Воспитанный временем

Глава 1 - " Прикосновение "

Утро - самое обычное явление в моей серой жизни, которое сегодня, на удивление, более-менее солнечное, хотя то, что я называю этим словом, является редкими лучами, иногда выглядывающими через плотные, темные тучи, а сама погода вполне теплая, безветренная. Бесшумный, непроглядный туман, застилающий весь горизонт, несмотря на такое благоприятное состояние, изредка присущее этой среде, кажется мне обыденным, ведь нечасто можно встретить в этих краях такое состояние окружающего мира. В воздухе витает летний запах сирени, который я очень люблю, ведь он такой нежный и успокаивающий, я бы даже сказал умиротворенный. Хозяева, как обычно, суетятся с самого начала дня, делая какие-то ненужные и непонятные мне вещи. Пожилые люди много не двигаются, но эти дряхлые конструкции всегда оживают, когда кто-то должен приезжать, а такое явление случается довольно-таки редкое, да и то, всегда летом. Вот и сегодня, я, не вылезая из своей будки, наблюдаю как эти старики пытаются быстро ходить туда-сюда, перекладывая вещи с места на место. Один из тех самых взрослых мужчин, что время от времени приносит мне что-то съедобное, кладя в миску, стоящую недалеко от моей будки, ковыляет на своих задних лапах, жадно пыхтя и бормоча что-то не очень приятное себе под нос. Я не смотрю в его сторону, но очень остро ощущаю его теснящий взгляд на своей шкуре, когда тот горбатится, садясь неподалеку от меня, он достает из-за пазухи какую-то шершавую вещь, которую тщательно пытается расправить, а потом и вовсе уставляется в нее и затихает. От него пахнет так, словно он забывает, как правильно вылизываться, а резкий аромат трав и продавленной подстилки щекочут мои ноздри, не успеваю я отвернуться, как слышу звук приближающихся колес.

Выбравшись из будки, я вновь чувствую тяжесть, что тянет мою шею к земле, но нет времени на страдания, поэтому, размяв лапы, я мчусь и лаю на что-то непонятное, ранее мной невиданное. Это похоже на движущуюся будку на огромных дисках, вокруг которых обита резина. На самом деле я знаю многое, даже некоторые названия книг, которые читают эти пожилые люди, но этот передвигающийся, большой предмет, имеющий четыре прорезиненных колеса не вызывает у меня положительных мыслей. Он громко шумит и этим только больше провоцирует меня на погоню. Оглушая себя своим собственным лаем, я бегу вдоль изгороди, преследуя этого монстра, готовый наброситься на него в любую минуту, но тот резко замирает и перестает подавать каких либо признаков жизни. Можно представить, как тысячи собак выпрыгивают из этой будки и оставляют свои метки на этом месте, что мне навряд ли бы понравилось, но они, кажется, и не задумываются над этим. Я бы сейчас порвал их в клочья, если бы мое перемещение не контролировал металлический шнурок, прикрепленный к моему ошейнику, который натянули на меня двуногие, дабы я не смог унести свои лапы, предварительно вбив в последний конец этой длинной цепи у моей будки. Слышится хлопок, затем множество лап подбирается к изгороди, после чего раздается противный скрип, словно коту наступили на хвост, и тот орет, как резанный, и некая свора уверенно шагающих двуногих перемещается на наш двор, а я готов облаять каждого, кто ступает своей, пахнущей грязью и сыростью, лапой на мою территорию, но тут перед моим взором, и следующей на очереди жертвой для растерзания становится человеческий ребенок, чьи удивленные, но нисколько не напуганные глаза уставились на меня в ожидании. Я лишь замер, переставая лаять, не отрывая своего взора от миловидного дитя.

Глава 2 - " Тепло её пук "

Двуногие, с тяжелым грузом в лапах, быстро передвигаются внутрь своего жилища. А она, предмет моего внимания, стоит неподвижно и протягивает мне свою маленькую ладонь. От нее не исходит опасность или тревога, я даже не чувствую от нее страха. Я подаюсь вперед и ощущаю тепло ее руки, мое сердце трепещет, словно в него залетела стайка бабочек. Чувствуя ее прикосновения, я уже не могу сопротивляться, все происходит против моей воли, но, кажется, я не против.

