Жанна д Арк из рода Валуа 150

*   *   *
Вера границ не имеет. И, даже когда одни верующие истребляют других таких же верующих, никто не мешает священникам от враждующих сторон ездить друг к другу для решения богословских вопросов. Никого не удивит встреча епископа, близкого к одному двору, с архиепископом, вернувшим свою епархию, благодаря милостям двора другого. Особенно, если встреча происходит в момент острого политического напряжения, которое требовало немедленного вмешательства церкви, поскольку напряжение это создалось, в большей степени, делом о ереси.
Как стало известно, Филипп Бургундский, при посредничестве герцога Савойского, пытался выяснить насколько французское правительство готово к началу мирных переговоров. Или, говоря прямо, готово ли оно выкупить Жанну и на каких условиях? Прямо к королю Шарлю герцог не обращался, но всё, излагаемое Амедею Савойскому, писалось с тем расчётом, что письмо будет переслано в Жьен, где французский король в это время находился. И говорилось в нём о Компьене, который вот-вот будет захвачен, о перспективах продолжения военных действий, которые несомненно мрачнее, нежели перспектива мирных договорённостей. И только в самом конце этого письма, едва ли не вскользь, упоминалось о пленении той, «которую называли Девой».
Шарль, в свою очередь, тоже написал, как бы Амедею, увиливая от конкретного ответа по поводу переговоров — дескать, ему необходимо узнать мнение принцев крови, то есть, герцогов Бретонского, Алансонского, Анжуйского. Но саму идею он, конечно же, приветствует, стремление к миру разделяет и относительно перспектив военных действий не обманывается. При этом, о Жанне не было написано ни слова, что можно было толковать двояко любому, кто в тонкости дела не посвящён, но пожелает спросить: «А почему?!». Либо Шарль не желает через посредников показывать свою уязвимость по этому вопросу, либо не желает пленницу выкупать вообще.
Однако, даже тем, кто это действо готовил и просчитывал все ходы наперёд, делая ставку как раз на то, что французы выкупать Жанну не будут, такое отмалчивание короля тоже было не слишком понятно.
Молчание не оговаривалось. Его и в этом случае можно толковать как угодно и, конечно же ошибиться, если растолковать не в пользу молчащего. И поэтому любой, кто готовил пленение Жанны, предпочёл бы даже самый туманный намёк вообще ничему. Это ведь и «да», и «нет», и «не сейчас», и «никогда»...
- Вы уверены, что Амедей Савойский получил от короля Шарля письмо именно такого содержания? То есть, фактически, никакого? - спрашивал епископ Кошон, сидя в покоях  архиепископа реймсского, которого вдруг страстно пожелал навестить. - Я понимаю, вы не обязаны разглашать, но, поверьте, де Шартр, вопрос не праздный! От желания или нежелания вашего короля выкупить эту девицу зависят очень многие... - он чуть было не сказал «судьбы», но во-время одумался, - ...многие нюансы будущих взаимоотношений вообще, а не только с Бургундией!
Рено де Шартр улыбнулся с видом, который по его мнению должен был выглядеть успокаивающим.
- Не оправдывайтесь, дорогой Кошон, я всё прекрасно понимаю. И ваша заинтересованность мне понятна тоже.
Ещё бы не понимать! Реймсский архиепископ словно книгу читал, глядя на лицо собеседника, поэтому не заблуждался относительно того, чем именно он озабочен.  Однако, по сравнению с тем делом, которое сейчас собирался провернуть сам архиепископ, вся эта суета заурядного карьериста Кошона выглядела топорной работой дровосека против тонкой резьбы ювелира.
- Король полон сомнений, - мягко проговорил де Шартр. - Решать всё прямо сейчас он не может и не должен. И я сам советовал ему повременить и подумать.
- О чём же тут думать?! - всплеснул руками Кошон. - То есть, конечно... Королевское решение — это всё равно что Божья воля. Оглашать его без раздумий, разумеется нельзя. Но не вы ли сами огласили не так давно, что девица навлекла на себя гнев Божий своими же неразумными делами?! Своей гордыней и непримиримостью? Разве нужны королю какие-то иные доводы?
- О да, да...
Архиепископ печально опустил голову.
- Это была тяжкая обязанность, возложенная на меня Господом нашим. Как больно было мне оглашать подобное, и, как печально теперь смотреть на терзания его величества, который слишком многим обязан этой девушке и, конечно же, разрывается между долгом и верой.
Де Шартр даже прикрыл глаза, делая вид, что скрывает подступившие слёзы, и Кошон был вынужден терпеливо переждать этот приступ сострадания.
