Любовь vs Смерть

Он вспоминал о ней на коротких привалах, ослабляя у своего уставшего в бою коня подпругу и навешивая на уставшую морду своего боевого товарища торбу с последним оставшимся зерном.

Он вспоминал о ней, когда постелью ему служила примятая степная трава, покрывалом – звёздное небо Гранады, а единственное тепло – дарила закованная в броню спина друга, сидя спящего рядом.

Он вспоминал о ней даже в горячке неравного боя, когда мимо всегда поднятого и давно помятого забрала пели свои погребальные песни меткие стрелы мавров, а навстречу, сверкая своими кривыми саблями и противно визжа, неслась в контратаку вражеская конница.

Он вспоминал о ней , когда за спиной был лишь красный крест, нашитый на белый плащ, где-то далеко, в глубинах памяти – город-замок ордена тамплиеров Томар,  да Иисус Христос в душе. Иисус, который поможет и спасёт после, но не до.

Он вспоминал о ней, как о маленькой девочке, вечно смеющейся над его шутками. Маленькой девочке, племяннице Гуальдима Паиса – Великого Магистра-Основателя.

Да, в принципе, он и не помнил её другой. Потому что покинул Томар совсем юным, по зову сердца и приказу старших отправившись избавлять от неверных язычников заполонённую мусульманами территорию Португалии, Кастилии, Арагоны и Гранады.

Молодости всегда кажется, что она умеет любить. Поэтому, переполненный любви и отваги, он с поднятым забралом шёл навстречу смерти, и смерть обходила его стороной, выбирая себе менее глупую добычу. Часто его белый плащ становился красным не только в том месте, где был нашит красный крест. Очень часто.

Много раз его чёрно-васильковые глаза затягивала в свой омут мутная пелена смерти, но он вспоминал ЕЁ, вспоминал своё обещание вернуться, и жил. Он очень хотел возвратиться и спросить, глядя на солнце через ореол играющих в её, цвета ворона волосах, искорок (отчего она иногда казалась ему святой), ждала ли? Помнила ли? Любила ли? Так, как обещала любить при их прощании, тайком пробравшись к нему в кромешном мраке южной ночи.

Отряд тамплиеров возвращался на родину, в город-замок Томар, построенный на земле, подаренной Ордену королём Португалии Альфонсом в благодарность за помощь в борьбе с маврами. Покрытое многочисленными прорехами чёрно-белое знамя устало трепетало на тёплом ветру, да мерно цокали копыта боевых коней, поднимая клубы дорожной пыли.

Покачиваясь в седле, Эрандо думал про их Последний Бой. Вспоминал своего Учителя и Наставника, неизвестно какими дорогами войны занесённого в Томар потомка викинга Херульфа, изгнанного в конце 10 века из Исландии в Гренландию сподвижника знаменитого Эрика Рыжего.

Старый скандинав Бьярни умел биться одновременно двумя огромными мечами, причём обеими руками он владел одинаково. А ещё он был скальдом, скальдом в Жизни, и скальдом в Смерти.

Эрандо с грустью и болью вспомнил один из последних их разговоров. Они сидели возле чадящего очага в небольшой таверне захолустного городка, недавно отбитого у сынов Аллаха, и пили неразбавленное крепкое вино.

- Понимаешь, мой юный брат, Настоящий Мужчина должен и убивать с Песней! Красиво, быстро и безболезненно! И Дарить Жизнь – с Любовью и Песней, красиво, приятно и долго. И умирать Настоящий Мужчина должен тоже Красиво, с Песней! И с улыбкой!

А потом в городке появились спрятавшиеся в засаде, по одним им ведомым чердакам и подвалам, мавры. Много мавров. Очень много! И на одной из центральных, но от этого не менее узких улочек, ощетинившейся веером мечей мельницей прикрывал отход отряда Старый Бьярни.