За мгновение до того как раздается чей-то женский крик, я впадаю в оцепенение, буквально возжелав, чтобы это тепло не исчезло. Как только она отдергивает руку, видимо, испугавшись крика старухи, я словно просыпаюсь из непробудного сна. Мой лай вырывается на свободу, но я не хочу напугать ее, я желаю избавиться от этого чувства, что завладело мною. Старик отдергивает ребенка и тащит в дом, при этом что-то яростно ей взвывая. Я лаю, чтобы оглушить то, что закипает внутри меня, заставляя меня бояться, это случается со мной впервые.

Лай разносится эхом, когда я хожу вдоль ограды, пытаясь прогнать то чувство, но все безуспешно. Подойдя к будке, я чувствую покой, когда я вновь очутился здесь, то даже от этой будки зверски несло противным для моего носа запаха — незнакомого мне пса. Зайдя туда, я падаю, словно тяжелый мешок мяса, и пытаюсь уснуть, но сон не собирается шептать мне приятные мелочи на ухо, он предательски покидает меня. Я наблюдаю, как солнце возвышается на небе, обогревая и без того горячую землю. Жизнь идет своим ходом, иногда гости показываются из жилища, но проходя вдоль своего убежища осматривают то, что растет из земли. Старик ковыляет на своих старых лапах и вываливает мне в миску еду.

"Старый болван, я хочу пить, меня мучает жажда!" — думаю я про себя и отворачиваю нос от не очень ароматной похлебки. Из окон раздаются возгласы людей, иногда грубые мужские голоса, а иногда даже и женские крики. День проходит медленно, если тебя мучает жажда, а миска для воды пуста, старик ее так и не наполнил с самого утра, похоже, был слишком увлечен гостями. Птицы напевают о любви, ветер доносит лай других собак, а солнце беспощадно обжигает все, что достигает его взора, потому я не собираюсь показывать даже носа из будки.

Солнце уходит, наступает прохлада, спасительный ветерок зарывается в мою густую шерсть, и, казалось, будто я пролежал так несколько суток. Свесив лапы с будки, я смотрю как зияет беззвездное и холодное небо, лишь прислушавшись, можно было услышать возгласы двуногих стариков, которые всяческими способами пытаются развлечь приезжих незнакомцев. В глотке все пересыхает, болезненно першит внутри, заставляя меня давиться слюнями. Я лежу, думая лишь о воде, но мои мысли перебивает до отвращения знакомый запах плешивого кота. Он бесшумно подбирается к моей конуре, слегка пригнувшись.

— Неплохо ты тут устроился, — мурлычет кот, как ни в чем не бывало вылизывая свою шерсть, давая этим понять, что он довольно плотно насытил свой желудок.

— На твоем месте, я бы подумал дважды, прежде чем походить ко мне так близко, - я обращаю на него свой взор, полосатый кот устремляет свои янтарные глаза на мою скисшую от жары похлебку, я замечаю, как усы на его морде слабо задергались.

— Смотрю, в этот раз двуногие не пожалели пищи для тебя, как обычно — одни объедки, — плешивый удовлетворительно фыркнул. — Ты питаешься остатками, а я добротной едой, даже люди понимают, что от меня больше пользы, чем от тебя, - я лишь втягиваю свежий вечерний воздух и тяжело вздыхаю. Горло все еще болезненно першит, но если бы этот котяра смог увидеть хоть малую долю моей слабости, то обязательно этим воспользовался.

— Слишком многое на себя берешь, — рявкаю я. — Твое дело ловить мышей и крыс, а ты отъел себе пузо, которое больше тебя в два раза, — он навастривает свои острые уши и нервно дергает усами, скорее всего, я задел его за больное. В этот раз я решаю промочить свою глотку его кровью.

— Зато люди относятся ко мне с лаской и разрешают спать на мягкой подстилке, а ты...

— Мерзкий котяра, да что бы я, гордый пес, стал, как ты, облизывать двуногим пятки ради подачки? — храп с рычанием вырываются из моей глотки и смешиваются воедино. Я медленно показываюсь из будки, сдерживая свой гнев, чтобы не спугнуть добычу.

— Это лучше, чем жить такой жизнью, как твоя, на привязи. Я иду туда, куда пожелаю, прихожу тоже, когда захочу, а ты сидишь на цепи, и сдохнешь тоже на цепи, как тот пес, который сидел до тебя, — котяра выпускает когти из мягких подушечек и легко царапает ими землю, выгибая свою спину в дугу, он готовится для нападения.

