с тем, отрицает и все хорошее, и получается в итоге, что в России, оказывается, только "все плохое". Потому И.Гарин подобен тем рабам из евангельской притчи, которые вознамерились выдернуть плевелы и, тем самым, уничтожить и злаки. Но это еще не все. Ибо И.Гарин идет сознательно на уничтожение "русской идеи" и духовного пути России. А потому не подобен ли он тому человеку из евангельской притчи, который ночью с каким-то умыслом сеет на поле плевелы? Не для того ли , чтобы плеевелы "задавили" злаки добрые, злаки Культуры???

Самое сильное возражение И.Гарину в том, что он сам себе противоречит, идет против же своих духовных принципов и "идеальных" устоев. Например, И.Гарин проповедует плюрализм мнений и свободу выбора, многовариантность путей человека в мире, как:

"...Обращаю внимание на то, что черно-белое восприятие мира особенно присуще примитивному сознанию и тоталитарным режимам, отличающимся тем, что мифы положены в саму основу их построения..." (Из статьи И.Гарина "Русские мифы").

А какие же мифы создает и конструирует сам Игорь Гарин?..
Вот что он пишет в статье "Каково будущее России?":

"...весь мой жизненный опыт, всё моё знание, все мои наблюдения свидетельствуют о том, что в многовариантном мире есть два магистральных пути:
- позитивный, прогрессивный, либерально-демократический, европейско-американский;
- негативный, регрессивный, авторитарно-тоталитарный, совково-лагерный, советско-серевокорейский..." (И.И.Гарин).

Вот и всё, а Вы чего еще хотели, какой Вам еще плюрализм нужен? Но в шутку сказать, Игорь Гарин забыл еще про "третий путь" - как примитивный, либерально-демагогический, в конце концов оборачивающийся в национал-социалистический, коричнево-красный "рассовый либерализм", в котором свобода предопределена только для одних, высших "культурных" существ, а остальные, лишь должны служить навозом для цветущей клумбы  супер-мега "Евро-Идеи"... это так в шутку, может быть вспомнят и задумаются к тому, что "творят"...

Таким образом, "парадокс И.Гарина" в том печальном исходе состоит, что создаввая себе образ "монстра-дракона" из "русской идеи" и ведя с ним борьбу, сам Гарин превратился в этого "дракона", предлагая человечеству лишь один, единственный спасительный путь, как евро-американский. Но, вот, чудо трагизма для "русской идеи" в том, что как бы её не искажали, как бы не извращали суть "русской идеи" и как бы её, тем самым, не отрицали, но за видимостью всего отрицания фундаментально лежит то, что безмолвствует и невидимо для слепых духовно, и что неизбежно отрицание приходит к своему исчерпывающему концу, к тому, что если ничего нет, то ЕСТЬ САМО БЕЗМОЛВИЕ, из глубины которой родится новое и вечное Слово жизни. Ибо отрицание в своем последнем издохе неизбежно ведет к окончательному утверждающему Слову. И если И.Гарин изведал все глубины и в своем творчестве на отрицании "русской идеи" всему миру показал то "чем не является русская идея", то неизбежно должно быть НЕЧТО утвердительное, из которого откроется подлинность Красоты русской идеи, ибо по слову Достоевского, Красота, значит Христос, спасет мир.

И если есть то "чем не является русская идея", должно быть и то что Есть!..

Ибо по слову поэта и апостола:

"Если есть тьма, должен быть Свет" (В.Р. Цой)
"И свет во тьме светит, и тьма не объяла его" (от Иоанна 1:5)

И по Борису Вышеславцеву: "Бог правду видит, да не скоро скажет", но Он скажет её в конце концов"...
И в этом слове Бориса Вышеславцева заключена Тайна, ибо русская Идея - есть идея эсхатологическая, а потому последнее слово будет в ней и за ней...

И в данном очерке "последнее слово" за Арсением Гулыгой, ученика А.Ф.Лосева автора "Диалектики мифа":

"...Сегодня русская идея прежде всего звучит как призыв к национальному возрождению и сохранению материального и духовного возрождения России. Русская идея актуальна сегодня как никогда, ведь человечество (а не только Россия) подошло к краю бездны. Вот почему омерзительны все сегодняшние попытки представить русских в своей идее как народ рабов и одновременно агрессоров..." (А.В. Гулыга).

Послесловие книги Арсений Гулыга озаглавил вопросом: "Спасет ли мир красота?"...
И вот его ответ:
"...Если верить О.Шпенглеру, 21-й век принадлежит христианству Достоевского. Таков путь нашей надежды, надежды на возвращение к духовным истокам..." (А.В.Гулыга, с. 306, 1995).
                (21.02.2013г).          
         
                ***
"Здравствуйте, уважаемый Виктор!
Прочла с большим интересом Вашу полемическую статью, вполне разделяю Вашу оценку "философских взглядов", а по сути, пропагандистских приёмов г-на Гарина, предстающего в виде этакого неолиберального комми )
Мне кажется, тут одно из двух: или оппонент Ваш - человек небольшого ума и поверхностной образованности, или он заведомо неискренен, насилует себя, и вот, вся-то его злость на Россию и русских - искусственная, вымученная - как раз отсюда? Такое моё, женское, видение "феномена Гарина" )
С уважением и наилучшими пожеланиями
Т.Д."
(Татьяна Денисова 2   30.09.2013)

Здравствуйте, дорогая Татьяна!
Спасибо Вам огромное за отклик и Понимание.
Вы, Татьяна, как всегда первая на отклик к неведомым статьям, "неведомым", исходя из безмолвия откликов...

Ох, дорогая Татьяна, сколько я думал-передумал, сколько "ломал голову" над "парадоксом" профессора, что порой мне даже становится самому смешно. Себе самому говорю: но не может же быть такого разрыва сознания в человеке, как, с одной стороны, проповедовать полифонию красок мира и в мире и, одновременно, утверждать нелепый политический дуализм в созерцании мира, как белое - это евро-американское, а черное - это русско-советское. Вот эта несовместимость созерцаний в одном человеке, тем более, профессоре, написавшем более 120 книг по физике, литературе и культуре, меня просто поражает.
Знаете, Татьяна, что к этому несоответствию я уже давно отношусь с юмором, ибо только чрез юмор можно понять таковой парадокс человека. Как-то не так давно на этот "парадокс человека" автор Мел Петрик высказал совершенно "фантастическую" мысль, что (цитирую):

"У меня даже возникла мысль, что уважаемый вами, как писатель Гарин, вообще не имеет никакого отношения к прозарушной странице и, возможно, не догадывается о её существовании. Ничем иным невозможно объяснить, чтобы автор своих мега-супер-пупер-идей так куце и дрябло их защищал, а потом вообще трусливо слился, завидев перед собой подкованного оппонента..." (Мел Петрик).

Честно говоря, у меня уже прежде возникали подобные подозрения, касательно авторства профессора, но, конечно, я смотрю на это с юмором, как и, впрочем, в "мире Интернета" я уже ничему не удивляюсь и мысль Милоша вполне допустима как возможное. Но здесь без юмора не обойтись, дабы не впасть в сумасшествие абсурдума. Только с юмором, как Достоевский в "Дневнике", на этот "парадокс" и возможно смотреть...
С уважением и Спасибо,
(Бармин Виктор   01.10.2013)
 
"Конечно, в наше время осуществлённого "права на бесчестье" всё возможно, и предположение Вашего корреспондента совсем не из области фантастики...
Вы полагаете, что и фотография поддельная, не Гарина? Кстати, ещё одно "женское наблюдение": трусливая какая-то поза человека на фотографии, во всяком случае, неестественная )
С уважением"
(Татьяна Денисова 2   01.10.2013)
 
Татьяна, день и вечер добрый!
Честно говоря, с одной стороны, да, к "феномену Гарина" нужно относиться с юмором в том смысле, чтоб понять суть дискурсивной и проективной мысли профессора, как и чтоб не подпасть на провокационную предписательную мысль профессора; с другой стороны, если всё это (статьи и книги по литературоведению, по философии, по культуре, как и совместно со статьями на историческо-политические темы) пишет один и тот же человек, а у меня в этом, конечно, сомнения нет и именно потому, что если очень и очень внимательно проанализировать, проштудировать "психологию мысли" профессора, как и самую логику мысли в книгах профессора по литературе и культуре, и по истории-политике, то мы обнаружим логическую цепочку мысли по линии мысли проективной и предписательной, т.е. исходя из мировоззренческого идеала И.Гарина. И вот, именно, по этой логической цепочке мысли (для меня лично) становится ясно и понятно, что всё это пишет один и тот же человек. Ибо если проследить логику мысли в книгах профессора о Достоевском, о Толстом, о Поэзии Серебрянного века, как и Культуры России в целом, сопоставляя это со статьями о прошлом и будущем России, по видению профессора (здесь, очень важно обратить внимание еще на тот момент, что нужно увИдеть и понять не только "точку зрения" профессора, но и потаенную мотивацию самого человека, т.е. понять самого человека, как почему и для чего он пишет то, чтО пишет), то тогда нам откроется удивительный "парадокс противоречия мысли человека и в самом человеке". Вот в чем штука-то.
В общении со мной (здесь на "Прозе") профессор говорил, что любит именно противоречие в человеке, что ему интересны в творчестве люди противоречивые (т.е. в которых присутствует отсутствие последовательности мысли), но вот когда мне открылось противоречие в самом профессоре, "парадокс противоречия мысли профессора Гарина", и когда я это противоречие показал профессору, исходя из "психологии мысли" профессора, то вот после этого профессор стал искать выход для прекращения общения со мной. И есть еще одна очень тонкая психологическая деталь, странная даже для меня самого (порой бывает, когда задумаешься), по которой профессор резко предупредил меня, что общение-диалог лучше прекратить. И как Вы, Татьяна, думаете, что за деталь?.. А деталь эта такая, что я назвал вещи-реальность своими именами, т.е. я сказал, что профашисткий режим президента Грузии Соакашвилли (пока еще действующего президента, но которого уже "осадили" здорово демократические силы в самой Грузии) взрастили власти соединенных Штатов. И вот после этого-то профессор на меня "вскипел". Интересно (первично для меня самого), что как будто я сказал нечто из области "фантастического", как будто уже это не ясно в своей очевИдности после Событий в Грузии в прошлом году, когда власть Соакашвилли значительно урезали и умерили. И как будто нет фактов на мною сказанное в различных СМИ за последние 5-7 лет, если все это поднять и изучить. Вот в чем в очевИдности своей пряснится парадокс, как и "психология мысли" профессора.
Я здесь не хочу сильно углубляться в сопоставления, но ведь, Татьяна, очень важно проследить "психологию мысли" человека (т.е. ответить на вопрос "почему и для чего человек тАк мыслит и творит). Ведь, смотрите, если глубоко проанализировать, то мы увидим и поймем, что почему вождь коммунистов-большевиков, как В.И.Ленин, так ненавидел царскую Россию (у меня даже есть подозрения, что Ленин ненавидел Россию, как есть, вообще), как и почему профессор Гарин (по своим либеральным убеждениям) тАк ненавидит Россию при любом социально-политическом строе (хоть царская Россия, хоть советская Россия, или хоть Россия в современных временных условиях, которую профессор называет "пропутинской"). Какие причины ненавидеть Россию были у Ленина, как и какие причины сегодня у Гарина в ненависти к России. Касательно Ленина, то понятно, что здесь и идеологические убеждения (исходя из мировоззрения человека), как и личные побуждения (если вспомнить, что старший брат вождя большевиков умер за "левое дело"). Ведь, не была ли "психология мысли", как и самое побуждение к революции, у Ленина как месть России и всем тем, кто против убеждений вождя, за брата. С другой стороны, каков был у Ленина идеал в мировоззрении, идеал "светлого будущего" и каково место человека в этом "светлом будущем"?.. И ведь также и у профессора Гарина, если исходить из "психологии мысли", как и из личных побуждений профессора тАк ненавидеть Россию. Но, ведь, ненавидеть-то Россию - это еще одно, а вот предписывать убеждения в статьях, как попытка к действию, т.е. убеждать и побуждать неопытную и малоискушенную в мысли публику к революции в России - это уже совсем другое, хотя которое взаимосвязано с первичным в профессоре (т.е. с ненавистью). Ведь, в чем заклЮчается "психология мысли" у профессора Гарина, если исходить из первичной побуждающей движущей силы?.. С одной стороны (поверхностной), казалось бы, что профессор призывает к космополитическим идеям, к свободе и полифонии мысли, НО... с другой стороны (исходя из потаенного побуждения), профессор-то как раз побуждает в своих публицистических статьях читающую аудиторию к ненависти и к революции, как и возбуждает в читателях ненависть к России, как таковой во все времена. А чтО означает эта "ненависть к России" в статьях И.Гарина (Папирова) в современных условиях на постсоветском пространстве, если исходить из всё возрастающей темной силы неофашизма в самой Украине, в странах Прибалтики, и уже как в бывшем режиме, т.е. как то некогда было в Грузии при неофашистком режиме Соакашвилли, который (как если Вы помните, Татьяна) выдал в ООН русофобскую речь? А это (таковая логика и психология мысли в статьях Гарина) приводит к разжиганию межнациональной розни, приводит к возрастающему набиранию оборотов силы неофашисткой пропаганды, как в самой Украине, так и в странах Прибалтики. Но это еще не все, ибо, более того, разжигание публицистической ненависти к России приводит еще и к тому, что в самой России, исходя из защитной реакции на такую пропаганду, возрастает также неофашисткие и националистические движения, ведущие к обособленчеству, к раскольничеству, а всё это, в свою очередь, приводит к разжиганию предреволюционной ситуации, приводит к социальным революциям. Вот Парадокс! Вот почему, казалось бы, что такие ярые враги, как либералы и коммунисты, вместе с тем, исходят из одних и тех же побуждений, но цели у них, конечно, разные, хотя и есть одна общая цель, как ненависть к подлинному образу России, ненависть к Русской Идеи, как ее видел и выражал Достоевский, Ильин и Бердяев, как и многие русские мыслители и философы.

Продолжение следует...
(Бармин Виктор   03.10.2013)
 
По-моему, проблема "либерализма" в России в том, что слово "либерализм" в России стало почти словом ругательным, но в этом виноваты и сами либералы или таковые, кто себя так называет. В России никогда не было здорового патриотического либерализма, устремленного и настроенного к процветанию России, ибо либерализм в России по своему (во многом) социальному происхождению и соц.ориентированию есть идея буржуазная, идея купеческо-буржуазная, а по своему мировоззрению почти во всем атеистическая, а потому изначально ставящая себя в оппозицию к Церкви и к власти, даже скажу в оппозицию к простому народу, для которого самый дух буржуазности (метафизически) противоестественен-искусственен. Именно, во многом поэтому я вижу основную причину социальных проблем в современной России, что наш современный буржуа-капиталист есть временщик-проживальщик в России. Он здесь временно, даже не живет, а временно работает, своего рода, такой "русский иноземец", которому и не нужна и чужда ответственность пред государством и пред народом и который нацелен лишь на обман и воровство государства и простого народа, что считается свысока (с колокольни буржуа) за быдло. Вот когда наши русские либералы-буржуа научатся любить Россию, как совместно Родину и государство, когда станут социально и государственно ответственны, тогда Россия возродиться не только в материальном, духовно-культурном смысле, ибо всё в мире взаимосвязано, как ямы на дорогах и презрение к своему народу, презрение к своей стране. Вот когда переродится презрение в любовь к своей стране, в любовь к уникальной природе, тогда исчезнут ямы на дорогах, исчезнет мусор в городах и в пригородах, исчезнет хамство и наглость в общении между людьми, вот тогда молодые станут уважать стариков, как это еще принято в азиатских странах, станут уважать и любить свою страну и природу, а всё это вместе значит научатся любить свой народ, любить народ не потому, что он свой и такой особенный, но потому что народ есть носитель языка и духа и идеи, той идеи и того языка и духа, что дано нам от Всевышнего и что нам задано, как предназначено Всевышним. Вот тогда и возродиться Россия, и не узнать её будет. Сейчас же за внешним лоском и блеском и за гламурным фасадом внутри буржуа сидит "цивилизованный варвар", торговец мертвыми душами, цель которого одна: чем больше нажиться на горе других, тем лучше для себя и скрыться, или как сегодня принято говорить, что "валить отсюда" из России. Вся проблема в душе и в голове современного человека, который стоит и управляет у власти и которые управляют в предпринимательстве. Ведь, если честно и открыто сказать, то почти всё современное предпринимательство работает на и для себя, а не для народа и не для государства, ибо современное предпринимательство мыслит не стратегически, когда "все дела" замешаны против и во вред народа. Ибо сегодня государство-чиновники и предпринимательство пухнет, а народ нищает. И это долго продолжаться не сможет, исходя еще из того, что народ все видит (видит все воровство сверху, чтО творится), но пока безмолвствует. И очень плохо и когда народ безмолвствует, тупя свою боль в горючей воде, как и когда с горя возмется за вилы прогонять нынешних господ. И чтобы понять, что мыслит народ и чего хочет, нужно с народом, с простыми жителями России, с серыми зипунами, как говорил Достоевский, пообщаться. Нужно пообщаться с серыми зипунами, а не с толстопузами и с держи-мордами, чтобы понять весь трагизм жизни в России социально-политически-метафизически, ибо народу просто не дают жить по-человечески, а сводят жизнь на выживаемость в бесчеловеческом социуме. Но "бесчеловечный социум" возникает не сам собой, а исходя из мировоззрения тех, кто этим "социальным муравейником" управляет, ибо говорят же в народе, что рыба гниет с головы. А вот головы-то наших управленцев вертятся во все стороны, но только не себе под ноги, не вИдят свою родную "Почву" под ногами, не видят, что нужен за ней уход, что "Почва" заросла и больна, как родная мать-старушка.
Когда научимся любить свое родное и вселенское, свою "Почву" и русский Космос, что взаимосвязан со всем миром. Когда???

Мне очень близко тО, про чтО говорит Василий Розанов, касательно либерализма в России...
Продолжение следует...
(Бармин Виктор   03.10.2013)

А Василий Розанов о либерализме говорит во чтО:

"Несомненно, однако, что западники лучше славянофилов шьют сапоги. Токарничают. Плотничают.
"Сапогов" же никаким Пушкиным нельзя опровергнуть. Сапоги носил сам Александр Сергеевич, и притом любил хорошие. Западник их и сошьет ему. И возьмет, за небольшой и честный процент, имение в залог, и вызволит "из нужды" сего "гуляку праздного", любившего и картишки и все.
Как дух - западничество ничто. Оно не имеет содержания.
Но нельзя забывать практики, практического ведения дел, всего этого "жидовства" и "американизма" в жизни (Прим. В.Г. - поразительно, что вот это В.В.Розанов написал ровно сто лет тому назад, просто поразительно), которые почти целиком нужно предоставить западникам, ибо они это одни умеют в России. И конституция, и сапог. Не славянофилы же будут основывать "Ссудосберегательную кассу" и первый "Русский банк". А он тоже нужен...

...В либерализме есть некоторыые удобства, без которых трет плечо. Школ будет много, и мне будет куда отдать сына. И в либеральной школе моего сына не выпорют, а научат легко и хорошо. Сам захвораю: позову просвещенного доктора, который болезнь сердца не смешает с заворотом кишок... Таким образ., "прогресс" и "либерализм" есть английский чемодан, в котором "всё положено" и "всё удобно" и который предпочтительно возьмет в дорогу и не либерал.
Либерал красивее издаст "Войну и мир".
Но либерал никогда не напишет "Войны и мира": и здесь его граница. Либерал "к услугам", но не душа. Душа - именно не либерал, а энтузиазм, вера. Душа - безумие, огонь.
Душа - воин: а ходит пусть "он в сапогах", сшитых либералом. На либерализм мы должны оглядываться, и придерживать его надо рукою, как носовой платок. Платок, конечно, нужен: но кто же на него "Богу молится"? "Не любуемая" вещь - он и лежит в заднем кармане, и обладатель не смотрит на него. Так и на либерализм не надо никогда смотреть (сосредоточиваться), но столь же ошибочно("трет плечо") было бы не допускать его..."
(В.В.Розанов "Опавшие листья").

Мне нравится юмор Василия Розанова, который говорит, одновременно, и совершенно серьезно, и высмеивает "либерализм" по заслугам. По-моему, юмор у Василия Розанова в разы сильнее, чем у знаменитого и мною уважаемого сатирика Михаила Задорнова. У Розанова очень "тонкий-интеллектуальный" юмор, как и, впрочем, у Задорнова тоже. Между ними в творчестве есть в чем-то какое-то совпадение...

Именно, Розанов ставит "либерализм" на свое законное место, как "сапоги" для Пушкина и для Моцарта, как "носовой платок" в заднем кармане, на который не молятся, и как великолепная корочка книги в издании величайшего Произведения, как "Война и мир" Льва Толстого, но только "корочка книги", ибо содержание книги-Произведения "западник-либерал" написать не может, и именно потому, что, по Розанову, "либерал "к услугам", но не душа...".
Вот в этом суть и разница между либералом-западником и славянофилом: метафизически-духовно, мировоззренчески и исторически!.. Но необходимо подчеркнуть и чрезвычайно важно заметить, что Василий Розанов утверждает не дуализм разных мировоззрений, а именно Синтез и сочетание одного и другого. Нечто подобное в современной России и происходит, если не одно НО... И это "но" есть то, что у нас если "либерал", то обязательно значит в "оппозиции" к власти, к Церкви, даже к самой России. Вот в чем проблема-то...

И вот кАк это описывает В.В.Розанов "об оппозиции":

"Вся русская "оппозиция" есть оппозиция лакейской комнаты, т.е. какого-то заднего двора - по тону: с глубоким сознанием, что это - задний двор, с глубокой болью - что сами "позади"; с глубоким сознанием и признанием, что критикуемое лицо или критикуемые лица суть барин и баре. Вот это-то и мешает слиться с оппозицией, т.е. принять тоже лакейский тон...
...Политическая свобода и гражданское достоинство есть именно у консерваторов, а у "оппозиции" есть только лакейская озлобленность и мука "о своем ужасном положении"..." (В.В. Розанов "Опавшие листья").

Не правда ли, современно сказано?.. Если бы не знал, что это написано ровно сто лет назад, то можно подумать даже, что сказано неким современным писателем...
(Бармин Виктор   03.10.2013)

"Вся русская "оппозиция" есть оппозиция лакейской комнаты, т.е. какого-то заднего двора - по тону: с глубоким сознанием, что это - задний двор, с глубокой болью - что сами "позади"; с глубоким сознанием и признанием, что критикуемое лицо или критикуемые лица суть барин и баре. Вот это-то и мешает слиться с оппозицией, т.е. принять тоже лакейский тон...
...Политическая свобода и гражданское достоинство есть именно у консерваторов, а у "оппозиции" есть только лакейская озлобленность и мука "о своем ужасном положении"..." (В.В. Розанов "Опавшие листья")

Да, очень современно, очень! Благодарю Вас за столь интересную беседу.
С уважением
(Татьяна Денисова 2   04.10.2013)

                ***
                5.

                У водораздела ценностей.
                Вопросы века: в полемике В.Г.Белинский - Н.В.Гоголь?..

                Вместо введения. К вопросам века.

 Некоторые проницательные читатели могут заметить, что "Вопросы века", отразившиеся в полемике "Белинский-Гоголь", относятся к веку минувшему, т.е. к уже давно минувшим дням, и, соответственно, никак и ни коим образом не касаются и не могут касаться века нынешнего (века 21-го), т.е. не касаются актуальных вопросов дня настоящего. Мол-де, что было, то прошло, и сегодняшний день ставит нам новые вызовы и новые вопросы, вопросы "сегодняшнего дня", на которые мы обязаны ответить с оглядкой на будущее.
И, конечно, с такой точкой зрения можно было бы согласиться, если бы не одно маленькое НО... Ведь, согласитесь, уважаемый читатель, что вопросы настоящего углубляются в "почву" существующего, а существующее, как здесь и сейчас, из глубины взаимосвязано с прошедшим и с грядущим. Поэтому есть смысл рассмотреть вопросы дней давно минувших из глубины будущего, из глубины предвосхищений, предчувствий и предвидений будущего. Например, многие согласятся с тем, что роман "Бесы" Ф.М.Достоевского написан не на потребу злобы "дня сегодняшнего", исходя из времени написания романа автором (1872 год), а роман Достоевского есть предвосхищение будущего, того будущего, фундамент которого уже ставится (устанавливается) в существующем настоящего или, сказать по другому, фундамент будущего закладывается в постановках вопросов существующего-настоящего. Но вот "парадоксы Достоевского"! Ведь, Достоевский в романе "Бесы", предвосхищая грядущее, постигает Смысл существующего в настоящем, исходя из обратной перспективы видения, как взирание из глубины будущего к проблемам и вопросам прошедшего и настоящего.
Мне могут возразить: причем здесь Достоевский и его роман "Бесы", когда "Вопрос века" касается полемики между Белинским и Гоголем, и зачем, мол-де, уклоняться в сторону от поставленной проблемы и вопросов.
Но чтобы понять всю глубину сути проблемы полемики Белинского и Гоголя, нужно выйти за пределы самой полемики и попытаться взирать на неё как со стороны, так и из глубины, исходя из древнего изречения, т.е. исходя из опыта вИдения "с Точки зрЕния вечного" (лат.)... Конечно, человек есть существо конечное и ограниченное, и таковой опыт ему почти невозможен, но до тех пор если человек не осознает пределов и границ своего -рацио-, а, осознав границы своего мышления, набраться дерзновения и сил духа, чтобы выйти за пределы "возможного -рацио-"... (Так скажем, здесь к вопросу "О методе постижения")...

Таким образом, скажем прямо, что один из ключей к пониманию-постижению проблемы полемики между Белинским и Гоголем находится в романе Ф.М.Достоевского "Бесы", как и исходя из постижения самого опыта жизни (общения Достоевского с Белинским) и опыта творчества Достоевского.

                1. Вопросы века. Взгляд из будущего.

В романе "Бесы" Достоевского есть довольно-таки интереснейшая сцена, как полемика между Степаном Трофимовичем и Шатовым. Необходимо заметить, что сия полемика в романе Достоевского поставлена не в середине и не в конце романа, а в самом начале романа (можно предположить, что здесь, своего рода, отблеск и продолжение полемики между Белинским и Гоголем, а касательно самого романа, то здесь положена идеологическая и мировоззренческая завязка в романе). Так в окончании первой главы романа "Бесы" мы узнаем нечто интересное о самом Степане Трофимовиче и о его знакомом, как Шатов:

"...Одно время в городе передавали о нас, что кружок наш рассадник вольнодумства, разврата и безбожия; да и всегда крепился этот слух. А между тем у нас была одна самая невинная, милая, вполне русская веселенькая либеральная болтовня. "Высший либерализм" и "высший либерал", то есть либерал без всякой цели, возможны только в одной России. Спепану Трофимовичу, как и всякому остроумному человеку, необходим был слушатель, и, кроме того, необходимо было сознание о том, что он исполняет высший долг пропаганды идей. А наконец, надобно же было с кем-нибудь выпить шампанского и обменяться за вином известного сорта веселенькими мыслями о России и "русском духе", о Боге вообще и о "русском Боге" в особенности; повторить в сотый раз всем известные и всеми натверженные русские скандалезные анекдотцы... Папе давным-давно предсказали мы роль простого митрополита в объединенной Италии и были совершенно убеждены, что весь этот тысячелетний вопрос, в наш век гуманности, промышленности и железных дорог, одно только плевое дело. Но ведь "высший русский либерализм" иначе и не относится к делу. Степан Трофимович говаривал иногда об искусстве, и весьма хорошо, но несколько отвлеченно...
...Он высказал пред нами несколько замечательных мыслей о характере русского человека вообще и русского мужичка в особенности.
- Мы, как торопливые люди, слишком поспешили с нашими мужичками, ..., мы их ввели в моду, и целый отдел литературы, несколько лет сряду, носился с ними как с новооткрытою драгоценностью. Мы надевали лавровые венки на вшивые головы. Русская деревня, за всю тысячу лет, дала нам лишь одного комаринского. Замечательный русский поэт, не лишенный притом остроумия, увидев в первый раз на сцене великую Рашель, воскликнул в восторге: "Не променяю Рашель на мужика!" Я готов пойти дальше: я и всех русских мужичков отдам в обмен за одну Рашель. Пора взглянуть трезвее и не смешивать нашего родного сиволапого дегтя с "букетом императрицы" (фр.)...
...Года через три, как известно, заговорили о национальности и зародилось "общественное мнение". Степан Трофимович очень смеялся.
- Друзья мои, - учил он нас, - наша национальность, если и в самом деле "зародилась", как они там теперь уверяют в газетах, - то сидит еще в школе, в немецкой какой-нибудь петершуле... За учителя-немца хвалю; но вероятнее всего, что ничего не случилось и ничего такого не зародилось, а идет всё как прежде шло, то есть под покровительством Божиим. По-моему, и довольно бы для России, "для нашей святой Руси" (фр.). Притом же все эти всеславянства и национальности - всё это слишком старо, чтобы быть новым. Национальность, если хотите, никогда и не являлась у нас иначе как в виде клубной барской затеи, и вдобавок еще московской... Всё от нашей барской, милой, образованной, прихотливой праздности! Мы своим трудом жить не умеем. И что они там развозились теперь с каким-то "зародившимся" у нас общественным мнением, - так вдруг, ни с того ни с сего, с неба соскочило? Неужто не понимают, что для приобретения мнения первее всего надобен труд, собственный труд, собственный почин в деле, собственная практика!.. А так как мы никогда не будем трудиться, то и мнение иметь за нас будут те, кто вместо нас до сих пор работал, то есть всё та же Европа, всё те же немцы - двухсотлетние учителя наши. К тому же Россия есть слишком великое недоразумение, чтобы нам одним его разрешить, без немцев и без труда...
...Увы! мы только поддакивали. Мы аплодировали учителю нашему, да с каким еще жаром! А что, господа, не раздается ли и теперь, подчас сплошь да рядом, такого же "милого", "умного", "либерального" старого русского вздора? (Прим. В.Г. - здесь, судя по всему, голос самого автора, голос и вопрошание самого Достоевского)...
...В Бога учитель наш веровал. "Не понимаю, почему меня все здесь выставляют безбожником? - говаривал он иногда, - я в Бога верую, "но надо различать" (фр.), я верую, как в существо, себя лишь во мне сознающее. Не могу же я веровать, как моя Настасья (служанка) или как какой-нибудь барин, верующий "на всякий случай", - или как наш милый Шатов, - впрочем, нет, Шатов не в счет, Шатов верует насильно, как московский славянофил. Что же касается до христианства, то, при всем моем искреннем к нему уважении, я - не христианин. Я скорее древний язычник, как великий Гёте или как древний грек. И одно уже то, что христианство не поняло женщину, - что так великолепно развила Жорж Занд в одном из своих гениальных романов. Насчет же поклонений, постов и всего прочего, то не понимаю, кому какое до меня дело? Как бы ни хлопотали здесь наши доносчики, а иезуитом я быть не желаю. В сорок седьмом году Белинский, будучи за границей, послал к Гоголю известное свое письмо и в нем горячо укорял того, что тот верует "в какого-то Бога". "Между нами говоря" (фр.), ничего не могу вообразить себе комичнее того мгновения, когда Гоголь (тогдашний Гоголь) прочел это выражение и... всё письмо! Но, откинув смешное, и так как я все-таки с сущностию дела согласен, то скажу и укажу: вот были люди! Сумели же они любить свой народ, сумели же пострадать за него, сумели же пожертвовать для него всем и сумели же в то же время не сходиться с ним, когда надо, не потворствовать ему в известных понятиях. Не мог же в самом деле Белинский искать спасения в постном масле или в редьке с горохом!.."
 Но тут вступался Шатов.
 - Никогда эти ваши люди не любили народа, не страдали за него и ничем для него не пожертвовали, как бы ни воображали это сами, себе в утеху! - угрюмо проворчал он, потупившись и нетерпеливо повернувшись на стуле.
 - Это они-то не любили народа! - завопил Степан Трофимович. - О, как они любили Россию!
 - Ни России, ни народа! - завопил и Шатов, сверкая глазами. - Нельзя любить то, чего не знаешь, а они ничего в русском народе не смыслили! Все они, и вы вместе с ними, просмотрели русский народ сквозь пальцы, а Белинский особенно; уж из того самого письма его к Гоголю это видно. Белинский, точь-в-точь как Крылова Любопытный, не приметил слона в кунсткамере, а всё внимание свое устремил на французских социальных букашек; так и покончил на них. А ведь он еще, пожалуй, всех вас умнее был! Вы мало того что просмотрели народ, - вы с омерзительным презрением к нему относились, уж по тому одному, что под народом вы воображали себе один только французский народ, да и то одних парижан, и стыдились, что русский народ не таков. И это голая правда! А у кого нет народа, у того нет и Бога! Знайте наверно, что все те, которые перестают понимать свой народ и теряют с ним свои связи, тотчас же, по мере того, теряют и веру отеческую, становятся или атеистами, или равнодушными. Верно говорю! Это факт, который оправдается. Вот почему и вы все и мы все теперь - или гнусные атеисты, или равнодушная, развратная дрянь, и ничего больше! И вы тоже, Степан Трофимович, я вас нисколько не исключаю, даже на ваш счет и говорил, знайте это!.." (Ф.М. Достоевский / роман "Бесы").

Поразительно, но, ведь, здесь заключена идеологическая и мировоззренческая завязка не только к роману "Бесы", но и, если внимательно присмотреться, завязка всего исторического спора, вековой полемики уже около и вокруг Белинского и Гоголя, как вековой полемики между западниками и славянофилами. Но не всё так просто, как кажется с первого взгляда как будто пред нами стоит проблема выбора между черным и белым, ибо многие западники сами же были горячими патриотами (тот же Чаадаев и Белинский), а некоторые славянофилы по своему образовательному духу были что ни есть "западниками", которые не менее, чем не более, западников критиковали общественный строй и общественные порядки в государстве российском. Поэтому не будем однозначными и однолобыми в оценках и в постижении человека.
 Но уже из данного отрывка романа "Бесы", как, своего рода, вступление к полемику между Белинским и Гоголем, явно очерчивается проблематика в постановке вопросов: что считать за истинный патриотизм, что считать за истинную Любовь к Богу, к человеку, к народу своему, к отечеству, к России, как целому духовному-культурному Миру, наконец, исходя из вопроса Достоевского (что в ненаписанном предисловии к роману "Бесы"), ЧТО СЧИТАТЬ ЗА ПРАВДУ?..

Вот, круг вопросов, которые нами поставлены, подходя к основной Точке рассмотрения полемики века, полемики между В.Г. Белинским и Н.В. Гоголем...

                2. Вопросы века. Взгляд в прошлое.

Теперь нам предстоит ознакомиться с сутью самой полемики между Белинским и Гоголем, как есть...
 
"Переписка Гоголя и Белинского в 1847 году
(вместо предисловия)

На протяжении 150 лет русское образованное общество, увлеченное то либеральными, то коммунистическими идеями, в известной полемике между Виссарионом Григорьевичем Белинским и Николаем Васильевичем Гоголем отдавало предпочтение аргументам Белинского. После 1917 года спор критика и мыслителя был включен в школьный образовательный курс, но учебники излагали лишь одну точку зрения - все того же Белинского. Понятно - по какой причине. Неистовый либерал-демократ был все-таки одного поля с коммунистами, чего не скажешь о консерваторе, да ещё свихнувшимся на православии. Режиму, считавшему вершиной философской мысли всех времён и народов «Анти-Дюринг» и «Материализм и эмпириокритицизм», Гоголь-мыслитель, в отличие от Гоголя-художника слова, в коммунистической России был не нужен и вреден, а его суждения в лучшем случае допускалось интерпретировать, видоизменяя до неузнаваемости.
Многие десятилетия официальное литературоведение изображало Гоголя односторонне - в качестве критика «общества, в котором он жил», писателя, творчество которого было направлено лишь на то, чтобы «показывать отрицательные стороны существующего буржуазно-помешичьего мира» и «вскрывать антинародную сущность самодержавной системы». Его духовная сторона оставалась в тени.
Повод для полемики - книга Гоголя «Выбранные места из переписки с друзьями», заставившее Белинского сорваться с цепи, вызвавшая его «негодование и бешенство», названная им «гнусной», вообще на целое столетие было изъято из гражданского оборота и заключено в закрытые библиотечные хранилища. Русские могли читать «Вечера на хуторе близ Диканьки», «Старосветских помещиков», «Вия», «Ревизора», «Невский проспект», «Игроков» «Тараса Бульбу», «Мёртвые души», то есть произведения литератора-беллетриста, но только не произведения религиозного мыслителя и публициста. Как же. Ведь «Выбранные места…» «вызвали в передовом русском обществе взрыв негодования». Чего только не было понаписано в эти годы о Гоголе и его книге. Что это было горькое и тяжелое заблуждение писателя, утратившего верное представление об окружающей его действительности. Что книга выражала его слабость как мыслителя и человека. Что он испугался выводов, которые следовали из его художественных произведений. Что книга показывала идейные колебания писателя, оказавшегося в плену реакционных утопий и религиозные предрассудков.
Ныне «Выбранные места из переписки с друзьями», которые Гоголь называл «единственной моей дельной книгой», возвращены русскому читателю, и он может в своем общении с Гоголем обойтись без недобросовестных посредников. Книга напечатана издательствами «Сов. Россия» в 1990 году и «Русская книга» в 1992 г.
Но, как ни странно, ответы Гоголя Белинскому, в отличие от письма последнего Гоголю, остаются малоизвестными. Да и в Рунете до сих пор отыскать их тексты невозможно.
Чтобы восполнить хотя бы отчасти столь досадный недостаток, «Золотой лев» публикует ниже эту переписку.
(С.П. Пыхтин 14.09.2005).

*****

Гоголь - Белинскому
Около 20 июня н. ст. 1847. Франкфурт.

Я прочел с прискорбием статью вашу обо мне во втором № «Современника». Не потому, чтобы мне прискорбно было то унижение, в которое вы хотели меня поставить в виду  всех, но потому, что в ней слышится голос человека, на меня рассердившегося. А мне не хотелось бы рассердить даже и не любившего меня человека, тем более вас, о котором я всегда думал, как о человеке меня любящем. Я вовсе не имел в виду огорчить вас ни в каком месте моей книги. Как это вышло, что на меня рассердились все до единого в России, этого я покуда еще не могу сам понять. Восточные, западные и неутральные — все огорчились. Это правда, я имел в виду небольшой щелчок каждому из них, считая это нужным, испытавши надобность его на собственной своей коже (всем нам нужно побольше смирения), но я не думал, чтоб щелчок мой вышел так грубо-неловок и так оскорбителен. Я думал, что мне великодушно простят и что в книге моей зародыш примирения всеобщего, а не раздора. Вы взглянули на мою книгу глазами рассерженного человека и потому почти всё приняли в другом виде. Оставьте все те места, которые покаместь еще загадка для многих, если не для всех, и обратите внимание на те места, которые доступны всякому здравому и рассудительному человеку, и вы увидите, что вы ошиблись во многом.
Я очень не даром молил всех прочесть мою книгу несколько раз, предугадывая вперед все эти недоразумения. Поверьте, что не легко судить о такой книге, где замешалась собственная душевная история человека, не похожего на других, и притом еще человека скрытного, долго жившего в себе самом и страдавшего неуменьем выразиться. Не легко было также решиться и на подвиг выставить себя на всеобщий позор и осмеяние, выставивши часть той внутренней своей клети, настоящий смысл которой не скоро почувствуется. Уже один такой подвиг должен был бы заставить мыслящего человека задуматься и, не торопясь подачей собственного голоса о ней, прочесть ее в разные часы своего душевного расположения, более спокойного и более настроенного к своей собственной исповеди, потому что в такие только минуты душа способна понимать душу, а в книге моей дело души. Вы бы не сделали тогда тех оплошных выводов, которыми наполнена ваша статья. Как можно, например, из того, что я сказал, что в критиках, говоривших о недостатках моих, есть много справедливого, вывести заключение, что критики, говорившие о достоинствах моих, несправедливы? Такая логика может присутствовать в голове только раздраженного человека, продолжающего искать уже одно то, что способно раздражать его, а не оглядывающего предмет спокойно со всех сторон. Ну а что, если я долго носил в голове и обдумывал, как заговорить о тех критиках, которые говорили о достоинствах моих и которые по поводу моих сочинений разнесли много прекрасных мыслей об искусстве? И если я беспристрастно хотел определить достоинство каждого и те нежные оттенки эстетического чутья, которыми своеобразно более или менее одарен был из них каждый? И если я выжидал только времени, когда мне можно будет сказать об этом, или, справедливей, когда мне прилично будет сказать об этом, чтобы не говорили потом, что я руководствовался какой-нибудь своекорыстной целью, а не чувством беспристрастия и справедливости? Пишите критики самые жесткие, прибирайте все слова, какие знаете, на то, чтобы унизить человека, способствуйте к осмеяныо меня в глазах ваших читателей, не пожалев самых чувствительнейших струн, может быть, нежнейшего сердца,- всё это вынесет душа моя, хотя и не без боли и скорбных потрясений. Но мне тяжело, очень тяжело (говорю вам это истинно), когда против меня питает личное озлобление даже и злой человек, не только добрый, а вас я считал за доброго человека. Вот вам искреннее изложение чувств моих!
Н. Г.

