День рождения

Еще вчера я молод был,

Гулять с девчонками ходил,

И целовался до утра

Еще вчера.

Сон протекал где-то рядом, но он не мог его найти. Сон вообще трудно найти на свету. А свет уже, как пожарник, лез через окно, цепляясь за подоконник, кровать, бил уже едкой пеной прямо в глаза.

Конечно, можно было бы с ним еще побороться, но родовые схватки звонка вытолкнули его из чрева кровати.

Он заспешил к двери, накидывая на ходу черный с капюшоном халат.

На пороге стояла почтальонша с уже уставшим за утро лицом.

– Вам телеграмма. Распишитесь.

Он расписался и, волнуясь, раскрыл двойной листок с ромашками на обложке. Телеграмма всегда волнует, особенно – когда ее еще не читал.

Поначалу он никак не мог найти, что именно читать. Первыми ему на глаза попались какие-то цифры: тираж, цена открытки, – потом свой же адрес, своя же фамилия. И наконец вспыхнуло: «Поздравляю днем рождения. Жди. Целую. Всегда твоя».

Как же он забыл?! И к тому же у него сегодня не просто день рождения, а юбилей. Причем самый круглый. Есть, конечно, круглей, но еще столько же ему не прожить.

Да, первой его всегда поздравляла Лара. Лариса. А Ларчик просто открывался.

Он с ней познакомился на Невском. Точнее не он, а Козел. Козлу – это было запросто: мастер пера и кисти. Можно я нарисую ваш профиль?

Они, когда с Ларчиком столкнулись, пропустили ее вперед, чтобы посмотреть, какие у нее ноги.

А потом пошли за ней. Козел все над ним шутил, обращаясь к ней, а он делал вид, что улыбался. Он тогда терпел козловские штучки, чтобы ей понравиться. Козел-то его по всем пунктам перекрывал, а он мог нанести удар только скромностью.

Но потом ему жутко повезло: она легла в больницу. А по больницам Козел не ходок.

И он стал ходить к ней уже без Козла. Он даже скрывал от Козла – какая больница. Ну, а в больнице любой понравится. Там же тоска. Щами пахнет. Хлоркой. Кроме родителей, к ней никто не приходил. Была один раз подруга, никому не нужная, с лимонами. А он каждый день ее навещал. Методично. Этим ее и пробил. Золотое было время! Весенний больничный сад. Листьями пахнет сырыми прошлогодними. Поцелуи на скамейке, за колоннами и сквозь ограду. И все еще впереди!

После выписки они поехали не к ней домой, а сразу к нему.

Но любовь была короткая. По неопытности. Он на ней, может быть, и женился, если бы не ее мать, которая позвонила через два месяца его матери и сказала в трубку:

– Если ваш, извиняюсь, поганец, еще раз встретится с моей дочерью, я его чем-нибудь убью!

А на другой день Ларочка сама к нему приехала, вся в слезах, наскандалила и взяла пятьдесят рублей на операцию у честного специалиста.

Потом вышла замуж. Родила какого-то ребенка. Причем от мужа. А с ним встречаться больше не захотела, только звонила ему, когда мужа не было дома, поздравляла с главными советскими праздниками, всегда первая. Вероятно, это особый тип людей: им стыдно, если они не всех знакомых поздравили с праздником.

Все это пронеслось у него в голове за одну секунду. Наверно, три тысячи лет назад времени бы на это понадобилось во много раз больше. Но принцип мышления остался тот же – линейность. Все по порядку. Слева – причина. Справа – следствие. И чувство еще пока линейно, и время, и движение в пространстве. Мы еще не умеем мгновенно схватывать весь опыт, всю историю, все жизни. Одним взглядом, как картину в раме. Мы еще живем, как бы читая книгу. Мгновение и вечность – для нас еще не одно и то же. Мы еще не можем слиться со всеми людьми, со всем миром. Хотя тайно от себя к этому стремимся. Вот оно – счастье! Новый вид соединения времени и пространства, духа и материи. Постоянное счастье. Может, космическая пыль – это оно и есть? А потом катастрофа – и все с начала, с нуля, с очень одиноких клеточек.