Бьярни, который замахнувшись красным от крови клинком на него, Эрнадо, прокричал: «Если ты сейчас же не догонишь наших – я убью тебя сам!»
А потом, шагая по растущей пирамиде измочаленных трупов врага к небу, запевший:

«Играют валами холодные волны…
О, Кормчий! Куда ты ведёшь нас в Ночи?
Ткут нити Судьбы нам свирепые Норны,
Да чайка вдали одиноко кричит…

Драккара борта источило о льдины,
И ржавчины хлопья покрыли мечи…
Вот так вот уходят из дома Мужчины,
В надежде - найти от Валгаллы ключи!

Мозоли ладоней вёсла сотрут,
А жёны – забудут ласки мужей!
Другие на брачное ложе взойдут,
А, впрочем, мы жён и не помним уже!

И вырастут дети – не зная отцов,
Которые смело шагнули за Край!
Борода белым снегом покроет лицо,
Песня скальда- как ворона грай…»

Последнее, что уже издалека успел услышать Эрандо, был резкий хлопок спущенной пластины большого стационарного самострела и булькающе-хрипящий крик:
«Один! Я – иду! Я иду к тебе, Один!!!»

***
Томар встречал их радостью и смехом. Томар встречал поредевший, усталый, израненный в боях «палец», один из немногих «пальцев», вернувшихся обратно к могучей длани Ордена.
- Сколько же лет прошло? – подумал Эрандо.
- Совсем немного. И замок с неприступными стенами всё тот же. Та же лестница со щербатыми каменными шарами по парапету. Та же колокольня на бастионе у въезда. Всё то же. Только я уже другой…

Тиха южная ночь. Ветер с Атлантики нежен и тёпл, как руки любимой.
- Беатрис! Беатрис!

В стрельчатом окошке замка показалась знакомая до боли фигурка, облачённая в белое платье и водопад чёрных, как беззвёздное небо, волос.

- Здравствуй, Беатрис! Это я, любимая, твой Эрандо! Я вернулся! Я жив. И я люблю тебя!
Она молчала. Долго. Необъяснимо долго.

- Не узнала? Забыла? – думал он, и от этих мыслей становилось страшно. Так, как не было страшно даже там, в Последнем Бою.

Наконец, под подзывающий жест руки, вниз упала потрёпанная верёвочная лестница.
- Внутрь? В замок? Что скажет Магистр, если его обнаружат там, в спальне его племянницы? Которую он, когда-то давно, и целовал то всего лишь несколько раз, не смея нарушить Заповеди Господни? А, плевать!

Эрандо, что бы не запутаться, отстегнул потрёпанный плащ крестоносца, и, намотав его на руку, медленно полез вверх.

Она изменилась. Из угловатой, но прелестной девочки-подростка его Мечта превратилась в пышную молодую даму. Не особо красивую, если мерять эталоном Португальских и Кастильских прелестниц, но её огромные глаза цвета утреннего неба оставались прежними, а его Любовь к ней затмевала всё остальное.

- Беатрис, любимая! Как долго я ждал этой встречи!
Он восхищённо смотрел на неё, и не знал, что бы такое сказать ещё.

Она изменилась. Сильно изменилась! Она стала надменной, как только может стать надменной племянница Великого Магистра. Он пытался разглядеть в её бездонных глазах хотя бы искорку былой Любви – но не находил в них даже потухших угольков.

- Понимаешь, Эрандо! Это было давно! Всё прошло. Я была молодой и глупой, маленькой, наивной девчонкой. Как ребёнок. Тогда мне было хорошо и весело с тобой, но этого мало сейчас! Дядя выдаёт меня замуж за наследного принца Андалусии, в Севилью. Им нужны наши мечи, а дяде – будущее его потомков. Прости, глупыш, но одной любовью сыт не будешь!

А потом в её комнатку ворвались стражники замковой стражи Магистра.
- Беатрис! – спрашивал, сурово хмуря седые брови, её великий родственник,
- Беатрис! Кто этот молодой рыцарь? Как он оказался у тебя в спальне, и что вас с ним связывает?

