Двенадцатый класс глава6

Глава 6. А не пора ли попоститься?

Возвращаюсь с экзаменационных чтений в институте искусств, где учится Толик. Обещала ведь посмотреть. Воскресенье. Мы встретились в метро часов в пять и около десяти разошлись на той же станции. Толик предложил переночевать у него, но я не настолько авантюрна. БШД ждёт меня! Хотя брести одной по пустынным улицам ночью ; то ещё удовольствие. Видны лишь редкие фонари да отражающие их свет круги талого снега. 
Увиденное в институте мне в целом понравилось, только непонятно, чему учиться целых пять лет, если можно зазубрить текст и просто рассказать его с выражением. Мне кажется, я это и сейчас смогла бы.
Не холодно, безветрие, а снег незаметно стирает черноту улиц. Хорошо гулять таким вечером, тихо, ещё немного ; и станет красиво. Я смотрю вперёд. Идти надо по ходу автобуса, минут пять вдоль главной дороги, затем плавно в тишину, прочь от бьющей в глаза яркости и грохота центральной улицы. Мысли кружат в зимнем воздухе подобно снежинкам, их много, и каждая по отдельности почти ничего не весит. Это здорово ; просто двигаться, свободно, дышать, наслаждаясь каждым шагом, каждым вдохом. Не замечаю низких веток и прохожу сквозь них. Мне не больно, но лицо становится мокрым от посыпавшихся снежинок. Вытираюсь и поднимаю глаза. Это, наверное, глупо ; так замирать и удивляться? Но, тем не менее, я в полном восторге от увиденного. Новогодняя мишура, переливающиеся нити дождика, нелогично переплетённый лабиринт углов и прямых линий. Сверкающие в мёртвом свете фонаря, обсыпанные снежной пудрой тоненькие веточки отчётливо видны на чёрном фоне ночного неба. Стою и смотрю, пытаясь запомнить простоту рисунка. Мне представляются парящие в танце эльфы ; снежинки. Игра отражённого света, причудливым образом создающая фигурки: вскинутые руки, вытянутые носочки, воланы юбочек и плащей. Свободные души парят в безмолвии ночи, они не видны в мире бодрствующего сознания, они лишены всякого намёка на телесность, а потому не оставляют следов. Бездумная радость, ничем не замутнённый восторг бытия.
Иду дальше, а перед глазами образы будущего рисунка. Продолжаю высматривать новые деревья, чтобы ещё раз удивиться неожиданно открывшейся красоте. И, как оно часто бывает, спотыкаюсь. Уж слишком реальный для моих фантазий звук проезжающей машины, свет фар. Встаю, отряхиваю джинсы и продолжаю путь. Снова тишина, и я пытаюсь сосредоточиться на маленьких танцорах, но что-то уже не клеится. Они всё так же сверкают и переливаются, но внизу на снежной земле я ; вдруг ; начинаю видеть чёрные контуры. Приглядевшись, можно вообразить, что это не просто случайные тени, а брошенные, ненужные вещи: вот пара костылей, трости, коляски… Мне больше не нравится моя картина. Меня пугают черти, выглядывающие из мрака ночи, они ещё темнее чёрного фона неба, бездонного неба без звёзд, они строят рожи и кривляются, изображая эльфов. И я часто моргаю, чтобы отогнать видение, тру глаза кулаком и осматриваюсь.
Дорога от станции до школы одна, иди не сворачивай ; и рано или поздно придёшь, куда надо. Но я не помню этого моста! Езжу и хожу здесь двенадцать лет, и ни разу не замечала, что тут была речка! А если я всё-таки пошла не по той дороге? Или повороты всегда были, а я именно на один из них попала, хоть и не помню этого. Иду уже довольно давно, минут десять, и должна попасть на место. Повернуть назад? «Мне не страшно, мне не страшно», ; мысленно уговариваю себя, только уж очень темно, и тишина какая-то зловещая. Ведь кроме моих шагов ничего не слышно, кроме редких пятен фонарей ничего не видно. А ведь пока проезжали машины, можно было бы поймать одну, наверное? У меня около пятнадцати рублей наберётся. Правда, я не знаю, как это делается. Но можно же просто помахать рукой, наверное? А мало ли кто там сидит. И ведь ни разу мне не пришла в голову мысль, что после одиннадцати автобусы не ходят и брести полчаса ночью в одиночестве не стоило бы. А подумай я об этом, не поехала бы в институт? Да нет, конечно, меня такая мелочь не остановит. Вперёд, считаю шаги, почти бегу. Два шага ; один метр, отмахаю пятьсот  метров, или даже семьсот, и, если школа не появится, поверну назад. Но неожиданно я узнаю остановку автобуса, замечаю забор справа, ещё ускоряю шаг и стучу, как ненормальная, в двери парадки. Ну и дура же я! Сама на себя страху нагнала!
Ночная спускается и открывает двери в тепло и свет. Хорошо! Не сразу верю, что всё обошлось, образы танцующих человечков света эфемерны и быстро забываются, но ухмыляющиеся черти остались внутри меня. Мой тщательно взлелеянный внутренний мир, моё вечное желание скрыться, закопаться в книгах и рисунках ; поощряются и осмеиваются ими. Я не знаю и не понимаю окружающего и вместо того, чтобы влиться в него, стать частью целого, всеми силами отгораживаюсь от реальности. Конечно, творчество для каждого может воплощаться в различных проявлениях. Сегодня это способ самовыражения, завтра ; удобный инструмент, а ещё иллюзорный мир, в который велик соблазн сорваться. Ведь, что не говори, но поглядывать с высоты собственных облачков иногда очень даже приятно. Сны, мысли о высоком, образы и фантазии ; они, за неимением полноценной жизни, окружают, заполняют меня. И самое страшное, как я поняла сегодня, стремятся подменить собою реальность.
Я засыпаю быстро, но с тяжёлой головой, а порождённые моим подсознанием черти парят в небе в инвалидных колясках, подкидывают в воздух костыли, сражаются тростями-шпагами, и я ; в их беснующейся толпе. Декорации «школы радости», ощущение одиночества в поисках сопричастности… Ещё одна картина из числа никогда не нарисованных.
А утром… меня всё бесит! В буквальном смысле, абсолютно всё. Взять хотя бы волосы. Запускаешь в них привычным жестом руку, а они ; бац! ; и уже закончились. Надо ж было сотворить такую глупость ; подстричься и покраситься. Теперь они на ощупь как солома, пока сухие, а моешь ; будто сырая вата. И это на моей же собственной голове!