Но тут слышится скрип, дверь открывается, и на порог выходит та самая девочка, которая еще утром показалась мне необычайно милой. Она, совершенно босая, что было совсем не характерно для этих двуногих, ведь они постоянно натягивают на себя какие-то плотные куски кожи, спустившись, направляется в нашу сторону, твердо шагая по прохладной траве, которую уже давно не палит ясное солнце. В ее руках что-то напоминающее то, в чем обычно старики приносят остатки их пиршества.

— А теперь смотри, почему лучше быть котом, чем дряхлой псиной, - поджав лапу, кот направляется в сторону той девочки, хромая и жалобно скуля, а я не понимаю, зачем этот котяра так унижается перед ними, но человеческий ребенок проходит мимо, и, подойдя ко мне запредельно близко, приседает, наполняя мою миску долгожданной водой. Я принимаюсь жадно лакать влагу, а она прикасается к моему загривку, начиная поглаживать так нежно, как мама вылизывает своего новорожденного щеночка, который только и нуждается в тепле и ласке. Я немного ошарашен ее смелостью, такая маленькая, она нисколько не была похожа на тех двуногих, которых я встречал раньше, она совершенно другая. Ее белокурые волосы спускаются по всей длине спины, она, как длинношерстая болонка какого-то богатого двуногого. Я сажусь напротив и начинаю вглядываться в красивые черты ее лица, а она медленно спускается к моей шее, я не совсем понимаю, что происходит, но тут я чувствую свободу, то, что сковывало меня на протяжении несколько месяцев тяжелой ношей падает на землю.

"Она отцепила этот поганый шнурок, впрочем, я и сам мог стянуть его с себя" — думаю про себя я, не знаю, но мой хвост не дает мне покоя, он вертится из стороны в сторону, подметая под собой землю, на что она лишь улыбается, смотря мне прямо в глаза. Я не понимаю, что делаю, но тут я тянусь к ее лицу, облизывая ее щеки, губы, кажется, что во мне остался тот же щенок, которым я был очень давно. Она лишь морщится, но все равно продолжает непринужденно улыбаться, иногда даже издавая какие-то тихие звучания. В эту минуту я действительно счастлив, впервые за долгое время проведенное за этой изгородью.

Раздался крик, кажется, двуногие заметили пропажу девочки и поспешили на ее поиски. Она тут же подорвалась и, прокричав что-то в ответ, поспешила вернуться в свое жилище. В эту минуту я жалею о том, что не могу понимать то, что говорят эти существа, ее голос еще некоторое мгновение звенит в моих ушах, она ушла, а я так и остался сидеть под холодным ночным небом, порой прислушиваясь к тому, что происходит в их жилище. Лишь полосатый кот, чьи янтарные глаза пристально смотрели в мою сторону, сидит у того самого места, где, не уделив должного внимания, его оставила девочка. Тут до меня доходит, что теперь я действительно свободен и волен делать то, что мне заблагорассудится и никакой металлический шнурок не будет ограничивать мое передвижение, никакая тяжелая ноша не будет тянуть мою шею, но в тоже время я понимаю, если покину это место, то я могу больше никогда не увидеть этого ребенка, что мне ни в коем случае не хотелось. "Что же я делаю, блохастая голова" — с этими мыслями я возвращаюсь обратно в злосчастную будку, где все еще веет запахом незнакомого мне пса. Кажется, что скоро наступит утро, и соседний петух как обычно запоет свою зудящую уши мелодию, а в эту минуту сон подступается ко мне, я уже и забываю, каково было лежать, когда твою шею не сковывает твердая ткань, то и дело натирающая ее.


Ночь, самая страшная ночь в моей жизни, небо громыхает, словно его рассердили сами Боги, а дождь льет так, словно хочет разом затопить все вокруг, не оставив ни капельки надежды на спасение. Я со своими братьями и сестрами, еще совсем кроха, резвлюсь в старом амбаре, лапки ноют от усталости, и я думаю, что вот-вот снова усну под теплым боком своей матери, но, кажется, этому не суждено случиться. В амбар, спеша, проник двуногий, тот двуногий, что кормит меня и моих братьев, с тех пор, как каждый из нас открыл глазки и уже готов был питаться самостоятельно. Хватая за загривки, он пихает каждого из нас в какую-то плотную ткань, от которой пахнет сухой травой, той же, что и находится в нашей подстилке, он выбегает за пределы амбара, даже сквозь плотную ткань, которая переваливает нас всех в кучу, заставляя каждого жалобно пищать от тесноты и испуга, я чувствую, как огромные капли омывают этот кусок чьей-то шкуры, через некоторое время она начинает облегать по нашим маленьким тельцам, холодная и мокрая от дождя, она стекается, омывая все новыми и новыми каплями наши тела. Наконец этим мучениям пришел конец, когда двуногий поставил обвязанную какими-то шнурами шкуру на мерзлую землю. Хороший пинок. Всплеск. Бурлящий поток. И больше я ничего не помню

Я подскакиваю от этого ужасного сновидения, которое является моментом из прошлого, о котором я бы хотел и вовсе забыть.

