Старая тетрадь Перегон. Глава 13 - 14

Глава  13        «Баста, работаем!»

Утром, первым на завтрак пришёл капитан. Такое с ним было впервые за всё время перегона. Кивнул мне и сел на своё место - во главе стола. Следом в дверях кают-компании появился Санька, только что прибывший с берега на рейдовом катере. Увидел капитана за столом, поздоровался, махнул мне и шагнул к вешалке. Вешая куртку, изобразил недоумение, кося глазом в сторону «мастера». Отвечая на его немой вопрос, я только пожал плечами.
Откинувшись на спинку стула слегка щурясь и прихлёбывая чай, Ароныч наблюдал, как матрос сосредоточенно размазывает масло по ломтю белого хлеба. Вот на масло лёг кусок сыра, а после секундного раздумья, Санька водрузил на него ещё пару кусков колбасной нарезки. Губы капитана тронула еле заметная улыбка и когда парень начал жевать, он спросил:
- Как дела? Всё нормально на берегу?
С набитым ртом матрос повернул голову в его сторону и кивнул.
- Вот и хорошо. Завтракай и иди спать, - продолжил Ароныч.
Мотнув головой, Санька замычал, дёрнул кадыком, проглотил и, поднося ко рту стакан с чаем, возразил:
- Мне на вахту сейчас заступать, да и должок у меня перед Лёхой небольшой образовался.
Что-то хотел ещё добавить, но Ароныч не позволил.
- Я сказал спать, значит – спать! Кому ты нужен на мостике, пока стоим на якорях? Без тебя обойдутся. Успеешь ещё должок отдать.
Допив чай и ставя стакан, Санька тихо ответил соглашаясь:
- Как скажете, спать, так спать.
Встал из-за стола и, уже снимая куртку с вешалки, подмигнув мне, пробормотал так, чтобы не слышал «мастер»:
- Нам-то что? Наше дело маленькое - бери меньше, кидай дальше, пока летит – сачкуй, - и вышел в коридор, откуда донеслись обрывки приветственных фраз и смех.
Двери вновь распахнулись, и в помещение ввалилась большая ватага моряков. Обрывая смех и реплики, здоровались с капитаном и рассаживались за столом. Завтракали, тихо переговариваясь, изредка бросая взгляды на капитана. А он, допивая чай, внимательно приглядывался к каждому. Видок у многих был не ахти какой - лица помятые с тёмными кругами под глазами, следы последнего вечерне-ночного возлияния.
В иллюминаторе за спиной Ароныча появился силуэт ледокола направляющегося к выходу из бухты.
- Куда это «Драницын» собрался? Они же обещали, что нас поведут проливом, - удивлённо протянул Саныч, чуть привстав с места и глядя через плечо капитана.
Не оборачиваясь, Ароныч пояснил:
- «Владивосток» вёл в проливе  к Диксону караван. Ночью напоролись на паковый лёд, сами не могут пробиться, вот и запросили помощь. «Драницын»  пошёл их обкалывать. После обеда снимаемся и мы. Идём к архипелагу Норденшельда, там и будем ждать ледокол под проводку.
И вдруг грохнул по столу кулаком, да так, что подпрыгнул пустой стакан.
- Всё! Баста, работаем!
Встал из-за стола и стремительно направился к выходу. Уже взялся за ручку двери, но передумав, резко развернулся и шагнул ко мне с  вопросом. Спросил нарочито громко, чтобы слышали все:
- Как у тебя со сгущёнкой?
Слегка опешив от такого вопроса, я неуверенно промямлил:
- Где-то коробки полторы ещё есть.
- Больше одной банки в руки не давать. Всех побирушек и сластён не прокормишь. Иначе, сами будем лапы сосать.
Услышав распоряжение «мастера»,  за столом кто-то из ребят тихо хохотнул, остальные заулыбались. Крутанувшись на каблуках, Ароныч развернулся к команде и рявкнул:
- Что не так? Кому не понятно?
