Есть ли душа у дерева?

Крик дерева

Росли у меня в саду четыре берёзы. Три распологались по углам участка, а вот четвёртая — точно посередине. До сих пор стоит у меня перед глазами эта белоствольная красавица. Закрою глаза и слышу шелест её шелковистых листьев, вижу, как она своей тенью оберегает меня от палящих лучей солнца, да и от дождя иной раз прикроет: ствол у неё был наклонён в одну сторону, присядешь под него, и дождевые струйки мимо тебя бегут.

А когда у нас ещё времянки не было, любили мы под этой березой обедать. Расстелешь скатерть-самобранку, прислонишься спиной к могучему стволу и через какое-то время чувствуешь, как из тебя усталость уходит, а в голове хорошие мысли начинают пробуждаться.

От этой берёзы начинался у нас северный склон. Сажали мы на склоне лук, чеснок и всякую салатную зелень. У других всё сохнет от жары — с водой у нас всегда было плохо, — а у меня хоть бы хны: зелено. Тень от берёзы смягчала иссушающее действие солнечных лучей. Да понял я это слишком поздно...

Загорелось моей жене на северном склоне клубнику посадить: зимой снег не сдувает  и влаги больше удерживается. А соседка тут как тут: срубите, мол, берёзу — и все дела! Влаги-то сколько забирает, как насос. И тенью клубнику будет глушить.
Года два я сопротивлялся. А тут клубника на северном склоне пошла в рост — восемь ведер собрали с полсотки. А соседка опять возле нас крутится: все двенадцать соберёте, если берёзу спилите.

На сколько лет я был моложе тогда, на столько же был, видимо, и глупее: поддался бабьим уговорам. Взял я однажды топор, ножовку и подошёл к дереву. Посмотрел я в последний раз на свою красавицу: а у неё листья съёжились, словно их огнём опалило, и ветки сразу обвисли, как у немощного человека руки. Проявить бы мне тогда характер — так нет: двенадцать ведер ягоды, которые посулила нам сумасбродная соседка, застили мне глаза. Не успел я опомниться, как ножовка вгрызлась своими акульими зубьями в древесину. Прошёл один раз по кругу, второй... И когда подрезал кору, дерево вдруг задрожало всё и мне что-то капнуло на макушку, потом ещё и ещё... Смахнул я невольно ладонью эти капли, чистые, будто слезы. Я даже опешил от такого сравнения. Хотел всё бросить и уйти куда подальше. Но что сделано, того уже не вернёшь.

Долго я трудился. Может, час, а может, два? И вот, когда осталась узкая полоска неподрезанной древесины, дерево впервые закричало. Вначале я ничего не мог понять — вроде бы зашумело наверху, в листьях, как от ветра. Но вокруг было полное безветрие. А там всё шумело: то затихая, то снова набирая силу, что я даже присел на колени — до того всё это показалось мне необычным. Я уже не вытирал лицо и голову от падающих капель.

Чтобы разом со всем этим покончить, я, что есть мочи, упёрся всем телом в ствол, стараясь повалить дерево. Бесполезно! Тогда, взяв стальной клин, я стал вбивать его в образовавшуюся щель. Дерево вначале слегка качнулось, потом, пронзительно заскрипев, стало медленно, очень медленно, клониться на одну сторону. И вот тут я услышал настоящий крик. Так мог кричать только смертельно раненый человек, в полном ещё сознании, но каждой клеточкой своего, пока ещё живого, тела чувствуя приближение неминуемого конца.

Я со страхом посмотрел по сторонам. На южном склоне ложбины, побросав свои дела, выскочили, точно кроты из-под земли, люди и уставились в мою сторону. «Неужели они тоже слышат? Как и я? Мы что: все с ума посходили?» — пронеслось у меня в голове.

А дерево всё падало и никак не могло упасть. Словно какая-то сила, дремавшая в нём до поры, до времени, проснулась и вступила в последнюю схватку со смертью. Я размахнулся и со всех сил ударил топором по клину. С оглушительным звоном посыпались искры! И это был конец дереву... В последний раз я услышал необычный крик, и оно с глухим стуком опрокинулось на землю. Люди на другой стороне ложбины стали расходиться.

Если бы кто-нибудь тогда стал меня убеждать, что у дерева есть душа, все равно не поверил бы. Мало ли что может показаться — это я про крик дерева говорю. Но другой случай отмёл прочь мои сомнения.

Неподалёку от нас один участок недавно бросили. Расположен он был на отшибе, с трёх сторон к нему подступал осинник. Раньше, помню, идёшь мимо него к своему участку и невольно любуешься его ухоженностью и красотой. Плодовые деревья были всегда с побелёнными стволами и с хорошо сформированной кроной. Особо выделялись яблони: широколистные, кудрявистые, яблоки всегда дразнили соседей своими размерами и аппетитным видом. Всё бы ничего, да повадились к ним любители на дармовщину брюхо набить. То смородину оберут, то клубнику. Даже до крыжовника добрались, не остановили их острые шипы. А уж про яблони и говорить нечего — всё оборвут, хозяевам ничего и не достанется.

