137. Иллюзионисты. Петроний и тапетка

                137. Петроний и тапетка

Побывать ли  в каком-нибудь аристократическом салоне на Николаевской, немало их там водилось, знаменитых, только избранному кругу доступных. И среди них знаменитейший, элитарный – салон Мещерского.

Князь Владимир Петрович Мещерский – правнук не кого-нибудь, а Карамзина, именно того, великого историка России. Сам – ближайший советчик трех императоров: Александра II, Александра III и Николая II.

Видимо, умный человек был, раз три царя его слушали.

Убежденный монархист, консерватор, издатель «Гражданина». Не чуждался изящных  искусств. Когда ему особенно хотели польстить (чего-то от него добиваясь, как водится), то называли Петронием Петрополиса.

В гостиной Мещерского встречались литераторы преимущественно, консервативного, славянофильского толка – Достоевский и Победоносцев (они здесь и познакомились), Лесков, Алексей Константинович Толстой, Майков, Писемский, Тертий Филиппов (фэнсион-Алеф). Тон собраний – чинно-благородный, темы для обсуждений самые возвышенные.

Тем не менее, нечто от иллюзиониста можно заметить и здесь.

Чего стоят одни названия романов Мещерского: «Женщины из петербургского большого света», «Реалисты большого света», «Лорд Апостол в петербургском большом свете» (ну, нравилось автору выражение «большой свет»). А также  «Тайны современного Петербурга», «Ужасная женщина», «Князь Нони», «Граф Обезьянинов», «Ужасная ночь» и др. Слово «ужасный» тоже хорошее. Раскупались эти сочинения как горячие пирожки. Комедия Мещерского «Миллион» шла в Александринке, с большим успехом. А «Граф Обезьянинов» это просто мостик живой между «Ужасной ночью» и «Великой обезьяньей палатой» Сологуба.

Роман «Женщины большого света», с интригой весьма занимательной, по известности и востребованности у современников затмевал (увы!) «Анну Каренину».

Иллюзия, конечно. Но, что ни говори, это надо уметь. Попробуйте заставить широкого читателя признать свои опусы выше прозы Толстого.

Умный, тонкий сановник.

Некий душок черносотенства.

Хлесткие фразы князя, оставшиеся в истории: «как нужна соль русскому человеку, так нужны ему и розги».

И над всем этим густой (никого, впрочем, не обманывающий) голубой флер.

Мещерский не слишком скрывал свои пристрастия. Его окружали юноши с говорящими фамилиями, к примеру: Аполлонский. Или, некий журналист, Иосиф Колышко. С колышком. А то и просто какие-то юнкера, актеры,  полковые трубачи, отставной корнет Бурдуков – вечные с ними «истории», слухи, сплетни, скандалы…

Хор современников:

...Представитель заднего крыльца…

…Содома князь и гражданин Гоморры…
…Для определения достойных задниц его жертв, у него заведен биллиард…
Среди избранников его нашелся и стопроцентный  патентованный Иллюзионист. Да еще и в кровном родстве состоявший.

Сводный брат Мещерского – незаконный сын его отца от конвенской еврейки (просто мексиканский сериал!) Иван Федорович Манасевич-Мануйлов, по праву должен быть признан маэстро жизненного иллюзиона.

Мать вскоре после его рождения нашла себе  мужа – золотопромышленника из-за Уральского хребта. Золотое, в прямом и переносном смысле, детство Ивана прошло на прииске, в Сибири.

В 18 лет он приехал в Петербург, с далеко идущими планами, тут и познакомился со сводным братом, князем Владимиром.

Проницательный Мещерский понял, кто перед ним. Далеко пойдете, молодой человек (мало ли он их видел, научился разбираться). Через будуар князя, Манасевич вошел в журналистские сферы, сделался плодовитым светским хроникером.

А также драматургом: успешно переводил иностранные фарсы на язык родных осин.

Универсал. Мог и теткой, и тапеткой, как говорили в те времена.

Несколько позднее нашел свое истинное призвание: агент охранного отделения.

Сибарит, большой знаток и ценитель женщин, сигар, лошадей, Мануйлов жить предпочитал в прекрасном Париже. Там жуировал и фланировал, интриговал и флиртовал, кстати же, собирал для охранки сведения о политических эмигрантах.

Иван Федорович встречался на Монмартре с Полем Верленом, интервью с которым впервые опубликовал в русской газете!

Что-то во всей его победительной биомеханике есть от бесовского вальса, ведьминских плясок на Лысой горе. Андрей Белый в мемуарах нарисовал выпуклый портрет: «Отплясывал  Манасевич-Мануйлов с рогатыми дьяволами кабаре De l’enfer (инферно), пуская ужами по комнате светские фразы и тихо срывая с рояля аккорды, но острые взгляды бросая на нас…»

А французский посол в Петербурге Морис Палеолог охарактеризовал сабж как «смесь Казановы, Жиль Блаза и Видока».

Начав простым осведомителем, Манасевич быстро дорос до зав. контрразведкой в департаменте полиции. Внимание! Это он организовывал деятельность роковых Гапона и Азефа.

Верша историческую миссию, не забывал при том и о собственном профите: неоднократно бывал арестован за обсчет агентов, шантаж и вымогательство взяток.

Однако, всякий раз восстанавливался в службе. Специалист высокого ранга. Неким было его заменить.

Хор современников:

…Журналист по профессии, авантюрист по призванию, он  переживал неправдоподобные приключения, совершал фантастические аферы…

…Разорялся, богател, опять разорялся, как феникс, и был снедаем только одной страстью — к наживе…

Сумел (подобно Симановичу) втереться в приятели к Распутину. Уж на что  проницателен был «старец Григорий», но  чем-то ведь Мануйлов Распутина обаял. Да и его ли одного!

Обаял, поимел и кинул.

Дыма какого-то, что ли («веселящего газа») напускал «из рукава»? Отводил глаза жертвам – на бесовский огонек, играющий в пальцах или под мышкой?

Из волка, коим являлся – перекидывался через голову – служебной собакой?

После октября Манасевич пришел наниматься в ЧК, справедливо посчитав, что профессионалы любой разведке нужны.

Но – не поладил с новыми хозяевами, оказавшимися стойкими к его гипнозу.

Для верных ленинцев достаточно, с избытком, было собственного Большого Иллюзиона, большевистского. Других они всерьез  не воспринимали.

Кто не верит в ведьминские чары – тому они не страшны.

На этот раз фокус не удался.

Расстреляли Манасевича-Мануйлова как-то уж очень скоро, в 1918-м.