Тоннель через лес

Компания сколотилась быстро. И всего-то набралось четыре человека: Елизавета Ильинична, её брат Сергей и сестра с мужем. Семейный выезд на природу... Да ещё с некоторым сентиментально-ностальгическим оттенком. Когда-то – неужели уже больше сорока лет назад? – их семья снимала в этих местах дачу на лето, вот и захотелось кое-что   вспомнить. Елизавете тогда едва исполнилось девятнадцать, брату было на два года меньше, а сестра и вовсе училась в начальной школе. Наверняка мало что сохранилось в деревне, жизнь с тех пор стала совершенно иной. А природа? Места отличались редкой красотой. Около деревни – берёзовый лес, потому её и назвали Берёзки. А дальше лес густел и темнел, превращался в смешанный и казался бесконечным, местами дремучим...
- До сторожки дойдём, - планировал поход брат. – Она наверняка цела. Самое красивое место в этой округе. Там расставим палатки и переночуем.
- Но сначала заглянем в Берёзки, - попросила Елизавета.
- Ну а как же? Их обойти невозможно. – И он лукаво улыбнулся.
...Они доехали до своей прежней станции и остановились на краю лесочка. Дорога, теперь асфальтированная, главная тут улица, ровно обрезала его.
В деревне было тихо и сонно. Людей почти не видно. Лишь кое-кто возился на огородах, добирая последний урожай или уже готовясь к зиме. Золотые сентябрьские листочки, ещё не слишком обильные, кое-где укрыли землю, и она стала похожа на симпатичное тёмное платье в жёлтый горошек.
Их прежний дом стоял на месте, но постарел. Кое-где виднелись следы обновления: покрашены наличники окошек, подправлены ступеньки крыльца, навешена новая дверь. Возле заборчика, соседствовавшего с территорией москвичей, снимавших здесь дачу в те годы, лежала стопка некрупно наколотых дровишек, и Лизе показалось, что вот сейчас она спустится с крыльца во дворик и начнёт разводить самовар, а потом они устроят большое чаепитие. Когда-то последний дом справа, самый красивый и важный в деревне, теперь вовсе не был крайним, за ним виднелись новомодные коттеджи, каждый о трёх этажах, проводники в сегодняшний мир.
Елизавета смотрела на деревенские дома, сады, огороды и всюду ощущала  прежнюю жизнь. Для неё она застряла тут в каждом домике и дереве, в любом огороде, в общем колодце, стоявшем прямо посередине. Когда деревня только начинала своё существование, его построили первым, именно для всех, а уж потом каждый хозяин выкопал свой колодец на личном участке. А этот решили сохранить – на всякий случай, да и пусть любой приезжий напьётся здешней ледяной воды. Ведро на цепочке оставили, к ней же кружку металлическую прикрепили. Вспомнилось, как давным-давно, когда они в первый раз приехали в эту деревню, чтобы снять на лето пару комнат и терраску, прежде всего испили здешней водички и по ней поняли: место чудесное.
- ...Как будто вернулись в прошлое, - сказал брат.
- Да, точно... – кивнула она в ответ.
Лесок остался прежним. Разве они не вчера снимали здесь дачу? Теперь любой, кому рассказали бы о тех дачах, посмеялся бы: часть простой деревенской хибары. И жили они там почти так же, как сами деревенские жители, в трудах и заботах. Пешком ходили за продуктами в посёлок, отстоявший на три километра, автобус туда не ездил, всё таскали на горбу. Вернувшись домой и скинув сумки, тяжело усаживались на хозяйскую лавку во дворике, чтобы перевести дух, и только потом заносили всё в избу. Мама иногда вздыхала: «Эта жизнь почти ничем не отличается от прежней в российской деревне! Вот только огород мы не возделываем да скотину не завели». Но, сказав это, тут же умолкала: всё-таки прежняя жизнь в ее детстве была куда тяжелее. Разжигала керосинки, начинала  готовить. И опять вспоминала, уже другое: «В войну, если бы мы раздобыли столько продуктов, были бы очень счастливы и ели бы их долго-долго». Если день выдался жарким, все тут же убегали купаться на реку.
Лиза приезжала на дачу только на выходные. Учебный год в институте уже закончился, но она работала в министерстве и имела, как все тогда, лишь один выходной, воскресенье, потому каждая поездка на дачу была и праздником, и почти каторгой. В субботу людей в электричку набивалось столько, что за полтора часа езды не присядешь, всю дорогу ехала стоя. Когда добиралась до своих, обычно уже к вечеру, невозможно было поверить, что пытка дорогой закончилась. А воскресенье казалось бесконечно коротким. Смаковали каждый его час. Потом она так же тяжело возвращалась в город. Берёзки не были конечной станцией, поезд приходил уже набитым. И всё же как-то удавалось втиснуться в вагон, а если повезёт, то и сесть. Тогда можно было хоть чуточку... отдохнуть после бурного выходного дня: немножко соснуть или просто тихо посидеть, любуясь роскошным пейзажем за окном.
Лесок от станции до деревни остался очень чистеньким и прозрачным. Там не было ни одного хвойного дерева, насквозь лиственный, почти весь берёзовый. Бывало, пока идёшь по нему, слышишь его нежный перезвон, напоминавший много-много ласковых детских голосков, будто на деревьях росли вовсе не листочки, а маленькие колокольчики. Лиза вообще-то была изрядной трусихой и никогда не ходила в лес одна. Но этого лесочка она не боялась, шла по нему неторопливо, даже если приехала к своим уже ночью. Жадно вдыхала берёзовую терпкость и цветочные ароматы. Лесной ковёр под ногами каждую неделю менял свой облик. Ещё шесть-семь дней назад тут солнечно золотились одуванчики, а в следующий раз они превратились в пуховые воздушные шарики, и если сорвёшь один-другой, а тем более сдунешь круглый капюшончик, то мелкие серые самолётики резво разлетались вокруг. А ещё через неделю лес встречал её скромниками-ландышами, прятавшими свои головки в высоких листьях, которые, как настоящие родители, хотели непременно уберечь их от варваров, идущих от станции, и не позволить тем оборвать эту юную прелесть или наступить на цветы.
Сейчас осень, очень далёкая от прежних времён молодости, настойчиво вступала в свои права. Кончался сентябрь, вся листва в лесочке пожелтела, так что давние воспоминания казались сказочно нереальными. Лиза стояла на краю леса, вглядывалась и вслушивалась сразу во все звуки, которыми полнилась тут жизнь. Вот уже издали прогудел их поезд, и она мысленно послала ему привет. Вот вспорхнула стая ворон – что они делали в лесу в этот час? Примеривались к не столь уже далёкой зиме? Или просто сели отдохнуть от своих трудов праведных и обсудить ближайшие планы? А вот налетел ветерок, встряхнул листву на деревьях, походя содрал листья с самых нестойких и, довольный своей озорной выходкой, понёсся дальше.
В самой деревне было тихо: видимо, сохранился извечный обычай рано укладываться спать. Откуда-то слегка доносился столь знакомый городскому жителю звук работающего телевизора. Немудрено, что теперь в деревне есть телевизоры. Здесь – наверняка в каждом доме, а то и по два, чтобы члены семьи могли одновременно смотреть разные передачи, кому что интересно. Да и компьютеры здесь уже не гости.
Три новомодных кирпичных коттеджа на краю деревни смотрелись тут чужестранцами. Теперь, куда ни приедешь, везде такие, они давно вытеснили даже мощные крепкие срубы и прежние кирпичные дома. Лизе приятно было видеть, что деревня Берёзки почти сохранила свой былой облик, а это значило – здесь жив и дух прежней жизни.
Дом, в котором они снимали дачу, был как раз напротив того места в лесочке, где они сейчас остановились. Покосился, но чувствовалось, что хозяева время от времени «подштопывают» его и латают дыры, чтобы он ещё подержался. Видимо, не было средств сломать дом и выстроить новый. Интересно, кто теперь хозяева – не прежние старики, это понятно, они давно умерли; тогда – их дети? Или даже внуки? Наверняка живут в городе, а избу, как многие сейчас, не продают,  используют для собственного  летнего отдыха. Огород, прежде отменный, сейчас казался захиревшим. Впрочем, землю уже изрядно засыпало сентябрьской золотой листвой, и вполне возможно, что она плотным одеялом укрыла как раз хороший огород.
А вот площадка перед крыльцом так и осталась голой, как в те далёкие времена. Помнилось, как они часто ставили здесь свой огромный самовар, растапливали его шишками, потому что никаких дровишек у них не было, хозяйка, если шла мимо, обязательно поучала, как укладывать шишки, как разжигать самовар лучинками и  раздувать огонь, чтобы не погас, а занялся и обязательно вскипятил воду. Это было у них в семье настоящее священнодействие. Под шум самовара и хозяйские дела – Лиза или кто-то другой накрывали деревянный столик тут же во дворе – родители вспоминали, каким чудом были деревенские самовары в далёкие годы их молодости.
Когда, наконец, самовар закипал и вся семья принималась за долгое чаепитие, люди, шедшие по деревне, заглядывали в их двор, дивились возрасту и размеру самовара, говорили, что и самим надо где-то раздобыть самоварчик, чтобы уж их деревенское житие было совсем полноценным.
Иногда кто-нибудь открывал калитку и входил. Обычно – чтобы что-то сказать, спросить, попросить. Если это были хорошие знакомые, Лизины родные обязательно приглашали их на чай. Вообще население этой деревни чётко делилось на три категории: местные деревенские жители, городские люди, снимавшие тут дачи, и ещё группа городских людей, купивших здесь дом или построивших его. Лизина семья жила своим мирком. Впрочем, у них появилось достаточно хороших знакомых в деревне.
Дело в том, что ребята здесь не очень делились на группы и тем более классы. Местные легко контактировали с дачниками, и те рады были дружбе с деревенскими. На луговине у реки все вместе постоянно играли: в футбол или волейбол, в карты. Болтали о делах, представлявших общий интерес для всех.
Лиза выходила гулять реже других, хотя её часто звали на реку. Просто у неё было так много обязанностей по дому, что и мама не разрешала отлучаться надолго, и сама она не пошла бы, понимая, что никто не сделает её дел. И всё же она, конечно, и на реку ходила, и купалась вдоволь. И даже какой-то деревенский мальчишка пытался ухаживать за ней; если она шла на реку одна (а это был целый километр, пусть по хорошей открытой дороге), парень иногда нагонял её, дёргал за косу и говорил: «Ну приходи вечером на реку, ладно? Все придут, здорово будет». Никаких словечек вроде: «клёво», «кайф», «круто», «прикольно» в те времена не знали, но, очевидно, вечерами на луговине шла настоящая молодёжная «хай лайф», с танцами, песнями, разговорами. Неплохое общение! Дачники и приезжие охотно участвовали в нём.
Лиза вечерами никуда не ходила. Только днём, и то – чаще с братом и сестрой, а бывало, что и с родителями.
Самым примечательным в деревне казался крайний дом. Все точно знали, что эти люди живут в Москве, отец военный, в те времена очень уважаемая профессия. Что они богаты, старый дом сломали и построили новый, а участок отцу выдали на работе: прежние хозяева давно бросили его и в деревне не появлялись.
Их дом хорошел на глазах. Никто не мог пройти мимо него спокойно и равнодушно. Обязательно замедляли шаг – чтобы немного поглазеть. Работал тут лишь один местный мужичок. А главное – много делали сами хозяева. Мужу было лет пятьдесят, суровый на вид человек, всегда, даже в жаркую погоду, в высоких резиновых сапогах, в куртке и свитере, в неизменном фартуке и белой, пропитанной пылью кепке. Он вечно возился на участке, что-то делал, ходил с молотком. Надо сказать, что вид у него был довольно грозный, не обратишься с вопросом: схватит за шиворот и выставит вон, а то и пройдётся дубиной по рёбрам незваного гостя. Кем он был «в миру», в городе? Его сурово-простоватый облик говорил о том, что, как это называлось в старину, он был из мужиков, а вовсе не из знати или интеллигенции. Но теперь, когда советская власть разменяла пятый десяток своего существования, какие уж там классы и предпочтения! Всё давным-давно смешалось. Однако... сердце расставляло свои акценты, уточняя, кто есть кто на самом деле или кто кем был раньше. Хозяина никогда не видели в военной форме, но считали, что он военный.
Его жена (Лиза не знала имени ни того, ни другого), миловидная женщина лет сорока пяти, тоже всегда одетая так, будто сейчас примется за работу в саду или огороде, казалась приветливее мужа, но, как и он, особой разговорчивостью не отличалась. Впрочем, может быть, всё это относилось только к Лизиной семье, а на самом деле с теми, кто был им ближе, они и общались куда приветливее? Если, проходя мимо, поздороваешься с хозяйкой, она ответит, а супруг – вовсе нет: отвернётся, будто не видит и не слышит тебя. Ну и ладно, думала Лиза, идя мимо, кто ты для меня? Да никто.
Хозяйка тоже много трудилась. Её нередко можно было видеть на участке: мыла овощи, чистила картошку, готовила обед. Или перебирала ягоды. Вокруг дома нередко разливался душистый аромат варящихся варений. Конечно, из своих ягод, что и значительно дешевле, и лучше. Никаких нитратов ещё не применяли, во всяком случае – так массово, как теперь. Эти хозяева закатывали много банок варений, солений, домашних консервов – чтобы хватило на весь год, до следующего лета. Дом всегда благоухал вкусными запахами. Газа в деревне не было, даже баллончики ещё попадались крайне редко; готовили на керосинках и примусах. Но у них, возможно, стояла электрическая плитка, товар по тем временам драгоценный.
