Возвращение. Компонент 2

История полётов, осуществляемых на ЛА класса "ИЛЬЯ МУРОМЕЦ", является одной из основных задач неформальной общественной группы "АНОНИМНЫЕ АВИАМЕХАНИКИ".
 
Вашему вниманию предлагается ещё один из найденных группой "АНОНИМНЫЕ АВИАМЕХАНИКИ" документов.


В сталлактитово-сталлагмитовой пещере, за первым левым поворотом, у пивной под разбитым уличным фонарём....

...тусовались небритые альпинисты. Неделю назад, с похмелья, они спустились в эту пещеру, думая (вот ведь как!), что поднимаются в гору. Придя в себя на южном склоне...пардон - на глубине...метров, они решили, что что-то идет не так...

... что что-то идёт, не как всегда - не так, а как-то по-особенному НЕ ТАК... Никаких ландшафтов вокруг не зрелось, а имелось устойчивое подозрение на наоборот... На андеграунд или уж совсем, что вероятно не - на унтергрундбанн...

Хотя наличие действующей пивной в метрополитене чуть-чуть смущало, а разбитый уличный фонарь - наоборот, странным образом обнадёживал... Не давал ситуации превратиться совсем уж во что-то необычайное, необызбывшееся, нечаянное и неотчаянное...

... В пивной было пасмурно и накурено. Вода в водопровод подавалась по графику. А потому разбавлять пиво хозяин мог только с 11-ти часов по Берлинскому времени. По причине этого пиво не отпускалось до 11-ти лицам младше 18-ти лет.

Старший альпинист, а в простом и дружеском общении отзывающийся на словосочетание Старпенист, положил заскорузлый любимый ледоруб поперёк давно протёртой до дыр донышками пивных кружек и прожжёной до тех же дыр каплями самогонки барной стойки, взгромоздился на шаткий высокий табурет, шумно испустив при этом горного ветра, пахнувшего гнилыми эдельвейсами...

Оба его спутника, все трое, заняли столик в уголке пивной, прямо под пологом из паутины, свешивающейся с карниза из засохшего помёта летучих мышей.

Рюкзаки и снегоступы они кое-как засунули под столик, выгнав оттуда хозяйского скунса по кличке Бетельгейзе, и продолжив старый спор - как им себя называть во вновь открывшихся обстоятельствах: альпелологами или спеленистами...

...собственно вопрос - пить или не пить вообще никогда не ставился. А уж в приключившихся обстоятельствах он стоять точно не мог, о чём никто вокруг не жалел.
 
-По маленькой, по маленькой, чем поят лошадей! -вокруг уже всё пело и плясало, потому что под гостеприимные своды пивной всё подтягивались, подходили, подлетали, притекали, подрывались, подкатывались и просачивались как местные завсегдатаи, так и вовсе уж не местные мимопроходимцы.

Хозяин кликнул двоих помощников-чухонцев - разливать напитки по стаканам, кружкам, стопкам, шприцам, клизьмам и пипеткам, а сам пересел за кассу, поближе к двери на кухню и к старому лазерному граммофону.
 
Из дверей и в двери кухни то и дело протискивались с подносами три сдобные пейзанки с феноменальными крупами, а хозяин, ещё не старый хрен, каждый раз делал им Обжим Петровича, притискивая своей спиной девок к дверному косяку. Девки повизгивали, поправляли лифчики и подтягивали подвязки на чулках, но не протестовали - посетителей было много. Один такой вечер весь день кормит!

К старшему альпинисту, который естественным образом перешёл с пива на "рыгу" и пересел от барной стойки в интимную "отстойку" у стены противоположной от входа, вежливо испросив разрешения подсели двое.

Старпенист ещё различал присутствующих, пока ещё понимал о чём они говорят, но от рижской "рыги" сам выговаривал свои мысли с трудом.

А потому, в ответ на взаимный обмен именами с подсевшими типами, впрочем назвавшимися Селенитом и Марсианином, смог проговорить только то, что его самого зовут Старпенис.

Подсевшие громогласно заказали по первой себе и альпинисту, на которого посмотрели с уважением. В ответ на их клич на столик набежала Бина-пышечка (кружевная наколка на пергидролевой высоко взбитой чёлке и крохотный белый фартучек поверх кожаных тирольских коротких штанишек на лямочках) с подносом уставленным блюдами с тушёными свиными ножками под ворохом кислой капусты и бутылкой Клейна, емкостью 0,7.

За туманными стенками бутылки плескалось синим в белый горошек какая-то субстанция. Это был фирменный "Джек-потрошитель" - по 50 крон за бутылку, если покупать в зоне беспошлинной торговли астропорта им. Лося в кратере Эратосфена.

Селенит, который вскоре стал отзываться на имя Сеня, подливая альпинисту, весело подмигивал Мареку, в которого наскоро превратился Марсианин, и всё пытался разговорить альпиниста с целью выяснить, с чего это у того такое обязывающее ко многому красивое имя - Звёздныйпенис....

На что альпинист отвечал с прямотой заскорузлого верного ледоруба - "Там знают! Там разберутся!"

Сеня с Мареком, явно оробев от упоминания грозного Тама, решили переменить тему разговора и предложили Стасу, в которого к этому моменту превратился Старпенис, сыграть в "переводного". Стас бодро плеснул себе в бокал на два пальца "Джека-потрошителя", но не успел их вовремя отдёрнуть, а потому шипя от боли принялся мотать ими около своего виска.

В пивной это было распространённой лёгкой травмой. К Стасу тут же подскочил вышибала Джо-Джим с полоскательницей наполненной колотым сухим льдом, плавающем в растворе щёлока, и сочувственными улыбками на каждом лице двух своих голов.

Стас поспешно опустил пальцы в раствор. Послышалось короткое шипение. Это щёлочь нейтрализовала капли "Джека-потрошителя" на Стасовых пальцах.

Марек шупальцем вежливо указал на два ногтя, плавающие на поверхности раствора в  полоскательнице, привлекая внимание присутствующих и изрёк нравоучительно: -К этому моменту ногти обычно уже растворяются!

Сам Марек набрал очередные триста сотен миллилитров "Джека-потрошителя" в большую пипетку и запипетил содержимое, в силу собственного физиологического устройства, себе в височную вену. Результат не замедлил в очередной раз сказаться.

И без того багровый цвет Марековой головогруди стал ещё темнее.  Треугольный рот, с выступающей верхней губой, и клинообразной нижней губой без малейших признаков подбородка  непрерывно подёргивался. На воображаемом лбу, которого было полнейшее отсутствие, собрались глубокие морщины.   

Длинные и короткие щупальца, как у Медузы-Горгоны,  постоянно сплетались в клубок и расплетались разваренными спагетти. Шумное  дыхание,  изворотливость и поворотливость  и не затрудненность в движениях - результат меньшей силы притяжения Луны, вызывали опасливое ощущение, которое возникает при взгляде на трепещущий студень на высоко поднятом блюде в руках неопытного официанта.

А в огромные пристальные глаза хотелось смотреть и смотреть омерзительно  до тошноты. Маслянистая темная кожа напоминала скользкую  поверхность  проглоченного и отрыгнутого через час маринованного маслёнка (в смысле гриба-маслёнка, а не маслёнки для ружейного масла).  Тело Марека судорожно пульсировало и постоянно дрожало.

Сеня был устроен попонятнее, хотя и не проще. Высокое веретенообразное тело- шести футов и двух дюймов в длину, с узкими покатыми плечами, двумя четырёх суставчатыми руками и тремя трёхшарнирными ногами было покрыто крупной слегка топорщившейся чешуёй спереди и круглыми плоскими роговыми наростами сзади.

Хотя понятие перед-зад у Сени было довольно толерантно из-за большой подвижности опорно-двигательного хрящевого аппарата, позволяющего Сене не сходя с места поворачивать туловище на 179 угловых градусов. К тому же у Сени, как и у почти всех селенитов (они же лунатики и селеноиды) было две яйцеобразные (в смысле типа как страусиные яйца, не подумайте что как у кролика) головы лишённых каких-либо следов растительности.

Выпитый Сеней "Джек-потрошитель" заставлял его туловище быть постоянно наклонённым под углом в сорок пять градусов к условному горизонту. Отчего при танцах-шманцах его партнёрши частенько падали на пол, если Сеня забывал их заботливо поддерживать в районе талии и чуть пониже, за сдобные булочки.

Отвлекшийся на секунду на Стаса Марек вернулся к прерванному разглядыванию вместе с Сеней фотографии памятника, установленного на месте высадки на Британские острова марсианского десанта.

Меж тем раскачивающиеся на свободных петлях двери пивной (такие можно видеть в салунах по всему Дикому Западу на Земле-матушке) с пушечным грохотом распахнулись пропустив во внутрь группу явно приезжих - то ли политэмигрантов, то ли искателей приключений.

Довольно пёстрая компания двуногих прямоходящих однохордовых моноцефалов остановилась у входа и щурясь на свету разглядывала обстановку и обитателей пивной.

Обстановка была не по-братски и не по-сёстрински разгорячённая потребляемыми напитками, некоторые из которых имели весьма высокое октановое число. Воздух был пропитан едкими испарениями тел и химических соединений выдыхаемых этими телами в виде паров и находящихся в жидком агрегатном состоянии в различного вида и ёмкости стекло- и керамотаре.

К этим испарениям примешивались запахи продуктов метаболизма и дезинфектодезодорантов из-за неплотно прикрытой стальной гермодвери  под лесенкой, ведущей на второй этаж пивной, где судя по всему располагались номера.

На гермодвери белым мелом кириллицей были криво написаны слова:

БУДЕШЬ НА ЗЕМЛЕ - ЗАХОДИ!

Посреди большого зала под хрипловатые, но громкие, звуки лазерного граммофона плясали кто как и кто с кем мог.

