Властелин поневоле-34

*  *  *

– Это наказание не пройдет вразрез с волей моего всемогущего бога, – охотно согласился я. – Только он очень не любит, когда в таких делах начинают сильно спешить. Потому что, подсказывает он мне сейчас, если кто-то очень торопится с суровым наказанием, часто вместо соблюдения исконных обычаев получается еще более вопиющее их нарушение.

Верховный жрец посмотрел на меня – недоуменно и одновременно ненавидяще.

– Я думаю, стоит подождать, пока к нам хотя бы приблизятся вон те почтенные старцы, тем более, что это ожидание займет совсем немного времени, – спокойно продолжил я. – Во-первых, им тоже будет интересно и полезно посмотреть на то, что ожидает нарушившего табу. А во-вторых, кто лучше их, столь умудренных за свой долгий век житейским опытом, может рассудить, нарушен обычай или нет.

– Мудрейший из повелителей, твои слова в высшей степени справедливы! – поспешил поддержать меня премьер.

– И я так же думаю: чем больше соплеменников станут свидетелями того, как к нарушившему табу приходит расплата, тем будет лучше, – неожиданно вклинился в разговор вождь селения.

Ну да, ему же нужно, чтобы как можно больше аборигенов увидели его триумф – собственноручную расправу с нарушившим табу. Но лишь очень немногие из них будут знать, что расправляется-то он вовсе не с нарушившим табу, а со счастливым соперником, который к тому же лишен сейчас возможности достойно противостоять этому подонку.

Верховный жрец не стал в третий раз повторять «Дурак, какой же дурак!». Он просто метнул на своего родича испепеляющий взгляд: мол, неужели не соображаешь – любая задержка с казнью соперника может обернуться против тебя. Однако возразить по сути жрецу было нечего.

– Если вы все за то, чтобы не спешить с наказанием, то я тоже не вижу причины особенно торопиться. Пусть будет по-вашему: дождемся тех бредущих старцев, – был вынужден милостиво согласиться жрец.

Теперь я неотрывно наблюдал за деревенским вождем. Мне доставляло огромное удовольствие видеть, как по мере приближения путников тот начинал все сильнее беспокоиться. Он, конечно, уже разглядел своими не испорченными цивилизацией глазами, кто эти путники. И хотя, безусловно, большим умом деревенский вождь не блистал, однако его умственных ресурсов вполне хватало, чтобы понять: просто так, без очень серьезной причины, старейшины его селения ночной марш-бросок к Большому дому предпринимать не стали бы. Предполагал ли он, в чем заключалась эта причина? Не знаю. Но то, что приятных известий их появление для него не сулило, понимал – это было очевидно.

Запыхавшиеся от быстрой ходьбы старейшины меж тем подошли к возвышению, и первым, на кого они обратили внимание, был Мил.

– Да позволит нам величайший из смертных… – еще не отдышавшись толком, заговорил, как я мог заключить, самый старший из них по возрасту. – Да позволит величайший из смертных допустить до своего слуха слова ничтожнейших из его верных слуг!

По тому, как это было сказано, мне стало понятно, что говоривший не слишком четко представляет, кто именно из присутствующих является на данный момент величайшим из смертных.

– Позволяю! – выступил я вперед, дабы старейшины не сомневались, к кому им следует обращаться. – Какой вестью вы намерены обременить слух своего повелителя – доброй или дурной?

– Да не падет на наши головы справедливый гнев величайшего! – снова заговорил самый старший из них. – С дурной вестью мы бы не осмелились тревожить того, кто выше небес. Мы хотим только обратить сиятельное внимание затмевающего светила на этого достойного юношу…

И говоривший указал на Мила.

– Вы ошиблись, почтенные старейшины! – резко прервал его верховный жрец. – Ибо не подобает именовать нарушившего табу отщепенца, которого ожидает примерное наказание, достойным юношей.

– Подожди, многомудрый! – в свою очередь прервал я жреца. – Примерное наказание от нарушившего табу никуда не уйдет. Раз уж эти уважаемые старцы решились проделать столь долгий путь, они вправе рассчитывать, что хотя бы будут выслушаны.