Дом отличался новизной и красотой. Его покрасили в сочный серо-голубой цвет, а терраску – в светло-голубой, этой же краской покрасили наличники, кое-где нарисовав или вырезав по дереву желтые цветочки. Совсем как те, что росли в лесу, примыкавшему к деревне. Дачу выстроили большую, комнат на пять. В холодные дни  труба всегда дымила, и можно было представить себе, что у хозяев шикарная, хорошо отапливавшая дом печь. Тоже колоссальное преимущество в деревне! Хозяйка Лизиной дачи топить печку не разрешала, потому что дачники тогда её «тратили» бы, как она выражалась, да и дров у них не было, а дать им вязанку, хотя бы одну на всё лето, или продать... Нет. В холодные дни они мёрзли, жили, не снимая свитеров и курток, ворчали, но ничего сделать не могли, их права были ненамного больше заячьих.
Самым важным и красивым в хозяйстве дома на краю был роскошный сад, где к концу лета примерно двадцать яблонь клонились к земле от тяжести крупных плодов, где огромные синие сливы росли на каждом деревце в таком количестве, что с любого можно было набрать пару вёдер. И груши росли, облагораживая округу своей экзотической красотой. И помидоры алели под прозрачной плёнкой теплицы. Огурцы, кабачки, морковка, свёкла... Лук, чеснок, картошка... Этот райский сад-огород, кажется, мог бы прокормить не только всю семью, но и воинскую часть, где служил хозяин дома.
Бесподобным, как ни у кого во всей деревне, был тут цветник. Какие  росли жасмины, какой аромат разливали они на всю округу! Какие розы поднимались на высоких стеблях! Заморские? Возможно, когда-то давно – да, но теперь они стали своими. Розы горделиво смотрели вокруг, а если кто-то проходил мимо, они распрямлялись и становились похожими на дворянских барышень Х1Х века. Георгины, всех цветов, от тёмно-бордового до нежно-сиреневого, клонились тяжёлыми головками вниз, но никогда не обрывались. Флоксы, тоже всех цветов и оттенков, взволнованно трепетали на ветру, передавая своим шелестом десятки самых разных чувств. О чём они рассказывали прохожим? Лизе всегда казалось – о чём-то слегка тревожном и не совсем лестном для хозяев, будто те обижали их, и теперь в своих «разговорах» они делились впечатлениями.
Лиза не сомневалась, что сад в основном возделывает хозяйка, но оказалось, что как раз нет, цветник – детище хозяина. Странно: он такой всегда грозный, с молотком,  топориком или иным огородным инвентарем в руках, напоминал чуть ли не палача, готового немедленно приступить к своим рабочим обязанностям, и вдруг – цветовод. Тем не менее, сама не раз видела, как он кропотливо, аккуратно, осторожно возится с каким-нибудь кустиком в саду, как взрыхляет вокруг него почву, красиво и капитально поливает, а закончив с этим цветком, на минуту встанет, распрямится, посмотрит на него, чуть ли не как на родное детище, и снова присядет, возьмётся за следующий кустик.
Конечно, в те годы, как и всегда в России, по всем садам шарили чужие пацаны, воровали яблоки, сливы, овощи. И в деревне Берёзки такое случалось постоянно. Но в сад крайнего дома никто и никогда не забирался. Почему? Всегда ли хозяин был на месте? Вряд ли, потому что он нередко уезжал в город, по всей видимости, на работу в свою воинскую часть. Более того, судя по его грозному виду, работником был серьёзным. На даче нередко оставались только жена и младший сын, школьник лет восьми-девяти. И всё-таки чужаки в сад не лезли. Боялись, что хозяйка увидит, потом доложит мужу, а уж он-то на краю земли найдёт мерзавцев и поколотит.
В этой семье было два сына: младший, школяр, и старший, видимо, уже студент. Как звали младшего, Лиза понятия не имела. А у старшего было много приятелей в деревне – среди дачников и местных, и все они называли его Кирюхой. Бывало, идут мимо дома, увидят его на участке и обязательно крикнут: «Кирюх, привет!» Он откликнется, поздоровается. Они считали его свойским парнем. Хотя своим он им не был. Со стороны Лизе казалось, что Кирилл избалованный маменькин и папенькин сынок, гордый, самоуверенный. Внешне был очень интересным: высокий, плечистый, с приятной статью и красивым лицом. Если ей случалось пройти мимо него, она отворачивалась и ускоряла шаг. Ужасно стеснялась его. Почему? Знакомы они не были. Иди себе мимо, и ладно! Но спокойно идти мимо не получалось. Хорошо, что он этого не видел.
Кирилл редко приезжал на дачу, а уж если появлялся на своём участке, то в отличие от родителей всегда бездельничал. Даже младшего мать с отцом привлекали к делам: он вечно собирал почти отсутствующий мусор на участке, что-то подносил, если велели, что-то уносил. Работал. Для своего юного возраста – отнюдь не мало. А старший никогда и ничего здесь не делал. Лиза думала: родители жалеют и щадят его. Видимо, недавно сдал сессию, устал, ему необходимо отдохнуть на каникулах.
Эту семью в деревне явно уважали. Да и как иначе! Мало того, что такой домино отгрохали и райский сад-огород развели - значит, людьми были богатыми, - ещё и физическим трудом не гнушались, наоборот, всё делали сами. Да и внешне неплохо смотрелись. Хозяйка, несмотря на вечную садовую робу, а то и плащ с фартуком и галоши без туфель, прямо на носки, если день выдался сырым, на голове неизменный простой платок, была женщиной красивой, и это видел каждый, кто хоть однажды прошёл мимо их дома и заметил её. Муж, всегда суровый и строгий, отличался грозной мужественностью, что для мужчины, наверное, самое важное. Младший мальчишка напоминал куклу-мальчика из магазина детских игрушек. Старший же был настоящим красавцем.
Но главным Лизе всё же казалось другое: этих людей, совершенно однозначно, в деревне побаивались. Отца семейства, конечно, чем-то он всех отпугивал. Она слышала, что только на даче он возится с землёй, ходит в фартуке и особом огородном халате, в замызганной кепочке, а на самом деле  – полковник.
Младший мальчишка, Лиза сама не раз это слышала, проходя мимо, нередко просил мать отпустить его погулять с ребятами. Но она не разрешала. Никто и никогда не видел его играющим вместе с деревенской детворой. Почему не пускали? Ему же скучно жилось при маменьке и папеньке, без общества сверстников. Наверняка мечтал, чтобы лето поскорее кончилось и можно было вернуться в школу. Скорее всего, родители не хотели, чтобы он полностью смешивался с деревенской ребятнёй. Даже дачники, по всей видимости, казались им недостойными их семейства. Другой причины Лиза не знала и придумать не могла. Старший сын Кирилл... До поры до времени Лиза лишь несколько раз видела его на участке. И очень удивилась бы, если бы он вдруг вышел из калитки на дорогу, окликнул её, заговорил... Она ощущала это семейство и его тоже как необыкновенно далёких людей.
Но как-то раз она ехала утром в понедельник с дачи в Москву. Немножко позднее, чем обычно: разрешили прийти на работу к обеду. Выбрала подходящий поезд и, попрощавшись со своими до следующей субботы, отправилась домой.
Народу в вагоне собралось не очень много, свободных мест хватало. Сесть бы, открыть книжку и почитать. В поезде (да и в московском транспорте) она всегда читала. Но была у неё одна тайна, связанная с электричками. Если бы рассказала о ней дома, её бы сильно отругали. Тайна заключалась в том, что она очень любила ездить в тамбуре. Двери поездов тогда не закрывались автоматически, самым простым способом, просто рукой, как двери дома. Но ей нравилось стоять именно в открытых дверях, опершись об одну из них спиной, непременно  по ходу движения поезда, чтобы ветер дул в лицо.
В эти минуты она, наверное, бывала очень симпатичной: глаза, полные восторга  перед жизнью, волосы – распустившаяся на ветру коса, весь одухотворенный облик делали её похожей на очарованную странницу.
 Конечно, она держалась, но такая манера ездить была страшно опасной. Ведь поезд мог резко затормозить. Или встретилась бы по ходу ветка дерева, сильно хлестнула её. Кто-то мог подтолкнуть, и она полетела бы под колёса... Странно, но она ничего подобного никогда не боялась и ни за какие коврижки не отказалась бы от неслыханного удовольствия ездить именно так. Поезд несётся на полной скорости, и ей навстречу летят деревья, облака, телеграфные столбы. Леса, перелески, луга и полянки. И бесконечные цветы. Они словно специально выходили к её поезду – поприветствовать, улыбнуться ей, пообещать что-то очень хорошее. А потом вдруг земля пустела, и тогда её поезд мчался навстречу небу, к высшей жизни. К тому миру, где сбываются самые лучшие и далёкие мечты. В такие минуты она очень остро ощущала своё общение с космосом – наверное, оттого ей было так хорошо. И отсюда же шла уверенность, что ничего с ней не случится. Что её просто-напросто хранит Бог. Этого слова они, покорно-туповатые атеисты своего времени, никогда не произносили вслух, а если становилось известно, что кто-то верит в Бога и ходит в церковь, над ними смеялись, могли такого человека и наказать. Но одно дело – воспитание и крепко вдолбленные взгляды, и совсем другое – глубинное, дремучее, подсознательное ощущение Бога. Оно и тогда у многих было значительным, просто люди об этом не говорили. На-гора выдавали что-нибудь вроде: «Я чувствую...», «В глубине души мне кажется...»
Вот и Лиза в глубине души ощущала, что ей ничто не угрожает и дикая манера езды лишь даст ей большое удовольствие, приблизит к мечте. Нередко весь путь до Москвы она стояла в открытых дверях электрички. Иногда, если зарядит дождь, могла пройти в вагон, сесть, открыть книгу, лежавшую в сумке наготове, и углубиться в чтение.
В тот понедельник она привычно встала в открытых дверях вагона, и поезд тронулся. В руках у неё была сумка с книгами. Больше всего она любила читать классику, русскую и иностранную в одинаковой мере. Так что в сумке мог лежать наготове толстый том Драйзера или Джека Лондона, Кронина или Тургенева, Гончарова или Голсуорси, Роллана или Бальзака.
Поезд быстро набрал скорость, и Лиза, привычно держась за открытую дверь спиной, предалась своему любимому занятию вдыхать резкий ветер и о чём-то мечтать. В тамбуре никого не было, так что никто не мог нарушить её уединение.
Неожиданно прямо перед ней, у другой стороны той же открытой двери возник высокий мужчина. Она очень удивилась и от неожиданности чуть покачнулась. Но мужчина быстро-быстро протянул к ней руку и ухватил за локоть. Она ещё больше  удивилась и почти недовольно сказала:
- Спасибо, спасибо. Это совершенно не нужно, я не упаду.
- Хорошо, что вы так уверены, но всякое бывает, - возразил он.
И тут она узнала его: дачный сосед Кирилл. 
- Здравствуйте, - сказал он, улыбаясь так приветливо, что она снова растерялась.
- Здравствуйте, - ответила, явно смутившись.
- Вы всегда так ездите? – поинтересовался он.
- Если нет дождя, если не очень холодно и никто не мешает.
Секунду-другую помолчали. Лиза без труда догадалась, что Кириллу так ехать неудобно, потому что ветер дул ему в затылок. Ну и ладно, пусть уходит в вагон! А она останется на своём месте.
- Вы на работу едете? – спросил он, помолчав.
- Да, конечно. Сегодня же понедельник.
- А я в институт.
- Но почему? – искренне удивилась она. – Уже июль, занятия везде закончились.
- Так у нас практика, - понуро сказал он. – Конечно, хотелось бы остаться на даче. Но за прогул практики нас наказывают куда строже, чем за пропуск лекций и семинаров.
И снова помолчали. Лиза понимала, что должна высказать вслух какое-то сочувствие, но не ощущала его в себе, потому замолчала. Встреча эта была ей не очень нужна, она не возразила бы, если бы неожиданный попутчик перебрался в вагон.
И тут что-то случилось с поездом, он резковато притормозил ход. От неожиданности Лиза впилась спиной в ребро открытой двери. На секунду стало страшно.
- Так недолго вылететь вон, - сказал Кирилл несколько раздражённо.
- Но ведь не вылетела, - возразила она, хотя, наверное, это прозвучало глуповато.
- Знаете, что? – предложил он. – Давайте я встану рядом с вами, а не напротив, и буду вас на всякий случай поддерживать. Даже вот что: давайте с краю встану всё-таки я, а вы отступите на шажок вглубь тамбура.
- Ну уж нет! – настырно возразила она. – Буду стоять тут.
- Понятно... – усмехнулся Кирилл. – Не хотите лишать себя столь острого удовольствия, да?
- Конечно!
- Тогда я встану рядом и на всякий случай возьму вас под руку. Не возражаете? Небольшая мера предосторожности.
Она пожала плечами: мол, хочешь – вставай, держи под руку, а мне это всё равно. Но, едва ощутив его руку под своей, немного выше локтя, она вдруг почувствовала... почти радость. Сама не поняла, отчего. Просто слишком незнакомым и, как оказалось, приятным было это чувство: ей помогают, её поддерживают...
- А сумка у вас тяжёлая? – продолжал Кирилл.
- Да нет, там несколько книг.
- Дайте-ка я попробую на вес.
Он взял сумку и почти присвистнул от удивления.
- Ничего себе! И зачем вам столько книг? Неужели читаете все сразу?
- По очереди, - хмуро ответила она: не хотелось, чтобы он лез ей в душу.