Это он подумал параллельно мысли о Ларчике, когда пошел о ней думать по второму кругу.

Но почему же Ларчик? Подписи-то нет. Он покрутил в руках телеграмму. Буквы плохо пропечатались, но конец слова можно было разобрать: «...нск».

Ну, конечно же, Зареченск! Надя. Или, как она себя называла, Надежда. Это звучало очень сильно: «Твоя Надежда».

Ей было столько же лет, сколько и ему, но он чувствовал себя намного старше. Год, прожитый в Ленинграде, равняется пяти, прожитым в Зареченске.

Он ей сразу сказал, что у него хорошие связи с «Ленфильмом» и он может устроить ее туда на работу. Вообще-то он и сам верил, что у него есть связи с «Ленфильмом», но все же не такие хорошие, чтобы кого-то туда устраивать. Он сказал это нарочито небрежно, буднично, словно каждый день устраивал народ на «Ленфильм».

– Ну, об этом после, после, – сказала она, тоже небрежно.

Видно было, что такая перспектива ее обрадовала, но она захотела отложить разговор об этом на десерт, а также не хотела акцентировать на этом его внимание, чтобы он не подумал, что она полюбила его только за то, что он может устроить ее на «Ленфильм».

В этот момент он почувствовал, что любые его слова и дела будут ей нравиться.

С мужчин надо требовать выполнения обещаний до первой любовной ночи. Ночь остужает голову. Утро всегда холоднее вечера. Он разочаровался в ней, хотя она и старалась ему понравиться. Это его особенно раздражало: он подумал, что вряд ли она прикладывала бы такие старания, будь она его женой, или живи она в Ленинграде, или работай она директором «Ленфильма». Когда перед нами обнажается истина, мы обманываем того, кто ее от нас прятал.

Он особенно и не скрывал к ней своего охлаждения: зачем затягивать обман? Но она поначалу не догадывалась об этом. Или не хотела догадываться. Она уже активно приучала к себе его одежду, мебель, посуду. А может, это и не от нее? Может, от жены?

Они играли в народном театре.

Сначала он на нее не обращал никакого внимания. Да и она, как выяснилось позже, тоже не видела в нем героя своего романа.

Путь от театра до Дворца бракосочетания занял чуть больше месяца.

Он все сомневался, даже в день свадьбы, стоит ли ему на ней жениться и стоит ли ему жениться вообще? Из парикмахерской он вышел, игнорируя мороз, с непокрытой головой, как на похоронах, держа шапку в руке, чтобы не помять прическу.

А в доме невесты уже был переполох. Свадебная «Волга» и автобус с гостями уже раздували ноздри, а жениха все не было.

Шел он медленно, зная, что без него вряд ли начнут. Какая свадьба без жениха? Может свернуть? – думал он, скрипя уже не девственным снегом.

В машине на пути ко Дворцу его затошнило. Водитель остановился – и он вышел продышаться. Судьба давала ему еще один шанс улизнуть.

На свадьбе он впервые напился. Сквозь бокал вина мир кажется добрей, красивей, правдивей и богаче. Он полез обнимать подругу своей жены, когда жена вышла. О чем ей моментально было доложено свидетелями.

На глазах у всех она залепила ему пощечину и швырнула на стол свое обручальное кольцо.

– Милые бранятся – только тешатся! – сказал ее отец и предложил гостям выпить за здоровье родителей невесты.

Жили они с первой женой, так же, как потом и со второй, порознь, каждый в своем доме. Встречались раз в неделю. Прощаясь, говорили:

– Созвонимся. Или созвонимся.

А потом они стали встречаться реже, потому что она переехала в Москву.

Детей у них могло быть двое. (Так же, как и со второй женой).

Первого не хотели оба: он – потому, что не хотел вообще, а она – потому, что не хотел он. А еще потому, что чувствовала непрочность их связи. Да еще институт не был закончен.