Выбравшись из будки, я первым делом потягиваюсь, оглядывая ту самую дверь, с крыльца которой еще вчера на меня смотрела пара янтарных глаз. Я замечаю, что этот паршивец сидит на самой высокой части изгороди,поглядывая на меня с опаской, наверняка он никогда бы не подумал, что я когда-то буду беззаботно бродить по двору и в любой момент смогу содрать с него шкуру. Решив осмотреться, я слышу до боли знакомый голос, который еще совсем недавно звенел в моей голове. Выйдя за пределы изгороди, я вижу ту самую девочку, днем ее волосы поблескивают на солнце, а сама она светится от счастья. Девочка стоит у высоких металлических стволов, плеская воду на изгородь и что-то перекладывая с места на место.

"Ах, эти людские забавы" — скорее это то, что мне никогда бы не удалось понять, ведь эти двуногие всегда чем-то отличаются, каждый индивидуален, каждый ведет себя не так, как остальные. Увидев меня, она набирает в свои маленькие ладошки воду, и обливает меня, отчего я отскакиваю в сторону, и трусливо поджав хвост, слушаю ее звонкий смех. На мгновение мне и самому становится весело, но страх овладевает мной и я начинаю отдаляться от нее и от того ствола, в котором находится вода. Она продолжает улыбаться и плескать в меня воду. Ее забавляет то, чего я боюсь большего всего на свете. Насколько я жалок, что позволяю страху овладеть мной, но тем не менее она счастлива, и я становлюсь чуточку рад, что в своей жизни я боюсь именно воды. Развернувшись, она следует за пределы дома, боясь потерять ее из виду, я следую за ней, с интересом наблюдая, как она весело скачет, идя по тропинке. Вскоре я чую запах бурлящей воды, что настораживает и даже немного пугает меня, но страх потерять из виду ее был сильнее, поэтому я стараюсь как можно увереннее идти за нею следом, но если бы на это можно было бы посмотреть со стороны, то я просто трусил за ней по пятам. Не понимаю, как она так спокойна, самовольно направляясь к ревущему потоку. Я и не замечаю, как тропинка, идущая от жилища двуногих в лес, заканчивается, и мы оказываемся на небольшом холме, возвышающимя среди полей, которые буквально окутаны комьями сухой травы, кажется, другие двуногие запасаются ей, дабы прокормить свою добычу с приходом заморозков. Повсюду слышится стрекот кузнечиков, прохладный ветерок обдувает мою шерстку, а солнце нещадно палит, согревая землю. Я не замечаю, как девочка снимает с себя одеяния и уже резво плескается на берегу небольшого озера, которое находится в низовьях холма. Она, словно богиня воды, которая пришла, чтобы забрать мою жизнь. Такая же прекрасная и властная надо мной, и если бы мне пришлось отдать свою жизнь, чтобы сделать ее счастливее, то я не медля исполнил свое обещание. Но на меня нахлынуло чувство страха и тревоги, что может случиться что-то плохое, поэтому я подбегаю к берегу и начинаю суетиться, то и дело лая на воду, а она лишь смеется, да так, что порой и мне хочется улыбнуться. Выбравшись из воды, она садится у самого берега, как будто это место и так предназначено для нее самой, а я устраиваюсь рядом. Она вновь касается моего загривка, как и вчера, когда мой хвост пришел в движения, а она улыбалась и издавала для меня тихие звучания, так и сейчас. Меня переполняет спокойствие и в то же время я не хочу отпускать ее от себя ни на шаг.

"И вдруг я почувствовал, что значу что-то для человека, и что она счастлива только от того, что я рядом с ней. Такие слова сами по себе звучат очень просто, но когда вдумаешься в них, начинаешь понимать, как это все бесконечно важно. Это может поднять бурю в душе и совершенно преобразить каждого. Это любовь или все-таки нечто другое? Что-то такое, ради чего стоит жить."
 