Я повернулся к предводителю старейшин и ободряюще посмотрел на него:

– Так о чем же ты хотел рассказать своему повелителю?

Вконец смешавшийся старец ответил не сразу:

– Прости, мудрейший из всех, рожденных под небесами! Может быть, слова твоего неразумного слуги окажутся сейчас неуместными. Но совсем недавно, когда наше селение в который раз подверглось нападению варварского племени с Разбойничьих островов, мы все стали свидетелями небывалой отваги и доблести, проявленной нарушившим табу в бою с ними. Именно об этом мы хотели тебе сказать, когда увидели его здесь.

– Вот как!.. – с задумчивой интонацией произнес я.

Если бы деревенскому вождю хватило ума молча стоять и слушать дальше, возможно, мне удалось бы обуздать вспыхнувшую с новой силой ненависть к нему. Но тому ума не хватило – он кинулся ко мне, упал, обхватив руками мои колени, и отчаянно завопил:

– Зачем ты слушаешь их, повелитель! Разве не видишь: старость совсем затмила их разум! Почему ты сразу же поверил им, но не хочешь поверить мне?

Никак не реагируя на истерику деревенского вождя, я глянул на своего адъютанта:

– Хитр! Мне кажется, ты забываешь о своих обязанностях!

Дважды обращаться к Хитру не пришлось. Последовало несколько неуловимо молниеносных движений – и в следующее мгновение родич жреца лежал, надежно удерживаемый Хитром, у моих ног, уткнувшись носом в еще не утрамбованную как следует землю возвышения.

Подражая прочитанному о древних деспотах, я не отказал себе в удовольствии поставить ногу на затылок поверженного и, слегка вдавив его лицо в грунт, убедительно произнес:

– Правды не скроешь – это ведь твои слова, не так ли? И я, еще никому не поверив, только собирался как следует разобраться, кто из вас говорит правду. Но ты сам поспешил разоблачить себя, подлый лжец! И теперь я знаю: если кто-то во время нападения разбойников на ваше селение и вел себя как последний трус и подлец, то это был вовсе не нарушивший табу…

Видя такое, мягко говоря, непочтительное отношение верховной власти к своему первому лицу регионального масштаба, старейшины осмелели и заговорили наперебой:

– Нарушивший табу дрался яростней свирепого ргита!

– Если бы не его храбрость, урон, понесенный нашим селением, оказался бы неизмеримо больше!

– Теперь эти разбойники сунутся к нам не скоро – он как следует проучил их!

– Если бы каждый защищал родные хижины так же отважно, как нарушивший табу, кормчие разбойничьих лодок давно бы забыли дорогу к нашему острову!

– Хорошо, хорошо! – прервал я их. – С этим мне уже все ясно. Скажу больше: даже сегодняшний день уже явил мне пример великой доблести нарушившего табу…

Я выразительно посмотрел на верховного жреца. Его глаза, в которых никогда нельзя было ничего прочитать, сейчас отчетливо выражали страх. Ну да, это ведь только для его соплеменников великое святотатство – поднять руку на священную особу жреца. А я к соплеменникам не отношусь. И, значит, очень даже могу, по его же выражению, примерно наказать жреца за попытку убить меня. Тем более, когда в результате, как ему представляется, вмешательства высших сил все повернулось так, что власть оказалась в моих руках – и не та призрачная символическая власть, которой я был им же наделен пять дней назад, а власть совершенно реальная.

И наказать его я не то что могу – а непременно должен это сделать. Тот образ мира, который сформирован в сознании жреца, другого варианта действий в подобной ситуации просто не признает. Оттого и страх в его глазах. И откуда жрецу знать, что ему нечего опасаться репрессий с моей стороны: Устав Космофлота позволяет применять оружие против разумных обитателей других планет только в момент исходящей от них непосредственной опасности для жизни землян. Да и то для таких ситуаций имеются игрушки, оказывающие на нападающих лишь временный парализующий эффект. И только в самых крайних случаях допускается использование боевых средств необратимого действия. Так что, какая бы злость по отношению к верховному жрецу в моей душе сейчас ни кипела, примерно наказывать его я был не вправе – если только ему не взбредет на ум лезть ко мне с новыми глупостями.