Электричка снова набрала скорость и резво неслась вперёд. Теперь свежейший ветер одинаково дул им в лица. Хотелось прикрыть глаза, даже расслабиться, испытать всю полноту удовольствия, но вот это было бы опасно: какие прикрытые глаза в распахнутых дверях электрички?
- Мы ещё не познакомились, - сказал Кирилл, чуть сильнее сжимая её руку. – Впрочем, я знаю, как вас зовут, вы же снимаете дачу через три дома от нас.
- И я знаю, как вас зовут. Кирилл.
- Прекрасно! – ухмыльнулся он. – Совершенно не понимаю, почему мы никогда не поговорили в Берёзках.
- Да... некогда, наверное. Приезжаю на один день, дел дома полно.
- Но уж теперь, в следующее воскресенье, я обязательно вытащу вас погулять, - сказал он. – Знаете, у реки, например, так красиво... А где вы сейчас работаете?
- В министерстве сельского хозяйства.
- Да? Вот не ожидал! Вы не кажетесь сельским человеком.
- Но в министерстве же не надо разделывать грядки, - горделиво брякнула она.
- Да, да, конечно. Но я, честно говоря, всё-таки думал, что вы учитесь. Несколько раз видел: вы всегда с книгами. Вот и сейчас в сумке два или три тома.
- И в институте учусь, - охотно уточнила Лиза, - на вечернем отделении. Буду филологом. Перешла на второй курс.
- Правда? А я в Бауманском, закончил четвёртый курс. Надо же, какие у нас с вами разные профили.
- Ну и что? – почему-то цапнула она.
- Да нет, ничего. Просто... в деревне я всё время пытался понять, кто вы, - сообщил он. – И что же, вам нравится институт?
- Очень. Я бы с удовольствием перешла на дневное отделение, но надо работать, помогать родителям.
- Но у вас на книги времени хватает! Наверное, читаете всегда?
- Стараюсь... –  смутилась она: в тоне Кирилла явно чувствовался комплимент.
- И о чём же вы читаете?
- Ну как – о чём? Это же классика. О жизни читаю. А там – всё: события, любовь, разлуки, смерть, войны... Разное!
- Молодец! – сказал он, чуть присвистнув. – А я... Мне читать неохота. Или некогда. Сам не знаю. Да и дома это не поощряется. Папаша сразу сказал бы: «Нечего бездельничать, займись чем-то серьёзным».
- Будто чтение – не серьёзное дело...
- Ну... кто как считает. Мой отец и сам книг в руки не берёт, только те, что нужны по работе, и наше чтение не поощряет. А уж если увидит, что мама села почитать, вообще разораться может.
Неожиданно в лицо брызнул дождь. За разговором они не заметили, что навстречу поезду мчатся тёмные тучи. Сразу стало прохладно и неприветливо.
- Пройдём в вагон? – предложил Кирилл.
Прошли. Там ещё оставались сидячие места, но вразнобой, по одному. Кирилл просмотрел вагон насквозь и увидел в другом конце два места рядом. Их они и заняли.
К тому моменту они уже проехали большую часть пути, за разговором время пронеслось быстро. Кирилл рассказывал о своей студенческой группе, о каких-то хохмах. Лиза слушала, смеялась. Он расспрашивал её о работе, об институте, и она охотно рассказывала, но лишь то, что, на её взгляд, могло показаться ему любопытным. Когда за окном показался московский перрон, дождь уже прекратился.
У самого входа в метро Кирилл сказал:
- Ну, ладно, прощаемся. Ты когда приедешь на дачу? В субботу? Или в воскресенье? И на сколько дней?
Так много вопросов сразу... Но у неё был только один: как это он сумел так быстро перейти на «ты»? Впрочем, нормально, они же сверстники. И вообще знакомы гораздо больше, чем в течение полутора часов дороги...
- Точно не знаю, но думаю, что в субботу, - сказала она. – А ты? Приедешь?
Собственный вопрос очень смутил её. Приедет, не приедет... Как-то неловко получилось... Ещё подумает, что она... что ей...
- Приеду, обязательно! – твёрдо заверил он, не замечая её смущения.
Она была почти рада, когда они расстались и поехали каждый своим путём. В голове уже крутились мысли о работе – опоздает больше, чем разрешили, но что поделаешь, поезда в Берёзках ходят не каждый час, иногда через два или три. Ладно, как-нибудь обойдётся, в другой раз отработает.
Она снова приехала в Берёзки в субботу, совсем не так поздно, как собиралась. Сошла с поезда и потащилась с сумками через лес. Иногда возили продукты из Москвы, в деревне магазина не было. Хорошо, что от станции идти всего десять минут, через кружевной берёзовый лесок. Едва она отошла от путей, как услышала за спиной:
- А вот и я! Выходит, мы с тобой ехали одним поездом?
Она обрадовалась. Кирилл тут же схватил обе её сумки, и они пошли к деревне. Вечер благоухал. Хотелось остановиться и подышать необыкновенной свежестью. После целой недели в Москве Берёзки показались раем.
- Выйдешь сегодня погулять? – спросил Кирилл.
- Не знаю. Я же давно всех не видела, вряд ли меня отпустят.
- А ты попробуй, ладно?
Ответить она не успела, подошли к деревне. Лизин дом был прямо напротив того места, где они вышли на дорогу. Кирилл наскоро попрощался, почти не выйдя из укрытия деревьев, отдал сумки и зашагал прочь метровыми шагами.
 Но уже через полтора-два часа Лиза увидела его снова. Он прохаживался между деревьями, именно там, где недавно «сдал» ей сумки. Спустя еще минут пять она услышала свист, в сторону их дома. Вышла на терраску. Кирилл явно вызывал её. Конечно, хотелось пойти погулять, однако не решилась: ведь только приехала.
Они встретились утром. За свой единственный выходной Лизе, конечно, хотелось всласть накупаться, и в погожие дни она ходила на реку раза по три.
А тем утром она ещё не дошла до реки, как почувствовала: кто-то догоняет её. Не оглядываясь, поняла: он. Действительно так и было. К реке они подходили вместе. Сразу разговорились. О погоде; о том, что все берёзовские ребята, и местные, и дачники, уже купаются или гоняют в футбол на луговине.
Плавали они вместе. Он, конечно, делал это несравненно лучше, но и Лиза старалась не ударить лицом в грязь.
Именно с того утра их отношения стали укрепляться. Теперь, стоило ей просто выйти во дворик – развести самовар или помыть посуду, - как она тут же видела Кирилла. В основном на том же месте в лесочке, будто он там устроил себе наблюдательный пункт и теперь постоянно подкарауливал её. Вскоре она перестала ездить в Москву, взяв на работе отпуск. И у Кирилла закончилась практика, пришли каникулы.
Завидев Лизу, Кирилл не спешил выйти из леса, лишь лёгким свистом подавал ей знак: мол, я тут. Но как выйти у всех на виду, пойти с ним куда-то? Она улыбалась ему с крыльца, зная, что он видит её сквозь листву. Для него это был сигнал: она выйдет, как только сможет. Когда они встречались, то в основном говорили о книгах, которые она читала, или о деревенской публике. Довольно быстро у них возник какой-то свой мирок, только их общий, и всё яснее становилось, что они оба очень нравятся друг другу. Правда, ей иногда бывало грустно: понимала, что такой красивый парень нравится всем, у него вполне может появиться другая девушка. Если бы могла кому-то рассказать о причине своей грусти, то сказала бы, что не верит в это счастье, Кирилл обязательно уйдёт от неё.
Конечно, свою роль играл и тот грустный личный опыт, который у неё уже был: её первая школьная любовь; она не перешла известных границ, но оттого, наверное, была ещё сильнее. Теперь её парень служил в армии, уже третий год, писем ей не писал, и она давно поняла, что он о ней забыл. Не хотелось повторения подобного...
А однажды...
Помыв во дворике посуду, закончив уборку, Лиза уже хотела уйти в дом, но  увидела Кирилла в лесочке. Он странно размахивал руками, совершенно явно давая понять, что просит её выйти. Дома  все легли поспать после обеда, и она открыла калитку, прошла в лесок. Кирилл, похоже, с трудом дождался её, горячо обнял и принялся бурно целовать – в губы, в щёки, гладить волосы, жадно поглаживать бёдра. Вокруг никого не было, только ажурные берёзы ласково шумели листвой, будто решили одобрить и поддержать то, что происходило рядом.
- Ты... ты хотел мне что-то сказать? – спросила Лиза, на секунду высвобождаясь из объятий Кирилла.
- Да! Да! Да! – почти закричал он, снова схватив её чуть ли не в охапку и страстно целуя. – Ты... Неужели ты не видишь, что я не могу без тебя? Миленькая моя, любимая, самая лучшая девушка на свете... Ты только ничего не бойся, я никогда не обижу тебя.
Было бы большим враньём сказать, что ей это не нравилось. Нравилось, очень. Только бы он не отпускал её... Только бы целовал ещё и ещё... Гладил по волосам, что-то говорил... Неожиданно он встал на колени и поцеловал краешек её дачного сарафанчика, в котором она только что мыла посуду... Невероятно!
- Ты... понимаешь? – шептал он. – Я... ты... Понимаешь?
Она усиленно кивала головой: как же не понять?
 - Так когда же? – нетерпеливо спросил он. – Пойдём вечером погуляем, а?
- Куда? – слегка испугалась она.
- Да какая разница? Куда-нибудь в лес. Ты и я. Всё. Мы вдвоём. Нам никто не нужен! Господи, если бы ты знала, как ты мне нравишься! Я  о тебе думаю всё время!
И тут она услышала мамин голос. Наверное, увидев, что её нет дома, а вымытая посуда так и осталась на столике во дворе, она не поняла, куда девалась дочка, и хотела, чтобы та закончила работу.
- Слышишь? Меня мама зовёт! – сказала Лиза.
- О-о-о!
Он ничего не ответил. Как-то встряхнулся, будто решил чуть размяться в зарядке. Потом взял её за руку, как маленькую девочку, и повёл через берёзовый лесок к дороге. Дойдя до крайних деревьев, освободил её руку, поцеловал в плечо и сказал:
- Иди. Но только знай: я не отступлюсь. Я буду приходить.
- Ты где была? – спросила мама, увидев, что Лиза выходит из леса.
- Просто гуляла.
- А почему не закончила дела?
- Да вы спали, не хотела вас будить, - моментально нашлась она с ответом. Наверное, так всегда бывает: если очень надо что-то скрыть, человек становится необычайно находчивым.
Лиза занесла посуду в дом, взяла книгу, снова вышла во дворик. Села на старой скамейке и принялась читать. Среди всей кучки книг, которые привезла на дачу, только одна была пока не прочитана, «Туннель» Келлермана. Она ничего не знала ни о книге, ни об авторе, кроме того, что кто-то говорил: роман очень интересный. Хотелось «поправить» автора: сейчас пишут «тоннель», через «о». Но книга же не современная...
Не читалось, хотя Лиза усердно листала страницы. Со стороны могло показаться, что, наоборот, оторваться не может от книги.
Наверное, хорошо, что дома хватало дел. Некогда было думать о Кирилле. И о том, что случилось в лесу. И о том, что их отношения изменились…
Между тем, деревенское и дачное молодёжное общество постепенно оформилось. Девушек было маловато, три или четыре вместе с Лизой. Парней больше. И вели они себя очень пристойно: никакого мата, пьянства, что так свойственно было тогда (а теперь в сто раз больше!) любой дачно-деревенской компании. К Лизиным соседям, где был очень милый парень Витёк, приехал откуда-то из-за Урала их родственник Андрей, и на некоторое время всё общение стало крутиться вокруг него. Ему было всего девятнадцать лет, но выглядел он гораздо старше, совсем взрослым, чем-то озабоченным мужчиной. Не сразу, но постепенно он немного рассказал о себе. Оказывается, он выглядит старше вовсе не случайно, а потому, что работает в атомной промышленности, причём в самом опасном звене, рабочим. Вот это да!.. Они не очень представляли себе, насколько это страшно. Но на дворе стоял 1958 год, разговоров об атомной бомбе велось много, а в газетах нередко изображали знаменитый «гриб», картину взрыва атомной бомбы. Слово «ядерная» тогда было несколько отдалённым, говорили: атомная бомба. И что она смертельно опасна, слышали. Но всё-таки это не увязалось у них с обликом Андрея. Ну как это так – вот он сидит перед ними, такой живой, понятный, реальный, при чём тут опасности, исходящие от ядерных рудников? Да и вообще они слышали, что работают на них чаще заключённые, чем-то особенно провинившиеся...
А Андрей, поговорив на свои темы лишь раз-другой, да и то вскользь, вдруг как бы откинул их прочь. Сказал, что не хочет об этом даже думать. Что он приехал к родственникам отдохнуть и именно этому намерен посвятить здесь своё время.
Всем хотелось узнать больше, но приставать не стали. Довольствовались просто его обществом. По жизненному опыту Андрей был тут гораздо старше них всех. Нередко слушал их болтовню чуть снисходительно, как взрослые слушают маленьких детей. Они смущались, казались себе дураками, но продолжали в том же духе.
Запомнился один жаркий полдень. Хотелось купаться, не вылезая из реки. У Берёзок она была достаточно глубокая, так что плавали там всласть. Потом загорали на просторной луговине. Лиза любила отойти к лесу и присесть на дальнем конце у самого леса. Вот и сейчас устроилась на траве. Захватила с собой книжку. Ребята позвали играть в волейбол, но она не очень-то умела. Сказала: болит рука. Поверили. К ней вообще хорошо относились и, что, наверное, главное, очень уважительно. Может быть, уважение внушал сам её облик: всегда в руках книга или она куда-то торопится по домашним делам.
В тот день, накупавшись, парни устроили большой футбол. Девочки разошлись по домам, не желая обгореть. Лиза открыла книгу, погрузилась в чтение. На сей раз это был томик стихов Фета, которого она очень любила. Читала одно стихотворение за другим. Кирилл на луговине не появился, хотя обычно он много плавал и нередко играл в футбол.
Фет сам шёл в её душу.