А ещё я не могу рисовать. Сначала всё как-то не до этого было. Хотя кого я обманываю ; не до этого. Беру карандаши ; и единственное желание: переломать все огрызки, поломанные и заточенные с двух сторон, к чёртовой матери. Смотрю на старые незавершённые наброски и испытываю только отвращение, никак не желание закончить. Удачные же рисунки раздражают ещё больше. Уж я-то знаю, что так с виду оригинально и эффектно поднятая рука не изначальная гениальная идея, а всего лишь результат нечаянно съехавшего карандаша. Никогда, никогда не получалось у меня выполнить задуманное, нарисовать идейную и красивую картину по плану.
Я формулирую, наконец, собственные ощущения в подавляющую своей завершённостью и неотвратимостью мысль: самые удачные мои работы всего лишь рисунки. Мне никогда не нарисовать настоящей картины потому, что я слепая. Моего остаточного зрения хватает на попытку, на годы попыток. Но его недостаточно для создания картины, достойной музея или выставки. Мой предел ; мультяшки, на большее смешно надеяться. Ох, господин Салтыков-Щедрин, «Выше головы не прыгнешь…» ; зачем вам было нужно такое говорить? А мне прочитать и запомнить. Мне не нравится мир, в котором работают подобные правила. Мне бы хотелось верить, что когда-нибудь я научусь рисовать маслом, и смогу достать настоящее полотно и мольберт, и сделаю нечто такое прекрасное, умное, гениальное. Но вопрос ведь не только в технике и умении владеть кистью, основную проблему составляет моё виденье окружающего. Свет и тени располагаются на моих рисунках согласно моей же собственной логике, а не потому, что я копирую смоделированный сюжет. Все образы из головы, искусственный мир нереальных героев, движений и выражений. Я вижу дерево как зелёный шар на коричневой палочке. Я знаю, как выглядят листья, срывала и держала в руках, и мой карандаш, послушный приказам мозга, выводит чёткое очертание листочка на переднем плане, смазанное на втором в тень и глубину. Я испытываю настоящую физическую боль от осознания ущербности своих рисунков, не хочу смотреть на них, не желаю творить пародии на реальность. И чем заниматься, если не рисовать? Как можно слушать книжки, воспринимать учителя, ничего в этот момент не делая? Сосредоточиться и запомнить хотя бы самую малость ; не получается. Я то задрёмываю, хотя чувствую себя вполне выспавшейся, то начинаю думать о совершенно посторонних вещах. А руки! Они готовы теребить что-нибудь, выстукивать ритмы, жить своей жизнью, чем приводят окружающих в раздражение. И с этим я тоже ничего не могу поделать…
Ирка в очередной раз надулась. Ходит букой, цедит что-то невразумительное. Сегодня с утра даже кофе не налила. У девчонок нулевой урок, и пришлось мне самой возиться. Мало того, что весь стол извозила просыпанным порошком и пролитым кипятком, так ещё и обожглась. Спросить было не у кого, а сколько, собственно, на чашку надо ложек кофе, и сухих сливок я не нашла, в общем, много мерзко-горькой бурды я не выпила. Да и где там у нас тряпка лежит, я тоже не знаю. Оставила свинарник, и Лёнка теперь тоже окрысится. Задолбало!
Вообще, стоило вернуться с зимних каникул, и всё пошло как-то не так. Просмотрев видео с последних праздников, я впала в шок. Наши танцы ; это нечто ужасное. Пока не занималась в кружке, не обращала внимания, а теперь вот увидела. Первый ряд ещё куда ни шло, а задние ; кто во что горазд. В такт не попадают, движения путают, выражения лиц совершенно идиотские. Показала дома Настёне, какая я молодец и чему научилась, а она оборжалась над нашим убожеством. Не понимаю, неужели у большинства участников танцевального кружка нарушена координация? Ну с парой тотальниц понятно, пропрыгать под музыку задом на нужное место даже у видящего вряд ли получится идеально, но остальные! То лево с право перепутают, то, развернувшись всем корпусом, пялятся на соседа и копируют движения, как в кривом зеркале. Не свободно выкидывают ногу или руку, а всё как-то сковано, зажато. Увидев нас такими, я расстроилась. Пока танцуешь, никого, кроме ближайших девчонок, не замечаешь, да и важно не сбиться, не врезаться в других, вот и не отвлекаешься. Но по видику, нажимая паузу и перемотку, я рассмотрела всё. Так выглядеть просто стыдно.
Я сказала об этом Наталье Александровне, а она оскорбилась. Разразилась целой тирадой на тему, что это суперкруто, если такие, как Саша, Маша, Наташа выходят на сцену. И если у них не всё получается, так я не тот человек, чтобы их судить. Да у них ни хрена не получается! И я не сужу! Просто ей-то картина понятна изначально, она всех нас видит, и если ей очевидны недостатки движений каждого, то нельзя умалчивать о них. Никакая это не гуманность ; выпускать такое убожество на сцену и умиляться при этом: «Ой,  какие молодцы!» Гораздо честнее с теми, у кого проблемы с координацией, заниматься и заниматься, до тех пор, пока разница не исчезнет. Наталья Александровна заметила, что я тоже не столь идеальна, как о себе думаю. Это меня задело. Я и не считаю себя идеальной. Но трудно судить о собственных недостатках объективно, на то она и преподаватель, чтобы указывать мне на них и избавляться общими усилиями. Неприятный вышел разговор, она обиделась, и с танцами пришлось завязать. Потом, конечно, мне стало стыдно. Я извинилась, но отношения были испорчены, говорить и объяснять мне Наталья Александровна стала с какой-то издёвкой и злорадством, что ли. Будто она выжидает первого промаха, а заметив, тут же привлекает всеобщее внимание. Вот мол, Марина-то наклоны делает хуже Саши, Маши, Наташи. А вы, девочки, молодцы сегодня. Может, и надо было проявить силу воли, остаться и танцевать несмотря ни на что. Да только у меня и раньше наши прыжки не вызывали особого удовлетворения. На экзаменах в театральный я бы не стала включать группу «На-На», и крутить запястьями, стоя в одиночестве посреди зала. А при таком настроении Натальи Александровны просить её о смене репертуара не получится.
Ева тоже подлила масла. Разочаровано глядя на меня, грустным голосом спросила: «Зачем же ты, Марина, так обидела Наталью Александровну?» И тут ничего не скажешь! Действительно, зачем? Вот после этого я уж точно не вернусь в кружок: поссорились ; помирились, а с таким подавляющим чувством вины я не могла смотреть ей в глаза. Ведь всё очень просто: Наталья Александровна в жизни не имела дела со слепыми. Она ; вся такая миниатюрная, с огромными выразительными глазами, со своим пучком тёмных волос. Как она не похожа на всех тех, кто нас окружает! Подвижные руки, изящные движения. Образ вечной танцовщицы. Ей в большей степени, чем любому другому обычному человеку, наш мир должен был казаться диким. Желание, а главное почти удачные попытки ребят из БШД танцевать, наверное, оказались для неё настоящим откровением. И кто я, в конце концов, чтобы критиковать методы достижения такой благородной цели? Как всё просто!