– А какое табу он нарушил? – осторожно осведомился старший из старейшин.

Ох, как я ждал этого вопроса!

– Позволь оставить твои слова без ответа, почтенный, – отозвался я, убирая наконец-то ногу с головы деревенского вождя. – Слишком мало пока что я разбираюсь в ваших табу. Вот разве что многомудрый жрец соблаговолит тебе все объяснить…

Жрец откликнулся моментально:

– Может быть, нарушивший табу и в самом деле храбро защищал односельчан от разбойников. Однако то, что он попытался сотворить, придя к Большому дому, чудовищно и прощению не подлежит. Этот святотатец был остановлен при попытке пробраться в прекрасный цветник великого вождя. За что он и будет подвергнут сейчас примерному наказанию.

Двигая происходящее к развязке, я не забывал время от времени поглядывать на Ясну. Я видел, что она пришла в себя, однако продолжала неподвижно лежать на земле там, где упала, ожидая окончания безвозвратно съехавшего с накатанной колеи и сильно затянувшегося ритуала. Старейшины ее родного селения пока что не могли видеть девушку, заслоненную от них фюзеляжем леталки.

– Теперь вам понятно, почтенные, в чем заключается прегрешение вашего односельчанина? – заключил я тираду жреца. – Кстати, мой всемогущий бог сделал так – и теперь я понимаю, для чего он это сделал, – что среди нас находится наложница великого повелителя. Точнее сказать, бывшая наложница. Но в данном случае это к делу не относится. Наверно, она могла бы подробнее рассказать вам, как это все происходило…

– Прости мою дерзость, сиятельный повелитель! – перебил меня верховный жрец.

Ну какой же он стал вежливый!

– Прощаю! – не слишком приветливо ответил я. – Что ты хочешь добавить к моим словам?

– Ты сказал: то, что она бывшая наложница, в данном случае к делу не относится. Но ты не прав, посланец всемогущего бога! Ведь на твоих глазах ей было предложено выйти замуж. Все было сделано так, как велит обычай. Это было искреннее и лестное для нее предложение. Но она отвергла его. И, значит, теперь, как велит все тот же обычай, ей следует уединиться в отдаленной хижине и провести там всю оставшуюся жизнь. И никому не дозволяется разговаривать с ней или в чем бы то ни было ей помогать. А ты предлагаешь старейшинам поговорить с ней…

Конечно, жрецу нужно любой ценой добиться, чтобы Ясну ни о чем не спросили. Ведь если она заговорит, ее слова станут полным разоблачением и деревенского вождя, и самого верховного жреца.

– Ты забываешь, многомудрый: еще не вечер! – решительно возразил я. – До заката остается немало времени. И, очень возможно, она успеет передумать. Так что, пока не начал меркнуть дневной свет, никаких запретов на разговоры с ней и на все остальное, что определено вашим обычаем, быть не должно. Ну-ка, красавица, подойди ко мне!

Жрец резко повернулся и отошел от меня, по пути больно стукнув по спине вставшего на ноги родича – мол, допрыгался, дуралей, тянули тебя за язык просить повременить с казнью нарушившего табу. Давно уже отправил бы своего соперника в страну предков и был бы спокоен. А потом пусть его хоть богам уподобляют – ты свое дело сделал…

Ясне очень не хотелось подниматься на возвышение – до нее пока что не доходил смысл игры, которую я вел. Однако ослушаться меня она не посмела – встала на ноги и двинулась, хотя и с крайней неохотой, туда, куда я указал.

Увидев ее, старейшины пришли в сильное смятение.

– Смотрите, Ясна! Да это же наша Ясна! – послышались их голоса.

– Вам она знакома, почтенные? – удивленно спросил я.

– Конечно, знакома, – ответил за всех их предводитель. – Она жила в родительском доме в нашем селении. А потом ее забрали в прекрасный цветник великого повелителя…

До конца он договаривать не стал. Ладно, придется задавать наводящие вопросы.

