Золотое яичко

Стихия бушевала ровно двадцать восемь минут, Раиса Перлина, фермерша, засекла время. Часы висели на стене напротив стола, перед глазами. Женщина так и просидела, не вставая с места, словно пригвождённая. И чего вставать? Стол стоял прямо у окна, как и положено, правой стороной к источнику света. Только потом Раиса спохватилась: «А если бы что в окно ударилось? Без глаз бы осталась, а то и вовсе!..»
Начиналось всё как обычная гроза: долго наплывали со всех сторон тяжёлые, клубящиеся дымной чернотой, тучи, собирались в плотный, сплошной пласт. Темнело и темнело. Тишина стояла, как перед кончиной мира. Необычными были два момента: гроза собиралась слишком долго, ночь и почти половину дня, а потом темно стало, как в ненастную ночь. Так темно, словно мир погрузился в бездну. Наконец сверкнула молния, разрубила небо зигзагом  на две неравные части и, как будто из прорехи, вдруг страшно загудело. Гул всё приближался к земле пикирующим самолётом, нёсся с бешеной скоростью, и врезался, наконец, в землю. Всё закрутилось, словно попало в винт этого гигантского небесного механизма. Не ветер, а воздушная лава, крутясь, и, словно выворачиваясь наизнанку, заполонила округу. Пыль била по стенам, по окнам, что-то там, снаружи выло и скрипело, било в крышу, трещало, как сломанные кости. Дом трясся, как в лихорадке, даже пол дрожал. Так продолжалось, казалось вечность, но не было видно в сплошной мгле ничего: ни снаружи, ни внутри здания. Потом вдруг всё стихло, хотя нисколько не развиднелось, а потом по всей сфере неба из самой его высоты прорвалась многоветвенная молния, гром заставил оглохнуть на несколько секунд, и со страшным, словно мёртвым, сухим шумом ухнул ливень.
Такого единовременного, краткого  и безумного ливня Раиса не помнила за всю свою пятидесятилетнюю жизнь. Но, словно выброс гейзера, тут же всё утихло. Солнце засияло в бесконечных россыпях воды, ушёл запах пыли, растворился во влажном аромате чистого пространства. Раиса посмотрела на часы, поразилась краткости, казавшегося бесконечным, природного действия, глянула в окно.
Двора было не узнать: забор, вывернутый восьмёркой, лежал посередине дороги, перегораживая её, огромная вековая липа блистала лысиной на месте оторванной верхушки, клёны, рядком росшие вдоль забора, словно солдатики, скошенные пулемётной очередью, полегли так же, рядком, обнажив свои белые, переломанные кости. Кирпичный гараж стоял без крыши, сарая не было вообще, только обрывки досок и шифера намекали на его существование. А через дорогу, на опушке лесопосадки были видны прорехи, свалки в кучу деревьев, словно их завинтили гигантской щепотью.
Раиса схватилась за голову. Она даже представить себе не могла, какой урон нанесён хозяйству, как теперь выбираться из этой беды. Но, надо отдать должное её душевности и доброте, особенно, её тревожила мысль о деревне, о людях, живущих по большинству в  старых деревянных хатах. Там остались старики, для молодых семей были отданы два «чернобыльских», недостроенных четырёхквартирных дома. Она добилась от администрации помощи, довела жильё до ума. Но хаты…
                *     *     *
Как Пелагея осталась жива, в деревне говорили, чудо случилось. Захотелось старухе яишенки, так вдруг захотелось, что пошла в курятник, хотя и надежды на несушек не было. А яичко нашлось. Пеструшка раздобрилась. Тут стало темнеть, пришлось свечку запалить, стояла свечка на старом перевёрнутом чугунке с дыркой в серёдке. Пока то да сё, провозилась. Яйцо, ещё тёпленькое, пахучее подновило аппетит. Вышла старуха из сараюшки, а на дворе тёмная ночь. В темноте побрела к хате, радостная от подарка, и как раз посреди двора оказалась, когда ураган обрушился. Бабка комком повалилась на труху, где стожок сена зимой стоял, голову она правой рукой накрыла, а яичко в левой так и держала. Ничего не видела, только Богу молилась.
