Двенадцатый класс глава8

Глава 8. Время прощаться и говорить спасибо

Татьяна Ивановна ; наша первая учительница. Она разрешала нам досматривать мультики перед уроками, начинавшиеся без десяти девять. Мы были ей так благодарны, что старание постичь новые знания не имело границ. Она называла меня «сообразительной тёткой», а её переживания за все наши успехи и неудачи казались слишком искренними, чтобы можно было с лёгкостью от них отмахнуться. Образ мамочки курицы, квохчущей вокруг своих непосед.
Марина Гавриловна ; наша воспитательница с первого и по двенадцатый класс. Скала! Её непоколебимый образ довлел надо мной долгие годы, ровно до тех пор, пока я не увидела разницу на фотографиях начальной школы и старших классов. Из высокой мощной дамы она превратилась в родную старушку чуть выше меня, чёрные волосы теперь скорее серебристо-сиреневатого оттенка, а властный и строгий голос преобразился в добродушное ворчание. Как-то, занимаясь уборкой в классе, Гарила попыталась приобщить и меня к наведению чистоты и блеска, но я рисовала. Так благодушный порыв научить меня бытовым премудростям обернулся брошенным в мою сторону ведром. «Последний раз говорю, либо ты берёшь тряпку в руки, либо с глаз моих долой!» Я собрала карандаши и ушла на третий. Великанша с огромным добрым сердцем и в голубом переднике.
Владимир Викторович ; наш второй воспитатель. Мужчин в школе катастрофически мало, и единственный воспитатель сильного пола достался именно нам. Когда-то он закончил нашу школу, остаток зрения у него хороший, а характер спокойный. Любимым развлечением моим и Ирки было, взяв Горного под руки с двух сторон, поджать ноги и висеть, а он должен был нести нас через весь коридор. Даже не помню, когда мы перестали так делать и почему, но уж точно не потому, что он пожаловался или попросил нас об этом. Его терпение проявляло себя также в длинные воскресные дни, когда я выставляла перед ним огромную коробку с карандашами, а их было точно больше сотни, и лезвием ; никакая точилка не сравнится с ним ; Владимир Викторович кропотливо затачивал их все на следующую неделю. А я, поганка, ещё придирчивого рассматривала каждый и говорила: «Ой, а здесь стержень с боку не видно, а у этого он, кажется, сломался!» И с тяжким вздохом Горный забирал карандаш на исправление. Он напоминает мне трубадура из «Бременских музыкантов», только в очках и постарше.
Римма Дмитревна ; классный руководитель, учительница русского и литературы. Она всегда очень тщательно сохраняла дистанцию между учителем и учениками, но иногда мне казалось, что именно со мной ей очень бы хотелось её нарушить, надавать мне подзатыльников или потрепать по голове. Но она уже не знала, как это сделать. Зато Риммочка, и надо отдать ей должное, таки смогла объяснить почему «сделать» пишется с буквой «с», а «здесь» начинается с «з». А ведь моя безграмотность могла вывести из себя и святого. Таких правильных людей просто не должно быть. Своим видом они сильно смущают, да и попросту раздражают окружающих, наглядно доказывая, что можно прожить всю жизнь и оставаться при этом хорошим человеком. Человеком, который не сплетничает, не завидует, не говорит и даже не думает о других плохо, корректен в замечаниях и всегда немного на расстоянии, в стороне от остальных. Она ровесница Гарилы, но я представляю Риммочку юной и лёгкой, в пышном светло-салатном платье, в том возрасте, когда железные принципы разума были ещё душевным порывом и велением сердца, когда они ещё не заковали её в броню добропорядочности.