Тень возможного позора чёрным вороном скользнула в её глазах. Тень потерянного будущего. Тень краха того блистательного успеха, что уже грезился ей в бесконечных снах.

-Не знаю, дядя! Спрашивай лучше у своей стражи, хорошо ли она несёт свою службу! У этого человека загорелая кожа, и он покрыт пылью дорог! Не из тех ли он, кто вернулся сегодня? Они почти все, всегда, безумны – те, кто недавно пришёл с войны! Он хотел обесчестить меня, меня – твою любимую племянницу!

- Да! Да! Мы услышали крики и сразу прибежали на помощь! – подтвердил статный и красивый рыцарь, командир замковой стражи.

- Да! Да! Мы услышали крики и сразу прибежали на помощь! – подтвердили и ворвавшиеся вместе с ним стражники…

***

Предрассветная дымка окутала город Томар.  Предрассветная дымка окутала Замок, стоящий на обрыве высокого и крутого холма. Костры. Факелы. Разноголосый гомон толпы и бряцанье оружия.

- Властью, данной мне Его Величеством, королём Португалии, и Господом нашим, Иисусом Христом, я, Великий Магистр Ордена Тамплиеров, за попытку надругаться над красотой благородной женщины, приговариваю рыцаря нашего ордена Эрандо де Аррана к ослеплению калёным железом!
 
За нарушения Устава Ордена и неуважение к Магистру приговариваю Эрандо де Аррана к смерти через повешение! Святой отец! Подойдите к приговорённому, дабы отпустить ему грехи его!

- Покайся, сын мой, перед лицом Господа Всевышнего, да войди с миром в царствие Его!
- Нет… Во мне… Греха… Перед Господом! – медленно, то ли нехотя, то ли потому, что не слушался язык, проговорил Эрандо.

И пламя костра, на котором калил своё железо палач, взметнулось ввысь роем разъярённых искрящихся ос.

Зашипела, обугливаясь, человеческая плоть. Тошнотворный, сладко-приторный запах. Ни одно сгорающее в огне мясо не пахнет так, как может пахнуть плоть себе подобных. Громкий, тысячеголосый вопль толпы разорвал тишину, но невинно приговорённый не издал ни звука.

Кто знает, плакал ли он в тот последний миг, или нет… Раскалённое добела тавро сожгло веки, выжгло глазные яблоки. А слёзы…. Слёзы, даже если они и были, испарились от этого адского жара.

А потом, развязав ему руки, окружённого кучкой замковых стражников, Эрандо повели на эшафот, где как руна «Гагль», не раз рисованная ему Учителем, стояла сколоченная наспех виселица.

- Ну что, победитель мавров? Как тебе? Вверх по верёвочной лесенке, вниз на верёвочной петле! - ехидно ухмыльнувшись, прошептал ему в ухо начальник замковой стражи.

И, несмотря на раскалывающую голову безумную боль, на кромешную темноту вокруг, вечную теперь темноту, всё вдруг встало в ней на свои места. И потёртая верёвочная лестница, и лжесвидетельство стражников, и взгляды Беатрис, которые она бросала на тылового красавца…

- И умирать Мужчина должен тоже с Песней! Красиво. И с улыбкой! – эхом отдались в памяти слова Старого Бьярни.

- Меч не надо видеть! Его надо чувствовать! Не надо думать, как и куда ударить! Надо знать – когда! Не держи мечи в руках – пусть они сами станут твоими руками! Пусть они станут тобой, а ты ими! Чувствуй всё пространство вокруг себя и противника: представь, что ты внутри куриного яйца, а всё, что снаружи, это – Пустота. А внутри – всё, что было. И всё, что будет! Слушай песню мечей! Сердцем слушай, не ушами, не головой! Слушай Время! Тогда начнёшь «видеть» следы мечей, и своих, и чужих! Следы, которые ещё только должны появиться, следы, которых ещё нет! Смотри!-

С завязанными глазами, отяжелённый двумя-тремя пузатыми кружками крепкого вина, Бьярни веерами слившихся в круги мечей отбивал летящие в него стрелы. Специально затупленные стрелы. А в бою, или на спор, и боевые тоже.

