Поцелуи на раздевание

     Это была игра. Обычная игра. С легко узнаваемыми нотками эротики и, возможно, мазохизма. Да, именно, игра. Или, называйте это как вашей душе угодно: отдых, развлечение или забава.
      Да!
      Именно!
      Забава!..
      Началось всё с нашего знакомства в автобусной давке. В час пик. Когда пассажиров в салоне, как это ни звучит банально и заезженно, как сельди в бочке.
      На улице межень. Жара – неимоверная! Солнце в зените с утра и до вечера. Лишающий сил солнцепёк. Пот льёт по лицу. Пот льёт между лопаток. Пот украшает подмышки рубашки широкими тёмными, ароматными, запах тела плюс дезодорант, разводами с белыми границами соли по периферии.
      Итак, пассажиров в слоне, как сельди. Нет. Сельди в бочке меньше. Мы, люди, существа до безумия, упёртые и настырные, лезем в автобус, не смотря на давку, с трудом протискиваясь вовнутрь, будто это последняя поездка в нашей жизни. Мы набиваемся в раскалённое металлическое нутро автобуса, мы уплотняемся до сверхплотности в разогретом зеве салона; наши губы встречаются с губами соседей, мы дышим чесночным перегаром. Наши гениталии устало, напряжены и через плотную ткань одежды, убедительно стараются не вступить напряжённой плотью с расслабленно-податливым телом молодой одалиски, прикрывшей свои изумительные юные прелести сеточкой модной ткани.
       Вулканы ртов выпускают жар нашего дыхания, оно соединяется с разогретым дыханием мартенов-зевов соседей; одежды рассыпаются на нити и обнажённые упревшие тела, не сопротивляясь своим природным наклонностям, плотно соединяются в едином порыве, некоем ритуальном танце измазанных в грязи чужого дыхания телах, когда водитель маршрутки, глядя на царящее в салоне столпотворение, вдруг резко нажимает на тормоз и ржёт, как конь, довольный своей шутке.
       И вот среди этого эзотерического безумства я слышу:
      - У вас красивый…
      Приятный завораживающий шёпот нежного девичьего голоса с медовыми нотками эксгибиционизма ласкает мой слух.
      - … даже через плотную ткань.
      Лицо полыхает как кумач, родным братом скромности.
     - Ты можешь губами…
     Острым лезвием страстных слов она срезает слух с моих ушей тонкими прозрачными пластами.
     - … под ажурной тканью платья она …
     Горячая змея, похотливо покусывая острыми зубками выбритый затылок, оплетает мою шею лилово-алой горжеткой стыдливости.
      - … ты можешь прочувствовать …
      Я трепещу!..
      - Ты сполна почувствуешь…
      Я истекаю собой через мелкие поры тела!..
      - … окунувшись, узнаешь всё …
      Внутри меня мало осталось от меня. Я вне себя и заполнен не собой.
      - Это настолько увлекательно и интересно, - её зелёные глаза с дьявольскими искорками сжигают – я трепещу!.. – мою линию внутренней обороны – я истекаю собой через мелкие поры тела,  - и не нужно, доверься мне, никакого усилия… - её слова тают в визге тормозов, стоне исходящих огнём паров резины колёс, повизгиванием оставшихся в живых – наши выплеснувшиеся наружу внутренние я сплелись в тугую вервь, – сил.
       «Моя королева! – плещутся слова в моём сознании. – Весь твой, моя повелительница!»
      - Ничто нас не разлучит… ни хладный жар могилы… ни жаркий солнца хлад…
      Заворожённый, повторяю следом:
     - … жар могилы… солнца хлад…
    - За мною на край света.
    «Моя королева! – язык теряет подвижность и безвольно повисает за прутьями зубов. – Моя повелительница!»
    - Игра до безобразия проста и правила до неприличия…
     «Моя королева!»
    - Суть заключается в следующем, кто дольше целуется, тот выигрывает. Проигравший снимает одежду.
     С правилами игры согласен.
     «Моя повелительница!»
      Игра началась.
      Иногда она играла в поддавки. Это приносило ей удовольствие. Душевный мазохизм склонной к садизму натуры. С медлительной небрежностью она расстёгивала перламутр пуговиц на сиреневой блузе.
      Игра продолжалась.
      Затем брала реванш. Оригинально, зубами отгрызала дешёвый пластик заклёпок от хлопка рубашки. При этом, прищурившись, глаз не сводила с меня взгляда, сладко мурлыча и урча. 