Альбина Андреевна ; наша математичка с пятого по десятый класс. Какая-то её тяжёлая болезнь ; и я перестала всерьёз думать насчёт поступления на экономический. Проще было вообще отменить алгебру и геометрию как предмет, чем давать нам другого учителя. Однажды Альбина Андреевна принесла целый мешок леденцов на ниточках, развесила их на ёлке, и каждый, кто решил пример, мог встать и снять один леденец. На одной из пятиминуток для учителей решили, что среди урока надо давать несколько минут ученикам для физических упражнений. «Как они себе это представляют?» ; удивлялась она. ; «Я выведу вас на крошечный пятачок между диваном и шкафами и поочерёдно заставлю приседать?!» Но Альбина Андревна вышла из затруднительной ситуации: запыхтев как паровоз, она начала кружить, обходя парты по периметру класса: «Так, кто вторым вагоном за мной? Кто решит задачу последним, будет в хвосте поезда!» Мы считали себя уже достаточно взрослыми для таких игр, но Альбиночка такая милая, что все дружно заторопились с решением. Фанатик цифр и логических задач, она даже смогла вывести Ирку и Шурика на «почти четвёрку»! А однажды так искренне расстроилась, что была готова вкатить мне «двояк» всего лишь за то, что, решив сложный дополнительный пример из особого учебника, я написала в ответе не «минус шесть», а «шесть». Этот минус был у меня в голове, и он ведь так очевиден, что поспешив записать решение, я сделала глупейший ляп. И, улыбаясь, рисую себе красивую пчёлку Майю в строгом пиджачке с линейкой в лапках…
Антон Александрович ; учитель музыки и тоже выпускник нашей школы. Он никогда и никому не ставил ничего, кроме пятёрки. Он не ругается, разговаривает тихо и очень старается на уроках, жаль, что никто не слушает. В этом году, заинтересовавшись классической музыкой, я стала брать у него на выходные по одной кассете с операми Римского-Корсакова, Мусорского, Чайковского. Перед тем, как благоговейно вручить мне очередной шедевр, он долго и подробно вводил меня в суть дела, читал содержание оперы, биографию композитора, отзывы. И оказалось, Антон Александрович интересный собеседник,  ему присуща ирония, а его любимый герой Пьер Безухов. Я одеваю его в костюм мушкетёра. 
Последнее задание для школьной стенгазеты. Я рисую во весь ватманский лист серый прямоугольник с множеством квадратиков окон. Из каждого окна выглядывает человек. Это наши учителя и воспитатели, наряженные в маскарадные костюмы по моему выбору. На месте предполагаемых лиц оставляю белый овал, потом вклею вырезки из старых фотографий, чтобы узнавание не вызывало разночтений.  По-настоящему хорошие люди окружали нас до сих пор. Каждый из них по-своему вкладывал душу и сердце в работу. Но… Но… Я откладываю фломастеры и с сожалением смотрю на мультипликационную версию одного из множества противоречивых ощущений и воспоминаний. В один ряд с картинами, вызывающим улыбку и тёплое чувство благодарности встают и неприглядные сцены. Безуспешно пытаюсь сосредоточиться на положительных эмоциях: доброта, участие, ведь это было и есть! Хотя, к сожалению, запал уже не тот, энергии хватает разве что для поддержания видимого порядка, у некоторых отсутствует необходимый профессионализм, но равнодушными никого из старой гвардии не назовёшь, это точно. В последние год-два, наконец-то, стали появляться новые молоденькие учительницы в джинсах, но их развязная манерность, нежелание учить брайль, формальное отношение к ученикам и работе пугают больше, чем радуют. Включать их в свой рисунок я не буду. Сколько ещё после нашего ухода продержатся Риммочка и Гарила? Кто будет обучать следующих за нами? А главное ; чему? И что из этого вырастет?