Эта мысль пришла мне, как обычно, поздновато. Весь вопрос в целях. Учитель приходит в школу, чтобы заниматься танцами с детьми. Эти дети не совсем обычные, и стандартные методы обучения и обычные требования здесь не годятся. А где новые? Существуют ли они? И если да, то почему они не были внедрены? А дальше снова всё упирается в поставленные задачи: если главное ; это создать профессиональную танцевальную группу из нескольких лучших, а затем выступать на конкурентной основе, то подход к отбору и к занятиям должен быть более жёстким, что ли. Если главная задача ; помочь в интересной для подростков форме преодолеть их природную инвалидную зажатость, скоординировать движения, научить владеть собственным телом, то, соответственно, и сами занятия, упражнения, фигуры должны быть другими. А так получается ни то, ни сё. Приятное дополнение хоровому пению и стихам. Я обидела человека, потому что посчитала себя равной. А это не так, в силу возраста, опыта, которые, несомненно, я должна уважать. Сама Наталья Александровна никогда не будет считать нас равными себе. Она жалеет бедных полуслепых деток, а жалость не оставляет места уважению. И мои слова  воспринимаются не как переживание за наше совместное творчество, а как чёрная неблагодарность.
Вчера я приехала очень поздно и не выспалась. Мутно-серое небо и ощущение сырости даже рядом с батареями. Это всё, конечно, не оправдание. Просто меня слишком часто обвиняют в неблагодарности последнее время. А чувство вины быстро сменяется злостью. Какого чёрта!
; Какого чёрта я здесь делаю! Не мой выбор, не моё решение находиться в этих стенах! Почему я должна сидеть и слушать тёток, ведущих уроки на автопилоте? Им самим уже давно не интересно не то чтобы обучить нас чему-то новому, но даже просто говорить об одном и том же из года в год. Будь это не так, они бы с такой лёгкостью не переключались на посторонние темы.
 В столовой мы с Лёнкой одни. Время полдника, мелкие быстро разбегаются, а старшеклассники не пьют кипячёного молока. Только я и Лёна ; молочные души, берём разом по три стакана, выбираем дальний столик у окна и сидим, не торопясь, до домашки ещё час, обсуждая всё и вся.
; И заметь, если их не перебивать, то уснёшь от скуки, ; продолжаю я начатый разговор. ; До десятого класса, пока не пришла на полгода Валентина Викторовна, я не понимала, как решать задачи по химии. В алгебре я помню все формулы с самого начала, в геометрии могу доказать все теоремы и повторить аксиомы, не заглядывая в учебник, но как и почему образуется щёлочь, не знала. Химичке быстро надоело, и она уволилась, не первый уже раз. И вернулась Фейбол ; рассказывать об особом составе ауры, это вместо щёлочи. Можно, конечно, набрать учебников с пятого класса по всем предметам и самостоятельно взяться за самообразование, закрыть все имеющиеся пробелы. Но, но, но… ; мы с Лёнкой дружно рассмеялись. ; Ну в общем да. На хрена мне химия, физика, география, биология, массаж, труд и прочее.
В этом году Валентина Викторовна вернулась на очередные полгода, доработала вторую четверть и снова исчезла. Появилась новая географичка, но в двенадцатом классе в расписании география уже не стоит. Зато есть массаж и физра. В нашем классе из восьми человек от физры освобождены шестеро. Массаж противопоказан пятерым. А меня постоянно стыдят, что я отказываюсь ходить на урок. С отслойкой я всё равно никогда не смогу работать массажистом, так на хрена?
; Идиотская система отстойного образования! ; продолжаю свой внутренний монолог уже вслух. ; В чём логика, скажи? Я всем говорю: буду поступать на юридический, и с меня разумные всепонимающие учителя перестали требовать домашку по всем предметам, кроме русского и литры. Физику мне же не сдавать, так зачем требовать? И зачем в школу ходить?
А Лёнка слушает да пьёт. Иногда булькает что-то поддакивающее, иногда вопросительное. Я несколько сдуваюсь и начинаю задумчиво прихлёбывать тёплое молоко.
; А какие варианты? ; наконец протягивает Лёна. ; Ты бы смогла учиться в массовой школе? А все остальные смогли?
И я представляю нашу Ольгу, сидящую одиноко на перемене за партой, сопящую и по-партизански молчащую на любые, даже самые простые, заданные самым дружелюбным тоном вопросы. У таких, как она, нет ни единого шанса. И ведь не дура! Просто неприспособленная, с отвратительным характером девица. А взять Леночку? Её в седьмом классе с облегчением родители перевели в нашу школу. ДЦП, умственная отсталость, небольшая, но есть, падающее зрение. В массовой школе над ней издевались, Тоха и пара моих одноклассников тоже попытались придумать обидное прозвище и почмырить безобидную Ленку, но в моём классе правила устанавливать не им.
А наш Шурик? Он фактически зрячий, очки с небольшим минусом, но это не считается, у него даже группы нет, ему было бы легче остальных в массовой школе, но тёть Наташа, его мама, быстренько перевела мальчишку в интернат. Ну и оторвой был Шурик первое время! Это сейчас он верх уравновешенности, здравомыслия и обстоятельности, а во втором классе скакал между партами, выхватывал фломастеры и карандаши, с воплем «А ну догони, отбери!» вылетал в коридор. Изображал тотальников, ощупывающих парту в поисках грифеля, и строил рожи. Каким бы он вырос среди обычных детей?
А я сама? И здесь связные и такие логичные мысли упираются в неприятную, сотканную из сомнений и неприглядных картин стену. Я бы смогла, в этом я уверена, как бы ни было плохо. Я бы разозлилась, но смогла бы пройти всё. Точно не была бы лидером, у меня не было бы столько друзей. Наверное, я бы тоже хорошо училась, работу мозгов ещё никто не отменял, и если они  работают здесь, то, скорее всего, будут работать и в любом другом месте. Но была бы я там так же абсолютно расслаблена, как в нашей школе? Чувствовала бы я себя так же свободно? Конечно, я готова критиковать правила, быт, образование ; всё, в чём содержание и суть нашей БШД. Но, находя новые недостатки, я не предлагаю разрушить старое здание и распихать всех инвалидов по обычным школам. Я всё-таки пытаюсь придумать новые правила, порядки, наполнить новым смыслом и качеством уже созданную систему. Получается, что я сама себе противоречу. С пеной у рта доказывала в недавнем прошлом, как замкнутая интернатская жизнь пагубно влияет на взаимоотношения с родителями, на общение с соседскими детьми, на способность быть самостоятельным, а теперь сама же готова придать глянец и видимость разумности и необходимости этой системе, лишь бы меня из неё не вытаскивали.
