СОН

       Я прошла густой перелесок довольно просто. Длинные ветви, которые приходилось раздвигать руками, не чинили препятствий. Да и почва под ногами, хоть и не была ровной, но пружинила мягко, отчего шаг мой был легким.

     Вышла на открытое пространство. Перед глазами местность, которая кажется мне знакомой с детства. Очень теплые чувства.  Я это видела, когда ездила в деревню к бабушке или с отцом на рыбалку. Да, именно с папой – те же холмы, поросшие травой. А трава такая ярко-зеленая и стелется, будто невидимой гребенкой прошлись по ее поверхности. И все краски вокруг изумительной красоты. Тихо и безмятежно вокруг, ничего не предвещает бурю.

    Вдали, на пригорке вижу храм. Стены его побелены, а купола блистают золотом, как бы заигрывая с солнцем. И мне нужно обязательно туда дойти.

    Внезапно, поднимается страшный ветер, мешая мне идти. Я с усилием передвигаю ноги. Шаг, еще шаг… Ветер заставляет меня гнуться к земле, а до цели не так далеко, но двигаться почти невозможно. Колокола храма, разбуженные ветром вначале тяжело и нестройно, затем слаженным хором начинают свой перезвон…

   Вдруг, с одного из куполов срывается крест и летит вниз, и я уже почти рядом… А крест, перевернувшись в воздухе, вонзился в землю.

  Когда я подошла к месту его падения, все уже стихло, а крест я нашла сгнившим наполовину, в той его части, которая была в земле.

P.S.  Папа умирал не очень долго, если сравнивать с вечностью. Всего полгода. Я была с ним до последнего дня, до последнего вздоха. Муки физические и моральные, которые он испытывал, способны были бы свести с ума и озлобить любого. Но это был мой отец.

   Страшный и коварный зверь, которого люди прозвали «рак», сделал его тело практически невесомым. Старые послеоперационные рубцы, давно зажившие и поменявшие свой цвет на светло – розовый, покрылись вначале какими-то точками, затем превратились в прыщи, а после этого откуда –то изнутри полезло это чудовище. Оно имело вид черной, разложившейся плоти и имело запах некроза.
   Папа в здравом уме и твердой памяти все это видел. Он просил: - «Сделайте что – нибудь, от меня пахнет дохлятиной». А иногда, сильный духом, он плакал, как ребенок, думая, что его никто не видит.
   Морфия выписывали сколько угодно, но отец разрешал уколоть себя только в несколько дней раз. Он не хотел уходить. И дурманить свой разум он тоже не хотел, как – будто ему нужно было собрать все воспоминания. И только однажды, он сказал моей маме так просто: - «А давай умрем вместе». Он сгнил заживо наполовину. А было ему всего пятьдесят пять.