– Неужели у такой красивой девушки не было жениха? Неужели она не готовилась к свадьбе? – с неподдельным интересом осведомился я.

Предводитель старейшин молчал, озадаченно глядя на вождя селения. Но измазанная землей физиономия вождя, который очень боялся нарваться на новую неприятность, теперь не выражала ничего. А я был для старейшины слишком высокой персоной, чтобы, глядя мне в глаза, говорить неправду.

– Был у нее жених… – наконец заговорил старейшина. – И он тоже находится здесь. Это нарушивший табу. А свадьба у них не состоялась только потому, что невесту увели из нашего селения.

– Но ведь ваш всеми чтимый обычай запрещает так поступать! И разве не старейшины обязаны блюсти неукоснительное соблюдение всего, что завещано вам дедами ваших дедов? Как же могло произойти столь вопиющее нарушение устоев, определяющих жизнь вашего племени?

Старейшины, услышав это, дружно бухнулись оземь и громко заголосили в том смысле, что готовы принять от меня любую кару и что подобная промашка больше никогда не повторится.

– Ладно, с этим мы еще успеем разобраться, – прервал я их плачи. – А сейчас, в первую очередь, нужно исправить вашу оплошность.

Ясна с надеждой посмотрела на меня.

– Ну-ка, нарушивший табу, – повернулся я к Милу, – отвечай прямо и честно на вопросы своего повелителя!

– Опомнись, высокочтимый повелитель морских стихий и звездного круга! – чуть было не взвился верховный жрец. – Ты сам сейчас переступишь через все границы дозволяемого! Ведь разговаривать с нарушившим табу нельзя – и это один из самых чтимых племенем запретов!

– И опять ты забываешь, многомудрый: нельзя только соплеменникам нарушившего табу, – твердо остановил я жреца. – А я таковым не являюсь. Мне можно!

– С какими вопросами снизойдет до ничтожнейшего из рожденных на этой земле великий повелитель? – подал голос Мил.

Молодец! Сейчас главное – не допускать пауз.

Я ободряюще посмотрел на него:

– Первый мой вопрос таков: если бы у тебя не отняли, вопреки чтимого племенем обычаю, невесту, ты пошел бы к Большому дому, чтобы проникнуть в прекрасный цветник великого вождя?

– Нет, конечно! Если бы Ясна оставалась со мной, зачем бы мне это было нужно!

– Тогда ответь на второй вопрос: что намеревался ты сделать, проникнув в прекрасный цветник?

– Спасти Ясну – или погибнуть вместе с ней!

– Намеревался ли ты нанести ущерб великому повелителю через недозволенные действия, слова или взгляды, обращенные на кого-нибудь из других обитательниц прекрасного цветника?

– Я шел туда только ради Ясны, думал только о ней и никого, кроме нее, не хотел даже увидеть…

– Многомудрый! – обратился я к жрецу. – Ты слышал слова нарушившего табу. И вряд ли кто-то может усомниться в их искренности и правдивости. Безусловно, он не собирался сделать ничего худого. Целью нарушившего табу было только восстановление попранной справедливости. Он лишь хотел вернуть себе то, что по праву принадлежало ему, однако в нарушение всех чтимых племенем обычаев было несправедливо отнято. Разве бесспорное установление данного обстоятельства – не повод, чтобы снять с него клеймо нарушившего табу?

– Нет! – в голосе верховного жреца опять зазвенел металл. – Он мог хотеть или не хотеть все что угодно. Но отрицать то, что он пытался проникнуть в прекрасный цветник, невозможно. А это уже само по себе является нарушением табу. И мотивы такого поступка никого интересовать не должны!

Я увидел, что в толпе островитян опять назревает брожение: значительная часть аборигенов явно была на стороне Мила, а не жреца. И это можно было считать самой главной моей победой. Однако пользоваться ее плодами пока было рано: надо было дождаться, когда брожение достигнет максимума.