                Как здесь свежо под липою густою,
                Полдневный зной сюда не проникал,
                И тысячи висящих надо мною
                Качаются душистых опахал.

                А там вдали сверкает воздух жгучий,
                Колебляся, как будто дремлет он,
                Так резко-сух снотворный и трескучий
                Кузнечика неугомонный звон...

                За мглой ветвей синеют неба своды,
                Как дымкою подёрнуты слегка,
                И, как мечты почиющей природы,
                Волнистые проходят облака.


Она любила Фета ещё в школе. Отыскала у отца среди книг старый томик его стихов, взяла себе. Читала в любую свободную минуту - днём, вечером, даже ночью, если не спалось. Таскала с собой в школу, читала и там, хотя всем это казалось странным. Какие стихи – жизнь так хороша и интересна. А ей было не очень весело и не очень интересно. Друзей в классе почти не завела. Почему-то над ней посмеивались. Мол, не от мира сего, что ли? Попробовали прилепить кликуху Учёная Гусыня, но не прижилось. Те же самые ребята и девчонки, если нужна была помощь по домашним заданиям, мгновенно забывали свои дразнилки и спешили к ней, прекрасно зная, что она не откажет, поможет, объяснит всё, что сама знает. Она замечательно училась, учителя высоко ценили её. Но вот одноклассники... Едва отпадала нужда в её помощи, Лизу тут же, что называется, кидали. Особенно девчонки. Снова по углам слышались насмешки в её адрес. Класс у них был «насквозь дворовый», много всякой шпаны, интересы самые скудные. Она на этом фоне смотрелась действительно странновато: вечно с портфелем, набитым учебниками, тетрадями и обязательно художественными книгами, которые никому не были интересны. Точнее, не совсем так: две-три девочки с любопытством почитали бы их, но не получалось, и Лиза вечно пересказывала им страницы прочитанного. Но не они делали погоду в этом классе, другие, в основном очень пустые, с примитивными интересами. Как было спастись от этой общей туповатости? Перейти в другую школу? Но она тогда только-только перешла в эту: объединили мужские и женские школы, она попала сюда. Выхода не было. Вот и терпи насмешки неизвестно за что.
Была и ещё одна причина общей неприязни к ней в классе. Мало того, что училась лучше других, так одноклассники, жившие в домах того же двора, что и она, всё знали о её семье. А если кто-то и не знал, то, любопытно заглянув на последнюю страницу классного журнала, тут же вычитывал в графе «Национальность»: еврейка. Вот это было важно! Иногда какая-нибудь девица пнёт ей в лицо словечко «жидовка» и тут же убежит, прекрасно зная, что Лиза не бросится на неё с кулаками, а просто отойдёт в сторону и вздохнёт.
Теперь, десятки лет спустя, Лиза могла бы легко охарактеризовать свою семью на фоне тогдашней жизни: ничего «особенно еврейского» в них не было, обычная интеллигентная семья тех дней, жившая точно такой же жизнью, как и всякая другая -  русская, украинская, казахская, литовская... Любая. Наверное, на историческом и сегодняшнем языке это называется «ассимилированные евреи», но тогда... Никаких других в Советском Союзе открыто и не было. Главным законом жизни считался официально провозглашённый интернационализм. Все народы считались равными, так и детей настраивали. А если кто-то имел своё мнение о национальной проблеме, это только его и касалось. На деле, конечно, не дай Бог какому-нибудь еврейскому парню или девушке начать защищать себя и «качать права» – ему тут же напомнили бы, кто в мире, точнее, в стране, во дворе, в доме, в классе хозяин...
Лиза и в школе, и в доме жила бесконфликтно в этом отношении, но больше потому, что если дразнили и задевали, она спешила скорее уйти прочь.
Тем не менее, за пределами семьи ей жилось довольно одиноко. На переменах, пока остальные ходили парами по коридору (так было тогда принято), она часто ходила «в паре» с книгой. Кое-кто поглядывал на неё с таким презрением, будто делала что-то непристойное. Она старалась не отвлекаться от чтения и не обращать внимание на подобные глупые выходки. В книге жить ей было гораздо легче...
А однажды разглядели, что она читает на перемене стихи. Это как раз и был совсем не программный Фет. В десятом классе изучали только советскую литературу, на всех уроках талдычили о «великом принципе социалистического реализма». При чём тут Фет? Кто-то умудрился вытащить из её открытого портфеля заветный томик. Потом она слышала, как самая отвратная девчонка, считавшаяся первой красавицей в классе, но ужасно завидовавшая Лизе, потому что она училась намного лучше, сказала своей подруге: «Ишь, Фета читает! Небось тоже жид, фамилия-то какая!» На этом их умозаключения закончились. Книгу ей вернули, сказав, что она растяпа и не заметила, как выронила её в коридоре.
Больше Лиза Фета в школу не носила. Чувствовала, что не только её, но и его эти негодяйки страшно оскорбили.
После школы во многих отношениях стало легче. Во всяком случае, в институте и на работе никто не унижал её прежними гнусностями.
На даче было ещё лучше, проще, демократичнее. Их хозяйка всем вокруг хвастала, что очень довольна своими дачниками, они, мол, люди культурные и хорошие. Деревенские ребята и приезжие с удовольствием приняли её в свою компанию. Так что в Берёзках Лиза отдыхала не только физически, но и душой. И никого не удивляло, что на большой луговине в жаркий июльский день она сидит в тенёчке у самого леса и читает. К этому привыкли и относились с уважением. А раз или два, когда она выбралась на луговину вместе с братом и маленькой сестрёнкой, все долго сидели у костра, кто-то пел, кто-то рассказывал всякие страшилки, её даже попросили что-нибудь рассказать. И она с удовольствием пересказывала им страницы «Саги о Форсайтах», которую недавно прочла. Слушали так, что никто и слова не проронил, а когда она закончила, закричали: «Молодец! Вот здорово! Ещё как-нибудь расскажешь?» Это было, когда она уже осела в отпуске, когда так значительно возник в её жизни Кирилл и каждый день на даче стал казаться ей совершенно необыкновенным.

                ...Я долго стоял неподвижно,
                В далёкие звёзды вглядясь, -
                Меж теми звездами и мною
                Какая-то связь родилась.

                Я думал... не помню, что думал;
                Я слушал таинственный хор,
                И звёзды тихонько дрожали,
                И звёзды люблю я с тех пор...

Она не сразу сообразила, что не сама читает это стихотворение, а кто-то рядом. И вообще – какие звёзды, когда разгар солнечного дня? Но тут догадалась, что человек  стоит или присел рядом. Кирилл... Оглянулась лишь через минутку – наверное, хотелось пококетничать. Только вот... голос его звучал иначе, чем обычно, мрачновато.
Наконец, она  подняла глаза. Это был вовсе не Кирилл, а Андрей. Присел рядом в траве и, заглядывая в её книгу, читал стихи...
- Замечательно! – сказал с большим воодушевлением. – Кто автор?
- Фет.
- Никогда не читал его. В школьной программе не давали, откуда было узнать?
- Да, очень хороший поэт, - согласилась Лиза. – Знаешь... мой любимый. Могу читать его подряд, мне всё нравится. Смотри – хотя бы вот это стихотворение:

                Зреет рожь над жаркой нивой,
                И от нивы и до нивы
                Гонит ветер прихотливый
                Золотые переливы.

                Робко месяц смотрит в очи,
                Изумлён, что день не минул,
                Но широко в область ночи
                День объятия раскинул.

                Над безбрежной жатвой хлеба
                Меж заката и востока
                Лишь на миг смежает небо
                Огнедышащее око.
 