Хозяин пивной, Обжим Петрович - хитрый, но свой в доску-шестидесятку мужик, периодически перевёртывал один единственный имеющийся в наличии лазерный диск, дабы "сменить пластинку".

И тогда  звуки музыки и слова песни группы "Головоногие моллюски"

Чтоб вцепиться в стекло
Нужны алмазные когти.
Горят над нами, горят,
Помрачая рассудок,
Бриллиантовые дороги
В темное время суток...,

сменялись на звуки и слова другого исполнителя

Он не помнит слово «да» и слово «нет»,
Он не помнит ни чинов, ни имён.
И способен дотянуться до звёзд,
Не считая, что это сон,
И упасть, опалённым Звездой
По имени Солнце…

Вновь преставленные у двери наконец проморгались, но все столики были заняты, и один из вошедших уже потянулся к большой деревянной кобуре, свисавшей на длинных кожаных же ремешках с его пояса почти до правого колена.

Стас, внезапно протрезвев, сполз с табуретки под стол, и двумя рывками втянул за собой Марека и Сеню. Те, ничего не поняв, начали было вырываться, но сразу же притихли, когда перекрывая противно-слащавый голос из граммофона, напевающий:

...Моя Марусечка, моя ты куколка,
Моя Марусечка, моя ты душечка,
Моя Марусечка, а жить так хочется,
Я весь горю, тебя молю – будь моей женой...

и топот галопирующей публики, в пивном зале раздались звуки четырёх выстрелов.

Одна из ещё горячих латунных гильз нормально выброшенных отражателем закатилась под стол где сидели Стас с собутыльником (потому что Сеня нормально потреблял спиртосодержащие напитки из обычной посуды, вплоть до из-горла) и сопипеточником и обожгла Мареку щупальце.

Марек зашипел и подул на обожжённое щупальце, а Стас осторожно выглянул из-под стола.

Вошедшие эмигранты уже сидели на табуретках у освободившегося столика. Чухонцы уже утащили трупы невезучих посетителей на задний двор, наскоро затёрли лужи и брызги разноцветной крови.

Один из чухонцев поменял покрытую пятнами и остатками мозгов скатерть на столе на свежую, на которой стрелявший,  тут же положил свой "Маузер К-96" и принялся его заряжать. Другой чухонец принёс замызганное меню и замер в ожидании заказа.

В зале вновь зазвучала музыка, а приостановившиеся было пары и тройки вновь закружились и затопотали, теперь уже под бессмертную "Лилипуточку":

...Моя лилипуточка прийди ко мне,
Побудем минуточку наедине.
С тобою беспечно, как птица,
Буду кружиться я.

Моя лилипуточка - мечта моя.
Моя лилипуточка, моя любовь
Ля-ля-ля-ля-ля-ля-ля-ля-ла-ла-ла-ля.
Моя лилипуточка - мечта моя...

Стас пригляделся к стрелявшему и широкая улыбка узнавания поползла по его альпинистскому лицу набирая скорость, как начинает ползти, всё быстрей и быстрей, по горному склону вниз снежная лавина.

-Фердинанд! Краузе! Доннерветтер нохайнмаль! Сколько световых лет мы с тобой не виделись!? - вскрикнул Стас судорожно пытаясь встать с четверенек под низко нависшей столешницей.

Попытка закончилась ударом по черепу со стороны столешницы. Хоть Стасова голова и была тут, на Луне, в шесть раз легче чем на Земле, но масса у неё осталась прежней, а потому Стас на несколько секунд потерял сознание от удара. За это время его приятели Сеня и Марек вылезли из-под стола сами и извлекли вслед за собой тело Стаса.

Когда Стас пришёл в себя его уже обнимали крепкие дружеские руки человека в выгоревшей армейской форме с мятыми погонами штабс-капитана на плечах.

- Макс! Отто! Ты ли это?! - вскричал штабс-капитан обнимая Стаса.

-Йа, йа, Фердинанд! Их бин тут! - отвечал ему Стас, похлопывая ладонями по спине.

-Это кто с тобой? - спросил штабс-капитан, закончив обнимать Стаса и внимательно оглядывая Сеню и Марека.

-Это свои, свои! Извольте представить вас друг другу, господа! - поспешил ответить Стас, делая ладонью приглашающий представиться жест.

- Штабс-капитан Краузе! Для друзей Фердинанд! - стал по стойке смирно и щёлкнул каблуками сапог Краузе.

- Селенит Жан-Жак! Можно просто Сеня! - представились обе головы селенита хором, склонившись в учтивом полупоклоне.

- Марсианин Тхен-Пхен! Можно просто Марек! - присел на своих ходильных щупальцах марсианин.

Будучи приглашенными новые знакомцы сдвинули столы и расселись на табуретах вокруг него, благожелательно поглядывая друг на друга. За столом произошёл ещё один короткий обмен приветствиями и именами между сателлитами штабс-капитана и друзьями Стаса.

Спутниками штабс-капитана оказались некий поручик в сильно ношеной гусарской форме, представившийся как поручик Ржевский и господин небольшого роста в кожаной куртке и кожаных же штанах, назвавшийся Тараноффым.

Между тем чухонцы притащили выпить и закусить по заказу, сделанному опытным в подобных вопросах поручиком Ржевским. Краузе подошёл к стойке и пошептался с Обжим Петровичем. Тот махнул рукой чухонцу и отослал его на кухню. Через короткое время с кухни подали отдельный поднос с бутылками и тарелками с едой для Марека и Сени.

Разлили по первому стакану. Земляне пили "Столовое вино № 21 Смирновъ".

Сеня предпочёл пить растительный эликсир Гранд-Шартрёз, крепостью 69 %. Выпив свой стакан с закрытыми глазами, Сеня, не открывая их, по памяти процитировал:

"Шартрёз готовится так: в дистилляционную колбу помещают луженое медное сито, содержащее 50 гр. мускусных зерен, 30 гр. цейлонской корицы, 100 гр. померанцевых корок, 50 гр. фруктов померанца, 30 гр. кардамона, 150 гр. ирной травы, 125 гр. семян ангелики, 100 гр. хинных корок, 30 гр. семян сельдерея, 30 гр. белого имбиря, 30 гр. ямайского перца, 30 гр. гвоздики, 10 гр. черного перца, 250 гр. свежей лимонной мяты, 30 гр. ирного корня, 30 гр. мускатного цвета, 30 гр. корней ангелики, 125 гр. синего зверобоя, 25 гр. тонкинских бобов, 50 гр. мускатных орехов, 125 альпийского чернобыльника и, наконец, прибавляют 30 литр. спирта 96% и 10 литр. мягкой воды. Все содержимое в дистилляционной колбе нагревается в продолжение 8 часов, причем отгоняемый спирт стекает вновь в колбу из обратно поставленного холодильника; затем содержимое колбы фильтруется с 200 гр. жженой магнезии и по прибавлении 40 кгр. сахара разводится до 100 литр."

Земляне своё столовое вино и Сенину цитату одобрительно занюхали суставами указательных пальцев, предварительно крякнув, а Марек воткнул себе в височную вену иглу соединенную резиновым шлангом с капельницей. В бутылке укреплённой в держателе радостно синел и пестрел белыми горошинами "Джек-Потрошитель". Марек отличался неизменным постоянством вкусов в выборе напитков.

Потом выпили сразу по второй. И тут уж закусили тем, что им послал Обжим Петрович с кухни.

Поручик Ржевский с аппетитом кушал холодец. Господин Таранофф отдал предпочтение солёной селёдочке под маринованным лучком с подливкой из растительного маслица и уксуса и простому ржаному хлебу. Штабс-капитан Краузе заказал себе жареного трепанга с сельдереем и креветками, чем и озаботился в коротком перерыве между второй и третьей.

Стас, которого теперь все называли не иначе как Макс Отто, о чём-то грустно задумавшись освобождал от мундиров печёную картошку, и меланхолично отправлял её себе в рот. Сеня смаковал вяленых в вакууме оверсайдских пещерных ёжеуточек. А Марек, подключив систему для внутривенных инъекций с пакетиком кровяной плазмы хаши к височной вене, смаковал каждую каплю, сощурив от наслаждения свои наглые глаза.

Когда все покушали и бутылки опустели, Краузе свистом в два пальца подозвал чухонца. Свистеть пришлось из-за того, что музыка ревела, а плясавшая публика грохотала по дубовым некрашеным доскам пола подошвами ботинок, звенела окованными каблуками сапог, цокала высокими "шпильками", шаркала мозолями босых ног, стучала копытами, скрипела когтями, шлёпала ластами и чмокала присосками.
 
Да и сами посудите, как можно тихо плясать под:

Мама, мама, что я буду делать? Ку.
Мама, мама, как я буду жить? Ыыыыы!
Ы-ку, ы-ку, ы-ку, ы-ку, ы-ку, ы-ку, ыыыы.
У меня нет тёплого пальтишки,
У меня нет тёплого белья.
Ы-ку, ы-ку, ы-ку, ы-ку, ы-ку, ы-ку, ыыыы.
Ы-ку, ы-ку, ы-ку, ы-ку, ы-ку, ы-ку, ыыыы.
Мама, мама, что я буду делать? Ку.
Мама, мама, как я буду жить? Ыыыыы!
Ы-ку, ы-ку, ы-ку, ы-ку, ы-ку, ы-ку, ыыыы.

Чухонец подлетел, получил от Краузе фиолетовую бумажку с ясно различимой цифрой 25.

Тут же со стола смели остатки пиршества, и на скатерти появились два кальяна, бутылка редкого коньяка "Особый Транайский" на баобабовых бруньках, графин с мухоморовой настойкой, ваза с фруктами и маленькие вазочки с солёным арахисом и вялеными разновидностями вермикультуры.