      Признаюсь, от этих звуков становилось немного не по себе. Электрической волной паника неслась по верхушкам нервных окончаний попеременно, то напрягая, то ослабляя члены. Судорожные спазмы прерывали вдох, и сиреневая мутная пелена возникала перед глазами с лилово-алыми лохматыми разводами по краям; тонкие длинные мохнатые щупальца сдавливали шею и острые коготочки впивались в плоть.
      «Родители в отпуске до середины августа».
      Новое льняное постельное бельё в рваных дырах от укусов зубов.
     «Родители на неделю уехали на дачу делать заготовки на зиму».
      Плечи и грудь украшают длинные и тонкие цепочки синяков от изуверски страстных поцелуев.
      «Моя повелительница!»
      «Родители разрешили переночевать у подруги, мотив – подготовка к сессии».
      С треском разлетается на тонкие полоски шотландская ткань мини-юбки. Прищур глаз не предвещает ничего доброго. Закушена нижняя губа. Капелька крови показывается в уголке рта. Медленно ползёт по подбородку. Алый след магнетизирует меня. Губы тянутся к ней. Руки тянутся к ней. Восставшая плоть тянется к ней. Но она равнодушно холодна, как жар могилы и бесконтрольно разгорячена, как хлад солнца.
       Она приходила в пятницу.
       Я ждал и готовился к этому дню.
      Ночи с пятницы на субботу плавно перетекали в воскресенье и разбивались, крошились о гранит утра понедельника. Мы расставались. Расставались до пятницы. Каждый погружённый в свои дела, но невидимыми нитями связанные друг с другом.
     Это был мир без объявления войны. Это была война без нарушения мира.
     «Родители дали добро остаться ночевать у тётки – сестре исполняется шестнадцать. Рассказывала про тебя. Она в восторге. Мечтает познакомиться».
     Тонкие лезвия острых ножей, замечательная сталь заводов Круппа, полосуют на тонкие ленты мои прекрасные брюки из итальянского твида песочного цвета.
      Когда для остальных стало очевидно, насколько откровенны и часты наши встречи, я предложил ей соединить наши судьбы.
      Ничего против не имею, ответила она не взяв на раздумья ни минуты, но при одном условии: игры с поцелуями на раздевание не прекратятся.
      Как можно было не согласиться?! На момент рокового предложения, я был по самую макушку, как в болото, увязнут в игру.
      «Вероятно, видно то, что очевидно».
      Напоказ.
      Как неприкрытая нагота чистых неискушённых душ.
      Податливы они, как глина. Что угодно лепи из неё. Получится, что задумал.
      Уже не было необходимости для неё придумывать для родителей небылицы, чтобы быть вместе со мной.
     - Ну, зятёк, - пробасил её отец. – Обидишь любимую дочурку, - крупный кулак под нос, - ну, понимаешь…
     Как не понять! Есть языки жестов и мимики, как и язык музыки, не требующие углублённых лингвистических познаний.
      «И мама горько плакала…»
      За неделю до торжественного события – давно пошито на заказ изумительное авторское свадебное платье с обилием бисера и перламутра, изготовлен серебряный венец, куплены туфли; в том же ателье пошит костюм для меня из йоркширской тёмно-серой с металлическим отливом шерсти и куплены прочие мелочи – она погибает.
     Из протокола милицейского дознавателя узнал, её сбила машина такси, водитель спешил на заказ, думал, успеет проскочить на зелёный сигнал.
     Погас красный сигнал и зажёгся зелёный; она минуту постояла, как поступала всегда, убедилась, никто не спешит, и ступила на пешеходную «зебру»…
     Она была беременна.
     Я не знал.
     Но догадывался.
     Болезненная бледность лица.
     Частые тошноты.
     Извинительная улыбка.
     Извинительный тон её брата – мать пьёт корвалол, в квартире удушающий запах лекарства – отец бессмысленно смотрит в стену, перед ним стакан и бутылка водки.
      Извинительные нотки в хрипящем срывающемся голосе; ускользающий, убегающий взгляд, не останавливающийся ни на чём.
     На долгие годы запомнил голос её брата и жалобный тон – прости, тебя не желают видеть в нашем доме.
     На бесконечно долгие годы врезался в память дребезжащий, взвинченный, плаксивый тон голоса её брата – понимаешь, ты в глазах нашей семьи олицетворение зла.