Она прочла стихотворение вслух. Андрей слушал, не перебивая. Помолчали.
- Совершенно не здешний поэт, - сказал он. - Как будто говорит из вечности. Ты так не думаешь?
- Может, ты и прав. И смотри: вот стоит лес, замечательный, необыкновенно красивый. А у Фета он… будто приподнялся над землёй.
- Да, да...
И снова помолчали.
- А ты что не купаешься? – спросила Лиза.
- А ты?
- Да накупалась уже. Скоро домой пойду. А ты бы купался, видишь, все мальчишки бросили футбол и побежали к реке.
- Да, пойду. Только... ты не дала бы мне этот томик почитать? Быстро верну.
- Ну, конечно, возьми.
- Я уезжаю через три недели. Мы с тобой еще поговорим про него.
- А чего ты всё один да один? Поухаживал бы за какой-нибудь девочкой. Нас тут мало, но кое-кто всё же есть. И неплохие девчонки.
- Поухаживал бы. Особенно – за одной, но только она занята.
- Чем? Ведь у всех каникулы.
- Не чем, а кем. Кирюхой занята.
Лиза удивлённо посмотрела на него.
- За тобой бы я поухаживал, но Кирилл влюблён в тебя по уши, мы все это видим.
Лиза смутилась и поднялась, чтобы идти домой.
- Не сердись, что лезу не в свои дела, - сказал Андрей, тоже поднимаясь. – Я ничего плохого не имел в виду. Только хорошее.
Лиза накинула сарафанчик, повесила сумку на плечо и пошла к дороге.
- Догоню тебя в два счёта, - сказал Андрей. – Только не беги, ладно?
Он вернулся туда, где оставил брюки и майку, быстро оделся. Кто-то удивлённо кричал ему вслед: зачем уходишь, надо купаться, погода отличная, самая жара. Но он даже не ответил. Бросился за Лизой и действительно догнал в два счёта.
- Знаешь, я хочу тебе кое-что сказать, - неожиданно остановил он её. – Тебе. Другим не хочется. Зачем им знать такое?
Она удивилась и молча посмотрела на него.
- Я... понимаешь, я долго не проживу, - пробормотал он. – У меня такая опасная работа! Я уже весь облучён.
- Что?!
Это слово молодёжь тогда хорошо знала. И невозможно было его не знать, когда об атомной бомбе, последствиях её взрывов, если таковые начнутся, об облучении писали довольно часто, а говорили ещё чаще. Сейчас Лизу охватила оторопь. Одно дело – газеты пишут, и совершенно другое – услышать об этом вот так, от конкретного живого человека. От знакомого парня...
- Почему же ты не уйдёшь с этой работы? – спросила она, снова обретая дар речи.
- Не могу. У меня контракт, и я должен его отработать.
- И зачем ты вообще устраивался в такое опасное место?
- Теперь и сам не понимаю. Но тогда, а это было два года назад, нас так агитировали! Говорили, что мы строим будущее и почётнее работы не придумаешь. Мы, юные дураки, так гордились! А зарплату предложили… Ни в какой Москве таких денег не платят, тем более людям без образования.
- Но ты же должен был догадаться, что просто так больших денег не предложат...
- Тогда я ни о чём не догадывался. Нам объяснили, что просто работа редкая, мало кто с ней может справиться, «а вы можете, мы в этом не сомневаемся». Когда я принёс домой первую зарплату и отдал матери, она только руками развела. И я приносил, приносил, в каждый аванс и получку, много денег.
- А как ты себя чувствовал тогда?
- Да неплохо. Никаких изменений не замечал. Молодые все  глупые, вот и мы были ничуть не умнее других.
- Но потом ты что-то почувствовал?
- И почувствовал, и кое-что узнал, и кое о чём догадался.
- Господи, догадался!.. И почему же тогда не ушёл?
- Контракт... Я не мог нарушить его, как и остальные ребята. Выгнали бы из комсомола, а это, сама знаешь, конец всему. Дали бы жуткую характеристику, с нею я никуда не устроился бы работать. Контракт – это... почти святое.
- Но они же, выходит, вас обманывали. Эта работа опасна для жизни!
- Наивная ты! Да если я не отработаю, меня и под суд могут отдать. И нагадить так, что никуда больше не устроюсь. Знаешь, что такое «жёлтый билет»? А то и вовсе – приравняют такое к измене родине. Нет, нет, всё это очень непросто.
- Но, может, тётка и её семья помогли бы тебе в Москву перебраться?
- Не будут. На дачу пригласили, спасибо и за это.
Они прошли от реки до деревни так быстро, будто пролетели. У Лизиного дома на секунду остановились.
- Спасибо тебе за Фета, - сказал Андрей. – Это для меня будет такая отдушина.
Кивнув друг другу, ушли каждый  к себе.
Несколько дней Лиза не видела Андрея, но думала о нём непрестанно: какая судьба! Однако всё-таки мысли эти улетучились, потому что в душе крепко-накрепко поселился совсем другой человек, Кирилл. Лиза заметила, что он не очень-то гуляет по деревне, в лесу, у реки. Часто, именно по дороге к реке, проходя мимо его дома, самого крайнего в деревне, она видела, что он копается в огороде рядом с отцом. Заметит её – на секунду вскочит, побежит к забору. «Ты куда? – тут же окликал его отец. – Ещё не закончил». «Да, да, я сейчас!» - отвечал он. У забора скажет Лизе слово-другое и улыбнётся так, будто второе солнце появилось на небе. Обязательно шепнёт: «Вечером погуляем?» «Попробуем, - отвечала она. – Не знаю, отпустят ли меня». «Отпустят, ты попроси, - тут же находился он с ответом и советом. – Часов в восемь я приду в ваш лесок». И торопливо возвращался в огород. «Ваш лесок», наш – он был единым, Кирилл имел в виду, что придёт на своё обычное место напротив Лизиного дома, будет стоять в берёзах и легонько свистнет ей. Так бывало уже не раз.
Вечерами её отпускали гулять далеко не всегда. Папа ещё куда ни шло, говорил, что да, она должна отдыхать, гулять, куда-то и с кем-то ходить, но быть осторожной. Без лишних объяснений она понимала, что он имеет в виду. А вот мама настроена была категорично: «Нечего тебе там делать, дома проблем хватает». И всё же не могла просто запретить ей: мол, не пойдёшь! Отпускала... Нехотя, с большой опаской. И всегда предупреждала: «Чтобы в десять была дома». К десяти Лиза обычно не возвращалась, но в одиннадцать приходила. Выслушивала мамины выговоры, выдерживала подозрительные взгляды. И... никогда не осуждала её, прекрасно понимая, что мама заботится о ней.
Лиза выходила из дому и через несколько шагов, перейдя деревенскую улицу, тут же оказывалась в объятиях Кирилла. Как он ждал её! Каким потрясающим всегда было это первое мгновение! Он одаривал её – это высокое слово здесь было совершенно уместно – сотней поцелуев. Потом, обняв за плечи, сразу куда-то уводил. Первые метры они шли стремительно, будто он и впрямь очень торопился в совершенно определённое место. Потом, словно спохватившись – куда мы несёмся? – замедлял шаг, и дальше они шли спокойнее. Сначала без дороги, напролом через лес. Лиза всегда пугалась, но Кирилл с улыбкой уточнял, что рядом с ним она вообще не должна ничего бояться, ну а уж в том, что касается леса и местности, это просто нелепо.
- Ты же понимаешь, что коль скоро мы здесь построили дачу, я все окрестности исходил так, что заведи меня куда угодно, я без труда выберусь. Папаня побеспокоился об этом, научил меня и внимательным быть, и ориентироваться в любом месте. Ему это часто приходилось делать по долгу службы.
Зная, что его отец военный, Лиза предположила, что он тут везде в войну ходил походами со своей частью. Разговоры о войне не разворачивались, «насчёт папани» Кирилл не очень распространялся. А ей такие разговоры вообще были ни к чему.
Постепенно смеркалось, потом и вовсе темнело. Если бы не лес кругом, полной темноты не было бы, всё-таки стояло лето в разгаре. Но они шли именно лесом. И, наконец, выходили на какую-то дорогу. Поначалу Лиза боялась незнакомых мест, но понемногу стала кое-что узнавать: дорога была одна и та же, значит, они кружили по тем местам, которые Кирилл хорошо знал.
Шли всегда в обнимку, его рука покоилась на её плечах, а она обвивала своей рукой его талию, это ей было как раз по росту. Он часто останавливался и, как говорил, тут же принимался за дело, целовал и целовал Лизу, без конца повторяя: «Какая же ты хорошая! Как ты мне нравишься!» Потом они шли дальше. И вот тут начиналось неожиданное:
- Расскажи мне что-нибудь, - просил Кирилл. – Какую книгу ты сейчас читаешь?
Просить её дважды не требовалось. В то время она читала «Туннель» Келлермана – вовсю расчиталась. Книга всё больше захватывала. Лиза жила её героями, их судьбой. Той неожиданной темой, которой она была посвящена.
- Представляешь себе, - рассказывала Лиза, - эти люди, главный герой книги Мак Алан и все, с кем он работал, задумали совершенно необыкновенное дело: прорыть тоннель под Атлантическим океаном и соединить Америку с Европой!
- Да брось ты, разве такое возможно? – не верил Кирилл.
- Они считали, что возможно. А вот построили или нет, я пока тебе не скажу, не дочитала ещё.
- А что ты мне скажешь пока?
- Расскажу про Алана. Про его горячую душу. Про его дерзкие мечты: задумать такое строительство! Чтобы люди из Америки могли ездить в Европу не пароходами, по месяцу и дольше в пути, и не самолётами, которые тогда фактически только начинали появляться, а поездами, как у себя дома, в той же Европе или Америке.
- А ещё что?
- А ещё расскажу тебе про замечательную жену Алана Мод, милую, романтичную, мечтательную женщину, которая очень любила своего мужа и он её тоже. И про дочку их расскажу. И про всех людей, которые их окружали, участвовали в грандиозной стройке капиталами или своими руками.
Кирилл затихал. Слушал. И она рассказывала ему, неторопливо, в такт собственным шагам. Дорога, на которую они вышли, куда-то настойчиво звала их, затягивала, но Кирилл же сказал, что с ним рядом она не должна ничего бояться. Да и рассказывая, она действительно забывала о своих страхах перед ночным лесом. Душа её была там, в книге, во всех сложных перипетиях романа, и - одновременно рядом с Кириллом. Временами ей даже казалось, что они живут вовсе не сейчас, а в том мире, где люди строили канал, бросая немыслимый вызов судьбе. А лес кругом, полуспящий, тёмный, был похож на океанские волны, вставшие стеной, таинственные и грозные...
Иногда Кирилл снова неожиданно останавливался и целовал её так истово, так жадно, что ей становилось не по себе. Но она отгоняла невольные страхи: он же сказал, что никогда не обидит её.
Они всегда, как в волшебной сказке, вдруг выходили из леса прямо к деревне, так умело он шёл. Прощались, он не доходил до её дома шагов десять. Она спешила к себе, а Кирилл растворялся в темноте ночи.
Они теперь встречались фактически каждый вечер. Это так настойчиво вошло в Лизину жизнь, что дома даже не возражали. Только мама всегда тревожно встречала её и пристально заглядывала в глаза, пытаясь что-то там понять или разгадать. Иногда высказывала недовольство.
Как-то раз, пока она ругала её – мол, как же можно так долго гулять по лесу? – в их дверь вошла хозяйка. Поманила маму пальцем: мол, выйди, мне надо тебе кое-что сказать. Мама вышла. Они спустились с крыльца и остановились, поэтому в окошко террасы хорошо были видны обе. Даже некоторые фразы донеслись до Лизы. Вот уж не ожидала она поддержки от хозяйки! Та вообще едва знала Лизу – лишь «Здрасьте – до свидания», вот и всё. И вдруг она слышит… «Ты что – сама не была молодой? – строго спросила она у мамы. – Ай всегда такая старая дура была? Не знаешь, как в молодости кровь играет?» Мама ничего ей не отвечала – видимо, тоже не ожидала такой защиты дочки и выговора себе. «Боисси, что она в  подоле принесёт? – продолжала хозяйка. – Но девка ж у тебя вроде умная, всё книжки читает, а там небось рассказано, как себя вести, чего можно парню позволить, а чего и нет. Женисси – тогда половниками хлебай, а до тех пор ни-ни». И опять мама промолчала. «Ай ты с парнями не встречалась в её годы? –  добавила хозяйка. – Оставь её в покое. Тем более – сама видишь, какой красавец за ней ухаживает. Гордиться должна!» Лиза не поняла, возгордилась мама или нет, разговор  закончился.