Краузе вслух извинился, поднялся из-за стола с грохотом отодвигая табуретку и преувеличенно твёрдым шагом, старательно обходя танцующих, подошёл к гермодвери с надписью "Будешь на Земле-заходи" и на некоторое время скрылся за нею.

На обратном пути, вытирая на ходу ладони и пальцы рук носовым платком предпоследней свежести, он прошествовал к Обжим Петровичу и что-то прошептал последнему в подставленное волосатое ухо.

Петрович выслушал штабс-капитана, порылся под стойкой, вытащил на свет новый лазерный диск, посмотрел на его поверхность сбоку, подставив к свету лампочки накаливания над баром. Потом поднёс диск ко рту, с утробным хыканьем дыхнул на его поверхность два раза, протёр диск рукавом своего пиджака. После чего поменял старый диск на новый в граммофоне.

Из конуса граммофоновой трубы полилась минорная

Я хочу вам рассказать,
Как я любил когда-то,
Правда, это было так давно.
Помню, часто ночью брёл я
По аллеям сада,
Чтоб шепнуть в раскрытое окно:
"Girl! Girl! "
   
А когда её встречал я
Где-нибудь случайно,
Мне казалось - слышала она,
Как тревожно моё сердце
В этот миг стучало:
"Ты одна на свете, ты одна... "
"Girl! Girl! "
   
Я мечтал ей улыбнуться,
И руки её коснуться,
Назвала б меня любимым,
Стал бы самым я счастливым!
"Girl! Girl! "
   
До сих пор она мне часто
Снится в белом платье,
Снится мне, что снова я влюблён...
Раскрывает мне она, любя, свои обьятья,
Счастлив я, но это только сон...
"Girl! Girl!"

Ещё пары, трио, квартеты и октеты танцующих по инерции топотали и подпрыгивали несколько тактов грустной мелодии, а потом все притихли и принялись топтаться тесно прижавшись ладонями к ладоням, копытами к копытам, лапами к лапам, ластами к ластам и щеками к щекам. Замечены были даже плачущие физиономии...

А за столом завязался, как водится, беспорядочный разговор, когда один пьёт, наливая только себе сам щедрой рукой; другой горячо рассказывает историю из жизни быть может уже прожитой, а быть может и нет; третий смеётся глядя в отвечающий на все вопросы чёрный зрачок "нагана"; четвёртый плачет от жалости к себе за бесцельно прожитые прошлые жизни...

Лишь Краузе с Максом Отто, выпив по гранёному стаканчику "Особого Транайского", о чём-то тихо беседуют. Причём Краузе всё больше слушает, а Макс Отто говорит.

История рассказанная Максом Отто штабс-капитану Краузе в пивной "Под разбитым фонарём".

Ты, наверное, помнишь дружище нашу последнюю встречу? Вижу, вижу, геноссе, не забыл... Зима 1945 года... Ты был тогда начальником Измерительного Пункта на Грейфсвалдер-Ойе, а нас на остров привёз показывать своё хозяйство генерал Дорнбергер, вместе с Вернером и доктором Штейнхофом. Помнишь как ты мне объяснял как работает Kth и что надо знать оператору кинофототеодита?

После той встречи нас усиленно готовили.  Времени было очень мало. 14 февраля 1945 с площадки № 7 в Пеенемюнде взлетела последняя ракета Фау-2 с заводским номером 4299. Всё внимание было привлечено к этому запуску и мало кто обратил внимание на старт нашей "Валькирии"...

Как понимаешь, на "Валькирию" я попал по заданию Центра. Только я успел вернуться в Берлин, как получил распоряжение от Алекса. Многого в объёме одной шифрограммы не сообщишь, но основную задачу мне поставили чётко - принять участие в космическом полёте, добыть максимум технической и научной информации о разработках германских ракетчиков, вернуться и доложить. Начальство несомненно учитывало мою научную подготовку, и то что я до этого вёл дело физика Рунге.

И, вообще, на меня они сами выходят... Носители информации... Ещё в 45-м, уже после того как я Кэт с детьми в Москву на поезде отправил, сижу в ресторане в Берне, никого не трогаю - жду связного из Центра. И подваливает ко мне баба, пьяная в сиську, и утверждает что она большой математик.

Еле от неё отвязался. Пришлось обещать что сейчас проведу с ней занятия по алгебре, и попросил её написать пока пару уравнений... А потом она куда-то делась.

Не нашёл я её после встречи со связным. Да и времени с ней заниматься не было. Надо было срочно в экипаж "Валькирии" попадать. Хорошо, что партайгеноссе Борман замолвил за меня словечко на совещании у Фюрера. А Фюрер был и рад от меня поскорее избавиться. Он меня к Еве Браун не по-детски ревновал.

В общем, прошёл я ускоренный курс астронавигации, сдал зачёты по астрономии и астрологии. Получил смежную специальность механика-моториста. Это мне совсем просто было... 

У меня ведь базовое образование было хорошее - мат-мех МВТУ им. Баумана. Об этом у нас в Шестом Управлении все знали, кому не лень...

И вот, 14 марта 1945 года, наша ракета стартовала. На борту нас было трое: командир и пилот гауптман Марсель; штурман и бортмеханик - я; радист, стрелок Шмульке.

Я полетел вместо лётчицы-испытательницы Ханны Райч. Сами понимаете, как на замену, то есть на меня, отреагировали гауптман и стрелок. Тем более по званию я оказался старше всех на борту "Валькирии".

Но я не стал чиниться, а устроил для моих новых геноссе пикник на берегу Пеене.

Выставил две бутылки "Столичной", дюжину "Жигулевского" пива, добрый шмат ароматного украинского сала (солёного, с чесночком), буханку чёрного "Бородинского" хлеба. Все эти вкусности мне как раз прислали на подводной лодке типа "Щ" в продуктовом наборе из Центра. А раков я их научил ловить в Пеене своими собственными руками.
 
Так что - вода в ведре над костерком закипает; раки скрипят и шуршат в сетке на мелководье у бережка; там же в песок вкопаны - охлаждаются бутылки "Жигулёвского", а мы уже налили по второй расположившись на траве вокруг развёрнутой старой газеты "Известия".
 
А на газетке - сало резанное тонкими ломтиками, на солнце просвечивает, лучок зелёный свеженький кучкой лежит, яички варёные горкой, картошечка в мундире, хлебец чёрненький скибками лежит, огурчики свеженькие зелёные, помидорчики красненькие, чесночёк крепенький, тут же фунтик из тряпицы с солью крупного помола...

То-то немчура обомлела от такой простой и здоровой закуски...

Мы потом много раз вспоминали этот пикник. Особенно когда приходило время принятия пищи.

На борту корабля мы питались в основном консервированной пищей, находящейся внутри пластиковых тюбиков. Для того чтобы жевательные мышцы не атрофировались в условиях невесомости и при отсутствии твёрдой пищи, приходилось постоянно жевать каугумми, как это по-русски, вот - жевательная резинка...

Немецкие учёные разработали специальный состав для нашей каугумми. Ею мы затыкали отверстия, постоянно появляющиеся от столкновения "Валькирии" с микрометеоритами. Только таким образом нам удалось предотвратить потерю драгоценного воздуха для дыхания.

После того как гауптман Марсель поднял корабль над плоскостью эклиптики, мы взяли курс на центр нашей галактики Милки Вэй. Я проверил состояние атомного двигателя (до сих пор мы прользовались обычными ЖРД) и мы его включили.

Сначала ничего не происходило, а затем мы стали двигаться всё быстрее и быстрее. За иллюминаторами ничего интересного не происходило. Только пару раз мимо промелькнули большие планеты - сначала Юпитер, а затем Сатурн.

По радио Шмульке ловил вначале танцевальную музыку нашего времени, потом фокстроты начала века. По мере удаления от Земли вскоре на всех диапазонах ничего уже нельзя было услышать кроме морзянки.

Крайнюю морзянку наш радист расшифровал как сообщение  капитана 1 ранга Нарукава с «Синано-Мару»: «Враг в квадрате 203», которое он передал для адмирала Того, находившегося с 1-м, 2-м и 4-м боевыми отрядами в Мозампо, и которое означало что корабли русской эскадры были обнаружены в ночь на 14 (27) мая 1905 г.

Атомный двигатель конструкции физика Рунге работал без замечаний. Успевай только снимать радиоактивный шлак с изложницы, да засыпать свежий уран-235. Это всё было моей обязанностью.

Утром просыпаешься, идёшь в туалет. Благодаря постоянному ускорению на борту корабля поддерживалась сила тяжести равная 1, 2 земной силы тяжести. Это очень удобно, потому что проблем в туалете не возникало. Все продукты метаболизма отводились в нужном направлении, а не плавали в воздухе по всему кораблю.

Потом я брился-мылся, делал физзарядку в тамбуре перехода, открыв наружную дверь, чтобы проветрить помещение и чтобы не было жарко во время выполнения физических упражнений. Их я проделывал в соответствии с "Наставлением для командного и начальствующего состава РККА  ИНДИВИДУАЛЬНАЯ ГИМНАСТИКА НА КАЖДЫЙ ДЕНЬ"

Потом я завтракал. Пил кофе с берлинскими пирожными. Их запаса по расчётам должно было хватить на путь туда и обратно, если кушать их по одной штуке в день. Я как всегда придерживался старого солдатского правила: кушать столько, сколько влезет, потому что сегодня жив, а завтра - кто знает. Потому я выпивал три кружки кофе и съедал по шесть пирожных.

Затем я переодевался в старую рейхсверовскую форму - "подменку", влазил в наплечники свинцового фартука, и шёл ловить шлак в реакторный отсек.

Вычистив изложницу, я засыпал специальной мерной титановой лопатой партию урана в топку атомного двигателя, тщательно считая каждую порцию урана, дабы не создать по небрежности критической массы.