Эрандо круговым движением предплечий стряхнул с себя цепкие руки стражников, одновременно развернув одного из них задом наперёд. Почему-то, словно заранее точно зная их месторасположение, он вырвал из ножен конвоиров два небольших, но зато хорошо сбалансированных меча.
– То, что надо! – успел подумать он.

А ещё он запел! Когда-то, совсем юным, он сочинял для Беатрис бесконечные серенады. Когда-то, в бою, пытался подражать Бьярни. Правда, без особого успеха. Сейчас он пел Свою Песню, и она рождалась из его уст, в считанные секунды крепла, взрослела и начинала жить своей, самостоятельной и отдельной от него жизнью:


"Кто сказал, что страшная она –
Смерть, старуха с ржавою косой?
Что судьбы стирает письмена –
Высохшей, костлявою рукой?

Что заходит, в дверь не постучав,
В мраке ночи пустотой глазниц –
Сердце вскроет взглядом палача,
Не прикрытым пологом ресниц?

Кто сказал, что он её не звал?
Не хотел? Боялся? Избегал?
Может тот, кто в жизни лишь мечтал?
Или тот, кто счастья не искал?

Тот, кто жил, так и не встав с колен!
А, быть может и не жил, а так…
Сам себя повергнув жизни в плен –
Ожидал, когда отпустят в Вечный Мрак?

Тот, кто на барахлишко и уют –
Обменял безумную Любовь…
И кого с тоской не с битвы ждут,
А с кабака… С разбитой мордой… В кровь…

Тот, кто никогда не знал Любви,
И жизнь свою ей никогда не клал не кон!
И другу кто не говорил: «Живи!»
Когда уж сам хрипел – предсмертный стон…

Кто сказал, что страшная она?
Смерть, девчонка с русою косой –
Та, что не невеста, не жена…
Та, что в пыли лет идёт босой?

Ведь её работа забирать,
Тех, кого положено с собой!
Тех, кто так не хочет умирать –
Потому что сердцем молодой!

Ей, быть может тоже нелегко,
Так вот приходить, когда не ждут!
А потом, безмерно далеко,
Быть одной… Когда закончит труд…

Ну а я к ней руки протяну –
Если лишь сама придёт ко мне!
Обниму, как верную жену,
И забудусь в беспокойном сне!

Только стоя! И увидя Свет!
И, Бог даст, с мечом своим в руке!
Кто сказал: «У Смерти сердца нет?»
Кто не видел крови на клинке!

Кто не видел слёзы сироты,
Кто не ел полынь дорог степных…
Кто? А может, это и не ты…
Мало ли сейчас живёт таких!

Верю, что не страшная она –
Смерть, девчонка с русою косой!
Знаю, она может быть верна –
Лишь тому, кто Жизни принял бой!

Я ей, напоследок, улыбнусь!
И она, в ответ, мне улыбнётся тоже!
Я к губам её своими прикоснусь,
И пойду за Ней – на Свадебное Ложе!"
               

Сталь звенела о сталь. Добротные, любящие кровь клинки. Эрандо пел свою песню Смерти, лохмотьями сгоревшей плоти иногда обращаясь в ту сторону, где вот-вот должно было взойти Солнце.

- Мы положим всю замковую стражу, Магистр! – сказал священник, когда голова последнего из тех, кто вёл Эрандо к виселице, разбрызгивая кровавые жемчужины, покатилась в сторону толпы.

- Я вижу тебя! Ты прекрасна, Смерть! – Эхо пронесло эти слова над Замком, над тысячами людей, над ночью.

- Ты прекрасна! – Истыканный, словно ёж, тяжёлыми арбалетными болтами человек, не выпуская из рук мечей, шагнул за кромку обрыва, в пропасть.

А над Томаром – вставало Солнце.