Второго не хотел только он. Но когда пришло письмо, в котором сообщалось, что сынок все-таки будет, он плюнул: а, пусть! Но судьба и на этот раз оказалась к нему благосклонной. Слухи о зачатии его ребенка оказались немного преувеличены.

С каждым годом они встречались все реже и реже. Раз в год. Раз в два. Потом – развод. Развод был плавным и естественным, как превращение кипятка, которым заливают хоккейную площадку в лед.

Они встречались и после развода. И даже после его второй женитьбы. Сначала он изменял первой жене с будущей, а потом – второй с бывшей.

Тут раздался телефонный звонок. Он снял трубку. Женский голос спросил:

– Вы меня узнали?

– Конечно, узнал, – сказал он.

– А вот и нет! Не узнали.

– А вот и да! Вот узнал.

– Кто же я?

– Вы – абонент! Женского пола.

– О, у вас тонкое чувство юмора.

Он подумал, что сказал не то, что она сейчас обидится и повесит трубку. Надо было тянуть время.

– А вы откуда звоните?

– С улицы. По телефону. Вы меня ждете?

– Да, жду! – воскликнул он. Чуть было не сказал: «Жду всегда и всех». – Только что получил от вас телеграмму.

– Какую телеграмму?

Он опять напугался, что сказал не то.

– Да тут какая-то телеграмма. Черт знает, от кого.
– Ах, да телеграмма! Это я послала. Так вы ждете или нет?

– Да, да! Жду! – закричал он.

– Сегодня... – услышал он, и пошли короткие гудки. Он повесил трубку и взглянул в зеркало, висящее рядом.

Еще вчера я сильным был,

Вино с приятелями пил,

И смерть была мне не страшна

Еще вчера.

Он вымылся, побрился, надел чистую рубашку, новый галстук, костюм и стал ждать.

Почему она называла его на «вы»? Или это новая знакомая, которую он плохо знает (когда-то дал впопыхах телефон), или очень старая, которую он хорошо забыл. Может, она так играет?

Это была у него такая Мила. Игрунья. Любительница телефонных шуток.

– Это из суда звонят. К нам пришел исполнительный лист. Почему вы не платите алименты за внебрачного ребенка пяти лет? Вам необходимо уплатить... Ха-ха-ха!

И дальше переходит на нормальный голос.

Но это еще так, юмор Бонифация.

Самое страшное – когда они тебе звонят: «Нам надо срочно встретиться». – «Зачем?» – «Это не телефонный разговор». – «Ну, приезжай». – «Нет, давай встретимся где-нибудь в центре».

В такие минуты у него внутри что-нибудь обрывалось. Но внешне он сохранял олимпийское спокойствие: «В центре тебя?». Или: «Не делай глупостей». – «А что делать?» – «Ты же не маленькая...» Иногда он говорил: «С ней пошутили, а она и надулась! »

Впрочем – не будем об обратной стороне любви. Кого же он сейчас ждет?

Может, это – Лодыгина? Палач в постели. Сначала пытка голодом, а потом перееданием. В итоге сама же оказывается жертвой.

А может, – Илона? Как обои – красивая только с одной стороны. Глаза газели и позвоночник бронтозавра.

Или – Зелинская? Грубая в жизни, но не позволяющая грубостей в любви.

Он провел пальцем по пыльному абажуру настольной лампы.

Нэлли Р. Всегда умудрялась глядеть в глаза.

Вершинина Галя. Тихая, стеснительная. Но когда они доходили до дела, становилась такой дьяволицей, что он по сравнению с ней был сущим ангелом.

Лика Ракитина. Анжелика, где твой король? Была постоянно во внутренней борьбе. И хотелось ей и кололось. Так себя этим истощила, что к тридцати годам была уже старой безобразной девой.

Ольчик. Крупная, полная, но никогда не замечала свою полноту и не давала повода замечать другим.

Власта 3. Все стремятся к Власте. Расчетливо изменяла мужу, но все равно любила. И не приведи господь было сказать ей о муже что-нибудь плохое!

