После семидесяти. Часть 2. Учёба 11-17. 03

В июне, после окончания седьмого класса, нас, человек девять, учительница повела за двадцать пять километров в Буй вступать в комсомол. До этого мы учили устав ВЛКСМ, столицы наших союзных республик и другие вопросы, которые могли задать в райкоме. Из района меня чуть не отправили домой, потому что мне не было ещё четырнадцати, не хватало двух недель – но потом всё же приняли.
Больше всего этот день мне запомнился тем, что в городе я впервые попробовала мороженое.

Прошло лето 1956 года. Две моих подружки, Люся и Томка, собрались идти учиться в Ликургскую среднюю школу, в восьмой класс. И я стала просить маму отпустить и меня. Мама припомнила мне выходку в седьмом классе и никак не хотела соглашаться. Но жить в семье стало гораздо легче. Почему-то за папу увеличили вдвое пенсию – с 12,50 до 25 рублей. Лида была уже замужем, жила в соседней деревне Внуково. Она многие годы работала налоговым агентом: собирала деньги за заём, писала квитанции, ежедневно ходила на работу за пять километров в любую погоду, а раз в месяц отчитывалась в райсобесе за тридцать километров от дома. В июле 1956 года у неё родилась дочка. Нюра, помимо работы в колхозе, устроилась техничкой в школу и тоже собралась замуж. Брат летом пас коров, а зимой выполнял любую работу в колхозе. Мама так же работала дояркой.

Чтобы выдать дочек замуж, мама готовила приданое. Собирали пух-перо для подушек, девушки вязали покрывала, иногда на это уходили целые зимы. Сначала вязались квадраты примерно на тридцать на тридцать сантиметров. Рисунок вывязывался так, чтобы он совпадал при соединении с другим элементом. На покрывало получалось тридцать пять-сорок квадратов. В праздники кровать была самым нарядным местом: в матрасы из тика (прочная ткань) набивалось свежее сено, покрывалось всё это новым покрывалом, украшалось подзором – кусок полотна, а внизу вывязанный из белых катушечных ниток узор красивыми мысиками. Подушек полагалось не меньше трёх, их накрывали накидушками из тюля.

Девушкам шились пальто, покупались новые полушалки и высокие резиновые боты на каблуках – их называли шайки. Это был писк деревенской моды в середине пятидесятых. И, кажется, Лиде даже справили «плюшовку» - плюшевую тёплую жакетку. Так что наши невесты были не хуже других.

Меня всё же отпустили учиться дальше. В Ликурге я жила тоже в интернате, из дома уходила в понедельник, возвращалась в субботу, но только теперь не за десять, а за двадцать километров. Училась хорошо, у меня сохранилась фотография с Доски почёта. Учителя прочили мне золотую медаль, но помешала любовь, «кружение сердца», как у Герцена. В восьмом классе я уже сформировалась как девушка, и с той поры до сих пор борюсь с лишним весом. Была я бойкая, хорошенькая (правда, косил один глаз, но я этим даже гордилась: совсем как у Натальи Николаевны Пушкиной!). И вот однажды я бежала из школы в интернат, зимой, в одном платье. В меня кинул снежком мальчишка. Я, конечно, ответила, и мы как-то быстро договорились, что я не пойду в субботу домой, а приду в клуб на танцы. Это и была моя первая любовь на последующие восемь лет – мой «Валентич», как я называла его в письмах.

Ради меня он совершал разные «подвиги»: въезжал в клуб на лыжах, торчал под окнами класса, где мы делали уроки в интернате, учился на двойки. Почти каждый день его сестра приносила мне от него записки с объяснениями в любви, так как мы учились в разных зданиях и разных классах. Каждый понедельник в школе проводилась общая линейка, и часто звучали две фамилии: Осокину (меня) хвалили за учёбу, а Молчанова (его) ругали за учёбу и поведение.

Ко мне тепло относились в семье Молчановых: мама присылала мёд, пирожки, со старшей сестрой Ритой мы долго дружили, а младшие – Нина и Лидочка – бегали за мной хвостиком. В. окончил всего семь классов и пошёл работать в колхоз на комбайн. Однажды летом я уже подходила к селу, а в поле работал, убирал рожь, мой В. Он остановил комбайн, подбежал ко мне – это была радость!

Мы не думали о любви к своей родине, но я до сих пор помню, как хорошо идти по тропинке во ржи (поля были огромные), какой нетронутой белизны был снег, какой голубизной светилась вода во время разлива. Это чувство осталось со мной на всю жизнь.

В интернате был строгий режим. Воспитательница Екатерина Алексеевна (та, которая когда-то была воспитательницей в детском доме) уходила домой в десять часов, пожелав нам спокойной ночи. У Нади, сторожа и поварихи (она жила на втором этаже), были свои личные дела. Поэтому мы часто открывали потихоньку дверь и убегали: то на свидание, то на танцы, то просто гулять по деревне и петь песни. В один такой вечер мы все – и девушки, и парни – примчались в клуб на танцы. В самый разгар веселья на пороге появилась наша воспитательница. Не растерявшись, кто-то из местных мальчишек накинул ей на голову своё пальто, и мы вернулись в свои кровати. Когда она позвала директора школы и привела в интернат, мы все как будто спали. Но разбор полётов был серьёзный.