Когда, иссечённая розгами ливня старуха кое-как поднялась на коленки, душа её ахнула, дыхание остановилось. Не было ничего: ни хаты, только половинки стен криво обозначали её место, да  крыша из толя валялась, свёрнутая, что ком бумаги, ни курятника, ни сараюшки… Двор был усыпан всякими обломками, досками, из которых торчали гвозди и страшные зубья сломов… А место, где бабка лежала, круглым островком осталось нетронутым, и яйцо в руке целенькое.
Пелагея долго поднималась с колен, ноги дрожали, не слушались старуху. В душе было пусто, словно и по ней ураган промчался: всё нажитое годами стёрто, как и не бывало! Тут сосед прибежал, Вася, крестник её. Бежит, главное, и кричит не своим голосом: «Крёстная, баба Пеля! Что с тобой, крёстненькая моя!»
---  Тута я, не ори, -- хотела крикнуть, отозваться, Пелагея, а только просипела еле слышно.
Василий просто остолбенел, увидев всю эту картину: посреди разрухи стоит, как статуя, его крёстная баба Пеля, в мокром, облепившем её одеянии с куриным яйцом на ладони. Солнце прямо над головой стоит, лучом яйцо зажгло, словно в руке слиток золота.
По грязи, еле вытягивая галоши из чавкающей трясины, прошли к Васиной хате. Та устояла, часть крыши подняло, свернуло углом, но не оторвало, две яблони вывернуло, обломало большую грушу в саду, а так ничего. Гараж кирпичный, сарай – устояли, хотя и сорвало толь с крыш.
                *     *     *
Раиса пришла в деревню после разговора по телефону с центром. Там уже знали об  урагане, заверили, что без помощи не оставят.
---  Счастье, люди, что мобильный телефон придуман! Все провода пооборваны, ни связи, ни электричества… Ну, у кого какие нужды, пишите на бумажках, срочно. Я жду полчаса, и буду сообщать в администрацию.
Она взглянула на стоящую перед ней старушку. Та была, как оглушённая, еле стояла на подгибающихся ногах, сжимала в руках яйцо, будто держалась за него, единственное звено из прошлой жизни, а  глаза словно изливали вопрос: «Как же теперь?»
--- Эх, баба Пелагея, что мне с тобой делать? Купила я для фермы дом Забутёнковых, дочка по дешёвке продала. Думала ж  каких-нибудь переселенцев привлечь, рабочие руки приобрести… Эхе-хе… Ладно, вот тебе ключи, владей по конец твоих дней. Я мимо шла – дом стоит, сарай целый, даже ничего не пострадало, видно потому, что с краю, как и мой.  Вася, устрой бабушку. Но рот на дом, Васёк, не разевай, это не в подарок, на пользование. Понял?
--- Чего ж непонятного. Спасибо, Раиса Дмитриевна.
---  Спасибо, Раисочка, деточка! Бог твою доброту не забудет!
---  Ладно, баба Пеля, иди себе, живи долго. И за что этот ураган, и зачем?
А Пелагея, так и неся в новый дом куриное яйцо, да кое-какие продукты, данные Васей, подумала, стыдясь этой своей мысли: «А не для меня ли наслал Господь это бедствие? Неужто не буду больше мёрзнуть всю зиму? У Забутёнковых паровое отопление, электрический котёл, плита на два круга… А мебель вся оставлена, о своей и жалеть-то нечего, а и холодильник! Господи, сколько богатства! А и своё жаль… Надо на своём дворе иконку пойти поискать, одёжу какую, коробку с документами да пенсией. А и курочек поглядеть, не спаслись ли, как я, горемычные? Вот, обсохну маленько, яишенку сготовлю и пойду, пороюсь на развалине…»
Солнце сушило землю, пар поднимался над  дворами деревни, словно дотлевало в бесформенных кострах что-то сгоревшее там, не пригодившееся в этот день и час. Люди копошились на своих подворьях, отбирая годное к использованию, сокрушаясь и горюя.
Только один человек, робея и стыдясь, радовался в этот горький час. Старушка,  лишённая во всей своей судьбе простого счастья, схоронившая мужа и сына, доживающая, данный свыше, долгий свой век.