123. Сады стихов. Дон Жуан второе пришествие

                123. Дон Жуан фэнсиона (второе пришествие)

Если у «Ловласа из Малинников», Алексей Вульфа имеется в веках достойный продолжатель, гений «науки страсти нежной», то это, несомненно, Николай Степанович.

Олечке Арбениной, дочери актера, актрисе, одной из Муз той эпохи – в нее влюблялись, ей посвящали стихи (Осип Мандельштам – «За то, что я руки твои не посмел удержать….») – еще предстояло стать верной подругой небесталанного Юрия Юркуна. А пока, настоящие страдания приносил ей роман с Гумилевым, уже упоминавшуюся квартиру которого на Ивановской она называла «пещерой людоеда».

Молодая жена Гумилева, Анна Энгельгардт была Ольгиной любимой подругой и в то же самое время, ненавистной соперницей, не столь уж редкое в жизни сочетание. Двух гимназисток, ласточек в форменных коричневых платьях с белыми фартуками, порой даже путали: они походили друг на друга, и не столько чертами личиков, сколько их выраженьем («разобиженным высокомерием»). Двойницы.

Увидев как-то Арбенину на лекции Брюсова в Тенишевском училище, Гумилев немедленно «обомлел от ее красы», и спросил, кто она? Ответили по ошибке, что Аня Энгельгардт. Конквистадор потребовал, чтобы их немедленно познакомили, и ему представили, вместо Ольги… Аню: «Тоже очень хороша. Но ведь это же не та!»

Кто же из них была – «та»? Не в силах предпочесть одну другой, поэт увивался одновременно за двумя. Арбениной он объяснялся в любви, стоя на коленях, посвящал стихи, недвусмысленно заверял (как и многих других своих избранниц) что разведется с Ахматовой и женится на ней. Те же обещания слышала и Энгельгардт. Дневник Ольги тех дней полон горечи: «Он возил ее на острова в автомобиле, они ели в «Астории» икру и груши… Он безумно целовал ее, как меня… не меня, не меня! Он посвятил ей пьесу. О ней думал! А я?»

Мистический смысл ситуации: Любовь Дон-Жуана раздваивается, (как минимум, две женщины, а потом и три, четыре, пять…), ибо он сам раздвоен, в нем две души. Если было бы возможно мистически соединить двух девушек в одно существо, тогда, может быть, поэт нашел бы, наконец, свою избранницу. 

Арбенина продолжала приходить к своей подруге, в ее семейный дом на Ивановской. Втроем они сидели, бывало, в полумраке, на диване, гадали по Библии и толковали важно о магии, о Каббале, оккультизме.

Однажды супруги уговорили Ольгу переночевать у них и отвели в спальню, бывшую чью-то детскую, беленькую и уютную. И вот, когда она разделась и легла, к ней со смехом вошла Аня и сказала: «Слушай! Коля с ума сошел! Он говорит – приведи ко мне Олю». Тогда-то она в ужасе, несмотря на поздний час, убежала из «пещеры людоеда».

А несколько месяцев спустя, все же, стала  любовницей Гумилева – «пошла за ним покорно, как на заклание»…

И ты с покорностью во взоре
Сказала: «Влюблена я в вас»
Кругом трава была, как море,
Послеполуденный был час.

Я целовал пыланья лета –
Тень трав на розовых щеках,
Благоуханный праздник света
На бронзовых твоих кудрях.

И ты казалась мне желанной,
Как небывалая страна,
Какой-то край обетованный
Восторгов, песен и вина.

Николай Степанович предпочитал девственниц. Анна Ахматова, жена, до брака, отдалась другому.

Когда Арбенина, разобиженная вечными изменами, решила прекратить отношения, то он не стал ее удерживать (обидев тем еще больше).

Видимо, для  «конквистадора» главным был факт завоевания избранницы, одержав победу, он устремлялся к другим женщинам – «еще не открытым странам».