Улыбочки сползли с лиц моряков, головы пригнулись к столу. Не глядя в сторону капитана, кто сосредоточенно продолжил орудовать ножом, размазывая масло по хлебу, кто усердно орудовал чайной ложкой в стакане. А он продолжил в том же жёстком тоне:
- Боцман, а не пора ли нашему «орлу» «качели» соорудить? Пока стоим, мог бы  все замеры сделать.
Саныч обижено забасил в ответ:
-  А чего их делать? Судно такое же, что и в прошлый  раз. У меня всё записано, час-полтора и сварганим ему «насест».
При этих словах по лицам ребят вновь скользнули улыбки.
- Вот и займись делом, - буркнул примирительно  капитан, направляясь к дверям.
Прислушиваясь к звуку удаляющихся по коридору шагов Ароныча, кто-то из механиков удивлённо спросил:
- Что это с ним сегодня?
Вопрос уже повисал над столом без ответа, когда отодвинув от себя стакан и вставая, радист высказал предположение:
- А чего ему быть в настроении? Флагман опять поставил нас последними в караване, всё дерьмо – наше. И метеосводку на неделю получили паскудную. Ветер восточный – в лоб нам, так мало того, ещё и низовой. Позёмку со льда поднимет – хрен чего разглядишь. Льды в проливе, похоже, зашевелились. Вон, на «Владивостоке», ребята не пальцем деланные, какой год уже здесь работают, а напоролись же на паковый, хорошо влипли. Вот Саныч он и заторопил тебя с Санькиными «качелями».
- Тогда ясно, видно, опять схлестнулся с флагманом, а тут ещё сводка такая. Это уж точно, что не до веселья будет всем, - отодвигая стул и вставая из-за стола, подтвердил версию  радиста боцман.
Наслушавшись за короткое время непонятных мне вопросов и распоряжений, я решил прояснить всё у Саныча. Махнул ему, приглашая зайти на камбуз.
- Не сейчас, чуть позже зайду, - ответил он, направляясь к выходу.
Минут через десять команда разошлась, кто по каютам, кто на вахту.
Закончив приборку на камбузе, я тоже было собрался к себе, но в иллюминатор двери, выходящей на корму, стукнули. Я обернулся. Саныч махнул мне, приглашая в курилку. Накинув телогрейку и прихватив сигареты,  вышел к нему. На палубе у ног боцмана лежал моток нейлонового тросика и самопальный, «сапожный нож», из куска полотна пилы по металлу. Достал сигарету и сел рядом.
- Чего хотел-то? – прикуривая, спросил Саныч.
- Так я ничего не понял. С чего это вдруг Ароныч о сгущёнке озаботился, да и на тебя потом навалился с какими-то «качелями»? Вот и хотел, чтобы ты меня ввёл в курс дела. Что за дела-то?
Выпустив струю дыма и ухмыльнувшись, боцман начал:
- Я-то, просто попал под горячую руку, видно не остыл ещё «мастер» от стычки с флагманом. Оно и понятно – они, как два медведя в одной берлоге. Ни один, ни другой,  ни в чём не уступят. Опыта – у обоих навалом. Капитаны – лучшие в конторе, да и не только в нашей. По-жизни, на берегу – хорошие приятели. Пьют, гуливанят,  только держись - дым коромыслом. А в море – один начальник, другой - подчинённый. А каждому начальнику хочется, чтобы караван пришёл к месту назначения вовремя да без приключений, вот он и ставит Ароныча во льдах всегда последним. И так каждый раз, когда они сходятся в одном перегоне. Кому ж это понравится?
- Это понятно, ты мне уже объяснял. А вот интересно, почему Ароныча флагманом не ставят? – подбросил я Санычу вопросик.
Обдумывая ответ, боцман посмотрел на окурок в руке, прикинул - есть ещё на затяжку. Коротко затянулся и отбросил его в урну. Выдохнул дым и только после этого неубедительно попытался ответить:
- Хороший вопрос! Сам его не раз задавал себе и от людей тоже ничего путного не слышал. То ли пятая графа ему мешает, то ли кому-то он в московской конторе «на мозоль наступил». Характер-то у него не ангельский, в спину  шептать не будет, режет правду-матку в лоб. Привык на северах-то, а в ленинградских и московских кабинетах «климат» другой - там гибких любят.