Иногда мне представляется, что укрывшийся в сельской местности мирок нашей школы неожиданно оказался обратной стороной развала девяностых. Тогда всё переделывалось. В интернате же система, оставшаяся с советских времён, не была ничем потревожена, если судить по рассказам выпускников предыдущих десятилетий. Правила остались теми же, как и способы их обойти. Люди, проработавшие по двадцать, тридцать лет, их прозвища, казённая мебель ; всё без изменений. Исчезла лишь идейная наполненность. Ощущение, будто есть улей, пчёлы летают, но соты пусты, а суета насекомых бесцельна. Кто-то и когда-то постановил инвалидов отправлять в интернаты ; и был в этом смысл в том времени и в тех условиях. Но сегодня всё более очевидно: накатанный путь из школы в УПП мешает прокладыванию новых скоростных трасс. Массажное училище ; единственная возможность для выпускника свернуть с основной накатанной дороги. Но не всем же быть массажистами! Нам дают двенадцать лет расслабляться и не думать о будущем, следующие пять лет, благодаря льготам при поступлении в ВУЗ, ещё маленькая отсрочка перед вступлением в большой  мир. Но потом?! Куда и как дальше?! Из года в год, пока формируется личность нам так или иначе дают понять, что жизнь расписана, что всё уже решено, что надо лишь соблюдать правила и всё будет просто замечательно. И всё действительно великолепно ; ровно до окончания школьного срока. Мы неплохо развлекались в эти годы. Не все легко привыкали к порядкам и негласным законам общежития, но в конечном итоге если ты их и не любил всем сердцем, то хотя бы смирялся с ними. Ведь это всё, что тебе дано сейчас, а мыслить дальше сегодняшнего дня мы не умели. Но за всё это время никто не удосужился поведать, по каким правилам вести себя в институте, как должно проходить общение со сверстниками, как искать работу, ходить на собеседования, чт; говорить, как выглядеть, как вести домашнее хозяйство…
Сейчас я хочу представить нашу школу, как элитное учебное заведение, этакую закрытую частную гимназию. Целая пропасть между тем, что есть и тем, чего можно было бы добиться! За двенадцать лет столько всего можно вложить в головы заинтересованных детей, не отвлекаясь ни на какие внешние факторы.  Можно учиться, как завещал Ленин, заниматься спортом, искусством. Можно выпускать в мир не горстки потерянных подростков, а уверенных в себе молодых людей, готовых эмоционально, интеллектуально и физически к будущей жизни, в которой всегда найдётся место по их собственному выбору и желанию. Но добиться этого могут лишь учителя и воспитатели сами абсолютно уверенные в собственном успехе. А наши замечательные и горячо любимые вторые мамы и папы даже сами не способны выйти в этот большой мир и жить в нём, работая на должном уровне в обычных школах. БШД нужна им чуть ли не больше, чем ученикам…
Но в моей прощальной картинке не должно быть места горечи.
Я убираю фломастеры и достаю клей. Внизу на ступеньках крыльца школы осталось поместить фото нашего класса в полном составе.
Есть множество вариантов, как можно частично или полностью потерять зрение, от банальной наследственности до несчастного случая. Если диагноз поставлен человеку до получения им аттестата, то единственный всем известный путь ведёт в интернат. Так случилось, что у каждого с дефектом глаз дополнительным приобретением стало совершенно конкретное, не выбранное лично, а навязанное системой и нежеланием хорошенько подумать, будущее. Восемь почти взрослых людей, почти обыкновенных. Как нас только не называют, пытаясь обойти неудобное слово «инвалиды». «Особые детки с особыми потребностями» звучит особо мерзко. Да, у пятерых очки, прямых взглядов красивых глаз не наблюдается, конечно, а выражение некоторых лиц как застывшая маска отстранённой суровости. Ну и что в этом такого?! Как будто другие люди все без исключения красавцы! Ноги ходят, руки делают, голова думает. Ряд специальностей и профессий для нас закрыт по определению, но разве любой считающийся здоровым подросток способен учиться и работать где угодно? Это совершеннейшая банальность, но произносить её надо часто, чтобы понимание этого вошло в подсознание, чтобы я сама, в первую очередь, в неё поверила. Слабое зрение лишает человека некоторых удобств и многих визуальных удовольствий ; и всё! Оно не делает его неспособным или нуждающимся в специальных условиях. Или нет, нам нужны особые условия, как нужны они каждому человеку. Ровные дороги, наличие бордюров, яркие метки, соблюдение правил дорожного движения, светофоры, дикторы, озвучивающие названия остановок, то, что должно быть нормой, а считается почему-то мало доступным комфортом.
Наличие свободы мысли, свободы воли и свободы передвижения, на мой взгляд, отличают человека от инвалида. Мы не можем во всей полноте оценить красоту мирозданья, и это печально, но сколько зрячих попросту отворачиваются от неё. С другой стороны, неспособность что-либо сделать ещё не причина перестать наслаждаться жизнью и поступать в соответствии со своими желаниями и убеждениями. А значит, не существует никаких «их» и «нас», есть «мы» ; свободные люди, парни и девчонки, вступающие в следующий этап своего взросления.
Осталось лишь сказать последнее «спасибо и прощай» школе, выйти с гордо поднятой головой и беспечной улыбкой в будущее, каким бы оно ни было.