Один раз, аккурат на Рождество, я во время работы погрузился в воспоминания о Земле и отправил в топку реактора несколько лишних лопат урана-235...
Спасла нас только реакция гауптмана Марселя. Сидя в вакуумклозете, он услышал как началась цепная реакция.

Не задумываясь о приличиях, он со спущенными подштанниками кометой вылетел из клозета, но с криком: -АЗэ упало! - успел нажать на большой красный рычаг, что торчал из переборки в коридоре.

После заброски урана, я выкатывал свинцовую вагонетку со шлаком в тамбур перехода и опять открывал наружную дверь, на этот раз для того чтобы избавиться от шлака. Раскрепив стопор на продольной оси, я ударом ноги опрокидывал вагонетку на бок так, чтобы её содержимое вылетело в пространство с ускорением.

Это так красиво - наблюдать как за кормой корабля постепенно исчезают в бесконечности пространства раскалённые до красного каления куски шлака. Потом я выкуривал папиросину "Беломорканала", и изрядно зазябнув закрывал гермодверь и шёл обедать.

Через год полёта, когда "Валькирия" набрала максимальную скорость, близкую к первой световой, командир распорядился всем ложиться спать. Корабль вместе с нами находился выше плоскости эклиптики Галактики. А потому столкновения с материальными телами нам не угрожали.

Столкновения с нематериальными телами относились к разряду маловероятных, но и исключать такие столкновения представлялось самонадеянным.

На борту царила абсолютная скука. Мы уже рассказали друг другу свои биографии по три раза. Причём крайние разы рассказывали биографии не от рождения до настоящего момента времени, а, наоборот, назад обратно.

Я уже подумывал о том чтобы рассказать свою биографию от настоящего момента до момента вероятного ухода из этой Реальности, да напал на меня сплин...

Кстати, все известные человечеству настольные игры мы успели переиграть. Как ни странно... А может быть и естественно... Но дольше всех в нашей кают-компании задержались не шахматы, а игра в "Чапаева".

Конечно играли мы в неё по полному статусу, с использованием пехоты, матросов, морской пехоты, танков "Пантера", тяжёлых танков "Тигр", артиллерии, мотоциклистов, конницы, дзотов, башен, крепостей, "катюш", бронемашин и бронепоездов.


Со сплином я немного поборолся - у меня ещё осталось половина ящика "Московской" с зелёной этикеткой. Но потом, глядя на сладко спящих моих соракетников, я и сам прилёг у себя в каюте под портретом Наркома Обороны, приклеенного (имеется в виду только портрет) жвачкой к переборке.

Атомный двигатель мы отключили. Я вычистил шлак, но новой порции топлива забрасывать не стал. Теперь нам предстоял инерционный полёт. До момента торможения оставалось лет пять. А потому я задремал, а потом и заснул, глубоко - глубоко, на всю возможную глубину. На этой глубине мне снились сны.

А может это были не сны? Во всяком случае я их не воспринимал как сновидения...

Первый сон фон Штирлица.

Почему не было Великой Отечественной Войны.

В этом сне фон Штирлиц с самого начала напряжённо размышлял, сидя в кресле у себя в рабочей комнате в Берлине на Принц-Альбрехт-штрассе, 8.  Напряжённые раздумия сопровождались табакокурением. У Штирлица закончился "Беломорканал", и он сбегал на второй этаж к Холтоффу, стрельнул у того сигарету "Кэмэл".

Потом ещё одну. Потом ещё. Потом ещё... Холтоффу надоело то и дело отвлекаться от расшифровки "Санрайз" (операция "Кроссворд") и он вынужден был отдать бессовестному стрелку-Штирлицу целый блок "Кэмэла".

В кабинете Штирлица было сильно накурено. Клубы табачного дыма заполняли всё пространство от пола до потолка. Сквозь них с трудом пробивался свет лампочек накаливания в шестирожковой люстре с болтающейся на одном из бронзовых завитков люстры биркой ХОЗУ СС. Рядом с люстрой покачивался топор фирмы Крумпхольц, который Штирлиц повесил на спор с Айсманом.

И Штирлиц выиграл этот спор - действительно можно так накурить в комнате, что хоть топор вешай!

Штирлиц всё больше курил, перебирая всяческие способы отвратить нападение гитлеровцев. Чем больше концентрировалось никотина в крови Штирлица, тем оригинальнее становились его мысли.

Наконец Штирлиц вскочил на ноги, бросился к окну, открывая настежь его рамы и восторженно закричал: -Химмельсрайх! Доннерветтер нохайнмайл! Шайзе мит дем швайне!

Из окон кабинета повалил дым. На крик Штирлица отозвались сирены ПВО. Громко забухали орудия зенитных батарей размещённых в Цоо и Трептов-парке.
На самом деле Штирлиц придумал одну маленькую штуку...

Времени у него было в обрез, ведь в его сне сегодня было 21 июня 1941 года, а потому Штирлиц не стал вызывать из гаража служебную машину, а вскочил на ходу на проходящий трамвай 31-го маршрута.
   
У типографии газеты «Фёлькишер Беобахтер» Штирлиц соскочил с подножки трамвая, и едва не угодив под колёса чёрного БМВ в котором ехал его начальник Шелленберг, вбежал в двери чёрного хода типографского здания.

Прокравшись незаметно к упрощённому наборному столу, на котором лежал набор газеты на завтра, Штирлиц заменил только одну литеру. В результате этот номер "Фёлкишер Беобахтер" получил дату выпуска 22 июня 1940 года. Штирлиц с облегчением покинул типографию и от облегчения тяжело напился в пивном ресторане "Zur Letzten Instanz".

На следующее утро Фюрер в Рейхсканцелярии, начав просматривать свежий выпуск "Фёлкишер Беобахтер" за 22 июня 1940 года, вдруг спохватился, велел соединить себя с Паулюсом и наорал на последнего, язвительно при этом спрашивая что делают германские войска на границе с СССР в 1940-м году?

Паулюс попытался сказать, что всё идёт по плану "Барбаросса", но на его столе лежала свежая "Фёлкишер беобахтер" от 22 июня 1940 года. Крыть было нечем, да и слабо было Паулюсу крыть Фюрера. Пришлось признать, что как всегда обмишурились, перепутав 1940 год с 1941-м.

Успокоившись, Фюрер велел передислоцировать войска к проливу Ла-Манш, и начать операцию "Морской лев".

Сон Штирлица счастливо закончился когда войска маршала Жукова окружили остатки Шестой армии Паулюса под Манчестером. А танковая группа Манштейна была остановлена под Ливерпулем.

Второй сон фон Штирлица.

Почему не стало Америки.

В этом сне Штирлиц видел как на встречном с их "Валькирией" курсом мимо пролетает астероид размером с гору Карачун, что возле города Славянска в Донецкой области.

Штирлиц только что освободился у реактора, и до обеда делать ему было совершенно нечего. А тут в тамбур прошёл покурить Шмульке. Штирлиц пошёл с ним вместе перекурить. Закурили. Слово за слово, и Штирлиц начал подначивать Шмульке - мол какой ты стрелок? Радист - да, а стрелок только в платёжной ведомости.

Шмульке стоя на пороге переходного отсека сплюнул в Пространство. Его плевок моментально замёрз и продолжил ьы свой полёт в сторону пояса Койпера, если бы не угодил в пролетавший мимо Карачун.

Каким-то образом во сне Штирлиц перевёл  это название с тюркского на немецкий как «шварце тодт» - Чёрная смерть, по-русски...

Ну и фик с ним, зато на полчаса им со Шмульке нашлось классное развлечение - метко плевать в этот пролётный мимо "Карачун". Последним, уже в тыл астероиду, смачно харкнул сам Штирлиц. На большее у них не хватило слюны и сил - уж больно далеко отлетел астероид от "Валькирии".

Потянулись будни. В конце недели сидящий с наушниками на голове, и слушавший радио Шмульке, вдруг вскочил со своего кресла что-то нечленораздельно крича и тыкая рукой в сторону астрономического отсека где находился телескоп, а потом включил динамики громкой связи.

Гауптман Марсель и Штирлиц услышали вопли ужаса из динамиков, а подбежав к телескопу успели увидеть в окуляр, отталкивая друг друга, как на далёкой Земле огромный астероид врезается в Северную Америку, оставляя за собой воронку, которую заливают воды Атлантического и Тихого океанов.

-Карачун, Америка! - констатировал Штирлиц.

-Вот что значит изменение направления вектора силы и увеличение массы! - сказал Штирлиц Шмульке.

-И что это значит? - спросил Шмульке.

- Наши с тобой плевки изменили траекторию полёта и массу астероида. И он врезался в Землю, стерев с её поверхности Северную Америку! - ответил Штирлиц.

По этому поводу в этот день на борту "Валькирии" больше не работали, а командир распорядился выдать экипажу по бутылке шнапса и произвести фейерверк.

За пять лет я просмотрел много разных снов. Одни сны были прекрасны, иные сны был кошмарными. Но всему приходит конец. Пришла пора проснуться и начать торможение. Наш сон был прерван звонком будильника фирмы "Мозер", завод механизма которого был рассчитан как раз на пять лет.

Первым делом после пробуждения от крайнего кошмара, в котором я искал, и никак не мог найти гаечный рожковый ключ 8 х 10...  А кошмар заключался в том что искать этот ключ мне приходилось во внутренностях дромадера посередине песчаной пустыни под раскалённым солнцем. 

...Первым делом после пробуждения я поспешил напиться воды из-под крана, потом я смыл с себя под душем кровь и нечистоты дромадера и смазал кожу от солнечных ожогов мазью Вишневского.

Потом я оделся и поспешил на вахту, чтобы "развести пары" в атомном двигателе и произвести торможение продолжавшей мчаться в пространстве "Валькирии".
Резкий запах мази Вишневского окончательно пробудил гауптмана Марселя и стрелка Шмульке.