; Лё-ё-он, ; протягиваю, ; так не должно быть. Это уж я понимаю. Ни ты, ни я, да вообще никто, кого воспитывали как нас, не сможет вырасти полноценным, незакомплексованным человеком, учась и живя среди физически здоровых. И ведь та же Ольга или многие другие тоталы даже здесь недостаточно раскрепощены, хотя учатся среди таких же, как они. В каждом классе один-два тотальника, и никто из них не стал душой компании, заводилой или хотя бы старостой. Но ведь это не значит, что ничего не нужно менять? Если с самого рождения не вбивать ребёнку мысль о его инвалидности, беспомощности, ущербности и тому подобном, а воспитывать так, чтобы он, понимая свои особенности, знал пути и способы их преодоления? Не знаю, как понятнее выразиться! Но если всё правильно сделать, то слепота сама по себе не должна быть такой уж проблемой. И если не мы, то следующие за нами всё-таки смогут расти вместе и наравне с любыми другими детьми?
; Я как-то не смотрела под этим углом. А насчёт воспитания… Не скажу, что меня плохо воспитывали, но для большинства родителей со взглядами советских времён инвалид должен учиться в интернате ; это аксиома. Любое другое мнение ; дурь. Они сами не проходили этой системы и думают, что в ней уже обо всём позаботились, за них решили все проблемы. И как хорошо! Домашку проверять не надо, следить за питанием ; тоже, отправил на неделю, а люди, знающие своё дело, специально обученные, прекрасно позаботятся об их чадах, в конце концов, им за это деньги платят.
; А вот мои родители сами из интернатов, и они абсолютно уверены, что всё правильно. Ведь они же стали хорошими людьми. Прошли интернат, перешли на УПП, фактически ничего не изменилось. И для меня путь должен быть таким же. А то, что с каждым годом на УПП всё больше и больше идёт сокращений, так я девочка умная, поступлю в институт, и дальше само всё как-нибудь сложится. Главное ; мне дали жизнь и образование.
; УПП! Та же шарага, только вместо воспитателей мастера и начальники. В школе дети начинают выпивать, а на работе уже просто пьют. И чего беспокоиться: ты точно знаешь, какая у тебя зарплата, когда и какую тебе дадут квартиру и куда девать детей-инвалидов. Спиваются почти все.
; Как угодно, но я не хочу жить и работать среди инвалидов.
; С другой стороны, а куда пойти? Даже с высшим большинство выпускников потыркаются и находят места лишь в инвалидных организациях.
Мы дружно замолкаем. Молоко выпито, а звонок призывает нас. Расходимся с Лёной по классам.
Домашка в нашем классе всегда проходит одинаково. Сначала математика: Ирка или Шурик вслух диктуют примеры. Я хоть и пишу с пятого класса по-зрячему, но возиться с учебниками не люблю, с лупой выискивать нужную строчку, перескакивать в тетрадь, хватать ручку ; и снова в учебник за забытой цифрой. Это много времени занимает ; зрительная память-то у меня никакая. Да и зачем париться, если всегда есть желающие прочитать вслух. Записываю под диктовку не я одна, а весь класс. Затем моя очередь. Вслух я начинаю решать примеры и задачи, проговаривая каждое действие. Народ сосредоточено пишет. Если я ошибаюсь и начинаю перерешать, то же самое приходится делать всему  классу. В конце Шурик сравнивает ответы.
Далее русский: здесь на помощь приходит Санёк. Шурик читает тексты, Санёк подсказывает правильные варианты, и грифели стучат, а ручки строчат в унисон. Все же устные предметы до семи озвучивает нам Гарила. Очерёдность зависит от количества страниц и важности задания: если по плану опрос по истории, то вначале читаем историю, потом самые коротенькие устные задания ; физика, обществознание, анатомия, параграфы по литературе. Основные произведения по программе есть на кассетах в библиотеке, и напоследок мы включаем магнитофон. Если их много, то можно придти после ужина на заключительные чтения, а можно забить, сказав, что сама возьмёшь книжку и перед сном закончишь.
С семи до девяти каждый может найти занятие по душе, будь то очередная репетиция, урок игры на баяне с Анатоль Николаичем, доделывание домашней работы, прогулки вокруг школы или тихие посиделки в любой, на выбор, спальне.
В четырнадцатой на месте почти все. Чайник ставить пока рано, и девчонки, возлежа каждая на своей кровати, лениво перекидываются ничего не значащими фразами.
; А ведь скоро Великий пост! ; неожиданно восклицает Ника.
; И чё? ; не понимает Ирка.
Все, молча, перекатывают новую тему от ушей к языку через мозг. Там, где-то в глубинах черепа, сказанные в никуда слова приобретают очертания идеи.
; А он длинный? ; интересуется Ирка.
; Дней сорок, не помню, ; неуверенно говорит Надюшка.
; Хм… ; задумчиво мычит Лёна. ; Больше полутора месяцев, кажется?
; Вроде. Мясо, рыбу, молоко, мучное нельзя.
; Хороший повод похудеть, ; размышляет вслух Лёна. ; Очистить организм от всяких там шлаков.
А я вспоминаю свои кошмары:
; Там ведь и духовное очищение как-то параллельно должно происходить?
Позвякивая в такт каблучкам ключами, к нам на огонёк заглядывает Тамарочка.
; Девчоночки! Красавицы! Ой, как развалились-то! Что, зады недостаточно отрастили? Пошли бы растрясли бы жирки!
; Тамар Максимовна, а расскажите про Великий пост!
Её трудно огорошить неожиданным вопросом, и с ходу, не меняя тональности, Тамарочка переключается:
; Вот Масленицу в феврале отметим, потом Прощёное воскресенье, и после самый длинный в году пост начнётся. Я каждый год пощусь, и знаете, девочки, как легко потом себя чувствуешь, это не описать. Строгий, конечно, пост, но потом словно помолодела, происходит очищение духовное и физическое. А кто из вас решил поститься?
Лёна отвечает за всех:
; Да мы думаем пока.
; Поговорите с вашей чокнутой химичкой, она помешена на этих вещах, всё вам подробно расскажет.
Фейбол удаётся отловить не сразу. Но как-то на большой перемене мы втроем с Никой и Лёной застали её одну в пустом кабинете. Поговорить на религиозные темы она всегда любила и, не требуя подробностей и уточнений, мы просто слушаем.