Глава 3 - " Мама... "

Я не спешу уходить от этих двуногих, кажется, что у меня появилась очень сильная привязанность к их человеческому детенышу, поэтому я не хочу оставлять ее. Мне достаточно даже того, что я могу наблюдать за этой девочкой со стороны, ведь с того самого дня я больше не возвращался к злонравной будке. Я живу за пределами жилища двуногих, странно, но ни один из них так и не попытался вновь посадить меня на привязь, хотя они видели, что я бродил неподалеку, но не уделяли этому должного внимания. Особенно я люблю вечернее время, когда все ложатся и наступает тишина, а та девочка тайно выходит из дому и приносит мне всякие вкусности, которые я за милую душу уплетаю с ее теплых рук, которые, правда, после меня становятся весьма мокрыми и слюнявыми, но ее это не беспокоит. Лишь временами вдали поблескивают янтарные глаза плешивого кота, который время от времени посещает меня за пределами изгороди, то и дело нарываясь на то, что бы я порвал его в клочья, но я не хочу подымать шумиху, зная, что если эти двуногие услышат его жалобные крики, сразу же ринутся ему на помощь, и навряд ли после этого они позволят мне оставаться неподалеку от их территории, думая, что их ребенок в любое время может выйти за ее пределы. Порой, мне приходится наблюдать то, как эти глупые двуногие ругаются между собой, давая друг другу понять, что тот, кто больше размахивает различными предметами, которые отлеживались на земле совершенно без дела, тот и прав.

У людей нет клыков, нет когтей и они не единственные двуногие в этом мире, я видел как птицы тоже ходили на двух лапах, тогда почему они имеют над нами власть? Почему мы те, кого они боятся, должны им подчиняться? Но вот передо мной показывается тот самый человеческий ребенок, она стоит возле меня, запредельно близко, волоча за собою обломанную палку. Я ловлю на себе ее взгляд и на мгновение, кажется, начинаю понимать, почему эти двуногие имеют над нами власть.

На вид она кажется такой хрупкой, словно может исчезнуть от одного дуновения ветра, а ее длинные тонкие волосы всегда щекочут мой нос, когда она наклоняется, чтобы погладить меня. На вид я бы не отличил ее от мальчишек, которые вечно дразнят собак через решетки изгороди, уж слишком у них телосложения были похожи, но в ней чувствовалось нечто такое, что я ощущал впервые за свою жизнь.

Порой, плутая вечером по закоулкам улиц, я все чаще начинаю замечать не совсем доброжелательный лай других собак в свою сторону. Одни кричат, чтобы я проваливал с их территории, иногда мне даже угрожают псы, чем-то напоминающие котов, они такие же мелкие и мохнатые, но довольно дерзкие для своего карликового роста. Другие высмеивают меня, как бродячего пса, будто в отличие от них я умру с голоду, не заслуживая жизни, потому что не подчиняюсь людям. Какого черта?! Они готовы вилять своим хвостом перед человеком ради подачек? И тут в моей голове прозвучал голос, который живет во мне уже давно: "Как ты смеешь осуждать их, когда сам виляешь хвостом перед человеком и получаешь за это подачки?"

— Заткнись, ты не имеешь права мне это говорить, где ты был, когда я не мог остановить себя, когда получал удовольствие от ее ласки? — рявкнул я, чтобы отогнать дурные мысли. — Просто она другая, совсем не похожа на двуногих... — говоря это, я пытался успокоить себя и свой внутренний голос, но он лишь усмехнулся надо мной и я, зевая, улегся поодаль старого дома, где спала та, из-за которой начался этот спор.
Почему-то мне кажется, что я уже где-то ощущал это тепло, ласку нежных рук, вот только где?

Когда я был еще щенком, то маму убили двуногие, но я помню, что она часто говорила: "Там где люди, там и еда, но они очень опасные".
Тогда я не понимал, почему она так боялась их, а вообще, даже сейчас не понимаю. Она была полуволчицей, мы жили у старика в амбаре, я не знал, почему мы были там, а не на воле. Она могла загрызть все и каждого, но она не трогала того человека.

В жизни каждого может наступить момент, когда ему придется кричать, даже не от злости и не от боли, а от ужаса, который так и норовит унести туда, откуда нет выхода, нещадно выкалывая твои глаза, чтобы ты, будучи незрячим, живущий в пучине ада, не смог найти дороги назад.