...Теперь Елизавете Ильиничне казалось, что те встречи продолжались целое лето, а на самом деле они длились меньше месяца. Но вот что значит любовь, именно из-за неё возникло ощущение долгих-долгих свиданий. Молодые люди шли и шли лесом, выходили на дорожки, ставшие ей знакомыми. Если бы она оказалась тут одна, и даже не ночью, а днём, испугалась бы смертельно, стала бы панически искать выхода и очень скоро заблудилась бы. С Кириллом же никогда не было страшно. Наоборот, именно в глубине леса, вдали от кого бы то ни было, они чувствовали себя очень раскованно и были совершенно счастливы. Говорили, говорили... Точнее, в основном говорила она, рассказывала книгу «Туннель» очень подробно. О том, как быстро и эффективно шло строительство. Как в его пылу менялись люди и их отношения. Как дело, неслыханное по своему размаху и значению, но поглощавшее до последней капли человечность в душе, иссушало людей. Однако они продолжали работать, работать, работать, строили  фантастический памятник себе и своему упорству, прокладывали людям дорогу в будущее  счастье.
Кирилл в основном слушал молча, но настолько сосредоточенно, что в какие-то минуты он казался Лизе персонажем книги, может быть – самим Аланом. Изредка что-то спрашивал, и всегда очень к месту, значит - почти вжился в книгу. Лиза с удовольствием отвечала на любой его вопрос, что-то разъясняла, это было ей необыкновенно приятно. Если вдруг шорохи в ночном лесу отвлекали её внимание, она умолкала, но Кирилл тут же нетерпеливо просил: «А дальше? Что было потом?» И она возвращалась к книге.
Наверное, нигде и никогда не было другой пары совсем молодых людей, влюблённых друг в друга, уходивших в поздние часы в спящий тёмный лес, но не любовью своей поглощённых, а какой-то книгой! Они были именно такой парой. Казалось, ничто не проймёт их. Никакая взаимная приязнь. Будто на всём, что вообще означает слово «любовь», у них стояло табу. А Лизе нравились такие отношения. Сегодняшние девчонки просто не поняли бы её. Сейчас Елизавете Ильиничне вдруг вспомнилось, как лет двадцать пять тому назад ее соседка наверху, шестнадцатилетняя школьница, отчаянно скандалила со своим отцом, доказывая ему, что стыдно долго оставаться девушкой, а потому нечего ему преследовать её, искать по дворам, пусть оставит её в покое, она встречается с мальчиками и будет, а он, папаша, безнадёжно устарел. А теперь ситуация так изменилась, что и семиклассники, и дети моложе часто стали жить, как взрослые. С тех пор прошли годы и годы, и Лиза из 1958-го показалась бы им просто чучелом. Но только не в то время! Тогда она никаким чучелом не была! Как правило, ещё высоко ценилась девичья честь. Половина женщин или даже больше выходили замуж девственницами. Тогда девушки... стеснялись. Тогда юноши... ухаживали. Может быть, по сравнению с каким-нибудь ХIХ веком они тоже уже были сильно «продвинутыми» в этом отношении, но всё-таки многие ещё придерживались традиционных взглядов. Лизина семья, конечно, тоже. И она – само собой разумеется. Да и возраст, девятнадцать лет, был как бы её защитой. И если ей, особенно пока шла рядом с Кириллом, и хотелось чего-то иного, чем просто гулять с ним по ночному лесу и пересказывать книгу «Туннель» Келлермана, она отодвигала эти мысли и чувства в глубину души.
Но однажды...
Они гуляли по ночному лесу, Лиза, как Шахерезада в сказках «Тысячи и одной ночи», рассказывала Кириллу очередную главу из «Туннеля». О том, как выхолостило главного героя Алана это тяжелейшее строительство, сама идея, поглотившая его целиком. И о том, как страдала его жена, потому что фактически перестала ощущать его родным человеком, мужем. И как обострились их отношения.
Неожиданно Кирилл свернул с дороги и повёл её куда-то в лесную чащу. Лиза удивлённо посмотрела на него: чёрный ночной лес очень пугал её. Кирилл успокоил: мол, далеко от дороги мы не уйдём, просто посидим немножко, лес кругом замечательный, сухой и ароматный сосняк. Ну, что ж, посидим. Кирилл выбрал уютное местечко под раскидистой сосной, скинул куртку, в которой шёл, постелил на траву, сел и привлёк Лизу к себе. Она настороженно молчала. Но, вместе с тем, чувствовала необыкновенную радость оттого, что они так близко вместе... И Кирилл словно услышал её сокровенные чувства. Обнял. И вот тут... вдруг далеко-далеко остался удивительный тоннель, яркие персонажи книги, их проблемы... Он целовал Лизу так, будто его бесконечно долгая мечта наконец стала явью. Лиза уходила в этот туман. В это чудо. Вмиг забылись все замечательные принципы добродетели, которым её учили родители. Которым она очень точно и истово следовала сама. Она просто горела. Весь мир отступил прочь. Были только они вдвоём, он и она. И ещё чёрный лес вокруг, ставший их союзником, да луна в небе, прорвавшаяся сквозь густые кроны деревьев...
Лиза почувствовала, что Кирилл раздевает её. Привычная стыдливость  возмутилась в душе: «Не надо!» Но Кирилл ни о чём не спрашивал, не слушал ее, ничего не слышал, кроме своего желания... Нежно-нежно гладил её оголённый живот... Целовал груди... Говорил, кажется, сразу тысячу самых ласковых слов... «Я каждый день схожу по тебе с ума... Я измучился, заждался... Миленькая моя девочка, солнышко моё... Моя любимая... Ты только не беспокойся, я буду очень осторожен, ты не забеременеешь...»
Беспокоилась ли она о чём-то в ту минуту? Такая нега овладела ею, что голова ничего не соображала. Он вдруг стал просить: «Но ты сама, сама будь поласковее. Понежнее. Ну, пожалуйста...» Какой она была? Изумление, душевная немота, восторг, отпад... Ожидание... Да, да, сильнейшее ожидание... Ей казалось, она целовала его столь же истово, как он её, и была так же нежна.
Внезапно Кирилл замер, так и не приступив к главному. А Лиза вдруг дозрела.  Душа её, моментально ставшая взрослой, неожиданно раскрылась, стала женской душой.
- Ты... ты такая неумелая! – вдруг сказал Кирилл. – Такая страстная, пылкая девушка – и абсолютная неумеха.
И теперь помнилось, как ей в ту минуту стало до глупого обидно! Что значит – неумелая? А откуда ей быть умелой? Внезапно одолела  досада – Кирилл как бы вдруг снизил её главное женское достоинство... И она теперь неинтересна ему... И не нужна...
- Скажи: ты – девушка? – спросил Кирилл. – У тебя когда-нибудь был мужчина? По-настоящему...
- Нет, - стыдливо прошептала она, будто он уличил её в неслыханном позоре.
- Но как же так? Как же ты живёшь? Как держишься...
- Да никак. Держусь. Живу.
Она не знала, что сказать ему! Как... оправдаться за свою женскую бестолковость. За то, что, выходит, так отстала от жизни...
- У нас в институте все твои ровесницы давно знают, что к чему, - сказал он. – А ты... задержалась. Удивительно!
Он говорил очень тепло. Может быть, даже с восхищением, а не просто с удивлением. А Лизе было неловко, почти стыдно. Как хотелось вскочить, одеться  и быстро-быстро убежать домой. Сама бы нашла дорогу! Но, вместе с тем, уже мечтала, чтобы Кирилл сделал её своей. По-настоящему...
Пытаясь скрыть смущение, Лиза приподнялась, стала натягивать  одёжки. Сказала: «Пошли!» Но Кирилл не дал ей совсем подняться. Снова привлёк к себе. Раздел. Снова целовал, гладил, вздыхал. Любовался...
- Ты очень красивая, - сказал он, на секунду прервавшись. – Не сердись, я хочу просто полюбоваться тобой. Такое женственное тело... Да я бы... Я бы всё на свете отдал за то, чтобы ты всегда была моей...
Всегда... моей...
Лизино сердце сильно колотилось. Ну, конечно, всегда – твоей! И мы знакомы вовсе не какие-то пол-лета, а давным-давно. И я просто не понимала, что сама мечтаю о тебе, давно мечтаю. Но что я могу сделать? И что могла сделать раньше? И... как помочь нам обоим в том, чтобы обязательно быть вместе?
- Неумехушка моя! – сказал он, утыкаясь лицом ей в живот. – Солнышко... Это же так здорово, что ты – девушка! Для тебя здорово. Не для меня... Но я не могу обидеть тебя, слышишь? Не могу...
Может быть, именно это признание и стало толчком. Лиза вскочила, поправила одежду. Едва сдерживала слёзы. Куда-то исчезла волшебная нега. Это было что-то сознательное, спокойное, точнее – спокойно-недоумённое...
Через пару минут они уже довольно резво шагали в сторону деревни. Молчали! Кирилл держал её под руку, будто они шли у всех на виду. И не просил рассказывать книгу «Туннель» дальше. Её мысли клокотали и беседовали сами с собой. С её сердцем...
Попрощались за несколько метров до Лизиного дома. Кирилл моментально исчез в черноте берёзового леса. А Лиза, убедившись в том, что дом заперт, с ужасом думала, что сейчас придётся стучать, и  ей так попадёт...
И тут вспомнила, что одно из окон на террасе не запиралось, там был сломан шпингалет. Она осторожно потянула раму. Точно, окно не заперто, рама поддалась. Тихо-тихо, будто лазать по ночам в окна было для неё привычнейшим занятием, Лиза взобралась на карниз и вскоре опустилась по ту сторону окна. Она спала как раз на террасе, так что через несколько минут уже лежала под одеялом, делая вид, что спит, причём очень давно. Правда, мысли её бились так буйно, что какой уж там сон...
 Потом брат прошел во двор к туалету. Лиза замерла, как бы растянувшись в крепком сне. Радовалась только одному: что её не ждали и не будут полночи ругать. И она сможет спокойно подумать о том, что же произошло сегодня...
Может быть, точнее было бы поставить вопрос иначе и подумать о том, чего не произошло сегодня. Но у неё было отчётливое ощущение: произошло, и очень нехорошее. Странно, но теперь никакого запоздалого чувства стыда она не испытывала. Совсем другие мысли не давали ей заснуть. Она понимала, что сегодня сна не будет совсем.
Бывают такие мгновения, когда человек моментально взрослеет. Вот это испытывала Лиза в ту ночь. Вдруг поняла - наверное, чисто женским чувством, - что Кирилл не любит её. И все эти дни, недели, всё это  прекрасное лето, когда она была на верху блаженства и думала, что они именно любят друг друга, он – не любил. И сегодня сказал ей об этом так точно и убедительно! Ведь если бы любил, он бы, наоборот, настаивал, добивался, чтобы сделать её своей до конца, клялся бы, что никогда не бросит её. Убеждал бы, что она должна верить ему. А так получалось, что на всякий случай он просто не хочет хлопот и забот, и потому перетерпит, переждёт, найдёт себе другую, а перед ней он не виноват, он её ничем не обидел...
Впрочем, может быть, она сейчас и преувеличивала силу своей интуиции и такое понимание случившегося пришло в её душу совсем другими путями? Какими? Да прежде всего – из романов, которые она читала так рьяно. Вспоминались какие-то важные мелочи, которые теперь она понимала совершенно иначе. Открытие было для неё настолько неприятным, что почти никакого значения не имело, как оно пришло...
Как горько всё это пронзило её, пока лежала без сна! Кажется, если бы Кирилл говорил долго и основательно, что не любит её, почему-то не может любить, что они, скажем, слишком разные, она не для него, а он не для неё, всё это и ещё тысяча слов и аргументов не возымели бы столь сильного действия, как то, что реально произошло.
Может быть, тоже по-женски интуитивно, она тогда поняла, что если бы самое главное и случилось, если бы потом они ещё не раз встречались, это тоже могло бы вовсе не означать, что он её любит. Но тогда осталась бы надежда. Глупая, ложная, но всё-таки надежда. Обманывать себя умеют многие, и она тут не была бы исключением. А так... не осталось никакой надежды.
Всё-таки она задремала. И увидела Кирилла. Они лежали рядом, но не в лесу, а на её кровати. «Какое у тебя женственное тело!» – повторял он. И руки его, губы ласкали, целовали её, как там, в лесу. А на них как-то искоса, из-за густых сосновых крон смотрела луна, настойчиво, требовательно. Чего она-то требовала? Или что подсказывала?
Лиза проснулась, так же внезапно, как уснула. В небе действительно стояла настырная луна, смотрела на неё прямо, настойчиво. Короткие занавески на окнах террасы не закрывали небо. Свет луны, такой призывный, волновал, бередил душу. Заставлял возвращаться к той сцене в лесу. Хотелось отринуть то, что подсказывали трезвые мысли, и снова испытать ту удивительную негу, которую она там почувствовала и которой до того не знала никогда. Перебарывая собственные мысли, душа подсказывала совсем другое: «Ведь он же любит тебя, любит. И он честен: раз не может жениться, то не хочет и судьбу твою портить. Наверное, мало кто ещё поступил бы так же на его месте». Однако тут же другая мысль наскакивала на эти: «А почему не может жениться?» Но потом и она куда-то провалилась. И Лиза снова почувствовала, что она в ночном лесу, что рядом Кирилл. Они присели на его куртке. Он настойчиво и очень нежно раздевает её. Прижимается лицом к её груди... Целует... О, Боже, эта нега... Эта страсть... Откуда, кроме книг, ей было что-то знать о страсти, но сейчас она так явно ощущала её в себе...
А луна в вышине разжигала эти чувства, не давала уснуть. И будто оттуда, с немыслимых небесных высот Лиза вдруг услышала фетовские стихи, которые так любила:

                Какая ночь! Как воздух чист,
                Как серебристый дремлет лист,
                Как тень черна прибрежных ив,
                Как безмятежно спит залив.
                Как не вздохнёт нигде волна,
                Как тишиною грудь полна!

Было жарко. Откинув одеяло, она почувствовала облегчение.
Неожиданно стало так неприятно, что захотелось куда-то убежать или где-то спрятаться. Нет, нет, ничего больше не будет, всё кончено. Душа не принимала нового отношения Кирилла, а в том, что отношение стало именно новым, Лиза не сомневалась.
Постепенно луна исчезла в облаках. Потянуло прохладой. Лиза натянула одеяло до самого горла, закрыла глаза, пытаясь снова уснуть, но сон так и не шёл больше.
Сколько она так пролежала, сжавшись, стиснутая своим огорчением? Среди ночи кто-то снова вышел во двор. Мама... Лиза чуть-чуть повернулась на бок, так ей легче было скрыть, что не спит. Мама подошла к ней и какое-то время стояла рядом. Лиза чувствовала тревогу и настойчивость её взгляда. Почему-то захотелось успокоить маму: ничего страшного не произошло и не произойдёт, и, скорее всего, не будет больше ночных прогулок, поздних возвращений... Всё кончилось!
Мама, постояв с минуту, вздохнула и ушла в комнату. Нетрудно было представить себе, о чём она думает...
Утром за завтраком долго обсуждали разные семейные вопросы. Кому-то надо было съездить в Москву, кое-что отвезти домой. Лиза сама вызвалась поехать. И мама с радостью согласилась. Наверное, хотела немножко покоя от всех дочкиных дел, от собственных тревог. Лиза придумала и свои неотложные дела, так что ей предстояло пробыть в Москве несколько дней. Лишь на секунду мама бросила на неё недоверчивый взгляд, и она сразу прочла его: уж не поедет ли Кирилл в Москву вместе с нею? Но если так, она не пустит Лизу, съездит в Москву кто-нибудь другой.
Лиза уехала тем же утром. И, честно говоря, уже в поезде почувствовала себя лучше. Правда, не было ни малейшего желания торчать в открытых дверях электрички. Наоборот, села в вагоне, прислонилась головой к стеклу окна и задремала. Когда открыла глаза, до Москвы оставались две остановки.

Поездка хорошо подействовала на Лизу, она как-то успокоилась. Решила: наверное, надо быть с Кириллом просто приветливой. Конечно, никаких прогулок, с этим покончено. Некоторое равновесие вносило в душу и осознание того, что отпуск кончается, а с ним, хочешь того или нет, кончается лето и всё то, что оно принесло.
Вернувшись в Берёзки, Лиза сразу почувствовала, что всё изменилось. Возможно, только для неё. Стало более плоским, что ли, более спокойным. Кирилла она увидела далеко не сразу, а когда заметила, как он понуро куда-то идёт по деревенской дороге, не успела уйти из палисадника в дом. Он заметил её, приветливо кивнул. Она ответила. И... будто между ними никогда и ничего не было! Он вскоре ушёл к себе на участок, она вернулась к домашним делам. Подумала: коли так, значит, действительно всё кончено. А... собственно, на что она надеялась? Да как сказать... На что вообще надеется любая молодая девушка, если влюблена? Ну, конечно, на то, что всё исправится. И что любимый скажет: «Ты уезжала, а я тут так скучал по тебе! И, знаешь, понял самое главное: что без тебя не могу. Давай поженимся, мы же оба этого очень хотим!»
Прошёл один день, другой. Лиза много возилась по хозяйству, гуляла, ходила на реку с братом и сестрой. Кирилла не видела, будто он уехал в Москву. Его высокая ладная фигура не скользила больше тенью между деревьев в берёзовом лесочке. Зато на их дачном участке, мимо которого обязательно приходилось идти по дороге на реку, жизнь кипела ключом. Созрели ягоды, фрукты, овощи, и мать Кирилла вовсю закручивала банки. Отец как-то тоже появился на участке. Лиза как раз шла мимо. Он на минуту приостановил свои дела и в упор посмотрел на неё. Господи, ему-то что надо? Или хотел что-то спросить? Но не спросил ведь... Может быть, у него был сговор с сыном против неё, Лизы? Этого ей никогда не удалось бы узнать. Одно она почувствовала очень сильно: он смотрел на неё с неприязнью, тяжёлым взглядом, будто она успела сделать ему что-то плохое и он жаждал отплатить ей за это...
Сколько ещё времени провела она тогда в Берёзках? Неделю, не больше. И погода стояла сносная. На луговине у реки по-прежнему собирались ребята и девчонки, играли в волейбол, купались, крутились на велосипедах. Маленькие рылись в песочнице, сооружали дома и замки из песка, делали куличики, настырно постукивая совочками по перевёрнутому ведёрку. Если Лиза пришла со своими на луговину, то, как и прежде, сидела на подстилке возле леса и читала. Ночь с Кириллом в лесу не уходила из памяти.
А как-то она сидела вместе с младшей сестрёнкой на луговине: та тоже читала книжку, сообщив, что им дали большое задание на лето и если она не прочтёт книги, её не возьмут в третий класс.
Неожиданно Лиза услышала откуда-то из-за спины стихи. На секунду замерла: такое уже было. С радостью подумала, что теперь это не Андрей, а Кирилл. Всё как-то смешалось... Не поворачивая головы, она перестала читать свою книгу и слушала.

                Сядем здесь, у этой ивы,
                Что за чудные извивы
                На коре вокруг дупла!
                А под ивой как красивы
                Золотые переливы
                Струй дрожащего стекла!

                Ветви сочные дугою
                Перегнулись над водою,
                Как зелёный водопад;
                Как живые, как иглою,
                Будто споря меж собою,
                Листья воду бороздят.

Она не оборачивалась. Только краешком глаза глянула в сторону реки, где росли такие ивы. Стихи шли будто оттуда.

                В этом зеркале под ивой
                Уловил мой глаз ревнивый
                Сердцу милые черты...
                Мягче взор твой горделивый...
                Я дрожу, глядя, счастливый,
                Как в воде дрожишь и ты.