Белинский - Гоголю 284[1]

Вы только отчасти правы, увидав в моей статье рассерженного человека: этот эпитет слишком слаб и нежен для выражения того состояния, в какое привело меня чтение Вашей книги 285[2]. Но Вы вовсе не правы, приписавши это Вашим, действительно не совсем лестным отзывам о почитателях Вашего таланта. Нет, тут была причина более важная. Оскорбленное чувство амолюбия еще можно перенести, и у меня достало бы ума промолчать об этом предмете, если б все дело заключалось только в нем; но нельзя перенести оскорбленного чувства истины, человеческого достоинства; нельзя умолчать, когда под покровом религии и защитою кнута проповедуют ложь и безнравственность как истину и добродетель.
Да, я любил Вас со всею страстью, с какою человек, кровно связанный со своею страною, может любить ее надежду, честь, славу, одного из великих вождей ее на пути сознания, развития, прогресса. И Вы имели основательную причину хоть на минуту выйти из спокойного состояния духа, потерявши право на такую любовь. Говорю это не потому, чтобы я считал любовь мою наградою великого таланта, а потому, что, в этом отношении, представляю не одно, а множество лиц, из которых ни Вы, ни я не видали самого большего числа и которые, в свою очередь, тоже никогда не видали Вас. Я не в состоянии дать Вам ни малейшего понятия о том негодовании, которое возбудила Ваша книга во всех благородных сердцах, ни о том вопле дикой радости, который издали, при появлении ее, все враги Ваши - и не литературные (Чичиковы, Ноздревы, Городничие и т. п.), и литературные, которых имена Вам известны. Вы сами видите хорошо, что от Вашей книги отступились даже люди, по-видимому, одного духа с ее духом286[3]. Если б она и была написана вследствие глубоко искреннего убеждения, и тогда бы она должна была произвести на публику то же впечатление. И если ее принимали все (за исключением немногих людей, которых надо видеть и знать, чтоб не обрадоваться их одобрению) за хитрую, но чересчур перетоненную проделку для достижения небесным  путем чисто земных целей - в этом виноваты только Вы. И это нисколько не удивительно, а удивительно то, что Вы находите это удивительным. Я думаю, это от того, что Вы глубоко знаете Россию только как художник, а не как мыслящий человек287[4], роль которого Вы так неудачно приняли на себя в своей фантастической книге. И это не потому, чтоб Вы не были мыслящим человеком, а  потому, что Вы столько уже лет привыкли смотреть на Россию из Вашего  прекрасного далека288[5], а ведь известно, что ничего нет легче, как издалека видеть предметы такими, какими нам хочется их видеть; потому, что Вы в этом прекрасном далеке живете совершенно чуждым ему, в самом себе, внутри себя или в однообразии кружка, одинаково с Вами настроенного и бессильного противиться Вашему на него влиянию. Поэтому Вы не заметили, что Россия видит свое спасение не в мистицизме, не в аскетизме, не в пиэтизме, а в успехах цивилизации, просвещения, гуманности. Ей нужны не проповеди (довольно она слышала их!), не молитвы (довольно она твердила их!), а пробуждение в народе чувства  человеческого достоинства, столько веков потерянного в грязи и навозе, права и законы, сообразные не с учением церкви, а с здравым смыслом и справедливостью, и строгое, по возможности, их выполнение. А вместо этого она представляет собою ужасное зрелище страны, где люди торгуют людьми, не имея на это и того оправдания, каким лукаво пользуются американские плантаторы, утверждая, что негр - не человек; страны, где люди сами себя называют не именами, а кличками: Ваньками, Стешками, Васьками, Палашками; страны, где, наконец, нет не только никаких гарантий для личности, чести и собственности, но нет даже и полицейского порядка, а есть только огромные корпорации разных служебных воров и грабителей. Самые живые, современные национальные вопросы в России теперь: уничтожение крепостного права, отменение телесного наказания, введение по возможности строгого выполнения хотя тех законов, которые уже есть. Это чувствует даже само правительство (которое хорошо знает, что делают помещики со своими крестьянами и сколько последние ежегодно режут первых), - что доказывается его робкими и бесплодными полумерами  в пользу белых негров и комическим заменением однохвостного  кнута треххвостою плетью. Вот вопросы, которыми тревожно занята Россия в ее апатическом полусне! И в это то время великий писатель, который своими дивно-художественными, глубоко-истинными творениями так могущественно содействовал самосознанию России, давши ей возможность взглянуть на себя самое, как будто в зеркале, - является с книгою, в которой во имя  Христа и церкви учит варвара-помещика наживать от крестьян больше денег, ругая их неумытыми рылами!. И это не должно было привести меня в негодование? Да если бы Вы обнаружили покушение на мою жизнь, и тогда бы я не более возненавидел Вас за эти позорные строки... И после этого Вы хотите, чтобы верили искренности направления Вашей книги? Нет, если бы Вы действительно преисполнились истиною Христова, а не дьяволова ученья, - совсем не то написали бы Вы Вашему адепту из помещиков. Вы написали бы ему, что так как его крестьяне - его братья во Христе, а как брат не может быть рабом своего брата, то он и должен или дать им свободу, или хоть по крайней мере пользоваться их трудами как можно льготнее для них, сознавая себя, в глубине своей совести, в ложном в отношении к ним положении. А выражение: ах ты неумытое рыло! Да у какого Ноздрева, какого Собакевича подслушали Вы его, чтобы передать миру как великое открытие в пользу и назидание русских мужиков, которые, и без того, потому и не умываются, что, поверив своим барам, сами себя не считают за людей? А Ваше понятие о национальном русском суде и расправе, идеал которого нашли Вы в словах глупой бабы в повести Пушкина, и по разуму которого должно пороть и правого и виноватого? 289[6] Да это и так у нас делается вчастую, хотя чаще всего порют только правого, если  ему нечем откупиться от преступления - быть без вины виноватым! И такая-то книга могла быть результатом трудного внутреннего процесса, высокого духовного просветления! Не может быть! Или Вы больны, и Вам надо спешить лечиться; или - не смею досказать моей мысли...
Проповедник кнута, апостол невежества, поборни  обскурантизма и мракобесия, панегирист татарских нравов - что Вы делаете? Взгляните себе под ноги: ведь Вы стоите над бездною... Что Вы подобное учение опираете на православную церковь - это я еще понимаю: она всегда была опорою кнута и угодницей деспотизма; но Христа то зачем Вы примешали тут? Что Вы нашли общего между ним и какою-нибудь, а тем более православною церковью? Он первый возвестил людям учение свободы, равенства и братства и мученичеством запечатлел, утвердил истину своего учения. И оно только до тех пор и было спасением людей, пока не организовалось в церковь и не приняло за основание принципа ортодоксии. Церковь же явилась иерархией, стало быть поборницею неравенства, льстецом власти, врагом и гонительницею братства между людьми, - чем и продолжает быть до сих пор. Но смысл учения Христова открыт философским движением прошлого века. И вот почему какой-нибудь Вольтер, орудием насмешки потушивший в Европе костры фанатизма и невежества, конечно, больше сын Христа, плоть от плоти его и кость от костей его, нежели все Ваши попы, архиереи, митрополиты и патриархи, восточные и западные. Неужели Вы этого не знаете? А ведь все это теперь вовсе не новость для всякого гимназиста...
А потому, неужели Вы, автор "Ревизора" и "Мертвых душ", неужели Вы искренно, от души, пропели гимн гнусному русскому духовенству, поставив его неизмеримо выше духовенства католического? Положим, Вы не знаете, что второе когда-то было чем-то, между тем как первое никогда ничем не было, кроме как слугою и рабом светской власти; но неужели же и в самом деле Вы не знаете, что наше духовенство находится во всеобщем презрении у русского общества и русского народа? Про кого русский народ рассказывает похабную сказку? Про попа, попадью, попову дочь и попова работника. Кого русский народ называет: дурья порода, колуханы[7], жеребцы? - Попов. Не есть ли поп на Руси, для всех русских, представитель обжорства, скупости, низкопоклонничества, бесстыдства? И будто всего этого Вы не знаете? Странно! По-Вашему, русский народ - самый религиозный в мире: ложь! Основа религиозности есть пиэтизм, благоговение, страх божий. А русский человек произносит имя божие, почесывая себе задницу. Он говорит об образе: годится - молиться, не годится - горшки покрывать. Приглядитесь пристальнее, и Вы увидите, что это по натуре своей глубоко атеистический народ. В нем еще много суеверия, но нет и следа религиозности. Суеверие проходит с успехами цивилизации; но религиозность часто уживается и с ними; живой пример Франция, где и теперь много искренних, фанатических католиков между людьми просвещенными и образованными и где многие, отложившись от христианства, все еще упорно стоят за какого-то бога. Русский народ не таков: мистическая экзальтация вовсе не в его натуре; у него слишком много для этого здравого смысла, ясности и положительности в уме: и вот в этом то, может быть, и заключается огромность исторических судеб его в будущем. Религиозность не привилась в нем даже к духовенству; ибо несколько отдельных, исключительных личностей, отличавшихся тихою, холодною аскетическою созерцательностию - ничего не доказывают. Большинство же нашего духовенства всегда отличалось только толстыми брюхами, теологическим педантизмом да диким невежеством. Его грех обвинить в религиозной нетерпимости и фанатизме; его скорее можно похвалить за образцовый индифферентизм в деле веры. Религиозность проявилась у нас только в раскольнических сектах, столь противуположных по духу своему массе народа и столь ничтожных перед нею числительно.
Не буду распространяться о Вашем дифирамбе любовной связи русского народа с его владыками. Скажу прямо: этот дифирамб ни в ком не встретил себе сочувствия и уронил Вас в глазах даже людей, в других отношениях очень близких к Вам по их  направлению. Что касается до меня лично, предоставляю Вашей совести упиваться созерцанием божественной красоты самодержавия (оно покойно, да, говорят, и выгодно для Вас); только продолжайте благоразумно созерцать ее из Вашего прекрасного далека: вблизи-то она не так красива и не так безопасна... Замечу только одно: когда европейцем, особенно католиком, овладевает религиозный дух, - он делается обличителем неправой власти, подобно еврейским пророкам, обличавшим в беззаконии сильных земли. У нас же наоборот, постигнет человека (даже порядочного) болезнь, известная у врачей-психиатров под именем religiosa mania[8], он тотчас же земному богу подкурит больше, чем небесному, да еще так хватит через край, что тот и хотел бы наградить его за рабское усердие, да видит, что этим скомпрометировал бы себя в глазах общества... Бестия наш брат, русский человек!
Вспомнил я еще, что в Вашей книге Вы утверждаете как великую и неоспоримую истину, будто простому народу грамота не только не полезна, но положительно вредна. Что сказать Вам на это? Да простит Вас Ваш византийский бог за эту византийскую мысль, если только, передавши ее бумаге, Вы не знали, что творили...
"Но, может быть, - скажете Вы мне, - положим, что я заблуждался, и все мои мысли ложь; но почему ж отнимают у меня право заблуждаться и не хотят верить искренности моих заблуждений?" - Потому, отвечаю я Вам, что подобное направление в России давно уже не новость. Даже еще недавно оно было вполне исчерпано Бурачком с братнею. Конечно, в Вашей книге больше ума и даже таланта (хотя того и другого не очень богато в ней), чем в их сочинениях; зато они развили общее им с Вами учение с большей энергиею и большею последовательностию, смело дошли до его последних результатов, все отдали византийскому богу, ничего не оставили сатане; тогда как Вы, желая поставить по свече тому и другому, впали в противоречия, отстаивали, например, Пушкина, литературу и театр, которые, с Вашей точки зрения, если б только Вы имели добросовестность быть последовательным, нисколько не могут служить к спасению души, но много могут служить к ее погибели. Чья же голова могла переварить мысль о тожественности Гоголя с Бурачком? Вы слишком высоко поставили себя во мнении русской публики, чтобы она могла верить в Вас искренности подобных убеждений. Что кажется естественным в глупцах, то не может казаться таким в гениальном человеке. Некоторые остановились было на мысли, что Ваша книга есть плод умственного расстройства, близкого к положительному сумасшествию[9]290. Но они скоро отступились от такого заключения: ясно, что книга писалась не день, не неделю, не месяц, а может быть год, два или три; в ней есть связь; сквозь небрежное изложение проглядывает обдуманность, а гимны властям предержащим хорошо устраивают земное положение набожного автора. Вот почему распространился в Петербурге слух, будто Вы написали эту книгу с целию попасть в наставники к сыну наследника. Еще прежде этого в Петербурге сделалось известным Ваше письмо к Уварову, где Вы говорите с огорчением, что Вашим сочинениям в России дают превратный толк, затем обнаруживаете недовольство своими прежними произведениями и объявляете,что только тогда останетесь довольны своими сочинениями, когда тот, кто и т. д.[10] 291 Теперь судите сами: можно ли удивляться тому, что Ваша книга уронила Вас в глазах публики и как писателя и, еще больше, как человека?
Вы, сколько я вижу, не совсем хорошо понимаете русскую публику. Ее характер определяется положением русского общества, в котором кипят и рвутся наружу свежие силы, но, сдавленные тяжелым гнетом, не находя исхода, производят только уныние, тоску, апатию. Только в одной литературе, несмотря на татарскую цензуру, есть еще жизнь и движение вперед. Вот почему звание писателя у нас так почтенно, почему у нас так легок литературный успех, даже при маленьком таланте. Титло поэта, звание литератора у нас давно уже затмило мишуру эполет и разноцветных мундиров. И вот почему у нас в особенности награждается общим вниманием всякое так называемое либеральное направление, даже и при бедности таланта, и почему так скоро падает популярность великих поэтов, искренно или неискренно отдающих себя в услужение православию, самодержавию и народности. Разительный пример - Пушкин, которому стоило написать только два-три верноподданнических стихотворения и надеть камер-юнкерскую ливрею, чтобы вдруг лишиться народной любви. И Вы сильно ошибаетесь, если не шутя думаете, что Ваша книга пала не от ее дурного направления, а от резкости истин, будто бы высказанных Вами всем и каждому[11]292. Положим, Вы могли это думать о пишущей братии, но публика-то как могла попасть в эту категорию? Неужели в "Ревизоре" и "Мертвых душах" Вы менее резко, с меньшею истиною и талантом и менее горькие правды высказали ей? И она, действительно, осердилась на Вас до бешенства, но "Ревизор" и "Мертвые души" от этого не пали, тогда как Ваша последняя книга позорно провалилась сквозь землю. И публика тут права: она видит в русских писателях своих единственных вождей, защитников и спасителей от мрака самодержавия, православия и народности, и потому, всегда готовая простить писателю плохую книгу, никогда не прощает ему зловредной книги. Это показывает, сколько лежит в нашем обществе, хотя еще и в зародыше, свежего, здорового чутья; и это же показывает, что у него есть будущность. Если Вы любите Россию, порадуйтесь вместе со мною падению Вашей книги!
Не без некоторого чувства самодовольства скажу Вам, что мне кажется, что я немного знаю русскую публику. Ваша книга испугала меня возможностию дурного влияния на правительство, на цензуру, но не на публику. Когда пронесся в Петербурге слух, что правительство хочет напечатать Вашу книгу в числе многих тысяч экземпляров и продавать ее по самой низкой цене, мои друзья приуныли; но я тогда же сказал им, что, несмотря ни на что, книга не будет иметь успеха, и о ней скоро забудут. И действительно, она теперь памятнее всем статьями о ней, нежели сама собою. Да, у русского человека глубок, хотя и не развит еще, инстинкт истины!
Ваше обращение, пожалуй, могло быть и искренно. Но мысль - довести о нем до сведения публики - была самая несчастная. Времена наивного благочестия давно уже прошли и для нашего общества. Оно уже понимает, что молиться везде все равно, и что в Иерусалиме ищут Христа только люди, или никогда не носившие его в груди своей, или потерявшие его. Кто способен страдать при виде чужого страдания, кому тяжко зрелище угнетения чуждых ему людей, - тот носит Христа в груди своей и тому незачем ходить пешком в Иерусалим. Смирение, проповедуемое Вами, во-первых, не ново, а во-вторых, отзывается, с одной стороны, страшною гордостью, а с другой - самым позорным унижением своего человеческого достоинства. Мысль сделаться каким-то абстрактным совершенством, стать выше всех смирением  может быть плодом только или гордости, или слабоумия, и в обоих случаях ведет неизбежно к лицемерию, ханжеству, китаизму. И при этом Вы  позволили  себе цинически-грязно  выражаться не только о других (это было бы только невежливо), но и о самом себе - это уже гадко, потому что, если человек, бьющий своего ближнего по щекам, возбуждает негодование, то человек, бьющий по щекам самого себя, возбуждает презрение. Нет! Вы только омрачены, а не просветлены; Вы не поняли ни духа, ни формы христианства нашего времени. Не истиной христианского учения, а болезненною боязнью смерти, чорта и ада веет от Вашей книги. И что за язык, что за фразы! "Дрянь и тряпка стал теперь всяк человек!" Неужели Вы думаете, что сказать всяк, вместо всякий, - значит выразиться библейски? Какая это великая истина, что, когда человек весь отдается лжи, его оставляют ум и талант! Не будь на Вашей книге выставлено Вашего имени и будь из нее выключены те места, где Вы говорите о самом себе как о писателе, кто бы подумал, что эта надутая и неопрятная шумиха слов и фраз - произведение пера автора "Ревизора" и "Мертвых душ"?
Что же касается до меня лично, повторяю Вам: Вы ошиблись, сочтя статью мою выражением досады за Ваш отзыв обо мне, как об одном из Ваших критиков[12] 293. Если б только это рассердило меня, я только об этом и отозвался бы с досадою, а обо всем остальном выразился бы спокойно и беспристрастно. А это правда, что Ваш отзыв о Ваших почитателях вдвойне нехорош. Я понимаю необходимость иногда щелкнуть глупца, который своими похвалами, своим восторгом ко мне только делает меня смешным, но и эта необходимость тяжела, потому что как-то по-человечески неловко даже за ложную любовь платить враждою. Но Вы имели в виду людей, если не с отменным умом, то все же и не глупцов. Эти люди в своем удивлении к Вашим творениям наделали, может быть, гораздо больше восторженных восклицаний, нежели сколько Вы сказали о них дела; но все же их энтузиазм к Вам выходит из такого чистого и благородного источника, что Вам вовсе не следовало бы выдавать их головою общим их и Вашим врагам, да еще вдобавок обвинить их в намерении дать какой-то предосудительный толк Вашим сочинениям. Вы, конечно, сделали это по увлечению главною мыслию Вашей книги и по неосмотрительности, а Вяземский, этот князь в аристократии и холоп в литературе, развил Вашу мысль и напечатал на Ваших почитателей (стало быть, на меня всех больше) чистый донос[13] 294. Он это сделал, вероятно, в благодарность Вам за то, что Вы его, плохого рифмоплета, произвели в великие поэты, кажется, сколько я помню, за его "вялый, влачащийся по земле стих"[14] 295. Все это нехорошо! А что Вы только ожидали времени, когда Вам можно будет отдать справедливость и почитателям Вашего таланта (отдавши ее с гордым смирением Вашим врагам), этого я не знал, не мог, да, признаться, и не захотел бы знать. Передо мною была Ваша книга, а не Ваши намерения. Я читал и перечитывал ее сто раз, и все-таки не нашел в ней ничего, кроме того, что в ней есть, а то, что в ней есть, глубоко возмутило и оскорбило мою душу.
Если б я дал полную волю моему чувству, письмо это скоро бы превратилось в толстую тетрадь. Я никогда не думал писать к Вам об этом предмете, хотя и мучительно желал этого и хотя Вы всем и каждому печатно дали право писать к Вам без церемоний, имея в виду одну правду[15] 296. Живя в России, я не мог бы этого сделать, ибо тамошние Шпекины распечатывают чужие письма не из одного личного удовольствия, но и по долгу службы, ради доносов. Но нынешним летом начинающаяся чахотка прогнала меня за границу и N переслал мне Ваше письмо в Зальцбрунн, откуда я сегодня же еду с Анненковым в Париж через Франкфурт-на-Майне. Неожиданное получение Вашего письма дало мне возможность высказать Вам все, что лежало у меня на душе против Вас по поводу Вашей книги. Я не умею говорить вполовину, не умею хитрить: это не в моей натуре. Пусть Вы или само время докажет мне, что я ошибался в моих о Вас заключениях - я первый порадуюсь этому, но не раскаюсь в том, что сказал Вам. Тут дело идет не о моей или Вашей личности, а о предмете, который гораздо выше не только меня, но даже и Вас: тут дело идет об истине, о русском обществе, о России. И вот мое последнее заключительное слово: если Вы имели несчастие с гордым смирением отречься от Ваших истинно великих произведений, то теперь Вам должно с искренним смирением отречься от последней Вашей книги и тяжкий грех ее издания в свет искупить новыми творениями, которые напомнили бы Ваши прежние[16] 297.
Зальцбрунн, 15-го июля н. с. 1847-го года.

Гоголь - Белинскому
(наброски неотправленного письма)
(Конец июля - начало августа н. ст. 1847 Остенде)

С чего начать мой ответ на ваше письмо? Начну его с ваших же слов: "Опомнитесь, вы стоите на краю бездны!" Как [далеко] вы сбились с прямого пути, в каком вывороченном виде стали перед вами вещи! В каком грубом, невежественном смысле приняли вы мою книгу! Как вы ее истолковали! О, да внесут Святые Силы мир в вашу страждущую, измученную душу! Зачем вам было переменять раз выбранную, мирную дорогу? Что могло быть прекраснее, как показывать читателям красоты в твореньях наших писателей, возвышать их душу и силы до пониманья всего прекрасного, наслаждаться трепетом пробужденного в них сочувствия и таким образом прекрасно действовать на их души? Дорога эта привела бы вас к примиренью с жизнью, дорога эта заставила бы вас благословлять всё в природе. Что до политических событий, само собою умирилось бы общество, если бы примиренье было в духе тех, которые имеют влияние на общество. А теперь уста ваши дышат желчью и ненавистью. Зачем вам с вашей пылкою душою вдаваться в этот омут политический, в эти мутные события современности, среди которой и твердая осмотрительная многосторонность теряется? Как же с вашим односторонним, пылким, как порох, умом, уже вспыхивающим прежде, чем еще успели узнать, что истина, как вам не потеряться? Вы сгорите, как свечка, и других сожжете. О, как сердце мое ноет [в эту минуту за вас!] Что, если и я виноват, что, если и мои сочинения послужили вам к заблуждению? Но нет, как ни рассмотрю все прежние сочинения мои, вижу, что они не могли соблазнить вас. Как ни? смотреть на них, в них нет лжи некоторых? современных произведений.
В каком странном заблуждении вы находитесь! Ваш светлый ум отуманился. В каком превратном виде приняли вы смысл моих произведений. В них же есть мой ответ. Когда [я писал их, я благоговел перед] всем, перед чем человек должен благо говеть. Насмешки [и нелюбовь слышалась у меня] не над властью, не над коренными законами нашего государства, но над извращеньем, над уклоненьями, над неправильными толкованьями, над дурным приложением их?, над струпом, который накопился, над <...> несвойственной ему жизнью. Нигде не было у меня насмешки над тем, что составляет основанье русского характера и его великие силы. Насмешка была только над мелочью, несвойственней его характеру. Моя ошибка в том, что я мало обнаружил русского человека, я не развергнул его, не обнажил до тех великих родников, которые хранятся в его душе. Но это нелегкое дело. Хотя я и больше вашего наблюдал за русским человеком, хотя мне мог помогать некоторый дар ясновиденья, но я не был ослеплен собой, глаза у меня были ясны. Я видел, что я еще незрел для того, чтобы бороться с событьями выше тех, какие были доселе в моих сочинениях, и с характерами сильнейшими. Всё могло показаться преувеличенным и напряженным. Так и случилось с этой моей книгой, на которую вы так напали. Вы взглянули на нее распаленными глазами, и всё вам представилось в ней в другом виде. Вы ее не узнали. Не стану защищать мою книгу. Как отвечать на которое-нибудь из ваших обвинений, когда все они мимо? Я сам на нее напал и нападаю. Она была издана в торопливой поспешности, несвойственной моему характеру, рассудительному и осмотрительному. Но движенье было честное. Никому я не хотел ею польстить или покадить. Я хотел ею только остановить несколько пылких голов, готовых закружиться и потеряться в этом омуте и беспорядке, в каком вдруг очутились все вещи мира. Я попал в излишества, но, говорю вам, я этого даже не заметил. Своекорыстных же целей я и прежде не имел, когда меня еще несколько занимали соблазны мира, а тем более теперь, когда пора подумать о смерти. Никакого не было у меня своекорыстного умысла. Ничего не хотел я ею выпрашивать. [Это и не в моей натуре]. Есть прелесть в бедности. Вспомнили б вы по крайней мере, что у меня нет даже угла, и я стараюсь только о том, как бы еще облегчить мой небольшой походный чемодан, чтоб легче было расставаться с [миром]. Вам следовало поудержаться клеймить меня теми обидными подозрениями, какими я бы не имел духа запятнать последнего мерзавца. Это вам нужно бы вспомнить. Вы извиняете себя гневным расположением духа. Но как же в гневном расположении духа? [вы решаетесь говорить) о таких важных предметах и не видите, что вас ослепляет гневный ум и отнимает спокойствие...
Как мне защищаться против ваших нападений, когда нападенья невпопад? Вам показались ложью слова мои Государю, напоминающие ему о святости его званья и его высоких обязанностей. Вы называете их лестью. Нет, каждому из нас следует напоминать, что званье его свято, и тем более Государю. Пусть вспомнит, какой строгий ответ потребуется от него. Но если каждого из нас званье свято, то тем более званье того, кому достался трудный и страшный удел заботиться о миллионах. Зачем напоминать о святости званья? Да, мы должны даже друг другу напоминать о святости наших обязанностей и званья. Без этого человек погрязнет в материальных чувствах. Вы говорите кстати, будто я спел похвальную песнь нашему правительству. Я нигде не пел. Я сказал только, что правительство состоит из нас же. Мы выслуживаемся и составляем правительство. Если же правительство огромная шайка воров, или, вы думаете, этого не знает никто из русских? Рассмотрим пристально, отчего это? Не оттого ли эта сложность и чудовищное накопление прав, не оттого ли, что мы все кто в лес, кто по дрова. Один смотрит в Англию, другой в Пруссию, третий во Францию. Тот выезжает на одних началах, другой на других. Один сует Государю тот проект, другой иной, третий, опять иной. Что ни человек, то разные проекты и разные мысли, что ни город, то разные мысли и проекты... Как же не образоваться посреди такой разладицы ворам и всевозможным плутням и несправедливостям, когда всякий видит, что везде завелись препятствия, всякий думает только о себе и о том, как бы себе запасти потеплей квартирку? Вы говорите, что спасенье России в европейской цивилизации. Но какое это беспредельное и безграничное слово. Хоть бы вы определили, что такое нужно разуметь под именем европейской цивилизации, которое бессмысленно повторяют все. Тут и фаланстерьен, и красный, и всякий, и все друг друга готовы съесть, и все носят такие разрушающие, такие уничтожающие начала, что уже даже трепещет в Европе всякая мыслящая голова и спрашивает невольно, где наша цивилизация? И стала европейская цивилизация призрак, который точно никто покуда не видел, и ежели пытались ее> хватать руками, она рассыпается. И прогресс, он тоже был, пока о нем не думали, когда же стали ловить его, он и рассыпался.
Отчего вам показалось, что я спел тоже песнь нашему гнусному, как вы выражаетесь, духовенству? Неужели слово мое, что проповедник Восточной Церкви должен жизнью и делами проповедать. И отчего у вас такой дух ненависти? Я очень много знал дурных попов и могу вам рассказать множество смешных про них анекдотов, может быть больше, нежели вы. Но встречал зато и таких, которых святости жизни и подвигам я дивился, и видел, что они - созданье нашей Восточной Церкви, а не Западной. Итак, я вовсе не думал воздавать песнь духовенству, опозорившему нашу Церковь, но духовенству, возвысившему нашу Церковь.
Как всё это странно! Как странно мое положение, что я должен защищаться против тех нападений, которые все направлены не против меня и не против моей книги! Вы говорите, что вы прочли будто сто раз мою книгу, тогда как ваши же слова говорят, что вы ее не читали ни разу. Гнев отуманил глаза ваши и ничего не дал вам увидеть в настоящем смысле. Блуждают кое-где блестки правды посреди огромной кучи софизмов и необдуманных юношеских увлечений. Но какое невежество блещет на всякой странице! Вы отделяете Церковь и Ее пастырей от Христианства, ту самую Церковь, тех самых  пастырей, которые мученическою своею смертью запечатлели истину всякого слова Христова, которые тысячами гибли под ножами и мечами убийц, молясь о них, и наконец утомили самих палачей, так что победители упали к ногам побежденных, и весь мир исповедал Христа. И этих самых Пастырей, этих мучеников Епископов, вынесших на плечах святыню Церкви, вы хотите отделить от Христа, называя их несправедливыми истолкователями Христа. Кто же, по-вашему, ближе и лучше может истолковать теперь Христа? Неужели нынешние коммунисты и социалисты, [объясняющие, что Христос по]велел отнимать имущества и грабить тех, [которые нажили себе состояние?] Опомнитесь! Волтера называете оказавшим услугу Христианству и говорите, что это известно всякому ученику гимназии. Да я, когда был еще в гимназии, я и тогда не восхищался Волтером. У меня и тогда было настолько ума, чтоб видеть в Волтере ловкого остроумца, но далеко не глубокого человека. Волтером не могли восхищаться полные и зрелые умы, им восхищалась недоучившаяся молодежь. Волтер, несмотря на все блестящие замашки, остался тот же француз. О нем можно сказать то, что Пушкин говорит вообще о французе:

Француз - дитя:
Он так, шутя, Разрушит трон И даст закон;
И быстр как взор, И пуст, как вздор, И удивит, И насмешит.

...Христос нигде никому не говорит отнимать, а еще напротив и настоятельно нам велит Он уступать: снимающему с тебя одежду, отдай последнюю рубашку, с просящим тебя пройти с тобой одно поприще, пройди два.
Нельзя, получа легкое журнальное образование, судить о таких предметах. Нужно для этого изучить историю Церкви. Нужно сызнова прочитать с размышленьем всю историю человечества в источниках, а не в нынешних легких брошюрках, написанных... Бог весть кем. Эти поверхностные энциклопедические сведения разбрасывают ум, а не сосредоточивают его.
Что мне сказать вам на резкое замечание, будто русский мужик не склонен к Религии и что, говоря о Боге, он чешет у себя другой рукой пониже спины, замечание, которое вы с такою самоуверенностью произносите, как будто век обращались с русским мужиком? Что тут говорить, когда так красноречиво говорят тысячи церквей и монастырей, покрывающих Русскую землю. Они строятся [не дарами] богатых, но бедными лептами неимущих, тем самым народом, о котором вы говорите, что он с неуваженьем отзывается о Боге, и который делится последней копейкой с бедным и Богом, терпит горькую нужду, о которой знает каждый из нас, чтобы иметь возможность принести усердное подаяние Богу. Нет, Виссарион Григорьевич, нельзя судить о русском народе тому, кто прожил век в Петербурге, в занятьях легкими журнальными статейками и романами тех французских романистов, которые так пристрастны, что не хотят видеть, как из Евангелия исходит истина, и не замечают того, как уродливо и пошло изображена у них жизнь. Теперь позвольте же сказать, что я имею более пред вами [права заговорить] о русском народе. По крайней мере, все мои сочинения, по единодушному убежденью, показывают знание природы русской, выдают человека, который был с народом наблюдателен и... стало быть, уже имеет дар входить в его жизнь, о чем говорено было много, что подтвердили сами вы в ваших критиках. А что вы представите в доказательство вашего знания человеческой природы и русского народа, что вы произвели такого, в котором видно то знание? Предмет этот велик, и об этом бы я мог вам написать книги. Вы бы устыдились сами того грубого смысла, который вы придали советам моим помещику. Как эти советы ни обрезаны цензурой, но в них нет протеста противу грамотности, а разве лишь протест против развращенья народа русского грамотою, наместо того, что грамота нам дана, чтоб стремить к высшему свету человека. Отзывы ваши о помещике вообще отзываются временами Фонвизина. С тех пор много, много изменилось в России, и теперь показалось многое другое. Что для крестьян выгоднее, правление одного помещика, уже довольно образованного, который воспитался и в университете и который всё же стало быть, уже многое должен чувствовать или быть под управлением многих чиновников, менее образованных, корыстолюбивых и заботящихся о том только, чтобы нажиться? Да и много есть таких предметов, о которых следует каждому из нас подумать заблаговременно, прежде нежели о пылкостью невоздержного рыцаря и юноши толковать об освобождении, чтобы это освобожденье не было хуже рабства. Вообще у нас как-то более заботятся о перемене названий и имен. Не стыдно ли вам в уменьшительных именах наших, которые даем мы <...> иногда и товарищам, видеть униженье человечества и признак варварства? Вот до каких ребяческих выводов доводит неверный взгляд на главный предмет...
Еще меня изумила эта отважная самонадеянность, с которою вы говорите; "Я знаю общество наше и дух его", и ручаетесь в этом. Как можно ручаться за этот ежеминутно меняющийся хамелеон? Какими данными вы можете удостоверить, что знаете общество? Где ваши средства к тому? Показали ли вы где-нибудь в сочиненьях своих, что вы глубокий ведатель души человека? Прошли ли вы опыт жизни>? Живя почти без прикосновенья с людьми и светом, ведя мирную жизнь журнального сотрудника, во всегдашних занятиях фельетонными статьями, как вам иметь понятие об этом громадном страшилище, которое неожиданными явленьями ловит нас в ту ловушку, в которую попадают все молодые писатели, рассуждающие обо всем мире и человечестве, тогда как довольно забот нам и вокруг себя. Нужно прежде всего их исполнить, тогда общество само собою пойдет хорошо. А если пренебрежем обязанности относительно лиц близких и погонимся за обществом, то упустим и те и другие так же точно. Я встречал в последнее время много прекрасных людей, которые совершенно сбились. Одни думают, [что] преобразованьями и реформами, обращеньем на такой и на другой лад можно поправить мир; другие думают, что посредством какой-то особенной, довольно посредственной литературы, которую вы называете беллетристикой, можно подействовать на воспитание общества. Но благосостояние общества не приведут в лучшее состояние ни беспорядки, ни [пылкие головы]. Брожение внутри не исправить никаким конституциям. Общество образуется само собою, общество слагается из единиц. Надобно, чтобы каждая единица исполнила должность свою. <...> Нужно вспомнить человеку, что он вовсе не материальная скотина, но высокий гражданин высокого небесного гражданства. Покуда он хоть сколько-нибудь не будет жить жизнью небесного гражданина, до тех пор не придет в порядок и земное гражданство.
Вы говорите, что Россия долго и напрасно молилась. Нет, Россия молилась не напрасно. Когда она молилась, то она спасалась. Она помолилась в 1612, и спаслась от поляков; она помолилась в 1812, и спаслась от французов. Или это вы называете молитвою, что одна из сотни молится, а все прочие кутят, сломя голову, с утра до вечера на всяких зрелищах, закладывая последнее свое имущество, чтобы насладиться всеми комфортами, которыми наделила нас эта бестолковая европейская цивилизация?
Нет, оставим подобные сомнительные положения и посмотрим на себя [честно]. Будем стараться, чтоб не зарыть в землю талант свой. Будем отправлять по совести свое ремесло. Тогда всё будет хорошо, и состоянье общества поправится само собою. В этом много значит Государь. Ему дана должность, которая важна и превыше всех. С Государя у нас все берут пример. Стоит только ему, не коверкая ничего, править хорошо, так и всё пойдет само собою. Почему знать, может быть, придет ему мысль жить в остальное время от дел скромно, в уединении вдали от развращающего двора, от всего этого накопленья. И всё обернется само собою просто. Сумасшедшую жизнь захотят бросить. Владельцы разъедутся по поместьям, станут заниматься делом. Чиновники увидят, что не нужно жить богато, перестанут красть. А честолюбец, увидя, что важные места не награждают ни деньгами, ни богатым жалованьем, оставит службу. Оставьте этот мир обнаглевших, который обмер, для которого ни вы, ни я не рождены. Позвольте мне напомнить прежние ваши работы и сочинения. Позвольте мне также напомнить вам прежнюю вашу дорогу <...>. Литератор существует для другого. Он должен служить искусству, которое вносит в души мира высшую примиряющую истину, а не вражду, любовь к человеку, а не ожесточение и ненависть. Возьмитесь снова за свое поприще, с которого вы удалились с легкомыслием юноши. Начните сызнова ученье. Примитесь за тех поэтов и мудрецов, которые воспитывают душу. Вы сами сознали, что журнальные занятия выветривают душу и что вы замечаете наконец пустоту в себе. Это и не может быть иначе. Вспомните, что вы учились кое-как, не кончили даже университетского курса. Вознаградите это чтеньем больших сочинений, а не современных брошюр, писанных разгоряченным умом, совращающим с прямого взгляда.
Я точно отступаюсь говорить о таких предметах, о которых дано право говорить одному тому, кто получил его в силу многоопытной жизни. Не мое дело говорить о Боге. Мне следовало говорить не о Боге, а о том, что вокруг нас, что должен изображать писатель, но так, чтобы каждому самому захотелось бы заговорить о Боге <...>
Хотя книга моя вовсе не исполнена той обдуманности, какую вы подозреваете, напротив, она печатана впопыхах, в ней были даже письма, писанные во время самого печатанья, хотя в ней есть действительно много неясного и так вероятно можно иное принять, <...> но до такой степени спутаться, как спутались вы, принять всё в таком странном смысле! Только гневом, помрачившим ум и отуманившим голову, можно объяснить такое заблуждение.
Слова мои о грамотности вы приняли в буквальном, тесном смысле. Слова эти были сказаны помещику, у которого крестьяне земледельцы. Мне даже было смешно, когда из этих слов вы поняли, что я вооружался против грамотности. Точно как будто бы об этом теперь вопрос, когда это вопрос, решенный уже давно нашими отцами. Отцы и деды наши, даже безграмотные, решили, что грамотность нужна. Не в этом дело. Мысль, которая проходит сквозь всю мою книгу, есть та, как просветить прежде грамотных, чем безграмотных, как просветить прежде тех, которые имеют близкие столкновения с народом, чем самый народ, всех этих мелких чиновников и власти, которые все грамотны и которые между тем много делают злоупотреблений. Поверьте, что для этих господ нужнее издавать те книги, которые, вы думаете, полезны для народа. Народ меньше испорчен, чем всё это грамотное население. Но издать книги для этих господ, которые бы открыли им тайну, как быть с народом и с подчиненными, которые им поручены, не в том обширном смысле, в котором повторяется слово: не крадь, соблюдай правду или: помни, что твои подчиненные люди такие же, как и ты, и тому подобные, но которые могли бы ему открыть, как именно не красть, и чтобы точно соблюдалась правда.

Гоголь - Белинскому
Остенде. 10 августа н. ст. 1847.

Я не мог отвечать скоро на ваше письмо. Душа моя изнемогла, всё во мне потрясено, могу сказать, что не осталось чувствительных струн, которым не был<о> бы нанесено поражения еще прежде, чем получил я ваше письмо. Письмо ваше я прочел почти бесчувственно, но тем не менее был не в силах отвечать на него. Да и что мне отвечать? Бог весть, может быть, и в ваших словах есть часть правды. Скажу вам только, что я получил около пятидесяти разных писем по поводу моей книги: ни одно из них не похоже на другое, нет двух человек, согласных во мненьях об одном и том же предмете, что опровергает один, то утверждает другой. И между тем на всякой стороне есть равно благородные и умные люди. Покуда мне показалось только то непреложной истиной, что я не знаю вовсе России, что многое изменилось с тех пор, как я в ней не был, что мне нужно почти сызнова узнавать всё то, что ни есть в ней теперь. А вывод из всего этого вывел я для себя тот, что мне не следует выдавать в свет ничего, не только никаких живых образов, но даже и двух строк какого бы то ни было писанья, по тех пор, покуда, приехавши в Россию, не увижу многого своими собственными глазами и не пощупаю собственными руками. Вижу, что укорявшие меня в незнании многих вещей и несоображении многих сторон обнаружили передо мной собственное незнание многого и собственное несоображение многих сторон. Не все вопли услышаны, не все страданья взвешены. Мне кажется даже, что не всякий из нас понимает нынешнее время, в котором так явно проявляется дух построенья полнейшего, нежели когда-либо прежде: как бы то ни было, но всё выходит теперь внаружу, всякая вещь просит и ее принять в соображенье, старое и новое выходит на борьбу, и чуть только на одной стороне перельют и попадут в излишество, как в отпор тому переливают и на другой. Наступающий век есть век разумного сознания; не горячась, он взвешивает всё, приемля все стороны к сведенью, без чего не узнать разумной средины вещей. Он велит нам оглядывать многосторонним взглядом старца, а не показывать горячую прыткость рыцаря прошедших времен; мы ребенки перед этим веком. Поверьте мне, что и вы, и я виновны равномерно перед ним. И вы, и я перешли в излишество. Я, по крайней мере, сознаюсь в этом, но сознаетесь ли вы? Точно так же, как я упустил из виду современные дела и множество вещей, которые следовало сообразить, точно таким же образом упустили и вы; как я слишком усредоточился в себе, так вы слишком разбросались. Как мне нужно узнавать многое из того, что знаете вы и чего я не знаю, так и вам тоже следует узнать хотя часть того, что знаю я и чем вы напрасно пренебрегаете.
А покаместь помните прежде всего о вашем здоровья. Оставьте на время современные вопросы. Вы потом возвратитесь к ним с большею свежестью, стало быть и с большею пользою как для себя, так и для них.
Желаю вам от всего сердца спокойствия душевного, первейшего блага, без которого нельзя действовать и поступать разумно ни на каком поприще.
Н. Гоголь.

В одно время с письмом к вам отправил я письмо и к Анненкову. Спросите у него, получил ли он его. Я адресовал в Poste restante.


[1] 284 (Стр. 374) Статья Белинского о "Выбранных местах из переписки с друзьями" произвела на Гоголя огромное впечатление. В июне 1847 г. он писал Н.Я. Прокоповичу: "Я прочел на днях  критику во 2-м No "Современника" Белинского. Он, кажется, принял всю книгу написанною на его собственный счет и прочитал в ней формальное нападение на всех разделяющих его мысли" (Письма, т, III, стр. 495). В таком же духе было написано и письмо к Белинскому (около 20 июня 1847 г.), которое Гоголь переправил Прокоповичу с просьбой доставить критику. Белинский в это время находился за границей, в маленьком силезском городке Зальцбрунн, куда его загнал  тяжкий недуг. Н.Н. Тютчев, получив от Прокоповича письмо Гоголя, переправил его по назначению в Зальцбрунн ("В.Г, Белинский и его корреспонденты", под ред. Н.Л. Бродского, М. 1948, стр. 278).

О работе Белинского над письмом к Гоголю см. в воспоминаниях Анненкова (наст. изд., стр. 337-338). Письмо было закончено 15 июля (по старому стилю - 3 июля) 1847 г, и отправлено в бельгийский городок Остенде, где находился в то время Гоголь.

В этом "Письме" Белинский выступает как непримиримый враг феодально-крепостнического режима  в России. Белинский отразил в нем, как отметил Ленин, "настроение крепостных крестьян против крепостного права" (Сочинения, изд. 4-е, т. 16, стр. 108). Посла смерти Белинского его имя было запрещено употреблять в печати. Особые меры были приняты против распространения "Письма к Гоголю", революционное значение которого стало ясно уже в 1849 г., в связи с делом петрашевцев. За чтение "Письма" царские власти приговаривали к смертной казни. И тем не менее оно скоро получило громадную популярность, сыграв великую роль в истории русского революционно-освободительного движения. На протяжении двух о половиной десятилетий "Письмо к Гоголю" не могло быть опубликовано в России и тайно распространялось лишь в рукописных  списках. Напечатано оно было впервые Герценом в Лондоне, в "Полярной звезде", 1855, кн. 1, стр. 65-75.