И после небольшой паузы закончил.
- Не будешь же его спрашивать? Кто он - и кто я. Вот так-то.
Немного помолчали, наблюдая за шеренгой чаек восседавших на бортике кормы под флагом. Крупные, бело-серые птицы с внушительными клювами и уверенно-нагловатым взглядом. Они во всём резко отличались от своих сородичей в том же Архангельске. Хотя, вроде бы и те морские чайки, но мелковаты будут по сравнению с северянками. Как по команде, птицы выдали по струйке белёсого дерьма на палубу и одна за другой взлетели.
- Вот заразы! – незлобиво пробурчал Саныч. Это у них любимое место – отхожее и наблюдательный пункт одновременно. Ладно, всё ж родственные души, а море всё смоет.
И резко переменил тему.
- А про сгущёнку он тебя по делу спросил. Ты же первый раз здесь.
- Спросить-то спросил, но ничего не объяснил. Не понял я, про каких «побирушек» и «сладкоежек» говорил он? – возразил я боцману.
Саныч расхохотался и, щёлкнув ногтём по дну пачки, выбил из неё очередную сигарету. Слегка разминая её в пальцах, начал объяснять:
- Ну, ты и размечтался. Вот если бы ты капитана о чём-то на мостике спросил, тогда другое дело, там он тебе всё объяснит, а здесь - на палубах, для этого есть я. У нас так заведено и он в мою «епархию» не лезет. А распоряжение он тебе дал, и дал правильное. Через день-два будем в проливе Вилькицкого, это сто тридцать на сорок километров сплошных льдов. Минимум четыре дня будем плестись самым малым ходом за ледоколом. Вот там и насмотришься на «побирушек» и «сладкоежек». Не знаю как зимой, но в летнюю навигацию старые, больные, а возможно и нет – просто ленивые медведи, делят пролив на участки. Совершенно не боятся судов и людей. Бегут по льду, совсем близко, переплывают полыньи, подбирают отходы с камбуза, которые ты будешь вываливать за борт. И ждут самого главного лакомства – банку сгущёнки. Это для умок, как валерьянка для котов. Они, наверное, за сгущёнку готовы и с «шубой» расстаться, или душу медвежью заложить. Как это всё происходит? Сейчас рассказывать не буду – этот «цирк» надо видеть. Зачем тебе кайф ломать? Команда заранее начинает запасаться у кока в «лавочке» сгущёнкой и сладостями. Вот Ароныч тебя и предупредил. Конфеты пусть берут, сколько хотят, а банку – одну в руки.
Поднимая с палубы моток троса, сказал, как бы подводя черту под объяснениями:
- Ладно, работать надо, а то затрепались  мы с тобой.
- Но ты про «качели» ничего не сказал? – напомнил я.
- Да это просто. Ты же на флоте служил?
Я кивнул и он продолжил:
- Видел, наверное, как матросы номера рисуют на борту, ржавчину счищают, подкрашивают? Вот и тут так же - дощечка на верёвках, концы которой крепим на носу судна и «качели» для Саньки готовы. Он в тулупе, шапке и валенках. На шею вешаем ему рацию на тесёмке, как ребёнку ключик от дома, когда он идёт гулять. И в таком наряде опускаем Саньку под нос судна. Висит он метрах в двух над водой. По рации на мостик корректирует направление. «Чебурашка» длинная - от носа до ходового мостика почни сто метров. Надстройка хоть и высокая, но всё равно во время движения  перед носом судна  образуется «мёртвая зона», а обломки льдин на месте не стоят. Если видимость хорошая, то можно корректировать стоя на носу, а если такая, как нам обещают сейчас, тогда Санька садится на «качели». Глаз-то у него действительно - «орлиный». Вот он и нацеливает судно носом, то в щель между льдинами, а какую можно и вскользь ударить. В эти моменты всё от него зависит.