Наш директор был строгий и мудрый. В школе на большой перемене наши мальчишки играли на гармошке, а мы учились танцевать вальс и танго. Часто с концертами мы ездили в Елегино за двадцать километров, причём лошади везли декорации, а мы, артисты, бежали за повозкой. Я читала стихи, вдвоём с Люсей пела песни: «Гуцулка Ксеня», «Девушка арии – Айяйяй», «Ночь над Амазонкой». Откуда мы их брали? Ведь по радио тогда звучали по пять раз за вечер только «Называли меня некрасивою» и «Вот кто-то с горочки спустился».

Учителя были разные. Я особенно любила учительницу литературы – но не за её умение преподавать, а за красоту её лица с ямочками. Очень интересно преподавал географию её муж, директор школы. Молоденькая химичка вызывала отвечать по желанию, поэтому мы договаривались и «желали» по очереди. В результате у всех почти были пятёрки и никаких знаний. Я наконец полюбила математику благодаря В. П. Колотыриной, а вот физику я не понимала, потому что учитель не мог объяснять материал. Но самым интересным предметом была для меня физкультура. Я любила гимнастику, лёгкую атлетику, и в первой и четвёртой четвертях у меня были четвёрки. Я ловко прыгала через «козла», крутилась на брусьях и перекладине, но не терпела лыжную подготовку. В результате зимой восемь раз в месяц у меня были критические дни, а за вторую и третью четверть я получала двойки.

Общественной работой я занималась, но совершенно без идеологической подкладки. В девятом классе меня выбрали секретарём комсомольской организации, но я к этой работе относилась прохладно. Выполнялось только то, что требовал райком комсомола. В конце девятого класса меня послали на семинар в Кострому, и я впервые увидела большой город. На семинаре нам читали лекции, лучшие комсомольские вожаки делились опытом работы, но я запомнила только два фактора: как я бежала вечером из Ликурги в Орехово (то есть в райком). Шла, не зная дороги, пятнадцать километров в темноте, чтобы успеть с группой уехать на семинар. А второе – какой вкусной была конская колбаса, которую мы покупали в гастрономе. Я попробовала её впервые в жизни.

Из-за этого семинара я не проводила в армию брата, которого забрали в 1958 году.

В том же году во всех деревнях провели свет, электричество и радио. Из чёрной тарелки репродуктора слышались песни, которые сразу же подхватывали все девчонки. В центре Ликурги, на столбе, тоже висел громкоговоритель, и мы задолго, когда шли из дома в школу, могли слышать бодрые, радостные звуки музыки. Я особенно любила слушать спектакли в передачах радиотеатра.

Весной после окончания учёбы была практика: старшие классы работали в колхозе. Сажали картошку, заготавливали дрова для интерната и школы. Меня же всегда выбирали поваром. Приходилось закупать макароны, маргарин, чай, сахар. Макароны с маргарином, чай с хлебом – вот и был весь наш обед. Но зато на кухню первым прибегал мой друг Валька, чмокал меня в щёчку и бежал мыть руки.

Но я была девицей легкомысленной. В девятом классе стала заглядываться на Колю С. Он учился в десятом, был гармонист, на мои заигрывания не поддавался. Так как я думала, что мой Валька никуда не денется, мне это было уже не особенно интересно, и я очень хотела, что и Колька обратил на меня внимание. И он обратил – но когда после десятого класса уехал в мореходку, то письма писать стал моей однокласснице, а не мне. Где мне было с ней тягаться! Она была дочь председателя сельпо, а я? Даже на фото видно, как по-разному мы с ней одеты: она в плюшевой жакетке (все мечтали об этом!), в беленьких сапожках-бурках, а я в мамином полушалке, неуклюжем пальто и растоптанных валенках.

Правда, Коле я всё же потом отомстила: мы встретились через два года, когда я приехала из Костромы. Нарядная, хорошенькая, и он пропал!

На новогодней ёлке 1958 года мы всей комнатой в интернате, примерно четырнадцать человек, шили костюмы. Я из какого-то тюля изготовила костюм Царевны Лебедь, Геля Крутова целый месяц готовила папье-маше для головы Кота в сапогах Ёлка была удивительная, я – красивая, и приехавшие в отпуск курсанты приглашали меня танцевать. Вдобавок меня наградили за костюм первой премией – капроновыми чулками.

К экзаменам мы готовились в интернате: писали шпаргалки, зубрили по билетам материал, много спали. Мне всегда везло. Если я выучивала четыре билета, мне доставался третий, если прочитывала четырнадцать – попадался десятый. Поэтому я всё сдала на четыре и пять (даже физику, хотя так и не научилась соединять плюс с минусом). В аттестате о среднем образовании у меня стоят честно заработанные две тройки: по физике и физкультуре. Учили нас хорошо, оценки не завышали: в восьмом классе училось 46 человек, а десятый закончили всего четырнадцать.

На выпускной вечер я не попала, хотя, как говорили одноклассницы, меня там хвалили. Мне очень хотелось сделать завивку под названием «венчик мира», очень модную в то время. Я поехала в Буй на колхозном тракторе, благополучно сожгла волосы, а на обратном пути посреди дороги (а дороги той было тридцать километров) почему-то сломался трактор, и всем пассажирам пришлось ночевать в лесу. Вернулась я, такая красивая, на третий день Троицы. С модной завивкой я сфотографировалась: в белом платье, в чёрных тапочках рядом с мамой у нашего дома.

Десятый класс мы с мамой жили вдвоём, потому что и вторая старшая сестра вышла замуж в другую деревню, а брат был в армии. Жить мы стали сытно, мне шились платья, а в девятом классе мне справили первое собственное осеннее пальто, сшитое в Буе в настоящем ателье.

Получив аттестат зрелости, я попрощалась с родным домом.