В России "Письмо" было опубликовано в извлечениях В. Чижовым в его работе "Последние годы Гоголя" ("Вестник Европы", 1872, No 7, стр. 439-443), затем А. Пыпиным в исследовании  "Белинский, его жизнь и переписка" (Спб. 1876, стр. 289-293), Н. Барсуковым в VIII томе хроники "Жизнь и труды М.П. Погодина" (Спб. 1894, стр. 596-607). После революции 1905 г. сказалось возможным издание полного текста "Письма", осуществленное С.А. Венгеровым. Но лишь в советское время Письмо Белинского к Гоголю получило широчайшее распространение и стало всенародным достоянием. Оригинал "Письма" утерян. Сохранилось большое количество рукописных списков, в тексте которых содержится много разночтений. Наиболее важными до сих пор считались списки А.А. Краевского и Н.Ф. Павлова, а также серьезно отличающаяся от них редакция "Письма", напечатанная Герценом. В настоящее время редакцией "Литературного наследства" обнаружено 16 новых списков. Среди них особенно выделяется список, предположительно приписываемый Н.X. Кетчеру и, по-видимому, в наибольшей степени приближающийся к оригиналу. Он опубликован в 56 т. "Литературного наследства (стр. 571-581; см. там же статью К. Богаевской "Письмо Белинского к Гоголю", стр. 513-570). Мы воспроизводим текст "Письма" по указанному списку из "Литературного наследства".

[2] 285 (Стр. 374) Это ответ на слова Гоголя, которыми начиналось его письмо к Белинскому (около 20 июня 1847): "Я прочел с прискорбием статью вашу обо мне в "Современнике", - не потому, чтобы мне прискорбно было унижение, в которое вы хотели меня поставить в виду всех, но потому, что в нем слышен голос человека, на меня рассердившегося" (Гоголь, Письма, т. III, стр. 491).

[3] 286 (Стр. 375) Намек на Аксаковых (см. вступ. статью к наст. изд., стр. 29).

[4]287 (Стр. 375) Гоголь  вынужден был согласиться с этим утверждением Белинского (см. ниже комментарий к воспоминаниям Я.К. Грота, стр. 654).

[5] 288 (Стр. 375) Белинский здесь  иронически перефразировал знаменитое место из XI главы "Мертвых душ": "Русь, Русь! вижу тебя, из моего чудного, прекрасного далека тебя вижу".

[6] 289 (Стр. 377) Намек на реакционную идею, развиваемую Гоголем в XXV главе своей книги, о "суде божеском", которому подлежит в равной мере виновный и правый. Гоголь в этой связи вспоминает комендантшу из "Капитанской дочки" Пушкина, которая, "пославши поручика рассудить городового солдата с бабою, подравшихся в бане за деревянную шайку, снабдила его такою инструкцией": "Разбери, кто прав, кто виноват, да обоих и накажи". Об этой то "глупой поговорке" и говорит Белинский.

[7] Здесь: плуты, мошенники.

[8] Религиозная мания.

[9] 290 (Стр. 380) Об этом, например, писал С.Т. Аксаков (см.Н. Барсуков. "Жизнь и труды Погодина", т. VIII, стр. 526, 530).

[10] 291 (Стр. 380) Письмо, о котором идет речь, было написано Гоголем 2 мая 1845 г. в ответ на сообщение министра просвещения С.С. Уварова о том, что писателю исходатайствована ежегодная пенсия в 1000 рублей на три года (Письма, т. III, стр. 53).

[11] 292 (Стр. 381) В своем письме к Белинскому (дат. около 20 июня 1847 г.) Гоголь пытается объяснить причину недовольства многих людей "Выбранными местами..." тем, что дал им "небольшой щелчок", который "вышел так грубо неловок и так оскорбителен" (Письма, т. III, стр. 492).

[12] 293 (Стр. 382) В "Выбранных местах..." есть ряд грубых выпадов против Белинского, хотя он нигде и не назван по имени. Например, в главе "Об Одиссее..." читаем: "только одни задние чтецы, привыкшие держаться за хвосты журнальных вождей, еще кое-что перечитывают, не замечая в простодушии, что козлы, их предводившие, давно уже остались в раздумье, не зная сами, куда повести заблудшие стада свои" ("Выбранные места из переписки с друзьями", Спб. 1847, стр. 45, см. также стр. 51, 134).

[13] 294 (Стр. 383) Белинский имел все основания квалифицировать как "донос" статью П.А. Вяземского "Языков - Гоголь" ("Санкт-петербургские ведомости", 1847, No 90. 91), о которой идет речь. Вяземский не только восторженно приветствовал "Выбранные места...", но и фактически призывал к расправе с теми критиками, которые хотели Гоголя "поставить главою какой-то новой литературной школы, олицетворить в ней какое-то черное литературное знамя" (No 90, стр. 418).

[14] 295 (Стр. 383) У Гоголя в главе "В чем же, наконец, существо русской поэзии и в чем ее особенность": "этот тяжелый, как бы влачащийся по земле стих Вяземского..." ("Выбранные места из переписки с друзьями", Спб. 1847, стр. 266).

[15] 296 (Стр. 383) Намек на предисловие Гоголя ко второму изданию "Мертвых душ" (1846).

[16] 297 (Стр. 384) Гоголь был потрясен письмом Белинского. Он написал пространный ответ, в котором в очень резкой форме отрицал выдвинутые Белинским обвинения (Письма, т. IV, стр. 32-41). Это письмо, однако, Гоголь не отправил; он изорвал его. Мелкие клочки почтовой бумаги, на которой оно было написано, обнаружил первый биограф Гоголя П.А. Кулиш и восстановил почти весь текст. 10 августа 1847 г. Гоголь написал второе письмо Белинскому. Оно начиналось словами: "Я не мог отвечать скоро на ваше письмо. Душа моя изнемогла, все во мне потрясено". Это письмо существенно отличалось по своему содержанию и тону от предыдущего. Гоголь здесь уже склонен признать "часть правды" в обвинениях Белинского ("бог весть, может быть, в  ваших словах есть часть правды"), (Полный текст этого письма Гоголя, вместе с автографом, был опубликован лишь в советское время - см. "Красный архив", 1923, т. 3, стр. 311-312).

(Электр-й ресурс // Журнал «Золотой Лев» № 63-64 - издание русской консервативной мысли (www.zlev.ru)).

                3. Вопросы века. Взгляд из будущего. Продолжение.

Примечательно будет если мы рассмотрим вопрос, что как сам Достоевский через десятилетия смотрит на "феномен Белинского", феномен, как одна из ярких черт, отраженных в русской литературе... Итак, вот чтО пишет Ф.М. Достоевский в своем "Дневнике писателя":

"II. О ЛЮБВИ К НАРОДУ. НЕОБХОДИМЫЙ КОНТРАКТ С НАРОДОМ.
...Я вот, например, написал в январском номере "Дневника", что народ наш груб и невежествен, предан мраку и разврату, "варвар, ждущий света". А между тем я только что прочел в "Братской помочи" (сборник, изданный Славянским комитетом в пользу дерущихся за свою свободу славян), - в статье незабвенного и дорогого всем русским покойного Константина Аксакова, что русский народ - давно уже просвещен и "образован". Что же? Смутился ли я от такого, по-видимому, разногласия моего с мнением Константина Аксакова? Нисколько, я вполне разделяю это же самое мнение, горячо и давно ему сочувствую. Как же я соглашаю такое противоречие? Но в том и дело, что, по-моему, это очень легко согласить, а по другим, к удивлению моему, до сих пор эти обе темы несогласимы. В русском человеке из простонародья нужно уметь отвлекать красоту его от наносного варварства. Обстоятельствами всей почти русской истории народ наш до того был предан разврату и до того был развращаем, соблазняем и постоянно мучим, что еще удивительно, как он дожил, сохранив человеческий образ, а не то что сохранив красоту его. Но он сохранил и красоту своего образа. Кто истинный друг человечества, у кого хоть раз билось сердце по страданиям народа, тот поймет и извинит всю непроходимую наносную грязь, в которую погружен народ наш, и сумеет отыскать в этой грязи бриллианты. Повторяю: судите русский народ не по тем мерзостям, которые он так часто делает, а по тем великим и святым вещам, по которым он и в самой мерзости своей постоянно воздыхает. А ведь не все же и в народе - мерзавцы, есть прямо святые, да еще какие: сами светят и всем нам путь освещают! Я как-то слепо убежден, что нет такого подлеца и мерзавца в русском народе, который бы не знал, что он подл и мерзок, тогда как у других бывает так, что делает мерзость, да еще сам себя за нее похваливает, в принцип свою мерзость возводит, утверждает, что в ней-то и заключается l'Ordre и свет цивилизации, и несчастный кончает тем, что верит тому искренно, слепо и даже честно. Нет, судите наш народ не по тому, чем он есть, а по тому, чем желал бы стать. А идеалы его сильны и святы, и они-то и спасли его в века мучений; они срослись с душой его искони и наградили ее навеки простодушием и честностью, искренностию и широким всеоткрытым умом, и всё это в самом привлекательном гармоническом соединении. А если притом и так много грязи, то русский человек и тоскует от нее всего более сам, и верит, что всё это - лишь наносное и временное, наваждение диавольское, что кончится тьма и что непременно воссияет когда-нибудь вечный свет. Я не буду вспоминать про его исторические идеалы, про его Сергиев, Феодосиев Печерских и даже про Тихона Задонского. А кстати: многие ли знают про Тихона Задонского? Зачем это так совсем не знать и совсем дать себе слово не читать? Некогда, что ли? Поверьте, господа, что вы, к удивлению вашему, узнали бы прекрасные вещи. Но обращусь лучше к нашей литературе: всё, что есть в ней истинно прекрасного, то всё взято из народа, начиная с смиренного, простодушного типа Белкина, созданного Пушкиным. У нас всё ведь от Пушкина. Поворот его к народу в столь раннюю пору его деятельности до того был беспримерен и удивителен, представлял для того времени до того неожиданное новое слово, что объяснить его можно лишь если не чудом, то необычайною великостью гения, которого мы, прибавлю к слову, до сих пор еще оценить не в силах. Не буду упоминать о чисто народных типах, появившихся в наше время, но вспомните Обломова, вспомните "Дворянское гнездо" Тургенева. Тут, конечно, не народ, но всё, что в этих типах Гончарова и Тургенева вековечного и прекрасного, - всё это от того, что они в них соприкоснулись с народом; это соприкосновение с народом придало им необычайные силы. Они заимствовали у него его простодушие, чистоту, кротость, широкость ума и незлобие, в противоположность всему изломанному, фальшивому, наносному и рабски заимствованному. Не дивитесь, что я заговорил вдруг об русской литературе. Но за литературой нашей именно та заслуга, что она, почти вся целиком, в лучших представителях своих и прежде всей нашей интеллигенции, заметьте себе это, преклонилась перед правдой народной, признала идеалы народные за действительно прекрасные. Впрочем, она принуждена была взять их себе в образец отчасти даже невольно. Право, тут, кажется, действовало скорее художественное чутье, чем добрая воля. Но об литературе пока довольно, да и заговорил я об ней по поводу лишь народа.

Вопрос о народе и о взгляде на него, о понимании его теперь у нас самый важный вопрос, в котором заключается всё наше будущее, даже, так сказать, самый практический вопрос наш теперь. И однако же, народ для нас всех - всё еще теория и продолжает стоять загадкой. Все мы, любители народа, смотрим на него как на теорию, и, кажется, ровно никто из нас не любит его таким, каким он есть в самом деле, а лишь таким, каким мы его каждый себе представили. И даже так, что если б народ русский оказался впоследствии не таким, каким мы каждый его представили, то, кажется, все мы, несмотря на всю любовь нашу к нему, тотчас бы отступились от него без всякого сожаления. Я говорю про всех, не исключая и славянофилов; те-то даже, может быть, пуще всех. Что до меня, то я не потаю моих убеждений, именно чтобы определить яснее дальнейшее направление, в котором пойдет мой "Дневник", во избежание недоумений, так что всякий уже будет знать заранее: стоит ли мне протягивать литературную руку или нет? Я думаю так: вряд ли мы столь хороши и прекрасны, чтоб могли поставить самих себя в идеал народу и потребовать от него, чтоб он стал непременно таким же, как мы. Не дивитесь вопросу, поставленному таким нелепым углом. Но вопрос этот у нас никогда иначе и не ставился: "Что лучше - мы или народ? Народу ли за нами или нам за народом?" - вот что теперь все говорят, из тех, кто хоть капельку не лишен мысли в голове и заботы по общему делу в сердце. А потому и я отвечу искренно: напротив, это мы должны преклониться перед народом и ждать от него всего, и мысли и образа; преклониться пред правдой народной и признать ее за правду, даже и в том ужасном случае, если она вышла бы отчасти и из Четьи-Минеи. Одним словом, мы должны склониться, как блудные дети, двести лет не бывшие дома, но воротившиеся, однако же, все-таки русскими, в чем, впрочем, великая наша заслуга. Но, с другой стороны, преклониться мы должны под одним лишь условием, и это sine qua non: чтоб народ и от нас принял многое из того, что мы принесли с собой. Не можем же мы совсем перед ним уничтожиться, и даже перед какой бы то ни было его правдой; наше пусть остается при нас, и мы не отдадим его ни за что на свете, даже, в крайнем случае, и за счастье соединения с народом. В противном случае пусть уж мы оба погибаем врознь. Да противного случая и не будет вовсе; я же совершенно убежден, что это нечто, что мы принесли с собой, существует действительно, - не мираж, а имеет и образ и форму, и вес. Тем не менее, опять повторяю, многое впереди загадка и до того, что даже страшно и ждать. Предсказывают, например, что цивилизация испортит народ: это будто бы такой ход дела, при котором, рядом с спасением и светом, вторгается столько ложного и фальшивого, столько тревоги и сквернейших привычек, что разве лишь в поколениях впереди, опять-таки, пожалуй, через двести лет, взрастут добрые семена, а детей наших и нас, может быть, ожидает что-нибудь ужасное. Так ли это по-вашему, господа? Назначено ли нашему народу непременно пройти еще новый фазис разврата и лжи, как прошли и мы его с прививкой цивилизации? (Я думаю, никто ведь не заспорит, что мы начали нашу цивилизацию прямо с разврата?) Я бы желал услышать на этот счет что-нибудь утешительнее. Я очень наклонен уверовать, что наш народ такая огромность, что в ней уничтожатся, сами собой, все новые мутные потоки, если только они откуда-нибудь выскочат и потекут. Вот на это давайте руку; давайте способствовать вместе, каждый "микроскопическим" своим действием, чтоб дело обошлось прямее и безошибочнее. Правда, мы сами-то не умеем тут ничего, а только "любим отечество", в средствах не согласимся и еще много раз поссоримся; но ведь если уж решено, что мы люди хорошие, то что бы там ни вышло, а ведь дело-то, под конец, наладится. Вот моя вера. Повторяю: тут двухсотлетняя отвычка от всякого дела и более ничего. Вот через эту-то отвычку мы и покончили наш "культурный период" тем, что повсеместно перестали понимать друг друга. Конечно, я говорю лишь о серьезных и искренних людях, - это они только не понимают друг друга; а спекулянты дело другое: те друг друга всегда понимали..."
(Ф.М. Достоевский "Дневник писателя" / 1876).

"ГЛАВА ВТОРАЯ I. МОЙ ПАРАДОКС
...Вновь сшибка с Европой (о, не война еще: до войны нам, то есть России, говорят, всё еще далеко), вновь на сцене бесконечный Восточный вопрос, вновь на русских смотрят в Европе недоверчиво... Но, однако, чего нам гоняться за доверчивостью Европы? Разве смотрела когда Европа на русских доверчиво, разве может она смотреть на нас когда-нибудь доверчиво и не враждебно? О, разумеется, когда-нибудь этот взгляд переменится, когда-нибудь и нас разглядит и раскусит Европа получше, и об этом когда-нибудь очень и очень стоит поговорить, но пока - пока мне пришел на ум как бы посторонний и боковой вопрос, и недавно я очень занят был его разрешением. Пусть со мной будет никто не согласен, но мне кажется, что я хоть отчасти, а прав.
Я сказал, что русских не любят в Европе. Что не любят - об этом, я думаю, никто не заспорит, но, между прочим, нас обвиняют в Европе, всех русских, почти поголовно, что мы страшные либералы, мало того - революционеры и всегда, с какою-то даже любовью, наклонны примкнуть скорее к разрушительным, чем к консервативным элементам Европы. За это смотрят на нас многие европейцы насмешливо и свысока - ненавистно: им не понятно, с чего это нам быть в чужом деле отрицателями, они положительно отнимают у нас право европейского отрицания - на том основании, что не признают нас принадлежащими к "цивилизации". Они видят в нас скорее варваров, шатающихся по Европе и радующихся, что что-нибудь и где-нибудь можно разрушить, - разрушить лишь для разрушения, для удовольствия лишь поглядеть, как всё это развалится, подобно орде дикарей, подобно гуннам, готовым нахлынуть на древний Рим и разрушить святыню, даже без всякого понятия о том, какую драгоценность они истребляют. Что русские действительно в большинстве своем заявили себя в Европе либералами, - это правда, и даже это странно. Задавал ли себе кто когда вопрос: почему это так? Почему чуть не девять десятых русских, во всё наше столетие, культурясь в Европе, всегда примыкали к тому слою европейцев, который был либерален, к "левой стороне", то есть всегда к той стороне, которая сама отрицала свою же культуру, свою же цивилизацию, более или менее конечно (то, что отрицает в цивилизации Тьер, и то, что отрицала в ней Парижская коммуна 71-го года, - чрезвычайно различно). Так же "более или менее" и так же многоразлично либеральны и русские в Европе, но всё же, однако, повторю это, они наклоннее европейцев примкнуть прямо к крайней левой с самого начала, чем витать сперва в нижних степенях либерализма, - одним словом, Тьеров из русских гораздо менее найдешь, чем коммунаров. И, заметьте, это вовсе не какие-нибудь подбитые ветром люди, но крайней мере - но всё одни подбитые ветром, а и имеющие даже и очень солидный и цивилизованный вид, иногда даже чуть не министры. Но виду-то этому европейцы и не верят: "Grattez le russe et vous verrez le tartare", - говорят они (поскоблите русского, и окажется татарин). Всё это, может быть, справедливо, но вот что мне пришло на ум: потому ли русский в общении своем с Европой примыкает, в большинстве своем, к крайней левой, что он татарин и любит разрушение, как дикий, или, может быть, двигают его другие причины, - вот вопрос!.. и согласитесь, что он довольно любопытен. Сшибки наши с Европой близятся к концу; роль прорубленного окна в Европу кончилась, и наступает что-то другое, должно наступить по крайней мере, и это теперь всяк сознает, кто хоть сколько-нибудь в состоянии мыслить. Одним словом, мы всё более и более начинаем чувствовать, что должны быть к чему-то готовы, к какой-то новой и уже гораздо более оригинальной встрече с Европой, чем было это доселе, - в Восточном ли вопросе это будет или в чем другом, кто это знает!.. А потому всякие подобные вопросы, изучения, даже догадки, даже парадоксы, и те могут быть любопытны хоть тем одним, что могут навести на мысль. А как же не любопытно такое явление, что те-то именно русские, которые наиболее считают себя европейцами, называются у нас "западниками", которые тщеславятся и гордятся этим прозвищем и до сих пор еще дразнят другую половину русских квасниками и зипунниками, - как же не любопытно, говорю я, что те-то скорее всех и примыкают к отрицателям цивилизации, к разрушителям ее, к "крайней левой", и что это вовсе никого в России не удивляет, даже вопроса никогда не составляло? Как же это не любопытно?
Я прямо скажу: у меня ответ составился, но я доказывать мою идею не буду, а лишь изложу ее слегка, попробую развить лишь факт. Да и нельзя доказывать уже по одному тому, что всего не докажешь.
Вот что мне кажется: не сказалась ли в этом факте (то есть в примыкании к крайней левой, а в сущности, к отрицателям Европы даже самых яростных наших западников), - не сказалась ли в этом протестующая русская душа, которой европейская культура была всегда, с самого Петра, ненавистна и во многом, слишком во многом, сказывалась чуждой русской душе? Я именно так думаю. О, конечно, этот протест происходил почти всё время бессознательно, но дорого то, что чутье русское не умирало: русская душа хоть и бессознательно, а протестовала именно во имя своего русизма, во имя своего русского и подавленного начала? Конечно, скажут, что тут нечему радоваться, если б и было так: "всё же отрицатель - гунн, варвар и татарин - отрицал не во имя чего-нибудь высшего, а во имя того, что сам был до того низок, что даже и в два века не мог разглядеть европейскую высоту".
Вот что несомненно скажут. Я согласен, что это вопрос, по на него-то я отвечать и не стану, а лишь объявлю голословно, что предположение о татарине отрицаю из всех сил. О, конечно, кто теперь из всех русских, и особенно когда всё прошло (потому что период этот и впрямь прошел), кто из всех даже русских будет спорить против дела Петрова, против прорубленного окошка, восставать на него и мечтать о древнем Московском царстве? Не в том вовсе и дело и не об том завел я мою речь, а об том, что как это всё ни было хорошо и полезно, то есть всё то, что мы в окошко увидели, но все-таки в нем было и столько дурного и вредного, что чутье русское не переставало этим возмущаться, не переставало протестовать (хотя до того заблудилось, что и само, в огромном большинстве, не понимало, что делало) и протестовало не от татарства своего, а и в самом деле, может быть, от того, что хранило в себе нечто высшее и лучшее, чем то, что видело в окошке... (Ну, разумеется, не против всего протестовало: мы получили множество прекрасных вещей и неблагодарными быть не желаем, ну, а уж против половины-то, по крайней мере, могло протестовать.)
Повторяю, всё это происходило чрезвычайно оригинально: именно самые ярые-то западники наши, именно борцы-то за реформу и становились в то же время отрицателями Европы, становились в ряды крайней левой... И что же: вышло так, что тем самым сами и обозначили себя самыми ревностными русскими, борцами за Русь и за русский дух, чему, конечно, если б им в свое время разъяснить это, - или рассмеялись бы, или ужаснулись. Сомнения нет, что они не сознавали в себе никакой высоты протеста, напротив, всё время, все два века отрицали свою высоту и не только высоту, но отрицали даже самое уважение к себе (были ведь и такие любители!) и до того, что тем дивили даже Европу; а выходит, что они-то вот и оказались настоящими русскими. Вот эту догадку мою я и называю моим парадоксом.

Белинский, например, страстно увлекавшийся по натуре своей человек, примкнул, чуть не из первых русских, прямо к европейским социалистам, отрицавшим уже весь порядок европейской цивилизации, а между тем у нас, в русской литературе, воевал с славянофилами до конца, по-видимому, совсем за противуположное. Как удивился бы он, если б те же славянофилы сказали ему тогда, что он-то и есть самый крайний боец за русскую правду, за русскую особь, за русское начало, именно за всё то, что он отрицал в России для Европы, считал басней, мало того: если б доказали ему, что в некотором смысле он-то и есть по-настоящему консерватор, - и именно потому, что в Европе он социалист и революционер? Да и в самом деле оно ведь почти так и было. Тут вышла одна великая ошибка с обеих сторон, и прежде всего та, что все эти тогдашние западники Россию смешали с Европой, приняли за Европу серьезно и - отрицая Европу и порядок ее, думали, что то же самое отрицание можно приложить и к России, тогда как Россия вовсе была не Европа, а только ходила в европейском мундире, но под мундиром было совсем другое существо. Разглядеть, что это не Европа, а другое существо, и приглашали славянофилы, прямо указывая, что западники уравнивают нечто непохожее и несоизмеримое и что заключение, которое пригодно для Европы, неприложимо вовсе к России, отчасти и потому уже, что всё то, чего они желают в Европе, - всё это давно уже есть в России, по крайней мере в зародыше и в возможности, и даже составляет сущность ее, только не в революционном виде, а в том, в каком и должны эти идеи всемирного человеческого обновления явиться: в виде божеской правды, в виде Христовой истины, которая когда-нибудь да осуществится же на земле и которая всецело сохраняется в православии. Они приглашали сперва поучиться России, а потом уже делать выводы; но учиться тогда нельзя было, да, по правде, и средств не было. Да и кто тогда мог что-нибудь знать о России? Славянофилы, конечно, знали во сто раз более западников (и это minimum), но и они действовали почти что ощупью, умозрительно и отвлеченно, опираясь более на чрезвычайное чутье свое. Научиться чему-нибудь стало возможным лишь в последнее двадцатилетие: но кто и теперь-то что-нибудь знает о России? Много-много, что начало положено изучению, а чуть явится вдруг важный вопрос - и все у нас тотчас же в разноголосицу. Ну вот, зачинается вновь теперь Восточный вопрос: ну, сознайтесь, много ли у нас, и кто именно - способны согласиться по этому вопросу на какое-нибудь одно общее решение? И это в таком важном, великом, в таком роковом и национальном нашем вопросе! Да что Восточный вопрос! Куда брать такие большие вопросы! Посмотрите на сотни, на тысячи наших внутренних и обыденных, текущих вопросов - и что за всеобщая шатость, что за неустановившийся взгляд, что за непривычка к делу! Вот Россию безлесят, помещики и мужики сводят лес с каким-то остервенением. Положительно можно сказать, что он идет за десятую долю цены, ибо - долго ли протянется предложение? Дети наши не успеют подрасти, как на рынке будет уже в десять раз меньше леса. Что же выйдет, - может быть гибель. А между тем, подите, попробуйте сказать что-нибудь о сокращении прав на истребление леса и что услышите? С одной стороны, государственная и национальная необходимость, а с другой - нарушение прав собственности, две идеи противуположные. Тотчас же явятся два лагеря, и неизвестно еще, к чему примкнет либеральное, всё решающее мнение. Да два ли, полно, лагеря? И дело станет надолго. Кто-то сострил в нынешнем либеральном духе, что нет худа без добра и что если и сведут весь русский лес, то всё же останется хоть та выгода, что окончательно уничтожится телесное наказание розгами, потому что волостным судам нечем уж будет пороть провинившихся мужиков и баб. Конечно, это утешение, но и этому как-то не верится: хоть не будет совсем леса, а на порку всегда хватит, из-за границы привозить станут. Вон жиды становятся помещиками, - и вот, повсеместно, кричат и пишут, что они умерщвляют почву России, что жид, затратив капитал на покупку поместья, тотчас же, чтобы воротить капитал и проценты, иссушает все силы и средства купленной земли. Но попробуйте сказать что-нибудь против этого - и тотчас же вам возопят о нарушении принципа экономической вольности и гражданской равноправности. Но какая же тут равноправность, если тут явный и талмудный Status in Statu прежде всего и на первом плане, если тут не только истощение почвы, но и грядущее истощение мужика нашего, который, освободясь от помещиков, несомненно и очень скоро попадет теперь, всей своей общиной, в гораздо худшее рабство и к гораздо худшим помещикам - к тем самым новым помещикам, которые уже высосали соки из западнорусского мужика, к тем самым, которые не только поместья и мужиков теперь закупают, но и мнение либеральное начали уже закупать и продолжают это весьма успешно. Почему это всё у нас? Почему такая нерешимость и несогласие на всякое решение, на какое бы ни было даже решение (и заметьте: ведь это правда)? По-моему, вовсе не от бездарности нашей и не от неспособности нашей к делу, а от продолжающегося нашего незнания России, ее сути и особи, ее смысла и духа, несмотря на то, что, сравнительно, со времен Белинского и славянофилов у нас уже прошло теперь двадцать лет школы. И даже вот что: в эти двадцать лет школы изучение России фактически даже очень продвинулось, а чутье русское, кажется, уменьшилось сравнительно с прежним. Что за причина? Но если славянофилов спасало тогда их русское чутье, то чутье это было и в Белинском, и даже так, что славянофилы могли бы счесть его своим самым лучшим другом. Повторяю, тут было великое недоразумение с обеих сторон. Недаром сказал Аполлон Григорьев, тоже говоривший иногда довольно чуткие вещи, что "если б Белинский прожил долее, то наверно бы примкнул к славянофилам". В этой фразе была мысль.

II. ВЫВОД ИЗ ПАРАДОКСА
Итак, скажут мне, вы утверждаете, что "всякий русский, обращаясь в европейского коммунара, тотчас же и тем самым становится русским консерватором"? Ну нет, это было бы уж слишком рискованно заключить. Я только хотел заметить, что в этой идее, даже и буквально взятой, есть капельку правды. Тут, главное, много бессознательного, а с моей стороны, может быть, слишком сильная вера в непрерывающееся русское чутье и в живучесть русского духа. Но пусть, пусть я и сам знаю, что тут парадокс, но вот что, однако, мне хотелось бы представить на вид в заключение: это тоже один факт и один вывод из факта.
Я сказал выше, что русские отличаются в Европе либерализмом и что, по крайней мере, девять десятых примыкает к левой, и к крайней левой, чуть только они соприкоснутся с Европой... На цифре я не настаиваю, может быть, их и не девять десятых, но настаиваю лишь на том, что либеральных русских даже несравненно больше, чем нелиберальных. Но есть и нелиберальные русские. Да, действительно есть и всегда были такие русские (имена многих из них известны), которые не только не отрицали европейской цивилизации, но, напротив, до того преклонялись перед нею, что уже теряли последнее русское чутье свое, теряли русскую личность свою, теряли язык свой, меняли родину и если не переходили в иностранные подданства, то, по крайней мере, оставались в Европе целыми поколениями. Но факт тот, что все этакие, в противуположность либеральным русским, в противуположность их атеизму и коммунарству, немедленно примыкали к правой, и крайней правой, и становились страшными и уже европейскими консерваторами.
Многие из них меняли свою веру и переходили в католицизм. Это ли уж но консерваторы, это ли уж не крайняя правая? Но позвольте: консерваторы в Европе и, напротив, совершенные отрицатели России. Они становились разрушителями России, врагами России! Итак, вот что значило перемолоться из русского в настоящего европейца, сделаться уже настоящим сыном цивилизации, - замечательный факт, полученный за двести лет опыта. Вывод тот, что русскому, ставшему действительным европейцем, нельзя не сделаться в то же время естественным врагом России. Того ли желали те, кто прорубал окно? Это ли имели в виду? Итак, получилось два типа цивилизованных русских: европеец Белинский, отрицавший в то же время Европу, оказался в высшей степени русским, несмотря на все провозглашенные им о России заблуждения, а коренной и древнейший русский князь Гагарин, став европейцем, нашел необходимым не только перейти в католичество, но уже прямо перескочить в иезуиты. Кто же, скажите теперь, из них больше друг России? Кто из них остался более русским? И не подтверждает ли этот второй пример (с крайней правой) мой первоначальный парадокс, состоящий в том, что русские европейские социалисты и коммунары - прежде всего не европейцы и кончат-таки тем, что станут опять коренными и славными русскими, когда рассеется недоумение и когда они выучатся России, и - второе, что русскому ни за что нельзя обратиться в европейца серьезного, оставаясь хоть сколько-нибудь русским, а коли так, то и Россия, стало быть, есть нечто совсем самостоятельное и особенное, на Европу совсем непохожее и само по себе серьезное. Да и сама Европа, может быть, вовсе несправедлива, осуждая русских и смеясь над ними за революционерство: мы, стало быть, революционеры не для разрушения только, там, где не строили, не как гунны и татары, а для чего-то другого, чего мы пока, правда, и сами не знаем (а те, кто знает, те про себя таят). Одним словом, мы - революционеры, так сказать, по собственной какой-то необходимости, так сказать, даже из консерватизма... Но всё это переходное, всё это, как я сказал уже, постороннее и боковое, а теперь на сцене вечно неразрешимый Восточный вопрос..." (Ф.М. Достоевский "Дневник писателя" / 1876).

Вот, "парадокс Достоевского", исходя из которого нам открывается с иной стороны "феномен Белинского"...

Но, с другой стороны, есть и еще парадоксальный взгляд Достоевского на "либеральные течения и движения" в России, те "либеральные течения", в водоворот которых были увлечены и В.Г.Белинский, и И.С.Тургенев, и, как ни странно, был увлечен сам Достоевский, ибо только так - из глубины мысли, чувств, стремлений и проекций - и можно было понять и осмыслить суть "либерализма" в России, "либерализма", который тесно связан с социалистами и в целом с атеизмом (в целом деятельность И.С.Тургенева и его роман "Отцы и дети")...

Итак, другой взгляд Достоевского, просветляющий темные стороны вековой полемики между Белинским и Гоголем:

"ГЛАВА ВТОРАЯ
I. ПРИМИРИТЕЛЬНАЯ МЕЧТА ВНЕ НАУКИ

И прежде всего выставляю самое спорное и самое щекотливое положение и с него начинаю:
"Всякий великий народ верит и должен верить, если только хочет быть долго жив, что в нем-то, и только в нем одном, и заключается спасение мира, что живет он на то, чтоб стоять во главе народов, приобщить их всех к себе воедино и вести их, в согласном хоре, к окончательной цели, всем им предназначенной".

Я утверждаю, что так было со всеми великими нациями мира, древнейшими и новейшими, что только эта лишь вера и возвышала их до возможности, каждую, иметь, в свои сроки, огромное мировое влияние на судьбы человечества. Так, бесспорно, было с древним Римом, так потом было с Римом в католическое время его существования. Когда католическую идею его унаследовала Франция, то то же самое сталось и с Францией, и, в продолжение почти двух веков, Франция, вплоть до самого недавнего погрома и уныния своего, всё время и бесспорно - считала себя во главе мира, по крайней мере нравственно, а временами и политически, предводительницей хода его и указательницей его будущего. Но о том же мечтала всегда и Германия, выставившая против мировой католической идеи и ее авторитета знаменем своим протестантизм и бесконечную свободу совести и исследования. Повторяю, то же бывает и со всеми великими нациями, более или менее, в зените развития их. Мне скажут, что всё это неверно, что это ошибка, и укажут, например, на собственное сознание этих же самых народов, на сознание их ученых и мыслителей, писавших именно о совокупном значении европейских наций, участвовавших купно в создании и завершении европейской цивилизация, и я, разумеется, отрицать такого сознания не буду. Но не говоря уже о том, что такие окончательные выводы сознания и вообще составляют как бы уже конец живой жизни народов, укажу хотя бы лишь на то, что самые-то эти мыслители и сознаватели, как бы там ни писали о мировой гармонии наций, всё же, в то же самое время, и чаще всего, непосредственным, живым и искренним чувством продолжали веровать, точь-в-точь как и массы народа их, что в этом хоре наций, составляющих мировую гармонию и выработанную уже сообща цивилизацию, - они (то есть французы, например) и есть голова всего единения, самые передовые, те самые, которым предназначено вести, а те только следуют за ними. Что они, положим, если и позаимствуют у тех народов что-нибудь, то всё же немножко; но зато те народы, напротив, возьмут у них всё, всё главнейшее, и только их духом и их идеей жить могут, да и не могут иначе сделать, как сопри-частиться их духу в конце концов и слиться с ним рано иди поздно. Вот и в теперешней Франции, уже унылой и раздробленной духовно, есть и теперь еще одна из таких идей, представляющая новый, но, по-нашему, совершенно естественный фазис ее же прежней мировой католической идеи и развитие ее, и чуть не половина французов верит и теперь, что в ней-то и кроется спасение, не только их, но и мира, - это именно их французский социализм. Идея эта, то есть ихний социализм, конечно, ложная и отчаянная, но не в качестве ее теперь дело, а в том, что она теперь существует, живет живой жизнью и что в исповедующих ее нет сомнения и уныния, как в остальной огромной части Франции. С другой стороны, взгляните на каждого почти англичанина, высшего или низшего типа, лорда или работника, ученого или необразованного, и вы убедитесь, что каждый англичанин прежде всего старается быть англичанином, сохраниться в виде англичанина во всех фазисах своей жизни, частной и общественной, политической и общечеловеческой, и даже любить человечество старается не иначе, как в виде англичанина. Мне скажут, что если б даже и так, если б и было всё это как я утверждаю, то все-таки такое самообольщение и самомнение было бы даже унизительно для тех великих народов, умалило бы значение их эгоизмом, нелепым шовинизмом, и не то чтобы придало им жизненной силы, а, напротив, повредило бы и растлило бы их жизнь в самом начале. Скажут, что подобные безумные и гордые идеи достойны не подражания, а, напротив, искоренения светом разума, уничтожающего предрассудки. Положим, что с одной стороны это очень правда; но всё же тут надо непременно посмотреть и с другой стороны, и тогда выйдет не только не унизительно, а даже совсем напротив. Что в том, что не живший еще юноша мечтает про себя со временем стать героем? Поверьте, что такие, пожалуй, гордые и заносчивые мечты могут быть гораздо живительнее и полезнее этому юноше, чем иное благоразумие того отрока, который уже в шестнадцать лет верит премудрому правилу, что "счастье лучше богатырства". Поверьте, что жизнь этого юноши даже после прожитых уже бедствий и неудач, в целом, будет все-таки краше, чем успокоенная жизнь мудрого товарища детства его, хотя бы тому всю жизнь суждено было сидеть на бархате. Такая вера в себя не безнравственна и вовсе не пошлое самохвальство. Так точно и в народах: пусть есть народы благоразумные, честные и умеренные, спокойные, без всяких порывов, торговцы и кораблестроители, живущие богато и с чрезвычайною опрятностью; ну и бог с ними, всё же далеко они не пойдут; это непременно выйдет средина, которая ничем не сослужит человечеству: этой энергии в них нет, великого самомнения этого в них нет, трех этих шевелящихся китов под ними нет, на которых стоят все великие народы. Вера в то, что хочешь и можешь сказать последнее слово миру, что обновишь наконец его избытком живой силы своей, вера в святость своих идеалов, вера в силу своей любви и жажды служения человечеству, - нет, такая вера есть залог самой высшей жизни наций, и только ею они и принесут всю ту пользу человечеству, которую предназначено им принести, всю ту часть жизненной силы своей и органической идеи своей, которую предназначено им самой природой, при создании их, уделить в наследство грядущему человечеству. Только сильная такой верой нация и имеет право на высшую жизнь. Древний легендарный рыцарь верил, что пред ним падут все препятствия, все призраки и чудовища и что он победит всё и всех и всего достигнет, если только верно сохранит свой обет "справедливости, целомудрия и нищеты". Вы скажете, что всё это легенды и песни, которым может верить один Дон-Кихот, и что совсем не таковы законы действительной жизни нации. Ну, так я вас, господа, нарочно поймаю и уличу, что и вы такие же Дон-Кихоты, что у вас самих есть такая же идея, которой вы верите и через которую хотите обновить человечество!

В самом деле, чему вы верите? Вы верите (да и я с вами) в общечеловечность, то есть в то, что падут когда-нибудь, перед светом разума и сознания, естественные преграды и предрассудки, разделяющие до сих пор свободное общение наций эгоизмом национальных требований, и что тогда только народы заживут одним духом и ладом, как братья, разумно и любовно стремясь к общей гармонии. Что ж, господа, что может быть выше и святее этой веры вашей? И главное ведь то, что веры этой вы нигде в мире более не найдете, ни у какого, например, народа в Европе, где личности наций чрезвычайно резко очерчены, где если есть эта вера, то не иначе как на степени какого-нибудь еще умозрительного только сознания, положим, пылкого и пламенного, но всё же не более как кабинетного. А у вас, господа. то есть не то что у вас, а у нас, у нас всех, русских, - эта вера есть вера всеобщая, живая, главнейшая; все у нас этому верят и сознательно и просто, и в интеллигентном мире и живым чутьем в простом народе, которому и религия его повелевает этому самому верить. Да, господа, вы думали, что вы только одни "общечеловеки" из всей интеллигенции русской, а остальные только славянофилы да националисты? Так вот нет же: славянофилы-то и националисты верят точь-в-точь тому же самому, как и вы, да еще крепче вашего!

Возьму только одних славянофилов: ведь что провозглашали они устами своих передовых деятелей, основателей и представителей своего учения? Они прямо, в ясных и точных выводах, заявляли, что Россия, вкупе со славянством и во главе его, скажет величайшее слово всему миру, которое тот когда-либо слышал, и что это слово именно будет заветом общечеловеческого единения, и уже не в духе личного эгоизма, которым люди и нации искусственно и неестественно единятся теперь в своей цивилизации, из борьбы за существование, положительной наукой определяя свободному духу нравственные границы, в то же время роя друг другу ямы, произнося друг на друга ложь, хулу и клевету. Идеалом славянофилов было единение в духе истинной широкой любви, без лжи и материализма и на основании личного великодушного примера, который предназначено дать собою русскому народу во главе свободного всеславянского единения Европе. Вы скажете мне, что вы вовсе не тому верите, что всё это кабинетные умозрения. Но дело тут вовсе не в вопросе: как кто верует, а в том, что все у нас, несмотря на всю разноголосицу, всё же сходятся и сводятся к этой одной окончательной общей мысли общечеловеческого единения. Это факт, не подлежащий сомнению и сам в себе удивительный, потому что, на степени такой живой и главнейшей потребности, этого чувства нет еще нигде ни в одном народе. Но если так, то вот и у нас, стало быть, у нас всех, есть твердая и определенная национальная идея; именно национальная. Следовательно, если национальная идея русская есть, в конце концов, лишь всемирное общечеловеческое единение, то, значит, вся наша выгода в том, чтобы всем, прекратив все раздоры до времени, стать поскорее русскими и национальными. Всё спасение наше лишь в том, чтоб не спорить заранее о том, как осуществится эта идея и в какой форме, в вашей или в нашей, а в том, чтоб из кабинета всем вместе перейти прямо к делу. Но вот тут-то и пункт.

