Заметки подростка 60-х

В конце лета 1961 года, когда я должен был идти во второй класс, произошло одно очень важное событие: мы переехали на Ромашку, родителям дали квартиру. Я догуливал последние летние деньки, стараясь взять от каникул как можно больше, буквально впитывая в себя солнце и свободу, когда можно было гулять целыми днями без оглядки на учебу и занятия. В один из таких дней, когда я играл с соседским другом Мишей в корабли, которые мы делали из досок и пускали плавать в канаве, прибежали пацаны и сказали, что меня срочно разыскивают родители. Я нехотя побрел домой, соображая, что там они придумали такого срочного. Оказалось, что нужно ехать на машине с вещами на Белую Ромашку. Мы с папой уже ездили туда на мотороллере, смотреть квартиру, но смотрел папа, а я только сторожил мотороллер.
О грядущем переезде думать не хотелось, ведь тут у меня столько друзей и так интересно, а там, на этой Ромашке что?

Однако время шло, и настал день переезда. Меня брали с собой, чтобы я помогал и караулил квартиру, пока взрослые будут носить вещи. Мы приехали к дому, где многие люди занимались уже перетаскиванием вещей. Это было похоже на большой муравейник, все копошились, подхватывали вещи и несли внутрь. Мы поднялись на третий этаж, в будущую нашу квартиру, и меня оставили караулить. Я разглядывал пустые стены комнат, пахло свежей краской, и было так чудно видеть тут привычные наши вещи. Когда дедушка с папой тащили диван, я спрятался в ванну-душ, и мне тут же влетело, что я не караулю как следует. Папа и мама нервничали, а я никак не мог понять из-за чего. Когда все вещи перетащили, то мне сказали, что сегодня мы будем ночевать здесь. Я сразу загрустил, потому что надеялся, что мы вернемся, и я смогу еще поиграть с пацанами.

Наутро я вышел во двор и стал разглядывать окрестности. Меня удивило, что двор по периметру был заасфальтирован, по краям его с уличной стороны стоял забор, а со стороны подъездов никакого забора не было. Что это за двор без забора, чудно! Во дворе были еще девчонки и какие-то пацаны, но познакомиться как следует мы не успели. Да и не было понятно, свои они, т.е. с нашего двора, или чужие. А если чужие, то чего с ними знакомиться. Они потом в свой чужой двор убегут, а тут останешься ни с чем.

Вскоре выяснилось, почему нервничали родители. Оказывается эту квартиру №10, что дали нам, перераспределили, и ордер нам не выписали. Мама надеялась, что удастся отстоять квартиру. Интрига была связана с тем, что в мае умер мой маленький братишка, Сашик, а в то время на троих двухкомнатную квартиру было давать не положено. Когда об этом узнали на заводе, стали писать жалобы, что мы хотим получить слишком большую квартиру. Другие прописали к себе родителей, чтобы увеличить семью, это было в порядке вещей. Папе же вообще стали говорить, что мол, у ваших родителей есть дом, и вы не так нуждаетесь. Одним словом, завком перерешал наш вопрос, и квартиру №10 дали Лухтиным, а нам дали однокомнатную №15, на первом этаже второго подъезда. Какое-то время родители сопротивлялись, не хотели перевозить вещи. Папа даже ходил на прием к секретарю горкома. Тот сказал что-то вроде скромности и честности коммунистов, хотя было известно, что ради квартиры люди шли на все. Вдобавок папа должен был уезжать на экзамены в Москву, и незадолго до этого родители перенесли вещи в квартиру №15.

Комната была угловая, с двумя окнами, на кухне стояла печка, титан, мойка, а вместо ванной был душ, совмещенный с туалетом. Под нами находилась котельная и хранилище для угля. Первым делом нужно было вставить свой замок, потому что почти во всех квартирах замки были одинаковые. Мы с папой съездили в Железноводск, там в хозмаге мы купили “английский” замок, который сам защелкивался и имел предохранитель. Папа вставил замок и научил всех, как им пользоваться. Еще он вставил в дверь почтовый ящик – щелку, через которую бросали газеты, и можно было заглянуть в квартиру.