; Пост длится семь недель, девочки. Самые строгие требования в первую и последнюю недели. Кроме мяса, нельзя также молочные продукты, будь то сливочное масло, йогурты, сметана. Нельзя сосиски, колбасы, паштеты. Яйца и выпечку, где они содержатся. Кушать можно только раз в день, только в праздничные дни ; дважды. В некоторые дни разрешается еда, приготовленная на постном масле, а в другие даже без него. Да, белый хлеб тоже нельзя. И  конфеты, и шоколадки тоже. На алкоголь также запрет. Можно овощи, фрукты, чёрный хлеб, грибы, каши на воде, постные пироги. Рыбу только по определённым дням. Ведь, поймите, очищая свой организм от всех застарелых накопившихся за год вредных веществ, вы освобождаете и свою душу от всех греховных мыслей и чувств. В эти дни нужно больше молиться, читать Евангелие, стараться поступать хорошо, перестать завидовать или обижаться. Для больных, пожилых, маленьких детей соблюдение всех канонов не обязательно, это вам любой батюшка скажет. Главное больше просить прощенья и стараться не отвлекаться на мирские развлечения. Ну как какие? Гулянки, телевизор, что там у вас ещё может быть? С мальчиками встречаться поменьше. Стараться помогать ближнему.
После разговора с Фейбол нам всем сразу стало ясно, что соблюсти Великий пост мы просто обязаны.
Ника:
; Что там она говорила про больных?
; Мы не больные, ; отвечаю за всех. ; Уж я себя, по крайней мере, таковой не считаю.
Лёна:
; Надо заранее обдумать, чем мы питаться будем. Ведь из школьной жратвы фактически ничего нельзя.
Начинаем думать и составляем примерный список разрешённых продуктов.
Завтрак. Раз в неделю дают гречку, в другие дни чисто теоретически молочная каша, поэтому завтракаем в основном перед уроками в спальне куском чёрного хлеба с чаем с сахаром. Терять в общем-то нечего, эти сопли с очистками или пованивающие яйца я и раньше не особо-то ела.
На первый полдник ; всегда печенье или пряники, так что полдник отменяется. Жаль, конечно.
Обед. Супы вроде как на мясном бульоне, хотя мяса в наших супах не найти. И всё же придётся обойтись без супов, хотя без бульончика… ой, ну ладно. На второе иногда дают солянку, иногда склизкие макароны с котлетой ; гадостные, кстати, котлеты, я и раньше их никогда не ела, сплошные хрящи. Не много потеряю. Ещё бывает типа плов, в котором от мяса реально выворачивает, в каждом кусочке мерзкий жир. А то, чем обливают редкую картошку, так называемая подливка… Вспомнишь это ; и понимаешь: мы и так круглый год постимся. Про курицу я вообще молчу: пачкать руки и не получить при этом удовольствия ; увольте. На обеды иногда дают салат из тёртой или кусочками свёклы, морковку ; отлично! А ещё компот из сухофруктов, ну и, разумеется, чёрный хлеб. Ненавижу чёрный хлеб.
На второй полдник дают, как правило, булку с молоком: моё любимое время, моя любимая еда. Увы!
Ужин. Каши ; нет, омлет или запеканка ; нет. Какао ; нет. На ужин мы не ходим.
Теперь вечерние застольные посиделки в спальне. Ну сказано же, что есть можно лишь раз в день, и это время нашей главной трапезы. Я смогу привозить салаты от мамы, консервированные литровые банки с болгарским перцем или квашеной капустой, ещё варенья или тёртых яблок. Пару литровых баночек в неделю уж осилю. Чёрный хлеб с ужина можно набирать. Лёнка отвечает за шпроты, ведь рыбу можно иногда. У Ники мама тоже закрывает огурцы и варенье. А ещё недавно появились сухие каши в пакетиках; если развести содержимое пакета кипятком, то получится почти порция почти каши. Но это каждый сам на себя, в зависимости от средств.
А что касается духовного очищения, так мне сам Бог велел. Много злюсь не по делу, людей часто ненароком обижаю. И ведь без всякой задней мысли, но что-то, видимо, делаю и говорю не то, вот и обдумаю как раз. Да и перед вступлением в новую жизнь надо, действительно, освободиться от всех старых долгов, зависимостей. Усмирить внутренних чертей. Библию опять же надо почитать нормально. Откуда-то непрошенная мысль: «Всё сделаю правильно, и Господь, увидев моё послушание и смирение, поможет с театральным». Сразу же ругаю себя за невольную попытку сделки с Богом. Если с такими мыслями вступать в Великий пост, ничего хорошего не выйдет. Гоню подленькую мыслишку, но, раз появившись, любая идея, даже изгнанная, оставляет по себе память. И что бы ни случилось, рано или поздно к ней можно вернуться. На душе становится мерзко. Стыдно, что такого рода мысли появляются в моей голове, и  недостаточно душевной чистоты и воли, чтобы изгнать их без следа. Я готова продержаться весь пост, хотя бы для того, чтобы наказать себя. Хотя чего уж скрывать, просто проверить себя на стойкость тоже интересно.
Весь февраль до двадцать шестого Тамарочка весело щебетала о тонкостях соблюдения. Приносила статьи, рассказывала о просмотренных передачах. Первые несколько дней живо интересовалась нашими успехами, вечерним питанием, в подробностях расписывала рецепты собственной постной кухни. Когда же к среде от нашего дружно постящегося коллектива отвалилась Ирка, неожиданно заявила, что она молодец, единственный разумный человек среди баб-дур. Со второй недели начала методично зудеть на тему, что в этой геркулесовой каше живого молока даже при богатой фантазии заподозрить нельзя. А в прекрасном гороховом супчике лишь последний идиот может перепутать картошку с мясом! «И вообще, ; заключала она, ; поиграли и хватит». У Тамарочки бешеный напор, неудивительно, что девчонки в конце концов поддались её пораженческим уговорам. Сначала Надюшка, потом Ника. Лёнка ; кремень! Держалась почти до конца. Мне повезло, ведь в моём классе воспитательница Гарила. А она так настойчиво капать на мозг никогда не любила.
Я взяла в библиотеке Ветхий и Новый завет, шестьдесят восемь кассет в общей сложности. Методично, книгу за книгой, перечитываю. Мои черти угомонились: ага, организм ослаб и буйствовать им стало негде. По ночам теперь ; о! верх блаженства! ; мне снится белый пористый шоколад и стакан молока. Как беру я дольку на язык, а она тает во рту. Мелкие воздушные пузырики сглаживаются и, смешиваясь со слюной, у-у-ум-м-м… ; полон рот сгущёнки. Этот миг, пока не проглотишь, в твоей власти растянуть до бесконечности, невообразимая сласть заполняет не только рот, но пробегает по всем венам и артериям, так  что каждая частичка тела млеет. А потом я делаю глоток прохладного, такого родного, такого вкусного молока, и очищено место для новой дольки, для новой порции блаженства. Кошмары же все как один: либо не хватает денег на шоколадку, я стою перед палаткой и реву; либо я ищу плитку, чтобы съесть, а её нет в тумбочке.