II. МЫ В ЕВРОПЕ ЛИШЬ СТРЮЦКИЕ

Ведь вы как переходили к делу? Вы ведь давно начали, очень давно, но что, однако, вы сделали для общечеловечности, то есть для торжества вашей идеи? Вы начали с бесцельного скитальчества по Европе при алчном желании переродиться в европейцев, хотя бы по виду только. Целое восемнадцатое столетие мы только и делали, что пока лишь вид перенимали. Мы нагоняли на себя европейские вкусы, мы даже ели всякую пакость, стараясь не морщиться: "Вот, дескать, какой я англичанин, ничего без кайенского перцу есть не могу". Вы думаете, я издеваюсь? Ничуть. Я слишком понимаю, что иначе и нельзя было начать. Еще до Петра, при московских еще царях и патриархах, один тогдашний молодой московский франт, из передовых, надел французский костюм и к боку прицепил европейскую шпагу. Мы именно должны были начать с презрения к своему и к своим, и если пробыли целые два века на этой точке, не двигаясь ни взад ни вперед, то, вероятно, таков уж был наш срок от природы. Правда, мы и двигались: презрение к своему и к своим всё более и более возрастало, особенно когда мы посерьезнее начали понимать Европу. В Европе нас, впрочем, никогда не смущали резкие разъединения национальностей и резко определившиеся типы народных характеров. Мы с того и начали, что прямо "сняли все противуположности" и получили общечеловеческий тип "европейца" - то есть с самого начала подметили общее, всех их связующее, - это очень характерно. Затем, с течением времени поумнев еще более, мы прямо ухватились за цивилизацию и тотчас же уверовали, слепо и преданно, что в ней-то и заключается то "всеобщее", которому предназначено соединить человечество воедино. Даже европейцы удивлялись, глядя на нас, на чужих и пришельцев, этой восторженной вере нашей, тем более что сами они, увы, стали уж и тогда помаленьку терять эту веру в себя. Мы с восторгом встретили пришествие Руссо и Вольтера, мы с путешествующим Карамзиным умилительно радовались созванию "Национальных Штатов" в 89 году, и если мы и приходили потом в отчаяние, в конце первой четверти уже нынешнего века, вместе с передовыми европейцами над их погибшими мечтами и разбитыми идеалами, то веры нашей все-таки не потеряли и даже самих европейцев утешали. Даже самые "белые" из русских у себя в отечестве становились в Европе тотчас же "красными" -чрезвычайно характерная тоже черта. Затем, в половине текущего столетия, некоторые из нас удостоились приобщиться к французскому социализму и приняли его, без малейших колебаний, за конечное разрешение всечеловеческого единения, то есть за достижение всей увлекавшей нас доселе мечты нашей. Таким образом, за достижение цели мы приняли то, что составляло верх эгоизма, верх бесчеловечия, верх экономической бестолковщины и безурядицы, верх клеветы на природу человеческую, верх уничтожения всякой свободы людей, но это нас не смущало нисколько. Напротив, видя грустное недоумение иных глубоких европейских мыслителей, мы с совершенною развязностью немедленно обозвали их подлецами и тупицами. Мы вполне поверили, да и теперь еще верим, что положительная наука вполне способна определить нравственные границы между личностями единиц и наций (как будто наука, - если б и могла это она сделать, - может открыть эти тайны раньше завершения опыта, то есть раньше завершения всех судеб человека на земле). Наши помещики продавали своих крепостных крестьян и ехали в Париж издавать социальные журналы, а наши Рудины умирали на баррикадах. Тем временем мы до того уже оторвались от своей земли русской, что уже утратили всякое понятие о том, до какой степени такое учение рознится с душой народа русского. Впрочем, русский народный характер мы не только считали ни во что, но и не признавали в народе никакого характера. Мы забыли и думать о нем и с полным деспотическим спокойствием были убеждены (не ставя и вопроса), что народ наш тотчас примет всё, что мы ему укажем, то есть в сущности прикажем. На этот счет у нас всегда ходило несколько смешнейших анекдотов о народе. Наши общечеловеки пребыли к своему народу вполне помещиками, и даже после крестьянской реформы.

И чего же мы достигли? Результатов странных: главное, все на нас в Европе смотрят с насмешкой, а на лучших и бесспорно умных русских в Европе смотрят с высокомерным снисхождением. Не спасала их от этого высокомерного снисхождения даже и самая эмиграция из России, то есть уже политическая эмиграция и полнейшее от России отречение. Не хотели европейцы нас почесть за своих ни за что, ни за какие жертвы и ни в каком случае: Grattez, дескать, lе гussе еt vouz vеггеz lе tartаге,(3) и так и доселе. Мы у них в пословицу вошли. И чем больше мы им в угоду презирали нашу национальность, тем более они презирали нас самих. Мы виляли пред ними, мы подобострастно исповедовали им наши "европейские" взгляды и убеждения, а они свысока нас не слушали и обыкновенно прибавляли с учтивой усмешкой, как бы желая поскорее отвязаться, что мы это всё у них "не так поняли". Они именно удивлялись тому, как это мы, будучи такими татарами (les tartares), никак не можем стать русскими; мы же никогда не могли растолковать им, что мы хотим быть не русскими, а общечеловеками. Правда, в последнее время они что-то даже поняли. Они поняли, что мы чего-то хотим, чего-то им страшного и опасного; поняли, что нас много, восемьдесят миллионов, что мы знаем и понимаем все европейские идеи, а что они наших русских идей не знают, а если и узнают, то не поймут; что мы говорим на всех языках, а что они говорят лишь на одних своих, - ну и многое еще они стали смекать и подозревать. Кончилось тем, что они прямо обозвали нас врагами и будущими сокрушителями европейской цивилизации. Вот как они поняли нашу страстную цель стать общечеловеками!

А между тем нам от Европы никак нельзя отказаться. Европа нам второе отечество, - я первый страстно исповедую это и всегда исповедовал. Европа нам почти так же всем дорога, как Россия; в ней всё Афетово племя, а наша идея - объединение всех наций этого племени, и даже дальше, гораздо дальше, до Сима и Хама. Как же быть?

Стать русскими во-первых и прежде всего. Если общечеловечность есть идея национальная русская, то прежде всего надо каждому стать русским, то есть самим собой, и тогда с первого шагу всё изменится. Стать русским значит перестать презирать народ свой. И как только европеец увидит, что мы начали уважать народ наш и национальность нашу, так тотчас же начнет и он нас самих уважать. И действительно: чем сильнее и самостоятельнее развились бы мы в национальном духе нашем, тем сильнее и ближе отозвались бы европейской душе и, породнившись с нею, стали бы тотчас ей понятнее. Тогда не отвертывались бы от нас высокомерно, а выслушивали бы нас. Мы и на вид тогда станем совсем другие. Став самими собой, мы получим наконец облик человеческий, а не обезьяний. Мы получим вид свободного существа, а не раба, не лакея, не Потугина; нас сочтут тогда за людей, а не за международную обшмыгу, не за стрюцких европеизма, либерализма и социализма. Мы и говорить будем с ними умнее теперешнего, потому что в народе нашем и в духе его отыщем новые слова, которые уж непременно станут европейцам понятнее. Да и сами мы поймем тогда, что многое из того, что мы презирали в народе нашем, есть не тьма, а именно свет, не глупость, а именно ум, а поняв это, мы непременно произнесем в Европе такое слово, которого там еще не слыхали. Мы убедимся тогда, что настоящее социальное слово несет в себе не кто иной, как народ наш, что в идее его, в духе его заключается живая потребность всеединения человеческого, всеединения уже с полным уважением к национальным личностям и к сохранению их, к сохранению полной свободы людей и с указанием, в чем именно эта свобода и заключается, - единение любви, гарантированное уже делом, живым примером, потребностью на деле истинного братства, а не гильотиной, не миллионами отрубленных голов...
А впрочем, неужели и впрямь я хотел кого убедить. Это была шутка. Но - слаб человек: авось прочтет кто-нибудь из подростков, из юного поколения...

III. СТАРИНА О "ПЕТРАШЕВЦАХ"

В настоящую минуту, как всем известно, производится суд над участниками в казанской истории 6-го декабря. О ходе процесса мои читатели, вероятно, уже знают из газет. Но в одной газете меня поразило одно замечание о бывших когда-то петрашевцах - известном преступном обществе в конце сороковых годов, в котором и мне привелось участвовать, за что я и заплатил десятилетней ссылкой в Сибирь и четырехлетней каторгой. Замечание это сделала "Петербургская газета" в горячей передовой статье о казанской истории. Между прочим, в статье этой выписаны были из сочинения г-на Стронина "Политика как наука" несколько превосходных строк, которые я приведу здесь целиком. Это совет молодежи, идущей "в народ":

"Вместо того, чтоб идти в народ, пользуйтесь случаем, он сам придет к вам. У вас есть прислуга, есть кухарка, есть горничная, кучер, лакей, дворник. Если вам хочется быть демократом, посадите их с собою за свой стол, за свой чай, введите их в семейную жизнь вашу. Вместо того, чтобы говорить им, что нет бога и что есть прокламация, как начинает поучать всякий глупый либерал, скажите им лучше, что есть сложение и вычитание, что есть грамота и азбука. А между тем будьте с вашими учениками честны, внимательны, серьезны и не фамильярны, и вообще подайте пример добрых или по крайней мере лучших нравов".

Теперь собственно о петрашевцах. Вот что говорит автор передовой статьи:

"Другая мысль, на которую невольно наводит "казанская история", представляет в общественном сознании еще более утешительную сторону, а именно, что герои всех подобных печальных историй раз от раза становятся всё мизернее, незанимательнее даже для пылких умов. Когда-то, 50 лет назад, субъектами политических преступлений в России были люди, выходившие из среды высшего, интеллигентного общества (декабристы); в годах тип русского политического преступника значительно стал мельче ("петрашевцы"); в начале 60 годов он уже измельчал до так называемого мыслящего пролетариата ("чернышевцы"); в начале 70 годов он пал до неразвитых, школьных недоучек и низкопробных нигилистов ("нечаевцы"); в долгушинской истории на поприще пропагандистов фигурирует уже полуграмотный сброд; наконец, в "казанской истории" остается не только еще полуграмотный сброд, но с большим оттенком еврейского элемента и фабричного забулдыги. Такое постепенное мельчание лучшее доказательство, что преступная политическая пропаганда после всех либеральных реформ нынешнего царствования никак уже не может рассчитывать на увлечение ею со стороны сколько-нибудь развитых элементов общества, а на народную массу она тем менее может влиять, потому что народная масса показала, как она встречает своих непрошенных пророков..."

Мысль автора о ничтожности у нас революционной пропаганды без сомнения верная, хотя и выражена неясно; тут многое надо было гораздо точнее определить ради пользы дела. Но я замечу лишь о петрашевцах, что вряд ли прав автор, указывая на их примере об измельчании политического преступника сравнительно с декабристами. Прибавлю, что мысль эту об "измельчании" я уже давно слышал; она не раз уже повторялась в печати, вот почему я и останавливаюсь на ней теперь, повстречав ее кстати. По-моему, коренное изменение типа политического преступника произошло у нас лишь за последние двадцать лет; но петрашевцы были совершенно еще одного типа с декабристами, по крайней мере по тем существенным признакам типа, на которые указывает сам автор статьи. Автор говорит, что декабристы были люди, "выходившие из среды высшего интеллигентного общества". Но чем же иным были петрашевцы? В составе декабристов действительно, может быть, было более лиц в связях с высшим и богатейшим обществом; но ведь декабристов было и несравненно более числом, чем петрашевцев, между которыми было тоже немало лиц в связях и в родстве с лучшим обществом, а вместе с тем и богатых. К тому же высшее общество нисколько ведь не сочувствовало замыслу декабристов и в нем не участвовало даже и косвенно, так что с этой стороны не могло им придать никакого особого значения. Тип декабристов был более военный, чем у петрашевцев, но военных было довольно и между петрашевцами. Одним словом, я не знаю, в чем видит различие автор. И те и другие принадлежали бесспорно совершенно к одному и тому же господскому, "барскому", так сказать, обществу, и в этой характерной черте тогдашнего типа политических преступников, то есть декабристов и петрашевцев, решительно не было никакого различия. Если же между петрашевцами и было несколько разночинцев (крайне немного), то лишь в качестве людей образованных, и в этом качестве они могли явиться и у декабристов. Вообще же говоря, мещане и разночинцы не могли быть ни у декабристов, ни у петрашевцев в значительном числе, но лишь потому, что они тогда и не являлись в числе. Что же до "интеллигентности" как высшего качества декабристов над петрашевцами, то в этом автор совсем уже ошибся: общество декабристов состояло из людей, несравненно менее образованных, чем петрашевцы. Между петрашевцами были, в большинстве, люди, вышедшие из самых высших учебных заведений - из университетов, из Александровского лицея, из Училища правоведения и из самых высших специальных заведений. Было много преподающих и специально занимающихся наукой. Впоследствии, после помилования их, многие из них заявили себя весьма заметно, и если брать всех петрашевцев, то есть не одних сосланных в Сибирь, а и наказанных в России ссылкой по крепостям и на Кавказе, или удалением на службу в отдаленные города, или, наконец, просто оставшихся под надзором, то весьма и весьма многие из них заявили себя потом с большою честью в науке, как профессора, как естествоиспытатели, как секретари ученых обществ, как авторы замечательных ученых сочинений, как издатели журналов, как весьма заметные беллетристы, поэты и вообще как полезные и интеллигентные деятели. Повторяю, по отношению к образованию петрашевцы представляли тип высший перед декабристами.

Разумеется, наблюдателям об "измельчании" типа многое могло представиться неверно и потому еще, что петрашевцы были несравненно малочисленнее декабристов, существовали самый короткий срок и заключали в составе своем в большинстве людей более молодых, чем декабристы.

Чтоб заключить, скажу, что вообще тип русского революционера, во всё наше столетие, представляет собою лишь наияснейшее указание, до какой степени наше передовое, интеллигентное общество разорвано с народом, забыло его истинные нужды и потребности, не хочет даже и знать их и, вместо того, чтоб действительно озаботиться облегчением народа, предлагает ему средства, в высшей степени несогласные с его духом и с естественным складом его жизни и которых он совсем не может принять, если бы даже и понял их. Революционеры наши говорят не то и не про то, и это целое уже столетие. Ныне же, от многих и сложных причин, о которых мы непременно скажем слово в одном из будущих выпусков "Дневника", - ныне получился тип русского революционера до того уже отличный от народа, что оба они друг друга уже совсем, окончательно не понимают: народ ровно ничего не понимает из того, чего те хотят, а те до такой степени раззнакомились с народом, что даже и не подозревают своего с ним разрыва (как всё же подозревали, например, петрашевцы), напротив, не только прямо идут к народу с самыми странными словами, но и в твердой, блаженнейшей уверенности, что их непременно поймет народ. Эта каша может кончиться лишь сама собою, но тогда только, когда восполнится и заключится цикл нашего европейничанья и мы все воротимся на родную почву всецело.

С реформами нынешнего царствования естественно началось изучение и познание нужд народных уже деятельно, в живой жизни, а не закрыто и отвлеченно, как прежде. Таким образом получается новый, еще неслыханный слой русской интеллигенции, уже понимающей народ и почву свою. Новый слой этот нарастает и укрепляется всё шире и тверже, и это несомненно. На этих-то новых людей и вся надежда наша..." (Ф.М. Достоевский "Дневник писателя" / 1877).

Из тетрадей Достоевского нам с очевидностью открывается проблема векового Вопроса, как Вопроса о полемике Белинского и Гоголя. Но также очевидно, что сей Вопрос не из серии простичковых, но есть наисложнейший Вопрос, как вопрос не только времен уже минувших, но и как Вопрос, глубоко затрагивающий наши времена века 21-го, существования в настоящем и осмысления пути России, т.е. того, что неизбежно касается образа грядущей России.
Теперь же нам предстоит рассмотреть вековой Вопрос, исходя из взгляда сквозь времена, чтобы глубже и яснее понять проблематику вековой полемики Белинского и Гоголя...


                4. Вопросы века. Взгляд сквозь времена.

Вот, например, замечательное исследование Г.И. Чулкова о Достоевском:

"Георгий Чулков.
ПОСЛЕДНЕЕ СЛОВО ДОСТОЕВСКОГО О БЕЛИНСКОМ.
   
   Литературные имена и духовные силы Достоевского и Белинского так несоизмеримы, что, сопоставляя их, приходится объяснять, почему собственно понадобилось обсуждать именно эту тему. В самом деле стоит ли заниматься ею, особенно теперь, когда гений Достоевского занял подобающее ему место в культуре всемирной? Этот на первый взгляд весьма основательный вопрос падает, однако, если мы припомним, что сам Достоевский придавал Белинскому значение немалое. Очевидно, что в этом человеке было нечто, занимавшее мысль и воображение художника.
   Мнения Достоевского о Белинском противоречивы и как будто пристрастны, но то постоянство, с каким Достоевский возвращается в течение всей своей жизни к личности Белинского воистину удивительно.
   Юношеские письма Достоевского к брату пестрят именем Белинского и впоследствии мы везде и всюду находим у него упоминания о человеке его поразившем.
   В 1848 году, когда Белинского уже не было в живых, Достоевский читает среди петрашевцев его знаменитое "письмо к Гоголю", последствием чего был его арест, эшафот и каторга. Обстоятельные показания, данные Достоевским следственной комиссии, все наполнены отзывами о Белинском. Стараясь, отклонить от себя обвинение в идейной солидарности с Белинским, он считает, однако, своим долгом не хулить памяти покойного: ,,Это был превосходный человек, как человек",-- пишет Достоевский. В романе "Униженные и оскорбленные" в 1861 году он с трогательным сочувствием вспоминает о Белинском. Об этом сочувствии свидетельствует также его письмо к вдове покойного Белинского в 1863 году.
   За два года до того в журнале "Время" в статье ,,Г-бов и вопрос об искусстве" Достоевский говорит о "блестящей" критической деятельности Белинского, и даже в объявлении на этот журнал мы находим лестные для него строки.
   В "Дневнике писателя" Достоевский неоднократно говорит о Белинском то сочувственно, то иронически, то гневно. Мы видим, как Достоевский колеблется в оценке этого характера и личности. По поводу мысли Аполлона Григорьева, что Белинский, живи он дольше, стал бы непременно славянофилом, Достоевский высказывался не раз -- и при том явно себе противоречил. Так в объявлении на журнал "Время" 1862 года Достоевский писал: "Если б Белинский прожил еще год, он бы сделался славянофилом, т. е. попал бы из огня в полымя; ему ничего не оставалось более; да сверх того, он не боялся в развитии своей мысли, никакого полымя. Слишком уж много любил человек". В том же смысле Достоевский высказывался в "Дн. пис." за 1876 г. в статье "Мой парадокс": "Но если славянофилов спасало тогда их русское чутье, то чутье это было и в Белинском, и даже так, что славянофилы могли бы счесть его своим лучшим другом. Повторяю, тут было великое недоразумение с обеих сторон. Недаром сказал Аполлон Григорьев, тоже говоривший иногда довольно чуткие вещи, что если б Белинский прожил долее, то наверно бы примкнул к славянофилам. В этой фразе была мысль". (Соч. изд. Просвещ. стр. 217).
   А между тем 11/23 декабря 1868 г. Достоевский писал А. Н. Майкову совершенно иное: "Никогда не поверю словам покойного Аполлона Григорьева, что Белинский кончил бы славянофильством. Не Белинскому кончать было этим. Это было только... и больше ничего. Большой поэт в свое время; но развиваться далее не мог. Он кончил бы тем, что состоял бы у какой-нибудь здешней М-м Геп адъютантом по женскому вопросу на митингах и разучился бы говорить по-русски, не выучившись все-таки по-немецки". (Биогр., 1883, стр. 201).
   Буквально то же самое писал Достоевский в "Дневнике Писателя" за 1873 год: "О, напрасно писали потом, что Белинский, если б прожил дольше, примкнул бы к славянофильству. Никогда бы не кончил он славянофильством. Белинский может, быть, кончил бы эмиграцией, если бы прожил доныне и если бы удалось ему эмигрировать, и скитался бы теперь маленьким и восторженным старичком с прежнею теплою верою, не допускающей ни малейших сомнений, где-нибудь по конгрессам Германии и Швейцарии, или примкнул бы адъютантом к какой-нибудь немецкой м-м Геп, на побегушках по какому-нибудь женскому вопросу". (Соч. 161).
   Такие противоречия в оценках Достоевского неслучайны. Он судил Белинского в разных планах -- то как частного человека, то как характер, то как "явление русской жизни", то как религиозный тип... Вот почему у Достоевского можно найти все оттенки сочувствия и ненависти к этому человеку. Достоевский никогда не лгал. Он всегда был искренен. Он только умел видеть вещи и души в разных аспектах. Вот почему он то пишет в 1871 г. свое известное страстное письмо к Страхову, предавая Белинского анафеме, то, спустя пять лет, вспоминает о своей встрече с Белинским с восхищением и любовью.
   Эти сочувственные страницы, написанные в 1877 году, оказывается, не последнее, однако, суждение Достоевского о Белинском. Последнее слово художника о личности Белинского относится к 1879 году. Его мы находим в романе "Братья Карамазовы". Здесь Достоевский снова возвращается к той теме, которая занимает его в "Дневнике Писателя" за 1873 год в статье "Старые люди", в знаменитом письме к Страхову, к той теме, которой, между прочим, по замыслу Достоевского, касается в "Бесах"1 Степан Трофимович: ,,Я помню писателя Д. (Достоевского), тогда еще почти юношу--рассказывает Верховенский. -- Белинский обращал его в атеизм и на возражения Д.. защищавшего Христа, ругал Христа". (См. Полн. Собр. Соч. Достоевского, VIII, 606, 610, 614. Изд. 6-е, СПБ. 1905.)
   Вот в этом факте и заключается, как мы увидим, сущность внутреннего конфликта между Достоевским и Белинским. Об этом как раз последнее слово Достоевского.
      
I   
   Небольшой этюд, который я решаюсь предложить вниманию читателей, представляет собою анализ одного диалогического фрагмента из романа "Братья Карамазовы".
   Занимающий нас диалог находится в десятой книге четвертой части романа -- в главе "Мальчики". Разговаривает Алеша Карамазов и Коля Красоткин. Я позволю себе напомнить фрагменты этого диалога.
   -- "Я давно научился уважать в вас редкое существо,-- пробормотал опять Коля, сбиваясь и путаясь. -- Я слышал, вы мистик и были в монастыре. Я знаю, что вы мистик, но... это меня не остановило. Прикосновение к действительности вас излечит... С натурами, как вы, не бывает иначе.
   -- Что вы называете мистиком? От чего излечит? -- удивился немного Алеша.
   -- Ну, там бог и прочее.
   -- Как, да разве вы в бога не веруете?
   -- Напротив, я ничего не имею против бога. Конечно, бог есть только гипотеза... но... я признаю, что он нужен, для порядка... для мирового порядка и так далее... и если б его не было, то надо бы его выдумать, -- прибавил Коля, начиная краснеть"...
   -- "Я, признаюсь, терпеть не могу вступать во все эти препирания, -- отрезал он, -- можно ведь и не веруя в бога любить человечество, как вы думаете? Вольтер же не веровал в бога, а любил человечество"...
   -- "Вольтер в бога верил, но, кажется, мало, и, кажется, мало любил и человечество, -- тихо, сдержанно и совершенно натурально произнес Алеша, как бы разговаривая с себе равным по летам: или даже со старшим летами человеком"... -- "А вы разве читали Вольтера? -- заключил Алеша".
   --"Нет, не то чтобы читал... Я, впрочем, Кандида читал в русском переводе... в старом, уродливом переводе смешном"...
   -- "И поняли?"
   --"О, да, все... то-есть... почему же вы думаете, что я бы не понял? Там, конечно, много сальностей... Я, конечно, в состоянии понять, что это роман философский, и написан, чтобы провести идею... -- запутался уже совсем Коля. -- Я социалист, Карамазов, я неисправимый социалист, -- вдруг оборвал он ни с того, ни с сего".
   -- "Социалист? -- засмеялся Алеша, -- да когда это вы успели? Ведь, вам еще только тринадцать лет, кажется?" Колю скрючило.
   -- "Во-первых, не тринадцать, а четырнадцать, через две недели четырнадцать, -- так и вспыхнул он, -- а, во-вторых, совершенно не понимаю, к чему тут мои лета. Дело в.том, каковы мои убеждения, а не который мне год, не правда ли?"
   -- ,,Когда вам будет больше лет, то вы сами увидите, какое значение имеет на убеждение возраст. Мне показалось тоже, что вы не свои слова говорите, -- скромно и спокойно ответил Алеша, но Коля горячо его прервал".
   -- "Помилуйте, вы хотите послушания и мистицизма. Согласитесь в том, что, напротив, христианская вера послужила лишь богатым и знатным, чтобы держать в рабстве низший класс, не правда ли?"
   -- "Ах, я знаю, где вы это прочли, и вас непременно кто-нибудь научил! -- воскликнул Алеша".
   -- "Помилуйте, зачем же непременно прочел? И никто ровно не научил". Я и сам могу... И если хотите, я не против Христа. Это была вполне гуманная личность, и живи он в наше время, он бы прямо примкнул к революционерам и может быть, играл бы видную роль... Это даже непременно".
   -- "Ну где, ну где вы этого нахватались! С каким это дураком вы связались? -- воскликнул Алеша"... -- Со стороны стиля фрагмент диалога представляет собою форму, типичную для Достоевского в последний период его творчества. Тот несколько торопливый и нервный язык, которым говорят у Достоевского герои в его юношеских произведениях, постепенно переходит у художника в язык более сосредоточенный, не утрачивая, однако, своей внутренней напряженности. Если сравнить, например, истерический диалог "Двойника" с языком "Преступления и наказания" и, наконец, с позднейшими романами, это становится очевидным. В ,,Братьях Карамазовых", романе совершеннейшем в художественном отношении, диалог достигает уже полной выразительности-...
  ...На двух-трех страницах диалога сосредоточены главнейшие темы, неизменно занимавшие Достоевского. Десятая книга неслучайно названа Достоевским "Мальчики". Если мы припомним тот смысл, какой Достоевский влагает в излюбленный им термин "русские мальчики", нам нетрудно будет разгадать задание этих глав. В том же романе Иван Карамазов говорит Алеше: "Я ведь и сам точь-в-точь такой же маленький мальчик, как и ты"... "Ведь русские мальчики как до сих пор орудуют"... "... О чем они будут рассуждать"... "О мировых вопросах, не иначе: есть ли бог, есть ли бессмертие. А которые в бога не веруют, ну, те о социализме, и об анархизме заговорят, о переделке всего человечества по новому штату, так ведь это один же черт выйдет, все тот же вопрос, только с другого конца. И множество, множество самых оригинальных мальчиков только и делают, что о вековечных вопросах говорят у нас в наше время"...
   Психологическая условность "мальчишеской" темы в десятой книге романа находит себе новую художественную транскрипцию. Здесь уже фигурируют настоящие мальчики. И эта настоящая мальчишеская жизнь является отчасти карикатурой, отчасти пародией на мальчишескую психологию взрослых.
   Какое же лицо имел в виду Достоевский, создавая этот пародийный диалог? Пародируя Гоголя в лице Фомы Опискина, Достоевский дает косвенный намек на пародию, влагая в уста своего героя упоминание о писателе: "Гоголь -- писатель легкомысленный, но у которого бывают зернистые мысли"...*) Так и в данном случае у нас есть косвенное указание самого Достоевского на пародию:
   -- Ну где, ну где вы этого нахватались? С каким это дураком вы связались? -- воскликнул Алеша.
   -- Помилуйте, правды не скроешь. Я, конечно, по одному случаю, часто говорю с господином Ракитином, но ... Это еще старик Белинский то же, говорят, говорил.
   -- Белинский? Не помню. Он этого нигде не написал.
   -- Если не написал, то, говорят, говорил. Я это слышал от одного... впрочем, черт...
   --А Белинского вы читали?
   -- Видите ли... нет... я не совсем читал, но место о Татьяне, зачем она не пошла с Онегиным, я читал...
   
   -----------------
   *) Ср. Ю. Тынянов. Достоевский и Гоголь. Изд. "Опояз". 1921. Стр. 46.
   
   В этих фразах ключ к пародии. Очевидно, что пародируется не само лицо, а те психологические мотивы и мысли, которые высказываются этим лицом, и, с другой стороны, дается объяснение источника пародии. Из опубликованных в то время произведений Белинского нельзя было извлечь мыслей, аналогичных мыслям Коли Красоткина. "Он этого нигде не написал"... Однако, упоминание о Белинском не случайно. Значит, источник пародии надо искать в каком-то документе, тогда еще неизданном, но хорошо известном самому Достоевскому. Таким документом является знаменитое "Письмо Белинского к Гоголю": в нем -- три темы, положенные в основу нами разбираемого диалогического фрагмента; мистика, вера в человечество и, наконец, личность Христа.
   Укоряя Гоголя в мистицизме Белинский пишет: "Россия видит свое спасение не в мистицизме, не в аскетизме, а в успехах цивилизации, просвещения, гуманности"...
   В духе этого рассуждения Коля Красоткин спешит сделать Алеше свои признания: -- "Я слышал, вы мистик и были в монастыре. Я знаю, что вы мистик, но... это меня не остановило. Прикосновение к действительности вас излечит... С натурами, как вы, не бывает иначе".
   -- Что вы называете мистиком? От чего излечит? -- удивился Алеша.
   -- Ну, там Бог и прочее.
   -- Как, да разве вы в Бога не веруете?
   -- "И вот почему -- пишет Белинский -- какой-нибудь Вольтер, орудием насмешки погасивший в Европе костры фанатизма и невежества, конечно, более сын Христа, плоть от плоти его и кость от кости его, нежели все наши попы, архиереи, митрополиты, патриархи. Неужели вы этого не знаете? Ведь, это теперь не новость для всякого гимназиста"...
   Достоевский сейчас же пользуется случаем и влагает в уста гимназиста эти самые мысли о Вольтере:
   -- Можно ведь и не веруя в бога любить человечество, как вы думаете? Вольтер же не веровал в Бога, а любил человечество.
   "Церковь же явилась иерархией -- пишет Белинский -- стало быть поборницей неравенства, льстецом власти, врагом и гонительницей братства между людьми -- чем продолжает быть и до сих пор".
   И Коля Красоткин повторяет за Белинским то же самое:
   -- Помилуйте, вы хотите послушания и мистицизма. Согласитесь в том, что, например, христианская вера послужила лишь богатым и знатным, чтобы держать в рабстве низший класс, не правда ли?"
   Наконец, Белинский пишет: "Проводник кнута, апостол невежества, поборник обскурантизма и мракобесия, панегирист татарских нравов, что вы делаете"... "Что вы подобное учение опираете на православную церковь, это я еще понимаю: она всегда была опорою кнута и угодницей деспотизма; но Христа-то зачем вы примешали сюда! Что вы нашли общего между ним и какой-нибудь, а тем более православною церковью".
   И гимназист Красоткин такого ж мнения, как Белинский. Христос--по его представлению -- ничего общего не имеет с церковью.
   -- "И если хотите -- признается Коля -- я не против Христа. Это была вполне гуманная личность, и живи он в наше время, он бы прямо примкнул к революционерам и, может быть, играл бы видную роль... Это даже непременно"...
   Этой мысли, по крайней мере так прямо выраженной, в письме Белинского к Гоголю нет. Но зато она целиком взята из действительного разговора Белинского с Достоевским в 1845 году. В "Дневнике Писателя" за 1873 год Достоевский воспроизвел тогдашний диалог свой с Белинским.
   Белинский говорил:
   "...Поверьте же, что ваш Христос, если бы родился в наше время, был бы самым незаметным и обыкновенным человеком; так и стушевался бы при нынешней науке и при нынешних двигателях человечества.
   -- Ну, не-е-ет! -- подхватил друг Белинского. (Я помню, мы сидели, а он расхаживал по комнате взад и вперед). -- Ну, нет: если бы теперь появился Христос, он бы примкнул к движению и стал бы во главе его...
   -- Ну-да, ну-да,-- вдруг с удивительною поспешностью согласился Белинский,-- он бы именно примкнул к социалистам и пошел за ними".
   Коля Красоткин спешит отрекомендоваться Алеше:
   -- Я социалист, Карамазов, я неисправимый социалист.
   И про Белинского Достоевский пишет в "Дневнике писателя": "Я застал его страстным социалистом, и он прямо начал со мною с атеизма".
   Итак, в основе анализируемого диалога лежит некоторая идеологическая и отчасти психологическая пародийность. Поводом для этой пародийности послужило письмо Белинского к Гоголю и личные воспоминания о Белинском самого Достоевского. Во избежание недоразумений приходится подчеркнуть, что ни биографической, ни стилистической пародии в указанном, диалоге нет, по крайней мере в том смысле, как это есть например, в пародии на Тургенева в "Бесах", однако, и в нашем случае совпадения любопытны и -- я полагаю--неслучайны. Так в последние годы Белинский, как известно, придавал чрезвычайное значение естествоведению, -- и Коля Красоткин заявляет, что он "всемирную историю не весьма уважает"... "Изучение ряда глупостей человеческих и только. Я уважаю одну математику и естественные"... Белинский, как известно, худо знал иностранные языки, и Достоевский, по-видимому, неслучайно заставляет Алешу спросить Колю: "А вы разве читали Вольтера?" На что Коля отвечает: "Нет, не то, чтобы читал... Я, впрочем, Кандида читал в русском переводе"...
   Наконец, последним моментом при определении пародийности диалога приходится признать тот общий самонадеянно-торопливый азартный тон его, который в известной мере характерен и для прославленного письма Белинского, что дало повод Гоголю написать в своем, неотправленном, впрочем" адресату ответе: "Но какое невежество! Как дерзнуть с таким малым запасом сведений толковать о таких великих явлениях!" И далее: "Опомнитесь, куда вы зашли! Вольтера называете оказавшим услугу христианству и говорите, что это известно всякому ученику гимназии. Да я, когда был еще в гимназии, я и тогда не восхищался Вольтером. У меня и тогда было настолько ума, чтобы видеть в Вольтере ловкого остроумца, но далеко не глубокого человека"... И, наконец, -- "Нельзя, получив легкое журнальное образование, судить о таких предметах"... Здесь уместно вспомнить не совсем безразличную болтовню Степана Трофимыча: "В сорок седьмом году, -- рассказывал он, -- Белинский, будучи за границей, послал к Гоголю известное письмо, и в нем горячо укорял того, что тот верует "в какого-то Бога". Entre nous soit dit, ничего не могу вообразить себе комичнее того мгновения, когда Гоголь (тогдашний Го-голь!) прочел это выражение и... все письмо"... (Соч., стр. 47).
      
II   
   Фрагмент диалога из романа "Братья Карамазовы", нами рассмотренный, до сих пор не привлекал к себе внимания исследователей. Впрочем, один литератор в своей книге "БелинскиЙ в оценке его современников", сопоставляет Колю Красоткина с мнением Белинского *). К сожалению, исследователь не заметил ни пародийности этой фразы, ни сарказма Достоевского. Он все принял за "чистую монету" и даже порадовался за Достоевского и Белинского, усмотрев в этой цитате свидетельство писателя в пользу своего идейного противника. Прежде, мол, Достоевский писал о том, что Белинский "ругал ему Христа", а теперь, под конец жизни, должен был признать, что критик был ко Христу благосклонен, называя его "гуманной личностью". Когда дело идет о "христианском мифе" и об отношении к нему того или иного художника, мы обязаны в качестве исследователей, считаться с тем фактом, что для Гоголя, Достоевского и многих других христианский миф был не фикцией, а живою реальностью. Так и в данном случае, мы, конечно, не в состоянии будем дать правильное освещение рассмотренному нами диалогическому фрагменту, как бы тонко и детально ни описывали мы композицию этого отрывка, его стиль, диалектические особенности и проч., и наше описание останется мертвым материалом и не приобретет никакой научной ценности, пока мы не не найдем в приемах писателя, напр., в приеме пародийности, того внутреннего мотива, которым определяется единство художественного произведения и которое предопределяется известным мифом.
   Итак, постараемся открыть эти внутренние мотивы, понудившие Достоевского и на этот раз прибегнуть к пародийному приему и к приему сарказма. Сарказм направлен против Белинского. У Достоевского, как известно, первая встреча с Белинским произошла в мае месяце 1845 года. Затем следует ряд свиданий. Осенью Белинский еще дружески относится к Достоевскому. Весною 1846 года Достоевский готовил для альманаха Белинского две повести "Сбритые бакенбарды" и "Повесть об уничтоженных канцеляриях",-- до нас не дошедшие. В это время Белинский выехал из Петербурга в Москву и на Юг. Встреча с Достоевским в октябре была, по-видимому, не очень дружеская, хотя отношения между писателями и еще не прерваны. Достоевский писал тогда: "Это такой слабый человек, что даже в литературных мнениях у него пять пятниц на неделе". (Биогр., 58).
   
   *) С. Ашевекий. "Белинский в оценке его современников". СПБ. 1911. Его же статья в Мире Божием. 1904, No1, стр. 197--239.
   
   В начале 1847 года, по словам Достоевского в его показаниях Следственной Комиссии, у него произошла с Белинским размолвка "из-за идей в литературе и о направлении литературы", перешедшая скоро в "формальную ссору". (Петраш., 90). В мае 1847 года Белинский уехал за границу. 3 июля написано им знаменитое "Письмо к Гоголю". В сентябре он вернулся в Россию. Его отношения к Достоевскому к этому времени вполне определились. В письме к П. В. Анненкову он сообщает, что повесть "Хозяйка"--"пошла, глупа и бездарна". В феврале 1848 года в письме к тому же корреспонденту он пишет: "Надулись же мы *), друг мой, с Достоевским гением" 28 мая 1848 года Белинский умер.
   
   *) По другому чтению --"Вы".
   
   Итак, знакомство Достоевского с Белинским продолжалось всего только два года с большими перерывами. Белинский> как мы знаем, за время своей литературной деятельности несколько раз менял свои идейные позиции. Какой же был Белинский в эти годы 1845 и 1846? Ему тогда было лет тридцать пять. Он уже пережил "шеллингианство", "фихтеанство, "гегелианство" и, наконец, увлекся французами-рационалистами и социальными утопистами. Вся эта идейная эволюция сопровождалась у Белинского большими сердечными и умственными потрясениями, но от этого не менялась сущность его духовной натуры.
   Очень легко, разумеется, доказать--как это сделал один критик-импрессионист, что Белинский был просто необразованный человек, что его кустарная философия и его сведения о Шеллинге, Фихте, Гегеле, полученные из вторых рук, были поверхностны, а иногда и вовсе неточны, что даже вкус его был весьма сомнителен--ведь, он однажды объявил, что Данте не поэт и вторую часть "Фауста" с легким сердцем называл галиматьей... Но дело, конечно, не в этом. Можно не штудировать прилежно немецких метафизиков, ошибаться в оценках величайших произведений искусства -- и все же быть значительным человеком. Белинский был значителен.
   Он был значителен, потому что в нем никогда не умирала необычайно страстная жажда истины. Вопрос о жизни и смерти, о смысле бытия и особливо нравственная проблема--все это для него не было теорией, идеологией: все это он переживал, как тему его собственной жизни. Белинский был значителен. И дело не в том, что знания его были поверхностны, а в том, что у него не было того внутреннего опыта, который следовало бы назвать историческою или мифологическою памятью.
   Белинский как бы покинул "отчий дом" истории и медлил в него вернуться. С утратою "исторической памяти" у человека является потребность в новом "доме", в новом крове. Мечта об этом доме возникает обычно, как некая утопия. Как раз ко времени знакомства Белинского с Достоевским наше общество жадно зачитывалось французами-утопистами.
   "Эти двигатели человечества" -- сообщает Достоевский в "Дневнике" за 1873 год--"были тогда все французы: прежде всех Жорж-Занд, теперь совершенно забытый Кабет, Пьер Леру и Прудон, тогда еще только начинавший свою деятельность. Этих четырех, сколько припомню, всего более уважал тогда Белинский". ("Дн.", стр. 161).
   Социалистами-утопистами увлекся, как известно, и Достоевский, но Белинский увлекся ими иначе. Белинский был безоружен. Он ничего не мог противопоставить социальной утопии и, приняв ее без критики, немедленно сделался адептом к пропагандистом утопических идей.
   Мы знаем, что противопоставил этим идеям Достоевский, но у Белинского не было эа душою ничего, кроме совершенно искренней и страстной жажды во что бы то ни стало благополучно устроить человечество, которое--по его представлению -- напрасно прожило тысячелетия, пока не явились Жорж-Занд со своими романами и Этьен Кабе со своим "Путешествием в Икарию". История человечества казалась Белинскому каким-то недоразумением. Он мог с совершенной убежденностью сказать, как Коля Красоткин--"всемирную историю не весьма уважаю". И спроси Белинского какой-нибудь простец, как Колю: "Это всемирную-то историю-с?"--вероятно, Белинский на этот простодушно-испуганный вопрос ответил 6ы так же, как гимназист: "Да, всемирную историю. Изучение ряда глупостей человеческих, и только".., ("Бр. Кар.", стр. 67).
   Как известно, в своей философско-исторической концепции, Белинский не был самостоятелен. На него влияли то Станкевич, то Бакунин, то иные... Вот почему восклицание Алеши по адресу Коли Красоткина: "Ах, я знаю, где это вы прочли, и вас непременно кто-нибудь научил!" -- следует отнести к уже отмеченной нами пародийности диалога. Белинский--по представлению Достоевского -- был не "вечным студентом", а "вечным гимназистом", "русским мальчиком". К той же пародийности возможно отнести рассказ Алеши об одном заграничном немце, жившем в России. Немец, будто бы написал, что если показать русскому школьнику карту звездного неба, о которой он до сих пор не имел никакого понятия, и он завтра же возвратит вам ее исправленную. Белинский был в положении этого "русского школьника".
   Идеи, которые волновали Белинского, были непрочные идеи, не органические. В самом деле, в 1839 году он пишет статью во славу русского самодержавия.-- "Бородинская годовщина"; в 1815 году страстно приветствует социализм; в начале 1847 года пишет Боткину о " социалистах, этих насекомых, вылупившихся из навозу, которым завален задний двор гения Руссо". Я при этом пропускаю крепкий эпитет, прилагаемый Белинским к социалистам, по чрезвычайной непристойности этого эпитета... Летом того же года он пишет своему корреспонденту, что прочел книгу Луи Блана, "прескучную и препошлую"... "Буржуазия у него ёще до сотворения мира является врагом человечества"... "Ух, как глуп -- мочи нет"--15 февраля 1848 года Белинский пишет П. В. Анненкову: "Когда я в спорах с вами о буржуазии, называл вас консерватором, я был осел в квадрате, а вы были умный человек. Вся будущность Франции в руках буржуазии, всякий прогресс зависит от нее одной"... В этом же письме Белинский называет Луи Блана "дураком, ослом и скотиной". Прочитав "Исповедь" Руссо, которого, раньше не читая, он называл гением, Белинский "возымел сильное омерзение к этому господину"... "Он так похож на Достоевского"...
   Эта куча противоречий вовсе, однако, не доказывает ничтожества Белинского. Чем-то все-таки Белинский был значителен. Но чем же? Не тем ли, что, несмотря на всю эту лихорадочно-торопливую умственную деятельность, в душе у этого человека постоянно горела какая-то мучительная жажда социальной справедливости. Белинский был воистину "алчущий и жаждущий правды". И эта жажда определяла его духовное лицо.
   Тот спор, который возник, кажется, в 1913 году по поводу статьи критика-импрессиониста, пытавшегося развенчать Белинского, весьма поучителен. Аргументы для развенчивания были достаточные. На первый взгляд все очень убедительно: какой же в самом деле Белинский "великий критик", когда для него народная поэзия -- не более как "дубоватые материалы"; когда он Пушкина то бранит, то хвалит за одни и те же произведения; когда Соллогуб для него "поглубже Бальзака", а Гоголя он ставит "не ниже Купера"... Сомнителен как будто Белинский и как публицист, ибо трудно объяснить то, что начал он свою литературную деятельность с хвалы самодержавию и кончил тем, что все свои надежды возложил на великодушие Николая Первого, а с 1841 до1846 года, значит, примерно пять лет был чуть ли не революционером по своим убеждениям. Летом 1841 года Белинский писал Боткину: "Я начинаю любить человечество по-маратовски: чтобы сделать счастливую малейшую часть его, я, кажется, огнем и мечом истребил бы остальную"...
   И вот, несмотря на все эти красноречивые факты, правда была не на стороне импрессиониста, пытавшегося очернить Белинского, а на стороне ревнителей легенды о Белинском. Легенда о нем сложилась не случайно. Белинский дал для нее материал. Он был значителен ни своими идеями, ни своими критическими суждениями, ни публицистикой своей, а фактом своего бытия. Он был значителен, как яркий и типичный выразитель особого рода психологии. Я бы определил эту психологию, как "утопическую" в своих чаяниях и революционно-отрицательную по отношению к культуре.
   Именно в этом аспекте Достоевский увидел Белинского. Припомним обстоятельства, при которых встретились эти необыкновенные люди.
   Дворянин по происхождению, а по своему положению литератор-пролетарий, Достоевский, оторванный от устойчивых бытовых начал, склонен был тогда к утопизму не менее Белинского. Он был тоже мечтателем. Однако, его отношение к истории и к культуре было иное, не такое, как у Белинского. Только одно их связывало -- социальная утопия. Потрясающий крик о социальной несправедливости слышен на каждой странице ,,Бедных людей". Немудрено, что Белинский, в ту пору страстный социалист, с восторгом приветствовал роман Достоевского.
   П. В. Анненкову критик, увлеченный повестью, так и сказал: "Подумайте, это первая попытка у нас социального романа"...
   Всем известен рассказ о том, как Григорович понес только что написанный Достоевским его первый роман Некрасову> как они просидели за этим романом всю ночь, восхищаясь и плача от умиления, как они в четыре часа утра разбудили Достоевского, спеша поздравить его со славою, в которую они поверили, предвосхитив мнение Белинского. Итак, первый литературный опыт Достоевского был социальный роман. Он не мог бы его написать, если бы все вокруг него не было проникнуто одной покоряющей идеей, одним страстным инстинктом, одною к единой цели устремленную волею. Идеи, инстинкты и воли художников, мыслителей, социологов, моралистов, политиков и вообще всех неравнодушных к миру людей в эту эпоху сосредоточены были на одной теме -- социальной несправедливости. Всё это движение совпало с процессом материального оформления и психологического самоопределения новых социальных сил, явившихся на арене истории *).
   
