Похоронная команда

               
                Моему  заочному китайскому другу,
                соратнику и товарищу  по перу и  оружию -
                Мо Янь посвящаю.


               

                1 
Полный тёзка    премьер-министра, пожалуй, самой кровавой за всю историю существования   Российского государства эпохи - Пётр Аркадьевич Столыпин,  проснулся ровно в пять. Несмотря на ещё довольно ранний вечерний час, за окнами  стояла кромешная тьма. Пошарив правой рукой возле изголовья и  нащупав коробок, в котором оставалась последняя спичка,  он хотел было зажечь свечу, но в последний момент передумал. Спустив на ледяной пол  ноги и,  зябко поёжившись,  Cтолыпин на некоторое время замер, давая возможность глазам привыкнуть к темноте.

В комнате, находящейся в подвальном помещении пятиэтажного дома, расположенного близ Марсового Поля на углу Мойки и Садовой, которую ему выделило домоуправление,  после того как в   дом, в котором  он  прожил   без малого тридцать лет,     попала пятисот килограммовая авиационная бомба, не оставив от него даже фундамента, было жутко холодно.

Последний раз Столыпин  протапливал печку-буржуйку, сделанную из половинки обычной бочки из-под мазута, второго  февраля. Он помнил этот день очень хорошо. Это и был день его переезда. Именно второго февраля, авиационная бомба,  похожая своим внешним видом на породистую, хорошо откормленную свиноматку, одним махом лишила его и семьи, и родительского  угла.

Чтобы  хоть как то убрать   наледь, висевшую  по всем    углам комнатушки, Петр Аркадьевич вначале  намеревался  протапливать свои "новые хоромы", но уже  на третьи сутки плюнул на эту затею, потеряв к ней всякий интерес.

Просто, неоткуда было  брать дрова. Тех,  что были ему выданы сразу по заселению, хватило ровно на одну протопку, и,  чтобы  дальше продолжать топить печь, оставалось, разве что, идти  мародёрствовать,  проще говоря, подворовывать соседскую мебель, ту что плохо лежит. Но совесть и глубокое осознание общей беды не позволяли Петру Аркадьевичу не то чтобы  так поступать, но даже  думать об этом.    И вот,  уже  без малого двадцать дней, в комнате его был настоящий ледник.

- Сегодня же    двадцать третье февраля, - вспомнил Столыпин, - праздник, однако.
   
Он залез в валенки и подойдя на ощупь к журнальному столику,  второму после кровати  предмету меблировки своего убогого жилища, сиротливо стоящему на трех ногах перед находящимся под самым потолком крохотным окошечком,   заколоченном куском фанеры,   попытался найти остатки вчерашней пайки черного хлеба. Однако, ничего не обнаружив, вспомнил, что перед тем как окончательно заснуть,  не удержался и одним махом проглотил, припасенную  на вечер четвертушку пайка. От двухсот пятидесяти  граммов суточной нормы  на столе остались лишь мелкие крохи  и  бумага,  в которую  он был  завернут.

Чуть поразмыслив, Столыпин,  смахнул в рот  со стола хлебные крошки,   засунул спичечный коробок с последней спичкой в левый карман брюк и, прихватив по пути лежащий на  печи небольшой, коричневого цвета блокнотик, сделанный из обычной школьной тетрадки в клеточку,   на ходу накинув   бушлат  и нахлобучив на абсолютно седую голову  шапку-ушанку, решительно вышел из комнаты.

Без пяти минут шесть   Столыпин, завернув по ходу движения к своему  другу и соратнику по работе, корабельных дел мастеру - Фоме Неверову, у которого  разжился корочкой черняшки и стаканом кипятка,   уже стоял в кабинете своего непосредственного начальника.   

Шеф Столыпина,  упершись носом в карту города, громко и несколько сердито, словно кому то выговаривал замечания, объяснял: какой район сегодня выделяется для работы его команде:
- Извини, дорогой,  - говорил он, чуть раскачиваясь на своих коротеньких ножках, - район поиска опять у тебя  расширяется. Что поделаешь. Людей не хватает, машин тоже. Если так дальше пойдет,  то через месяц работать будет совсем некому. В нашем распоряжение останется только город - призрак и штабеля мертвецов. Сегодня еще три команды в полном составе на фронт    отправили,  и четверых  схоронили. Да..., вот так вот.