***

И Смерть действительно оказалась прекрасна! Она сидела напротив Эрандо, в своём Царстве Вечного Льда, и улыбалась ему. Красивая, безумно красивая Смерть! Миллионы лет одинокая в своей Пустоте.

Холодное пламя играло в алмазных гранях кубков, Северное Сияние освещало бриллиантовый свод твёрдого чёрного неба. Печально и неторопливо пели струны дремлющих душ, да в ногах, под хрустальным столом, лежала большая белая полярная волчица.

- Пойдём, рыцарь! Пойдём, я хочу ещё хотя бы раз услышать твою Песню! – Прекрасная русоволосая девушка – потянула Эрандо за рукав в сторону ложа, прикрытого балдахином кружащейся метели…

И снова, и снова - его усталые руки оплетали её тело лентами Мёбиуса – лентами бесконечных и безумных ласк. Снова и снова его губы выжигали на её губах тавро «бесконечность», а её довольный смех звенел в Белом Безмолвии серебряными колокольчиками.

Всхлипывало и стонало умершее в ней Время. Всё было мёртвым в этом месте, даже оно. Всё в этом месте было Ледяным. Всё. Только Прекрасная Смерть была живой и горячей, как только может быть живой и горячей истосковавшаяся по мужской ласке женщина.

- Твой смех звенит, как маленький серебряный колокольчик! Твои глаза – словно две дочери Полярной Звезды! Твои губы могут растопить все полчища льда Севера, а твоя нежность способна воскресить всех, кого ты забрала с собой со Дня Сотворения Мира! – шептал Эрандо в её ухо, и Смерть ещё больше чувствовала себя счастливой и желанной.

Но однажды он встал с Ложа Любви, решительно одел длинный, грубого сукна, снежно-белый плащ, сотканный ему Смертью из Северного Сияния, и сказал:

- Я ухожу! Я ухожу, Смерть! Ты прекрасна, мне хорошо с тобой! Лучше, чем с кем бы то ни было там, в Жизни. Но, шагнув к тебе за Кромку, я успел увидеть Солнце! И Свет отдал мне приказ!

Я солдат, любимая! И я Вижу Путь! Я не стремлюсь теперь любить Жизнь. Но и Смерть я тоже не собираюсь любить больше, чем саму Любовь! Потому что только Любовь – самое важное из того, что вообще Существует. Не держи меня, потому что я всё равно пойду назад, к людям!-

-Я… Я не буду держать тебя. Насильно мил не будешь! Отсюда нет выхода живым, но ты найдёшь обратную дорогу, ведь тебе ведом Путь! И я буду надеяться, что хоть когда-нибудь, ты всё таки вернёшься ко мне! Да? Ну скажи, вернёшься?

Одинокая фигура брела в Вечной Ночи. Брела мимо геометрически правильных громад льда, торосящегося до многогранного горизонта, мимо плавающих в полыньях пространства комет, мимо белых медведей, замёрзших во Времени, словно каменные истуканы.

Нарушая Белое Безмолвие, звонко стучал Посох, маленькая сучковатая веточка от Древа Жизни и Смерти, да бежала впереди, высунув усталый красный язык, большая белая полярная волчица.

А на уже успевшем снова остыть Любовном Ложе сидела Прекрасная Смерть. В её печальных глазах, в обрамлении сполохов искрящегося в них Северного Сияния, жила теперь и тень любимого, ушедшего по Своему Пути. Смерть плакала, и её слёзы, как расплавленная платина, капали на ледяной пол, прожигая Вечную Мерзлоту до неимоверных глубин.

***

В Городе свирепствовала Чума. Плохо, когда город стоит на пути кораблей. Плохо, когда корабли приходят с разных мест. Говорят, перед тем, как корабль должен пойти на дно, с него бегу крысы.

Но город не может утонуть.  Поэтому крысы валялись на улицах раздувшимися животами вверх, вывалив из лопнувших чресел свои осклизло-зелёные кишки, и воняли. Смрадный, ужасно тошнотворный запах...