   *) См. В. Л. Комарович. Юность Достоевского. Былое. 1924. No 23. стр. 3--43 и ною статью "Достоевский и утопический социализм".-- "Каторга и ссылка". 1929г. Февраль--Март.
   
   В России также явились тогда новые общественные силы и новые люди. Одним из таких людей был Белинский. Это был канун февральской революции. "Все эти тогдашние новые идеи -- писал Достоевский в 1873 • году -- нам в Петербурге ужасно нравились, казались в высшей степени святыми и нравственными и, главное, общечеловеческими, будущим законом всего без исключения человечества. Мы еще задолго до Парижской революции 48 года были охвачены обаятельным влиянием этих идей. Я уже в 46 году был посвящен во всю правду этого грядущего обновления мира и во всю святость будущего коммунистического общества еще Белинским"...
   Еще ранее на тех же страницах "Дневника писателя" Достоевский писал: "Белинский был по преимуществу не рефлективная личность, а именно беззаветно восторженная, всегда и во всю его жизнь, Первая повесть моя "Бедные люди" восхитила его"... "В первые дни знакомства, привязавшись ко мне всем сердцем, он тотчас же бросился с самою простодушною торопливостью обращать меня в свою веру. Я нисколько не преувеличиваю его горячего влечения ко мне, по крайней мере в первый месяц знакомства. Я застал его страстным социалистом".
   И сам Достоевский весь был охвачен потоком тех же идей. Впрочем, миросозерцание Достоевского в ту пору еще далеко не установилось. Но уже и тогда было в нем нечто, чего Белинский принять никак не мог. Да и едва ли он мог это нечто понять. Впоследствии сознательно, а тогда еще бессознательно Достоевский верил в< исключительность и несоизмеримость ни с чем иным личности Христа. Он верил, что факт появления Христа в истории есть факт особого значения, ни с чем не сравнимый. Ему казался этот факт столь необычайным, что он готов был пожертвовать даже логикою и какими угодно приобретениями социальной культуры, если бы от него потребовали отречься от этого его внутреннего опыта.
   "Я застал его страстным социалистом -- пишет Достоевский о Белинском -- и он прямо начал со мной с атеизма. В этом много для меня знаменательного -- именно удивительное чутье его и необыкновенная способность глубочайшим образом проникаться идеей... Интернационалка, в одном из своих воззваний, года два тому назад, начала прямо с знаменательного заявления "мы прежде всего общество атеистическое", т. е. начала с самой сути дела; тем же начал и Белинский".
   "Тут оставалась, однако, сияющая личность самого Христа, с которою труднее всего было бороться. Учение Христово он, как социалист, необходимо должен был разрушить, называя его ложным и невежественным человеколюбием, осужденным современною наукою и экономическими началами, но все-таки оставался пресветлый лик богочеловека, его нравственная недостижимость, его чудесная и чудотворная красота. Но в беспрерывном неугасимом восторге своем Белинский не остановился даже и перед этим неодолимым препятствием"...
   -- "Да знаете ли вы, -- взвизгивал он раз вечером (он иногда как-то взвизгивал, если очень горячился), обращаясь ко мне: -- знаете ли вы, что нельзя насчитывать грехи человеку и обременять его долгами и подставными ланитами, когда общество так подло устроено, что человеку невозможно не делать злодейства, когда он экономически приведен к злодейству, и что нелепо и жестоко требовать с человека того, чего уже по законам природы не может он выполнить, если бы даже захотел"...
   Здесь, в "Дневнике писателя" стоит три точки. По условиям тогдашней цензуры Достоевский не мог точнее изложить этот странный разговор, но в письме к Страхову в 1871 году Достоевский рассказывает о том, как Белинский ругал при нем Христа. Тогда становится понятным дальнейший диалог, написанный Достоевским.
   --"Мне даже умилительно смотреть на него, -- прервал вдруг свои ядовитые восклицания Белинский, обращаясь к своему другу и указывая на меня:-- каждый-то раз, когда я вот так-то помяну Христа, у него все лицо изменяется, точно заплакать хочет"...
   А на следующей странице "Дневника" Достоевский приписывает: "В последний год его (Белинского) жизни я уже не ходил к нему. Он меня невзлюбил, но я страстно принял тогда все учение его"."
   Итак Достоевский страстно принял тогда учение его, т. е. социализм Белинского, и в то же время не мог отказаться от "сияющей личности Христа", и каждый раз лицо его, Достоевского, искажалось от страдания, когда при нем ругали Галилеянина. Значит, тогда уже, в средине сороковых годов, Достоевский усматривал в революции антиномичность, и ее проблема была для него прежде всего проблемою религиозною.
   Для нас, в связи с темою об отношении Достоевского к Белинскому, важно установить, что в 1846 году, при всей незрелости своей религиозной концепции, Достоевский был, однако, тверд относительно личности Христа. То что свидетельство об этом относится к позднейшему времени, нисколько не колеблет нашей уверенности, что "опыт Христа" у Достоевского уже тогда, в сороковые годы, был вполне реален. Едва ли у нас есть основание сомневаться в этом. Для этого надо заподозрить правдивость самого Достоевского. Выдумать такого диалога с Белинским нельзя. Приписывать художнику чудовищную ложь с нашей стороны было бы по меньшей мере не психологично. Оставаясь в пределах объективной науки, мы не рискуем вступить на путь личного психологического домысла. У художника в сороковые годы не было еще вполне сложившегося религиозного мироотношения, но личность Христа была для него и в эту пору реальностью, живою и необычайною.
   Этот "христианский миф" о воплотившемся Боге, распятом и воскресшем, был не только достоянием души Достоевского" но и тем фактом, который определил все творчество Достоевского, начиная с "Бедных людей" и кончая "Братьями Карамазовыми". Нельзя понять до конца ни одного романа Достоевского, не считаясь с этим мифом, который для художника никогда не был и не мог быть отвлеченным началом или исторической фикцией. Для Достоевского этот миф был реальностью.
   В мою сегодняшнюю задачу не входит сводка всех отзывов и упоминаний Достоевского о Белинском, тем более, что это уже было сделано до меня *). Напомню только, что Достоевский неоднократно возвращался к теме Белинского. Им даже была приготовлена в 1857 году особая статья о Белинском, к сожалению утраченная.
   
   *) См. С. Ашевский. "Белинский в оценке его современников". СПБ. 1911 и его же статья "Достоевский и Белинский". Мир Божий. 1904. янв., стр, 197--239. См. еще В. Комарович. Достоевский и шестидесятники. Совр. Мир. 1917, No 1.
   
   Противоречия в отзывах Достоевского понятны. Они объясняются не только хронологически и биографически, как это очевидно, напр., при сравнении ранних писем к брату с позднейшими письмами к Майкову или Страхову, но и принципиально. Достоевский всегда относился к Белинскому антиномически. Он не впадал в дурное противоречие с самим собою. Он не хулил Белинского по мотивам внешним, Достоевский, напротив, признавал в Белинском "удивительное чутье я необыкновенную способность глубочайшим образом проникаться идеей". И вот эта способность Белинского доводить каждую идею до ее предела и понуждала Достоевского снова и снова возвращаться к той же теме. Ведь, он и сам признавался, что всегда склонен доходить до "черты". Свидания с Белинским произвели на художника сильнейшее впечатление,-- того же нельзя, по-видимому, сказать о статьях критика. О них Достоевский почти не упоминает. Это вполне понятно. Личность Белинского (это видно из его писем) была гораздо выразительнее, чем его статьи. Но мало этого. Образ Белинского запечатлелся в душе Достоевского именно таким, каким он был в 1845 и 1846 гг. Достоевский не знал, что в конце 1846 года Белинский уже разочаровался в социальном утопизме и охотно именовал социалистов ,,ослами". Зато сам Достоевский, как известно, применил социалистические идеи к жизни, примкнул к тогдашним пропагандистам и пошел за эти идеи на эшафот и каторгу. Прошли года -- а непостоянный и зыбкий Белинский все еще был для Достоевского в его воспоминаниях "страстным социалистом".
   Эта ошибка Достоевского вовсе не умаляет, однако, внутреннего смысла их столкновений. Есть нечто более важное, чем всяческие мнения вообще. Важнее и значительнее характеры людей природа их духовных организаций, их культурно-психологическая типичность. Сравнительная характеристика Белинского и Достоевского в этом плане дает ключ к пони-манию их духовной встречи и борьбы и, между прочим, позволяет нам разгадать те мотивы, которые положены были художником в основание замеченной нами пародийности в диалоге Коли Красоткина с Алешей Карамазовым.
   Не удивителен. ли самый факт, что художник продолжает полемику с ушедшим из этого мира человеком! Мало того, что он пишет о нем страстно и взволнованно, как о живом, своим друзьям: Белинский предносится его воображению даже тогда, когда он создает свое величайшее художественное творение "Братья Карамазовы".
   В 1871 году Достоевский писал Страхову из Дрездена: ,,Я обругал Белинского более, как явление русской жизни, нежели лицо. Это было самое смрадное, тупое и позорное явление русской жизни. Одно извинение--неизбежность этого явления". И далее: "Вы никогда его не знали, а я знал и видел, и теперь осмыслил вполне. Этот человек ругал мне... (Христа), а между тем никогда он не был способен сам себя и всех двигателей всего мира, сопоставить со Христом для сравнения. Он не мог заметить того, сколько в нем и в них мелкого самолюбия, злобы, нетерпения, раздражительности, подлости, а, главное, самолюбия. Он не сказал себе никогда: что же мы поставим вместо него? Неужели себя, тогда как мы так гадки? Нет, он никогда не задумался над тем, что он сам гадок; он был доволен собою в высшей степени, и это была уже личная смрадная, позорная тупость.-- Вы говорите, он был талантлив. Совсем нет, и, [Боже 1 как наврал о нем в своей статье Григорьев. Я помню мое юношеское удивление, когда я прислушивался к некоторым чисто художественным его суждениям"... (Биогр. 1888. Стр. 312-313).
   Таковы были мнения Достоевского о Белинском в интимных признаниях. Здесь Достоевский не был озабочен сохранением правильной перспективы. В "Дневнике писателя", мы знаем, он был осторожнее. Но именно это интимное признание для нас важнее всего. Здесь крайнее, предельное заострение той темы, которая в конечном счете понудила Достоевского создать свой пародийный диалог..." (Г.И. Чулков (1928) / Электр-й ресурс).

Впрочем, и в другом исследовании нам открывается с очевидностью, что точка зрения Г.И. Чулкова имеет место быть, имеет свое значение историческое. Так, например, в книге Ю.И. Селезнева нам открываются существенные детали в споре Достоевского с Белинским, как "детали" для не совсем однозначных оценок Белинского, как личности, так и его мировоззрения и творческой деятельности...

Например, в книге Ю.И. Селезнева читаем нечто парадоксальное в споре и в опыте общения Белинского и Достоевского:

"...Белинский только что вернулся из поездки с труппой Щепкина по России. Поездка не слишком поправила его здоровье, но еще более укрепила старое, высказанное не однажды, глубоко живущее в нем чувство: "Чем больше живу и думаю, тем больше, кровнее люблю Русь, но... ее действительность настоящая начинает приводить меня в отчаяние...
   Россия... страна будущего. Россия, в лице образованных людей своего общества, носит в душе своей непобедимое предчувствие великости своего назначения, великости своего будущего..."
   В апреле 1846-го Виссарион Григорьевич смог наконец осуществить давнюю мечту -- оставить шестилетнюю службу у Краевского, хотя и жаль было покидать "Отечественные записки" -- им столько отдано крови, лучших и мучительнейших минут жизни: "Умру на журнале и в гроб велю положить под голову книжку "Отечественных записок". Я, литератор, говорю это с болезненным и вместе радостным и гордым убеждением. Литературе российской -- моя жизнь и моя кровь".
   Здоровье его все ухудшалось, но появилась надежда, что в ближайшее время "Современник" перейдет в руки Панаева и Некрасова, там ему будет поболее простору...
...Достоевский знал из рассказов Панаева, что многие солидные люди, и в первую голову Краевский, считали Белинского, да и все его окружение, мальчишками. Достоевскому его замечательный друг тоже часто казался мальчиком, ребенком, но не в том презрительном, уничижительном смысле, который вкладывали в это понятие такие люди, как Краевский, но в ином, может быть, до конца еще и не вполне им осознанном: русские мальчики -- это образ, это идея. Солидный человек ради карьеры упрячет в самый потаенный карман свои убеждения и забудет вскоре об их существовании, а мальчики пренебрегут карьерой, оставят доходное место ради убеждений; там, где серьезный человек рассчитает все заранее, они не станут тратить время на расчеты -- поступят как велит им совесть, часто даже будучи вполне уверенными в самых ужасных для себя последствиях. Это такие мальчики, как Шидловский, оставляют теплую службу в министерствах и идут проповедовать крестьянам, выползающим из шинков, в минуту опасности для отечества оставляют дом, невесту, мать -- и идут добровольцами, ополченцами, чтобы стать героями Бородина; забывают о своей тысячелетней родословной, и благах, и привилегиях, кои она им обеспечивает, обрекая себя на виселицу или кандалы, выходят на Сенатскую площадь, ибо честь и слава отчизны, освобожденной от крепостного права и подчинения немецкой чиновничьей бюрократии, для них превыше благ и привилегий спокойного ничегонеделанья; это они бредут тысячи верст пешком по матушке-России в Петербург, чтобы за несколько лет стать гордостью российской науки...
   Какой-нибудь немецкий профессор Вагнер, всю жизнь просидевший над мудреными книгами, в конце ее посмеет вывести формулу, по которой можно будет предположить, что в такой-то точке небесного свода, возможно, существует неизвестное, невидимое нам небесное тело. А русский мальчик, ни слова не зная по-немецки и услыша в передаче из других уст слух о гипотезе такого профессора, уснет под утро, промучась всю ночь над тайной вселенной, а утром на смех всем европейским, да и отечественным профессорам начнет доказывать, что не в такой-то точке, а в такой-то; и не предположительно, а пренепременно; и не какое-то небесное тело, а именно звезда, да еще и со спутниками... И с такой страстью будет доказывать, будто от этой звезды вся его дальнейшая карьера зависит: карьера его, конечно, от этого зависит -- это уж точно, только совсем в обратном смысле, -- короче, загубит он свою карьеру окончательно, так и помрет осмеянный. А через два-три года после его безвестной смерти какой-нибудь другой ученый Вагнер математически докажет его правоту. Только это уже будет не его правота, а ученая, вагнеровская...
   Нетерпеливы русские мальчики, им хочется сразу всего, одним разом либо пристукнуть весь мир зла и несправедливости, либо обнять и жизнью своей защитить его красоту от прихлопывания других. Все или ничего...
   Но сердцем, но страстью, но провидением душевным, но убежденной устремленностью бескорыстия им открывается многое и такое, чего не возьмешь простой ученостью и усидчивостью.
   Таким вот великим, нетерпеливым мальчиком представлялся порою Достоевскому и Белинский, когда он жег собеседника глаголом своих откровений. "Я весь в идее гражданской доблести... Во мне развилась какая-то дикая, бешеная, фантастическая любовь к свободе и независимости человеческой личности... Я понял французскую революцию, понял и кровавую любовь Марата к свободе..."
   Таким мальчиком был в ту пору, да и во всю свою жизнь в этом смысле не очень-то повзрослел и сам Достоевский.
   О своей первой страсти, дающей пищу сознанию и выход в реальный мир душе мечтателя, он вспоминал уже в зрелом возрасте так: "Мы заражены были идеями тогдашнего теоретического социализма... Все эти тогдашние новые идеи нам в Петербурге... казались в высшей степени святыми и нравственными и, главное, общечеловеческими, будущим законом всего без исключения человечества. Мы еще задолго до Парижской революции 48-го года были охвачены обаятельным влиянием этих идей. Я уже в 46-м году был посвящен во всю правду этого грядущего, "обновленного мира" и во всю святость будущего коммунистического общества еще Белинским... в то горячее время, среди захватывающих душу учений и потрясающих тогдашних европейских событий..."
   "Учение" Белинского произвело огромное впечатление на молодую, социально еще не сформированную душу писателя. Мечта о золотом веке, о "рае" на земле, устроенном по законам человечности, разума, добра и справедливости, стала для него только инобытием его фантастических снов. Мечта жаждала обрести формы реальности, искала почву для воплощения. Взоры таких людей, как Белинский, с надеждою обращались к Западу, в недрах которого рождались социалистические теории, зрели социальные революции. Только в этом смысле Белинский и был "западником". Вместе с тем именно он же, Белинский, провозглашал публично: "Настало для России время развиваться самобытно, из самой себя, пора нам перестать восхищаться европейским потому только, что оно не азиатское... Нам, русским, нечего сомневаться в нашем политическом и государственном значении... Мы... выдержали с честию не один суровый экзамен судьбы, не раз были на краю гибели и всегда успевали спасаться от нее и потом являться в новой и большей силе и крепости. В народе, чуждом внутреннего развития, не может быть этой крепости, этой силы. Да, в нас есть национальная жизнь, мы призваны сказать миру свое слово..."
   Это страстное учение, конечно, не только не могло оскорблять глубоко национальное, патриархально-национальное чувство Достоевского, заложенное в нем с детства, но, напротив, должно было рыхлить почву в его душе для вполне осознанного революционного патриотизма. Идея высокого предназначения России, ее призвания сказать миру свое, новое слово глубоко заляжет в сознании писателя-мыслителя. Не могла отпугнуть мечтателя Достоевского и особая, "странная" любовь Белинского к России, любовь, сочетающаяся с ненавистью к определенным сторонам ее действительности. Глубоко в сознание молодого писателя проникла мысль критика о том, что "ненависть иногда бывает только особенною формою любви" (как скажет потом Некрасов: "То сердце не научится любить, которое устало ненавидеть"), ибо и эта ненависть была лишь формой патриотизма, верой в возможность лучшего, а не скептицизмом по отношению к великому предназначению России. Такой скептицизм был ненавистен Белинскому: "...признаюсь, жалки и неприятны мне спокойные скептики, абстрактные человеки, беспачпортные бродяги в человечестве. Как бы ни уверяли они себя, что живут интересами той или другой, по их мнению, представляющей человечество страны, не верю я их интересам". Жадно впитывал в себя Достоевский и эту страстную ненависть критика, и его убежденность в великой социальной значимости художественного слова. "У нас общественная жизнь преимущественно выражается через литературу, -- справедливо утверждал Белинский. -- Свобода творчества легко согласуется с служением современности: для этого нужно только быть гражданином, сыном своего отечества, своей эпохи, усвоить себе его интересы, слить свои стремления с его стремлением..."
   Чахотка его все более давала о себе знать, все чаще Белинский кашлял кровью, все более бледным становилось его лицо, все острее делался взгляд его голубых пронзительных глаз...

... Глава III
   ИСКУШЕНИЕ
   
   Клянусь тебе, что я не потеряю надежду и сохраню дух мой и сердце в чистоте. Я перерождусь к лучшему.
   Достоевский
   
   1. Уроки
   
   Последнее время отношения его с Белинским становились все более напряженными. Однако, даже совершенно рассорившись с его друзьями (однажды, встретив на Невском Панаева, который хотел подойти к нему, Достоевский резко повернул и перешел на другую сторону улицы), к Белинскому продолжал тянуться и при всяком удобном случае бывал у него. "...Это такой слабый человек, -- писал он в ноябре 46-го Михаилу, -- что даже в литературных мнениях у него пять пятниц на неделе. Только с ним я сохранил прежние добрые отношения. Он человек благородный". Да и сам Белинский не выдерживал долгих размолвок, посылал записку неуживчивому, болезненно ранимому "гению": "Достоевский, душа моя (бессмертная) жаждет видеть вас..." И Достоевский, улыбаясь шутливой иронии критика (это он, Достоевский, до хрипоты убеждал Белинского, будто даже и у него, убежденного атеиста, знает он это или нет, верит или отрицает, но и у него душа все-таки бессмертна), мчался к нему на Фонтанку, на второй этаж, в бывшую квартиру Краевского, теперь занимаемую семьей Белинского. Как бы то ни было, он продолжал любить Виссариона и беспредельно ценил его за бесконечную преданность идее. Панаев, кажется, рассказывал, что Белинского не раз упрекали в измене делу, идее, в том, что его сначала подкупил Краевский, потом еще кто-то...
   -- Меня нельзя подкупить ничем! -- говорил Белинский. -- Мне легче умереть с голода, чем потоптать свое человеческое достоинство, унизить себя перед кем бы то ни было или продать себя...
   Достоевский знал -- это было сказано искренне и точно. Да, он любил Белинского, но тот нередко и кощунствовал, как полагал Достоевский, доводя его до дрожи возмущения.
   Достоевский легко и жадно впитывал в себя социалистические идеи учителя. Сложнее было с традиционной, доставшейся ему как бы по наследству религиозной верой. "Учение Христово он (Белинский), как социалист, необходимо должен был разрушать, называть его ложным и невежественным человеколюбием, осужденным современной наукой и экономическими началами", -- писал позднее Федор Михайлович. Тут-то и начинались споры. Один горячо отстаивал веру. Другой наступал, переубеждал. Авторитет первого критика, неистовая убежденность его в своей правоте заставляли молодого совсем писателя переступать, казалось, через то, что является главной частью самой его личности, самой его природы...
   На всю жизнь заронит Белинский в его сознание семена сомнения, хотя ему так и не удастся искоренить в Достоевском самую потребность веры. Никогда больше не сможет он вернуться к простодушной религиозности детства и отрочества, никому не удастся сделать из него и ортодоксального верующего.
   "Главный вопрос... -- так определит его сам Федор Михайлович, -- которым я мучился сознательно и бессознательно всю мою жизнь, -- существование божие".
   Принимая убеждения Белинского, Достоевский переступал через многое из того, что почитал недавно незыблемо святым, даже и через своего наивно-детского бога. Но через Христа переступить он так и не смог: "...оставалась, -- по его словам, -- однако, сияющая личность самого Христа, с которою всего труднее было бороться..." Образ страдальца, пошедшего на крест за истину, во имя человека, вошел в его кровь и плоть с тех пор, как он помнил себя, с первыми потрясениями детской души, вошел однажды и на всю жизнь.
   -- Да послушайте же вы, наивный вы человек, -- начинал свою проповедь Белинский, -- послушайте и уразумейте: в наше время и в нашем обществе нет и быть не должно никакого иного идеала, кроме социалистического. Да приходилось ли вам читать социалистов? Прочтите хоть Ламенне: "Имеющие уши да слышат, имеющие глаза, пусть откроют их и видят, -- это к вам, к вам, к таким вот, как вы, незрячим, обращается наш пророк, -- жег его голубым огнем своих глаз неистовый Виссарион, -- пусть откроют их, -- повторил он, -- и видят, ибо близится время. Отец породил сына, свое слово, и слово стало плотью, и сын жил между нами; он пришел в мир, и мир не признал его, -- он особо нажал на это слово, -- не признал его; он придет снова... -- Нет, нет. Вы по перебивайте, вы дослушайте до конца -- он придет снова и обновит землю... Прислушайся и скажи мне, откуда исходит этот неясный, неопределенный и странный шум, который доносится со всех сторон? Положи руку на землю и скажи мне, почему она содрогнулась. Что-то, чего мы не знаем, совершается на земле. Это дело божие..." Понятен ли вам смысл сих пророчеств? Это к таким, как вы, верующим, обращается он на языке вам понятном, но уразумели ли вы, что означает это второе пришествие? Так уразумейте же -- социализм, вот что грядет, вот что совершается на земле, вот истинно дело божие. Социализм ныне -- идея идей, альфа и омега и веры и знания. Попомните -- настанет день, придет время, когда никого не будут жечь, когда преступник как милости и спасения будет молить себе казни, и не будет ему казни, но сама жизнь останется ему в казнь, как теперь смерть... И не будет богатых, не будет бедных, ни царей, ни подданных, но все люди на земле будут братья, и Отец -- Разум снова воцарится, но уже в новом небе и над обновленною землею.
   -- Да какой же вы атеист, вы-то, может быть, и есть самый что ни на есть истинный христианин, только вот...
   -- Я -- социалист, -- обрывал его Белинский, -- а верую в единственное -- в социализм, а не во Христа, как вы...
   Да поверьте же вы, на вас даже смотреть умилительно, наивный человек, -- успокоившись на мгновение, вновь набрасывался на него Белинский, -- поверьте же, что ваш Христос, если бы родился в наше время, был бы самым незаметным и обыкновенным человеком; так и стушевался бы при нынешней науке и при нынешних двигателях человечества.
   Кто-то из присутствующих при этом споре возразил:
   -- Ну не-е-ет!.. Если бы теперь появился Христос, он бы примкнул к движению и стал во главе его...
   -- Ну да, ну да, -- вдруг согласился Белинский. -- Он бы именно примкнул к социалистам и пошел за ними.
   К такому компромиссу начинал склоняться, кажется, и сам Достоевский: открывалась возможность, не переступая через самого себя, соединить в своем сознании, казалось бы, несоединимое -- христианство и социализм -- пусть в еще не оформленное вполне, но все-таки приемлемое для него тогда целое.
   Дело освобождения народа, как ни называй его -- хоть социализмом, хоть атеизмом, -- дело Христово, божье дело -- вот что мирило его с верой Белинского. Христос как идеал человека, переродившего мир словом, по убеждению Достоевского, вполне соединялся в его сознании с социалистической идеей освобождения народа, установления всеобщего равенства и братства. Слово и дело объединялись в единство идеи-страсти, которая овладевала им теперь вполне и надолго. Может быть, навсегда? Как знать...
   Спорили и о Пушкине. Горячо спорили. Гоголь -- гений, Гоголь -- велик, Достоевский его чуть не всего наизусть выучил -- столько читал и перечитывал, да и сам слишком многим обязан ему, -- все это так, никто с этим не спорит, но зачем же унижать Пушкина, зачем одного только Гоголя ставить знаменосцем "натуральной школы", за которую ратоборствует Белинский? Разве сам Гоголь не всем или не главным в себе обязан Пушкину? Белинский, столько сделавший для того, чтобы имя и значение Пушкина дошли до каждого, кто способен видеть и слышать, утвердивший его в русском общественном сознании как поэта национального, как народного поэта, в то же время видел в Гоголе начало более важное, нежели в Пушкине, -- начало социальное. Потому-то Гоголь и поэт более в духе времени, нежели Пушкин. Достоевский не соглашался. И как же он обрадовался тогда, прочитав в десятой книжке "Отечественных записок" за 1846 год последнюю, одиннадцатую статью Белинского о Пушкине, в которой критик впервые поставил Пушкина рядом с Гоголем в качестве родоначальника "натуральной школы", и притом -- перед Гоголем! Может быть, и не без влияния его "Бедных людей"? Ведь сам Макар Девушкин узнал себя в Самсоне Вырине, а за Акакия Акакиевича оскорбился. Да, Макар Алексеевич, конечно, человек не передовой, но не сам ли Белинский сказал о нем: "Он тоже человек и брат наш..."
   И еще предмет для спора: почему Белинский решил, что фантастическому в наше время место только в домах умалишенных, а не в серьезной литературе? Разве мечты, самые фантастические сны наяву не такая же реальная действительность, порожденная условиями нового времени, как и сама идея социальности? Разве внутренний мир человека, пусть и больной мир -- ведь и болезни эти тоже социальны, -- не фантастичен?
   -- Да, да, -- соглашался с ним критик, -- мир внутренний обаятелен, но без осуществления вовне, в реальной действительности он только мечта, мираж...
   Да, и ему, Белинскому, приходилось сколько раз прятаться в фантазии от реальной жизни, но сон всегда заканчивается все-таки пробуждением, пока человек жив. И какова бы ни была эта жизнь, даже самая ограниченная, самая пошлая действительность все-таки лучше вечного пребывания в мечтах...
   Пора проснуться, пора наконец посмотреть на мир не с высот своих фантастических снов, а трезво и здраво; посмотреть и увидеть, что мир не мечта, не представление, а суровая обыденность; не мечтать нужно -- действовать! Наш век -- враг мечтательности, -- тем он и велик! Действительность -- вот лозунг XIX века; действительность во всем -- в верованиях, в искусстве, в самой жизни.
   Достоевский согласился. Принял и это учение критика и уже вскоре в одном из воскресных фельетонов ("Петербургская летопись" в газете "С.-Петербургские ведомости") в июле 47-го чуть не буквально повторял мысли учителя: "...жажда действительности доходит у нас до какого-то лихорадочного, неудержимого нетерпения: все хотят серьезного занятия, многие с жарким желанием сделать добро, принести пользу и начинают уже мало-помалу понимать, что счастье не в том, чтоб иметь социальную возможность сидеть сложа руки и разве для разнообразия побогатырствовать, коль выпадет случай, а в вечной неутомимой деятельности и в развитии на практике всех наших наклонностей и способностей... Говорят, что мы, русские, как-то от природы ленивы... Полно, правда ли? И по каким опытам оправдывается это незавидное национальное свойство наше?.. Но... многие ли нашли свою деятельность?.. А бездеятельность и рождает мечтательность, и человек делается наконец не человеком, а каким-то странным существом среднего рода -- мечтателем..."
   Все это так, теперь он уже докажет всем своей "Хозяйкой", сколь общественно пагубно мечтательство, неспособное постоять в действительной борьбе за душу народную... Правда, повесть фантастична, но тем-то он наглядно докажет и всем, и Белинскому прежде всего, что фантастика его петербургской сказки -- только форма реальности, позволяющая за обыденностью видеть общее. Сказка... Что ж, что сказка? Сказка -- ложь, да в ней намек! Нет-нет, тут Белинский не прав: Пушкин, Гоголь, Гёте, Сервантес -- разве их образы сплошь лишены фантастичности, но разве же не они величайшие реалисты?
   "Пиковая дама", "Египетские ночи", "Медный всадник"... "Нос", "Вий", "Шинель" чужды фантастике? Нет-нет, тут что-то не то, не то...
   Необыкновенный талант, зорко угаданный у самых истоков его пробуждения Белинским, бунтовал, не хотел и не мог вместиться ни в какие рамки, даже и в те, которые приготовили ему гений учителя. В нем рождалось еще не осознанное им самим вполне нечто новое, могучее, подлинно небывалое, мучительно ищущее и пока не находящее еще для себя достойных его форм проявления...

...И сам Белинский высоко ценил талант Валериана, но не однажды высказывал он и серьезные опасения относительно некоторых суждений Майкова.
   -- "Свобода не имеет отечества!" -- Вот ведь к чему эти абстрактные человеки, беспачпортные бродяги в человечестве хотят приучить наше сознание, -- воспламенялся Белинский. -- Ежели ты патриот, стало быть, ты не гуманен, не цивилизован, не просвещен -- не дорос. Одним словом, варвар! Вот и ваш, -- он почему-то ударил на это слово, -- ваш Майков, начитался таких же европейских человечков, и показались они ему гигантами мысли, испугался прослыть варваром, патриотом -- туда же, во всечеловечность, полез. Да вы почитайте, почитайте, что он пишет, ваш Майков: художник, видите ли, погибнет, если вместо выражения общечеловеческих идеалов окажется окованным цепями национальной односторонности; договорился до того, что объявил национальность тормозом на пути к общечеловеческому идеалу... Абстракции, трескучие фразы, а в результате -- теория о неспособности "инертной массы" к прогрессу и творчеству. А знаете ли вы, наивный вы человек, что скрывается за всем этим? Не знаете, а я вам скажу: неверие в свой народ... "Инертная масса" -- да посмотрите же вы, абстрактные гуманисты, повнимательнее, подумайте, поразмыслите, -- почему она инертная, всегда ли она инертная и что можно и нужно сделать, чтобы она не была инертной! Но какое нам дело до массы? А вы поглядите, господа гуманисты, на нее другими глазами, глазами русского человека, патриота, может быть, и заметите тогда, что это не просто масса, а народ, русский народ, не такой уж инертный, как вам представляется. Только где ж вам это увидеть, ежели для вас и понятие-то само -- русский народ -- не существует, а есть только масса, некая абстракция, с которой, конечно же, можно не считаться вовсе. Крепостное право, батенька, -- не абстракция, а привилегия одного только русского народа. Ну а коли масса, так и не все ли равно -- пусть себе хоть какую-никакую привилегию, а все-таки имеет. Вот ваш и гуманизм без патриотизма. Майков человек безусловно талантливый, но талант его может погибнуть на почве гуманистического космополитизма, который он исповедует и проповедует. Впрочем, надеюсь, это по молодости, хочется, знаете ли, сразу всечеловеком стать, а быть просто российским патриотом, жизнь положить за освобождение своего народа от гнусного рабства -- фу, как это недостойно столь образованного, столь всеевропейски мыслящего интеллигента...
   А знаете ли вы, что сегодня отрицать национальность -- это и значит быть ретроградом и повторять европейские зады? Да, мы долго восхищались всем европейским без разбору только потому, что оно европейское, а не наше, русское, доморощенное. Настало время для России развиваться самобытно, из самой себя. В нас сильна национальная жизнь, и мы призваны сказать миру свое слово, свою мысль. Народ без национальности -- что человек без личности, запомните это, батенька, и хорошенько запомните, если хотите стать всемирным писателем, потому что все великие люди -- это прежде всего дети своей страны. Великий человек -- всегда национален, как его народ, ибо он потому и велик, что представляет собой свой народ. А народ относится к своим великим людям, как почва к растениям, которые производит она. И вопреки абстрактным человечкам, космополитическим гуманистам, для великого поэта нет большей чести, как быть в высшей степени национальным, потому что иначе он и не может быть великим...
   
   Перечитывая свежую статью Белинского -- "Русская литература в 1846 году" -- не лихорадочно, как в тот, первый раз, не выискивая в ней лишь строки, посвященные ему, Достоевский все более проникался учением страстного проповедника, бойца, великого патриота своего угнетенного народа -- Виссариона Белинского. В этой статье Достоевский узнавал многое из того, в чем не раз убеждал его учитель во время личных бесед. Увидел он и страстную отповедь "космополитическому гуманисту" Майкову, как называл его Виссарион Григорьевич. И как бы ни язвили его самолюбие некоторые из суждений Белинского о его романах, общее направление мысли Белинского представлялось ему справедливым.
   Теперь Достоевский был убежден, что его "Двойник" и не мог вызвать восторга критика как раз потому, что в нем преобладает именно чувство, которое Белинский называет абстрактным гуманизмом, тут мало национальности, мало народности; как писатель Достоевский раньше как-то совсем и не задумывался об этом. Так мечталось поспорить теперь с честным, талантливым Валерианом -- он смог бы наконец признать правоту Белинского -- и вот... Поговорили... Поспорили...
   Валериан, Валериан... Где-то теперь? Неужто только там, в сыром чреве земли, и нет бессмертия твоей душе к ничьей нет? Неужто и в этом прав Белинский? Но тогда зачем все это -- муки, и страдания, и борьба, и споры, и бессонные ночи -- не с любимой женщиной, а с толстой пачкой белой бумаги, заметно худеющей к утру? Зачем все это -- и слава посмертная, и памятники, и высокие слова на могилах, если тебя уже не будет? Совсем не будет. Только там, в земле. Да и то, разве ты там, а не разбитый глиняный кувшин, оставшийся от тебя? А ты, именно ты сам, неужто только в словах, в книгах, написанных тобой, да в памяти людской о тебе? И все? И больше ничего...

...Достоевский не верил в гуманность каких бы то ни было опытов с крестьянами, остающимися в крепостном состоянии. Сам он еще в 44-м, не имея возможности дать своим крестьянам волю, по крайней мере, полностью отказался от всех своих прав помещика, и в ответ на упреки родственников, пытавшихся устыдить его намеком на то, что его решение оскорбляет память родителей, которым их владения стоили стольких лишений, а может быть, и самих жизней, Достоевский говорил: "Будьте уверены, что я чту память своих родителей не хуже, чем вы ваших... При том же разоряя родительских мужиков, не значит поминать их..." Опыт кружка Белинского, разочарование Виссариона в действенности социальных утопий заставляли его иронически относиться к утопическим упованиям новых друзей. Душа его жаждала дела, но что делать -- этого он не знал еще. Но и сидеть сложа руки не мог.
   -- На Западе происходит зрелище страшное, разыгрывается драма беспримерная. Трещит и сокрушается вековой порядок вещей. Самые основные начала общества грозят каждую минуту рухнуть. Такое зрелище -- урок! Я считаю, что этот кризис исторически необходим в жизни народа как состояние переходное, но которое, может быть, приведет наконец за собой лучшее время, -- говорил теперь Достоевский.
   Европейские события обострили до крайности чувствительность молодых горячих людей к мерзостям российской повседневности. Снисходительность к ним и собственная бездеятельность воспринимались теперь слишком болезненно.
   -- Знаменитые дела ныне весьма редки не потому, что люди, способные к ним, стали редки, а потому, что неспособные не пускают способных к тем местам, на которых делать такие дела можно, -- рассуждал Александр Пальм. Он в последнее время начал до того задумываться, что на учениях однажды по команде "правого плеча вперед" выполнил что-то вроде "налево кругом", так что изумленный генерал, не жалея собственных барабанных перепонок, заорал: "Эт-то что такое? Вольнодумство! Книжки небось читаете? Стыдитесь, господин офицер!" Генерал был мастером виртуозной брани высочайшего класса, но какими бы эпитетами и пожеланиями ни одарял он всю роту огульно, порою милостиво добавлял: "Исключая господ офицеров..." Вот и задумаешься, неужто прошли времена генералов Бородина и Сенатской площади?
   -- И в литературе, и в науке то же самое, -- подхватывали другие.
   -- Царь наш вовсе не любит родных сынов отечества, -- возмущался поручик Григорьев.
   -- Немцы ни за что не допустят русских ни к какому делу, -- подхватывал Баласогло, -- а по понятию петербургских немцев даже и русская словесность -- дело совершенно не русское *.
   Достоевскому были близки настроения участников коломенских "пятниц"; сам он буквально потрясал сердца слушателей страстными рассказами о том, как на его глазах прогнали сквозь строй фельдфебеля Финляндского полка, отомстившего ротному командиру за варварское обращение с его товарищами; о фельдъегере, опускающем свой полицейский кулак на шею ямщика, о плачущих детях и черных лицах их матерей... А когда он начинал читать из Пушкина:
   Увижу ль я, друзья, народ неугнетенный
   И рабство, падшее по манию царя **,
   И над отечеством свободы просвещенной
   Взойдет ли наконец прекрасная заря?.. --
   * Это мнение в свое время послужило одним из главнейших аргументов декабристов в пользу необходимости свержения монархии "немца" Александра I (вспомним хотя бы такую агитационную песню: "Царь наш -- немец прусский, носит мундир узкий..."); эти же настроения вполне разделял и революционный демократ Герцен: "В немецких офицерах и чиновниках правительство русское находит именно то, что ему нужно: правильность и бесстрастность машины, прибавьте полное равнодушие к участи управляемых, глубочайшее презрение к народу, полное незнание национального характера -- и вы поймете, почему народ ненавидит немцев и почему наше правительство так любит их" ("О развитии революционных идей в России").
   ** В это время большинству, в том числе и Достоевскому, был известен лишь этот вариант.
   
   взоры слушателей загорались, сердца стучали учащенней. Но что делать? Смотреть на все, "добру и злу внимая равнодушно"? Довольствоваться мыслью, будто все прекрасно в возлюбленном отечестве? Спокойно ждать, пока все устроится к лучшему само собой? Или же отдаться во власть всепримиряющей и всеотрицающей отечественной сивухи, потому что стыдно же ничего не делать.
   Провозглашение во Франции республики будоражило воображение Достоевского, но отнюдь не давало лично ему ответа на вопрос о целях борьбы, во имя которой он был готов на любое самопожертвование.
   -- Политические вопросы меня слишком мало занимают, -- горячо и искренне объяснял он друзьям свое состояние. -- Мне поистине все равно, кто у них будет -- Луи-Филипп, или какой-нибудь Бурбон, или даже хоть и республика. Кому от этого будет легче? Народ выиграет несколько громких фраз и пойдет на ту же работу, прибыльную только для одного буржуа, а стало быть, и жизнь ни на волос не будет лучше. Я не верю в полезность игры в старые политические формы.
   Нужна какая-то иная, совершенно новая идея. Какая? Этого он не ведал. Не мог ответить на этот вопрос. Если бы не провалы "Двойника" и "Хозяйки", поколебавшие его веру в действенность Слова, могущего переродить мир, может быть, он и знал бы ответ. Теперь же? Нет, не знал..." (Ю.И. Селезнев. Достоевский. ЖЗЛ (1981) / Электр-й ресурс).
 