Так и в моей жизни, полной безразличия и ненадобности, наступил этот момент. Когда тебя омывает поток леденящей воды, которая сводит все твое крохотное тело, не давая ни шанса на движение, унося в темные глубины подземного мира. Ты не чувствуешь боли, ты охвачен ужасом, который поглощает тебя, унося все глубже и глубже.
Тихий шепот ветра склоняет к земле ветви голых деревьев, приоткрывая глаза, вокруг лишь непроглядная тьма, которая окутывает все то, к чему можно прикоснуться, лишь в воде, отражаясь, горит весь небосвод, и глазам так приятен танец звезд. В эту лунную ночь я гляжу в темноту, готовый принять свою судьбу.
Прохладная вода омывает мои лапы, а я безжизненным телом лежу на мокрой земле, жадно глотая воздух. Придя в себя, я чувствую как чей-то мокрый нос обнюхивает мое хилое тельце, и, взяв меня за загривок своими острыми, как лезвие, зубами, оттаскивает на безопасное от воды расстояние. Вместо того, что бы растерзать меня в клочья, как свою добычу, он обволок меня своим телом, согревая и вылизывая мою шерсть. И тут я чувствую что-то до боли знакомое и родное, ту доброту и ласку, которая согревала мое сердце, и, лишь закрывая глаза, я промолвил:

- Мама…

Глава 4 - "Ночное знакомство"

Весь день я плу­таю по ок­рес­тнос­тям в ожи­дании то­го, что ма­лыш­ка вый­дет и про­веда­ет ме­ня. Но се­год­ня она так и не по­казы­ва­ет­ся на ули­це, и я вол­ну­юсь за нее, но что-то мне под­ска­зыва­ет, что ни­чего пло­хого слу­чить­ся не мо­жет. Най­дя ук­ромный уго­лок, ку­да не про­сачи­ва­ют­ся лу­чи не­щад­но свя­тяще­го сол­нца, где пах­нет сы­ростью, а мое те­ло мо­жет от­дохнуть в прох­ла­де, я рас­сти­ла­юсь по зем­ле, рас­топтан­ный собс­твен­ны­ми мыс­ля­ми и чувс­тва­ми, ког­да сон под­сту­па­ет­ся ко мне. Сквозь ми­молет­ные сно­виде­ния, где-то сов­сем ря­дом, я вновь слы­шу зву­чание ее го­лоса, и, ка­жет­ся, дву­ногие за­су­ети­лись в сво­ем жи­лище, но я уже не мо­гу про­тивить­ся пол­ностью об­во­лаки­ва­ющей ме­ня дре­ме.

И тут я ви­жу ее, де­воч­ка зо­вет ме­ня, яр­кие цве­та, ко­то­рые я ни­ког­да не ви­дел преж­де ос­леп­ля­ют мой взор, а она сно­ва з­овет ме­ня к се­бе, и я де­лаю шаг на встре­чу, я иду и по­ни­маю, что во мне что-то из­ме­ни­лось. Я сто­ю на двух ла­пах, а вмес­то при­выч­ной для ме­ня шер­сти на мне че­ло­ве­чес­кие тряп­ки. Ру­ки, паль­цы, как у дву­ногих, а я сто­ю так, в оце­пе­не­нии, и ос­мат­ри­ваю се­бя, слов­но это не я, а кто-то дру­гой.

- Че­го ты ждешь? Ско­рее пой­дем со мной! — она к­ри­чит это и выр­ыва­ет ме­ня из стран­ных ощу­щений.

- По­дож­ди, что со мной? По­че­му я выг­ля­жу, как дву­но­гие? По­че­му я че­ло­век? — я и не на­де­юсь, что она пой­мет ме­ня, ведь лю­дям не свой­ствен­но по­ни­мать нас, по­это­му нам при­хо­дит­ся по­ка­зы­вать свои чувс­тва че­рез жес­ты.

- Но раз­ве ты не счас­тлив? — она удив­лен­но с­мот­рит на ме­ня и сно­ва улыб­а­ет­ся, при­под­ни­мая кра­сивые угол­ки губ. — Те­перь мы по­нима­ем друг дру­га, мы смо­жем иг­рать и раз­го­ва­ри­вать це­лы­ми дня­ми, ты боль­ше не со­ба­ка, ты че­ло­век!