Приготовления к последнему звонку, экзаменам и выпускному уже на исходе. Платья куплены, роли распределены, слова выучены, а сирень перестаёт цвести. Народ, учителя и воспитатели, выпускники и друзья из младших классов ; все без исключения испытывают нервное возбуждение. «Вы уходите!» ; «Всё, что будет в школе дальше, будет происходить без вас!» ; «Другие остаются здесь ; здание, люди, порядки!» Любые разговоры ; по делу и без ; происходят под знаком «прощай!» Все прогулки и чаепития носят оттенок грусти и даже, откуда что берётся, ностальгии: «А помните как?..»
Меня захватывает общее настроение,  я фотографируюсь со всеми и сама снимаю всех. На этой веранде, сразу сбоку от дырки в заборе, мы прятались и курили. А за зданием старого детского садика качалка. Часто, ещё до того как мы сдружились со старшеклассниками, в надежде поближе познакомиться и поболтать подальше от глаз воспитателей мы с девчонками занимали места на широких досках и, грызя семечки, жуя яблоки, по очереди отталкиваясь от земли, качались вверх-вниз. А вот котельная, пару лет тут жила дворняжка Джери. Когда мы в классе шестом узнали об этом, то стали с обеда таскать для неё курятину и котлеты. В берёзовой роще есть отличная горка, которую на зиму заливают. Если хорошая картонка, то можно докатиться почти до забора. Если ты крутой, то можно съезжать стоя. Но если тебе не повезло, можешь врезаться в дерево. На спортплощадке рукоход и разноуровневые брусья, на которых раньше обезьянками вертелись мы с Иринкой, а теперь слышится визг малышни. Не всякой школе везёт иметь большую территорию, нашей ; повезло. Здесь мы всегда чувствовали себя в полной безопасности, а это немало!
Здание школы в виде буквы Ш или Е, в зависимости от того, как посмотреть: два крыла и отросток актового и спортивного залов посередине. Пол поскрипывает под ногами, классы и кабинеты закрыты: незрячие ходят по стенкам и велика вероятность врезаться в распахнутую дверь. Я медленно иду и вспоминаю, вокруг же меня галдит и бурлит школьная жизнь. Маленькими мы как ненормальные носились по коридорам, с визгом и брызгалками, любые попытки остановить нас ужасно раздражали, слова о безопасности казались пустым звуком. А теперь бессмысленно вопящие дети раздражают меня, они мчатся сломя голову, врезаются, спотыкаются на лестнице, шлёпаются на пол, а рядом ведь батареи, углы скамеек, расшибутся же! Я хватаю мелкого пацана за ворот рубашки и строго отчитываю его. Но стоило отпустить, как сделав пару аккуратных  шажков, он вновь срывается с места с воплем: «Ща вы у меня получите!» Левое крыло первого этажа, как всегда, пусто. Музыкальный класс, комната кулинарии. Кабинет информатики ; его как следует оборудовали недавно, появилась новенькая очаровательная учительница, которая рассказывает о компьютере, как о сложном поэтическом произведении. Дверь в кабинет металлическая, и просто так в неё никто не заглядывает. Последний подоконник в этом крыле ; одно из самых уединённых мест, и поздними вечерами в темноте и тишине влюблённая парочка здесь сколько угодно может шушукаться и целоваться. Каждый подоконник облагорожен цветком в горшке и тюлькой, как на окнах в деревне у моей бабушки.
Мне хочется обнять всю школу, всех учителей, воспитателей и друзей. Хочется от души спеть что-нибудь типа «Школьные годы чудесные...» и, чего уж там, пустить слезу на прощанье. Больше не имеет значения, чему я здесь научилась, а чему нет. Меня перестали беспокоить мысли о том чт; могло бы случиться, если бы да кабы… Было так, как было, и уже ничего не изменится. Теперь это всё уже прошлое. И я благодарна ему за то, каким человеком стала, за то, что моё детство и взросление не были затуманены неуверенностью в завтрашнем дне, грязью или жестокостью. Мне дали возможность вырасти, а в кого, это уже зависело исключительно от меня самой. Во всех своих будущих успехах и неудачах винить надо будет не интернат, не окружающих людей, не государство, пустившее всё на самотёк, а только и исключительно себя. Но другие?