- Всё понимаю, - кивнул головой Столыпин, - сколько нарежете,  столько и объедем, можете не сомневаться. Он быстро перенес в блокнотик указанный ему  район, про себя отметив, что при таких масштабах одной машины может и не хватить и хотел было уже попросить разрешение на выход, как начальник оторвался от карты и перейдя к своему столу и тоже достав блокнот, но уже фирменный, тесненный золотой лентой, кивнул ему головой: - Распишись.

- Ах, да, - Столыпин,  обмакнув  перо в стоящую рядом чернильницу, перегнувшись через стол, поставил  в указанном месте автограф.

Начальник, подойдя к стоящему в углу кабинета внушительных размеров  сейфу, достал оттуда прозрачную десяти литровую  канистру,  на  три четверти заполненную мутноватой жидкостью. Вернувшись с канистрой  к столу, он до краев наполнил самогоном  один из шести стоящих на подносе граненных  стаканов: - Принимай.

Столыпин проворно вынул из внутреннего кармана бушлата плоский шкалик, рассчитанный как раз на двести граммов,  и воспользовавшись лежащей рядом со стаканами небольшой, латунной воронкой быстро перелил содержимое  в свой бутылек.
- Напоминаю, о наличие  этого, - начальник  показал указательным пальцем левой руки на столыпинский штоф, - никто не должен знать. Я надеюсь - это понятно?
- Да, честно говоря, не совсем понятно, товарищ дивизионный комиссар, - не выдержал Столыпин. - Как-то это не по-людски... сам пью, а с мужиками не делюсь. Не по-нашему это всё  как- то. Прятать должен, скрывать...

- Да, пойми ты, мил человек, больше двухсот граммов я тебе дать не могу, не имею права... Это ж, можно сказать, Резерв Верховного Главнокомандующего. А что такое двести граммов для  шести  мужиков? И, заметь, совсем не французов, да еще в такие морозы. Да, вы  её родимую даже  не почувствуете. Ну, какой от неё толк?
- Ну, и мне тогда не надо, - упрямо попытался стоять  на своем Столыпин.

- А вот тебе не могу не дать. Приказ понимаешь, самого товарища..., ну в общем оттуда, - он показал пальцем в потолок и сделал многозначительное лицо.            В создавшейся ситуации мы обязаны сохранить Ваше здоровье и здравый рассудок. Работа у Вас  вредная... и даже очень, я бы сказал. Мы не можем рисковать нашим руководящим составом. Таких  надежных и преданных делу партии и народа сотрудников, как Вы, товарищ Столыпин, - перешёл комиссар с ним на официальный тон, - мы должны беречь, как зеницу ока, так что с праздником Вас еще раз, дорогой Пётр Аркадьевич, и  давайте прекратим уже раз и навсегда эти разговоры. Тем более, что девчата в этот раз действительно на славу постарались, так сказать, побаловали нас в честь праздника.    По всему было видно, что шеф Столыпина уже успел снять пробу.

- Ну,  какой из меня руководящий состав, - кисло улыбнулся Столыпин, пряча макалюшку на старое место.
- Ну, вот и хорошо, тогда за работу, -  похлопал дивизионный комиссар пожилого, прошедшего  огонь и воду путиловца на прощание по плечу,  и кивком головы показал на дверь.

Петр Аркадьевич,  неумело козырнув для солидности,  четко, по-военному повернулся    через левое плечо и    вышел из кабинета.


                2
Время приближалось к полуночи. Старый прострелянный в двух местах осколками от нарядов ЗИС,  с находящейся в его кузове похоронной командой  №15-26-бис, состоящей  из пяти человек, включая водителя, балагура и трепача Андрюху Рублева (по кличке  - Рваный), руководимой  рабочим Кировского завода -  Петром Аркадьевичем Столыпиным, пять раз подававшим прошение - отправить его на фронт для обороны родного Ленинграда и пять раз получавшего на это отказ по причине обширной контузии, полученной им   еще в Первую Мировую войну   при обороне славного русского города Могилёва, в котором  располагалась Ставка  тогдашнего Верховного Главнокомандующего,   проехав по Невскому  мимо  Гостиного двора, свернул на канал Грибоедова и, скрипнув тормозами, остановился возле первого же полуразрушенного дома. Мотор автомобиля  моментально  заглох, фары погасли.

Хотя, последнее можно было бы и не делать. Светомаскировка машины была настолько глухой, что  полоски света, оставляемые    фарами,  едва позволяли водителю видеть дорогу  и никак не помогали команде вести поисковые работы в  темном и, казалось, абсолютно безлюдном  городе.