А вот еще другая точка зрения, касательно личности и мировоззрения В.Г.Белинского, в статье И.Р. Монаховой "В.Г. Белинский: "Я солдат у Бога":

"...Об отношении Белинского к религии свидетельствуют его собственные слова: «Основа и причина нашего совершенства, а следовательно, и блаженства есть благодать Божия»[2]; «Без личного бессмертия духа жизнь - страшный призрак. <. . .> Я верю и верую! <. . .> Да - жив Бог - жива душа моя!»[3] - это из писем Белинского 1837-1838 годов. О моментах своего творческого вдохновения он говорил: «Я ощущу в себе присутствие Божие, мое маленькое я исчезнет»[4].
В 1840 году, он писал: «Для меня Евангелие - абсолютная истина, а бессмертие индивидуального духа есть основной его камень. <. . .> Да, надо читать чаще Евангелие - только от него и можно ожидать полного утешения»[5].
«Религия есть основа всего и <. . .> без нее человек - ничто»[6], - констатировал он в 1839 году. И в конце жизни, в декабре 1847 года, заметил: «Вне религии вера есть никуда не годная вещь»[7].
 А сказанные о себе 27-летним Белинским слова звучат как программные для всей его жизни: «Я солдат у Бога: он командует, я марширую. У меня есть свои желания, свои стремления, которых он не хочет удовлетворить, как ни кажутся они мне законными; я ропщу, клянусь, что не буду его слушаться, а между тем слушаюсь, и часто не понимаю, как всё это делается. У меня нет охоты смотреть на будущее; вся моя забота - что-нибудь делать, быть полезным членом общества. А я делаю, что могу»[8].
 И даже в знаменитом «зальцбруннском» письме к Гоголю Белинский выступает не как атеист, а как критик церкви. Если бы он был атеистом, он так и сказал бы, что не верит в Бога. Но он рассуждает вовсе не так: для него Христос - по-прежнему нравственный идеал: «Он первый возвестил людям учение свободы, равенства и братства и мученичеством запечатлел, утвердил истину своего учения. <. . .> Кто способен страдать при виде чужого страдания, кому тяжко зрелище угнетения чуждых ему людей, - тот носит Христа в груди своей и тому незачем ходить пешком в Иерусалим»[9]. Вообще, говоря об отношении Белинского к религии, следует рассматривать в равной мере все этапы его жизни, а не только последний, когда было написано письмо к Гоголю.
 Благоговейное отношение к истокам, основам христианства и отрицательное отношение к церкви - такое сочетание было характерным для некоторой части просвещенных людей в России XIX века. Среди них стали появляться моменты разочарования в традиционной церковной практике, в месте церкви и роли священника в обществе, да и в нравственном уровне самого общества, на которое, по-видимому, религия и церковь не смогли оказать должного влияния. Возможно, последнее и было главным. Например, возникал вопрос: как в стране, где христианство признано официальной, государственной религией, может существовать такое безобразное явление, как крепостное право? И закрадывалось сомнение: а способна ли христианская вера сделать людей лучше и отношения между ними - гуманнее, и желает ли церковь что-то сделать в этом направлении? Это сомнение может привести к далеко идущим выводам - к атеизму, безверию. Таким образом, недовольство несовершенством общества переносилось на религию, которая, по идее, должна была бы это общество воспитывать, облагораживать, и на ее «проводника» - церковь.
 Во времена Белинского такой ход мыслей начинал приобретать всё большую популярность. Некоторую часть интеллигенции в дальнейшем это привело к атеизму, но не Белинского. Его отношение к религии было сложным: ходить в церковь и общаться со священниками он не стремился, однако и атеистом не был и в своей жизни практически стремился следовать существу христианства - жить по правде. А ведь это важнее внешних проявлений религиозности. И реалии современной ему действительности вовсе не привели его к отрицанию религии вообще. Как бы отталкиваясь от собственного же неприятия «внешней» стороны этой сферы, он в одном из писем 1840 года заметил: «Никто так пошло не врет о религии и своим поведением и непосредственностию не оскорбляет ее, как русские попы, - и однако ж из этого не следует, чтобы религия была вздор»[10].
 Впрочем, даже и в том, что касается «внешних проявлений», тоже всё было не так однозначно. Например, юный Белинский возмущался в письме матери: «Вы уже в другом письме увещеваете меня ходить по церквам. <. . .> Шататься мне по оным некогда, ибо чрезвычайно много других, гораздо важнейших дел, которыми должно заниматься»[11]. Но слова из другого его письма, написанного много лет спустя, свидетельствуют о том, что в церковь он ходил. 32-летний Белинский, сообщая своей невесте, М.В. Орловой, о неком документе, необходимом для венчания, в частности, писал: «Я просил моего знакомого переговорить со священником, у которого я исповедуюсь и причащаюсь, может ли он обвенчать меня по этому университетскому свидетельству»[12].
 Другой пример. В письме к тому же адресату, М.В. Орловой, Белинский шутливо замечал: «Вы меня по вечерам крестите: почему ж и не так, если это забавляет вас? А я - меня тоже забавляет эта игра: продолжайте»[13]. Но несколькими годами ранее он как о чем-то дорогом и заветном пишет о своем крестике, настойчиво прося своего друга Д.П. Иванова помочь вернуть его: «В прошлом письме моем, которое теперь приходится повторить, благодаря твоей аккуратности, я писал, во-первых, о том, чтобы ты как-нибудь постарался переслать мне крестик, который я, сняв с себя в бане, отдал Ване, а он, по своему ротозейству, забыл мне его отдать. Этот крестик мне дорог, и если он пропал, мне будет очень грустно: я получил его от Н.Я. Петровой, которая дала мне его с таким искренним желанием мне добра и счастья, какого можно ожидать только от людей родных и близких. Бога ради, похлопочи переслать его по почте»[14].
 Замечателен и тот факт, что дед Белинского был сельским священником, который в своем служении тоже был «неистовым» (как потом его внук Виссарион). На склоне лет он фактически принял схиму - вырастив детей, удалился от семьи и вел затворническую жизнь в посте и молитве. В семье его считали праведником. Этот внутренний огонь передался и Виссариону Григорьевичу, который замечал в письмах друзьям: «Как попристальнее и поглубже всмотришься в жизнь, то поймешь и монашество, и схиму»[15], «Мы живем в страш­ное время, судьба налагает на нас схиму, мы должны страдать, чтобы нашим внукам было легче жить»[16]. Самопожертвование в служении своему делу было свойственно и ему. Но для него как христианина акцент всегда был не на внешних проявлениях религиозности, связанных с церковной жизнью (от которых было зачастую, наоборот, отталкивание), а на любви к ближнему, на внимании к участи каждого человека: «Что мне в том, что для избранных есть блаженство, когда большая часть и не подозревает его возможности? Прочь же от меня блаженство, если оно достояние мне одному из тысяч!»[17].
 Когда прежде, в советское время, было принято преподносить Белинского как атеиста, то фактически за атеизм выдавалось его отрицательное отношение к церкви. Белинский - натура тонкая и сложная, отличающаяся необыкновенной искренностью и способностью к стремительному развитию в поисках истины. И с помощью такого определения, как «атеист», совершенно невозможно объяснить его мировоззрение во всей его многогранности. Вот характерный и яркий пример, показывающий сложный, в чем-то противоречивый, но отмеченный какой-то глубинной диалектической логикой взгляд Белинского на религию, где в одном и том же письме он сначала говорит о «приятности эпохи падения религии», а буквально на соседней странице - о «новом небе и новой земле», о которых он рассуждает на основе Священного Писания:
 «Рассудок для меня теперь выше разумности (разумеется - непосредственной), а потому мне отраднее кощунства Вольтера, чем признание авторитета религии, общества, кого бы то ни было! Знаю, что средние века - великая эпоха, понимаю святость, поэзию, грандиозность религиозности средних веков; но мне приятнее XVIII век - эпоха падения религии: в средние века жгли на кострах еретиков, вольнодумцев, колдунов; в XVIII - рубили на гильотине головы аристократам, попам и другим врагам Бога, разума и человечности. И настанет время - я горячо верю этому, настанет время, когда никого не будут жечь, никому не будут рубить головы, когда преступник, как милости и спасения, будет молить себе казни, и не будет ему казни, но жизнь останется ему в казнь, как теперь смерть. <. . .> Не будет богатых, не будет бедных, ни царей и подданных, но будут братья, будут люди, и, по глаголу апостола Павла[18], Христос сдаст свою власть Отцу, а Отец-Разум снова воцарится, но уже в новом небе и над новою землею»[19]. (Из письма В.П. Боткину от 8 сентября 1841 года).
 Сложное сочетание таких аспектов, как христианская основа мировоззрения, пристальное внимание к участи каждого человека и поиск путей улучшения этой участи, - такое преломление получило восприятие христианства у Белинского. Ведь любовь к ближнему - это для христианина не просто благое пожелание, а одна из двух первых религиозных заповедей, подобная заповеди любви к Богу.
Важнейшая заповедь любви к ближнему нашла в натуре Белинского благодатную почву. Всё, что он написал, отличалось прежде всего любовью к ближнему - к своему соотечественнику, вообще к человеческой личности, которая нуждалась в уважении со стороны общества, в гражданских правах и свободах. Мысль о судьбе личности в обществе никогда не оставляла Белинского, даже в пору увлечения гегелевской «объективной» философией. Любовь к человеку - это и был тот постоянный огонь, который не давал покоя Белинскому в его философских исканиях (и никакая стройность научных построений не могла заглушить вопроса о судьбе личности в мироздании) и в его литературном творчестве.
 Словом, Белинский свой религиозный энтузиазм хранил и проявлял глубоко в сущности своей натуры и в сущности своих дел. И в христианстве он свято чтил его самую сущность - Христа, смотря на него как бы сквозь вещи более внешние: «Что вы нашли общего между Ним (Христом. - И.М.) и какою-нибудь, а тем более православною церковью?»[20], - восклицал он в письме к Гоголю.
 По этому поводу можно вспомнить известное высказывание Достоевского: «Если б кто мне доказал, что Христос вне истины, и действительно было бы, что истина вне Христа, то мне лучше хотелось бы оставаться со Христом, нежели с истиной»[21].
Действительно, Белинский в своей жизни наглядно продемонстрировал такое сущностное следование за Христом, когда этот путь показался ему не совпадающим с тем, что было принято считать вполне истинным, то есть с церковью. Это еще раз подчеркивает глубинную взаимосвязь мировоззрения Белинского и Достоевского, несмотря на различные жизненные обстоятельства, разделившие их. Д.С. Мережковский, в частности, писал об этом: «Вопрос о бессмертии есть не что иное, как религи­озный вопрос о личности. Не потому ли Белинский разочаровался в социализ­ме, по крайней мере, в социализме как религии, что Молох общественности, "социальности", точно так же как Молох Общего, не ответил ему на религиозный вопрос о личности? <. . .> "Цель христианской религии - возведение личности до субстанции", т. е. до Бога, говорит Белинский так ясно и отчетливо, как только можно сказать. <. . .> "Отвержение здешней жизни есть отвержение всякого бытия. Без глубокой страдальческой любви к земной жизни мне непонятна жизнь по ту сторону гроба". Эта страдальческая любовь к земле, соединяющая землю с небом, не то же ли, что "целование земли", которым Алеша преодолевает бунт Ивана Карамазова, - не глубочайшая ли религиозная мысль Достоевского?»[22]..." (И.Р. Монахова "В.Г. Белинский: "Я солдат у Бога" / Электр-й ресурс).

Однако, конечно, спорное исследование и точка зрения И.Р. Монаховой, но и в этой точки зрения есть свое "зерно правды". О чем идет речь?..

А речь идет вот про чтО, касательно понимания личности и мировоззрения Достоевского:

"...В своем письме Пуцикович довольно точно фиксирует отношение либеральных кругов к убийству "сонного тигра", как называли начальника 3 Отделения. Достоевский возмущен откликами прессы не менльше редактора "Гражданина": он называет их "верхом глупости". Но для него гораздо важнее другое.
"Это всё статьи либеральных отцов, не согласных с увлечениями своих нигилистов-детей, которые дальше их пошли", - отвечает он Пуцыковичу. Обозначена коллизия "Бесов": Степан Трофимович - Пётр Верховенский.
Это давняя и излюбленная идея Достоевского. И он не устает внушать её своему корреспонденту: "Если будете писать о нигилистах русских, то, ради Бога, не столько браните их, сколько отцов их. Эту мысль проводите, ибо корень нигилизма не только в отцах, но отцы-то ещё пуще нигилисты, чем дети. У злодеев наших подпольных есть хоть какой-то гнусный жар, а в отцах - те же чувства, но цинизм и индифферентизм, что еще подлее".
Один из персонажей "Бесов" цитирует Апокалипсис: "И ангелу Лаодикийской церкви...".
В письме Пуциковичу речь идет, по существу, о том же. Жар - пусть "гнусный", но свидетельствующий об искренности и вере: "теплы" именно отцы; "ангелу Лаодикийской церкви..." - не распространяется на детей. Вина если и не снимается с революционеров-семидесятников полностью, то в значительной мере перекладывается на плечи людей 40-х годов.
Здесь проходит, может быть не столь заметная, но тем не менее весьма существенная черта, отделяющая Достоевского от того лагеря, к которому принадлежал Пуцыкович.
Так же как и Катков, неустанно требующий обрушить всю тяжесть "карающего меча государства" на головы нигилистов, Пуцыкович ждёт искоренения крамолы от власти, и только от власти: сила должна быть сломлена силой.
Ни в одном заявлении Достоевского 1878-1881 годов... мы не встретим указаний на то, что автор "Братьев Карамазовых" считал возможным решить проблему чисто административным путем. Приверженец монархии, он не находит ни единого слова одобрения для тех репрессий, к каким монархическая власть прибегает в целях самосохранения.
В поединке революции с самодержавным государством он видит не столько противоборство наличных политических сил ("кто-кого"), сколько глубокую историческую драму. Ибо разрыв с народом характерен, по его мнению, не только для революционного подполья, но и для того, что этому подполью противостоит: для всей системы русской государственности. Власть столь же виновата в разрыве с народом, как и те, кто пытается эту власть разрушить. Истоки драмы едины.
Мысль о всеобщей вине (вине всего образованного общества) не оставляет Достоевского до последних его дней..." (И.Л. Волгин "Последний год Достоевского", 2010).

Но, ведь, здесь, совсем "иное дело", совсем иной взгляд на вековой Вопрос, на вековую полемику между Белинским и Гоголем. Ведь, во многом Достоевский исходит и продолжает тот Путь, который начат А.С. Пушкиным и продолжен Н.В.Гоголем, но путь этот задавлен и осмеян, как и осмеян не в пользу самого Белинского, которого прежние поколения исследователей и идеологов априори записали в революционеры и в сокрушители самодержавия. Ибо Белинский, как личность и мыслитель, намного сложнее, чем это кажется и представляется некоторым политическим идеологам и пропагандистам.
Но, ведь, здесь же открывается и совсем иной взгляд на Гоголя, именно, новый взгляд на Гоголя, исходя из основной и Главной Идеи Достоевского, как всепрощения и всеобщего покаяния. Ведь, и Гоголь во многом изначально проговаривает именно главную Идею Достоевского, задолго до того, как сам Достоевский её понял и осознал.
Вот! в чем парадокс!..

                5. Вопросы века. Взгляд в существующее из Точки Вечного.

  Точка вИдения Н.В.Гоголя из глубины вечного души человека:

"НУЖНО ЛЮБИТЬ РОССИЮ
     (Из письма к гр. А. П. Т.....му)
     Без любви к богу никому не спастись, а  любви  к  богу  у  вас  нет.  В
монастыре ее не найдете; в монастырь идут одни, которых уже позвал туда  сам
бог. Без воли бога нельзя и полюбить его. Да и как полюбить  того,  которого
никто не видал? Какими молитвами и усильями  вымолить  у  него  эту  любовь?
Смотрите, сколько есть теперь на свете добрых и  прекрасных  людей,  которые
добиваются жарко этой любви и слышат  одну  только  черствость  да  холодную
пустоту в душах. Трудно полюбить того, кого никто  не  видал.  Один  Христос
принес и возвестил нам тайну, что в любви к братьям получаем любовь к  богу.
Стоит только полюбить их так, как приказал Христос, и сама  собой  выйдет  в
итоге любовь к богу самому. Идите же в мир и  приобретите  прежде  любовь  к
братьям.
     Но как полюбить братьев, как полюбить людей?  Душа  хочет  любить  одно
прекрасное, а бедные люди так несовершенны и так в них мало прекрасного! Как
же сделать это? Поблагодарите бога прежде всего за то, что вы  русский.  Для
русского теперь открывается этот путь, и этот путь есть  сама  Россия.  Если
только возлюбит русский Россию, возлюбит и все, что ни есть в России. К этой
любви нас ведет теперь сам бог. Без болезней и страданий,  которые  в  таком
множестве накопились внутри ее и которых виною мы сами, не  почувствовал  бы
никто из нас к ней состраданья. А состраданье есть  уже  начало  любви.  Уже
крики на бесчинства, неправды и взятки - не просто  негодованье  благородных
на бесчестных, но  вопль  всей  земли,  послышавшей,  что  чужеземные  враги
вторгнулись в  бесчисленном  множестве,  рассыпались  по  домам  и  наложили
тяжелое ярмо на каждого человека; уже и те, которые  приняли  добровольно  к
себе в домы этих страшных врагов душевных, хотят от них освободиться сами, и
не знают, как это сделать, и все сливается в один потрясающий вопль,  уже  и
бесчувственные подвигаются. Но прямой любви еще не слышно ни в ком, - ее нет
также и у вас. Вы еще не любите  Россию:  вы  умеете  только  печалиться  да
раздражаться слухами обо всем дурном, что в ней ни делается, в вас  все  это
производит только одну черствую досаду да уныние. Нет, это  еще  не  любовь,
далеко вам до любви,  это  разве  только  одно  слишком  еще  отдаленное  ее
предвестие. Нет, если вы действительно полюбите Россию, у вас пропадет тогда
сама собой та близорукая мысль, которая зародилась теперь у многих честных и
даже весьма умных людей, то есть, будто в теперешнее время они уже ничего не
могут сделать для России и будто они ей уже не нужны совсем; напротив, тогда
только во всей силе вы почувствуете,  что  любовь  всемогуща  и  что  с  ней
возможно все сделать. Нет, если вы действительно полюбите Россию, вы  будете
рваться служить ей; не в губернаторы, но в капитан  -исправники  пойдете,  -
последнее место, какое ни отыщется в ней, возьмете, предпочитая одну крупицу
деятельности на нем всей вашей нынешней, бездейственной  и  праздной  жизни.
Нет, вы еще не любите России. А не полюбивши России, не полюбить  вам  своих
братьев, а не полюбивши своих братьев, не возгореться вам любовью к богу,  а
не возгоревшись любовью к богу, не спастись вам.
     1844

XX
     НУЖНО ПРОЕЗДИТЬСЯ ПО РОССИИ
     (Из письма к гр. А, П. Т......му)
     Нет  выше  званья,  как  монашеское,  и  да  сподобит  нас  бог  надеть
когда-нибудь простую ризу чернеца, так желанную душе моей, о которой  уже  и
помышленье мне в радость. Но  без  зова  божьего  этого  не  сделать.  Чтобы
приобресть право удалиться от  мира,  нужно  уметь  распроститься  с  миром.
"Раздай все имущество свое нищим и потом уже  ступай  в  монастырь",  -  так
говорится всем туда идущим. У вас есть  богатство,  вы  его  можете  раздать
нищим; но что же мне раздать? Имущество мое не  в  деньгах.  Бог  мне  помог
накопить несколько умного и душевного добра  и  дал  некоторые  способности,
полезные и нужные другим - стало быть, я должен  раздать  это  имущество  не
имущим его, а потом уже идти в монастырь. Но и вы одной денежной раздачей не
получите на то права. Если бы вы были привязаны к  вашему  богатству  и  вам
было бы с ним тяжело расставаться, тогда другое дело; но вы к нему охладели,
для вас оно теперь ничто, -где  ж  ваш  подвиг  и  ваше  пожертвование?  Или
выбросивши за окошко ненужную вещь -  значит  сделать  добро  своему  брату,
разумея добро в высоком смысле христианском? Нет, для вас так же, как и  для
меня, заперты двери желанной обители. Монастырь  ваш  -Россия!  Облеките  же
себя умственно ризой чернеца и, всего себя умертвивши для себя,  но  не  для
нее, ступайте подвизаться в ней. Она зовет теперь сынов  своих  еще  крепче,
нежели когда-либо прежде. Уже душа в ней болит, и раздается крик ее душевной
болезни. Друг мой! или у вас бесчувственно сердце, или  вы  не  знаете,  что
такое для русского Россия. Вспомните, что когда приходила беда ей, тогда  из
монастырей выходили монахи и  становились  в  ряды  с  другими  спасать  ее.
Чернецы Ослябя и Пересвет, с благословенья самого настоятеля, взяли  в  руки
меч, противный христианину, и легли на кровавом поле битвы, а вы  не  хотите
взять поприща мирного гражданина, и где  же?  -в  самом  сердце  России.  Не
отговаривайтесь вашей неспособностью, - у вас есть много  того,  что  теперь
для  России  потребно  и  нужно.  Бывши  губернатором  в   двух   совершенно
противуположных  губерниях,  исполнивши  это  дело,  несмотря  на  все  ваши
тогдашние недостатки, получше многих, вы набрались  прямых  и  положительных
сведений о делах, внутри происходящих, и узнали в истинном виде  Россию.  Но
не это главное, и я бы вас не склонял так служить, несмотря на все  сведенья
ваши, если бы не видел в вас одно то свойство,  которое,  по  моему  мненью,
значительнее всех прочих, - свойство, не хлопотав ничего, не работая самому,
почти ленясь, уметь заставить всех других  работать.  У  вас  все  двигалось
быстро и ходко; и когда, изумляясь, спрашивали у вас самих: "Отчего это?"  -
вы отвечали: "Все от чиновников, попались хорошие чиновники, которые не дают
ничего мне делать самому"; и когда шло дело до представления к наградам,  вы
всегда выводили вперед ваших чиновников, приписывая все им, а  себе  ничего.
Вот ваше  главное  достоинство,  не  говоря  уже  об  уменье  выбрать  самих
чиновников. Не мудрено, что у вас чиновники рвались изо  всех  сил,  и  один
записался до того, что нажил чахотку и умер, как ни  старались  вы  оттащить
его от дела. Чего не сделает русский  человек,  если  станет  таким  образом
поступать с ним начальник! Это ваше свойство слишком  теперь  нужно,  именно
теперь, в это время себялюбья, когда всяк начальник думает  о  том,  как  бы
выставить вперед себя и приписать все одному себе. Говорю вам,  что  с  этим
вашим свойством вы теперь слишком нужны России... и грех вам, что вы даже не
слышите этого! Грех был бы и мне, если б я не выставил вам  этого  свойства.
Оно есть ваше лучшее имущество; его  от  вас  просят  неимущие,  а  вы,  как
скряга, заперли его под замок и  еще  прикидываетесь  глухим.  Положим,  вам
теперь неприлично занять то же самое место, какое занимали назад тому десять
лет, не потому, чтобы оно было низко для вас, - слава богу, честолюбия вы не
имеете и в ваших глазах никакая служба не  низка,  -  но  потому,  что  ваши
способности,  развившись,  требуют  уже  для   собственной   пищи   другого,
просторнейшего поприща. Что ж? разве мало мест и поприщ в России? Оглянитесь
и обсмотритесь хорошенько, и  вы  его  отыщете.  Вам  нужно  проездиться  по
России. Вы знали ее назад тому десять лет: это теперь недостаточно. В десять
лет внутри России столько совершается событий, сколько в другом  государстве
не совершится в полвека. Вы сами заметили, живя здесь, за  границей,  что  в
последние два, три года даже  начали  выходить  из  нее  и  люди  совершенно
другие, не похожие ни в чем с теми, которых вы знали еще не так давно. Чтобы
узнать, что такое Россия  нынешняя,  нужно  непременно  по  ней  проездиться
самому. Слухам не верьте никаким. Верно только то, что еще никогда не бывало
в России такого необыкновенного  разнообразия  и  несходства  во  мнениях  и
верованиях всех людей, никогда еще  различие  образований  и  воспитанья  не
оттолкнуло так друг от друга всех и не произвело  такого  разлада  во  всем.
Сквозь  все  это  пронесся  дух  сплетней,  пустых  поверхностных   выводов,
глупейших слухов, односторонних и ничтожных  заключений.  Все  это  сбило  и
спутало до того у каждого его мненье о России, что решительно нельзя  верить
никому. Нужно самому узнавать, нужно проездиться  по  России.  Это  особенно
хорошо для того, кто побыл  -некоторое  время  от  нее  вдали  и  приехал  с
неотуманенной и свежей головою. Он увидит много того, чего не видит человек,
находящийся в самом омуте, раздражительный и чувствительный к животрепещущим
интересам минуты. Сделайте ваше путешествие вот каким образом: прежде  всего
выбросьте из вашей головы все до одного ваши мненья о России, какие у вас ни
есть, откажитесь от собственных своих выводов,  какие  уже  успели  сделать,
представьте себя ровно не знающим ничего и поезжайте как в новую дотоле  вам
неизвестную землю. Таким  же  самым  образом,  как  русский  путешественник,
приезжая в каждый значительный европейский город,  спешит  увидеть  все  его
древности и примечательности,  таким  же  точно  образом  и  еще  с  большим
любопытством, приехавши в первый уездный или  губернский  город,  старайтесь
узнать  его  достопримечательности.  Они  не  в  архитектурных  строениях  и
древностях, но в людях. Клянусь, человек стоит того, чтоб его  рассматривать
с большим любопытством, нежели фабрику и  развалину.  Попробуйте  только  на
него взглянуть, вооружась одной каплей истинно братской любви к нему,  и  вы
от него уже не оторветесь - так он станет для вас занимателен. Познакомьтесь
прежде всего с теми из них,  которые  составляют  соль  каждого  города  или
округа; таких бывает человека два-три в каждом городе. Они  вам  в  немногих
чертах очертят весь город, так что вам будет видно уже самому, где и в каких
местах производить наиболее наблюденье над нынешними вещами.  Разговорясь  с
человеком  передовым  из  каждого  сословия  (с  вами  же  все  так   охотно
разговариваются и развертываются чуть не нараспашку), вы  от  него  узнаете,
что такое всякое сословие в его нынешнем виде. Расторопный  и  бойкий  купец
вдруг вам объяснит, что такое в их городе купечество; порядочный  и  трезвый
мещанин даст понятье о мещанстве. От  чиновника-дельца  узнаете  должностное
производство, а общий цвет и дух общества услышите сами. На передовых людей,
однако ж, не весьма полагайтесь, лучше  постарайтесь  расспросить  двух  или
трех человек из каждого сословия. Не позабывайте того, что теперь все  между
собою в  ссоре,  и  всяк  друг  на  друга  лжет  и  клевещет  беспощадно.  С
духовенством вы сойдетесь вдруг, потому что  с  ним  вообще  вы  знакомитесь
скоро; от них узнаете остальное. И если вы таким образом проездите только по
главным городам и пунктам России, то уже увидите ясно, как день,  где  и  на
каком месте вы можете быть полезны и о какой должности следует вам  просить.
А покуда вы уже одной поездкой вашей можете сделать много добра, если только
захотите.  В  самом  путешествии  этом  предстанут  вам  такие  христианские
подвиги, каких в самом монастыре не встретите. Во-первых, будучи  приятны  в
разговоре, нравясь каждому, вы можете, как  посторонний  и  свежий  человек,
стать третьим, примиряющим лицом. Знаете ли, как это важно, как  это  теперь
нужно России и какой в этом высокий подвиг! Спаситель оценил его едва ли  не
выше всех других: он прямо называет миротворцев сынами божьими. А миротворцу
у нас поприще повсюду. Все перессорилось: дворяне у  нас  между  собой,  как
кошки с собаками; купцы между собой, как  кошки  с  собаками;  мещане  между
собой,  как  кошки  с  собаками;  крестьяне,  если  только   не   устремлены
побуждающей силою на дружескую работу, между собой, как  кошки  с  собаками.
Даже честные и добрые люди между  собой  в  разладе;  только  между  плутами
видится что-то похожее на дружбу и соединение в то время, когда  кого-нибудь
из них сильно станут преследовать. Везде поприще  примирителю.  Не  бойтесь,
примирять не трудно. Людям трудно  самим  умириться  между  собою,  но,  как
только станет между ними третий, он  их  вдруг  примирит.  Оттого-то  у  нас
всегда имел такую силу  третейский  суд,  истое  произведенье  земли  нашей,
успевавший доселе более всех других судов. В природе  человека,  и  особенно
русского,  есть  чудное  свойство:  как  только  заметит  он,   что   другой
сколько-нибудь к нему наклоняется или показывает снисхождение,  он  сам  уже
готов чуть не просить прощенья. Уступить  никто  не  хочет  первый,  но  как
только  один  решился  на  великодушное  дело,  другой  уже  рвется  как  бы
перещеголять его великодушьем. Вот почему у нас скорей, чем где-либо,  могут
быть прекращены самые застарелые ссоры и тяжбы,  если  только  станет  среди
тяжущихся человек истинно благородный, уважаемый всеми и притом  еще  знаток
человеческого сердца. А примиренье, повторяю вновь, теперь  нужно:  если  бы
только несколько честных людей, которые, из-за несогласия во  мнении  насчет
одного какого-нибудь предмета, перечат друг другу в  действиях,  согласились
подать друг другу руку, плутам было бы уже худо. Итак, вот  вам  одна  часть
подвигов, какие вам могут представиться на  каждом  шагу  вашей  поездки  по
России. Есть и другая, не меньше важная. Вы можете  оказать  большую  услугу
духовенству тех городов, через которые будете проезжать, познакомив их лучше
с обществом, среди которого они живут, введя  их  в  познание  тех  вещей  и
проделок, о которых не говорит вовсе на исповеди нынешний человек, считая их
долженствующими быть вне христианской жизни. Это  очень  нужно,  потому  что
многие из духовных, как я знаю, уныли от множества бесчинств, возникнувших в
последнее время, почти уверились, что их никто теперь не слушает, что  слова
и проповедь роняются на воздух и зло пустило так  глубоко  свои  корни,  что
нельзя уже и думать об его искорененье. Это несправедливо.  Грешит  нынешний
человек, точно, несравненно больше, нежели когда-либо прежде, но  грешит  не
от преизобилья своего собственного разврата, не  от  бесчувственности  и  не
оттого, чтобы хотел грешить, но оттого, что не видит грехов  своих.  Еще  не
ясно и не совсем открылась страшная истина нынешнего века,  что  теперь  все
грешат до единого, но грешат не прямо, а  косвенно.  Этого  еще  не  услышал
хорошо и сам проповедник; оттого и проповедь его роняется на воздух, и  люди
глухи к словам его.  Сказать:  "Не  крадьте,  не  роскошничайте,  не  берите
взяток, молитесь и давайте милостыню неимущим" - теперь ничто  и  ничего  не
сделает. Кроме того, что всякий скажет: "Да ведь это уже известно", -но  еще
оправдается перед самим собой и найдет  себя  чуть  не  святым.  Он  скажет:
"Красть я не краду: положи передо мной часы, червонцы, какую хочешь вещь - я
ее не трону; я даже прогнал за воровство своего собственного человека;  живу
я, конечно, роскошно, но у меня нет ни детей, ни родственников, мне  не  для
кого  копить,  роскошью  я   доставляю   даже   пользу,   хлеб   мастеровым,
ремесленникам, купцам, фабрикантам; взятку я беру только с богатого, который
сам просит об этом, которому это не в разоренье; молиться я  молюсь,  вот  и
теперь стою в церкви, крещусь и бью  поклоны;  помогать  -помогаю:  ни  один
нищий не уходит от меня без медного гроша, ни  от  одного  пожертвованья  на
какое-нибудь благотворительное заведение еще  не  отказывался".  Словом,  он
увидит себя не только правым после такой проповеди, но еще возгордится своей
безгрешностью.
     Но если поднять перед ним завесу и показать ему хотя часть тех  ужасов,
которые он производит косвенно, а  не  прямо,  тогда  он  заговорит  другое.
Сказать честному, но близорукому богачу, что он, убирая свой дом и заводя  у
себя все на барскую ногу, вредит соблазном, поселяя в другом, менее богатом,
такое же желание, который из-за того, чтобы не отстать от него, разоряет  не
только собственное, но и чуждое имущество, грабит и пускает по  миру  людей;
да вслед за этим и представить ему одну из тех ужасных картин голода  внутри
России, от которых дыбом поднимется у него волос и которых, может  быть,  не
случилось бы, если бы не стал он жить  на  барскую  ногу,  да  задавать  тон
обществу и кружить головы другим.  Показать  таким  же  самым  образом  всем
модницам, которые не любят никуды появляться в одних и тех же платьях и,  не
донашивая ни
     чего, нашивают кучи нового,  следуя  за  малейшим  уклонением  моды,  -
показать им, что они вовсе не тем грешат, что занимаются этой  суетностью  и
тратят деньги, но тем, что сделали  такой  образ  жизни  необходимостью  для
других, что муж иной жены схватил уже из-за этого взятку с своего  же  брата
чиновника (положим, этот чиновник был богат; но, чтобы доставить взятку,  он
должен был насесть на менее богатого, а  тот,  с  своей  стороны,  насел  на
какого-нибудь заседателя или станового  пристава,  а  становой  пристав  уже
невольно был принужден грабить  нищих  и  неимущих),  да  вслед  за  этим  и
выставить  всем  модницам  картину  голода.  Тогда  им  не  пойдет   на   ум
какая-нибудь шляпка или модное платье; увидят  они,  что  не  спасет  их  от
страшного ответа перед богом даже и деньга, выброшенная нищему,  даже  и  те
человеколюбивые заведения, которые заводят они в городах на счет ограбленных
провинции. Нет, человек не бесчувствен, человек подвигнется, если только ему
покажешь дело, как есть. Он теперь подвигнется  еще  более,  чем  когда-либо
прежде,  потому  что  природа  его  размягчена,  половина  грехов  его   -от
неведенья, а не от разврата. Он, как  спасителя,  облобызает  того,  который
заставит его  обратить  взгляд  на  самого  себя.  Только  слегка  приподыми
проповедник завесу и укажи ему хотя одно из  тех  ежеминутных  преступлений,
которые он совершает, у него уже отнимется дух хвастать безгрешностью своей;
не станет он оправдывать свою роскошь подлыми и жалкими софизмами, будто  бы
нужна она затем, чтобы доставлять хлеб мастеровым. Он и сам  тогда  смекнет,
что разорить полдеревни или пол-уезда затем, чтобы  доставить  хлеб  столяру
Гамбсу, есть вывод, который мог образоваться только в пустой голове  эконома
XIX века, а не в здоровой голове умного человека. А что же, если проповедник
поднимет всю цепь того множества косвенных преступлений,  которые  совершает
человек своею неосмотрительностью, гордостью и самоуверенностью  в  себе,  и
покажет всю опасность нынешнего времени, среди которого всяк может  погубить
разом несколько душ, не только одну свою, среди  которого,  даже  не  будучи
бесчестным, можно заставить других быть бесчестными и подлецами одною только
своей неосмотрительностью, словом - если только сколько-нибудь покажет,  как
все опасно ходят? Нет, люди не будут глухи к  словам  его,  не  уронится  на
воздух ни одно слово его проповеди.  А  вы  можете  на  это  навести  многих
священников, сообщая сведения о всех проделках нынешнего  люда,  которые  вы
наберете в дороге. Но не одним священникам, вы можете и другим людям сделать
этим пользу. Всем теперь нужны эти сведенья.
     Жизнь нужно показать человеку, - жизнь, взятую под  углом  ее  нынешних
запутанностей, а не прежних, - жизнь, оглянутую  не  поверхностным  взглядом
светского человека, но  взвешенную  и  оцененную  таким  оценщиком,  который
взглянул на нее высшим взглядом христианина. Велико незнанье России  посреди
России. Все живет в иностранных журналах и газетах,  а  не  в  земле  своей.
Город не знает города, человек  человека;  люди,  живущие  только  за  одной
стеной, кажется, как бы живут за морями. Вы можете во время вашей поездки их
познакомить  между  собою  и  произвести  взаимный   благодетельный   размен
сведений, как расторопный купец, забравши сведения в одном  городе,  продать
их с барышом в другом, всех обогатить и в то  же  время  разбогатеть  самому
больше всех. Подвиг на подвиге предстоит вам на всяком шагу, и вы  этого  не
видите! Очнитесь! Куриная слепота на глазах ваших! Не залучить вам  любви  к
себе в душу. Не полюбить вам людей по тех пор, пока не послужите  им.  Какой
слуга может привязаться к своему господину,  который  от  него  вдали  и  на
которого еще не поработал он лично? Потому и любимо так сильно дитя матерью,
что она долго его носила в себе, все употребила на него  и  вся  из-за  него
выстрадалась. Очнитесь! Монастырь ваш - Россия!.." (1845) (Н.В. Гоголь "Выбранные места...").

И не в этом ли созвучие Н.В. Гоголя с А.С. Пушкиным сквозь десятилетия и столетия?

                "...Дни поздней осени бранят обыкновенно,
                Но мне она мила, читатель дорогой,
                Красою тихою, блистающей смиренно..."
                (А.С. Пушкин).

А не прозрел ли Гоголь в своих письмах к друзьям, именно, таков Образ России и таков Образ Церкви православной, как "Красою тихою, блистающей смиренно..."??? Как Церкви и России, блистающей смиренно, и в тверди устоявшей чрез все вихри исторических ураганов и бурей, как наводнений социальных революций, которые сметают не только государства, но и самые народы. А Церковь (Корабль наш) стоит и движет, а значит и будет стоять Россия.
Вот только, вновь, встают тревожные вопросы, как Вопросы века, о которых поведал нам и которые нам задал первый Поэт:

                "Так дремлет недвижим корабль в недвижной влаге,
                Но чу! - матросы вдруг кидаются, ползут
                Вверх, вниз - и паруса надулись, ветра полны;
                Громада двинулась и рассекает волны.

                Плывет. Куда ж нам плыть?.."
                (А.С. Пушкин).

Именно, паруса нашего Корабля уже давно надулись силой ветров небесных, силой Духа, и Корабль наш рассекает волны "моря", волны моря соблазнов мира сего...
И мы, как и в прежние времена, всё стоим пред тем же вековым Вопросом: "Куда ж нам плыть?.."

Может быть, уже пришло время вставать и совершать "Общее Дело жизни" (Н.Федоров), исходя из первичного национального самосознания во всепрощении и всепокаянии?.. 

                (22 ноября 2013 года)

                ***
                6.
                Три пророка-духовидца
                (Н.В.Гоголь, Ф.И.Тютчев, Ф.М.Достоевский)
                про
                страхи и ужасы России и Украины
                или
                ДЫМ и ПЛАМЯ в ДУШУ.

                "Оттуда вышел Он и пришел в Свое отечество;
                за Ним следовали ученики Его.
                Когда наступила суббота, Он начал учить в синагоге;
                и многие слышавшие с изумлением говорили:
                откуда у Него это? что за премудрость дана Ему,
                и как такие чудеса совершаются руками Его?
                Не плотник ли Он, сын Марии, брат Иакова, Иосии,
                Иуды и Симона? Не здесь ли, между нами, Его
                сестры? И соблазнялись о Нем.
                Иисус же сказал им: не бывает пророк без чести,
                разве только в отечестве своем и у сродников и
                в доме своем.
                И не мог совершить там никакого чуда,
                только на немногих больных возложив руки,
                исцелил их.
                И дивился неверию их..."
                (от Марка 6:1-6)

                Два эпиграфа,
                что запечатлены Ф.М.Достоевским к роману "Бесы":

                "Хоть убей, следа не видно,
                Сбились мы, что делать нам?
                В поле бес нас водит, видно,
                Да кружит по сторонам.

                Сколько их, куда их гонят,
                Что так жалобно поют?
                Домового ли хоронят,
                Ведьму замуж выдают?"
                (А. Пушкин)

               "Тут на горе паслось большое стадо свиней, и
                они просили Его, чтобы позволил им войти в
                них. Он позволил им. Бесы, вышедши из человека,
                вошли в свиней; и бросилось стадо с крутизны
                в озеро и потонуло. Пастухи, увидя случившееся,
                побежали и рассказали в городе и по деревням.
                И вышли жители смотреть случившееся и, пришедши
                к Иисусу, нашли человека, из которого вышли бесы,
                сидящего у ног Иисусовых, одетого и в здравом уме,
                и УЖАСНУЛИСЬ. Видевшие же рассказали им, как
                исцелился бесновавшийся"
                (Евангелие от Луки. Гл. 8:32-36)

                "И просил Его весь народ Гадаринской окрестности
                удалиться от них, потому что они объяты были
                ВЕЛИКИМ СТРАХОМ..."
                (от Луки 8:37)

                (...и УЖАСНУЛИСЬ... ВЕЛИКИМ СТРАХОМ...")


                1.
         Информ-справка к проблематике - "страхи и ужасы России и Украины".

           "Он умер в Сергиевом Посаде близ Троице-Сергиевой лавры 23 января
         1919 года (по новому стилю это было 5 февраля). В Сергиев Посад
         Розанов с семьей переехал из Петрограда, после того как в сентябре
         1917 года его друг философ П.А.Флоренский подыскал им квартиру
         в доме священника Беляева...
         На дровнях, покрытых елочками, гроб, после отпевания в приходской
         церкви Михаила Архангела, отвезли на кладбище Черниговского скита;
         похоронили Розанова рядом с могилой К.Н.Леонтьева (1831-1891),
         близкого по духу ему человека, с которым он много переписывался в
         последний год жизни Леонтьева. В 1923 году кладбище при Черниговском
         ските было срыто и, несмотря на официальную охранительную грамоту
         от Реставрационных мастерских Москвы, могилы К.Н.Леонтьева и В.В.
         Розанова уничтожены. Черный гранитный памятник Леонтьеву разбит в
         куски, а крест на могиле Розанова сожжен. На нем была надпись,
         выбранная из Псалтири П.А.Флоренским: "Праведны и истинны пути
         Твои, Господи!"..."
                (А.Н.Николюкин "В.В.Розанов и его миросозерцание").