Этот запах вызвал у них самые страшные подозрения, и они принялись искать мой труп по всему кораблю. К их радости они услышали скрежет моей лопаты в двигательном отсеке.

Таким образом наш экипаж почти достиг своей цели - центра Галактики Милки Вэй.

В соответствии с теоретическими предположениями наших астрономов и астрологов в центре нашей галактики располагалась гигантская Schwarzes Loch, то бишь Чёрная Дыра.

По замыслу начальства - генерала Дорнбергера и Вернера фон Брауна, "Валькирия" должна была совершить в окрестностях Чёрной Дыры несколько оборотов, а мы понаблюдать за изменениями пространства-времени в условиях переменного градиента силы тяжести.

Каково же было наше удивление, сдобренное огромным процентом ужаса, когда мы обнаружили неизвестный космический корабль яйцеобразной формы, склёпанный как нам показалось из бронзовых листов, который находился на Горизонте Событий Чёрной Дыры.

Его уже начало растягивать гигантской силой притяжения сингулярности Чёрной Дыры. Одновременно с этим происходили трансформации не только Пространства, но и Времени.

Среди членов экипажа чужого космического корабля я с изумлением узнал моего школьного приятеля Федю Краузе. Видел я его не долго. Он сидел за спиной какого-то джентльмена, находящегося за рычагами оригинального полупрозрачного механизма, очень похожего на Машину Времени, какой её изображали иллюстраторы одноименного романа Герберта Уэллса.

Краузе прижимал к боку джентльмена в твидовом костюме револьвер системы "наган", и как я понял с ним всё должно было быть в порядке.

А вот на остальных членов экипажа яйцеобразного корабля было просто тошно смотреть, так над ними поработали сидеральные операции на Горизонте Событий. Нервы у нашего капитана Марселя не выдержали и он нажал на педаль выхлопа, вжав её до пола.

Бедняжка "Валькирия" взвизгнула всеми своими сварными швами и болтовыми соединениями, и рванулась вперёд. Наш курс прошёл по касательной к подвижному гравитационному полю Чёрной Дыры, получив добавочную порцию ускорения такой величины, что мы все пролежали в обмороке без сознания весь обратный путь до Земли. Лишь пересекая орбиту Луны гауптман Марсель пришёл в себя и привёл в чувство нас со Шмульке.

2 апреля 1990 года мы приводнились в Карибском море, где нас и подобрали американские моряки с авианосца CVN 68 "Нимиц". Сообщение об этом успел опубликовать американский журнал «Нэйшнл географик», ещё до того как АНБ прекратило утечку информации.

Естественно, что АНБ и ЦРУ взяло нас троих в оборот. Естественно нас подвергли всяческим проверкам - "музыкальная шкатулка" и полиграф были вполне заурядными моментами в этой проверке.

А не хотите ли по стакану чая из пейотля на ночь? И так каждую ночь в течение месяца...

Или непрерывные очные ставки с людьми, которых ты ни разу не встречал, но которые претендуют в присутствии следователей на близкое знакомство с тобой и твоими близкими.

Но меня-то, фон Штирлица, в своё время проверяли проверяльщики не чета этим...

Папашу Мюллера я не забуду никогда... Это его: -Все свободны! А вы, Штирлиц, останьтесь...

Кстати на "Валькирии" в половине моих снов Мюллер произносил эту фразу, после чего события во сне развивались по самым непредвиденным сценариям. Так что...

Пейотль, конечно, страшная штука, но нас в своё время готовил сам товарищ Бокия...

В общем, в начале 1991 года я был выпущен на свободу без права покидать территорию США и с обязательством еженедельно отмечаться в участке полиции в Бруклине.

О судьбе моих товарищей по полёту я тогда ничего не знал.

В АНБ мне выписали водительские права на имя Исайи Штирлицмана, оформили медицинскую страховку и выдали подъёмные - 300 долларов. Ещё по 100 долларов я должен был получать при каждом посещении полицейского участка.

Понятное дело, что на такие деньги можно было лишь кое-как сводить концы с концами.

И ещё я чувствовал за собой постоянное наблюдение.

Комнату для проживания я снял в одном из лофтов на Уайт-стрит. Комнатёнка была крохотная, остальные четыре комнаты в квартире снимали несколько старых хиппи, два дизайнера и один фотохудожник.

Квартира имела огромное преимущество в моих глазах - кроме стальной пожарной лестницы, одна из промежуточных площадок которой находилась под окном моей комнаты, в квартире ещё имелись два выхода - на лестницу "для белых" и на узкую и грязную лестницу "чёрного хода".

Бруклин меня устраивал потому, что там, на Северной Одиннадцатой улице находилась Бруклинская пивоварня, где каждую субботу можно было бесплатно выпить пива во время экскурсии, а по пятницам с восемнадцати до двадцати одного часа бокал пива стоил всего три доллара.

Ну и Брайтон-Бич под боком... "Маленькая Россия"... Эмигранты, свежие шримпы, турка израильская, небоскрёбы, небоскрёбы, а я маленький такой... И всё прочее - вплоть до прогулок по деревянной эспланаде до самого Кони-Айленда...

Многих бывших типа наших я там встретил. От нас уехали, да от себя разве уедешь? Таки мне тогда показывали - вот Барышников! А вот там - Нахапетов с Соловей! А, вот, вот там - Крамаров! И Козаков! Кто такие? Не было таких в моё время...

Но вот один раз, забрёл я вечером в Гарлем из любопытства... И ведь предупреждали меня соседи-хиппи - не ходи!

Иду это я себе по Сотой улице и почти вышел уже на центральную Ленокс-авеню. Остановился у столба под фонарём, достал папиросы, и хлопаю себя по карманам, спички ищу...

Тут из подворотни появляется целая группа блэкнокожих туземцев, и движется в мою сторону. Все одеты в длинные кожаные плащи - ну вылитые вермахтовские мотоциклетчики. Только те в кожаных шлемах были с очками, а эти - в кожаных фуражках с высокой тульей.

Картина, доложу я вам... Почти чёрная ночь, чёрные лица под чёрными фуражками, и чёрные кисти рук из чёрных рукавов торчат.

Да не просто так торчат, а сжимают эти руки в чёрных кулаках кто биту бейсбольную, кто стальную периодическую арматуру, не меньше 20-го номера...

А впереди них - главный негр. Не высокий, но плотный такой...
Подходят они ко мне, обступают полукругом.


А старшой их мне говорит: -Эй, дядя! Закурить не найдётся?
Я спиной к столбу прижался - ну, думаю, хрен вам, а не папиросу в дышло! У меня самого пол-пачки на вечер осталось.

И примериваюсь я уже врезать их старшому кулаком по его наглой сопатке на чёрно-масляной ряшке... Как вдруг он так этой сопаткой знакомо подшмыгнул, что я обмер и тут же узнал их старшого...

Ба! -кричу, -Генка! Мюллер! Это ты, старый щучий поц?

Тут я и остальных начал узнавать... Вот Айсман, там Шольц, тут Рольф, рядом с Холтоффом стоит Крюгер! Вот только все они чернее ночи с лица, ну просто вылитые афро-американцы, блин! В чём тут дело?

Они меня тоже признали. Обнялись, конечно, прослезились. Скатилась и у меня скупая мужская слеза, не скрою, не скрою... Сколько световых лет прошло с момента нашего расставания.

Мюллер предложил отметить встречу. Я с радостью поддержал это предложение. Вот только куда пойдём? Толерантность, толерантностью, но бить, если что, будут по лицу, а не по водительскому удостоверению.

Но Генка уверенным шагом направился к заведению под неоновой вывеской: Бар "Голубая Устрица". Мы все потянулись за ним. Я был уже наслышан о современных нравах, а потому всегда обходил стороной подобного рода заведения. Ну, да вы понимаете...

Мюллер широко распахнул дверь бара, с видом хозяина пропуская внутрь всю нашу компанию. В интимном полумраке на свободном пространстве между барной стойкой и десятком столиков, уставленных стаканами и бутылками под звуки бессмертного шлягера "Голубая Луна" неспешно кружились пары.

Это были здоровенные мужики, все в чёрных кожаных шортах, куртках и фуражках... Томно склонив головы на плечи друг другу... Тьфу, прости меня Галактика! Срам, да и только...

На появление группы негров в компании ортодоксального еврея в шляпе и при пейсах никто в баре не обратил никакого внимания, что меня несколько удивило. Мы сдвинули несколько столов вместе и расселись вокруг на табуретах.

Пара шустрых  пацанчиков-подавальщиков по знаку Генки Мюллера расставила на столах бутылки "Хеннеси" и "Метаксы", широкие стеклянные бокалы из толстого прозрачного стекла и полоскательницы из нержавейки, полные битого льда.

Генка подал пример, откупорив ближайшую к себе бутылку, стоящую на столе, и налив сначала мне, а потом и себе по половине бокала. Затем он потянулся за льдом, но я отклонил его предложение, долив по обыкновению себе в бокал коньяк по самый край бокала.

Выпили, понятно, сразу по второй накатили... Ребята со льдом, а я так... Чего добро переводить...

Ничего коньяк, вот только супротив водки не играет. Сладковат. Но ничего, щас поправим "Беломориной".

Я свою папиросу засмолил, остальные кто "Мальборо", кто "Салем" закурили.
Я у Генки своим пальцем попытался на запястьи оттереть чёрную краску с кожи, да только ничего не вышло. Он увидал чем я занялся, усмехнулся и рассказал как всё было тогда, в апреле 1945 года в Берлине.


История рассказанная Генрихом Мюллером Исайе Штирлицману в баре "Голубая Устрица" .

В последние дни апреля 1945 года нам надо было решить вопрос - куда и как свинчиваться из Берлина. Хотелось, конечно, рвануть на запад к американцам и англичанам, но вокруг были русские, а они нас точно поставили бы к стенке.