Представить нарисованную боцманом «картинку», мне было невозможно. С трудом верилось в подобное. Тем более, зная матросские байки. Недоверчивым тоном я спросил Саныча:
- Это что, входит в его обязанности? И сколько он так болтается? На всём караване так делают?
Прищурив глаз, боцман посмотрел на меня, ну может быть, не как на больного, но где-то рядом.
- Ты же сам слышал в пекарне, как наши зубоскалы его подкалывали. Это они умеют, а вот сделать как он – кишка тонка. И никто его не заставляет, сам вызвался первый раз, ещё года четыре назад. Я как-то спросил его: «Нахрена тебе это надо»? Знаешь, что он ответил?
«Боцман, тебе что, нравится дырки заделывать, стоя в трюме по это самое…в ледяной воде? Мне нет. А делать-то всё равно нам придётся».
- И что ты ему на это ответишь? Вот так и повелось у нас. Сколько он там висит? Да по разному бывает, всё зависит от обстановки. Сколько выдерживает? Бывало, вытащим его, а он аж синюшный, еле языком ворочает. Приведём на мостик, поможем раздеться и, Ароныч сразу его к себе в каюту уводит. Нальёт Саньке из капитанских запасов, а потом в душ и спать его гонит. Вот так-то. Зато, мы уже три года проходим проливом без пробоин. Вот тебе и Санька! За такое отношение к делу, капитан ему многое прощает, не балует, конечно, но на кое-что смотрит сквозь пальцы.
Выговорившись, боцман заторопился, погнал меня с кормы.
- Всё шеф, завязываем с трёпом, надо успеть до обеда «качели» сварганить и лебёдки проверить. Разбежались.
Время за разговором пробежало незаметно. Хотел подняться на мостик, но передумал, решил часок поваляться в койке с книгой. А в ходовую рубку подняться после обеда, когда уже будем на ходу.

Пока делал небольшую уборку после обеда, слушал, как грохочут якорные цепи, потом грюкнув, якоря встали на свои места в клюзах. Набирая ход суда каравана, забирали левее, перестроились в кильватерную колонну и направились к восточному выходу из бухты Диксона. Я поднялся палубой выше и вошёл в ходовую рубку. Отдохнувший и посвежевший Санька на руле. Коротко обернулся и подмигнул. Вахтенный штурман с логарифмической линейкой в руке  склонился над картой. Ароныч на правом, выносном крыле мостика.
Я сел на отведённый мне капитаном высокий табурет у переборки и достал из шкафчика бинокль.
Справа по борту быстро убегали за корму последние постройки материковой части посёлка. Из тундры на унылую береговую полосу быстро наползала очередная полоса хмари. То ли туман, то ли частая сетка мельчайшего дождя. По левому борту - островная часть посёлка. Там, со взлётной полосы полувоенного аэродрома, как бы спеша улететь от надвигающегося из тундры ненастья, в воздух поднялся «ИЛ-14» ярко красной раскраски – авиации ледовой разведки. Заложил левый вираж, затем выпрямился, набирая высоту и блеснув напоследок, как фазан ярким окрасом, постепенно превратился в точку.
Капитан подошёл к столу с картой, что-то спросил штурмана, тот циркулем сделал на карте небольшую засечку, подвигав рамкой логарифмической линейки, ответил капитану.  От стола Ароныч направился ко мне. Я невольно хотел встать со стула, он жестом остановил меня.
- Сиди, чего вскакиваешь, чай мы не на царском флоте служим.
Улыбнулся и тихо спросил:
- Мне тут шепнули, что вы с ребятами с берега вишню привезли, и ты планируешь на днях вареники заделать?
- Да, есть такое дело, в морозилке всё лежит.
- Так вот, ты не спеши, пройдём Вилькицкого, а там, у стармеха день рождения надвигается. Я тебе скажу когда, вот и порадуешь «деда», тем более, что он у нас - украинец. Ему приятно будет.
- Нет проблем, сделаю.
- Вот и хорошо, а сегодня, - он глянул на часы и закончил:
- Через пару часиков поднимись на мостик, будем проходить одну точку, тебе должно быть интересно, - и направился к каюте.