– Хорошо! – сказал я. – Если никакие обстоятельства не дают оснований перестать считать его нарушившим табу, нужно хотя бы установить, кто же виноват в случившемся. И я хочу задать нарушившему табу еще один вопрос: ответь своему повелителю, кто сделал так, что твоя невеста оказалась в прекрасном цветнике?

– Он рядом с тобой, величайший! – просто ответил Мил, которому терять уже было нечего.– Это вождь нашего селения. Когда-то он очень старался завоевать любовь Ясны. Но когда понял, что ее сердце отдано мне, решил жестоко отомстить нам обоим: меня навсегда лишить возлюбленной, а ее на всю жизнь разлучить со мной. Он сумел неведомым образом устроить так, что Ясну забрали в прекрасный цветник. Этим, однако, мщение его не закончилось. Теперь вот он ждет не дождется, когда сможет расправиться со мной как с нарушившим табу. Но и моей жизни ему мало: воспользовавшись безвыходным положением Ясны, он опять пытается сделать ее своей женой. Только все это напрасно! Потому что Ясна куда охотнее согласится провести всю жизнь в одиночестве, скрываясь от глаз соплеменников в убогой хижине, чем станет женой ненавидимого ею подлеца.

– Нет, Мил! – вдруг громко и твердо сказала Ясна. – Я не буду до скончания века скрываться от всех в убогой хижине. Я сделаю по-другому! Если ты, пытаясь встретиться со мной, стал нарушившим табу, то и я хочу уйти вместе с тобой в страну предков. Я разговариваю с тобой, я иду к тебе – значит, теперь я тоже нарушившая табу! И больше никто и ничто не сможет разлучить нас!

С этими словами девушка подошла к краю возвышения и, спрыгнув туда, где стоял окруженный конвоирами Мил, крепко обняла любимого.

Толпа уже не бродила – она кипела по-настоящему.

Даже старый вождь не выдержал.

– Как же это так получилось? – забыв о своей роли властителя вчерашних дней, хмуро проговорил он. – Почему мне никто об этом не рассказал?

– Смотри, многомудрый! – вкрадчиво обратился я к верховному жрецу. – Народ не желает считать Мила и Ясну нарушившими табу. А когда хочешь, чтобы народ шел за тобой, иногда бывает необходимо считаться с его желаниями – даже если эти желания несколько расходятся с чтимыми обычаями. Объяви о том, что несчастные влюбленные прощены – и мой всемогущий бог расправит над тобой свои благодатные крылья.

– Я чужим богам не служу! – сухо отрезал жрец.

У меня оставался последний козырь.

– Когда позавчера я рассказал тебе свой вещий сон, – не отставал я от жреца, – ты заверил меня, что на вашем острове ничего подобного случиться не может. Однако явь оказалась в точности соответствующей моему сну. И теперь я вспоминаю, что в том сне мой всемогущий бог намекнул мне, что у деревенского вождя есть родич, стоящий очень близко к властителю вчерашних дней. И без содействия этого родича отправка Ясны в прекрасный цветник никак состояться бы не могла. Хочешь, я спрошу своего бога, как зовут этого родича, чтобы за свое самоуправство он в полной мере ответил бы перед племенем, как того требуют ваши обычаи, соблюдаемые со времен дедов ваших дедов и даже с еще более давних времен?

Если вы не видели в этот момент выражение лица верховного жреца – а вы его, безусловно, не видели, – вы много потеряли!

– Я смогу узнать это имя и без помощи твоего бога! – прошипел жрец. – И со своим родичем я тоже уж как-нибудь сам разберусь. Но своего ты добился, чужеземный властелин. Боги вняли твоим словам. И они повелели мне сделать по-твоему. Повинуясь им, я объявляю, что Мил и Ясна больше не являются нарушившими табу.

– Так скажи об этом громко, чтобы слышали все!

Верховный жрец подошел к краю возвышения, достал свой ударный инструмент – и пространство огласилось громкими звенящими звуками.

Толпа смолкла.

– Слушайте, соплеменники! – загремел над толпой голос жреца. – Справедливейшие дали знак: эти двое, Мил и Ясна, прощены. Отныне они не считаются нарушившими табу!

(Продолжение http://www.proza.ru/2014/07/13/1519)