Все в квартире надо было делать заново: вешать карнизы, занавеси, утеплять окна. По стенам дома прямо к нам в окна залезали красные жучки – пожарники. Их было очень много, я играл с ними, собирая их в спичечные коробки. Устраивал жукам постельки из ваты и все удивлялся, почему они не хотят жить в таких мягких хороших комнатах. Я играл в новоселье, потому что это было очень тогда актуально. Иногда я помогал папе что-то обустраивать, но мне быстро надоедало это занятие, и я стремился смыться из дома.

Во дворе стали вроде бы определяться группы пацанов. Моего возраста ребят не оказалось. Были старше и младше. Верховодил у нас Витька С., он был старше всех в доме. Затем шли Сашка Н. и Колька Л., потом был я, а дальше по убыванию возраста Витька К., Колька Н. и разная мелюзга. Девчонки тоже имели какую-то свою иерархию, но тогда я не обращал на них никакого внимания.

Понемногу я осваивал и окрестности нового района. Внизу, на Московской был продуктовый магазин, и рядом с ним павильон, где торговали галантереей - парфюмерией. Я часто заходил туда посмотреть товары и выбрать себе что-нибудь. Мне нравилось мыло за 30 копеек с названием “Любимое”, наверное, у него был приятный запах, не то, что у земляничного, за 14 копеек, которое всегда покупала мама. Как-то, накопив немного денег, я купил себе капроновую трехрядную расческу, точь-в-точь как у Шурика из “Операции Ы”, и еще брелок, который тут же нацепил на ключ от нового замка, выданный мне родителями. Я очень гордился тем, что у меня теперь есть свой ключ, потому что когда мы жили у бабушки, никаких ключей мне не выдавали, потому что бабушка всегда была дома, а если и нет, то ключ клали в условленном месте, и можно было не носить его с собой. Вдобавок, ключ был большой, с широким бородком, его и в карман-то не очень спрячешь. Ключ же от английского замка был небольшим, аккуратным, он помещался даже в маленький часовой карманчик.

В школу мне теперь надо было ездить трамваем. Трамвай отходил от военкомата, а к нему нужно было добираться пешком. Наш дом был одним из первых многоэтажных домов в той стороне, а так кругом частный сектор. Улица, точнее, проспект 40 лет Октября, был не асфальтирован, асфальт доходил только до военкомата, как и трамвай и прочие прелести цивилизации в виде тротуаров и больших домов. Дальше шла кривая ухабистая улица, и когда шли дожди или в весеннюю – осеннюю распутицу, по ней можно было передвигаться только с большим трудом, чуть ли не вплавь. В школу и из школы я стал ездить вместе с Витькой Я., который жил в доме на Пастухова. Мы стали с ним дружить и вскоре уже сидели за одной партой. Витька был смешной пацан, с ним было легко. К учебе он особой склонности не питал, однако учился неплохо, полностью полагаясь на свою хорошую память и природные задатки.

После школы мы часто шли домой пешком, экономили три копейки, и вообще было весело вместе. Дорога у нас занимала немало времени, родителей моих дома в это время не бывало, а Витькина бабушка не сильно ориентировалась во времени. Мы часто заходили к Витьке, потом он шел меня провожать, заходили к нам, потом я шел его провожать и так далее.

Поскольку я ездил в школу трамваем, мне выдавали 75 копеек на проездной, на месяц. Проездные выдавали в школе, этим занималась секретарь директора, аккуратная старушка, у которой был очень строгий вид, и иногда ее боялись больше, чем самого директора. Она собирала деньги, составляла списки и ездила в трампарк, привозя оттуда новенькие билетики с печатями месяцев. Такой проездной нужно было содержать аккуратно, чтобы он за месяц не истрепался. Я оборачивал его прозрачной бумагой и закреплял скрепкой.