У меня действительно получается ни с кем не поссориться за это время. Стараюсь по большей части помалкивать. Кому нужна честность, облечённая в первые попавшиеся слова? Для каждой правды нужна красивая, ну или хотя бы приемлемая упаковка из удобной полулжи, из бархатных намёков, ну или хотя бы из всем понятных прописных истин. Это не смирение ; думать так о людях. Но и не гордыня заставляет меня оставлять свои соображения при себе. Когда в желудке пусто, голова кружится, общая слабость, как-то не до споров. Навожу порядок в спальне и классе, ведь то, что до недавнего времени я считала творческим беспорядком, по сути обычный бардак.
За эти два месяца, февраль и март, я трижды в будние дни отпрашивалась в Москву. Адреса Щепкинского, Щукинского училищ и ГИТИСа узнать оказалось легко. Шурик купил книжку со списком всех вузов столицы со специальностями. Она кочевала по старшим классам, пока не дошла до меня. Я несколько вечеров провозилась с лупой, буквально ползая носом по страницам, но нужные номера нашла. Подловив свободный телефон на вахте, в отсутствие вахтерши позвонила и узнала удобные для посещений дни. А дальше дело за малым. Один раз съездила со старым приятелем из выпуска девяносто седьмого года, мы иногда встречаемся в компании, да Олег просто милый парень, он никогда не откажет в помощи. Второй раз спутницей была сестра Толика, оказывается, она тоже интересуется Щепкой. А в третий раз со мной поехал Шурик. Вот после третьего отпрашивания меня вызвали к директору. Нино, не склонная к двусмысленностям и полунамёкам, не смогла долго ходить вокруг да около и без обиняков спросила, как дела у Р.А. И добавила, что потворствовать разврату в своей школе не будет. А я даже не взбесилась. Вот что значит Великий пост и долгие раздумья о душе.
; Антонина Иннокентьевна, я ездила по институтам насчёт поступления, но вы мне ведь не верите? У Вас сохранился телефон Р.А., ; абсолютно спокойно, даже не покраснев, сказала я. ; Вы ему позвоните и узнаете, что мы уже несколько месяцев не то что не виделись, даже не созванивались…
Вспомнив об этом, я снова загрустила. Остаётся совсем немного времени до первого отборочного тура. В Щепкинском училище актёрское мастерство будут проверять восьмого апреля. Я выучила рассказ Чехова, басню Крылова, ну и мой любимый Лермонтов на закуску. Спою русскую народную песню, Анатоль Николаич говорит, что с моим вокалом на более сложный репертуар лучше пока не замахиваться. В общем, я готова, а услышать слова ободрения и пожелания удачи не от кого. Я уже давно забила на декабрьский разговор с Р.А. и с удовольствием бы просто позвонила ему ; и мы бы поболтали, как раньше. Но что-то мне мешает. Я несколько раз уже собиралась набрать его номер, но то ночная зайдёт, то окажется слишком поздно для вежливого звонка, а то вдруг сама занервничаю и поворачиваю назад.
Дважды за это время мне удалось сходить в церковь. Первый раз Фейбол организовала выезд старшеклассников в Троице-Сергиеву Лавру, ещё в начале поста. Во всех поездках на экскурсии, какими бы познавательными или разнообразными они не планировались, самое лучшее, что с уроков снимают на целый день. Учителя не в курсе, во сколько мы возвращаемся, так как после обеда уходят, оставляя нас на попечение воспитателей. И на следующий день всегда можно сказать: приехали поздно, устали, домашку сделать не успели… А на  уроках с воодушевлением повествовать о том, как и что случилось вчера. По-настоящему интересной мне всегда казалась дорога туда и обратно. В школьном автобусе, занимая места для друзей, перешучиваясь и горланя песни, можно ехать до бесконечности долго ; и не надоест. Время без обязанностей, переживаний ; а вдруг я проеду свою остановку?! ; время среди людей и внутри себя.
Посещение же музеев ; это, как правило, недостаточно освещённые для слабовидящего человека помещения, натянутые канаты, за которыми ничего, кроме серо-коричневых пятен, не видно, и тётенька-экскурсовод. Последние часто рассказывают довольно интересные вещи, но без наглядности это всего лишь слова, которые я и в книжке могу услышать. Потрогать статуи нельзя, рассмотреть картины «носом» тем более, а то, что прячется под стеклом в отражении многочисленных тусклых лампочек, вызывает зевоту. «Брошь Екатерины Второй» ; жёлтый кружок побольше, жёлтый кружок поменьше, ещё какие-то рядом кружки… ; и что из этого брошь? И чем вообще они отличаются друг от друга, кроме величины? Народ, как правило, скучает. Тотальников водят сопровождающие учителя, переставляют, как мебель, с одного места на другое, иногда пытаясь скудными словами описать окружающее. Незрячие благосклонно слушают, но что им ещё остается делать? Что можно ответить или о чём спросить в ответ на повествование о том, как прекрасен фасад здания, и как высокие белые колонны образуют арку, и как невесомо выглядят вырезанные из мрамора поддерживающие эдакую громаду скульптуры. Тотальник от рождения в принципе не может представить себе ни что такое колонна, ни как и что она поддерживает, ни что такое выглядеть лёгким или тяжеловесным, уж я не говорю о цвете. В качестве знака особого внимания к нуждам слепых их руку кладут на доступную часть изваяния, будто от единственного прикосновения к холодному камню вся красота и величие проникнут через пальцы в мозг, в обделённое образами сознание их подопечных. Не рождающее никаких эмоций и не дающее новых знаний действо.
Экскурсии в усадьбы или парки вызывают куда б;льший интерес. Во-первых, можно гулять и дышать свежим воздухом, болтать с друзьями и фоткаться. Во-вторых, ты просто идёшь, а значит как бы при деле. Поездка в Лавру оказалась из таких. Большая территория, отсутствие звуков будничной городской жизни, молодые мужчины в длинных рясах. Всё это так необычно! Мелькнувшие мысли о Боге и душе ; о чём ещё думать в святом месте? ; быстренько испарились. Хихиканье и подначивания толпы скучающих учеников не дают сосредоточиться. В храме холодно и темно. Понимаю, что один взгляд на иконы должен бы успокоить и помочь предаться мыслям о вечном. Но ликов святых мы не видели, а отдельные реплики, произнесённые громким шёпотом, заставляли сосредотачиваться лишь на том, как не рассмеяться: «А Мишка чуть алтарь не снёс» ; «Возьмите кто-нибудь Пронькину, пока она не начала молиться на колонну» ; «Маша, не надо облизывать воск». Со стороны это должно напоминать кучку дебилов, выведенных из сумасшедшего дома на прогулку. Стыдно и грустно ощущать себя частью этого.