Лора Рихтер. Плохо понимала, чего ей нужно. Ложилась в кровать, как в гроб.

Торпеда (Торопова Наталья). Некрасивая, но горячая. Силой любви старалась отвлечь внимание от своих слабых мест.

Чем загадочней становился образ пославшей телеграмму, тем сильней разгоралось воображение.

Как беременная женщина уже любит еще неродившегося ребенка, так и он уже готов был влюбиться, еще не зная в кого. Незримая, она уже была ему мила. Во-первых, потому, что воображение часто идеализирует того, чей голос впервые слышишь по телефону, или чьи пылкие строки читаешь в послании.

Во-вторых, потому, что эта незнакомка наверняка его бывшая знакомая, а раньше его вкус вряд ли был хуже, чем сейчас.

В-третьих, потому, что сейчас он был готов к этой встрече, даже желал ее, устав от последних лет одиночества.

Время – как комар: его хорошо убивать книгой.

Он взял с полки томик поэта и придиванился, заложив ногу на ногу.

Д о н Г у а н

К ней прямо в дверь – а если кто-нибудь

Уж у нее – прошу в окно прыгнуть.

Л е п о р е л л о

Конечно. Ну, развеселились мы.

Недолго нас покойницы тревожат.

Кто к нам идет?

Он вышел на балкон. Белые ночи кружили над городом. Прилетела фраза. Уж полночь близится, а вечера все нет.

Он стал разглядывать проходящих внизу людей. Женщин было, как всегда, больше. Или он не замечал мужчин? От нечего делать он решил оценивать каждую: с какой бы из них он захотел встретиться? Потом усложнил задание – и стал определять семейное положение, профессию, куда и откуда идет.

Вот спешит блондинка. Но химическая. Сверху это особенно хорошо видно. Химическая блондинка – это женщина с темным прошлым. Замужем. И, судя по продуктовой сумке, два ребенка. Один – маленький, второй большой, старше ее. У жены всегда на одного ребенка больше, чем у мужа.

А вот дама неопределенных лет, пола и профессии. Не то читающая, не то пишущая. Женщина-писатель – это не женщина и не писатель.

А вот совсем молоденькая. Поросенок в юбочке. Что с ней будет через несколько лет?

С молодыми вообще трудно. Мало того, что ничего не умеют, так еще уговаривать сколько. А пока уговоришь, все силы растеряешь. И уже ничего не надо.

Он поплыл на крыльях воспоминаний...

Вдруг звякнула штора за балконной дверью. Значит, открылась дверь на лестницу. Он ее, кажется, и не закрывал: на случай – если не услышит звонок.

Шагнул в комнату и в ту же минуту услышал из прихожей низкий, но красивый женский голос:

– Живые есть?

И тут возникла она. Он ее и не узнал поначалу. Во всяком случае, ему показалось, что не узнал. Хотя лицо было знакомо.

Высокая дама в легкой юбке цвета фиолет и таком же, но темней пиджаке. Синяя шляпка. Темные кудри до плеч. Большие вишневые губы растянулись в уверенную улыбку:

– Вот как вы меня встречаете!

– Я вас встречал, – тоже улыбаясь, сказал он.

– Я вас встречал, чего же боле! – сказала она, продолжая улыбаться.

– Я вас с балкона высматривал.

– Вы ожидали, что я прилечу прямо на балкон? А я взяла и нарушила ваши правила: вошла через дверь. А это – вам!

И она протянула ему влажный букет алых роз.

– Их столько, сколько вам лет. Я вас не оскорбляю тем, что называю на «вы»?

Он поставил розы в прозрачную вазу.

– В какое из этих кресел может сесть дама? – спросила она.

– Только – в то, где сидит мужчина.

Она села, раскинув руки и платье по всему креслу, и замерла, уставившись на него, как на фотографа.

Его взгляд тут же попал в паутину ее чулка.

– Вы один? – спросила она.