- Однако, - довольно бодро продолжил де Шартр через несколько томительных мгновений, - делать подобный выбор обязанность ещё более тяжкая, чем простое оглашение вины нашей Девы. Вы же видели, как удручил простых людей её плен. И разве может его величество отмахнуться от желаний своих подданных? Ведь, что греха таить, Дева, в известном смысле, принесла в наши земли... м-мм, некоторую ясность. По крайней мере, в вопросе власти. Корону получил французский принц, что вполне отвечало местным убеждениям, и я горжусь тем, что возложил её своими руками. Толпа ликовала, а это, знаете ли... Это сила, с которой нельзя не считаться! В честь Девы возводят алтари и часовни, служат мессы. Священник в Перигё произнёс проповедь о чудесах, совершённых Божьей посланницей, и его речь произвела сильное впечатление на прихожан! А в Аббвиле — вы только вдумайтесь, Кошон! - в Аббвиле, в Пикардии, где все настроения всё ещё определяют бургундцы, муниципалитету пришлось заключить в тюрьму двух горожан, сказавших о Деве что-то непотребное, чтобы спасти их от расправы!
Он продолжал говорить что-то ещё в том же духе, но Кошон уже откровенно заскучал. Если беседа и дальше продолжится вот так, общими фразами с перечнем фактов, половины из которых наверняка не было, это не только не прояснит положение дел, но запутает их ещё больше. Ведь, если раньше была ясна хотя бы позиция французской церкви, то теперь — если конечно де Шартр не юлит по своему обыкновению — теперь выходило, что церковь колеблется тоже и готова, вслед за королём, уступить воле плебейского большинства.
Скука на лице епископа от внимания де Шартра не укрылась. Внутренне он усмехнулся и решил, что хватит, наверное, терзать Кошона туманными рассуждениями. Но напоследок не смог отказать себе в удовольствии.
- Вспомните свой Бове, мой дорогой! - воскликнул он, дрожащим от сочувствия голосом. - Вспомните толпу, которая выгнала вас, только узнав, что Дева ведёт к городу их короля! А ведь гарнизон был вам предан, не так ли? Но что они могли противопоставить толпе? Как подавлять бунт, в основе которого лежат верноподданнические настроения?
Кошон заёрзал и зло посмотрел на архиепископа. Похоже, этому лицемеру доставляет удовольствие ковырять самую болезненную рану епископа. Но де Шартр вдруг стёр с лица сострадание и, откинувшись в высоком кресле, заговорил, наконец, по-деловому, словно и не было между ними только что лицемерной и бесполезной беседы.
- Нужно время, Кошон, чтобы продажа девицы вашему регенту никого не побудила к решительным действиям. Мало сказать «виновна», нужно ещё и доказать! А доказательства — это документы, которые пишутся и подписываются.
Он побарабанил кончиками пальцев друг о друга и внезапно спросил, не слишком, впрочем, ожидая ответа:
- Вы знаете отца Паскереля? Это бывший духовник нашей Девы. Честнейший человек, глубоко преданный своим убеждениям, образец нравственности для всех нас! Недавно мы много часов провели в беседе о том, насколько Жанна была разумна и неразумна в своих делах, и, знаете, преподобный Паскерель согласился со мной, что многие её поступки не соотносимы со званием Божьей посланницы! Это было как раз после того, как пришли сведения о казни этого бургундского капитана... Как там его?
- Франк д'Аррас, - подсказал Кошон.
- Да, да, - кивнул архиепископ. - Преподобный Паскерель понимал, как и я, что нужно сделать всё возможное, чтобы такое грязное пятно на делах Девы было уравновешено чем-то, что будет сделано во славу Господа и угодно ему. Я предложил выход по многим причинам спорный, но отец Паскерль, поколебавшись, всё-таки признал его вполне приемлемым, чем, кстати, снял груз с моей души, и мы... Не думаю, что мы согрешили. А если и согрешили, то только перед Девой. Однако, всё, что сделано во славу истинной веры должно быть принято и ей.
Кошон, который только-только начал заинтересовываться беседой, с лёгким холодком раздражения подумал, что архиепископ сейчас снова уведёт разговор в сторону общих рассуждений. Но тот, похоже, впал в многословие просто потому, что не желал называть вещи своими именами и только выражением глаз подсказывал собеседнику, что и как следует воспринимать.
- Её авторитет и влияние, как в войске, так и в среде горожан, были столь велики, что мы, служители церкви, просто не имели права их не использовать ради укрепления веры. И, между прочим, ради блага самой Жанны. Если сама она, по своей ли природной упрямости, или в силу каких-то иных причин, далеко не всё делала для прославления имени Божьего, мы с отцом Паскерелем решили хоть немного дело исправить. Пока не стало всем очевидно, что посланница миссию свою не исполняла, как дОлжно, следует воздать ей, хоть немного, той славой, которую она... ну, говоря честно, заслужила не вполне...