        "...1928 год — летом его ссылают в Нижний Новгород, в том же году, по хлопотам Е. П. Пешковой, возвращают из ссылки. Имеет возможность эмигрировать в Прагу, но решает остаться в России. В начале 1930-х годов против него развязывается кампания в советской прессе со статьями погромного и доносительского характера...
 26 февраля 1933 года последовал арест и через 5 месяцев, 26 июля, — осуждение на 10 лет заключения. Под давлением оговорил академика Н.Лузина (Дело Лузина). Выслан по этапу в восточно-сибирский лагерь «Свободный», куда он прибыл 1 декабря 1933 года. Флоренского определили работать в научно-исследовательском отделе управления БАМЛАГа...
 10 февраля 1934 года он был направлен в Сковородино на опытную мерзлотную станцию. Здесь Флоренский проводил исследования, которые впоследствии легли в основу книги его сотрудников Н. И. Быкова и П. Н. Каптерева «Вечная мерзлота и строительство на ней» (1940)...
Соловки.
17 августа 1934 года Флоренский был помещён в изолятор лагеря «Свободный», а 1 сентября 1934 года отправлен со спецконвоем в Соловецкий лагерь особого назначения...
 15 ноября 1934 года он начал работать на Соловецком лагерном заводе йодной промышленности, где занимался проблемой добычи йода и агар-агара из морских водорослей и сделал более десяти запатентованных научных открытий...
 25 ноября 1937 года особой тройкой НКВД Ленинградской области он был приговорён к высшей мере наказания и расстрелян[14][15][16]...
 Похоронен в общей могиле убитых НКВД под Ленинградом. Сообщённая родственникам официальная дата кончины — 15 декабря 1943 года — вымышлена..."
                (Википедия // Электр-й ресурс).

Как говорится, помолчим "без комментариев", но...
только вот хочется задать Вопрос "человеколюбивым" "благодетелям человечества" и всякого рода "гуманистам" либерального и всяческого революционного толка: сколько было этих "общих могил убитых", сколько страданий и смертей беззвестных, сколько разрушено было Храмов ради "величайшего гуманизма" и "человеколюбия Бесов", внутренние очретания которых, однажды, открылись провидцам - Гоголю и Достоевскому???

                2.
        "Русские писатели адресовали слово христианской надежды и свободы,
         главным образом, современникам-верующим в России; их советы остались
         не услышанными и сочтены за юродство. Судьба России в 20 веке была бы
         совершенно иной, если бы тогдашние правители страны вняли бы
         пророческому ГОЛОСУ великих христианских мыслителей. В наши дни
         судьба всей христианской цивилизации в крайней опасности..."
        (Н.М.Зернов "Три русских пророка. Будущее христианской цивилизации").

Каков этот ПРОРОЧЕСКИЙ ГОЛОС христианских мыслителей?..

В знаменитой для многих (читателей, почитателей, исследователей; "для многих", но почему-то вот эти "многие" так старательно игнорируют или умалчивают о "сокровище" Гоголя) книге Гоголя как "Выбранные места из переписки с друзьями" (1847) есть одно скромнейшее и чрезвычайно интереснейшее письмо писателя к одной корреспондентке, которое называется "Страхи и ужасы России".
Рассмотрим "выбранные места" из книги Гоголя:

"XXVI
     СТРАХИ И УЖАСЫ РОССИИ
     (Письмо к графине .........ой)
(Комментарии:
"Адресовано графине Л.К.Вьельгорской. Это письмо, запрещенное цензурой, впервые было опубликовано в издании Ф.В.Чижова.
Глава представляет собой ответ на несохранившееся письмо Вьельгорской. Гоголь упомянул о нем в письме от 22 октября 1846 г.: "Что ж, моя старшая графиня ... после вашего длинного письма, исполненного гнева на современный порядок вещей (за которое потом вас побраню) вдруг затихнули и отдыхаете на лаврах?" (Т. 13, с. 115). Долгое время живя за границей и сравнивая русскую жизнь с европейской, Вьельгорские острее ощутили экономическую и социальную нестабильность первой. Однако с точки зрения Гоголя, как раз во внешне обустроенной западной жизни наиболее явно обнаружился процесс разрушения духовных основ существования человека. Поэтому можно предположить, что гоголевская статья полемична по отношению к письму его корреспондентки" (С.О.Шведова. Комментарии).

  ...На ваше длинное письмо, которое вы  писали  с  таким  страхом,  которое
просили сей же час истребить после прочтения и на которое  отвечать  просили
не иначе, как через верные руки, а отнюдь не по почте, я отвечаю  не  только
не по секрету, но, как вы видите, в печатной  книге,  которую,  может  быть,
прочтет половина грамотной России. Побудило меня к тому то, что, может быть,
мое письмо послужит в то же время ответом и прочим,  которые,  подобно  вам,
смущаются теми же страхами. То, что вы мне объявляете по секрету,  есть  еще
не более как одна часть всего дела; а вот если бы я вам рассказал то, что  я
знаю (а знаю я, без всякого сомнения, далеко еще не все), тогда  бы,  точно,
помутились ваши мысли и вы сами подумали бы, как бы убежать  из  России.  Но
куды бежать? вот вопрос. Европе пришлось еще трудней, нежели России. Разница
в том, что там никто еще этого  вполне  не  видит:  все,  не  выключая  даже
государственных людей, пребывает покуда на  верхушке  верхних  сведений,  то
есть пребывает в том заколдованном круге познаний, который нанесен журналами
в виде скороспелых выводов,  опрометчивых  показаний,  выставленных,  сквозь
лживые призмы всяких партий, вовсе  не  в  том  свете,  в  каком  они  есть.
Погодите,  скоро  поднимутся  снизу  такие  крики,  именно  в  тех  с   виду
благоустроенных государствах, которых наружным блеском мы  так  восхищаемся,
стремясь от них все перенимать и приспособлять к себе, что закружится голова
у самых тех знаменитых государственных людей, которыми вы так  любовались  в
палатах и камерах. В Европе завариваются теперь повсюду такие сумятицы*, что
не поможет никакое человеческое средство, когда они вскроются, и перед  ними
будет ничтожная вещь те страхи, которые  вам  видятся  теперь  в  России.  В
России еще брезжит свет, есть еще пути и дороги к спасенью,  и  слава  Богу,
что эти страхи наступили теперь, а не позже. Ваши слова: "Все падают  духом,
как бы в ожиданье чего-то неизбежного", равно как и  слова:  "Каждый  думает
только о спасении личных выгод, о сохранении собственной пользы,  точно  как
на поле сражения после потерянной битвы  всякий  думает  только  о  спасении
жизни:  saure  gui  peut*,  действительно  справедливы;   так   оно   теперь
действительно есть; так быть должно: так повелел Бог, чтобы оно  было.  Всяк
должен подумать теперь о себе,  именно  о  своем  собственном  спасении.  Но
настал другой род спасенья. Не бежать на корабле из земли своей, спасая свое
презренное земное  имущество,  но,  спасая  свою  душу,  не  выходя  вон  из
государства,  должен  всяк  из  нас  спасать  себя  самого  в  самом  сердце
государства. На корабле своей должности и службы должен теперь всяк  из  нас
выноситься из омута, глядя на кормщика небесного. Кто даже и  не  в  службе,
тот должен теперь же вступить на службу и ухватиться за свою должность,  как
утопающий хватается за доску, без чего не спастись никому. Служить же теперь
должен из нас всяк не так, как бы служил он в прежней России,  но  в  другом
небесном государстве, главой которого уже сам Христос, а потому и  все  свои
отношения ко власти ли, высшей над нами, к людям  ли,  равным  и  кружащимся
вокруг нас, к тем ли, которые нас ниже  и  находятся  под  нами,  должны  мы
выполнить так, как повелел Христос, а не кто  другой.  И  уж  нечего  теперь
глядеть на какие-нибудь щелчки, которые стали бы наноситься от кого бы то ни
было, нашему честолюбью или самолюбью, - нужно помнить только то,  что  ради
Христа взята должность, а потому должна быть и выполнена  так,  как  повелел
Христос, а не кто другой. Только одним этим средством и может  всяк  из  нас
теперь спастись. И плохо будет тому, кто об  этом  не  помыслит  теперь  же.
Помутится ум его, омрачатся мысли, и не найдет он угла,  куды  сокрыться  от
своих страхов. Вспомните Египетские тьмы, которые с такой силой передал царь
Соломон, когда господи, желая  наказать  одних,  наслал  на  них  неведомые,
непонятные страхи. Слепая ночь обняла их  вдруг  среди  бела  дня;  со  всех
сторон уставились на них ужасающие образы; дряхлые страшилища  с  печальными
лицами стали неотразимо в глазах их; без  железных  цепей  сковала  их  всех
боязнь и  лишила  всего,  все  чувства,  все  побуждения,  все  силы  в  них
погибнули, кроме одного страха.  И  произошло  это  только  в  тех,  которых
наказал господь. Другие в то же время не видали никаких ужасов; для них  был
день и свет.

     *спасайся, кто может (франц.).

     Смотрите же, чтобы не случилось с  вами  чего-нибудь  подобного.  Лучше
молитесь и просите Бога о том, чтобы вразумил вас, как  быть  вам  на  вашем
собственном месте и на нем исполнить все, сообразно с законом  Христа.  Дело
идет теперь не на шутку. Прежде  чем  приходить  в  смущенье  от  окружающих
беспорядков, недурно заглянуть всякому  из  нас  в  свою  собственную  душу.
Загляните также и вы в свою. Бог весть, может быть,  там  увидите  такой  же
беспорядок, за который браните других; может быть, там обитает растрепанный,
неопрятный гнев, способный всякую минуту овладеть вашею  душою,  на  радость
врагу Христа; может быть, там поселилась малодушная  способность  падать  на
всяком шагу в уныние - жалкая дочь безверья в  Бога;  может  быть,  там  еще
таится  тщеславное  желанье  гоняться  за  тем,  что  блестит  и  пользуется
известностью светской; может быть, там обитает гордость  лучшими  свойствами
своей души, способная превратить в ничто все добро, какое имеем. Бог  весть,
что может быть в душе нашей. Лучше в несколько раз больше смутиться от того,
что внутри нас самих, нежели от того, что вне и вокруг нас. Что же  касается
до страхов и ужасов в России, то  они  не  без  пользы:  посреди  их  многие
воспитались таким  воспитаньем,  которого  не  дадут  никакие  школы.  Самая
затруднительность обстоятельств, предоставивши новые извороты уму, разбудила
дремавшие способности многих, и в то время, когда на одних концах России еще
доплясывают польку и доигрывают преферанс,  уже  незримо  образовываются  на
разных поприщах истинные мудрецы жизненного дела. Еще пройдет десяток лет, и
вы увидите, что Европа приедет к нам не за покупкой пеньки  и  сала,  но  за
покупкой мудрости, которой не продают больше на европейских рынках. Я бы вам
назвал многих таких, которые составят когда-нибудь красоту земли  русской  и
принесут ей вековечное добро; но к чести вашего пола я должен  сказать,  что
женщин еще больше. Целое жемчужное ожерелье их хранит моя память.  Все  они,
начиная с ваших дочерей, которые так живо  напомнили  мне,  во  сколько  раз
родство по душе выше всякого кровного  родства  (дай  бог,  чтобы  наилучшая
сестра с такой готовностью исполняла  просьбу  своего  брата,  с  какой  они
исполняли малейшее желание души моей),- начиная с них и  продолжая  теми,  о
которых вы едва слышали, и оканчивая теми, о которых вы, может  быть,  и  не
услышите никогда, но которые совершеннее всех тех, о коих  вы  слышали.  Все
они  не  похожи  одна  на  другую,  и  каждая  есть  сама  по  себе  явленье
необыкновенное. Только одна Россия могла  произвести  подобное  разнообразие
характеров. И только в нынешнее время трудных обстоятельств, расслабленья  и
развращенья   общего,   повсеместной   ничтожности   общества,   могли   они
образоваться. Но всех перевысила одна, которую я и  в  глаза  не  знаю  и  о
которой до меня достигнул только один темный  рассказ.  Не  думал  я,  чтобы
могло существовать на земле подобное совершенство. Произвести такое умное  и
великодушное дело, и произвести его так, как умела сделать она; сделать так,
чтобы отклонить от себя и подозренье в ее собственном  участии  и  разложить
весь подвиг на других таким образом, что  эти  другие  стали  хвастаться  ею
сделанным делом, как бы собственным своим, в полной уверенности, что они его
сделали. Так умно обдумать уже вперед, как убежать от известности, тогда как
само дело уже необходимо должно бы кричать о себе и обнаружить ее! Успеть  в
этом и остаться в неизвестности! Нет, подобной мудрости еще не встречал я ни
в ком из нашей братьи мужеска пола. И передо мною показались  в  эту  минуту
бледными все женские идеалы, создаваемые  поэтами:  они  то  же  перед  этой
истиной,  что  бред  воображенья  перед  полным  разумом.  Жалки  мне  также
показались в эту минуту  все  те  женщины,  которые  гонятся  за  блистающей
известностью! И где же явилось такое чудо? В незаметном захолустье России, в
то  время  именно,  когда  стало  трудней  изворачиваться  человеку,   когда
запутались обстоятельства всех и  наступили  пугающие  вас  страхи  и  ужасы
России. (1846)..."
 
(Комментарии:
- В Европе завариваются теперь повсюду такие сумятицы* -
"...На протяжении 1830-1840-х г.г. Европу буквально сотрясали революционные толчки: июльская революция 1830г., лионские восстания 1831-1834г.г., февральская революция 1848 г. во Франции; чартистское движение, восстание горняков в южном Уэльсе 1839 г., подавление всеобщей забастовки трудящихся правительством в Англии; освободительное движение против австрийского влияния и буржуазная революция 1848-1849 гг. в Италии; гражданская война в Испании (1830-1840 гг.); народное восстание 1846-1847 гг. в Португалии. Буржуазные революции в том или ином виде произошли также в Швейцарии, Бельгии (1830 г.) и Германии (1848-1849)..." (С.О.Шведова. Комментарии). 
           (Н.В.Гоголь "Выбранные места из переписки с друзьями" (1847)).

Буквально на следующий год после опубликования книги Гоголя "Выбранные места..." (в 1847 г.)  Ф.И.Тютчев пишет очерк "Россия и революция". И если мы внимательно всмотримся в слово мыслителей, то увидим, что кАк провиденциально то слово, что ими выражено, вглядываясь в существование Событий сквозь времена.

В середине 19 века Ф.И.Тютчев в очерке "Россия и революция" (от 12 апреля 1848 г.) провидчески пишет:

"Прежде всего Россия - христианская держава, а русский народ является христианским не только вследствие православия своих верований, но и благодаря чему-то еще более задушевному. Он является таковым благодаря той способности к самоотречению и самопожертвованию, которая составляет как бы основу его нравственной природы. Революция же прежде всего - враг христианства. Антихристианский дух есть душа Революции, ее сущностное, отличительное свойство. Ее последовательно оьновляемые формы и лозунги, даже насилия и преступления - все это частности и случайные подробности. А оживляет ее именно антихристианское начало, дающее ей также (нельзя не признать) столь грозную власть над миром...
Человечечское я, желающее зависеть лишь от самого себя, не признающее и не принимающее другого закона, кроме собственного волеизъявления, одним словом, человеческое я, заменяющее собой Бога, конечно же, не является чем-то новым среди людей; новым становится самовластие человеческого я, возведенное в политическое и общественное право и стремящееся с его помощью овладеть обществом. Это новшество и получило в 1789 году имя Французской революции.
С того времени Революция во всех своих метаморфозах сохранила верность собственной природе, и, видимо, никогда еще не ощущала себя столь сокровенно антихристианской, как в настоящую минуту, присвоив христианский лозунг: братство. Тем самым можно даже предположить, что она приближается к своему апогею. В самом деле, не подумает ли каждый, кто услышит наивно богохульственные разглагольствования, ставшие как бы официальным языком нашей эпохи, что новая Французская республика явилась миру, дабы исполнить евангельский закон? Ведь именно подобное призвание торжественно приписали себе созданные ею силы, правда с одной поправкой, которую Революция приберегла для себя, - дух смирения и самоотвержения, составляющий основу христианства, она стремится заменить духом гордости и превозношения, свободное добровольное милосердие - принудительной благотворительностью, а взамен проповедуемого и принимаемого во имя Бога братства пытается установить братство, навязанное страхом перед господином народом. За исключением отмеченных отличий, ее господство на самом деле обещает стать Царством Христа..."
            (Ф.И.Тютчев "Россия и революция").

И видению Федора Тютчева, как исторических метаморфоз в христианской цивилизации, есть подтверждение из архивно-литературоведческих данных, запечатленных в книге "Последний год Достоевского" автора Игоря Волгина:

"...И таковые «последние вопросы» возникают, благодаря свидетельствам и интерпретациям современников Достоевского, запечатленных в исследовании Игоря Волгина в параграфе под названием «Парадоксы графа де Воллана»:

«…граф де Воллан пишет в своих «Очерках прошлого»: «Он фурьерист», – сказал про него Суворин. И совершенно правильно. Пускай внимательно прочтут его творения и убедятся, что он радикальнее Щедрина… Люди, которые начитаются Достоевского, начнут требовать коренного исправления социального строя и не удовольствуются буржуазным парламентаризмом. Они поставят вопрос ребром, чтобы не было бедности».
Итак, современник Достоевского и безусловный поклонник его таланта полагает, что автор «Бесов» радикальнее самого Салтыкова-Щедрина (не говоря уже об участниках тургеневского обеда!). Мнение достаточно парадоксальное, тем более что де Воллан толкует о «коренном исправлении социального строя», иначе – о полном пересоздании общественных отношений.
Де Воллан передаёт слова Достоевского о том, что «он когда-то был за петрашевцев, но давно излечился и от души ненавидит всех революционеров». Допустим, что эти слова действительно были произнесены собеседником графа. Однако отношения Достоевского с русской революцией неизмеримо сложнее его собственных самооценок.
То, о чём предпочли бы умолчать многие единомышленники де Воллана, вдруг выговаривается им самим с поразительной откровенностью. «В случае революции, – пишет граф, – Достоевский будет играть большую роль».
Что же имеет в виду автор этого поистине ошеломляющего заявления?.. Подразумевается совсем иное: центральная роль Достоевского в той предполагаемой нравственной ситуации, которую может создать русская революция.
Он – человек экстремы, человек последних вопросов – и, конечно, он будет «выброшен» социальной катастрофой на историческую авансцену. Волею судеб он (или его создания) должен очутиться в горниле раскаленных общественных страстей.
В первую очередь имеется в виду его исключительный духовный авторитет.
«Он овладел молодыми умами, – продолжает де Воллан, – он говорит сердцу человека, возвышает вас, его проповедь страданий как нельзя более подходит к общему настроению молодежи. Щедрин – это наш Вольтер, а Достоевский – Руссо, и влияние его скажется через двадцать, тридцать лет».
Прогноз чрезвычайно знаменательный, равно как и сопоставление Достоевского с Руссо – в плане исторического кануна. Но позволительно спросить о другом.
Почему именно «проповедь страданий», то есть как раз то, в чем обычно принято упрекать Достоевского, так «подходит к общему настроению молодежи»? Не потому ли, что она, эта проповедь, отвечает тайной, неодолимой и неизбывной потребности – «жертвовать собой за правду, – тому, что Достоевский определял, если вспомнить, как «национальную черту поколения»?
Страдание воспринимается его молодыми читателями не только как средство личной нравственной гигиены, но и как общественный долг.
Вспомним: «Его бы казнили».
«…Учение Достоевского, – заключает де Воллан, – так же революционно, как и учение Христа,  несмотря на то, что в нём воздается кесарю – кесарево»…» (И.Л. Волгин, с. 151-152, 2010).
 
Вот, именно, заключение графа де Воллана выдает всю поверхностность его, казалось бы «парадоксальной», интерпретации творческого пути и смысла творчества Достоевского. Ибо, еще раз повторю, что весь вопрос и состоит в самом вопросе Достоевского, как «ЧТО считать за Правду?», и в том, «каково подлинное учение и каков смысл учения Достоевского, тем более учения Христа, когда говорится о «революционности» учения? Именно, в каком смысле понимать эту «революционность» учения Достоевского и, тем более, «революционность» учения Христа?..
 
Если исходить из точки зрения графа де Воллана на творчество Достоевского, то тогда весь профетический смысл творчества Достоевского сводится на нет. Ибо если «Достоевский есть фурьерист» и «русский социалист» по признанию Суворина и вслед за ним графа де Воллана и если Достоевский в своем творчестве выражает лишь чаяния своего времени и своей эпохи, то тогда «грош цена» его профетическому вИдению. Ибо художник тогда является лишь выразителем социальной действительности своего времени, который не способен в своем творческом прозрении выйти за пределы социальных явлений данной эпохи. Если учение Достоевского сводится всего лишь к «революционности» социальной, то весь его профетический смысл творчества профанируется, т.е. сводится к низшему оцениванию. Так, по-моему, точка зрения де Воллана не то что «знаменательная», но по существу поверхностная, как и сопоставление Достоевского с Руссо, ибо это лишь умаляет смысл творчества Достоевского. Если уж говорить о сопоставлении образа Достоевского с французским гением, так вернее всего сопоставить Достоевского с гением Декарта и Паскаля, именно, в интерпретации творчества французских мыслителей Борисом Вышеславцевым...
Вот где и в чём «роковой узёл» «проклятых вопросов», кульминация всемирно-исторической драмы, подлинного трагизма жизни в мире людей, когда люди совершают выбор в сторону «революции социальной» в пользу «террориста-зелота» Вараввы и желают распять Иисуса Христа, несущего им Благую Весть о Царстве Небесном, Весть, как «творческую революцию Духа»… Вот, выбор людей в мире сем: как выбор не «революции Духа», побеждающей «жало смерти» (ап. Павел), а выбор за «социальные революции», за «зелотов-террористов», распространяющих смерть, как чуму (роман «Чума» А.Камю), в мире людей…
      
Конечно, уже и в 19-20-м веке многие «гуманисты» говорили о революционном характере земного пути Иисуса Христа, сводя учение Христа к социалистическим учениям и понимая проповеднический путь Христа как путь революционера, а Его проповедь, как проповедь социальной революции. Но ведь это же есть профанация, т.е. сведение ценностей на понижение, это же есть искажение и извращение учения Христа, не так ли? Опять же, если и возможно применить такой термин, как «революция», к учению Христа, то лишь четко эксплицируя его, как «революцию Духа», но такую, которая не отрицает, не устраняет прошлое, а исполняет Закон. Ибо сам Иисус говорил, что Он пришел не нарушить, а исполнить Закон… Вот в чем глубочайшее духовное понимание ценностей, в чем различие понимания нравственных порядков и категориальных ценностей… Высшее не отрицает низшее, но возводит его до высших ценностей, ибо тогда так осуществляется аксиома сублимации и аксиома воплощения (по Б.П. Вышеславцеву)…

А вот такой еще вопрос-сравнение: чем, по каким нравственным критериям, террористы разных веков, вплоть до нашего времени, отличаются от христианских мучеников, распятых на кресте? Где и в чем подлинные мученики за правду, а где лживые «благодетели человечества»??? Вот! где поверяются «вопросы Достоевского», как по слову самого Федора Михайловича:
«Жертвовать собою и всем для правды – вот национальная черта поколения. Благослови его Бог и пошли ему понимание правды. Ибо весь вопрос в том и состоит, Что считать за правду»…

Вот! «вопросы Достоевского», которые глобальны-актуальны и для современного поколения начала 21-го века, как «ЧТО считать за Правду?»!.."
            (В.Г. "Триумф и Голгофа творчества Достоевского").

Спустя двадцать лет после опубликования книги Гоголя "Выбранные места..." и очерка Тютчева "Россия и революция", Достоевский задумывает и пишет роман "Бесы", как роман не политический на повестку злобы дня, но прежде и первично роман мистический и метафизический, в котором раскрывается суть метафизики русской революции, но не только русской, но и всяческой революции. Если мы сопоставим роман "Бесы" Достоевского с очерком Тютчева "Россия и революция" и письмом Гоголя "Страхи и ужасы России", то чтО тогда нам откроется, какова тайна революций?..

Рассмотрим некоторые детали из романа Достоевского "Бесы":

В романе "Бесы" Достоевского есть довольно-таки интереснейшая сцена, как полемика между Степаном Трофимовичем и Шатовым. Необходимо заметить, что сия полемика в романе Достоевского поставлена не в середине и не в конце романа, а в самом начале романа (можно предположить, что здесь, своего рода, отблеск и продолжение полемики между Белинским и Гоголем, а касательно самого романа, то здесь положена идеологическая и мировоззренческая завязка в романе). Так в окончании первой главы романа "Бесы" мы узнаем нечто интересное о самом Степане Трофимовиче и о его знакомом, как Шатов:

"...Одно время в городе передавали о нас, что кружок наш рассадник вольнодумства, разврата и безбожия; да и всегда крепился этот слух. А между тем у нас была одна самая невинная, милая, вполне русская веселенькая либеральная болтовня. "Высший либерализм" и "высший либерал", то есть либерал без всякой цели, возможны только в одной России. Спепану Трофимовичу, как и всякому остроумному человеку, необходим был слушатель, и, кроме того, необходимо было сознание о том, что он исполняет высший долг пропаганды идей. А наконец, надобно же было с кем-нибудь выпить шампанского и обменяться за вином известного сорта веселенькими мыслями о России и "русском духе", о Боге вообще и о "русском Боге" в особенности; повторить в сотый раз всем известные и всеми натверженные русские скандалезные анекдотцы... Папе давным-давно предсказали мы роль простого митрополита в объединенной Италии и были совершенно убеждены, что весь этот тысячелетний вопрос, в наш век гуманности, промышленности и железных дорог, одно только плевое дело. Но ведь "высший русский либерализм" иначе и не относится к делу. Степан Трофимович говаривал иногда об искусстве, и весьма хорошо, но несколько отвлеченно...
...Он высказал пред нами несколько замечательных мыслей о характере русского человека вообще и русского мужичка в особенности.
- Мы, как торопливые люди, слишком поспешили с нашими мужичками, ..., мы их ввели в моду, и целый отдел литературы, несколько лет сряду, носился с ними как с новооткрытою драгоценностью. Мы надевали лавровые венки на вшивые головы. Русская деревня, за всю тысячу лет, дала нам лишь одного комаринского. Замечательный русский поэт, не лишенный притом остроумия, увидев в первый раз на сцене великую Рашель, воскликнул в восторге: "Не променяю Рашель на мужика!" Я готов пойти дальше: я и всех русских мужичков отдам в обмен за одну Рашель. Пора взглянуть трезвее и не смешивать нашего родного сиволапого дегтя с "букетом императрицы" (фр.)...
...Года через три, как известно, заговорили о национальности и зародилось "общественное мнение". Степан Трофимович очень смеялся.
- Друзья мои, - учил он нас, - наша национальность, если и в самом деле "зародилась", как они там теперь уверяют в газетах, - то сидит еще в школе, в немецкой какой-нибудь петершуле... За учителя-немца хвалю; но вероятнее всего, что ничего не случилось и ничего такого не зародилось, а идет всё как прежде шло, то есть под покровительством Божиим. По-моему, и довольно бы для России, "для нашей святой Руси" (фр.). Притом же все эти всеславянства и национальности - всё это слишком старо, чтобы быть новым. Национальность, если хотите, никогда и не являлась у нас иначе как в виде клубной барской затеи, и вдобавок еще московской... Всё от нашей барской, милой, образованной, прихотливой праздности! Мы своим трудом жить не умеем. И что они там развозились теперь с каким-то "зародившимся" у нас общественным мнением, - так вдруг, ни с того ни с сего, с неба соскочило? Неужто не понимают, что для приобретения мнения первее всего надобен труд, собственный труд, собственный почин в деле, собственная практика!.. А так как мы никогда не будем трудиться, то и мнение иметь за нас будут те, кто вместо нас до сих пор работал, то есть всё та же Европа, всё те же немцы - двухсотлетние учителя наши. К тому же Россия есть слишком великое недоразумение, чтобы нам одним его разрешить, без немцев и без труда...
...Увы! мы только поддакивали. Мы аплодировали учителю нашему, да с каким еще жаром! А что, господа, не раздается ли и теперь, подчас сплошь да рядом, такого же "милого", "умного", "либерального" старого русского вздора? (Прим. В.Г. - здесь, судя по всему, голос самого автора, голос и вопрошание самого Достоевского)...
...В Бога учитель наш веровал. "Не понимаю, почему меня все здесь выставляют безбожником? - говаривал он иногда, - я в Бога верую, "но надо различать" (фр.), я верую, как в существо, себя лишь во мне сознающее. Не могу же я веровать, как моя Настасья (служанка) или как какой-нибудь барин, верующий "на всякий случай", - или как наш милый Шатов, - впрочем, нет, Шатов не в счет, Шатов верует насильно, как московский славянофил. Что же касается до христианства, то, при всем моем искреннем к нему уважении, я - не христианин. Я скорее древний язычник, как великий Гёте или как древний грек. И одно уже то, что христианство не поняло женщину, - что так великолепно развила Жорж Занд в одном из своих гениальных романов. Насчет же поклонений, постов и всего прочего, то не понимаю, кому какое до меня дело? Как бы ни хлопотали здесь наши доносчики, а иезуитом я быть не желаю. В сорок седьмом году Белинский, будучи за границей, послал к Гоголю известное свое письмо и в нем горячо укорял того, что тот верует "в какого-то Бога". "Между нами говоря" (фр.), ничего не могу вообразить себе комичнее того мгновения, когда Гоголь (тогдашний Гоголь) прочел это выражение и... всё письмо! Но, откинув смешное, и так как я все-таки с сущностию дела согласен, то скажу и укажу: вот были люди! Сумели же они любить свой народ, сумели же пострадать за него, сумели же пожертвовать для него всем и сумели же в то же время не сходиться с ним, когда надо, не потворствовать ему в известных понятиях. Не мог же в самом деле Белинский искать спасения в постном масле или в редьке с горохом!.."
 Но тут вступался Шатов.
 - Никогда эти ваши люди не любили народа, не страдали за него и ничем для него не пожертвовали, как бы ни воображали это сами, себе в утеху! - угрюмо проворчал он, потупившись и нетерпеливо повернувшись на стуле.
 - Это они-то не любили народа! - завопил Степан Трофимович. - О, как они любили Россию!
 - Ни России, ни народа! - завопил и Шатов, сверкая глазами. - Нельзя любить то, чего не знаешь, а они ничего в русском народе не смыслили! Все они, и вы вместе с ними, просмотрели русский народ сквозь пальцы, а Белинский особенно; уж из того самого письма его к Гоголю это видно. Белинский, точь-в-точь как Крылова Любопытный, не приметил слона в кунсткамере, а всё внимание свое устремил на французских социальных букашек; так и покончил на них. А ведь он еще, пожалуй, всех вас умнее был! Вы мало того что просмотрели народ, - вы с омерзительным презрением к нему относились, уж по тому одному, что под народом вы воображали себе один только французский народ, да и то одних парижан, и стыдились, что русский народ не таков. И это голая правда! А у кого нет народа, у того нет и Бога! Знайте наверно, что все те, которые перестают понимать свой народ и теряют с ним свои связи, тотчас же, по мере того, теряют и веру отеческую, становятся или атеистами, или равнодушными. Верно говорю! Это факт, который оправдается. Вот почему и вы все и мы все теперь - или гнусные атеисты, или равнодушная, развратная дрянь, и ничего больше! И вы тоже, Степан Трофимович, я вас нисколько не исключаю, даже на ваш счет и говорил, знайте это!.." (Ф.М. Достоевский / роман "Бесы").

Поразительно, но, ведь, здесь заключена идеологическая и мировоззренческая завязка не только к роману "Бесы", но и, если внимательно присмотреться, завязка всего исторического спора, вековой полемики уже около и вокруг Белинского и Гоголя, как вековой полемики между западниками и славянофилами. Но не всё так просто, как кажется с первого взгляда как будто пред нами стоит проблема выбора между черным и белым, ибо многие западники сами же были горячими патриотами (тот же Чаадаев и Белинский), а некоторые славянофилы по своему образовательному духу были что ни есть "западниками", которые не менее, чем не более, западников критиковали общественный строй и общественные порядки в Государстве Российском. Поэтому не будем однозначными и однолобыми в оценках и в постижении человека.
 Но уже из данного отрывка романа "Бесы", как, своего рода, вступление к полемику между Белинским и Гоголем, явно очерчивается проблематика в постановке вопросов: что считать за истинный патриотизм, что считать за истинную Любовь к Богу, к человеку, к народу своему, к Отечеству, к России, как целому духовному-культурному Миру, наконец, исходя из вопроса Достоевского (что в не опубликованном предисловии к роману "Бесы"), ЧТО СЧИТАТЬ ЗА ПРАВДУ?..

И вот еще два ключевых момента в романе "Бесы" как в главе восьмой под названием "Иван-Царевич" и в отдельной главе "У Тихона":

"...Ставрогин встал со стула, мигом вскочил и Верховенский и машинально стал спиною к дверям, как бы загораживая выход. Николай Всеволодович уже сделал жест, чтоб оттолкнуть его от двери и выйти, но вдруг остановился.
   -- Я вам Шатова не уступлю, -- сказал он. Петр Степанович вздрогнул; оба глядели друг на друга.
   -- Я вам давеча сказал, для чего вам Шатова кровь нужна, -- засверкал глазами Ставрогин. -- Вы этою мазью ваши кучки слепить хотите. Сейчас вы отлично выгнали Шатова: вы слишком знали, что он не сказал бы: "не донесу", а солгать пред вами почел бы низостью. Но я-то, я-то для чего вам теперь понадобился? Вы ко мне пристаете почти что с заграницы. То, чем вы это объясняли мне до сих пор, один только бред. Меж тем вы клоните, чтоб я, отдав полторы тысячи Лебядкину, дал тем случай Федьке его зарезать. Я знаю, у вас мысль, что мне хочется зарезать заодно и жену. Связав меня преступлением, вы конечно думаете получить надо мною власть, ведь так? Для чего вам власть? На кой чорт я вам понадобился? Раз навсегда рассмотрите ближе: ваш ли я человек, и оставьте меня в покое.
   -- К вам Федька сам приходил? -- одышливо проговорил Верховенский.
   -- Да, он приходил; его цена тоже полторы тысячи... Да вот он сам подтвердит, вон стоит... -- протянул руку Ставрогин.
   Петр Степанович быстро обернулся. На пороге, из темноты, выступила новая фигура -- Федька, в полушубке, но без шапки, как дома. Он стоял и посмеивался, скаля свои ровные белые зубы. Черные с желтым отливом глаза его осторожно шмыгали по комнате, наблюдая господ. Он чего-то не понимал; его очевидно сейчас привел Кириллов, и к нему-то обращался его вопросительный взгляд; стоял он на пороге, но переходить в комнату не хотел.
   -- Он здесь у вас припасен, вероятно, чтобы слышать наш торг или видеть даже деньги в руках, ведь так? -- спросил Ставрогин и, не дожидаясь ответа, пошел вон из дому. Верховенский нагнал его у ворот почти в сумасшествии.
   -- Стой! Ни шагу! -- крикнул он, хватая его за локоть. Ставрогин рванул руку, но не вырвал. Бешенство охватило им: схватив Верховенского за волосы левою рукой, он бросил его изо всей силы об-земь и вышел в ворота. Но он не прошел еще тридцати шагов, как тот опять нагнал его.
   -- Помиримтесь, помиримтесь, -- прошептал он ему судорожным шепотом.
   Николай Всеволодович вскинул плечами, но не остановился и не оборотился.
   -- Слушайте, я вам завтра же приведу Лизавету Николаевну, хотите? Нет? Что же вы не отвечаете? Скажите, чего вы хотите, я сделаю. Слушайте: я вам отдам Шатова, хотите?
   -- Стало быть, правда, что вы его убить положили? -- вскричал Николай Всеволодович.
   -- Ну зачем вам Шатов? Зачем? -- задыхающейся скороговоркой продолжал исступленный, поминутно забегая вперед и хватаясь за локоть Ставрогина, вероятно и не замечая того. -- Слушайте: я вам отдам его, помиримтесь. Ваш счет велик, но... помиримтесь!
   Ставрогин взглянул на него наконец и был поражен. Это был не тот взгляд, не тот голос как всегда или как сейчас там в комнате; он видел почти другое лицо. Интонация голоса была не та: Верховенский молил, упрашивал. Это был еще неопомнившийся человек, у которого отнимают или уже отняли самую драгоценную вещь.
   -- Да что с вами? -- вскричал Ставрогин. Тот не ответил, но бежал за ним и глядел на него прежним умоляющим, но в то же время и непреклонным взглядом.
   -- Помиримтесь! -- прошептал он еще раз. -- Слушайте, у меня в сапоге, как у Федьки, нож припасен, но я с вами помирюсь.
   -- Да на что я вам наконец, чорт! -- вскричал в решительном гневе и изумлении Ставрогин. -- Тайна что ль тут какая? Что я вам за талисман достался?
   -- Слушайте, мы сделаем смуту, -- бормотал тот быстро и почти как в бреду. -- Вы не верите, что мы сделаем смуту? Мы сделаем такую смуту, что все поедет с основ. Кармазинов прав, что не за что ухватиться. Кармазинов очень умен. Всего только десять таких же кучек по России, и я неуловим.
   -- Это таких же все дураков, -- нехотя вырвалось у Ставрогина.
   -- О, будьте поглупее, Ставрогин, будьте поглупее сами! Знаете, вы вовсе ведь не так и умны, чтобы вам этого желать: вы боитесь, вы не верите, вас пугают размеры. И почему они дураки? Они не такие дураки; нынче у всякого ум не свой. Нынче ужасно мало особливых умов. Виргинский это человек чистейший, чище таких как мы в десять раз; ну и пусть его впрочем. Липутин мошенник, но я у него одну точку знаю. Нет мошенника, у которого бы не было своей точки. Один Лямшин безо всякой точки, зато у меня в руках. Еще несколько таких кучек, и у меня повсеместно паспорты и деньги, хотя бы это? Хотя бы это одно? И сохранные места, и пусть ищут. Одну кучку вырвут, а на другой сядут. Мы пустим смуту... Неужто вы не верите, что нас двоих совершенно достаточно?
   -- Возьмите Шигалева, а меня бросьте в покое...
   -- Шигалев гениальный человек! Знаете ли, что это гений в роде Фурье; но смелеет Фурье, но сильнее Фурье; я им займусь. Он выдумал "равенство"!
   "С ним лихорадка, и он бредит; с ним что-то случилось очень особенное", посмотрел на него еще раз Ставрогин. Оба шли не останавливаясь.
   -- У него хорошо в тетради, -- продолжал Верховенский, -- у него шпионство. У него каждый член общества смотрит один за другим и обязан доносом. Каждый принадлежит всем, а все каждому. Все рабы и в рабстве равны. В крайних случаях клевета и убийство, а главное равенство. Первым делом понижается уровень образования, наук и талантов. Высокий уровень наук и талантов доступен только высшим способностям, не надо высших способностей! Высшие способности всегда захватывали власть и были деспотами. Высшие способности не могут не быть деспотами и всегда развращали более, чем приносили пользы; их изгоняют или казнят. Цицерону отрезывается язык, Копернику выкалывают глаза. Шекспир побивается каменьями, вот Шигалевщина! Рабы должны быть равны: Без деспотизма еще не бывало ни свободы, ни равенства, но в стаде должно быть равенство, и вот Шигалевщина! Ха-ха-ха, вам странно? Я за Шигалевщину!
   Ставрогин старался ускорить шаг и добраться поскорее домой. "Если этот человек пьян, то где же он успел напиться", приходило ему на ум. "Неужели коньяк?"
   -- Слушайте, Ставрогин: горы сравнять -- хорошая мысль, не смешная. Я за Шигалева! Не надо образования, довольно науки! И без науки хватит материалу на тысячу лет, но надо устроиться послушанию. В мире одного только недостает, послушания. Жажда образования есть уже жажда аристократическая. Чуть-чуть семейство или любовь, вот уже и желание собственности. Мы уморим желание: мы пустим пьянство, сплетни, донос; мы пустим неслыханный разврат; мы всякого гения потушим в младенчестве. Все к одному знаменателю, полное равенство. "Мы научились ремеслу, и мы честные люди, нам не надо ничего другого" -- вот недавний ответ английских рабочих. Необходимо лишь необходимое, вот девиз земного шара отселе. Но нужна и судорога; об этом позаботимся мы, правители. У рабов должны быть правители. Полное послушание, полная безличность, но раз в тридцать лет Шигалев пускает и судорогу, и все вдруг начинают поедать друг друга, до известной черты, единственно чтобы не было скучно. Скука есть ощущение аристократическое; в Шигалевщине не будет желаний. Желание и страдание для нас, а для рабов Шигалевщина.
   -- Себя вы исключаете? -- сорвалось опять у Ставрогина.
   -- И вас. Знаете ли, я думал отдать мир папе. Пусть он выйдет пеш и бос и покажется черни: "Вот, дескать, до чего меня довели!" и все повалит за ним, даже войско. Папа вверху, мы кругом, а под нами Шигалевщина. Надо только, чтобы с папой Internationale согласилась; так и будет. А старикашка согласится мигом. Да другого ему и выхода нет, вот помяните мое слово, ха-ха-ха, глупо? говорите, глупо или нет?
   -- Довольно, -- пробормотал Ставрогин с досадой.
   -- Довольно! Слушайте, я бросил папу! К чорту Шигалевщину! К чорту папу! Нужно злобу дня, а не Шигалевщину, потому что Шигалевщина ювелирская вещь. Это идеал, это в будущем. Шигалев ювелир и глуп, как всякий филантроп. Нужна черная работа, а Шигалев презирает черную работу. Слушайте: папа будет на западе, а у нас, у нас будете вы!
   -- Отстаньте от меня, пьяный человек! -- пробормотал Ставрогин и ускорил шаг.
   -- Ставрогин, вы красавец! -- вскричал Петр Степанович почти в упоении, -- знаете ли, что вы красавец! В вас всего дороже то, что вы иногда про это не знаете. О, я вас изучил! Я на вас часто сбоку, из угла гляжу! В вас даже есть простодушие и наивность, знаете ли вы это? Еще есть, есть! Вы должно быть страдаете, и страдаете искренно, от того простодушия. Я люблю красоту. Я нигилист, но люблю красоту. Разве нигилисты красоту не любят? Они только идолов не любят, ну, а я люблю идола! Вы мой идол! Вы никого не оскорбляете, и вас все ненавидят; вы смотрите всем ровней, и вас все боятся, это хорошо. К вам никто не подойдет вас потрепать по плечу. Вы ужасный аристократ. Аристократ, когда идет в демократию, обаятелен! Вам ничего не значит пожертвовать жизнью и своею и чужою. Вы именно таков, какого надо. Мне, мне именно такого надо как вы. Я никого, кроме вас не знаю. Вы предводитель, вы солнце, а я ваш червяк...
   Он вдруг поцеловал у него руку. Холод прошел по спине Ставрогина, и он в испуге вырвал свою руку. Они остановились.
   -- Помешанный! -- прошептал Ставрогин.
   -- Может и брежу, может и брежу! -- подхватил тот скороговоркой, -- но я выдумал первый шаг. Никогда Шигалеву не выдумать первый шаг. Много Шигалевых! Но один, один только человек в России изобрел первый шаг и знает, как его сделать. Этот человек я. Что вы глядите на меня? Мне вы, вы надобны, без вас я нуль. Без вас я муха, идея в стклянке, Колумб без Америки.
   Ставрогин стоял и пристально глядел в его безумные глаза.
   -- Слушайте, мы сначала пустим смуту, -- торопился ужасно Верховенский, поминутно схватывая Ставрогина за левый рукав. -- Я уже вам говорил: мы проникнем в самый народ. Знаете ли, что мы уж и теперь ужасно сильны? Наши не те только, которые режут и жгут, да делают классические выстрелы или кусаются. Такие только мешают. Я без дисциплины ничего не понимаю. Я ведь мошенник, а не социалист, ха-ха! Слушайте, я их всех сосчитал: учитель, смеющийся с детьми над их богом и над их колыбелью, уже наш. Адвокат, защищающий образованного убийцу тем, что он развитее своих жертв и, чтобы денег добыть, не мог не убить, уже наш. Школьники, убивающие мужика, чтоб испытать ощущение, наши, наши. Присяжные, оправдывающие преступников сплошь, наши. Прокурор, трепещущий в суде, что он недостаточно либерален, наш, наш. Администраторы, литераторы, о, наших много, ужасно много, и сами того не знают! С другой стороны, послушание школьников и дурачков достигло высшей черты; у наставников раздавлен пузырь с желчью; везде тщеславие размеров непомерных, аппетит зверский, неслыханный... Знаете ли, знаете ли, сколько мы одними готовыми идейками возьмем? Я поехал -- свирепствовал тезис Littre, что преступление есть помешательство; приезжаю -- и уже преступление не помешательство, а именно здравый-то смысл и есть, почти долг, по крайней мере благородный протест. "Ну как развитому убийце не убить, если ему денег надо!" Но это лишь ягодки. Русский бог уже спасовал пред "дешевкой". Народ пьян, матери пьяны, дети пьяны, церкви пусты, а на судах: "двести розог, или тащи ведро". О, дайте, дайте, взрасти поколению. Жаль только, что некогда ждать, а то пусть бы они еще попьянее стали! Ах как жаль, что нет пролетариев! Но будут, будут, к этому идет...
   -- Жаль тоже, что мы поглупели, -- пробормотал Ставрогин и двинулся прежнею дорогой.
   -- Слушайте, я сам видел ребенка шести лет, который вел домой пьяную мать, а та его ругала скверными словами. Вы думаете я этому рад? Когда в наши руки попадет, мы пожалуй и вылечим... если потребуется, мы на сорок лет в пустыню выгоним... Но одно или два поколения разврата теперь необходимо; разврата неслыханного, подленького, когда человек обращается в гадкую, трусливую, жестокую, себялюбивую мразь -- вот чего надо! А тут еще "свеженькой кровушки", чтоб попривык. Чего вы смеетесь? Я себе не противоречу. Я только филантропам и Шигалевщине противоречу, а не себе. Я мошенник, а не социалист. Ха-ха-ха! Жаль только, что времени мало. Я Кармазинову обещал в мае начать, а к Покрову кончить. Скоро? Ха, ха! Знаете ли, что я вам скажу, Ставрогин: в русском народе до сих пор не было цинизма, хоть он и ругался скверными словами. Знаете ли, что этот раб крепостной больше себя уважал, чем Кармазинов себя? Его драли, а он своих богов отстоял, а Кармазинов не отстоял.
   -- Ну, Верховенский, я в первый раз слушаю вас и слушаю с изумлением, -- промолвил Николай Всеволодович, -- вы, стало быть, и впрямь не социалист, а какой-нибудь политический... честолюбец?
   -- Мошенник, мошенник. Вас заботит, кто я такой? Я вам скажу сейчас, кто я такой, к тому и веду. Не даром же я у вас руку поцеловал. Но надо, чтоб и народ уверовал, что мы знаем, чего хотим, а что те только "машут дубиной и бьют по своим". Эх кабы время! Одна беда -- времени нет. Мы провозгласим разрушение... почему, почему, опять-таки, эта идейка так обаятельна! Но надо, надо косточки поразмять. Мы пустим пожары... Мы пустим легенды... Тут каждая шелудивая "кучка" пригодится. Я вам в этих же самых кучках таких охотников отыщу, что на всякий выстрел пойдут, да еще за честь благодарны останутся. Ну-с, и начнется смута! Раскачка такая пойдет, какой еще мир не видал... Затуманится Русь, заплачет земля по старым богам... Ну-с, тут-та мы и пустим... Кого?
   -- Кого?
   -- Ивана-царевича.
   -- Кого-о?
   -- Ивана-царевича; вас, вас!
   Ставрогин подумал с минуту.
   -- Самозванца? -- вдруг спросил он, в глубоком удивлении смотря на исступленного. -- Э! так вот наконец ваш план.
   -- Мы скажем, что он "скрывается", -- тихо, каким-то любовным шепотом проговорил Верховенский, в самом деле как будто пьяный. -- Знаете ли вы, что значит это словцо: "он скрывается"? Но он явится, явится. Мы пустим легенду получше чем у скопцов. Он есть, но никто не видал его. О, какую легенду можно пустить! А главное -- новая сила идет. А ее-то и надо, по ней-то и плачут. Ну, что в социализме: старые силы разрушил, а новых не внес. А тут сила, да еще какая, неслыханная! Нам ведь только на раз рычаг, чтобы землю поднять. Все подымется!
   -- Так это вы серьезно на меня рассчитывали? -- усмехнулся злобно Ставрогин.
   -- Чего вы смеетесь, и так злобно? Не пугайте меня. Я теперь как ребенок, меня можно до смерти испугать одною вот такою улыбкой. Слушайте, я вас никому не покажу, никому: так надо. Он есть, но никто не видал его, он скрывается. А знаете, что можно даже и показать, из ста тысяч одному например. И пойдет по всей земле: "видели, видели". И Ивана Филипповича бога-саваофа видели, как он в колеснице на небо вознесся пред людьми, "собственными" глазами видели. А вы не Иван Филиппович; вы красавец, гордый как бог, ничего для себя не ищущий, с ореолом жертвы, "скрывающийся". Главное, легенду! Вы их победите, взглянете и победите. Новую правду несет и "скрывается". А тут мы два-три соломоновских приговора пустим. Кучки-то, пятерки-то -- газет не надо! Если из десяти тысяч одну только просьбу удовлетворить, то все пойдут с просьбами. В каждой волости каждый мужик будет знать, что есть, дескать, где-то такое дупло, куда просьбы опускать указано. И застонет стоном земля: "новый правый закон идет", и взволнуется море, и рухнет балаган, и тогда подумаем, как бы поставить строение каменное. В первый раз! Строить мы будем, мы, одни мы
   -- Неистовство! -- проговорил Ставрогин.
   -- Почему, почему вы не хотите? Боитесь? Ведь я потому и схватился за вас, что вы ничего не боитесь. Неразумно, что ли? Да ведь я пока еще Колумб без Америки; разве Колумб без Америки разумен?
   Ставрогин молчал. Меж тем пришли к самому дому и остановились у подъезда.
   -- Слушайте, -- наклонился к его уху Верховенский: -- я вам без денег; я кончу завтра с Марьей Тимофеевной... без денег, и завтра же приведу к вам Лизу. Хотите Лизу, завтра же?
   "Что он вправду помешался?" улыбнулся Ставрогин. Двери крыльца отворились.
   -- Ставрогин, наша Америка? -- схватил в последний раз его за руку Верховенский.
   -- Зачем? -- серьезно и строго проговорил Николай Всеволодович.
   -- Охоты нет, так я и знал! -- вскричал тот в порыве неистовой злобы. -- Врете вы, дрянной, блудливый, изломанный барченок, не верю, аппетит у вас волчий... Поймите же, что ваш счет теперь слишком велик, и не могу же я от вас отказаться! Нет на земле иного как вы! Я вас с заграницы выдумал; выдумал на вас же глядя. Если бы не глядел я на вас из угла, не пришло бы мне ничего в голову!..
   Ставрогин не отвечая пошел вверх по лестнице.
   -- Ставрогин! -- крикнул ему вслед Верховенский, -- даю вам день... ну два... ну три; больше трех не могу, а там -- ваш ответ!.." (Ф.И.Достоевский / "Бесы").