Как-то мы с Витькой решили сэкономить, не покупать проездные, а вырученные деньги проесть. На трамвае можно и бесплатно поездить месяц, решили мы, в крайнем случае, если поймает контролер, можно выйти и пройтись пешком. Выручив, таким образом, полтора рубля, что было немалой суммой в нашем тощем школьном бюджете, мы отправились проедать эти деньги. Сообразив, что много мороженого не купишь, мы решили набрать чего-нибудь подешевле и побольше. В магазине на углу Кирова и 40 лет Октября мы набрели на цветной горошек – конфеты по 1 рублю за килограмм, это было самое дешевое из сладкого, ну мы и купили целый килограмм этого горошка – драже. О том, что это очень много, мы стали догадываться после того, как наелись уже "от пуза", а горошка еще оставалось много. Нести же домой наше лакомство было бы глупо и даже опасно: вдруг все откроется. Мы стали выбирать самые вкусные горошины, в конце даже стали кидаться горошком, чтобы его полностью истребить. На оставшиеся 50 копеек мы купили по мороженому, а остатки мелочи пропили в автоматах с газводой. Конечно, было очень подозрительно, что я, придя домой, не стал обедать, но мои родители пришли уже вечером, а Витькина бабушка, как обычно, не досмотрела, так что все сошло с рук. Вот только с проездными вышла незадача – наши бесплатные поездки в будние дни удались вполне, а вот в выходные я был пойман с поличным, когда поехал с мамой на базар, и отговориться, что забыл проездной дома, не получилось, потому что мама специально меня спросила, взял ли я свой проездной с собой. Я получил дома приличную взбучку, не обошлось и у Витьки без скандала, потому что родители как-то между собой пообщались, после чего Витьке устроили допрос с пристрастием, и он раскололся.

В квартире мы уже почти обжились, кое-какую мебель родители заранее купили еще до переезда, а к новоселью дедушка подарил родителям новенькое полированное трюмо, которое изготовил своими руками. Комната была заполнена почти под завязку, также и кухня. Готовить на печке было неудобно, и мама заказала папе купить в Москве керогаз. Это было такое чудо техники, в виде большой кубической рамы, внутри которой располагалась горелка из фитиля, над горелкой целый ряд сеток, снимавших копоть, и механизм для регулировки подачи керосина. Это было коромысло, на одной стороне которого находилась горелка, а на другой емкость с керосином. Был и механизм регулировки. Когда коромысло опускалось вниз, поток керосина увеличивался, и огонь шел сильнее, когда поднималось, подача керосина уменьшалась, и пламя было слабее. В общем, готовка на керогазе шла быстрее, да и регулировка помогала. А печку использовали только когда нужно было что-то печь или долго варить.

Для керогаза нужен был керосин, и моей обязанностью стало его покупать. Керосин привозил дядька керосинщик на машине, там же продавали хозяйственное мыло и едкий порошок, который называли “щелок”. Керосин привозили по расписанию, и когда это попадало на время, что я был дома, мне нужно было занимать очередь. Другие пацаны тоже были отягощены такой же заботой, так что мы там и играли неподалеку. Очередь состояла из канистр, бидонов или просто кирпичей, которые ставили друг за дружкой. Бывало, смотришь, никто не видит, передвинешь свой кирпич или канистру поближе. А бабки потом ругаются: опять пацаны очередь поломали! Керосин вначале наливался в большой чан, а уже оттуда дядька его черпал мерной кружкой и разливал по канистрам. Руки у него были в керосине, и когда он давал сдачу, деньги тоже пахли керосином.

Еще одной моей обязанностью было покупать молоко и творог. У меня уже был маленький братишка, Леша, и мама меня посылала за молоком и творогом каждый день. Из молока варила кашу, а творог должен был есть я, как диетический продукт после перенесенной мной болезни Боткина. Молочные продукты завозили часов в 11. Магазин был внизу, на Московской, и нужно было где-то поблизости крутиться, чтобы не прозевать, когда приедет машина с молочными товарами. Обычно я брал одну – две пачки творога по 500 граммов, и литр молока. Бывало, брал только молоко и кефир.

Иногда мама брала меня утром на базар, покупала там все, ехала на работу, а я отвозил продукты домой. Это было мукой, потому что нужно было рано вставать, к шести часам идти на базар, потом мама ехала на автобусе на работу к пол – восьмому, а я тащился с сумками домой. Попутно мама меня учила, как нужно покупать, у кого что брать, как торговаться. Учила не брать молоко и сметану у кабардинок, говорила – они грязные. Молочные ряды тогда были на базаре богатые. Пройдешь вдоль ряда, каждая продавщица тебе предлагает и молоко, и сметану, и творог, и домашний сыр, давали пробовать, так что можно было напробоваться досыта. Еще там продавали в стаканчиках запеченную ряженку с румяной корочкой, это такая вкуснятина! Бабушка в детстве угощала меня такой ряженкой, она тоже делала ее на продажу.