Первое острое чувство, что Кирилл читает Фета, улетучилось. Поняла, это Андрей, о котором она вообще почти забыла. А он ведь все её счастливые и бурные дни жил рядом, иногда они виделись, здоровались друг с другом...
- Чего не купаешься? – спросил он, выходя из-за деревьев и присаживаясь на траве.
- А ты? – спросила она, видя, что он одет и купаться вряд ли собирается.
- Я – особый случай, - грустно улыбнулся он. – Мне никак нельзя простуживаться. Моя работа виновата. Простужусь – болеть буду долго. А ты?..
- Да просто хочется почитать, искупаюсь позже.
Сестрёнка удивлённо и чуть сердито посмотрела на «пришельца»: видно, своим разговором отвлёк её от книжки.
- Я заметил, что ты теперь больше дома торчишь, - сказал Андрей. – Хозяйством занимаешься?
- И всегда так было.
- Ну нет, совсем не всегда. Ты погрустнела... Что-то случилось?
- Да нет, всё по-прежнему. – Лизу вдруг стало раздражать его любопытство.
- А я дочитал Фета, многое выучил наизусть. Возвращаю с неохотой.
- Возьми его себе, у нас дома есть еще один сборник.
- Точно есть?
- Ну, конечно!
- Подарок – бесценный. Его стихи – будто голос с невиданных высот. И... он, как никто другой, понимает, что любовь идёт из космоса, это самое великое и загадочное человеческое чувство.
- Да, наверное, - кивнула она.
- А всё-таки... что у тебя случилось? Ты теперь всегда грустная.
- Да нет, всё нормально. Тебе просто кажется.
- Мне? Кажется? Да что я – мальчишка, что ли?
Андрей встал и пересел на другую сторону. Хотел что-то сказать?
- Слушай, я и сам могу тебе объяснить, что произошло. Конечно, Кирилл виноват.
Лиза чуть не ляпнула: «Тебе-то какое дело?», но, к счастью, сдержалась.
- Можешь ничего мне не рассказывать, - продолжал он. – Это твоё дело. Но... знаешь, мне тебя очень жалко. Не с тем ты связалась.
- Ну... как-нибудь сама разберусь.
- Конечно. Извини. Не злись на меня, я же хочу помочь. Может, пройдёмся?
- Но ты же видишь, я с сестрёнкой.
Девочка всё слышала. Оторвалась от книжки и сказала:
- Пойду побегаю. Устала читать.
Закрыла книжку и помчалась к подружкам.
- Понимаешь, сам Кирилл – ничего, парень хороший, - продолжал Андрей. - И о тебе всем вокруг говорил только хорошее. Он и влюбился в тебя, и уважает, вот что важно. Но... есть одна штуковина...
Лиза никогда не ревновала Кирилла к здешним девчонкам или к тем, которые, вполне возможно, у него были в городе. Но сейчас неожиданно почувствовала, как к сердцу болью подкатывается ревность. Ну, да, скорее всего, у Кирилла просто есть девушка, невеста, а она... так... для развлечения, как об этом пишут в романах.
- Думаешь, у него есть другая девчонка? - сказал Андрей, улавливая её мысль.
- Да нет...
- Подумала. Но это и справедливо. Любая бы подумала: ведь такой красивый парень. Хотя... и ты ведь красивая. Глаза, волосы, овал лица... И стройная. Не думай, что ты хуже него.
Лиза молчала, не понимая, к чему он клонит и вообще зачем весь этот разговор.
- Но дело не в девчонке, - продолжал Андрей. – Хотя ты мне очень нравишься и сама это знаешь, я всё равно скажу тебе ещё раз: Кирюха влюблён в тебя по уши. И женился бы, прямо сейчас. Но не в нём дело.
- Тогда во мне? Но почему?
- Вот именно: дело в тебе.
- Старуха я для него, да?
- Слушай, только не надо пошлостей! – почти возмутился Андрей. – Ну какая ты старуха? Вы же ровесники. А что – жениться надо на двенадцатилетних?
Сказать было нечего.
- Так вот, всё равно дело в тебе. В вашей семье.
- Мы что – слишком бедные для таких куркулей? – не удержалась Лиза. Вполне возможно, просто от неожиданности. Взбрыкнулось самозащитное чувство.
- Если бы дело было в вашей скромной жизни, тут ещё можно поспорить! Твоя культурность, вообще культурность вашей семьи важнее любого богатства. Но у вас есть изъян, который Кириллова семья, особенно папаша, принять никак не могут.
- Господи, да в чем же дело?
- А ты интересовалась тем, кто его папаша? – хмуро спросил Андрей.
- Военный.
- Какой? Из тех, кто работает в училище или в академии? Или полком командует?
- Ну... не знаю, я в этом не очень разбираюсь.
- Вот именно. Зато я разбираюсь. Если раньше ничего не знал, то теперь, проработав на своём месте уже три года, знаю многое. Это же типичный начальник из колонии. Думаю, был надзирателем, потом дослужился до гораздо более высокого положения. За служебное рвение, конечно, стал полковником из органов.
- Что?!
...Уже прошел пятьдесят шестой год, и был развенчан культ личности Сталина. Неужели отец Кирилла работал в таком лагере?
- Я на эту братию насмотрелся там у нас, - продолжал Андрей. – И лагерь был неподалёку – даже сегодня его не разобрали. Рядом со мной много заключённых работало и работает. Я эту сторону жизни, поверь мне, хорошо знаю.
- И... что же?
- Как – что же? Неужели ты не понимаешь, что Кирюхин отец – сволочь, падло? И кем для него можешь быть ты, еврейская девчонка? Да будь его воля, он бы вас всех запихнул в лагеря прямо сейчас.
- Но за что?!
- Как – за что? А за что сидели сотни тысяч других?
- Неужели он посадил бы нас только за то, что мы евреи? – ахнула Лиза.
- Наконец, поняла! Посадить теперь он, вроде бы, не может. Но позволить своему сыну жениться на такой, как ты? Уж извините!
- А... что об этом думает Кирилл? –  не удержалась Лиза.
- Мои родственники, у которых я здесь отдыхаю, дружат с Кирилловой семьёй. Так вот, его мать сказала моей тётке, что он очень хочет на тебе жениться. Однажды тётка послала меня к ним с поручением. Пришёл. Захожу в калитку. Иду к дому. И, ещё не поднявшись на крыльцо, слышу голос его папаши: «Ты должен немедленно порвать с этой девчонкой! Обалдел, что ли, влюбился в жидовку! Никогда не позволю жениться на ней!»
Лизино сердце замерло. Ожидала  чего угодно, только не таких откровений. Чего угодно! Картина получалась отвратительная. Хотя, честно говоря, в душе на минуту всплеснулась радость. Оттого, что, оказывается, Кирилл любит её, а всё остальное внешнее, наносное, чужое...
- И что же ответил Кирилл? – спросила она.
- Ничего. Молчал, как покорный баран. В эту минуту я как раз входил в их дом. Они увидели меня и замолчали. Но я успел понять, что Кирилл ничего не может делать против воли папаши. Ничего серьёзного! Даже словом ему перечить не смеет. Тот в своём доме – как на плацу. Или в лагере. Посмотри – у него и жена, такая интересная женщина, тоже батрачкой живёт. Вкалывает день и ночь. С ума можно сойти. Понимаешь? Этот папаша – жуткая сволочь. А ты – грустишь... Не надо. Кирюха, если бы только мог, схватил бы тебя в охапку и увёз на край земли. Он сам говорил мне об этом. Нас вокруг него несколько ребят крутится, и все знают, что он в тебя влюблён.
Лизе было настолько тяжело, по-новому, неожиданно тяжело, что не знала, как реагировать на услышанное. К счастью, вернулась сестрёнка, села на краю подстилки и снова погрузилась в свою книжку. Может быть, Андрей и хотел сказать что-то ещё, хотя что он мог бы добавить? Всё стало вдруг до омерзения ясно!
- Знаешь, завтра я уезжаю отсюда, - переменил он тему разговора. – А послезавтра у меня поезд домой. Поеду набирать радиацию дальше. Всё, мой отдых кончился.
- Мой тоже, - поспешила сказать Лиза, чтобы не было так щемяще грустно. – Ещё два дня – и на работу. С понедельника.
- А Кирилл знает?
- Я ему не говорила. Зачем?
- Ну... как зачем? Пойми, он бы и рад быть с тобой, но как с таким папашей справиться?
- Ладно, хватит об этом. Наверное.
- Да, да, хватит.
- А ты?..
- Что – я? Вряд ли свидимся когда-нибудь. Я... Знаешь, я тут записал тебе свой адрес, на листочке. Возьми его, пожалуйста. И если вдруг когда-то возникнет желание черкнуть мне пару строк, я буду тебе очень благодарен.
 - Напишу, - пообещала Лиза.
Андрей поднялся. На секунду положил ей руку на плечо, чуть-чуть сжал его и направился прочь от леса. Вскоре и она поднялась.
- Пойдём купаться? – обрадовалась сестричка.
- Пойдём. Только недолго, ладно? А потом домой. Нужно же обед готовить.
- Как есть хочется! – захлопала она глазками. – Ну... бежим к реке! Догоняй меня!
 Минут через сорок они входили на свой участок. Неожиданно Лиза заметила Кирилла. На обычном раньше месте в лесочке, прямо напротив её дома. Увидев их, он шагнул вперёд, но тут же пошёл прочь своим широким шагом. Зачем он приходил?
Андрея Лиза больше не видела. Скорее всего, он уехал на следующий день.
Как ей хотелось в тот предпоследний дачный день броситься к отцу Кирилла, сказать ему что-то откровенное и гадкое! Как хотелось поговорить с самим Кириллом на все эти больные и трудные темы! Но понимала: не отважится. Да это и  совершенно не нужно, ничего не изменит к лучшему, а к худшему – может. Если бы рассказала своему отцу о словах Андрея, он доказал бы, что ей надо подальше держаться от таких людей.
Конечно, ей было горько. Спасала только мысль о том, что ещё денёчек, ещё другой – и она распрощается с этим летом, с Кириллом, со своей любовью. Навсегда. И постарается как можно скорее его забыть.
И всё же ещё одна встреча с Кириллом была ей суждена.
На следующий день, часа в три или четыре, переделав все домашние дела, она пошла искупаться. Одна. Брат ушёл в лес по ранние грибы, сестричка осталась дома.
Лизе просто хотелось побыть одной. Пришла на луговину, как всегда, с  книгой, села на своём обычном месте. Загорать не любила, но тут вдруг захотелось: ведь последний день отпуска.
Кирилл появился, как из воздуха. Тоже решил искупаться? Она сделала вид, что читает и не заметила его. Не сомневалась, что пройдёт мимо – тоже как бы не видел её. Но он направился к ней, присел на траву. Неожиданно спросил – как ни в чём не бывало:
- Слушай, а что там было дальше с этим каналом?
- Что? А... Да какая разница?
- Ну, ладно, расскажи.
Ей было легче рассказывать, чем говорить об их отношениях, о его папаше. Она как раз помнила, где остановилась в прошлый раз, и стала рассказывать ему о катастрофе на строительстве. О том, что на немалом расстоянии от берега, в глубине канала произошёл взрыв. Погибли тысячи людей.
- Пойдём немножко пройдёмся, - предложил Кирилл, когда она замолчала.
Пойти? Не хотелось, если честно. Но... Наверное, сама недобрая магия того, что это их последняя встреча, подняла её, и они пошли куда глаза глядят. День ещё был светлым, до вечера далеко, так что... так что... Они – лишь два приятеля, просто говорят о книге.
И Лиза рассказывала. Помнила мельчайшие детали страшной катастрофы, степень людского горя. Особенно трагичной была гибель жены Алана Мод и их маленькой дочки Бетти. Их убила разъярённая толпа, и не в тоннеле, на берегу. Несчастные люди, больше женщины, у кого там, в недрах Атлантики, навсегда остались мужья и сыновья, погубленные взрывом. Обезумевшие женщины готовы были громить на берегу всех и вся, и уж тем более такого «виноватого» человека, как Мод, которая работала в госпитале и помогала несчастным и больным, всем, кто нуждался в помощи.
Лиза говорила с большим чувством, останавливаясь на каждой детали. Кирилл слушал, почти затаившись, и только время от времени крепче держал её под руку, будто они были не здесь, в подмосковном лесу, а там, в ужасном тоннеле, и он очень хотел заверить её, что ничего страшного с ней не произойдёт: ведь он рядом и защитит её от любой беды. Они шли через лес, и словно рядом с ними, со всех сторон бежали и кричали несчастные, обезумевшие женщины. Будто сейчас, вот совсем только что они кинули камень в замечательную, добрую Мод, много всем помогавшую. И будто полной мощью доходил до них голос потерявшей разум итальянки: «Вон идёт жена Алана! И его дочка! Убьём их! Пусть Алан тоже узнает, что мы пережили! Пусть!» И женщины, сами матери, яростно кидали в несчастных Мод и Бетти камни, кидали с великой злобой, пока не убили Мод. Пока не сгубили девочку. Потом, совершив своё страшное отмщение невиновным, они ушли, затихнув, и казалось, что вдруг осознали дикую нелепость своего поступка.
Лиза так волновалась, что иногда не выдерживала накала собственных страстей. Останавливалась. Умолкала. Смотрела на лес, будто там, в его глубине и темноте даже среди бела дня, и сейчас роют страшный тоннель и над всей этой дикой стройкой стоит чёрная дуга катастрофы. Кирилл останавливался тоже. И тоже смотрел в глубину леса. Потом, однако, решительно брал её под руку, и они шли дальше. И за ними снова шли строители тоннеля, Алан, шли тени Мод и её маленькой девочки. И будто этот чудовищный тоннель прокладывали не где-то в недрах океанского дна, а прямо здесь, через лес, так что они живые свидетели и даже участники дикой стройки.
В какую-то минуту Лиза вдруг почувствовала, что больше не может. Что ей хочется скорее убежать домой. Скорее. И вообще непонятно, почему она снова здесь, с Кириллом, после всего, что узнала о нём... Домой! Будто там её ждало настоящее спасение. Она резко свернула к деревне, и Кирилл молча пошёл за ней.
Дома она вдруг поняла, что так сильно изменило её настроение. Сам лес, конечно, эта неожиданная прогулка всколыхнули в душе мысли об их последнем свидании. Но, кроме той горечи, теперь, после разговора с Андреем, возникла и ещё одна обида, тоже очень горькая, но совершенно другого свойства. Как же так, думала она, отец говорил Кириллу гадости о ней и её семье, а он ничем и никак не защитил её? Андрей объяснил: он не мог, он слишком сильно задавлен своим папашей. Но её настойчиво преследовала мысль: не защитил... Наверное, её тогдашнее представление о жизни – не их жизни, а окружающей - было очень наивным, потому она и считала, что Кирилл мог и должен был вступиться за неё. Ничего не поделаешь: пионерское воспитание чётко делило жизнь и людей на чёрное и белое, оно не допускало никаких полутонов, а об объективном отношении вообще не могло быть и речи, такое даже в голову ей не приходило.
Неожиданно сам этот лес, её рассказ Кириллу о тоннеле будто приобрёл новый смысл. Лес – это их жизнь, современная, разная. А тоннель сквозь него – это вечный, никогда положительно не решаемый еврейский вопрос, своеобразный тоннель сквозь всю окружающую жизнь, с вечными трудностями, которые она порождала, с   национальными предрассудками в числе первых. Время от времени там возникают крушения и завалы. Очень опасно! И нельзя сказать, есть ли свет в конце этого тоннеля.
А Кирилл снова искал с ней встречи. К вечеру она увидела его в их лесочке. Даже показалось, что он легко свистнул. Но зачем, зачем он пришёл, что ещё мог сказать ей? Может быть, и нужно было выйти, но чувство обиды настолько сильно владело ею, что преодолеть его было выше её сил.
Сколько он прохаживался в лесочке? Она больше не смотрела в его сторону. Но, оказывается, смотрел её брат Сергей. И неожиданно спросил:
-  А чего ты не выходишь? Он же ждёт тебя. Для этого и пришёл.
- Кто? – как бы удивилась она.
- Кирилльчик твой.
- Да... мне некогда сегодня. Сам видишь, сколько дел.
Он помолчал, снова посмотрел в сторону леса. И совершенно неожиданно сказал:
- Кирилл, наверное, хороший парень. И тебя просто обожает.
Лиза смутилась.
- Но, - продолжал брат, - интересно: он такой же, как его папаша, или нет?
- В каком смысле?
- В самом главном.
Она ещё больше смутилась, однако сумела не выдать себя.
- Господи, да что ты имеешь в виду? Говорил бы прямо!
- Разве ты не знаешь, кто его папаша?
- Нет.
- Да он в органах работает.
- А ты откуда знаешь?
- Он сам говорил. Я же рассказывал.
- Не слышала...
- Однажды мы случайно встретились в лесу, когда я ходил за земляникой.
- Наверное, я тогда в Москве была, работала.
- Может быть. Так вот, он сам сказал, чтобы мы были осторожнее с нашими хозяевами, потому что есть сведения, что во время войны они были пособниками немцев.
- Вот оно что-о!
- И как будто есть свидетели этого. Он и нам поручил внимательнее приглядываться к ним, слушать, о чём говорят. Сказал, что и сам имеет такое поручение.
- А как из этого следует, что он в органах работает?
- Говорю же: сам сказал об этом. И ещё добавил: «Так как у меня здесь дача, мне дали это задание на период отпуска. Очень удобно не спеша следить за ними.
- И что же – ты хочешь сказать, что и Кирилл тоже...
- Ну... не совсем, наверное, он ещё студент. И всё же – кто его знает! 
В тот период, после хрущёвских разоблачений Сталина, лагерей, оправдания невиновных «врагов народа», все были настроены против органов безопасности, однако прежние страхи ещё оставались живучими, так что люди осторожничали...
Лиза так и не вышла в тот день из дома. Помогала маме, собирала свои вещи. До поезда оставалось всё меньше времени, а ей обязательно нужно было уехать тем вечером, иначе она бы не успела завтра на работу. Наконец, всё закончила, собралась, отправилась  на станцию. Папа и сестрёнка пошли проводить её. Лизе очень не хотелось, чтобы встретился Кирилл. Повезло: не встретился. И вскоре она уже сидела в вагоне поезда, смотрела в окно. У неё было удивительное ощущение, что завтра начинается совсем новая жизнь. Горьковатое ощущение, потому что в прежней жизни навсегда осталось что-то очень хорошее, без чего теперь будет весьма грустно...
Поезд набирал скорость. А из того леса, который оставался позади, чуть ли не сам Фет читал ей свои стихи:

