Прощание с сумеречными поэтами

I.
Не став свидетелями мира,
огнем охваченным то тут, то там,
вам не пришлось воспеть в руинах храм,
воспеть, подобно Откровенью Иоанна.

Безвременье застало вас в пути
и на пороге жизни вы упали,
вы умерли от жажды и печали,
печали безысходной и тоски.

Посмертной маски слепок – вот и все,
на каждой кроткая улыбка: "Сбылось.
Теперь я в царстве тьмы…" А между тем,
я вижу ваши лица, которых суть волна,
ласкающая нежно брег. Так было
в ваш короткий век, в котором
постепенно исчезали, подобно облаку,
и слезы начертали на призрачной,
как ваша жизнь, воде
в небытие ушедшие инициалы.

Серджо, Серджо!
Да, ты успел запечатлеть
провинцию такой, какая есть,
трагедию людей-марионеток,
хвалу поющих, в слезах зовущих,
молясь усердно "Аве Мария".
Ты слышал Её тихий глас,
быть может, лик святой
в предсмертный час,
когда на двадцать первый год
Господь забрал тебя,
томящегося жизнью.
О, бедный мой собрат,
Серджо Кораццини!*

Я же мечтал воспеть
движенье в мире
вне рамок собственной пустыни,
в небе более глубоком, в толще моря,
лишь бы у'зреть оком
стремительный до головокруженья бег:
смотреть по сторонам без остановки,
видеть, как твои марионетки ловки,
и вместе с ними танцевать,
жестикулировать, рукоплескать,
каблуками об пол топать
в ритм твоего усталого сердца.

После ты умер. И я пою тебе,
погребенному среди роз
на кладбище,
поэту малых форм,
покуда барабанит тамбурин.

Завтра твои бренные останки
собратья предадут земле,
и провинции тобою воскрешенной
останется только могилка –
маленький холмик… Да, маленький холмик.

И ты не узнаешь, что
без твоих бесполезных царей из папье-маше,
с их коронами на голове, многие
захолустные городишки воспрянут,
потому как весь мир
преобразуется в республику науки,
пространство свободы,
где правит разум,
а современные достижения,
новейшие изобретения
будут лихо раскручивать миры
между созвездиями.
Они увлекут за собой людей
с жестами истеричными
и мертвенными лицами
в свете ламп, софитов, прожекторов.

II.
Здравствуй, поэт прошлого Гвидо Густаво Гоццано!**
Воспел ты игру с вол'аном да отданный ч'ервям диван.
Воспел слишком нежно, интимно,
надев на струны сурдину,
даггеротипно, быть может, как лента немого кино.

Во всем проступает суть розы,
усердие, – это бесспорно,
но я не забыл, с какой страстью
воспел ты еще кринолин.

Я же мечтал отразить настоящее,
время стремительное, понимаешь? Где
машины вращают колесами
и едут без лошадей. Набойки на каблуках,
набойки! Их стук по тротуару блестящему, –
по пыльной дороге в набойках
ты не пойдешь, согласись?

Вертеться волчком и слышать
тысяча восемьсот шестидесятый,
играть гавот на рояле
и притом упиваться пустотами
от порванных нескольких струн.

Я бы отдал всего "Гримма", веришь ли?
Твоего "Гримма" фальшивого,
червями донельзя изъеденного
ради танго "ше Максим".

Потом ты умер. И я пою тебе,
поэту прошлого,
покуда, покуда, покуда
барабанит свой ритм тамбурин.

III.
Мертвый, значит, прошлый, – не напишет стихи!
Завтра понесутся со свистом быстроногие поезда
сквозь томные виллы
твоего сна, одетого в тень и ничто.

Мертвый, значит, прошлый, и штыками
мы убьем настоящее,
возведя на пьедестал будущее.

Но ты, Сандро***, ты!
Ты слагал стихи о любви, не нуждаясь в рифме,
только верлибром. Любовь, любовь
сквозит в каждой строке, щедрая
на поцелуи, одаривающая женщин детьми.

О, манящий аромат лип
там, на проспектах Валентино!
О, поцелуи в туманном утре,
сладкие, приносящие плоды.
О, поцелуи, сводящие с ума, уволакивающие
добровольного пленника за ворота туринские!

Я помню вечера с безумными химерами,
божественной и выпитой до донышка тоской,
сидящих вкруг девушек с шитьем и пяльцами,
склоненные головки, улыбки, шепоток и смех,
а следом торт-прогулка.

О, легкость, юности присущая!
О, старости грядущей беспокойство!
Но и ты, о Сандро, умер. И я пою тебе,
поэту молодости,
покуда барабанит тамбурин.

Завтра твои бренные останки
уснут, погребенные среди роз,
и в это мгновенье прошлое будет забыто.
Но любовь, любовь вновь обрящет
Богу отданная душа после бессмысленной,
слепой, бесчеловечной ненависти, и тогда
появится источник родниковой воды – око чистое.


Пламенем потрескивающим, жгучим
осветят старый мир сумеречные поэты!
На краю пропасти без дна,
в которой исчезли друг за другом
развенчанные былые алтари,
я прощаюсь с вами! Барабань тамбурин!

4-6, 9-12 июля 2014





__________
На фотографии поэт Нино Оксилия.
Вольный перевод стихотворения "Il saluto ai poeti crepuscolari" итальянского поэта Нино Оксилия (Nino Oxilia).
Сумеречные поэты (ит. сrepuscolari) – группа итальянских поэтов начала XX века.
Нино Оксилия (13 ноября 1889, Турин – 18 ноября 1917, Монте Томба) – итальянский поэт, близкий кругу "сумеречных поэтов", драматург, режиссёр театра и кино.
*Серджо Коррацини (6 февраля 1886, Рим –17 июня 1907, Рим) – итальянский поэт и новеллист, член группы "сумеречных поэтов".
**Гвидо Густаво Гоццано (19 декабря 1883, Турин – 9 августа 1916, Турин) – итальянский поэт, писатель, глава группы "сумеречных поэтов".
***Сандро Камазио (1886 – 1913) – итальянский поэт, драматург и театральный режиссёр (поставил несколько пьес в соавторстве с Нино Оксилия).
Благодарю Ивана Иранцева за предоставленный подстрочный перевод с итальянского языка.