Молчание и защита

Здравствуйте, Андрей.

Признаться, я чувствую себя полнейшей идиоткой сейчас, начиная это письмо; и думаю, вы — если, конечно, прочтёте эти строки — полностью меня поймёте. Понятия не имею, с чего мне в голову взбрело, что подобная писанина может быть интересна кому-нибудь вроде вас; на то не было никаких причин, и если вы решите вовсе закрыть это письмо, не дочитывая — знайте, я на вас не обижусь. Нет, совершенно серьёзно; если вы сидите сейчас, слегка нахмурив брови, и сердитесь втайне из-за того, что совесть заставляет читать дальше нечто совершенно вам неинтересное — не нужно; прошу вас, не нужно.

Мне просто хочется отчего-то усадить вас напротив себя и рассказывать о своей жизни — долго-долго; чертовски скверный, должно быть, признак. Забавно, что при этом я не знаю даже, как вы выглядите — и что особенно смешно, не предпринимаю ни единой попытки узнать; быть может, вы настолько отвратительны, что я даже побоюсь садиться с вами рядом — и я совершенно не хочу об этом думать. Мне нравится представлять вас высоким и кареглазым, с чуть-чуть пухловатыми губами и широкой улыбкой; я понимаю, что вы совершенно не такой, скорее всего — но не рушьте, пожалуйста, моих иллюзий.

Вы, в конце концов, единственный, кому я хотела бы рассказать сейчас о своей жизни; прошу  — позвольте мне представлять вас таким, каким я себе придумала.

Уверена, вам нетрудно; людям вроде вас проще всего даются молчание и равнодушие; я знаю точно — иначе бы меня не потянуло к вам столь отчаянно. Чужое безразличие — не наигранное, а естественное, тихое, леденяще-спокойное, — я чую за версту; чую даже через эти дурацкие пластиковые клавиши, что служат для нас с вами единственным средством сообщения.

Знаете, я думаю о вас иногда. Да что там «иногда» — вы так предательски прочно поселились у меня в голове, что это начинает уже напоминать злую шутку; всякий раз, просыпаясь, я вспоминаю о вас почему-то — и лишь затем уже думаю о том, куда я опаздываю этим утром.

Немного противно от самой себя — до чего же зудящей должна была сделаться эта пустота внутри, чтобы её тянуло заполнить человеком, которого я и не видела в жизни ни разу?..  Но вы тут ни при чём; прошу, не воспринимайте на свой счёт. Вы прекрасны, если я не говорила ещё этого — и совершенно не виноваты, что мне захотелось помучить вами свой разум; считайте это комплиментом, если хотите — и если комплименты от существа вроде меня для вас хоть что-нибудь да значат.

Просто вы мне понравились; знаете, «понравились» — это дурацкое слово, которое говорят с натянутой усмешкой на губах человеку, который ни на секунду не выходит из мыслей; роняют небрежно, будто кидая на пол манто, надеясь выглядеть таким горделивым и интригующе-равнодушным...

Вы мне понравились, Андрей.

Надеюсь, вам приятно. И не говорите ничего, прошу; позвольте мне просто в это верить.

***

Здравствуйте, Андрей!

Можете поздравить меня: в моём городе так серо, промозгло и погано, что у меня по-прежнему никак не получается о вас не думать. Впрочем, я бы даже не назвала это словом «думать»; просто вы почему-то постоянно неуловимо болтаетесь на задворках моего сознания, и никак не желаете оттуда уходить. Звучит, быть может, глупо — но я отчего-то верю, что вы знаете, как это бывает: я могу размышлять о погоде, нарядах, интегралах второго порядка и мировой политике — но при этом ни на секунду не забываю, что вы есть, что вы существуете на этом свете; вот, собственно и всё; вот в чём и заключается всё моё «думать о вас» — так что можете не зазнаваться.