Я понимаю, что первый рефлекс незрячего, если он вляпался в нечто неопределённое, ; это понюхать палец, а потом лизнуть для определения состава и возможного назначения вещества; что, пытаясь обособиться от школьных приятелей и желая на минуту приобщиться к общей церковной душе, ребята отходят в сторонку, но по слепоте идут не туда, врезаются в полутёмном помещении в посторонних людей, по единственной детали одежды пытаясь узнать в незнакомцах своих друзей. Это действительно выглядит странно и пугающе, но по-другому мы не умеем себя вести. Либо так ; чувствовать везде себя как дома, либо, бояться шаг ступить, повсюду ожидая опасности, замыкаясь в себе, уходя в себя, как в то единственное, где всё остаётся неизменным.
Второе посещение храма, за неделю до окончания поста, пришлось на день, который я провела дома, ; на субботу седьмого апреля. Бабушка называет это «пойти в церкву». И мы пошли. Я не собиралась молиться о помощи при прохождении отборочных туров, мне казалось, что Он и так в курсе моих чаяний и, если сочтёт возможным, сам поможет мне. Всё в руках Божьих, и всё, что будет происходить, произойдёт по воле Его. Эту формулу я приняла не сразу. Но даже когда поверила в неё, мне приходилось заставлять себя не спорить или не убеждать Бога в необходимости поступить так, а не иначе. «В церкву» лучше всего ходить в одиночестве, а бабушка ; наименьшее из зол. Она подсказывает, где нужно креститься, сама ставит свечки, ведёт по только ей известному маршруту от иконы к иконе, давая краткие пояснения, занимает одну очередь за другой. Мы проходим через исповедь и причащение. Я прикасаюсь губами ко всему, на что бабушка указывает, пытаюсь разобрать слова священников, поющих молитвы на будто бы незнакомом языке. Мне хочется поговорить с умным батюшкой об образах из Ветхого и Нового Завета, задать вопросы, но люди, ждущие своей очереди покаяться, шумят и колышутся. Так ли важно моё понимание Библии в сравнении с проблемами этой массы? Я наклоняю голову и произношу своё имя. Батюшка задаёт тон моей исповеди:
; Слушаешься родителей? Учителей? Стараешься не обманывать?
Формально я хорошая девочка и мне десять. Как можно задавать такой тон самому сокравенному?
; Я начала читать Библию, и у меня много вопросов. Я не понимаю, как люди, поступающие столь примитивно и прагматично, могут считаться чуть ли не эталоном.
Это не главный и не единственный мой вопрос, но он первый всплывает в сознании, что судорожно дёргается под напором подгоняющего покашливания сзади.
; Загляни в магазин при входе, там достаточно литературы, отвечающей на твои сомнения. Молись чаще и приходи в церковь.
Бабушка исповедалась передо мной и, видимо, сказала, кто я и как со мной разговаривать, но не объяснила, что самостоятельно я не читаю. Мне стало ещё грустнее. На улице, уже за воротами церкви, мы остановились, и бабушка начала оживленно приветствовать маленького старичка. Я смотрела в сторону, стараясь не думать и не мешать разговору. Наверное, он тоже служитель, потому что перекрестил склонившую голову бабушку.
; Коленька, это внучка моя, Марина, она хочет в Москве учиться, благослови её! ; сколько мольбы, даже заискивания в голосе моей бабули!
Хрупкий на вид старичок одной рукой цепко схватил меня за плечо, даже через пуховик мне его пальцы показались слишком жёсткими, а потом троеперстием другой руки впечатал мне в лоб благословение.
; Да, ей в Москве лучше будет, ; а затем обратился ко мне: ; Ты читаешь по Брайлю?
Теперь понятно, зачем он сначала схватил меня за плечо: блаженный Коленька оказался незрячим.
; Да, пишу и читаю.
; Мне помирать скоро, возьми мои книжки! У меня много Писания и молитв по Брайлю. Обязательно.
Он несколько раз повторял одно и то же, и мне показалось, что это для него почему-то важно.
Я пообещала. Распрощавшись с известным в округе блаженным старцем, мы пошли домой. Весь оставшийся день бабуля потчевала меня историями о прозорливости Коленьки и фактах его биографии. А я пожелала поверить ей и посчитать его благословение хорошим знаком перед поступлением.
Родителям не говорю о своих планах. Пройду отборочные туры, тогда узнают. А пока рано. Сказав, что договорились с девчонками в воскресенье встретиться пораньше, на первой электричке в пять утра выезжаю в Москву. Я оделась скромно, но с достоинством: чёрная узкая юбка-карандаш чуть выше колена, тёмно-синяя (говорят, мне к лицу этот цвет) трикотажная кофта с длинными рукавами и глубоким вырезом, но под кофтой майка-сетка, чтоб не казаться слишком вульгарной. Пришлось ехать в ботинках ; хотя то, как они заканчиваются на щиколотках, мне не нравится, будто ногу откусило снизу ; и длинном, покроя типа шинель, пальто.
С утра замёрзла, как бобик. Но снег почти уже сошёл, и зимние сапоги были бы не к месту, а для туфель ещё рано. Длинное пальто хотя бы закрывает обрезанные ботами ноги. Как изящно смотрятся тонкие щиколотки в туфлях-лодочках на шпильке и как по-уродски ; в осенних ботинках. Несправедливо. Еду в электричке и мысленно рисую красивые ножки в разной обуви. Есть же такая форма икры, колена, бедра, на которых даже грины эффектно смотрятся. В этом году я ещё ни разу не взялась за карандаш, и это самый большой перерыв в моей жизни. Я больше не думаю о шедевральности собственных полотен, амбиции отступили на задний план, а картина века… Может, я когда-нибудь и попробую, но сам процесс кажется теперь гораздо заманчивей. Сейчас я просто жду момента, когда мне захочется снова взять карандаш. Жду и мысленно делаю заметки. Интересно, сколько костюмов я смогу придумать используя чёрный, белый и какой-нибудь из кислотных ; оранжевый, салатный, фуксии. Например: маленькое чёрное платье без рукавов с белым воротничком, поясом и перчатками до запястий, на ремне, скажем, розовый цветок, а в руках розовая сумочка.  Или белое в тонкую чёрную полоску платье по фигуре, до колен, рукав три четверти, а плечи открыты, на голой шее чёрный галстук, голубой плащ с чёрными крупными пуговицами и голубые туфли. Или вот ещё: чёрная с канареечного цвета козырьком бейсболка с белой надписью; чёрная спортивная, джинсовая, наверное, рубашка, распахнут ворот, из-под которого виднеется канареечный шейный платок, чёрные узкие джинсы с белыми тонкими лампасами, белые кеды с канареечными шнурками.