У ме­ня пе­рех­ва­тило ды­ха­ние, мое сер­дце пы­та­ет­ся выр­вать­ся ку­да-то по­даль­ше от этих стран­ных и но­вых для ме­ня ощу­щений. Я не мо­гу по­нять: ра­до­вать­ся мне или кри­чать от ужа­са. Мы не од­ни, где-то сов­сем ря­дом я слы­шу чей-то го­лос, но я не мо­гу прис­лу­шать­ся, ведь я ни­ког­да бы не мог по­думать, что эти дву­ногие нас­толь­ко силь­но от­ли­ча­ют­ся от нас. У них нет та­кого слу­ха, да и но­сом я не чувс­твую ни­чего осо­бен­но­го, но этот го­лос зву­чит где-то сов­сем ря­дом, ос­та­валось на­де­ять­ся толь­ко на свои гла­за, что то­же ма­ло чем мог­ло мне по­мочь. Но тут мое сер­дце сжи­ма­ет­ся, я слы­шу крик, тот крик, ко­торый бы ни­ког­да не же­лал слы­шать: «По­моги мне!». И это ее го­лос, го­лос той де­воч­ки, на­пол­ненный от­ча­яни­ем и стра­хом. «Она зо­вет ме­ня, я ну­жен ей, я дол­жен по­мочь, но, что про­ис­хо­дит, я не мо­гу дви­нуть­ся?»

Я ред­ко за­поми­наю сны, да­же сей­час я про­сыпа­юсь от чувс­тва, буд­то ме­ня оку­нули в ле­дяную во­ду. От­ды­шав­шись пос­ле кош­ма­ра, я чувс­твую на се­бе чей-то взгляд, слов­но на ме­ня смот­рит приз­рак прош­ло­го, заг­ля­дывая пря­мо в ду­шу. Я тут же ос­матри­ва­юсь по сто­ронам, но ни­кого нет поб­ли­зос­ти. Я пы­та­юсь нем­но­го ус­по­ко­ить се­бя, но чувс­тво, что ме­ня по­еда­ют взгля­дом так и и не ис­че­за­ет. На ули­це тем­но, ноч­ная гладь за­вола­кива­ет все жи­вое. Лишь лу­на яв­ля­ет­ся мо­им пос­редни­ком и по­мога­ет раз­ли­чать пред­ме­ты в этой неп­рогляд­ной ть­ме, но да­же так я поз­во­ляю се­бе по­зави­довать всем пред­ста­вите­лям ко­шачь­их за их спо­соб­ность ви­деть в тем­но­те. Я про­дол­жаю улав­ли­вать на се­бе лю­бопыт­ные взгля­ды, при этом чувс­твуя нез­на­комый мне за­пах, од­на­ко он труд­но улав­ли­ва­ет­ся, но я мо­гу с уве­рен­ностью ска­зать, что здесь кто-то есть.

— Не ме­ня ли вы­нюхи­ва­ешь? — раз­дался го­лос свер­ху. Я про­бега­юсь взгля­дом вдоль за­бора и на­тыка­юсь на два ду­шераз­ди­ра­ющих ко­шачь­их гла­за, ко­торые от­четли­во блес­тят в тем­но­те.

— Что ты здесь де­ла­ешь? — я нем­но­го удив­лен тем, что мой нос не чу­ет эту кош­ку сра­зу, как знать, сколь­ко она тут уже си­дит.

— Наб­лю­даю.

— Наб­лю­да­ешь? За кем же? — моё чутье ме­ня не под­во­дит, это без сом­не­ний кош­ка, но я не мо­гу раз­гля­деть её, ибо ка­жет­ся, буд­то са­ма ночь пря­чет её в сво­их объ­ять­ях, скры­вая от лю­бопыт­ных взо­ров.

— За то­бой, ведь во сне ты так жа­лоб­но ску­лил, что я не смог­ла прой­ти ми­мо, — в её гла­зах я не улав­ли­ваю ус­мешки, на­обо­рот, ка­жет­ся, буд­то она не уме­ет лгать или нас­ме­хать­ся над дру­гими.

— Пош­ла прочь, у ме­ня нет нас­тро­ения вы­яс­нять с то­бой что-то.

— А раз­ве это не по­вод для зна­комс­тва?

— Не ду­маю, что это так, — по­чему-то я чувс­твую ди­кую жаж­ду оди­ночес­тва, как же бы­ло прек­расно, ког­да ме­ня ок­ру­жала ти­шина, зве­нящая и опь­яня­ющая.