– Да. Я всегда был один. Даже когда был женат.

– Вы не были счастливы с женой?

– Были. Но только до свадьбы.

– Да, после свадьбы женщина становится хуже.

– Нет. Не женщина после свадьбы становится хуже, а требования к ней становятся выше.

– Как она готовила?

– Плохо. Но зато разрешала это не есть.

– Вы ее обманывали?

– Да, обманывал без конца. Обман вызывает цепную реакцию. Стоит обмануть один раз, как потом обманываешь второй, чтобы скрыть первый. Но ложь – это еще не самое страшное. Страшней, когда вынужден сказать правду. Впрочем, ложь и правда, добро и зло – это нейтральные понятия: как дождь и пламя, как боль и радость. Хирург делает больно. Предатель говорит правду. И вообще добро и зло – не одно ли это и тоже? Все зависит от точки зрения. Станьте выше – и вы увидите дальше. Вы увидите, что от зла рождается добро, а добро, как Иван Сусанин, ведет вас в дебри зла.

– А по-моему, вы завели меня в дебри метафизики.

Да, подумал он, разговор становится слишком серьезным. Надо выбираться на лужайку радости. Смех быстрей прокладывает путь к женщине, чем слезы. А он даже не знает, кто она.

– Хотите шампанского?

– Нет, – сказала она. – Это изобретение французов. Оно плохо усваивается северным организмом. Не лучше ли красное вино? Оно добавляет в нашу кровь германий и уносит из нее столь вредный для нас стронций, – она потянулась к сумочке. – Я позаботилась заранее.

– Знаете, что делать, если вы пролили красное вино на белую скатерть?

– Знаю, – сказала она. – Надо начать есть черную икру. Это отвлечет внимание хозяйки от белой скатерти.

Сейчас она напоминала его жену. Своей самоуверенностью. И даже внешне. Он не любил женщин, напоминавших его жену. Когда он встречал таких женщин, у него просыпалась к жене любовь. Как и после очередной измены. После того, как он изменял жене, он любил ее сильней всего. А может, это была не любовь, а жалость? Впрочем, жалость – это разновидность любви. Есть два вида любви: любовь вверх и любовь вниз. Первая – восхищение. Вторая – жалость.

Думая об этом, он одновременно говорил с незнакомкой о другом.

– Вы похожи на мою жену, – сказал он.

– Вы всегда так знакомитесь с женщинами? – сказала она.

После вина она преобразилась. Вино перешло в щеки. Волосы стали менее строгими. Она помолодела. Теперь ей на вид можно было дать не больше двадцати.

Ему захотелось прикоснуться к ней губами. Но она, предугадав его желание, сказала:

– Я приготовила вам сюрприз.

Он вздрогнул.

– Какой же?

– Я – ваша дочь.

Он отпрянул назад. Чудовищные секунды! Лавина картин и мыслей обрушилась на его. Мигом сложилась вся ее жизнь.

Она засмеялась.

– Ловко я вас провела! Хотела посмотреть на вашу реакцию. Какая же я ваша дочь, если я старше вас!

Он вгляделся. Действительно! Как он не заметил раньше! Крысиная проседь в черных проволочных волосах. Морщины у глаз и рта. Жилистые руки. Сиплый голос.

Ему стало холодно.

– Кто же вы? – прошептал он.

– Я – ваша любовь. Ваша старая любовь.

Он мысленно листал свой список.

– Не напрягайте память.

Вдруг пропикало радио из кухни. Послышались позывные последнего выпуска новостей. Он и не заметил, как стемнело.

– Я ухожу.

– Так рано?

Он включил свет.

И ахнул! Перед ним стояла совершенно другая женщина.

На свету оказалось, что она вовсе не седая, а русая. И не худая, а чуть склонная к полноте. И совсем не высокая. И возраст – не хорошо за пятьдесят, а немного за тридцать.

Внешность зависит от освещения.

– Провожать не надо.

Раньше он радовался этим словам. Теперь же...

– Нет, нет! Я провожу.