Я посидел на мостике ещё минут десять. Слева бесконечное серо-свинцовое море. Справа россыпь мелких островков, невысокий, но скалистый берег тундры с рыжими пятнами лишайника. Небольшая бухточка с бревенчатой тёмной от времени избушкой на взгорке. Несколько моторных лодок, вытащенных до половины на берег. Над трубой рыбацкой сторожки струйка дыма. И на всё это, с неба сочится мелкая, нудная морось.
Огромные «дворники» лениво сгребают влагу со стёкол рубки, и она струйками стекает по краям рамы. Ничего интересного нет, и я тоже ушёл в каюту.

Вернулся на мостик чуть раньше назначенного капитаном времени. Прошло всего каких-то полтора часа, а как всё вокруг изменилось. Восточный ветерок потрудился на славу. Разорвал и разогнал низкую облачность, только намного выше ещё осталась дымка, но солнце уже могло пробиться сквозь неё и море заиграло совсем другими красками. Куда делись эти свинцово-серые тона? Их место занял цвет кобальта с редкими белыми росчерками на гребешках волн. Ещё немного и прорвавшиеся лучи окрасят море в лазурь, если не смотреть на берег, забортный термометр, то можно представить себя в августовском Чёрном море. Но это - только если не смотреть. А так: за правым бортом унылая, неприветливая тундра, а на термометре всего - плюс пять и порывы холодного ветра. Когда поднимался по трапу на вторую палубу, они стегали по лицу, и казалось, что меня медленно влекут к распахнутой двери огромного холодильника.
На мостике изменения незначительные. У переборки, рядом с моим местом сидел боцман, да в изголовье дивана вновь появилась подушка, а в противоположном углу огромный, длиннополый тулуп. Сел рядом с Санычем и глазами указал на диван. Понимая, о чём я, он чуть пригнулся ко мне и тихо ответил:
- Всё, Ароныч перебрался на мостик, теперь будет спать здесь.
Слева в иллюминаторе появился большой, каменистый, с рыжими проплешинами мха  на земле и камнях остров. Низкий кустарник, измученные, изогнутые ветрами хилые сосенки, валуны, а между ними, с солнечной стороны мелкие белые и жёлтые редкие цветочки.
- «Белуха», - кивнув влево, пояснил для меня Саныч.
Своей формой остров действительно напоминал большого дельфина отдыхающего на поверхности моря. Вот только цвет подкачал. Если бы вместо серых валунов и рыжих мхов его бока испещряли меловые отложения, вот тогда – да. А так, только вытянутая форма соответствовала названию. Но именно название подтолкнуло мою память, и я понял о какой точке на карте, говорил капитан, приглашая меня на мостик.
Капитан повернулся в нашу сторону и, глянув на боцмана, сказал только одно:
- Давай.
Саныч вскочил и направился к выходу с мостика. Не успели ещё затихнуть его шаги в коридоре, как от флагмана долетел до нас хриплый, протяжно-тревожный гудок. Я вскочил, догадываясь, что происходит. Санька, стоявший до этого у руля в расслабленной позе, выпрямился, плечи парня развернулись. Молодой второй помощник капитана  замер у стола почти по стойке смирно. Ароныч, чуть пригнув голову, замер и микрофона внутренней связи. Стоило только затихнуть первому гудку, как раздался второй со следующего судна.
Тихо щёлкнул тумблер связи. И через мгновение во все каюты и помещения судна ворвался громкий чёткий по- военному голос капитана:
- Экипажу, внимание!
И через небольшую паузу команда:
- Флаг приспустить!
И ещё только затихал, уносимый встречным ветром гудок впереди идущего сухогруза, как у нас над головой торжественно и тревожно взревел наш. Мурашки побежали по коже, предательски задрожало веко, как будто мне в глаза сыпанули песком.
Сейчас вспоминаю - о чём же думалось в те мгновения? 
Почтение и гордость за поколение наших отцов – захлестнули. Шершавым комком встали в горле, прозрачной слезой стояли в глазах. И в то же время - сковала жуть.