                ...И много лет прошло, томительных и скучных,
                И вот в тиши ночной твой голос слышу вновь,
                И веет, как тогда, во вздохах этих звучных,
                Что ты одна – вся жизнь, что ты одна – любовь.

                Что нет обид судьбы и сердца жгучей муки,
                А жизни нет конца, и цели нет иной,
                Как только веровать в рыдающие звуки,
                Тебя любить, обнять и плакать над тобой! 

Работа, занятость… Лиза быстро вошла в дела, их на службе было невпроворот, думать некогда. Дома по вечерам тоже забот хватало. Мама поручила ей убрать до переезда семьи домой квартиру. В редкие свободные часы она читала книги, готовилась к институту: на лето задали много прочесть, и теперь она старалась наверстать упущенное.
Наступила осень, возобновились занятия. Жизнь стала ещё более напряжённой. Летние события теперь казались очень далёкими и почти не вспоминались. Кирилл совсем ушёл из её жизни.
Но однажды в конце сентября он вдруг напомнил о себе. Это был её нерабочий день. Зазвонил телефон. Она занималась домашними делами. Сняла трубку. Голос Кирилла узнала сразу.
Он сказал, что стоит у ворот их двора и очень просит её выйти. Наверное, сам эффект неожиданности этого звонка, а, может быть, не угасшие до конца, растревоженные чувства сделали своё дело: она сказала, что сейчас спустится. Дома объяснила, что звонит её товарищ из института и просит выйти, он должен ей передать учебник. Все удивились: зови его сюда. Она уточнила: не знает, есть ли у него время, но спросит, может быть, и  вернётся с ним вместе. Никому и в голову не пришло, что это её друг из Берёзок...
Кирилл действительно стоял около самых ворот двора. Явно нервничал. Увидев её, бросился навстречу так нетерпеливо, будто они были вовсе не на шумной московской улице, а в Берёзках, в их лесочке и сейчас пойдут дальше, на свои бесконечные прогулки по лесным тропам, с разговорами, с рассказами из книги «Туннель» Келлермана. Кирилл обнял её, расцеловал. Это сейчас пришли времена, когда двум молодым людям обняться на улице, при всех – что глоток воздуха вдохнуть, а тогда такое случалось нечасто. Кирилл был очень взволнован и всё говорил, говорил что-то. Лизе удалось расслышать слова «страшно соскучился». Но они же расстались!.. Или… только она рассталась с ним?
Он взял её под руку и куда-то повёл, подальше от дома. Спросил, не могут ли они куда-нибудь зайти. Наверное, она опять проявила ужасную бестолковость, потому что не поняла, что он имеет в виду. Куда зайти? На улице осень. Холодно, сыро, ветрено. Он нервозно огляделся вокруг, будто заветное место, тёплое, сухое и приветливое, где-то совсем рядом и она просто решила утаить его. Господи, да что это он? Что с ним происходит? Зачем он вообще приехал? Пыталась что-то спросить, но Кирилл нервозно отмахивался прочь: ему явно не важны были никакие общие вопросы, он хотел говорить что-то своё, очень для себя важное: Вдруг расслышала: «Сказал же им, что буду делать, как сам хочу, и они мне не указ!» Он произносил слова выплесками, и было непонятно, что он имел в виду.
Она не заметила, как они вышли на площадь. Как вдруг оказались около театра. Филиала Малого, самого близкого театра от её дома. В поле зрения попали афиши. Один из спектаклей, под названием «Весёлка», шёл тем же вечером. Кирилл решительно сказал, будто именно сюда и шел:
- Идём в кассу, покупаем билеты. До начала всего полчаса.
Ну, хорошо, идём, согласилась она. А тут ещё погода совсем испортилась, зачастил противный ледяной дождь. Очень хотелось спрятаться где-нибудь в тепле.
- Слушай, а где ты взял мой телефон? – спросила Лиза.
- Где, где... Сама мне его дала! – ответил он почему-то всё так же нервозно.
Она дала телефон? Что-то не помнила такого. В их летних встречах не то что о телефоне, но о Москве вообще не было речи. Сам раздобыл. Но как?
Места были в бельэтаже, прямо над партером и недалеко от сцены. Спектакль сразу взял разухабисто-весёлый тон, и понеслось. Было не очень интересно.
Куда важнее показалось то, что Кирилл сидит в ложе прямо за ней, немножко вполоборота, и она так сильно чувствует его присутствие! Он взял её под руку, будто они шли через лес в Берёзках. Да, да, они снова вместе, она не уезжала из Берёзок. И вообще сейчас вовсе не осень, а то блаженное лето, которое всеми красками играло на сцене. Иногда даже хотелось смеяться вместе с залом. Но гораздо чаще, глядя на сцену, она почти ничего не видела. Вдруг куда-то отступила грусть последнего времени, и всё у них с Кириллом прекрасно...
Неожиданно погас свет – очевидно, возник сбой. В зале стало совсем темно. Кто-то ойкнул, кто-то вскрикнул. А Кирилл вдруг припал к ней, повернул ее лицо к себе и начал страстно целовать её. Господи, что это?! Такие чувства... Они же остались там, в лесу, а, точнее, в тоннеле, идущем через лес...
Лиза молчала, но столь же страстно отвечала на его поцелуи. Неужели она счастлива? Оказывается, да! Да! Да! И что за глупость – расстаться с Кириллом! Она же любит его... Вдруг расслышала его слова, он почти шептал их ей на ухо: «Ну почему так? Почему? Я не могу без тебя! И никто больше мне не нужен! Никто!»
Свет дали так же внезапно, как выключили. Кирилл мгновенно отпрянул от Лизы. Она смущённо озиралась вокруг: заметил ли кто-нибудь, что с ними происходит?
Зрители с радостью вернулись к событиям спектакля. А им вдруг стало совсем неинтересно. С трудом дождались конца действия и поспешили в гардероб. К её дому шли торопливо. Кирилл молчал, но не выпускал её руки из своей. Попрощались у Лизиных ворот. Кирилл как-то резко развернулся и зашагал обратно, к метро, а она юркнула во двор. Очень хотелось оглянуться, посмотреть, не обернётся ли и он ей вслед. Не решилась. Или гордость не позволила. Да это и ничего бы не значило.  Было непонятно, почему он пришёл. Ведь явно хотел ей что-то сказать. И сказал же...
Больше Лиза Кирилла не видела.
А скоро началась зима, очень снежная в том году. Люди вспомнили про лыжи – в метро лыжников можно было видеть каждый день, а по выходным казалось, что весь город встал на лыжи. И Лизин брат тоже. В одну из первых вылазок он поехал с приятелями в Берёзки, слишком уж хорошие были там леса. Уточнил: если можно будет где-то переночевать, вернутся только к следующему вечеру.
Так и получилось: ночевать их пустила бывшая дачная хозяйка. Она-то и рассказала, что уже к Новому году Кирилл женился. «Папаша заставил, - уточнила она. – Сам и невесту ему подобрал. Я их видела: девчонка довольна, а по нему, бедному, никак не скажешь, что счастливый молодожён. Всё по твоей сестрице тосковал, но папаша и слышать об этом не хотел».
Брат не сомневался: Лиза обрадуется. Раз Кирилл оказался таким неверным и легкомысленным, о чём жалеть?
История в семье скоро забылась. Жизнь шла своим чередом. Возникали новые проблемы, их и надо было решать. Лизе – вместе со всеми.
Только вот не забылся Кирилл. Ушёл в самые глубокие тайники её памяти. Помнился и десятки лет спустя...

- Ну, что, пойдём? – спросил брат теперь, когда они снова столько лет спустя оказались в Берёзках и долго стояли на краю леса, думая каждый о своём, вспоминая дачу здесь и родителей, которых уже не было в живых.
Так и не выйдя полностью из берёзковского леса, они пошли сквозь него дальше, в тёмную чащу. Вскоре деревня скрылась из вида, и даже воспоминания о даче как-то уползли обратно. Но только не у Лизы. Она шла вместе с остальными, и ей казалось, что идёт по тому тоннелю через лес, который они с Кириллом когда-то проложили здесь в своей далёкой юности. Теперь он казался ей таким же фантастическим, как и тоннель между Америкой и Европой в недрах дна Атлантического океана, о котором так живописно рассказал писатель Бернард Келлерман, а вслед за ним рассказывала и она – человеку, которого тогда так неожиданно, страстно и горько полюбила...