– Хорошо. Но только до угла.

Он выключил свет и захлопнул дверь. Снизу из-под лестницы дохнуло гнилью.

Они молча спустились и вышли на Старую Дворянскую. У дворца Кшесинской она остановилась и повернулась к нему. Было темно, но он вновь заметил чудную метаморфозу, происшедшую с ней. Плоское лицо. Азиатские скулы. Раскосые глаза. И шляпа, и костюм ее озарились кровью.

Лунный свет и уличный фонарь нанесли последние мазки.

Она протянула ему руку в бледной перчатке.

Он остался стоять.

Она свернула за угол.

Теперь можно и нарушить данное ей обещание.

Озираясь, перебежал дорогу.

Встал за кустом жасмина.

Она быстро шла к белому автомобилю возле мусульманской мечети.

Села на заднее сиденье.

Сигарета осветила ее лицо.

Машина сорвалась с места и понеслась мимо Петропавловской крепости в сторону Троицкого моста.

Как хвост воздушного змея пролетел прищемившийся, розовый, развевающийся и удлиняющийся шарф.

Страшная мысль пронзила его: да ведь мост же разведенный!

Но машина уже исчезла во тьме.

На улице стало пустынно и тихо.

Домой возвращаться не хотелось.

Он побродил еще немного, но идти было больше некуда, и он побрел назад.

Уже издали он увидел во всех окнах своей квартиры свет!

Пожар?! Но свет был свой.

Забыл его выключить?! Но он его и не включал.

Воры!

Он побежал. Страх перерос в отвагу.

Вверх по лестнице. Споткнулся. Упал. Вскочил и дальше наверх. Быстрей! Где ключ?

Неужели потерял?!

Да вот он!

Выставил вперед ключ – как штык.

Уже на лестнице услышал голоса из своей квартиры.

Веселый шум.

Дверь была приоткрыта, хотя он ее закрывал.

Подкрался. Прислушался.

Теперь до него доносились отдельные слова.

Людей было, кажется, много.

Что за ночные гости?

Никогда его так не поздравляли.

Он решительно открыл дверь. Потом толкнул другую. Шагнул в большую комнату, где еще час назад сидел с незнакомкой.

Голоса разом смолкли.

Все обернулись к нему.

Дети и взрослые.

Он видел их в первый раз, но все они казались ему до ужаса знакомыми. Более того, они были похожи на него! Мальчики и девочки. Большие и маленькие.

Они застыли и смотрели на него. Один – с бокалом вина за его столом. Другой – с раскрытой книгой у его шкафа. Грудной ребенок на полу поднял головку и уставился туда, куда смотрели все. Несколько человек стояли, облокотившись на рояль. Все были до боли похожи на него.

– Это отец? – спросила девочка.

– Да, – ответил один из его взрослых двойников. – Это наш отец.

– Садись с нами, отец! – закричали они. – Выпей с нами! Расскажи нам, кем ты стал. А мы расскажем тебе, кем могли бы мы стать.

Они снова стали смеяться...


Теперь накануне каждого своего дня рождения он со страхом ждет их визита. Раз в год они являются к нему и поздравляют его с днем рождения. С его днем рождения. С днем его РОЖДЕНИЯ. С днем РОЖДЕНИЯ ЕГО.

Они рассказывают о себе. О своих планах на будущее. А он гадает, от кого они. Этот – от Н. А этот от П. А может, от Г.?

– Они меня мучают, – рассказывает он какому-нибудь случайному слушателю: старичку на скамейке или соседу по палате. – Но я им не верю. Они не отбрасывают тени. И не дают отражения. Этих детей попросту нет! Они не родились!

Одинок ли он? Нет. Человек не может быть одиноким. Иначе это не человек. Даже заключенный в одиночной камере – не одинок. Одинок – только мертвец. Он пишет стихи. Точнее – только одно стихотворение. На чем попало. Бессчетное число раз.

Еще вчера я счастлив был.

И с чистой совестью грешил.

Была весенняя пора

Еще вчера.