Столыпин, выпрыгнув из кабины автомобиля, подошел к авто сзади и заглянул в кузов. Машина уже была доверху завалена трупами. Команда ввиду отсутствия места вынуждена была пристраиваться прямо у них в ногах, отчего психологическая подавленность коллектива, сформированного неделю назад и  уже изрядно расшатавшего свою психику этими ночными рейдами, только усиливалась.

Как только сидящие в кузове поняли, что начальник решил сделать очередную остановку, они тут же как горох посыпались из кузова на землю.
- Эх, щас бы,  сто грамм, - тоскливо выдавил из себя худощавый высокий паренек лет восемнадцати с явными признаками туберкулеза на покрытом оспой лице и тут же закашлялся.

Столыпин  в очередной раз почувствовал себя "не в своей тарелке" от этих слов, и, чтобы скрыть эту свою неловкость, ткнув рукой в сторону ближайшего дома  глухо сказал: - Там всё внимательно осмотреть.

И вновь  предчувствие  не подвело старого мастера. Недалеко от второго подъезда пятиэтажки, сияющей в углу на уровне третьего-пятого этажей огромной  черной  дырой от недавней бомбежки, на ступеньках, скрючившись сидел человек, завернутый в рваную солдатскую шинель. По всему было видно, что он был уже мертв. По всей вероятности бедняга, испытывая чувство нестерпимого голода, и окончательно обессилев от пройденного пути, не дойдя самую малость, решил  присесть на крылечке, чуть отдохнуть и тут же заснул от усталости, а суровый февральский мороз не щадил в этом году никого.

Стоило только человеку в такой мороз   хоть на минутку присесть, как он уже был не в состоянии  подняться, тут же засыпая. Уже через час,  максимум два,  он окончательно замерзал,  испытывая при этом сладкую дрему, не позволяющую его воле  сделать над собой усилие, подняться и  дойти до обогреваемого помещения.

Столыпин чуть коснулся плеча незнакомца. Тот сразу, потеряв равновесие, начал медленно сползать по ступенькам на землю. Всё  поняв, Аркадьевич,   махнув рукой в сторону машины, негромко произнес: - Несите его, тридцать третий. Надеюсь, отработали сегодня,  шабаш.

Донеся мертвеца до машины, уже порядком обессиленная команда, попыталась забросить труп в кузов "с разгона". Однако,  две предпринятые попытки не увенчались успехом,  и тогда двое  из похоронной команды забрались в кузов,  а оставшиеся двое,  поставив покойника на попа, стали  выталкивать  увесистый труп вверх.

Наконец, кое-как, им удалось  уложить   мертвеца поверх остальных трупов и вся команда спустившись вниз, сгрудилась возле  Петра Аркадьевича, который, что б хоть как то поддержать своих подчиненных,  решил угостить их табачком.

Закурив, экипаж,  тихо переговариваясь между собой, стал  с интересом наблюдать  за поведением  Рваного, который отказавшись от предложенной Аркадьевичем самокрутки, вновь почему то залез   в кузов авто и что то там пытался отыскать.

- Чё потерял, Андрюша? - как можно ласковее спросил Столыпин.
- Да,  понимаешь, Аркадич, когда мы последнего то  забрасывали на верх,  мне что-то руку расцарапало, вот у меня догадка и родилась...
- Ага, точно... часы, -  крикнул радостно Рваный, пытаясь стянуть с левой руки трупа необычный предмет.
- Похоже,  трофейные, - прокомментировал он находку, - я таких еще  и не видывал. О,  еще и светятся.

- Оставь, - угрюмо проронил Столыпин, - мародерствовать не позволю.
- Да, ладно, Аркадич,... все - равно  в морге  снимут, а мне семью завтра чем то надо кормить. Ты же знаешь у меня трое, - не обращая внимание на старшего, недовольно и даже будто бы с некоторой угрозой пробурчал  Рваный.

Всё внимание, естественно,  сейчас  было обращено  на пацана и поэтому произошедшее в следующие минуты  команда видела и слышала абсолютно чётко.

Мертвец, на  которого Рваный для удобства уселся верхом, вдруг, чуть шевельнувшись, начал медленно приподниматься. Из глаз его стало исходить едва различимое сияние бледно-голубого света. Он перехватив  руку  Андрюши и не поднимая на него глаз, абсолютно четко  и спокойно произнес: - Ты  не понял, что тебе сказали? Оставь в покое  мой Навигатор.