А Солнце безжалостно палило и пекло, и от жары пересыхали колодцы и рты. Рты людей пересыхали и от температуры собственных тел, ввергающей их разум в бездну Безумия. Первые несколько суток людям продолжало казаться, что они то, как раз, и здоровы. Что Господь Велик и Милосерден, а они, люди, безгрешны. И прощены.

А потом – укус блохи, покинувшей крысиный труп. Плевок, принесённый ветром. Случайное касание руки. Тысячи людей заперлись по своим домам, по комнатам постоялых дворов, по трюмам кораблей, которые уже никогда не покинут причала. Тысячи людей боялись друг друга, и умирали! Кто поодиночке, кто целой семьёй или корабельной командой.

+40°С в венах – это бред. Это кровавая рвота на покрытый коростой засохших выделений пол…
Иногда – это понос в рваную дерюгу покрывала ( или в парчу, бархат, шёлк – это уже неважно). Это рои навозных мух, затмевающие солнечный свет, и слабеющий с каждой секундой пульс, отчего перед глазами начинают роиться уже «мухи» невидимые. В Городе свирепствовала Чума. Город медленно, но верно умирал.

А на роскошной постели, в одном из самых недоступных помещений Дворца, прощалась с жизнью принцесса Беатрис. Устав бороться с болезнью, долго, уже вторую неделю кряду, она, смирившись с неизбежным, ждала прихода Смерти, глядя в потолок мутнеющим взором. Иногда, зашедшись в приступе кашля, захлёбываясь мокротой и собственной кровью, она теряла сознание.

Бредовые мысли, бредовые воспоминания. Напоследок Бог всегда даёт человеку возможность осознать, как глупо потратил он отпущенный ему Судьбой Срок. Умирающая женщина вспоминала свою молодость. Она вспоминала родной Томар, дядю, вспоминала начальника стражи – своего любовника.

Потом пришли другие воспоминания: пышная свадьба, цветущий Город, толпы людей, миллион улыбок и розовых лепестков, летящих под ноги выходящей из Собора паре. Счастливой паре, как поначалу казалось ей.

Как давно это было! Десять лет назад? Пятнадцать? Муж оказался бесплодным пьяницей и развратником. Иногда, когда у него с похмелья трещала голова, а нерасторопные дворцовые слуги задерживались на извилистом пути с замковых винных погребов, он кидал в неё тем, что попадалось под руку.

Иногда попадал. Однажды ему «под руку» попался большой золотой подсвечник, и она ещё очень долго, очень-очень долго потом, удостоившись, наконец, его драгоценного внимания как женщина, стыдливо прикрывала ладошками розовеющий под левым соском безобразный рваный шрам.

Где он сейчас, её драгоценный муженёк? Когда ещё была жива верная служанка, которая сейчас лежит и разлагается, медленно разлагается где-то за дверями её спальни, Беатрис точно знала, где. В зале для Совета, в забаррикадированном мебелью склепе. С вином, шлюхами и со своим сумасшествием.

Жил без неё, и умирать её бросил одну. Совсем одну. Беатрис, сама не зная почему, вспомнила свою Первую Любовь, и горько заплакала, то и дело давясь в приступе кровавого кашля.

Молодой, глупый мальчик. Как же он любил её… А она хотела Прекрасного Будущего. Вот оно – прекрасное будущее! Ставшее горьким прошлым. Ужасно!

А потом Беатрис поняла, что умирает. Когда она, в очередной уже раз, всё-таки вынырнула из бездны беспамятства – у её смертного одра стоял погибший Эрандо. Преданный ею Эрандо. Убитая ею Любовь.

Такой же молодой, каким Беатрис запомнила его,  когда-то, давным-давно, шагнувшего в пропасть. Белая повязка на потерянных из-за неё глазах, и белый плащ, окутавший его, словно пушистое светлое облако.
- Ты… ты Ангел? – спросила она, глупо хихикая.