Впрочем, нет, не совсем; ковыряясь в новенькой сигаретной пачке, ногтями пытаясь выудить оттуда первую сигарету, я разглядываю свои руки — и почему-то начинаю гадать, какие у вас пальцы; короткие или длинные; смуглые или бледные; с короткими ли ногтями; и как бы смотрелась моя рука — в вашей?.. Последнее и вовсе, разумеется глупо; не думайте — я не испытываю к вам ничего похожего на влюблённость. Ведь вы для меня — просто сочетание картинок и текста, последовательность пикселов на мониторе; я слишком стара и слишком хорошо знакома с Интернетом, чтобы влюбиться, ни разу не увидев вашего лица; с этим мы опоздали, пожалуй, не на один год.

Просто мой мозг издевается надо мной — будто я стою у самых рельсов метро, по которым вот-вот промчится поезд, и ощущаю странное, но отчётливое желание сбросить туда, вниз, неподалёку стоящего незнакомца; вот что я чувствую, думая о ваших пальцах. Признаться, порой я думаю даже не только о пальцах; но это уже — не просто почувствовать желание столкнуть человека на рельсы, но и сделать шаг ему навстречу, и замахнуться; так что я всё-таки не буду продолжать — а то мне, признаться, становится страшновато за нашего с вами незнакомца.

Как я уже говорила — в городе серо, промозгло и погано; утром я ковыляю по лужам на каблуках и мрачно размышляю о зиме. С юности люблю каблуки — заставила себя их полюбить; помню, как я была четырнадцатилетней девчонкой, и стильная блондинка с телеэкрана рассказала мне о том, что женщина на каблуках выглядит особенно хрупкой и уязвимой. Такую женщину, с подкупающей уверенностью говорила она, поправляя очки, мужчинам всегда хочется защищать...

Теперь я, знаете ли, с уверенностью могу сказать — брехня; помнится, последний из тех, кому надоело меня защищать, и вовсе возмущался, что я слишком медленно «ковыляю на своих ходулях», и ему вечно приходится ждать. Впрочем, эту тему тоже предпочту закрыть; признаться, в глубине души я верю, что вы меня хоть чуточку ревнуете, что вам не так уж приятно читать сейчас эти строки... Простите меня за эту непростительную вольность — за мою веру в подобное; простите, прошу — и не разрушайте её словами о том, как всё обстоит на самом деле.

Мне хочется верить, что я вам тоже понравилась; знаю, Андрей, это наглость; интересно, моя искренность искупает её хоть немного?..

А вчера я узнала кое-что... наверное, всё-таки важное; даже хочется рассказать — но я терплю пока что. В конце концов, вы делаете бесконечно много, выслушивая меня, и явно не заслужили в ответ подобной неблагодарности. Я и так, должно быть, вас уже утомила — самой смешно от того, как выпендриваюсь перед вами в своём неумелом красноречии; только ваше терпеливое молчание заставляет меня верить в то, что не всё так плохо.

Спасибо вам за это.

***

Здравствуйте, Андрей!..

Я чертовски соскучилась, признаться; всё это время я молчала, надеясь, что вы первым проявите ко мне интерес — но вы, разумеется, так и не совершили подобной глупости. Конечно же, глупости: я бы, чего доброго, поверила ещё, что в самом деле вам нравлюсь — и это наверняка убило бы наповал всю мою наивную вами опьянённость.

Я вам, верно, странной кажусь, когда пишу о подобном; но быть может, если я расскажу ту историю, что хотела поведать ещё в прошлый раз, вы поймёте меня лучше. (Чудесный повод всё же выплеснуть её на вас, не находите?)

Не знаю, как начать; мысли хаотичной стаей разбегаются врассыпную; мне говорили когда-то, что рассказать свою историю — сложнее всего. Он был ниже меня на полторы головы; мне до безумия стыдно — но это действительно главное, что мне запомнилось. Не знаю, каковы вы на самом деле, Андрей — но сейчас, когда я пишу вам эти строки, для меня вы являетесь высоким и красивым; надеюсь, уже поэтому вы не обидитесь, а напротив... проникнетесь ко мне некоторым сочувствием.

Итак, как я сказала, он был ниже на полторы головы — особенно когда я вставала на свои любимые каблуки. С моих четырнадцати прошло порядочно времени, и желание казаться беззащитной и хрупкой напрочь въелось в подкорку; я бегала на каблуках даже в гололёд — что уж говорить о дождливой осени?.. А осень была, как сейчас, омерзительная; я постоянно простужалась, хлюпала носом и говорила хрипло; ума не приложу, как я могла ему понравиться.