Можно ли измерить процент влияния обстоятельств и условий взросления на личность? И так ли уж виноваты тысячи слепых, сидящих в одиночестве по домам в собственной никчёмности? «Ах, какое благородство! Сначала взяла ответственность на себя, а потом милостиво разрешила другим этого не делать!» ; поясничает мой внутренний голос. Уверенные рассуждения о собственной свободной личности поколеблены новыми вопросами и, чтобы ответить, не хватает ни знаний, ни опыта. Противоречащие друг другу суждения находят собственные аргументы, и нет им конца. Как не раз случалось, моё сознание заметалось в поисках якоря. «Ладно, вечерком спрошу у Р.А. чт; он об этом думает», ; обещаю себе и улыбаюсь. У Р.А. наверняка будет совершенно иная точка зрения, неожиданная и потому интересная. Я предлагаю ему два варианта, две противоположные точки на отрезке, а он вместо того, чтобы выбрать удобный вариант, связанный с линией моих рассуждений, скажет нечто такое, что  находится совсем в иной плоскости. Но я смогу его понять, в этом я не сомневаюсь, а он всегда отлично понимает мой лепет. Ведь подумать и сказать то же самое вслух совершенно разные вещи. И то, что так складно звучит в моей голове, стоит открыть рот, становится похожим на невнятное бормотание младенца. Но я работаю над собой. Мы с Р.А. созваниваемся чуть ли ни каждый день, болтаем часа по два. И рядом с ним мне не нужно играть какую-то роль, что в последнее время стало происходить почти машинально в школе и дома.  Почувствовать себя собой невероятно приятно, а осознание, что кто-то любит именно тебя в тебе, наполняет силой и уверенностью. Мне всё равно, чт; и кто об этом говорит. Переживания Риммочки и Гарилы, с одной стороны, очень приятны, ведь это означает, что им небезразлична я и моя дальнейшая судьба; но, с другой стороны, их навязчивые уговоры и безапелляционные мнения как бы лишают меня права на свободу выбора, будто они сомневаются в моей способности поступить правильно. Но моё отношение к ним остаётся прежним. «Снова жест благородного смирения?» ; не может угомониться проснувшаяся язва внутри меня. Но это не портит настроения. Мне весело. Речь, которую я вынашивала к выпускному обретает, наконец, форму и законченный смысл.
Дорогие друзья, настала пора прощаться. Для нас, выпускников, кончается целая жизнь, которую мы прожили в Большой Школе для детей ; так сегодня хочется назвать нашу БШД. Сколько воспоминаний, которые останутся с нами ;  сейчас кажется, что останутся навсегда! Не забыть вас, наши милые учителя и воспитатели. Мне хочется попросить у вас прощения. Честное слово, мы слишком редко это делали. Спасибо за ваше стремление научить нас хотябы чему-то. Это дорогого стоит! Ваши мужество, терпение, настойчивость в борьбе с юношеским максимализмом и дремучей ленью ; урок, который нам не забыть. Пока есть вы, пока у вас остались силы, школа будет стоять. Двери парадки будут гостеприимно открыты, а звонок прозвенит еще ни один раз.
Дорогие родители! Мы стали достаточно взрослыми, чтобы не слушаться вас, но ещё не научились брать на себя полноту ответственности за свои решения, свой выбор. Пришло время повзрослеть по-настоящему. Жизнь ждёт нас, мы пойдём по ней своим путём ; но вместе с вами, с вашей помощью и поддержкой.
Мои одноклассники! Наверное, нам будет нелегко. Но, что бы ни случилось, я желаю нам всегда оставаться людьми! И пусть алгебраические формулы и правила русского языка со временем забудутся, надеюсь, что правила человеческих взаимоотношений, которые на своем примере ежедневно нам показывали учителя и воспитатели, остались в нашей памяти на всю жизнь. Я желаю нам всегда чего-нибудь хотеть: хотеть жить, хотеть любить, хотеть быть счастливыми, и главное всего этого достичь! 
И на этом я заканчиваю. Всё, что я хотела сказать, сказано. Дальше ; будущее, пока неизвестное мне, в котором предстоит сделать то, что я хочу. Добрая память о школе ; навсегда со мной.
А то, чего я не скажу в прощальной речи, но твердо себе обещаю: своих детей я сюда не приведу. Чего бы это ни стоило, они должны жить в мире здоровых людей.
Теперь можно и уйти, не оглядываясь назад.