От осознания того, что ты находишься рядом, а возможно и над могилой людей. Где-то здесь, совсем рядом, не более чем в ста метрах под тобой, лежит на дне «Сибиряков». А в нём и вокруг него кости моряков не пожелавших сдаться в плен фашистам. Эти твари «милостиво» расстреляли людей в воде. Да и не только мужчин-моряков, тут и женских косточек много. Пароход вёз смену на островные метеостанции – женщины  должны были сменить мужчин. Страна воевала, и мужики нужны фронту. Вот в первую шлюпку с горящего, тонущего «Сибирякова», пытаясь спасти их, и посадили женщин. Прямым попадание снаряда, шлюпку разметало в щепки.
Я не раз держал в руках морской бинокль и никогда не поверю, что с такого расстояния, эти уроды не видели, кто находится в шлюпке. Расстреливали, убивали в упор. Так бандиты убирают свидетелей. Свидетелей  мерзких преступлений. Понимаю, что на подобных выродков не напасёшься «Нюрнбергских трибуналов», их слишком много было. Остаётся только одна надежда, что есть ещё более высший суд, и там им - воздалось сполна.
Ближе к полуночи подошли в архипелагу Норденшельда. Я решил выйти на корму – последний перекур перед сном, а заодно посмотреть, как боцман с ребятами ставят судно на якоря. Четыре сухогруза вставали «веером» - носом к ветру. Уже перейдя на корму, боцман ворчал, выключая лебёдку:
- Ночка будет весёлая, ветер разгулялся, а дно здесь паршивое, якоря плохо держат - ползут. Придётся ночью вставать и подтягивать цепи. Хотя, может быть и пронесёт, остров высокий - прикроет.
Холодрыга на ветру знатная, докурили с Санычем и бегом на свою палубу. На сон грядущий решил немного проветрить каюту, открыл иллюминатор и через пару минут её выстудил. Уже забираясь под одеяло, вспомнил рассказ боцмана о Саньке на «качелях» под носом судна. Невольно свернулся клубком и, засыпая, натянул одеяло на голову.

Глава 14        «Фильеры  Арктики»

Первая половина следующего дня была посвящена сну. Экипаж впал в анабиоз. Тишина на судне – гробовая.
Вышли на завтрак, зевая и потягиваясь. Ели, пили и вновь расползались по койкам – теперь до обеда.
Перед тем, как спуститься в свою каюту, я решил заглянуть на мостик.
Второй штурман, наверное, один из самых молодых в экипаже, спит на диване, закинув руки за голову. Раскрытая книга покоится  на груди,  он тихо посапывает. Уголки губ парня еле заметно подрагивают. Хороший, «сладкий» сон снится штурману.
Разбросав ноги циркулем по палубе, полулёжа в кресле - дремлет Санька. Дремлет чутко. Едва я возник в дверях, как он приоткрыл один глаз и приложил палец к губам.
На цыпочках я подошёл к штурманскому столу и взял бинокль. Ветер немного спал, рябь на море улеглась, а белёсая дымка поднялась выше, позволяя разглядеть горизонт. Теперь хорошо видно сплошную белую полосу от берега справа и тонущую в синеве моря слева. Лёд – сплошной лёд. Я тихо спросил Саньку:
- Это уже пролив?
- Нет, это граница плавающих, льдов. Пролив дальше - за ними. Здесь нам без ледокола делать нечего, не пройдём, - не открывая глаз, тихо пояснил матрос.
Промычав что-то и причмокнув во сне, штурман повернулся на бок, роняя книгу на палубу.
Вернув оптику на стол, я направился к выходу. Тихое потрескивание в динамике сменилось на более громкое шуршание и затем хриплый, с нотками издёвки голос, ворвался в ходовую рубку:
- Перегон, заканчивай дрыхнуть! Даже «поводыря» не приветствуете, совсем службу завалили!
