Жертва во имя правды

      Памяти журналиста ВГТРК Игоря Корнелюка, убитого украинскими фашистами.

      Пометив карандашом последний просмотренный абзац, он отодвинул бумаги, вышел из-за стола и принялся мерить шагами кабинет. Дорогой наборный паркет мягко поскрипывал под ногами. Кроме этого звука, тишину нарушало только монотонное тиканье часов.
      Часы лишь исправно выполняли свою работу. Часам безразлично всё, что происходит в отмериваемое ими время.
      За окном было пасмурно. Необычайно холодная погода для середины июня. Ветер гнал серый войлок облаков на северо-восток; в разрывах туч то и дело мелькало солнце, по-зимнему бледное и неприветливое.
      Но еще более мрачные тучи роились в его душе.
      Где-то в глубине кабинета деликатно звякнул колокольчик.
      – Да-да! – он повернулся на каблуках, стараясь стереть с лица следы недавних размышлений. Это ему удалось. Почти.
      Двери неслышно открылись, и в комнату вошел светловолосый мужчина с добродушным, открытым взглядом. Однако сейчас в этом взгляде читалась скорбь.
      – Владимир...
      – Я в курсе, Дима. Уже, – прервал его президент. – Я иногда листаю новостные ленты, когда пью кофе.
      – Жаль парня. Молодой совсем. А ведь у него маленькая дочка осталась.
      – Игорю Корнелюку – орден Мужества посмертно. – Дмитрию показалось, что голос президента слегка дрогнул. – Его вдове – компенсацию в размере... как обычно. И подготовь соответствующее заявление для прессы. Ну, ты знаешь.
      – Это всё?
      – Пожалуй. – президент на секунду задумался. – Да, и пусть цветы организуют.
      – Гвоздики? – уточнил пресс-секретарь.
      – Да, но не веником. Пусть оформят поизящнее. Ситуация требует проявить уважение.
      Динамик селектора кашлянул.
      – Владимир Владимирович, в шестнадцать тридцать – плановое совещание.
      Дмитрий коротко кивнул и покинул президентский кабинет. На короткое время в нём вновь воцарилась настороженная тишина, приправленная размеренным "тик-так" напольного "Коламбуса".

      Считается, что когда много лет подряд балансируешь на острие ножа, страх отступает, а на смену ему приходит хладнокровное спокойствие и уверенность. Однако это не так. Спокойствие – лишь тонкая оболочка, фольга, под которой прячется все тот же страх, за долгие годы спрессовавшийся в постоянное напряжение.
      Немногим знакомо это состояние.
      Рука сама потянулась к телефонному аппарату. В эпоху многофункциональных суперсовременных мобильников и прочих айфонов одутловатый пластиковый корпус с допотопным диском, в который нужно было вставлять палец, чтобы набрать номер, выглядел несуразно и смешно.
      – Сергей, – президент подавил вздох, – Будь добр, зайди на минутку.
      Он ещё раз вздохнул. Попросил сварить два эспрессо. Закончил изучение документа, с которым работал до того, как пришёл Песков. Проглядел текст с самого начала, цепляясь взглядом за немногочисленные карандашные пометки на полях. Вот ведь привычка – у него нет недостатка в качественных канцелярских принадлежностях, да и в кармане пиджака всегда лежит удобный "Паркер", а карандашом писать как-то сподручнее.
      Ветер предпринял очередную попытку разогнать облака, и солнечный свет на мгновение упал на подоконник, скользнул по ковровой дорожке к письменному столу – и погас.
      – За попытку спасибо, – пробормотал президент. – Сергей, присаживайся. В ногах правды нет.
      Он тоже был немолод, умудрен опытом, и прожитая жизнь оставила свой след в душе, поэтому лишь грустно улыбнулся и протянул руку для рукопожатия.
      – Я... – президент запнулся. Очень редко бывало, чтобы он не знал, как начать разговор, но сегодня был как раз один из таких случаев. – Поговорить с тобой хотел. Без излишнего официоза.
      – Насчет убитого журналиста? – прозорливо предположил министр, но тут же оборвал себя, наткнувшись на взгляд своего собеседника.
      Президент устало кивнул, отметив про себя, что Сергей сказал "убитого", а не "погибшего".
      – Это уже переходит всякие границы. Сергей, ты понимаешь, что ситуация с каждым днем все больше выходит из-под контроля?
      – Это камень в мой огород? – на всякий случай уточнил Сергей.
      – Нет, что ты... Ты делаешь всё, что в твоих силах.
      – В наших силах, – он снял очки, вытащил носовой платок и зачем-то принялся протирать стёкла. – Сколько раз мы обсуждаем это, столько раз приходим к одному и тому же выводу. Мы не можем позволить себе вмешательство, и тебе не хуже меня известны причины.
      – Значит, люди будут продолжать гибнуть?
      – Лес рубят – щепки летят, – мрачно произнёс министр.
      – Сергей, как ты можешь так говорить! – президент поперхнулся от возмущения.
      – Я ведь только озвучил твои мысли. – Он развёл руками. – Скажешь, нет?
      Президент промолчал.
      – Жестоко, да, – продолжал министр, – Но это война. А на войне не обойтись без жертв.
      – Так дальше не может продолжаться. – Президент говорил тихо, но Сергей видел, каких усилий ему стоит держать себя в руках, – Нас провоцируют, нас пытаются втянуть в войну, а мы фактически связаны по рукам и ногам, и единственное, что мы можем – тявкать, как цепной пес, бесясь от собственного бессилия.
      – Володя, в данной ситуации это единственно возможная линия поведения.
      – Я читал отчёт аналитиков, – поморщился президент, словно даже само воспоминание об этом отчете было кислым, как зеленое яблоко. – Там всё разложено по полочкам. И ты прав, конечно. Мы не полезем поперек батьки в пекло, хотя именно этого от нас ждут.
      – Да, ждут! Потому что люди ещё помнят. – Сергей проглотил комок в горле. – Помнят сильную, великую Россию, ту Россию, которая не осталась бы в стороне и пришла бы на помощь. Они помнят, и потому надеются. А надежда, как известно, умирает последней.
      – Именно поэтому мы будем делать то, что должно. Рассказывать правду, называя вещи своими именами.
      – Увы, мы живем в таком мире, где правда любит, когда ей приносят кровавые жертвы.
      – Правде жертвы не нужны, – нахмурился президент. – Это лишь фигура речи. Мы добьемся своего, так или иначе. Мир узнает правду. Но я хочу, чтобы жертв более не было.
      Он хотел ещё что-то добавить, но в этот момент в небе над Кремлём разрешился исход незримой борьбы воздушных течений, и солнце наконец-то получило возможность воссиять в полную силу. В кабинет хлынул поток света, на фоне которого светодиоды мгновенно потускнели и стушевались.
      – Дай Бог.
      Они произнесли это одновременно, их глаза встретились, и каждый увидел в глазах другого отражение собственных мыслей.
      Кабинет опустел; на столе остались стоять две кофейные чашки. Через две минуты девять секунд сюда зайдет девушка Таня и унесёт их в посудомоечную машину. Через шестнадцать минут зазвенит один из телефонных аппаратов. А через два часа сюда вернется хозяин кабинета.
      Но пока здесь стояла почти абсолютная тишина, – почти, если не принимать в расчёт еле слышное тиканье часов.
      Часы равнодушны к людским переживаниям. Часы, как независимые корреспонденты, лишь констатируют происходящие события, переплетая свершившиеся факты в хроники, именуемые историей.