     На безумно долгие годы, заполненные пустотой и одиночеством, отпечатались в сознании слова её брата, произнесённые визгливым, дрожащим голосом – в её смерти виноват именно ты!..
      Именно – ты!..
      Острые клинки обвинения оставляют глубокие следы на моём сердце.
      Именно – ты!..
      Злобный смешок палача, играючи помахивает он тяжелым топором с отполированным до зеркального блеска лезвием.
      Именно – ты!
      Плевок в душу. Плевок змеи. Плевок ядом. И душа, беззащитная. Душа – безмолвная. Душа – нагая. И – безропотная…
      В её смерти виноват именно ты!..
      Прости, тебя не желают видеть в нашем доме.
      Понимаешь. Что ты в глазах нашей семьи олицетворение зла.
      Тихий шёпот её брата, глаза опущены; тихий, срывающийся на свист шёпот её брата, глаза бегают, то на меня, то ускользают куда-то вбок, затем взглядом упираются в пол.
      «Если бы не ты…»
      Пассажиров в маршрутке, как сельди в бочке…
     «Если бы не ты…»
     Мы же настырные и упёртые, лезем в автобус…
     «Если бы не ты…»
     … будто это последний автобус в нашей жизни.
     Мы набиваемся плотно в жаркое металлическое  брюхо автобуса; мы – пассажиры – утягиваясь, располагаемся в раскалённом зеве салона; наши губы встречаются с губами соседей; наши разгорячённые дыхания встречаются, сплетаются, длинные нити дыхания переплетаются в арабеску, дивный, удивительный, загадочный узор…
     «Если бы не ты…»
      Наши гениталии до невозможности устало, напряжены от близости миллионов эротических флюидов, густым, тяжёлым облаком повисших в раскалённом салоне автобуса, и через плотную ткань одежды…
      «Если бы не ты…»
      - У вас красивый…
     «Если бы не ты…»
     - Даже через ткань брюк…
     «Если бы не ты…»
     - Ты можешь губами смело…
     «Если бы не ты…»
     Я – трепещу!
     Моя королева!
     Моя повелительница!
     Ничто нас не разлучит…
     Кто дольше целуется, тот выиграл.
     Жар могилы…
     Проигравший – снимает одежду.
     Хлад солнца…
     Напоказ – тело.
     Напоказ – души.
     Напоказ – сокрытой тьмой.
     Напоказ – ослепляющее взоры…
     Тот тяжёлый день испепелил мою душу слезами. Слезами её отца. Слезами её матери. Слезами её брата.
     Выжгли, не оставив живого следа, мои слёзы мою душу.
     Много лет минуло с того трагического дня, когда холодное дыхание сырой могилы разлучило нас.
     Она старательно скрылась от меня за горизонтом грядущих событий.
     Она утаилась, оставив меня одного наедине с собой. Лишив всякой надежды на будущее. Впрочем, оно для меня в одночасье перестало существовать в момент её смерти. Как и настоящее.
      С того скорбного часа, меня ночью часто преследует один и тот же сон: лёгкой поступью её ног я ступаю на «зебру» перехода и поворачиваюсь на шум.
       Её глазами вижу мчащийся автомобиль; тяжелый подбородок бампера и хищный оскал хромированной решётки. Хочу закрыть глаза, прервать это видение и не могу.
      Своими руками её рук пытаюсь защититься от приближающейся смерти. Но нет сил, её остановить.
      Дико кричу её устами, вижу искажённое страхом лицо и широко раскрытый рот – крик дробится в летнем зное и осколками ранит меня – потревоженные птицы слетают с деревьев и мрачным облаком кружат в воздухе. Я кричу и не в состоянии прекратить полный отчаяния крик.
     Её телом чувствую сильный удар и ощущаю, как крошатся от сокрушительной силы мои кости. Я пытаюсь её помочь, но прекрасно понимаю своё бессилие.
     Смерть безжалостна…
     Лодка моей жизни никогда уже не отчалит от берега настоящего и не пристанет к пристани будущего.
     Жил, живу и буду жить только прошлым. До тех пор, пока жизнь не сжалится, надо мной и не укажет тайную тропу, ведущую за горизонт грядущих событий. Где мы снова встретимся с ней в автобусной маршрутке, пропитанной потом множества тел пассажиров. И она снова предложит мне незатейливую игру с простыми правилами – целоваться на раздевание.
     Пока же я играю в эту игру сам с собой, искусно маскируя от любопытных и посторонних глаз кроваво-синие следы от укусов…
                5 июля 2014 г.