— Для на­чала нуж­но на­чать с при­ветс­твия. Вот я Си­ница, — я взгля­дом впи­ва­юсь в неё, ожи­дая уло­вить ус­мешку или под­вох, но все тщет­но, а она ока­залась неп­ростым ореш­ком.

— Ха! Я еще не стар, что­бы не раз­ли­чить кош­ку от пти­цы, не дер­жи ме­ня за ду­рака, — фыр­каю я от не­доволь­ства.

— У ме­ня нет не­об­хо­димос­ти дер­жать те­бя за ду­рака, но ты сам выс­та­вил се­бя глуп­цом, не от­ли­чив мо­его име­ни от наз­ва­ния пти­цы.

— Что­бы имя не пу­тали с наз­ва­ни­ем пти­цы, те­бя дол­жны на­зывать, как на­зыва­ют дру­гих ко­шек, или луч­ше тог­да ос­та­вай­ся без име­ни, — для ме­ня имя яв­ля­ет­ся чем-то вро­де це­пей, ко­торые ско­выва­ют те­бя с тем, кто дал те­бе его, по­тому по­ка у ме­ня нет име­ни — я сво­боден.

— Оши­ба­ешь­ся, имя есть у каж­до­го жи­вого су­щес­тва, да­же у те­бя, — эти­ми сло­вами она зас­тавля­ет ме­ня нас­то­рожить­ся, по­чувс­тво­вать не­кую не­уве­рен­ность, буд­то она мо­жет уви­деть в мо­ей ду­ше то, что бы­ло скры­то от ме­ня са­мого.

— Не го­вори че­пухи, у ме­ня нет име­ни!

— Есть и тот, кто его те­бе дал — де­воч­ка, воз­ле ко­торой ты пос­то­ян­но вер­тишь хвос­том, — на мгно­вение внут­ри ме­ня все пе­рево­рачи­ва­ет­ся, ос­та­нав­ли­ва­ет­ся, вер­тится и раз­би­ва­ет­ся вдре­без­ги.

— Лжешь, ты не смог­ла бы по­нять язык дву­ногих.

— Я по­нимаю каж­дое их сло­во, — она не лжет и в этом я точ­но уве­рен, но ка­кая-то пу­тани­ца про­ис­хо­дит в мо­ей го­лове. — Я слы­шала, как она го­вори­ла о те­бе с дру­гими, та­кими же, как и она, и нес­коль­ко раз на­зыва­ла твое имя.

— Но как ты по­нима­ешь их?

— Нуж­но толь­ко при­нять имя, ко­торое они те­бе да­ют и ты на­учишь­ся слы­шать их.

— Ска­жи мне, ска­жи имя, ко­торым она наз­ва­ла ме­ня, — впер­вые в жиз­ни я ощу­щаю неч­то та­кое, во что хо­чет­ся оку­нуть­ся. Я не по­нимаю, чувс­твую ли я ра­дость, вол­не­ние или счастье, а мо­жет все од­новре­мен­но.

— Сол­нце ско­ро взой­дет за го­ризонт, мне по­ра, еще уви­дим­ся, — и она ис­че­за­ет так же бес­шумно, как и при­ходи­ла.

— Нет, по­дож­ди, ос­та­новись, — но мои по­пыт­ки за­дер­жать её тщет­ны. Она ис­чезла и боль­ше я не ощу­щаю её при­сутс­твия, ис­чезло чувс­тво, на­вис­шее на­до мной с са­мого на­чала раз­го­вора, и про­пал её труд­но улав­ли­ва­емый за­пах, буд­то бы её и не су­щес­тво­вало вов­се, а всё это бы­ло лишь дур­ным сном.


По­тянув­шись, я вы­бира­юсь из сво­его ук­ры­тия, пер­вым де­лом про­бежав гла­зами по из­го­роди, где ночью си­дела моя со­бесед­ни­ца, но там, как я и ожи­дал, пус­то. Мой взгляд прив­ле­ка­ют вет­ки, длин­ные и тон­кие, они спле­та­ют­ся меж­ду со­бой, об­ре­тая си­лу­эт, чем-то на­поми­нав­ший си­дяще­го ко­та. Прутья рас­по­лага­ют эти очер­та­ния там же, где и си­дела Си­ница.

«Не мо­жет быть, что­бы мне все это прис­ни­лось или же я был нас­толь­ко сон­ным, что мое во­об­ра­жение ра­зыг­ра­лось?!»