Печально улыбаясь, он молча положил свою ладонь на её потный и горячий лоб. А на пороге комнаты – внезапно возникла Смерть. Страшная, костлявая старуха в латанном-перелатанном, чёрном, как смоль балахоне. С огромной, покрытой старой ржавчиной и свежей кровью косой. С оскаленным в злобной усмешке пустоглазым черепом цвета прокисшего молока.
Парализованная страхом Беатрис жалобно закричала.

А Смерть увидела стоящего в изголовье умирающей женщины Эрандо. Бело-жёлтый череп залился пунцовой краской смущения. К постели Беатрис подошла, плавно ступая и игриво покачивая полными бёдрами – Прекрасная Дева, ослепляющая своей нечеловеческой красотой и блеском огромных, бездонно-ледяных глаз.
- А я до сих пор жду тебя, любимый! А тебя всё нет, и нет! Я скучала по тебе. Пойдём домой?

Смерть, томно улыбаясь, «между делом» потянулась тонкими пальцами цвета слоновой кости к умирающей принцессе.

- Не трогай её! Она будет жить! – Эрандо безошибочно накрыл ладонь Смерти своей ладонью. (Несмотря на отсутствие глаз, он видел теперь саму Суть Вещей). Смерть вздрогнула от его прикосновения, и сжала его пальцы, словно испугавшись, что он опять уйдёт.

- Как скажешь, любимый! Мне всё равно. Пусть живёт. Пойдём?

***

В Городе свирепствовала и бесновалась Чума. По Городу гуляла влюблённая в человека Смерть.
 
А ещё по Городу ходил высокий худой мужчина в белоснежном плаще, с белоснежной повязкой на месте глаз.

В его руках не было меча, зато в них был истёртый милями дорог Посох. На его плаще больше не было нашитого на ткань красного креста… Зато, прицепившись к  плащу крючками, на его одеянии висели, нежно и печально позвякивая, двенадцать тысяч маленьких серебряных колокольчиков.

Человек – Которого – Любила – Смерть шёл по заваленным разлагающимися трупами улицам. Иногда он останавливался возле какого-нибудь из домов, и поднимал голову к Солнцу, как будто прислушиваясь к одному ему ведомым вещам и событиям.

В этих домах, за заваленными наспех дверями и заколоченными оконными проёмами – Любовь сражалась за Жизнь.

- Мама! Мама! Не умирай, мама! Я люблю тебя! Пожалуйста, мама, не умирай!
- Любимый! Единственный мой! Не уходи! Пусть лучше смерть заберёт меня!
- Держись, брат! Две стрелы в спину выдержал, а тут какая-то Чума, мать её ети! Держись! Я люблю тебя, брат! На, промочи горло, это последнее вино!
- Сынок. Ты один у меня! Бог, если ты есть, спаси его! Ты слышишь меня, Бог?! Пусть Смерть возьмёт меня, но даруй жизнь ему!

И тогда Эрандо, улыбнувшись, отцеплял от своего белоснежного плаща один из маленьких серебряных колокольчиков, и вешал его на дверь этого дома. А потом продолжал Свой Путь.

Следом за ним шла Смерть. Она заходила в дома и таверны, залезала в подвалы и на чердаки. Она делала свою Работу, вершила Жатву Душ. Вечную Жатву.

Но, когда на её пути попадалось здание, на двери которого, качаясь на свежем южном ветру, сладкой печалью звенел Песню Любви маленький серебряный колокольчик, Смерть грустно улыбалась.

Смерть стирала со своего Прекрасного Лица слёзы о былом, и проходила мимо, к другим домам. К тем, где не было людей, в Душах которых – жила Любовь…

************************
Стихи автора.
Основано на РЕАЛЬНЫХ СОБЫТИЯХ, добро пожаловать в Томар!
https://www.tourister.ru/responses/id_36702
О том, что в те времена произошло в Томаре в реальности- интернет вам в помощь!

Санкт-Петербург 2005г.