Крутнувшись на диване, вахтенный штурман сел. Приходя в себя, несколько раз моргнул, привстал, порываясь ответить, но Санька опередил его. Не вставая с кресла, перегнулся, щёлкнул тумблером и в эфир понеслось:
- Чего горланите? Совсем со зрением плохо стало? Не видели, как я, стоя на крыле, поклоны в вашу сторону отбивал? Заждались уж вас, все глазоньки проглядели, высматривая.
Из динамика донеслись сдавленные смешки – это вахтенные с нашего каравана не удержались, слушая Санькину «приветственную речь».
- Поклоны-то были не поясные, потому и не заметили, - парировали подколку с ледокола.
- Размечтались! – матрос щёлкнул тумблером и вновь откинулся в кресле.
Вахтенный на ледоколе пытался невнятно пробормотать очередную реплику, а скорее всего, матюгнуться, но всё оборвалось на полуслове. И опять – тишина.
С кормы, левее нас, на якорную стоянку подходил «поводырь» -  ледокол «Капитан Драницын».
После обеда, спустившись на жилую палубу, я понял, что началась всеобщая помывка. Следы мокрых ног на палубе и витающий по коридору запах мыла только подтвердили мою догадку. Распахнулась дверь каюты и навстречу мне вывалился полуголый, распаренный до цвета варёного рака Санька. В руках кучка стираного белья, банное полотенце повязано на поясе.
- Что это вы сегодня? Вроде бы не суббота.
- Какая теперь разница? После ужина снимаемся. Потом не до этого будет, да и принято у нас так. Перед проливом-то, обязательно надо подмыться, - подмигнув, парень бочком прошмыгнул мимо меня в сторону сушилки.
Уже открывая дверь каюты, бросил ему вдогонку:
- Опять что ли – традиция?
- Она самая! – донеслось до меня уже со ступеней трапа, что вели в машинное отделение.
Традиция так традиция не будем её нарушать, тем более, что чистого белья у меня остался всего один комплект.
После стирки и душа, стоя напротив запотевшего зеркала, я аккуратно подбривал уже начинавшую кучерявиться бороду, изображая что-то похожее на «канадку». На голове волосы чёрные с пробивающейся на висках сединой. Усы рыжие. Борода пятнами - чёрными и седыми.
Мне не раз говорили, что я мало похож на отца. А как вам это? Ведь лежит у меня дома в альбоме маленькая, пожелтевшая от времени фотография отца с фронта. И там у него, а теперь у меня, такая же пегая борода. Вот только я сейчас, старше тебя - батя. Эх, знал бы ты, куда меня занесло!
В этот вечер не один я наводил «красоту» у зеркала. Малая часть команды – безбородая, появилась в кают-компании гладко выбритыми, кое от кого пахло парфюмом. Бородатая – большая часть ребят, тоже навели порядок на лицах. На всех чистые, выглаженные рубашки. Пришли все разом. Подшучивая друг над другом, шумно расселись по местам.
Уже вставая из-за стола, Ароныч кивнул мне, благодаря за ужин и, повернувшись к команде, напомнил, глянув на часы:
- Через сорок минут - снимаемся.
Пока убирал со столов, мыл посуду и делал приборку на камбузе, заработали лебёдки, прогрохотали цепи, подтягивая якоря  к клюзам. Завибрировала палуба под ногами – пошли.
Накинув на плечи телогрейку, с помойным ведром в руке, я вышел на корму. К великому восторгу наглых и прожорливых чаек, отходы и объедки со стола полетели за борт. Прежде чем сесть в курилке, пришлось надеть и застегнуть на пуговицы ватник. Вроде и ветра нет, а холодом тянуло знатно. Август месяц и арктический лёд – хорошее сочетание, но холодное. Докурил и щелчком послал окурок за борт. Одна из чаек дёрнулась было вдогонку за ним, но глазастая вовремя разглядела, что это не то, и вернулась в строй соплеменниц, вновь паривших над кормой. Вот проглоты! Уже всё сожрали.
Переодевшись в каюте, вначале хотел завалиться и почитать, но передумал. Книга оказалась скучной, решил оставить её на сон грядущий. Направился на мостик. А какие ещё могут быть развлечения на ограниченном пространстве?