Доктор Конти с помощью своего метода расовой трансформации переделал группу сотрудников VI отдела РСХА в азиатов, и они отправились к русским с целью смешаться с наступающими ордами большевиков. Однако органы СМЕРШ оперативно выявили и разоблачили наших людей.

Подвело плохое знание азиатского языка и неверное представление об их обычаях. Так, наши сотрудники никогда не мыли руки и лицо, требовали подавать им кумыс три раза в день и изъяснялись употребляя слова: ахалай-махалай, алаверды-хуберды, харчо-марчо и мала-мала давай.

Их всех расстреляли, о чём мы узнали от одного обер-лейтенанта, сумевшего сбежать во время оправки и перекура. Правда его потом всё же расстреляли, но уже наши стрелки из ваффен-СС, как явного красного азиатского перебежчика. Даже мы ничем не смогли помочь... Попробуй докажи, что этот грязный, раскосый азиат на самом деле чистокровный ариец...

Тогда доктор Конти предложил превратить нас в негров. Была разработана легенда о группе пленных солдат 3-й полевой армии США, сбежавших из нашего кацет.

Русские уже были в городе, а потому долго думать было нельзя. Доктор Конти дал нам принять курс таблеток и облучил под кварцевой лампой особой конструкции, превратив нас в негров. Подразумевалось, что после того как русские передадут нас американцам, доктор вернёт нам прежний облик.
 
К сожалению доктор Конти был убит на углу Унтер-ден-Линден и Фридрихштрассе во время нерегулярного артналёта русских.

Мы сдались в плен. Русские из СМЕРШа поверили нашей легенде, тем более, что нам особенно и не приходилось притворяться - мы только скалили зубы в улыбках и постоянно требовали подать нам жвачки, виски и девочек.

В конце мая нас передали в Чекпойнт Чарли людям генерала Паттона.

В июне нас посадили в Бресте на "Нормандию" и отправили в США. Прибыв в Нью-Йорк мы решили, что лучшего места, чем этот бар нам не найти.

Посмотри сам, друг Макс! Вокруг все ходят в чёрной коже и фуражках с кокардами и высокой тульей. Иногда мне кажется, что мы никогда не уезжали из Берлина.

Неграми быть нам с начала быстро надоело. Но куда деваться-то, Макс? Секрет обратной трансформации ушёл в небытие вместе с доктором Конти.

А жить-то хочется.

Как-то вечерком
С милой шли вдвоём,
А фонарики горели,
И при виде их
На момент притих,
И сердца наши замлели.
Люди в масках,
В разных касках
Дружно начали
Плясать*

(* - Моя Марусечка. Слова: Г. Вильнов)

Потом выпили ещё и ещё. Потом Гена поинтересовался моими планами.
Я как всегда - открытая книга с вырванными и использованными на пыжи страницами...

Рассказал я Мюллеру мою космическую эпопею, попридержав некоторые детали, типа встречи с тобой, камрад Краузе.

Уж очень невероятно выглядела эта встреча в ставших уже привычными интерьерах бара... Да под мелодию "Голубой Луны"...

...Как никто его любила голубая луна
Голубая луна ...
Голубая луна ...
Звезды сладостью поила голубая луна...

Чтобы не обращать на себя внимания я пригласил Генку на танец, и кружа по паркету на ухо нашептал ему свои планы.

Получалось так, что фон Штирлицу надо было найти кому доложиться из старших начальников о совершённом полёте к Центру Галактики.

Мюллер в ответ нашептал мне что партайгеноссе Борман работает путевым обходчиком на Восточном участке БАМа Тында-Ургал.

Генка назвал пароль для Мартина: -Папаша, у вас можно приобрести гайки по ГОСТ 5915-70 для грузил? Ответ: -Гайки уже закончились, берите болты по ГОСТ 7805-70.

На самом-то деле мне надо было доложить о своём полёте старшему начальнику, но только не Борману, а Алексу, своему непосредственному Начальнику в Москве.
На заднем дворе бара "The Blue Oyster" тихо уходил в Чёрную Дыру небытия 1991 год, и по слухам в далёкой стране, откуда был родом Юстас (он же доктор Бользен, он же Штирлиц и т.д.) многое изменилось.

К кормилу власти... Тут я ещё раз подивился могуществу русского языка. Кормило - это и руль для управления и кормушка для лиц допущенных к ней.

В СССР я так и не попал. Опоздал. В РСФСР я тоже опоздал.

Наблюдение за мной продолжалось очень плотное. Лишь в октябре 1993 года мне удалось уйти из-под слежки, просочившись сквозь приёмную решётку в дождевой коллектор около Централ Парка.

Опуская за собой тяжёлый чугунный люк я в крайний раз, надеюсь что так, и надеюсь что только снизу через люк, бросил взгляд на небоскрёбы Манхэттена. По коллектору я добрался до Бэттери, а точнее до места, где вода из коллектора попадает в море.

Тут я за одной из бетонных плит облицовки разыскал старый тайник, устроенный экипажем подводной лодки U-120.

Я снял с себя одежду и переоделся в старомодный пиджак с широкими лацканами, натянул брюки с широкими штанинами и с манжетами. Ботинки я оставил старые - не терплю натёртых пяток и дырок на носках в том месте где трёт больше всего...

Во внутреннем кармане пиджака я обнаружил швейцарский паспорт на имя Алоиса Бользена, а также с десяток визиток из которых узнал, что Алоис Бользен является доктором и техническим консультантом компании Oerlikon Contraves AG. Толстая пачка долларов и швейцарских франков наполнила смыслом мои последующие действия.

Я выбрался из коллектора и исчез в портовой суете среди подъездных путей, пакгаузов, эллингов, складов и ангаров.

К вечеру возле пивной "Эх, хвост-чешуя, не осталось ни буя" я разыскал местного бича. Купил ему бутылку дешёвого виски. Пили мы с ним в закутке между кирпичным брандмауэром и стальной крашеной стенкой эллинга. После того как он вырубился, я поменялся с ним одеждой.

На себя натянул на голое тело его затёртый грязно-белый, порванный в шагу комбинезон из джинсовой ткани, а его застегнул в свой бывший костюм. В кармане пиджака я не забыл оставить паспорт на имя доктора Бользена и пачку франков...

Затем я двинулся к пирсу, возле которого ещё днём поставили под погрузку сухогруз "Бананамама"под панамским флагом. Матроса что дежурил у сходен я попросил позвать старпома Пабло Овидайло. Это был мой деревенский друг Пашка Видов. В детстве я вместе с ним ходил пасти коров.

После революции и гражданской войны Пашка по комсомольскому призыву пришёл на службу в органы ГПУ. В тридцатых годах получил задание на оседание и стал резидентом в Испании.

В 1937, в разгар тамошней Гражданской войны был вызван шифровкой в Центр, но вернуться отказался. Связь с ним была оборвана по подозрению в измене Родине.

Но Штирлиц, находясь по службе в Испании под именем доктора Брунна,  и нарушив все правила конспирации вышел с ним на связь.

Имея в виду своё далёкое будущее, доктор Брунн предложил Пашке поступить на флот. Что тот и сделал, нанявшись простым матросом в  Ла-Корунья на каботажный пароход.

Старпом Овидайло включил меня в судовую роль на должность матроса. С именем-фамилией мы решили не заморачиваться, и Пабло вписал в соответствующие графы роли: Уно Моменто, сицилиец.

Мне выдали полосатый тельник, матросскую робу хабэ бэу, башмаки и берет с помпоном. Жить я должен был в матросском кубрике, а вахта моя была третья. Так дело и пошло. День-ночь, сутки прочь. Работа хоть и тяжёлая физически, зато голова отдыхает.

Посередине Атлантики ни с того, ни с сего, снится мне сон.

Третий сон Штирлица.

Почему не должно быть режиссёров-женщин.

И снится мне, что сижу это я, как всегда когда не на основной работе, за столиком в кафе "Элефант". Напротив меня сидит фрау Заурих, между нами на скатерти лежит шахматная доска с расставленными на ней фигурами, а справа от меня устроилась со своей пишущей машинкой Габи Набель, а слева от меня сидит моя радистка Кэт и кормит грудью своего младенца.

И, будто бы, разыгрываем мы с фрау Заурих защиту Каро-Канн, а я ещё при этом, почему-то, диктую Габи доклад в Центр. Да не словами этот доклад составлен, а сериями пятизначных цифр. И мне что-то не нравится в моём докладе, я прошу Габи исправить ранее напечатанное, а у неё, как на грех, заедает механизм передвижения каретки и западают кнопки с цифрами 5 и 9.

Фрау Заурих путает как ходят фигуры в шахматах, Габи нервничает, я тоже начинаю волноваться, заглядываю поверх её декольте на исправленный текст на листе бумаги, что сейчас накручен на валик пишмашинки, младенец Кэт кусает ей грудь, а тут этот болван из берлинской резидентуры появляется в дверях придерживая под локоток мою жену.

Сами, понимаете, что после стольких лет разлуки жена не ожидала увидеть меня в приснившейся мне обстановке, а потому сон превращается в кошмар. Несмотря на все инструкции, полученные женой в резидентуре, она не выдерживает и бросается ко мне.

Но не на шею, а хватает одной рукой меня за галстук и с криком "Изменьщик!" начинает меня трясти. А другой рукой она хватает Габи за причёску и пытается оттащить бедняжку от машинки.

Фрау Заурих одним движением смахивает фигуры с шахматной доски на пол, хватает доску и замахивается на мою жену. В воздухе летают страницы моего доклада. Габи визжит. Младенец выплюнул сосок мамкиной груди и внятно ругается по-немецки. А я от тряски и нервного потрясения начинаю оседать на пол и просыпаюсь от сильной бортовой качки на полу в матросском кубрике.

Приснится же такая фигня!