Рваный от страха шарахнулся назад, пытаясь выскочить из кузова, но рука покойника  крепко сжимала его левое запястье. Ошалело оглядываясь Рваный,  схватил  подвернувшуюся ему под руку лопату и с силой, наотмашь ударил ею покойника   по голове. Раздался жуткий треск. Черенок лопаты, сломавшись сразу в двух местах, разлетелся по кузову.

Пошарив взглядом вокруг себя и найдя другую лопату, паренёк ударил  вторично. Вторая лопата, подобно первой,   разлетелась на куски.

- Ты что творишь? -  продолжая соблюдать абсолютную невозмутимость обратился  покойник к Рваному. - Переломаешь нахрен все лопаты,  чем потом жмуров закапывать будешь? - с этими словами  он впервые поднял на Андрюху свой взгляд.

Водитель грузовика, резко дернувшись всем телом  тут же  затих, распластавшись поверх остальных трупов.     Покойник, кряхтя и чертыхаясь,  начал выбираться из кузова автомобиля.

Первым, как подкошенный, бездыханно упал на землю больной туберкулезом. За ним один за другим, с интервалом в несколько секунд, свалились остальные.

Столыпин, чувствуя как его ноги резко обмякли и  понимая, что еще мгновение и он тоже упадет без сознания, схватившись левой рукой  за находившийся  за спиной покосившийся штакетник,  правой  рванул из кобуры трофейный Вальтер и не останавливаясь произвел (практически, в упор) три выстрела.

- Не трать пули, придурок, застрелиться будет нечем, - так же спокойно, как и прежде сказал мертвец и больше  не обращая никакого внимания на Столыпина зашагал прочь от машины.

 Рука Столыпина сама подняла пистолет к виску и несмотря на то, что  не потухшее еще окончательно сознание  изо всех сил пыталось сопротивляться,  нажала на спусковой крючок.

- Всё,  конец, - молнией пронеслась в  голове Столыпина последняя мысль и  тут же приготовилась  к далекому путешествию.

- Вдруг, откуда то,  из самых что ни на есть глубин  его подсознания её догнала другая мысль: - А, кончились патроны то у  Вальтера.

Дело в том, что,  вот уже вторую неделю как, из-за исключительно тяжелого положения  на фронте, им   вместо полной обоймы выдали только три патрона. Одновременно с этой  мыслью  раздался сухой щелчок, стукнувшего по капсюлю бойка спускового механизма.

Столыпин, как подкошенный,  рухнул на землю,  слезы градом покатились у него из глаз. Он поднял к небу обезумевшие глаза   и в одночасье осипшим голосом, собрав последние силы,  едва слышно прохрипел: - Никогда, слышишь, никогда я не просил у Тебя ни Помощи, ни Защиты.   Но если Ты есть, ответь мне,  просто ответь - разве по силам  Человеческому  Разуму   выдержать такое?!?

 Он, четко осознавая, что через считанные секунды   покинет этот мир, судорожно, из последних сил,  прислушался к звенящей тишине.   Небеса безмолвствовали.

В этот момент где-то глубоко-глубоко внутри себя он, вдруг, услышал  едва различимый женский смех и чей то тихий голос   прошептал: - Выпей на дорожку то,  не пропадать же добру.

Тут только Петр Аркадьевич вспомнил, про напрочь забытую  в этом кошмаре макалюшечку. Левая рука нащупала спасительный штоф. Столыпин, прильнув онемевшими губами  к горлышку бутылька,  начал медленно сосать живительную влагу.

- А самогоночка-то  градусов семьдесят  будет, не меньше. Молодцы девчата, красавы, не испортили  нынче продукт, - была последняя мысль, которую выдало его до краев воспалённое  сознание перед тем как ушло в полную отключку.


Рецензии
грецкому ореху - лично и срочно

НЕ только "странный" (и не "рассказ", а... не поймёшь что)-
Ну, просто ... высосанная из пальца ернудистика.

Если уж "про это" тут нам что-то втюхивать - так сначла бы посмотрел , как это делается в моём ДОКУМЕНТЕ (а не выдумке) о ВОВ "ПОБЕДИТЬ БЫЛО... НЕЛЬЗЯ.

ТОгда бы и "заочный китайский друг" Лао-ян порадовался.
А тут - ну. чему радоваться-то?

Нестор Тупоглупай   18.05.2016 18:59     Заявить о нарушении
На это произведение написаны 2 рецензии, здесь отображается последняя, остальные - в полном списке.