Кошон замер, начиная понимать, а архиепископ с вялой медлительностью, потянулся к медному колокольцу и несильно тряхнул им, наполняя комнату звоном, неожиданно мягким. Тут же в дверь просочился почтительный секретарь со стопкой бумаг, явно заранее приготовленных.
- Вот, взгляните, Кошон, - сказал де Шартр, осторожно снимая верхний листок. - Это копия письма, которое недавно было отослано чешскому королю Сигизмунду. Прочтите и скажите, разве это не торжество истинной веры?!
Секретарь, не теряя почтительности, перехватил бумагу и поднёс её епископу.
Тот бегло ознакомился с содержанием, не сдержался, хмыкнул. Ай да, архиепископ! Ай да Шартр!
Письмо представляло собой обращение Жанны к чешским повстанцам-гуситам, которых она корила за вероотступничество, и которым угрожала расправой, если посмеют ослушаться. Подписал письмо отец Паскерель от имени Девы, якобы не умеющей начертать собственное имя. Но тон письма не оставлял сомнений в том, что это не мирные поповские увещевания, а откровенный военный ультиматум! Причём, составленный так грубо, так примитивно-амбициозно, что назвать его подлогом не поворачивался язык. Кошон по опыту знал — всякая ложь, доведённая до абсурда, начинает балансировать на той тонкой грани, за которой её начинают признавать за правду. И чем проще, чем прямолинейней подход к этому абсурду, тем быстрее ложь переходит за грань.
- Вы представляете как благодарен нам теперь австрийский эрцгерцог (1)? - спрашивал тем временем де Шартр. - И здесь, - он потряс остальными бумагами, - свидетельства, тщательно отобранные нами среди всех домыслов о Деве, с доказательствами и датами на случай какой-либо проверки. Чтобы вы хорошо поняли, я прочту...
Архиепископ взял следующий листок, сощурил близорукие глаза и, почти торжественно начал зачитывать, а Кошон просто обмяк на своём стуле.
О да! Он способен был оценить дела подобного размаха!
Письмо и свидетельства, судя по всему, были заготовлены ещё зимой. А это могло означать только то, что Ла Тремуй не обманул, и французский король действительно хотел избавиться от Жанны и сейчас спасать её, скорей всего, не будет. Но, прекрасно понимая какого рода процесс собираются над ней учинить, подготовился основательно. Любую из этих бумаг, при желании, можно было трактовать и, как борьбу с ересью во имя единой католической Церкви, и прямо противоположно - как превышение полномочий, с той же самой ересью граничащее. То есть, по сути, архиепископ, которого власть французского короля более чем устраивала, давал сейчас понять Кошону, что процесс над Жанной состоится только в том случае, если обвинения в колдовстве не поставят под сомнение коронацию Шарля Валуа. Иначе французская сторона подаст апелляцию папе с предоставлением всех этих свидетельств, которые охотно и весомо поддержат и чешский король, и австрийский эрцгерцог, и получится так, что Кошон всеми силами хочет отправить на костёр ярую защитницу истинной веры.
Архиепископ закончил читать, даже не взглянув на Кошона, в сообразительности которого не сомневался. Просто передал листок секретарю и жестом его отпустил, пронаблюдав, как почтительно, почти ласково, секретарь извлёк письмо к гуситам из руки епископа и исчез за дверью.
Кошон прочистил горло.
- Впечатляет, - промямлил он без особого энтузиазма.
Призрак доходной должности, способной компенсировать потерю Бове, медленно таял в туманной теперь перспективе.
- После подобных свидетельств вашему королю просто необходимо выкупать свою Деву любой ценой.
- А вашему регенту наказывать её за ересь с бОльшими основаниями.
Оба прелата посмотрели друг на друга уже без показного благочестия.
- Давайте начистоту, - предложил де Шартр. - Мы прекрасно понимаем, насколько важно его сиятельству герцогу Бэдфордскому казнить Деву Франции, как ведьму. С одной стороны, это решило бы и многие наши проблемы. Говоря «наши» я имею в виду, конечно же, французскую церковь, которая больше потеряет, чем приобретёт, останься Жанна популярной, как прежде. Своей простотой и подчеркнутым принятием одной только Божьей воли, она многих может ввести в опасное заблуждение. Этак каждый решит, что повиновение королю и отцам Церкви — дело второстепенное. А там и до открытого бунта рукой подать! Явится такой вот новый Гус, и всё... Но казнь на условиях, нужных Бэдфорду, создаст другие проблемы, уже французскому государству, а меня, дорогой Кошон, как и многих, более достойных людей, нынешний король полностью устраивает. Поэтому, давайте прямо сейчас договоримся — обвиняйте Жанну в чём угодно и как угодно, лишь бы это не бросало тень на правомочность коронации. В противном случае, наш король выкупит девушку сам и заключит новый мирный договор с Бургундией, за что ваш король и, самое главное, парламент регента по головке не погладят.