Мне стыдно, Андрей. Мне чертовски стыдно. Он ведь мне тоже нравился поначалу — и я даже кокетливо улыбалась, глядя на него сверху вниз, и разница в росте не казалась отчего-то проблемой.

Но потом случилось страшное: в какой-то момент он совершенно разучился молчать.

И принялся говорить: говорить много, утомительно и без умолку; говорить, отчаянно стараясь меня заинтересовать — последнее было самым мерзким. Вы, должно быть, уже заметили, что говорить я умею и сама — зато чертовски не умею слушать; потому и люблю таких равнодушно-молчаливых — вроде вас.

Знаете, когда он первый раз проводил меня до дома и встал на крыльцо, чтобы чмокнуть в щёку — я ощущала на сердце умиленную щекотку; когда он спустя месяц взгромоздился на эту чёртову ступеньку, чтобы обслюнявить мои губы жарко и влюблённо — сдерживала тошноту. Он сжимал мои плечи крепко — даром что низкий, — заставляя порой неуверенно покачиваться на каблуках; мои каблуки ему не нравились; я злилась. Я же хотела быть хрупкой и уязвимой, хотела, чтобы он меня защищал; чёрт возьми, неужели это было так непонятно?..

Вот вы же например — понимаете; я верю, что вы понимаете. Нет, молчите, прошу.

Он ничего не понимал; не умел — или не хотел? — защищать меня вот такую; я злилась, и становилось даже неловко за щекотку на сердце во время первых наших встреч. Зато он звонил каждый вечер и говорил, говорил, говорил о какой-то ерунде — так много, долго и увлечённо, что я испытывала какую-то недоуменную гордость; не понимала, почему и зачем кто-то может так со мной говорить — но это, знаете, было... приятно.

Не важно. До сих пор не понимаю — как вообще это всё началось, почему не закончилось сразу же; я медлила, чего-то ждала — не знаю, чего; не хочу знать.

Я не стала его ошарашивать — заранее сказала, нам надо поговорить; по глазам видела, что он и так обо всём догадался — но всё равно говорила долго и нудно. Признаться, не так уж часто мне выпадала возможность разбить чьё-нибудь сердце. И я будто наслаждалась в тот момент своими угрызениями совести, а он смотрел на меня снизу вверх — это было самым унизительным, пожалуй; и я решила, что из-за мужчины ниже меня мне никогда больше не станет... щекотно — ни на секунду; не позволю; слишком плохо это всё кончается.

Быть может, потому я и верю так отчаянно, что вы высокий — кажется, я уже к вам что-то чувствую; будто пёрышком тихонько ведут по коже, и всё замирает изнутри в странном трепете — вот что я ощущаю под мерное стрекотание клавиш, когда пишу вам эти строки. Но не будем об этом, не важно; я говорила о том, что он смотрел на меня снизу вверх — и принял всё так, как и должен был принять. Когда мы побрели обратно, к метро, я споткнулась на каблуках, едва не упав; он попытался взять меня под руку — я увернулась. Нет, ну вы представляете — он, весь такой низкий и говорливый — под руку со мной, высоченной дурой на каблуках; странной бы мы парочкой смотрелись со стороны, верно?..

И знаете, Андрей, больше трёх лет прошло с того злополучного дня; с тех пор мы с ним не встречались ни разу, даже не говорили толком. На фото в интернете я видела, что он нашёл себе девочку, невысокую, красивую; такие, знаете ли, умеют слушать терпеливо-терпеливо, едва ли не раскрыв рот — не то что я. А неделю назад узнала, что он погиб недавно — упал в метро на рельсы; говорят, просто поскользнулся, несчастный случай.

Страшновато, конечно — но что поделать, и не такое случается; и я... чёрт возьми, Андрей, скажите — это нормально, что я ничего, совсем ничего не чувствую?..

Впрочем, нет.

Не отвечайте.

Мне очень нравится, как вы молчите.

_________________________________________

23.11.2013.