Ни Ольга, ни Аня не подозревали, что в это же самое время Гумилев переживал безумный и утонченный роман с комиссаршей-поэтессой Ларисой Рейснер (историческое лицо, соратница Ленина; прототип той самой огненно-стальной повелительницы матросов из «Оптимистической трагедии Вишневского»: «Кто еще хочет комиссарского тела?»)

У нее была и другая ипостась – утонченной петербургской барышни, декаденской поэтессы. Ларисса-чайка (из стихов Пастернака; ее именем он назвал любимейшую свою героиню). В 18-м году она считала себя невестой Гумилева, называла его в письмах своим Гафизом, а он ее – своей Лери. Пьесу «Гондла», посвященную Анне Энгельгардт, Гумилев посвятил также и Ларисе Рейснер (пример любовной экономии поэта).

Простим лирической Лери, что будучи при том всесильной комиссаршей, она росчерком пера лишила своего Гафиза матросского пайка от Балтфлота (в самое голодное время) – скорее, не из коммунистической принципиальности, а из ревности и женской мести. Когда его расстреляли, она клялась, что если б знала вовремя, то не допустила бы этого.  Что «никого не любила с такой болью, с таким желанием умереть за него, как его – поэта, уродца и мерзавца…»

Параллельно неутомимый конквистадор вел любовную войну с Ириной Одоевцевой; Натальей Грушко; Идой Наппельбаум; Ниной Берберовой; Ольгой Ваксель; Марией Левберг; и прочая, и прочая (список их красивых имен сам по себе, как стихотворение). Брал на абордаж хорошеньких курсисток из «Живого слова». Припадал, ища успокоения, к своей «тайной пристани», цыганке Нине Шишкиной – отдавался ей «до донышка, любимейшей из любимых, славянской крови, последнему счастью», на коленях у нее писал стихи... Не мог забыть Анну Ахматову.  Навещал порой матерей двух своих внебрачных сыновей – Татьяну Адамович и Ольгу Высотскую. Особая статья – «Синяя звезда», оставленная им в Париже, устоявшая перед его напором крепость (кажется, единственный «известный науке случай») – Елена Дюбуше.

Святой Антоний может подтвердить,
Что плоти я никак не мог смирить.

Каждую одарял и ударял «вольтовой дугою». Скольких женщин одновременно можно заверить в своей исключительной преданности?

Не исключено, что наш поэт установил здесь мировой рекорд по интенсивности чувства, адресованного сразу многим. Раз отметив какую-нибудь Армиду (армаду!), Николай Степанович предпринимал такой бешеный штурм, что не сдаться ему было, кажется, выше сил человеческих.

Умудрялся преподнести стихи сразу нескольким владычицам сердца («Вы думаете, легко мадригалить?»). Заменял в тексте лишь несколько строчек: «над темно-русой вашей прелестной шапочкой волос», или же – «над царственною вашей тиарой золотых волос» – в зависимости от особенностей внешнего облика дамы.

После его гибели, для посмертного сборника почти идентичный текст «Приглашения в путешествие» с дарственной надписью-посвящением  прислали редактору пять или шесть особ, настаивая на своих эксклюзивных правах. И все имели на то основание. Каждой он мог адресовать одно из последних своих признаний. Вообще-то, последнее обращено к Нине Берберовой, победить которую помешала причина единственно уважительная: собственная смерть Дон Жуана.

Я сам над собой насмеялся
И сам я себя обманул,
Когда мог подумать, что в мире
Есть что-нибудь кроме тебя.

Лишь белая, в белой одежде,
Как в пеплуме древних богинь,
Ты держишь хрустальную сферу
В прозрачных и тонких перстах.

А все океаны, все горы,
Архангелы, люди, цветы,
Они в хрустале отразились
Прозрачных девических глаз…

Донжуанство трактовалось им как назначенное самому себе испытание, как  миссия и долг. Подвиг, если хотите. За несколько дней до ареста Николай Степанович назначил свидание вечной избраннице своей «в пеплуме древних богинь»  – не состоявшееся из-за того, что поэта расстреляли, как раз в тот самый день и час.