Ведь в книге про меня этого эпизода не было вовсе. И фрау Заурих, и Габи Набель, и эпизод с нашей с женой встречей в баре "Элефант" придумала дама-режиссёр телевизионного фильма "17 мгновений весны".

Как раз эту серию я увидел по телевизору в баре, во время стоянки "Бананамамы" на Кубе.

Ясным осенним ветренным днём "Бананамама" бросила якорь на рейде Ильичёвска. Пабло Овидайло отправил меня на берег с первой партией отпускников.

Пока ребята дружно ломанули из порта в город в поисках выпивки и доступных женщин, я остановил частника занимающегося извозом на старом ВАЗе 21011 и он за пару долларов отвёз меня на другой берег залива к остановке 27 трамвая.

Судя по тому что вид иностранной валюты зелёного цвета не вызвал у частника никаких чувств, кроме восторга, я понял что в этой стране случилось то, о чём так долго мечтали вредители социалистической собственности, инсургенты-недобитки и прочая гопота не прошедшая трудовое перевоспитание.

Во время пути я несколько раз проверялся на предмет слежки. То просил водителя притормозить у табачного киоска, то мы с ним сворачивали направо или налево к домам якобы моих знакомых. Я выходил из машины, заходил в подворотни и подъезды, прислушивался, приглядывался, в общем - рутина. Всё было спокойно.

Напевая: -Мамаша с Багам, Купила самый большой дом в городе, Мамаша с Багам..., Мамаша с Багам..., Но неприятности сбили её с ног, мамашу с Багам, -я стоял около навеса трамвайной остановки и смотрел то на волну в заливе, то на женщину-вагоновожатую, которая на ходу дожёвывая булку после завтрака в служебном буфете, не спеша брела по хорде рельсового круга к своему одновагонному жёлто-красному электрочуду.

Вагон споро бежал, постукивая колёсными парами на рельсовых стыках, по сельской местности. То справа, то слева появлялись одно-, реже двухэтажные домики, сложенные из блоков ракушечника (я это знал с детства), и покрытых штукатуркой и поля... То это были поля с уходящими вдаль шпалерами виноградников, то это оказывались поля со стоящей в полный рост кукурузой.

В одном месте на крутом повороте пути, таком крутом, что пронзительно запели-заскрипели на рельсах колёса, заставляя ёжится от этого скрипа, справа на миг открылось за домами и деревьями тёмно-синяя поверхность моря до далёкого горизонта.

Трамвайный путь снова унёс вагон прочь от берега. Через некоторое время я пересел на 26-й маршрут, на котором и доехал до железнодорожного вокзала. Всю дорогу я с жадностью смотрел по сторонам, впитывая в себя звуки, виды, цвета, запахи Родины. Это было невыносимо приятно, но в то же время мозг продолжал профессиональную работу - он анализировал поступающую информацию.

На величественном железнодорожном вокзале, более похожем на дворец с высоким шпилем над куполом, я приобрёл билет на поезд 24. Сто долларов я обменял на рубли в одной из многочисленных забегаловок-обменников, на рубли-то я и купил два билета в вагон СВ.

До отхода оставалось ещё полтора часа. Я спустился по ступеням от высоких вокзальных дверей на площадь, пересёк проезжую часть и попал в большой, почти круглый в плане сквер с действующим простецкой конструкции фонтаном в центре. Я устроился на одной из пустых скамеек в глубокой тени огромного платана и закурил папиросу "Сальве", коробку которых приобрёл в вокзальном ларьке в главном зале под куполом вокзала.

Мне надо было разобраться в своих ощущениях. До приезда в Москву у меня оставалось чуть более суток. Слежки за мной не было. За это я готов был поручиться. Хотя... Ещё в мою берлинскую бытность гестапо и абвер разработали очень эффективные методы слежки.

Я купил оба места в купе СВ. На всякий случай осмотрел все шкафы, ниши в купе и в санузле. Всё было вроде бы чисто от посторонних предметов и оборудования. Но профессионал знает, что в большинстве случаев при участии серьёзных игроков, тот кого берут "под колпак" видит только то что ему хотят показать.
Я сам участвовал в одной из операций, которую проводил абвер по выявлению агентов британской специальной службы в Нидерландах.

Большая часть британских агентов была нейтрализована по прибытии и отправлена в кацет Маутхаузен.

Именно там была разработана тактика, когда британский агент находясь в окружении совершенно разных людей и животных (допустим на ярмарке или городском рынке): мужчин, женщин, детей, собак, коров, баранов чувствовал себя абсолютно спокойно и ни о чём не подозревал.

А на самом деле - абсолютно всё эти люди и животные были агентами абвера.

Как поезд тронулся я не заметил. Ни гудка за окном, ни толчка, ни лязга буферов... Просто тихо поплыла мимо меня платформа с фигурами провожающих (надеюсь не меня), столбами освещения, тележками носильщиков.

Я закрыл дверь на защёлку, плотно задёрнул занавески на окнах и опустил сверху до занавесок плотную шторку. В купе сразу воцарил полумрак. Я сел на нижний диван, облокотился на мягкий поручень и начал прикидывать свои действия в Москве.

Судя по сведениям которые я почерпнул в газетах, СССР больше не существовал. За годы моего отсутствия могло произойти очень многое, даже если бы СССР не был уничтожен.

У меня была возможность "лечь на дно" в Германии или Аргентине. Я помнил все тамошние и тогдашние явки и пароли. Но долг прежде всего. Ведь я был обязан доложить начальству результаты моего полёта к Центру Галактики.

Но кто это начальство теперь? И кому оно служит в новых экономических и политических условиях? И что стало с Алексом? С 1945 года прошло много десятков лет.

Кто в Центре помнит разведчика Юстаса? Да, несомненно, книга и фильм сделали меня достаточно популярной личностью.

На этот счёт я ещё на борту "Бананамамы" принял меры - прихватил с собой на берег тёмные очки, чёрный берет и усы-самоклейки. Всё это я нацепил на себя за углом проходной порта.

Но это показная сторона дела. Мне нельзя было зайти в основное здание со стороны Фуркасовского переулка. Мне нельзя было зайти в запасный вход на Пушечной улице. И там, и там меня бы задержали на контрольных постах вооружённые охранники.

Вроде бы можно было попробовать зайти в Приёмную на Кузнецком Мосту... Но этот вариант для совершенно наивных дилетантов. А потому поступим так...
Через двадцать минут я вышел из купе, зашёл к проводникам и заказал пару стаканов чая с лимоном, и ещё я сделал заказ в вагон-ресторан на сегодняшний вечерний ужин и утренний завтрак.

Выпив чаю, я закрыл дверь на защёлку, опустил верхнюю полку, снял ветровку, кроссовки, джинсы, футболку и завалился спать наверх.
Обычно из коридора стреляют сквозь дверь по лежащим на нижней полке.

В Москве я первым делом разыскал на вокзальной площади будку телефона-автомата. Когда мне в крайний раз приходилось звонить в наших городах по телефону, то надо было опустить в монетоприёмник пятиалтынную монету. Нынче, как я выяснил личным наблюдением, в ходу были некие жетоны.

Не мудрствуя я прикинул, что монета в 20 центов сойдёт за жетон, а потому выгреб из кармана весь никель оставшийся от прежней жизни, где в кучке монеток разыскал искомый 20-ти центовик. Выдернув из подкладки куртки прочную нитку, я обвязал крест-накрест монетку петлёй сделанной из нитки.

Теперь можно было сделать несколько звонков, используя одну и ту же монету.
Это было актуально, так как, судя по моим наблюдениям, нынешние телефонные автоматы "глотали" жетоны с ещё пущей охотой, нежели пятиалтынники.

Я снял трубку с рычага-вилки, бросил в монетоприёмник монетку обвязанную ниткой, аппарат сработал, раздался длинный гудок. Покопавшись в моей эйдетической памяти, я накрутил на диске номер А-23-17.

Явно механический женский голос почти сразу прозвучал в наушнике: -Абонент не отвечает. Вы не правильно набрали номер.

Я повторил свои действия ещё два раза с одинаковым результатом. Так... Придётся приступить к "Плану Б"...

Я вытащил за нитку двадцатицентовик из монетоприёмника и вышел из телефонной будки.

Следующие три часа я провёл неторопливо фланируя по улицам и переулкам, прилегающим к Лубянской площади. Конечно, я сразу обратил внимание на то что с площади исчез памятник Ф.Э. Дзержинскому. Даже постамента от памятника не осталось.

Вероятно следующим логическим шагом следует ожидать устройство посередине площади фонтана, в котором, как до Революции извозчики будут набирать воду в вёдра, чтобы напоить своих лошадей. Кстати, Революцию теперь в газетах называли переворотом...

Через три часа в нескончаемой череде лиц людей проходящих мимо я узнал одну физиономию. Это был сильно постаревший и погрузневший Вольдемар Эм.

В нашем отделе в тридцатых годах он исполнял обязанности делопроизводителя. И был он тогда в чине сержанта госбезопасности. Наш шеф Алекс ценил его за редкую усидчивость, хорошую память и исполнительность.

Впрочем, мы все в то время были такими...Энтузиастами с горячим сердцем в груди... Впрочем, иное отношение к делу тогда и не допускалось.

Я заметил Вольдемара издалека. Я стоял у витрины продовольственного магазина и курил. Вероятно, судя по времени, у Вольдемара наступил час обеда и он шёл в пельменную, расположенную на первом этаже старого дома в Варсонофьевском переулке.

Эту пельменную я нашёл во время моего патрулирования улиц. Уже тогда я насмотрелся на этих молодых и не очень людей в гражданском, входящих в и выходящих из спецподъездов домов в округе. Это были сотрудники новой формации, более похожие на торговцев, нежели на моих бывших коллег.