С биноклем в руках сел в кресло «согласно приписке», как выразился однажды старпом. Яркое оранжево-медное светило, повиснув над горизонтом, било лучами в боковой иллюминатор – слепило. В таком положении оно будет висеть всю летнюю арктическую ночь, а потом начнёт подниматься по небосводу и, наступит утро. Но замечаешь ли это? Да нет. Чуть светлее или темнее, какая разница? Невольно вспомнились слова из детской загадки или поговорки – «светит, а не греет».
Подойдя к штурманскому столу, взглянул на карту, тонкую чёрточку маршрута и последнюю точку отсчёта. Ледокол, резко забирая влево, уводя нас от берега. Как наконечник стального прутка, он целил в середину плавучих льдов, а затем и в центр пролива Вилькицкого. Правый берег, так долго сопровождавший нас – исчез. Слева по ходу, пока ещё вода, а дальше - сплошные льды до горизонта. Серый, мрачный, неприветливый и так надоевший за это время берег – вдруг стал желанным. Глазу хотелось зацепиться хоть за малюсенькую тёмную точку на горизонте справа. Ничего. Белым-бело и только редкие, бриллиантовые всполохи, на свободных от снега, или подтаявших на солнце торосах, бьют искрами по глазам.
Глубоко – в подреберье, появилось что-то тянущее, сосущее. Липкий, холодный комочек повис где-то там. Что это? Почему? Неужели страх, предчувствие? Почему этого не было раньше, когда попали в сильный шторм?
Медленно вернулся от стола к креслу. Сел.
Ожил динамик и, слегка прокашлявшись, флагман приказал:
- Сбавить обороты, идём самым малым.
И через паузу добавил более жёстким тоном:
- Держать дистанцию! – а закончил команды совсем обычным, почти с домашними интонациями голосом:
- Пошли ребятки, повнимательней мне там!
Работы дизелей почти не слышно, вибрация здесь – на мостике, перестала ощущаться.
В дверях показался капитан в кожаной безрукавке мехом вовнутрь, с биноклем в руке. Молча прошёл на правый выносной мостик.
Мерзкий, холодный комочек внутри меня, постепенно таял. Отвратительное ощущение, чего-то инородного - постепенно пропадало.
Вспомнил карту на столе, рассказы ребят о проливе. Там, за плавучими льдами, слева и справа будут скалы. Между ними сорок километров. Вся длина каменной «трубы», забитой старыми, толстыми льдами – сто тридцать километров. И через это, нас будет проводить, протягивать, ледокол. Что это напоминает, с чем можно сравнить?
Память подсказала – фильеры. Калиброванное отверстие.
Они бывают стальные, победитовые и даже алмазные. Через них протягивают железо, серебро, золото, да что угодно. Получая на выходе определённый размер или профиль материала. Потом отжигают огнём, если надо протравливают кислотами, придавая металлу, пластичность и вновь протягивают, через более мелкий калибр.
Если надо.
А караван надо провести, протянуть. Только вместо алмазов - будет лёд. Твёрдый, чистый, прозрачный как алмаз и такой же холодно-жестокий.
В экипаже я один, кто ещё не был здесь, но на других судах, наверняка, есть люди, для кого это впервые. Суда будут проводить, сдирая с бортов краску, прогибая и проламывая их. Будут тянуть и нас – сдирая с душ коросту и прочую накипь. Потом там, на выходе из пролива, будет чистая вода, «расслабуха» - своеобразный отжиг материала. И затем новые льды – в следующем море.
Пройдёт время и по возвращении домой, кто-то сделает всё возможное, чтобы никогда не возвращаться в эти места. Но будут и те, кто раз за разом будут возвращаться сюда, и не ради денег, а чтобы содрать с себя всю дрянь, налипшую за время проведённое  на берегу. Им здесь - дышалось легче.
Скажете – ерунда? Пафоса много? Ничего подобного, так было и так должно быть. Очерствели мы, поросли коростой равнодушия. Да, больно сдирать её, но надо. Иначе – хана!
Караван втягивался во льды.