Кошон хмыкнул.
- Что вы подразумеваете под словом «договоримся»? - спросил он.
Его так любезно «прижали к стене», что изображать обиду или полное непонимание было просто невежливо. Де Шартр мог бы поступить куда жестче и сразу предъявить ультиматум, а не предлагать договариваться. Но он не мог не понимать, что прямо сейчас договориться не получится и, возможно, любезное предложение это всего лишь мягкая форма ультиматума, потому что, как ни крути, а условия здесь ставит французская сторона. И Кошон, которому теперь нужно возвращаться и передавать этот разговор Бэдфорду, вынужден будет просто поставить герцога перед фактом, что главной цели они уже не добьются.
Де Шартр с пониманием кивнул.
- Я хочу получить от вас гарантии, Кошон, в том, что моя откровенность не будет впоследствии использована во зло. А также в том, что моя доверчивость, - он выдержал многозначительную паузу, - в том случае, если вы сейчас такое слово дадите, - снова пауза, чтобы собеседник лучше усвоил, - не будет впоследствии обманута. Впрочем, ваше, известное всем здравомыслие, сводит этот договор к простой формальности, ведь так?
- Регент тоже потребует от меня гарантий, - пробормотал Кошон.
- Конечно, - кивнул архиепископ. - И мы, со своей стороны, можем обещать, что Жанну не выкупят до тех пор, пока концепция будущего процесса не будет вами окончательно определена. А дальше — по обстоятельствам.
Кошон уныло развёл руками. Ответить отказом он не мог, и это было ясно им обоим. Но, Боже мой, как же всё осложнилось! Снова перекраивать процесс, который казался таким упоительно лёгким, триумфальным! Перекраивать, теперь уже с учётом того, что земли, захваченные этим, якобы королём, Шарлем придётся ему оставить.
Правда, может быть, не все и не в полное владение... Может быть даже частично, как регентство...
Хотя, нет. Это ИХ не устроит. Но, чтобы новоявленный королёк хотя бы не зарился на большее и смог сохранить во владении как можно меньше, его обязательно надо ограничить результатами суда о колдовстве, с помощью которого он получил свою шаткую корону! И сделать это тонко, чтобы английскому парламенту заметно было, а этому дьяволу архиепископу нет! И это самое сложное, поскольку обмануть его почти невозможно...
Но, может быть, он сам пожелает обмануться, если минимально затрагивать на процессе Реймс и всю Шампань?
- Однако, не забывайте, - снова привлёк внимание Кошона де Шартр, - долгое решение проблемы чревато появлением проблем новых. Недовольства среди горожан, волнения в деревнях... Мы же не можем прямо сейчас активно внушать своим прихожанам, что Дева Франции еретичка! Да и мне, сказать по правде, совсем не хочется в один прекрасный день бежать с насиженного места, бросив всё, что дорого моей душе и памяти. Уж в чём, в чём, а в этом вы должны меня понять.
Кошон натянутой улыбкой скрыл раздражение. Да, пора заканчивать разговор, чтобы лишить архиепископа радости постоянно напоминать о Бове. Тем более, что всё важное уже сказано.
- Я напишу вашей светлости, - сказал он, поднимаясь.
И не удержался — посетовал:
- Как всё таки тяжелы нынешние времена. Служители Церкви зависят от дел мирских едва ли не больше самих мирян.
- Да, да, - закивал де Шартр, тоже понимаясь. - Но эта зависимость учит нас смирению, что важно, и заставляет делить с другими ответственность, от которой ждали слишком многих, как раз-таки мирских благ.
Он приветливо улыбнулся епископу и протянул ему руку.
- Я счастлив, что поучился мудрости у вашей светлости, - не слишком старательно пряча сарказм в голосе сказал Кошон.
Припал губами к архиепископскому перстню, а потом удалился со всей возможной величавостью, на которую только был способен. Ему не составляло труда представить, как де Шартр смотрит вслед и улыбается.



_____________________________________
1.Гуситские войны происходили в несколько этапов, (т. н. Крестовые походы). Четвёртый этап, который приходился по времени на описываемые события, возглавлял австрийский эрцгерцог Альбрехт



Продолжение: http://proza.ru/2014/07/27/1488