Вольдемар Эм прошёл мимо меня, мазнув по моему лицу рассеянным взглядом своих карих глаз, упрятанных за тёмными стёклами очков-"хамелеонов" в вытертой местами до белизны, но когда-то позолоченной металлической оправе.

Я дал ему отойти на десять шагов, а потом пристроился идти у него за спиной, поглядывая по сторонам и не фиксируя взглядом его спину.

Вольдемар шёл не оглядываясь, глядя перед собой и лишь изредка провожая глазами фигуры или ножки проходящих мимо женщин.

-Старый козёл, -невольно подумал я, но потом вспомнил сколько мне лет самому...

Впрочем, во время нашего полёта к Центру Галактики сказался эйнштейновский эффект близнецов, и был я теперь по локальному времени моложе Вольдемара Эм.

Я подождал на улице, покуривая папиросу и поглядывая в окно пельменной, ожидая пока Вольдемар сядет за столик и официантка ему принесёт тарелку с пельменями.

Затем я выкинул окурок в урну, зашёл в помещение и направился к столику за которым расположился мой бывший сослуживец. Вольдемар сосредоточенно нанизывал пельмень на вилку, когда я без формального разрешения с его стороны подсел к нему за столик.

Вольдемар поднял глаза от тарелки, чтобы взглянуть на непрошенного визави, и чуть не подавился полупережёванным пельменем, узнав меня.

-Макс..., -просипел Вольдемар выпучив на меня глаз, и шаря рукой по столу в поисках бокала с водой. Запив изумление он продышался и расплылся в растерянной улыбке.

-Как, Макс! Ты жив? А у нас ты стал личностью легендарной... Кое-кто утверждал, что это ты убил Кеннеди. Другие говорили что это ты под именем Сальвадора Альенде был президентом в Чили. Третьи уверены что ты погиб, открыв кингстоны на "Трешере" и на "Скорпионе". Четвёртые клялись, что ты был советником у Папы Дока..., -Вольдемар в волнении мял в руках салфетку, а глазки его так и бегали по моему лицу, неизменно соскакивая куда-то за мою спину.

Мне его волнение очень не нравилось, но я сидел напротив него с улыбкой доброго дядюшки, который рад встрече с любимым племянником.

Между тем Вольдемар нависнув верхней частью туловища над тарелкой с недоеденными пельменями и дыша мне в лицо сложной смесью вареного мяса, лука и чеснока, принялся полушёпотом рассказывать о том что времена нынче наступили совсем другие. Их новый шеф совсем не такой как старый наш шеф Алекс.  И наверху тоже все люди вполне адекватные новым экономическим отношениям.

И если у меня есть какие-нибудь интересные сведения, то он, Вольдемар Эм, берётся за небольшую маржу, свести меня с серьёзными ответственными людьми, которые охотно заплатят мне за сведения долларами.

Я сделал задумчивое лицо минут на пять, после чего опасливо озираясь ответил Вольдемару Эм: -Кое-что интересное у меня есть. Только как это теперь называется - то что мне предложил Вольдемар Эм? Наш шеф Алекс называл такие штучки государственной изменой, после которой следует непременное наказание преступников.

Вольдемар Эм заметно оживился, услышав о том что у меня имеются какие-то сведения. Он принялся объяснять мне что теперь сверху и сбоку смотрят сквозь пальцы на подобного рода сделки, считая их обыкновенным бизнесом.

Ведь информация это тот же товар. То есть основной принцип экономических отношений обоснованный Марксом: товар - деньги - товар не нарушается, а наоборот...

Что  наоборот Вольдемар не договорил, внезапно схватив меня за рукав и выпятив глаза.

-Если ты боишься нашего старого шефа, то знай, его уже нет в живых! Он умер от гриппа два года назад, и похоронен на Хованском кладбище, Северная территория, участок 9Е.

Я поискал глазами пепельницу, и закурил. Вольдемар Эм принялся доедать остывшие пельмени.

Бросив взгляд на мои старые наручные часы "Aviator", я озабоченно сказал Вольдемару: -Слушай! Давай так... Ровно в семь сорок будь на углу Рождественки и Сандуновского у дома 11/4. И ровно в семь сорок сегодня вечером стань на люк колодца МТС. Так тебя опознает мой человек, который передаст тебе часть сведений.

Это документ напечатанный на бумаге. Но он не полный, только малая часть. Но по этой малой части покупатели смогут определить ценность всего документа, и через тебя назовут мне сумму, от которой и будет зависеть твоя маржа. Ответ сообщишь завтра в семь-сорок утра там же. К тебе подойдут. Всё, до завтра!

Я встал из-за стола и вышел из пельменной не оглядываясь. На моих часах стрелки показывали семь - тридцать пять. У Вольдемара Эм не оставалось времени сообщить кому-либо о нашем разговоре. Через пять минут он должен был добраться до дома 11/4.

Кое-что я узнал. Мне было очень жалко старого шефа. И я очень надеялся на жадность Вольдемара Эм.

Жадность фраера сгубила - таки. Ровно с семь - сорок Вольдемар Эм наступил на крышку люка МТС на углу дома 11/4 на пересечении Рождественки и Сандуновского.

Через секунду люк повернулся на горизонтальной оси и Вольдемар исчез в колодезной темноте. Это произошло так быстро, что прохожие ничего не успели заметить. Да и я бы не заметил, если бы внимательно не наблюдал за происходящим с противоположного от дома 11/4 тротуара Рождественки.

Старая надёжная конструкция ОСТЕХБЮРО-2 сама себя приводила в рабочее состояние ожидания, используя кинетическую энергию падающего тела, и сама себя смазывала, используя жир содержащийся в теле.

Дважды в сутки, ровно в семь сорок и в девятнадцать сорок, люк колодца готов был открыться если на нём в это время появлялась масса не менее 50 килограмм. В остальное время по этому люку можно было кататься на танке - он не провалился бы.

Время семь сорок было выбрано неизвестным ныне конструктором-проектировщиком в соответствии с своеобразным представлением о юморе ситуации.
То что осталось от Вольдемара Эм должно было попасть в подземное русло речки, которая текла по кирпичному подземному тоннелю в сторону большой реки.

Откуда я это знал? Просто-напросто я был единственным человеком, которому в далёком теперь прошлом  удалось выбраться живым из этой западни.

И вот, что теперь было делать мне? Я устранил единственного свидетеля, который опознал меня в этом городе. Я узнал, что мой начальник Алекс умер. Я должен уехать из города. Но только после того, как побываю на могиле начальника.

Хованское кладбище, Северная территория, участок 9Е...

Надо ехать... Рванул на метро до "Юго-Запад", а там взял частника и в десять минут домчал до погоста.

Смеркалось. Народу уже почти что и не было в этом городе мёртвых. Ждали на остановке автобуса, торопились по проходу к выходу с территории...

Один я, купив у почти собравшей своё барахло торговки у входа десять красных гвоздик, двигался вглубь погоста между рядами крестов и каменных плит надгробий.

Странно, но даже здесь, где казалось все должны были стать равными перед лицом Небытия, сохранялось такое же как в жизни неравноправие.

Взгляд мой скользил по надписям на каменных плоскостях: генерал-майор, лауреат чего-то, заслуженный артист... Одни памятники были сделаны из бетона, другие из гранита, третьи из лабрадорита или мрамора, а у кого-то просто крест из дерева и табличка потерявшаяся в бурьяне...

И вот я нашёл что искал. На чёрной мраморной плите, поставленной вертикально, я прочитал имя и фамилию моего Шефа, а под ними две даты через чёрточку. Я положил принесённые гвоздики на каменный выступ у подножия плиты, потом достал из кармана папиросы и закурил...

Пришли воспоминания и обступили меня. Так стоял я над могилой Шефа. Ещё не там, но уже и не здесь... Единственным провожатым в этом путешествие в Прошлое была моя память. Я уходил всё дальше и дальше, как вдруг громкий голос за спиной окликнул меня, назвав моё настоящее имя.

Я обернулся. Передо мной стоял Шеф, постаревший, но ещё крепкий с виду.

Этого быть не могло априори, но Шеф произнёс кодовую фразу:   -Что вы выберете: пиво или спасение души?

-А какое пиво? -машинально произнёс я кодовый ответ, ещё не веря в происходящее.

Мы обнялись с Шефом, стоя на краю его фиктивной могилы. Я как-то обмяк, по щекам моим катились капли. Это были бы капли начавшегося дождя, если бы эти капли не были такими солёными.

У входа на территорию Шефа ждала машина - неприметная серая "Волга" ГАЗ 24-10 с форсированным мотором и специальной подвеской. Кроме шофёра в потёртой кожаной куртке Шефа сопровождал молодой плечистый парень в вышедшем из моды плаще-болонье.

Он сел рядом шофёром, тогда как Шеф посадил меня рядом с собой на заднем сидении машины. Едва машина тронулась с места Шеф вытащил из кармана на сиденье перед собой пару наушников и два ларингофона. Один комплект он отдал мне, а второй приладил на себе.

Машина мчалась по вечерним улицам города, а Шеф мне кое-что объяснил. В том числе он мне сделал предложение от которого я не захотел отказаться.

Не имею права рассказать тебе, друг Фердинанд, всё... Но кое-что... В общем я оказался во главе оперативной группы, выполняющей специальные задания в отделе, которым теперь руководил мой Шеф.

Крайнее задание группы заключалось в проверке одной гипотезы. Нам надо было подняться на гору Машук и разыскать там...

В общем, я и трое моих ребят под видом альпинистов, и имея соответствующее снаряжение, поднялись на гору. Поиски наши привели нас к узкой трещине в скальной стене.

Проникнув в эту трещину мы оказались в странном месте с пониженной гравитацией. Неоднократно выпив водки для храбрости мы осторожно  двинулись вперёд. Остальное я тебе уже рассказал.

В сталлактитово-сталлагмитовой пещере, за первым левым поворотом, у пивной под разбитым уличным фонарём....