И опустились руки у садовода. Продать? А кто купит — дурная слава быстро растекается по округе. И бросили его со щемящей душу тоской и печалью.

А на следующий год одна, самая урожайная, яблоня с золотистыми, как утренняя заря, плодами засохла. И хотя зима в этом году была мягкой, с обильными снегопадами, и лето дождливым выдалось, а вот что-то сгубило дерево. Только что? Оставшиеся три яблони плоды дали мелкие и съёжившиеся, явно поражённые какой-то  болезнью. А осенью и они завяли и сникли. По-моему навсегда! Вот тут-то меня и пробрало до самой печёнки. Ну, что бы им не расти? А вот без своих хозяев, без их ласковых и заботливых рук не смогли и года выдержать. Зачахли от тоски.

Петрова аллея

Эта необычная дубовая аллея растёт вдоль дороги, которая идёт от станции Городея к районному центру.

Помню, раннее простуженное утро. Западная Белоруссия. Я трясусь в стареньком рейсовом автобусе, не спеша колбосящем по вымощенной булыжниками дороге. Призыв офицеров запаса на военную службу. Трудности и непредсказуемость предстоящей жизни волнуют и гнетут меня. Я смотрю на захлёстанное дождевыми каплями стекло: туман рваной молочной пеленой устилает землю, и деревья от этого кажутся подрубленными и зависшими в воздухе, готовыми в любую секунду рухнуть вниз. «Кто же их тут насадил?..» — восхищаюсь я коренастыми красавцами. Могучая крона образовала над дорогой подобие арки. И мы едем, скорее плывём в сумеречной тишине по древней, как и сама аллея, булыжной мостовой, словно на волнах.

«Что это?» — я впился удивлённым взглядом в это чудище природы, иначе его не назовёшь. В несколько обхватов дуб-великанище проплывает мимо меня, а вокруг него, гигантским питоном обвивая ствол, устремилась ввысь медноствольная красавица сосна! Кольцо за кольцом, бережно огибая ручищи-ветвищи, сосна, будто  в любовном порыве, прильнула к корявому телу. Я смотрю на уплывающую назад парочку и мне сразу вспомнились старые песни о дубе и рябине, о берёзах, о плакучих ивах. Может, у деревьев тоже, как у людей, есть душа? Сомнения впервые тогда закрались в моё сердце.

Два этих года, не раз проклинаемых мною, но, пожалуй, самых незабываемых в моей жизни, пролетели мигом. Было всё: и настоящая мужская дружба, и подлость, граничащая с предательством, и тяготы военной службы, любовь, иссушающая, как солнце в пустыне, и что-то не сложившееся по моей вине, моему недомыслию.

В тот день я навсегда снял военную форму и подошёл к зеркалу - незнакомый мне мужчина с загорелым лицом глядел на меня оттуда, тоненькая паутинка серебром проступала на висках, светло-русые усы сердито топорщились над внрхней губой. "Неужели это я?" — удивился мужчина в зеркале. Достал с балкона велосипед моего друга, лейтенанта Валерки Константинова...

Через час я был на этой аллее. А вот и мой старый знакомый, со своей подруженькой — неразлучная пара! Я опустился на усыпанную желудями и сосновыми шишками землю. Вокруг деревьев образовалась площадка в четыре метра шириной. Каждый день, из века в век, совершают свой ритуальный обход молодожёны: шесть кругов — столько раз обвила своего избранника сосна, клянутся двум великанам в верности и вечности своей любви.

А вот и те уродливые наплывы на теле дуба... В войну это было. До самого Гитлера дошла молва о дубовой аллее, посаженной ещё Петром Первым в честь Полтавской победы. Этот знаменитый тандем из двух деревьев настолько поразил его больное воображение, что захотелось иметь их у себя дома. Из Берлина прислали специальную платформу с охраной из матёрых эсэсовцев.

Но не дали местные партизаны совершиться этому. Разгорелся бой за деревья! Бережно прикрывал великан свою спутницу. Осколки гранат и пули изранили могучее тело. Но выжил богатырь, зарубцевались раны. И снова таинственно шелестят листья, шепчут о бесконечной любви к своей подруге.

Вдруг рядом заскрипели тормозами нарядные «Волги». В белом платье выпорхнула из машины невеста и, приноровившись к шагу жениха, торжественно, бок обок, направились в мою сторону.

«Прощай, дружище, — на прощание шепчу я. — Живи и здравствуй со своей неразлучной много-много лет. Несите людям надежду и любовь. А что ещё остаётся простым смертным?..»

Впереди меня ждала длинная дорога домой, печаль расставания и радость встреч с родными и близкими.

А было это у города Несвижа, в котором тогда стоял наш двенадцатый гвардейский Митавский полк. Давно это было...