Часы в электричке пролетают незаметно в незатейливых фантазиях. Ожидаемого мандража не испытываю, я готова принять любой вариант, и организм, видимо, со мной согласен. До училища иду медленно, спрашивая дорогу примерно каждые десять метров. Как потеряю из виду предыдущего провожатого, так тут же обращаюсь с просьбой к следующему прохожему. Вообще-то мы договорились с сестрой Толика встретиться и попробовать вместе, но, прождав полчаса, я двинула одна. То ли испугалась, то ли не захотела подойти. Ну и ладно! В здании Щепки ориентируюсь в основном на огромные толпы по большей части из девчонок. Хаос неприкаянных возбуждённых подростков. Трудно оценить оформление и стиль училища, даже о размерах не могу судить. Случайно врезавшись в стену, заметила множество фотографий, но не понять ; кто там, да и не время сейчас. Мне выдают триста восемнадцатый  номерок и предлагают заполнить анкету. Прошу соседку помочь, и мы знакомимся.
Надя Малахова выглядит эффектно: юбка, как у меня, чёрная, но значительно короче. Она догадалась взять с собой в пакете туфли и переобулась. Чёрные лайкровые колготки притягивают взгляд. Просто куколка! А кофта! Такого безумно насыщенного синего цвета не на рисунке я ещё никогда не видела. Рукава три четверти, идеальная длина, по-моему, глубокое декольте, а я, дура, постеснялась. И крупные тёмные кудри завершают образ. Мне стало стыдно за себя: ну что я, не могла приодеться поярче?! Да даже если б надела свой умопомрачительно короткий потёртый джинсовый сарафан болотного цвета с салатной рубашкой в оранжевых рыбках, уже стала бы заметней. Этакая девчонка-сорванец. И уродские ботинки смотрелись бы тогда лучше. Но нет, блин, мы дама серьёзная, взрослая, мы должны поразить своим талантом, а не красотой.
Надежда успела познакомиться ещё с одной девчонкой, Настей. И взгляд на неё смирил моё разыгравшееся чувство неполноценности. Она выглядела скромняшкой-припевочкой в светло-серых брючках и голубенькой водолазочке. Длинные каштановые прямые волосы под голубой ободок делали её похожей на ангелочка. Пока мы втроем болтали, почти все успели пройти. Кто-то сказал, что уже счёт пошёл за четыреста, когда Надя рванула к заветным дверям.
Комната оказалась небольшой. За столами у окна сидело несколько человек. Усталая женщина предложила нам начинать.
Первой вышла Анастасия. Взялась за Пушкина, но, вдруг, начала путать слова, занервничала и попыталась сесть обратно.
; Ну что ты волнуешься? Попробуй ещё раз, ; мягко попросила экзаменаторша.
Она сделала вторую попытку, но вышло только хуже.
; Может, споёшь? Что там у тебя?
Настя поблагодарила и запела. Очень нежно, чисто и красиво полился романс, но на первой же высокой ноте её голос задрожал и, расплакавшись, она убежала.
Второй встала в центр комнаты я. Мне не было страшно, и слов я не забывала. Спокойно и уверенно я начала с «Последнего новоселья», но на третьем четверостишии меня остановили. Мне хотелось возмутиться: «Как же насыщенность в середине?! Я же не успела в полной мере показать всю возможную силу и эмоциональность своего голоса!» Ну ладно, взялась за прозу, но и здесь поговорить на разные голоса не удалось: ещё до диалогов героев меня поблагодарили и попросили следующего.
Надежда всех покорила коротюсенькой детской сказкой. С первых же слов громко, чётко жестикулируя ; а не как мы, пионерки, по стойке смирно ; взялась за дело. Этого хватило всем. Её одну выбрали из пятерых и дали координаты следующего тура.
Вот и всё! Вот и всё! Или нет?
Я дожидаюсь окончания проб и стучусь в кабинет.
; Заходи, ; это та милая женщина, так внимательно отнесшаяся к Насте. ; Чего забыла?
; Извините, что отвлекаю, я просто хотела спросить на будущее, почему вам не понравилось, как я прочитала?
Она тяжко вздохнула, а потом быстро и жёстко сказала:
; Ты не маленькая и должна понимать. С таким дефектом глаз на сцене делать нечего.
; Но ведь это в кино имеет значение, на большом экране?
; В театре тоже.
Ей больше нечего сказать и махнув рукой, она попрощалась. Вот теперь точно всё!
А я даже не разрыдалась. Иду, не спрашивая дороги. И каким-то образом попадаю в метро.
Ведь что-то же произошло?
Но на душе усталость, да и только.
И в шумном здании метро
Как бы одна. И всё равно,
И мысли собираю по осколкам.
Вот ещё дурацкого стихоплётства не хватало! Как перестала рисовать, рифмованные строчки так и норовят засорить мозг. Я обязательно попытаюсь на следующий год. Не хочу других училищ, мне здесь понравилось. Буду ходить, пока не надоем. И одеться надо будет получше. Да и репертуар другой подобрать. Хороша я кулаками-то махать! Нет, ну поплакать надо, очень хочется. Может, приеду в школу, останусь вечером одна ; и получится? Но не выходит что-то. Разве яркая внешность и другой репертуар помогут? «Дефект глаз». Удар ниже пояса. Ну почему я не подумала об этом раньше?!
*****

Последние силы остаются в далёком прошлом, и поститься я продолжаю лишь на автомате. Даже нет сил помечтать о таком сладком и любимом шоколаде. Я не ем не потому, что последняя неделя самого строгого поста, а потому, что мне уже ничего не хочется. Ни есть, ни мечтать, ни спорить, ни рисовать, ни плакать. Всё, чем я когда-либо была или хотела стать, растворилось в непонимании. Видимо, надо как-то переосмыслить себя и придумать новую интересную картинку. И, наверное, когда-нибудь я это сделаю.
Через неделю в светлое воскресенье маман ставит передо мной бурое яйцо, полстакана святой воды, пиалу творога с изюмом и кусок кулича. И именно в этот момент прекрасная, многообразная, сложная и невообразимо желанная жизнь опрокидывает меня сначала смесью великолепнейших запахов и вкусов, а потом она же бьёт по моей глупой голове и желудку жутчайшей болью. Я корчусь в туалете, обливаясь п;том, слёз всё ещё нет, но желчи из меня вышло предостаточно. «Так мне и надо», ; между спазмами думаю я.
А вечером, лёжа на кровати со старым мишкой в обнимку, тазик на полу слева, улыбаюсь. Потусторонних голосов не слышу, третьего всевидящего глаза не открылось, в театральный не поступила и своего отца Зосиму не встретила. Но и сказать, что кроме проблем с желудком я больше ничего не вынесла из поста, будет неправильно. Во мне неожиданно появилась какая-то внутренняя уверенность, что со мной всё будет хорошо. Что Он там наверху обязательно присмотрит за мной.
; И как вас, дураков, ещё учить?