Примечательно вопрошание Петра Верховенского к Ставрогину, как: "- Ставрогин, наша Америка?..".

Поразительно, что роман Достоевского актуален и современен, если мы реплику младшего Верховенского введем в контекст современности, современных Событий в Украине, как и в России.
Например так:
 
"...Ставрогин, наша Америка и наш ЕвроМайдан?.."

Не правда ли, актуально чрезвычайно, если эту реплику младшего Верховенского еще воспринять как пропаганду либералов, кричащую на всю страну  и на весь эфир по всем известному радио "Эхо Москвы"?!..

Как и вот это, чрезвычайно!.. 

«Вот уже с час лежит он с открытыми глазами, почти не шевелясь, словно боясь вспугнуть то странное состояние, которое пришло вдруг сейчас; будто открывалась ему в эти мгновения тайна, превосходящая ум человеческий, и показалось – то, что происходит сейчас с ним, происходит со всем миром: близко время его, «при дверех». Словно забежала в мир какая-то Piccola bestia, и все, словно укушенные проклятым насекомым, перестают понимать друг друга. Начало зла – в отсутствии предания, высшей идеи, без которой нет ни человека, ни семьи, ни общества, ни нации, ни понимания между ними, хотя идей хоть отбавляй, и все сваливаются на человечество как камни, и что ни идея, то – разрушительная…
Он, кажется, снова пророчествует… Впрочем, что ж, – быть русским писателем и не пророчествовать?
Его всегда мучительно волновал этот вопрос: существует ли пророчество, то есть существует ли в человеке способность пророческая как естественная способность, заключающаяся в самой его природе? Современная наука, столь много трактующая о человеке и даже уже решившая много вопросов окончательно, как сама она полагает, кажется, никогда еще не занималась вопросом о способности пророчества в человеке. Потому что заниматься таким вопросом, даже только ставить его, в наш век недостаточно либерально и может скомпрометировать серьезного человека…
Как слово западает в человека и какими путями приходит к нему?..» (Ю.И. Селезнев, с. 434, 1990).

«…Катастрофические эпохи – Достоевский постоянно носил в себе это ощущение, – эпохи Клеопатр и Неронов, времена вседозволенности и крушения нравственных оснований общества, эти же эпохи становились и временами пророков и подвижников, мучеников новой просветляющей идеи, – вот из таких-то идеологов апокалипсического 19-го века и его герой духа, князь Мышкин, явившийся в самый фантастический город, Петербург, объявить людям открывшуюся ему истину: «Красотою мир спасется».
И пошла гулять о нем молва – разве и самому Достоевскому не случилось слышать о себе того же рода мнений – чудак, юродивый, дурачок, пентюх, идиот… Ну как же не идиот? «Красота спасет мир!»…» (Ю.И. Селезнев, с. 386, 1990).

Образ Пушкина, образ творчества Поэта и идея «красоты», как сквозь образы творчества. Но причем здесь, казалось бы, Пушкин?..

«Русский народ уж какую сотню лет живет по мудрости: «Бог терпел и нам велел». Что ж, для рабства разве велел, не для подвига? Чтобы силы впустую по пути не растратить… И Пушкин, гений наш, о том же помышлял:
                Владыка дней моих! дух праздности унылой, 
                Любоначалия, змеи сокрытой сей,
                И празднословия не дай душе моей.
                Но дай мне зреть мои, о Боже, прегрешенья,
                Да брат мой от меня не примет осужденья,
                И дух смирения, терпения, любви
                И целомудрия мне в сердце оживи… 
…Достоевский в который раз перечитывал «Египетские ночи».
Его давно уже буквально выводило из себя одно странное обстоятельство: критики до сих пор силятся не понимать Пушкина и даже в этой леденящей душу картине двухтысячелетней давности, пророчествующей о будущем, – а может быть, как знать, уже и о нашем сегодняшнем настоящем – видеть не более как поэтически пикантную вольность, нечто маркиз-де-садовское…
Да, в «Египетских ночах» изображен лишь «момент римской жизни и только один момент, но так, чтоб произвести им наиполнейшее духовное впечатление, чтоб по этому моменту, по этому уголку предугадывалась бы и становилась понятной вся картина…» Вся картина тогдашней жизни. Он всегда чувствовал, – здесь, именно здесь то, что он называл пушкинскими пророчествами и указаниями. 
Зачем нужна была египетская царица русскому Пушкину? «Что ему Гекуба, что он Гекубе?..» Не затем же, чтоб позабавить читателей сюжетом о вызове, брошенном женщиной: кто купит её тело ценой жизни? Жизнь, вся жизнь за одну ночь страсти – зачем? О прошлом ли только думал поэт или виделось ему нечто предупреждающее в этой древней легенде? Ведь подобные сюжеты могли родиться лишь в обществе, «под которым уже давно пошатнулись его основания», когда уже «утрачена всякая вера, надежда, мысль тускнеет и исчезает: божественный огонь оставил её; общество совратилось и в холодном отчаянии предчувствует перед собой бездну и готово в неё обрушится. Жизнь задыхается без цели. В будущем нет ничего; надо попробовать всего у настоящего, надо наполнить жизнь одним насущным. Всё уходит в тело… и чтоб пополнить недостающие высшие духовные впечатления, раздражают свои нервы, свое тело всем, что только способно возбудить чувствительность. Самые чудовищные уклонения, самые ненормальные явления становятся мало-помалу обыкновенными. Даже чувство самосохранения исчезает…»…
Всё так или почти так же, как и в наше больное время, а не сегодня, так уж завтра точно будет так же; тут аналогия, тут напоминание, предупреждение о наступающем крахе: как и две тысячи лет назад грядут времена великих потрясений, сомнений и отрицаний, ибо дворянская наша античность уже позади, от нее остались только красивые формы, но нет уже руководящей идеи; впереди же – варварство буржуа, рвущегося к своему золотому корыту. Старые идеалы презираемы и побиваемы, новые несут лишь идею всеобщего поедания слабых сильными, бедных богатыми; хаос и разрушение… Существует реально одно настоящее без высших духовных потребностей.
Собственно, что такое Клеопатра? Прекрасное тело без души, КРАСОТА БЕЗ ДУХА; «в прекрасном теле её кроется душа мрачно-фантастического, страшного гада: это душа ПАУКА…». Это образ и символ мира на самом краю бездны, пророчество о его гибели.
От всей картины «холодеет тело, замирает дух… и вам становится понятно, к каким людям приходил тогда наш божественный искупитель. Вам понятно становится и слово: искупитель…
И странно была бы устроена душа наша, если б вся эта картина произвела бы только одно впечатление насчет клубнички!..»
Достоевский почти физически, как бы на себе самом ощущал зародыши начинающегося «химического распада» общества. Нужно что-то делать. И у него нет иного оружия, кроме слова, и он обязан сказать его, это воскрешающее мир слово: пути ясны, да очи слепы…
…Умные люди, передовые умы, а Пушкина никак не уразумеют! – огорчался Достоевский. Пушкинского пути не видят и видеть не хотят – вот что прискорбно и чревато для умственной и нравственной нашей-то самостоятельности…» (Ю.И. Селезнев, с. 161-254, 1990).

«Ставрогин придет на исповедь к старцу Тихону (прообразом ему Достоевский выбрал давно чтимого им иерарха 18-го века Тихона Задонского), придет, конечно, не для искренней исповеди, после которой он мог бы искупить вину свою подвижничеством. Нет, вина его неискупима, он сам это прекрасно знает, - пойдет он, чтобы искусить "святого подвижника" (сюжет, конечно, неновый в мировой литературе, но Достоевский рассчитывал и здесь сказать свое слово). Пусть Тихон поверит, будто Премудрый Змий, Паук в человеческий рост, тоже может духовно переродиться. Ну а уж если и сам "святой" поверит, стало быть, узда в челюстях народов - не предсказание уже, но свершившаяся реальность...
Но не поверит старец в искренность такой «исповеди», и уйдет князь от него, шипя в холодной злобе: «Проклятый психолог!» А ведь тот только и скажет ему одну, загадочную, но, видно, понятную Ставрогину фразу: «Некрасивость убьет». И покинет Россию Ставрогин, чтобы уехать в Швейцарию, потом повесится от бессильной злобы; видит Великий Змий далеко вперед - не будет ему места на Земле, ибо уже разгадана тайна его, и дело только во времени.
Достоевский верил в читателя, верил, что идея «Бесов», «Некрасивость убьет», сопоставится в сознании людей с «Красота спасет мир» князя Мышкина из «Идиота»…» (Ю.И. Селезнев, с. 416, 1990).

"Премудрый Змий, Паук в человеческий рост в образе Ивана-царевича, зло в обличье красоты - вот верховенщина, вот суть его "мудрости соломоновской".
Бесы нигилистического всеразрушительства во имя строительства мифического "каменного строения" будущего вовлекают в свое вихревое кружение и культуру: Достоевский специально ввел в роман "знаменитого писателя" Кармазинова, проповедующего бесперспективность России. Находясь до сих пор под дурным впечатлением от тургеневского "Дыма", Федор Михайлович решил даже наделить Кармазинова некоторыми чертами характера Ивана Сергеевича. Постепенно начинала обнажаться в романе и бесовская сущность высшей государственной бюрократии: для губернского города, в котором объявились "бесы", кто же, как не губернатор, высший "царь и бог"? Правда, его бесовство особого рода - оно в его полной бессмысленности, в полнейшей неспособности мыслить именно государственно..." (Ю.И.Селезнев, с.414, 1990).

И вот тут, нужно подчеркнуть и развернуть несколько замечательных образов, как по Василию Розанову, для того, чтобы понять суть "К истории русского нигилизма", как духовных истоков и устремлений русского нигилизма.

                3.
                К истории русского нигилизма
                или
                ДЫМ и ПЛАМЯ в ДУШУ.

Обратите внимание на мельчайшие малозаметные детали, на которые всегда обращал внимание писатель и мыслитель Василий Розанов, как те детали, что подчеркнуты Юрием Селезневым к роману "Бесы" и чтО запечатлены в комментариях к книге Гоголя "Выбранные места...".

Например:
"«И если б дело было в самом романе. А то ведь чуть не в глаза признаются: нападки на «Бесов», в которых находят клевету на все русское прогрессивное общество и из которых фельетонисты и пародисты сделали для себя чуть не козла отпущения – в большей мере все-таки повод. А главная причина травли автора «Бесов» не в самих «Бесах», а в том, что он «продал» свое имя и свой талант реакционному «Гражданину». Между тем после прихода в него Достоевского журнал быстро попал в реестр неблагонадежных – пошли по инстанциям бумаги о «предосудительном направлении», посыпались цензурные предупреждения о закрытии «Гражда-нина», да и многие публикации в нем, теперешнем, действительно трудно было без предвзятости отнести к официозу.
Вокруг имени Достоевского взвихрились чуть ли уже не постоянные эпитеты: «отступник», «изменник», «маньяк». Рассказывали, что многие специально ходят в Академию художеств, где выставлен его портрет, написанный Перовым, чтобы убедить себя и других в том, что на нем изображен сумасшедший. Правда, некоторые и возражали: мол, скорее уж мыслителем и пророком глядится на портрете писатель. Ну да сумасшедший, пророк ли – для большинства не все ли равно?» (Ю.И. Селезнев, с. 419, 1990).

Обратите внимание!.. После опубликования романа "Бесы" в 1872 году в самом романе некоторые "находят клевету на все русское прогрессивное общество"... Мне особенно интересно вот это словосочетание, как "прогрессивное общество", наверное, которое увидело-учуяло все-таки свой образ в романе "Бесы".

И вот чрезвычайно важно обратить внимание на мельчайшие детали, чтО роман Достоевского "Бесы" в 1870-х годах воспринимается "прогрессивным обществом" России в штыки и чтО (обратите внимание!) глава из книги Гоголя "Страхи и ужасы России" в 1847 году, что "это письмо" было ЗАПРЕЩЕНО ЦЕНЗУРОЙ. Однако, "дальновидная" наша ЦЕНЗУРА в России?..
Почему тАк и чтО здесь что-то не так, кто "мутит воду" в российском обществе?..

И Василий Розанов в начале 20-го века обращает внимание на все эти мельчайшие детали из скрытного и одновременно обыденного существования в России.

И вот здесь уместно вспомнить психологическое вИдение Василия Розанова, как и Достоевского, по вопросу: "К истории русского нигилизма".
Вот, что пишет В.В. Розанов в книге "Опавшие листья" (1912-13 гг.):

"К силе - все пристает, с силою (в союзе с нею) - все безопасно: и вот история нигилизма или, точнее, нигилистов в России.
Стоит сравнить тусклую, загнанную, "где-то в уголку" жизнь Страхова, у которого не было иногда щепотки чая, чтобы заварить его пришедшему приятелю, - с шумной, широкой, могущественной жизнью Чернышевского и Добролюбова, которые почти "не удостаивали разговором" самого Тургенева; стоит сравнить убогую жизнь Достоевского в позорном Кузнечном переулке, ..., - с жизнью женатого на еврейке-миллионерке Стасюлевича, в собственном каменном доме на Галерной улице, где помещалась и "оппозиционная редакция" "Вестника Европы"; стоит сравнить жалкую полужизнь, - жизнь как несчастье и горе, - Кон. Леонтьева и Гилярова-Платонова - с жизнью литературного магната Благосветлова ("Дело") и, наконец, - жизнь Пантелеева, в палаццо которого собралось "Герценовское общество" (1910-11г.) с его более чем сотнею гостей-членов, с жизнью "Василия Васильевича", с Ге и Ивановым за чашкой чаю, - чтобы понять, что нигилисты и отрицатели России давно догадались, где "раки зимуют", и побежали к золоту, побежали к чужому сытому столу,побежали к дорогим винам, побежали везде с торопливостью неимущего - к имущему. Нигилизм давно лижет пятки у богатого - вот в чем дело; нигилизм есть прихлебатель у знатного - вот в чем тоже дело...
Об этом неумытом нигилисте Благосветлове я как-то услышал у Суворина рассказ, чуть ли не его самого, что в кабинет его вела дверь из черного дерева с золотой инкрустацией, перед которою стоял слуга-негр, и вообще все "как у графов и князей"; это ж не квартирка бедного Рцы с его Ольгой Ивановной "кое в чем". 
Вот этих "мелочей" наша доверчивая и наивная провинция не знает, их узнаешь, только приехав в Петербург, и узнав - дивишься великим дивом..." (В.В. Розанов).

"К истории русского нигилизма"...
В.В. Розанов об оппозиции и про русский нигилизм (Это написано ровно сто лет назад!):

"...Гимназистом я удивлялся, как правительство, заботящееся о культуре и цивилизации, может допустить существование такого гнусно-отрицательного журнала, где стоном стояла ругань на все существующее, и мне казалось - его издают какие-то пьяные семинаристы, "не окончившие курса", которые пишут свои статьи при сальных огарках, после чего напиваются пьяны и спят на общих кроватях со своими "курсистками": но "черные двери с негром" мне и нам всем в Нижнем и в голову не приходили... Тогда бы мы повернули дело иначе. "Нигилизм" нам представлялся "отчаянным студенчеством", вот, пожалуй, "вповалку" с курсистками: но все - "отлично", все - "душа в душу" с народом, с простотой, с бедностью. "Грум" (негр) в голову не приходил. Мы входили "в нигилизм" и "в атеизм" как в страдание и бедность, как в смертельную и мучительную борьбу против всего сытого и торжествующего, против всего сидящего за "пиршеством жизни", против всего "давящего на народ", и вот "на нас, бедных студентов"; а в самом нижнем ярусе - и нас, задавленных гимназистов. Я прямо остолбенел от удивления, когда приехав в Петербург, вдруг увидел, что "и Тертий Иванович в оппозиции", а его любимчик, имевший 2000 "аренды" (неотъемлемая по смерть награда ежегодная по распоряжению Государя), выражается весьма и весьма сочувственно о взрывчатых коробочках: тут у меня ум закружился, тут встал ДЫМ и ПЛАМЯ в ДУШУ. "Ах, так вот ГДЕ оппозиция: с орденом Александра Невского и Белого Орла, с тысячами в кармане, с семгой целыми рыбами за столом". - "Это совсем другое дело". Потом знакомство со Страховым, который читал "как по-русски" на 5-ти языках и как специалист и виртуоз знал биологию, математику и механику, знал философию и был утонченным критиком и которому в журналистике некуда было, кроме плохо платившего "Русского Вестника", пристроить статейку...
Я понял, что в России "быть в оппозиции" - значит любить и уважать Государя, что "быть бунтовшиком" в России - значит пойти и отстоять обедню, и, наконец, "поступить как Стенька Разин" - это дать в морду Михайловскому с его "2-мя именинами" (смеющийся рассказ Перцова). Я понял, что "Русские Ведомости" - это и есть служебный департамент, "все повышающий в чинах"... Тогда-то я понял, ГДЕ оппозиция; что значит быть "с униженными и оскорбленными", что значит быть с "бедными людьми". Я понял, где корыто и где свиньи, и где - терновый венец, и гвозди, и мука.
Потом эта идиотическая цензура, как кислотой выедающая "православие, самодержавие и народность" из книг; непропуск моей статьи "О монархии", в параллель с покровительством социал-демократическим "Делу", "Русскому богатству". Я вдруг опомнился и понял, что идет в России "кутеж и обман", что в ней встала левая "опричнина", завладевшая всею Россиею и плещущая купоросом в лицо каждому, кто не примкнет "к оппозиции с семгой", к "оппозиции с шампанским", к "оппозиции с Кутлером на 6-ти тысячной пенсии"...
И пошел в ту тихую, бессильную, может быть, в самом деле имеющую быть затоптанную оппозицию, которая состоит в:
1) помолиться,
2) встать рано и работать.
(15 сентября 1912 г.)..." (В.В. Розанов "Опавшие листья").

Вот это!..
"...Я вдруг опомнился и понял, что идет в России "кутеж и обман", что в ней встала левая "опричнина", завладевшая всею Россиею и плещущая купоросом в лицо каждому, кто не примкнет "к оппозиции с семгой", к "оппозиции с шампанским", к "оппозиции с Кутлером на 6-ти тысячной пенсии..." (В.В.Розанов).

В уникальной книге Игоря Волгина "Последний год Достоевского" в параграфе "Отцы и дети" автор пишет:
"..."От статей, печатающихся во всех газетах... об убийстве Мезенцова, мне делается тошно! - пишет Достоевскому редактор "Гражданина" В.Ф. Пуцыкович в августе 1878 года. - ...Я понял все статьи так: если Вы хотите, чтобы мы помогали Вам, т.е. правительству... то дайте русскому народу... конституцию!!! Вот голос печати".
Далее Пуцыкович - с еще большим негодованием - передает Достоевскому слова "одного проректора университета": А в сущности хорошо, что его (Мезенцова) укокошили, - по крайней мере это будет хорошим предостережением нашим отупевшим абсолютистам-монархистам".
В своем письме Пуцыкович довольно точно фиксирует отношение либеральных кругов к убийству "сонного тигра", как называли начальника 3 Отделения. Достоевский возмущен откликами прессы не меньше редактора "Гражданина": он называет их "верхом глупости". Но для него гораздо важнее другое.
"Это всё статьи либеральных отцов, не согласных с увлечениями своих нигилистов-детей, которые дальше их пошли", - отвечает он Пуцыковичу. Обозначена коллизия "Бесов": Степан Трофимович - Петр Верховенский.
Это давняя и излюбленная идея Достоевского. И он не устает внушать её своему корреспонденту: "Если будете писать о нигилистах русских, то, ради Бога, не столько браните их, сколько отцов их. Эту мысль проводите, ибо корень нигилизма не только в отцах, но отцы-то еще пуще нигилисты, чем дети. У злодеев наших подпольных есть хоть какой-то гнусный жар, а в отцах - те же чувства, но цинизм и индифферентизм, что еще подлее".
Один из персонажей "Бесов" цитирует Апокалипсис: "И ангелу Лаодокийской церкви напиши: сие глаголет Аминь, свидетель верный и истинный, начало создания Божия: знаю твои дела; ни холоден, ни горяч; о если б ты был холоден или горяч! Но поелику ты тепл, а не горяч и холоден, то изблюю тебя из уст моих".
В письме Пуцыковичу речь идет, по существу, о том же: Жар - пусть "гнусный", но свидетельствующий об искренности и вере: "теплы" именно отцы; "ангелу Лаодокийской церкви..." - не распространяется на детей. Вина если и не снимается с революционеров-семидесятников полностью, то в значительной мере перекладывается на плечи людей 40-х годов...
Ни в одном заявлении Достоевского 1878-1881 годов... мы не встретим указаний на то, что автор "Братьев Карамазовых" считал возможным решить проблему чисто административным путем. Приверженец монархии, он не находит ни единого слова одобрения для тех репрессий, к каким монархическая власть  прибегает в целях самосохранения.
В поединке революции с самодержавным государством он видит не столько противоборство наличных политических сил ("кто - кого"), сколько глубокую историческую драму. Ибо разрыв с народом характерен, по его мнению, не только для революционного подполья, но и для того, что этому подполью противостоит: для всей системы русской государственности. Власть столь же виновата в разрыве с народом, как и те, кто пытается эту власть разрушить. Истоки драмы едины.
Мысль о всеобщей вине (вине всего образованного общества) не оставляет Достоевского до последних его дней. Он записывает в "предсмертной" тетради: "Нигилизм явился у нас потому, что мы все нигилисты. Нас только испугала новая, оригинальная форма его проявления. (Все до единого Федоры Павловичи)"..." (И.Л. Волгин).

И вот, посмотрим, что пишет Игорь Шафаревич о Русофобии:
"Русофобия: десять лет спустя...
...Приведу для удобства читателя краткое резюме основных положений "Русофобии".
1. В нашей публицистике и литературе существует очень влиятельное течение, внушающее концепцию неполноценности и ущербности русской истории, культуры, народной психики: "Россия - рассадник тоталитаризма, у русских не было истории, русские всегда пресмыкаются перед сильной властью". Для обозначений этого течения и используется термин "русофобия". Оно смертельно опасно для русского народа, лишая его веры в свои силы.
2. Русофобия - идеология определенного общественного слоя, составляющего меньшинство и противопоставляющего себя остальному народу. Его идеология включает уверенность этого слоя в своем праве творить судьбу всего народа, которому отводится роль материала в руках мастера. Утверждается, что должна полностью игнорироваться историческая традиция и национальная точка зрения, надо строить нашу жизнь на основе норм западноевропейского, а особенно американского общества...
Русофобия сегодня...
...Другой автор и совсем без фактов, еще откровеннее: "Русский национальный характер выродился. Реанимировать его - значит вновь обречь страну на отставание". У третьего еще хуже: "Статус небытия всей российской жизни, в которой времени не существует". "Россия должна быть уничтожена. В том смысле, что чары должны быть развеяны, Она вроде и уничтожена, но Кащеево яйцо цело". И уже совсем срываясь: "Страна дураков... находится сейчас... в состоянии сволочного общества". Про русских: "Что же с ними делать?.. В герметизацию? В рассеивание по свету? в полное истребление? Ниодного правильного ответа". И на том спасибо!..   
Кажется, что существование русского народа является досадной, раздражающей неприятностью. Доходит до чего-то фантастического! В "Литературной газете" опубликовано письмо известного артиста Театра на Таганке В. Золотухина. Раньше эта газета написала об "омерзительном зрелище", в котором он участвовал, процитировав рядом некие слова "о чистоте крови" (произнесенные в месте, где Золотухин не был). Актер стал получать письма с обвинением в беспринципности, в том, что он - "враг еврейского народа". Такие же письма вывешивались в театре. За что? Оказывается, за то, что на 60-летнем юбилее Шукшина, у него на родине, Золотухин сказал - у нас есть живой Шукшин, живущие Астафьев, Распутин, Белов, и мы не дадим перегородить Катунь плотиной! Не было бы это напечатано, я бы не поверил!
Та или иная оценка России, русского народа всегда связана с оценкой его культуры, особенно литературы... (Прим. автора В.Г. - что и делает в своей статье Игорь Гарин "Русская идея в постмодернизме", для которого все средства хороши ради достижения своей гнусной и мерзкой цели, как профанации и клеветы на русскую историю, культуру, философию, русскую церковь и т.д.)...
...Например, "Прогулки с Пушкиным" Синявского я упомянул вскользь еще в моей старой работе, тогда это был небольшой скандал в эмигрантской среде... В статье об этих "Прогулках" Солженицын обратил внимание на признаки такого же "переосмысливания" Гоголя, Достоевского, Толстого, Лермонтова и высказал догадку: не закладывается ли здесь широкая концепция - как у России не было истории, так не было и литературы? И угадал!...
...Все настроение не ново - и в старой своей работе я приводил много таких примеров. Но сейчас оно уже тесно смыкается с реальностью. "Реторта рабства" - Россия - естественно, должна быть уничтожена, так чтобы, уж не поднялась. В первую мировую войну темный авантюрист Парвус-Гельфанд представил немецкому генштабу план бескровной победы над Россией. Он предлагал не скупясь финансировать революционеров (большевиков, левых эсеров) и любые группы националистов, чтобы вызвать социальную революцию и распад России на мелкие государства. План и начал успешно исполняться (Брестский мир), но помешало поражение Германии на Западе. Похожие идеи обсуждались и Гитлером. Но теперь такие планы разрабатываются и пропагандируются у нас. Разбить страну на части по числу народов, то есть на 100 частей, любой территории предоставить суверенитет "кто сколько переварит", как выражаются наши лидеры. Здесь уже речь идет не о тех или других территориальных изменениях, а о пресечении 1000-летней традиции: о конце истории России. И это логично: раз народ, создавший это государство, "раб", раз "Россия должна быть уничтожена", то такой конец - единственный разумных выход. (Прим. В.Г. - хочется добавить к мысли Шафаревича, как по замыслу "благодетелей человечества" и "просветителей светлого будущего")... Все возражения - это "имперское мышление", имперские амбиции". И вдохновленные такой идеологией, политики раздувают за спиной друг друга сепаратистские страсти как диверсанты, взрывающие дом в тылу врага. То, что 10 лет назад было идеологическим построением, теперь стало мощной, физической разрушающей силой...
...Но послушаем и другую точку зрения! Это написал Розанов в 1914 году, когда наш 74-летний эксперимент был еще в стадии подготовки: "Дело было вовсе не в "славянофильстве и западничестве". Это - цензурные и удобные термины, покрывающие далеко не столь невинное явление. Шло дело о нашем отечестве, которое целям рядом знаменитых писателей указывалось понимать как злейшего врага некоторого просвещения и культуры, и шло дело о христианстве и церкви, которые указывалось понимать как заслон мрака, темноты и невежества; заслон и - в существе своем - ошибку истории, суеверие, пережиток, то, чего нет (...).
Россия не содержит в себе никакого здорового и ценного звена. России собственно - нет, она - кажется. Это ужасный фантом, ужасный кошмар, который давит душу всех просвещенных людей. От этого кошмара мы бежим за границу, эмигрируем, и если соглашаемся оставить себя в России, то ради того, единственно, что находимся в полной уверенности, что скоро этого фантома не будет, и его рассеем мы, и для этого рассеяния остаемся на этом проклятом месте Восточной Европы. Народ наш есть только "средство", "материал", "вещество" для принятия в себя единой и универсальной и окончательной истины, каковая обобщенно именуется "Европейской цивилизацией". Никакой "русской цивилизации", никакой "русской культуры"... Но тут уж дальше не договаривалось, а начиналась истерика ругательств. Мысль о "русской цивилизации", "русской культуре" - сводила с ума, парализовала душу"..." (И.Р. Шафаревич / Сочинения в трех томах, 1994).

Интересно заметить, что с какой долей иронии Василий Розанов высмеивает русских либералов и, наверное, современного либерала и просветителя Игоря Гарина (Папирова) также сводит с ума одна только мысль о допустимости Бытия "русской цивилизации" и "русской Культуры" с её сердцевиной как "Русская Идея"... 

И вот теперь на десерт "ОТВЕТ Василия Розанова Игорю Гарину через столетие":

"...У нас нет совсем мечты своей родины.
И на голом месте выросла космополитическая мечтательность.

У греков есть она. Была у римлян. У евреев есть.
У француза - "chere France", у англичан - "старая Англия". У немцев - "наш старый Фриц".
Только у прошедшего русскую гимназию и университет - "проклятая Россия".

Как же удивляться, что всякий русский с 16-ти лет пристает к партии "ниспровержения государственного строя"...

У нас слово "отечество" узнается одновременно со словом "проклятие".

Посмотрите названия журналов: "Тарантул", "Оса". Целое издательство - "Скорпион". Еще какое-то среднеазиатское насекомое (был журнал). "Шиповник".
И все "жалят" Россию. "Как бы и куда ей запустить яда".
Дивиться ли, что она взбесилась.

И вот простая "История русского нигилизма".

Жалит её немец. Жалит ее еврей. Жалит армянин, литовец. Разворачивая челюсти, лезет с насмешкой хохол.
И в середине всех, распоясавшись, "сам русский" ступил сапожищем на лицо бабушки-Родины. (за шашками с детьми)..." (В.В. Розанов "Опавшие листья", 1990).

Вот это! и Есть ПРОРОЧЕСТВО РОЗАНОВА, как и едино ПРОРОЧЕСТВО ДОСТОЕВСКОГО...

                4.
 И вот последнее, что необходимо подчеркнуть и выбрать из сокровищницы русской мысли.

 Николай Михайлович Зернов (1898-1980) - доктор философии Оксфордского университета, доктор богословия, принципал католического колледжа в Траванкоре, профессор богословия в американских университетах в Дрю, Айове и Дюке, автор книг по истории Русской Церкви, член Королевского общества литературы в Лондоне, лектор в Институте славянских исследований в Лондоне - про "Будущее христианской цивилизации"...

"...Россия и меняющийся Запад.
...Мы начали строить дом с крыши, и нечего жаловаться на сквозняки, коль в доме отсутствуют пол и стены.
Западные народы уже нельзя назвать христианскими в полном смысле слова. Другие народы, напротив, еще не стали христианскими. Все вместе они представляют собой, под внешней оболочкой "Западной цивилизации", огромное разнообразие культур, возросших на базе латинского, православного и протестантского христианства, иудаизма, ислама и индуизма. Свободный союз народов со столь различными традициями и, вместе с тем, едиными запросами требует взаимного доверия, терпимости и уважения. Их может дать только свободно принятая общая вера. Откуда можно почерпнуть такую веру? Это величайший вопрос нашего времени - и достойный внимания ответ на него содержится в историческом опыте и духовном наследии России.
Россия не является, в отличие от Германии, Франции и Италии, мононациональным государством. Она представляет собой культурную общность, состоящую из людей разных рас и народов. При этом единство ее всегда основывалось на мировоззрении преобладающей части населения - а именно русских. Мировоззрение это, в свою очередь, сформировалось прежде всего Православием. Таковой была старая Россия; на её фундаменте выросла новая...
Западная мысль расписывала границы, русский ум искал сути вещей...
Важность этих различий в том, что русская культура - культура христианская, но не европейская - по воле Провидения оказалась посредником и связующим звеном между двумя мирами - европейским и азиатским, от взаимопонимания, доброго отношения и сотрудничества которых зависит будущее планеты...
Историческая изоляция России и прошлые ее грехи породили в отношении нее некоторую враждебность, еще в большей степени смутную подозрительность и, наконец, в огромной мере простое непонимание...
Ключи к этой загадке скрыты в русской истории, а русскую историю нельзя понять, не принимая во внимание русского христианства. Западноевропейцы в течение долгого времени пренебрегали российским историческим опытом, а русские западники презирали и ложно оценивали собственную Православную Церковь. И ту, и другую позицию сегодня оправдать нельзя...
...Хомяков был первый, кто раскрыл своеобразие и богатство русского христианства путем сравнений и сопоставлений. Достоевский почувствовал и передал с почти равной силой и восхищение, и отвращение, испытываемые верующей Россией к безбожной Европе. Соловьев указал пути к примирению восточного и западного христианства, к возможности сочетания науки и Откровения... Они объяснили, что такое Россия, а по существу - что такое человек: именно глубочайшее понимание природы и назначения человека есть то наиболее ценное, чему Европа должна научиться у русской христианской традиции...
(Прим. В.Г. - именно, сквозь смысл и контекст этих слов Николая Зернова для нас раскрывается глубина и профетизм мысли, что запечатлены в книге Н.В.Гоголя "Выбранные места из переписки с друзьями")...
...Будущее христианской цивилизации.
...Хомяков, Достоевский и Соловьев принадлежали к разным поколениям русских людей. Они отличались и по способу мышления, и по характеру, - и, однако, пришли к одинаковым выводам относительно судеб Европы и собственной страны. Они смогли истинно пророческим взглядом  предсказать кризис христианской цивилизации и ведущую роль России в этом кризисе. За верой гуманистов в научный прогресс им удалось разглядеть ужасающие признаки распада и гниения; в шуме восклицаний об эпохе просвещения и либерализма прозвучала лишенная восторга нота-предупреждение. Они предсказали взрыв темных подсознательных инстинктов, беспрецедентное наступление рабства и угнетения, пожар религиозных гонений, обожествление секуляризованного государства и добровольный отказ от интеллектуальных и политических свобод растерянным и дехристианизированным населением Европы. Их предупреждениям не вняли самоуверенные и предприимчивые деятели девятнадцатого столетия, посчитав их чудаками, живущими в мире иллюзий, безнадежно оторвавшимися от реалий повседневной жизни. И все же в итоге оказался прав отнюдь не практичный человек 19 века; удивительные русские писатели гораздо лучше уловили суть грядущих событий. Они опирались на твердый фундамент, в то время как либералы и агностики строили свои теории и предсказания на зыбком песке. Русские мыслители являлись великими знатоками человеческой души; они бесконечно глубже знали человека, чем большинство их современников, да и сегодняшних лидеров. Они смогли проникнуть в те затаенные уголки человеческой души, которые приобрели, особенно во времена кризиса и сомнений, решающее значение; именно глубокое знание человека помогло русским мыслителям предсказать ход будущих событий с поразительной точностью...
...человечество НА ПОРОГЕ открытого бунта против Творца. Русские мыслители твердо осознали, что христианские народы не могут долго пребывать в состоянии неопределенности, бездействия и компромисса, и что рано или поздно им придется сделать ВЫБОР: категорически отвергнуть христианство или же целиком принять это учение...
    ...Русские писатели адресовали слово христианской надежды и свободы,
       главным образом, современникам-верующим в России; их советы остались
       не услышанными и сочтены за юродство. Судьба России в 20 веке была бы
       совершенно иной, если бы тогдашние правители страны вняли бы
       пророческому ГОЛОСУ великих христианских мыслителей. В наши дни
       судьба всей христианской цивилизации в крайней опасности..."
        (Н.М.Зернов "Три русских пророка. Будущее христианской цивилизации").

Вот Вопрос для современников: услышим ли мы ПРОРОЧЕСКИЙ ГОЛОС русских христианских мыслителей и отзовемся ли на сокровенный ВЗОР и ЗОВ потаенного сердца русских пророков?..

                (27 января 2014 г.)