По выходным обычно с утра меня посылали в магазин, где я должен быть купить что-нибудь к завтраку. Покупал колбасу, иногда селедку, пиво. Помню, как в первый раз покупал селедку. У меня не было понятия, как это делается. В магазине было две очереди, в кассу и к прилавку, за товаром. Нужно было сначала стать в очередь в кассу, выбить чек и потом уже идти к прилавку. А селедку нужно было вначале взвесить, а потом уже пробивать чек в кассе. То есть нужно было вначале встать в очередь к прилавку, а потом в кассу. Ну а я, в первый раз же, встал в кассу, подошла очередь, говорю: двести граммов селедки. А ее так не продают. Меня направили к прилавку, я там выстоял, потом мне взвесили селедку, и я уже повторно встал в кассу. Тетечка – кассирша пропустила меня без очереди, сказав другим: "Он уже стоял". Колбасу покупать было легче. Чаще всего я брал колбасу по 2 рубля 10 копеек, это была или "Отдельная", или "Ветчинно-рубленая". Иногда брал "Любительскую" по 2-80. Из этих трех сортов самой невкусной была отдельная колбаса, так что я старался ее не покупать.

Пиво было непременным атрибутом воскресного завтрака. Папа заказывал две бутылки, мне давали две пустые бутылки, так что получалось ровно 50 копеек. Бутылки в этом магазине принимали на обмен, деньги за них не платили. Иногда мне удавалось сдать несколько бутылок, собранных, в том числе и в подвале, за деньги в приемном пункте. Но там приемщик очень сильно придирался к качеству горлышек и при любых сомнениях не брал бутылку. Тащить половину бутылок назад, чтобы потом попытаться обменять их в другой раз или в другом месте, было неудобно. Однажды мы с Витькой Я. решили “исправить” несколько ущербных бутылок, залив щербинки канифолью при помощи паяльника. А чтобы канифоль не создавала трения при ощупывании пальцем, мы смазали горлышки маслом. В тот раз нам удалось обмануть приемщика и бутылки четыре мы сдали из числа ущербных. Но это была редкая удача. Чаще всего такие фокусы не проходили.

Завтракать в нашей кухне было тесновато. Нужно было по очереди садиться за стол, чтобы рассесться. Очень много места занимала печка, да и титан был тоже такой, монументальный. С этим титаном была одна морока. Топили его дровами и углем, дыма и копоти, пока разгорится, много, а толку, т.е. горячей воды – мало. Когда купались, экономили горячую воду – пока намыливаешься, воду закрываешь, а потом опять открываешь. А если нужно разбавить воду, горячую и холодную, это вообще задача почти невыполнимая. То идет кипяток, то ледяная вода, а тут еще надо экономить воду, чтобы хватило всем. Однажды под Новый год и вообще титан наш потек. С большим трудом тогда папа слил воду. А мы собирались в гости к дяде Жоре, так вот провозились с титаном, и уже не пошли.

Года через два началась сплошная газификация. Наш дом тоже подлежал газификации, пришли рабочие, стали устанавливать трубы, разобрали печку, сняли титан, установили газовую плиту и водонагревательную колонку. Кухня сразу стала намного просторнее. Да и готовить на газе было куда как проще и приятнее. Чайник закипал почти сразу, а главное, папа сделал отвод горячей воды в мойку на кухне, и можно было мыть посуду под струей горячей воды, а не при помощи чайника и большой миски, как раньше. Да и умываться теплой водой было приятнее, чем холодной, особенно зимой. Напор воды у нас был хороший, потому что мы жили на первом этаже.

Жить на первом этаже было и хорошо и плохо. Хорошо было, что не нужно подниматься по лестнице, зашел в подъезд и ты уже дома, вода всегда была без проблем, а плохо было то, что лестница постоянно была затоптана жильцами с верхних этажей, да еще котельная сильно гремела насосами. Циркуляция горячей воды поддерживалась за счет насосов, и когда утром их включали, в квартире стоял шум. Зато, благодаря тому, что квартира наша находилась почти прямо над котельной, у нас всегда было тепло, даже полы были теплые зимой, и это было большим преимуществом. В первом подъезде люди мерзли, жаловались, что батареи почти холодные. А у нас – не дотронешься, кипяток.

С газом в то время обращались очень осторожно, его боялись и строго соблюдали все правила. Перед тем как разжечь колонку, обязательно проверяли тягу при помощи спички. Горелки включали только после того, как поднесли горящую спичку, если спичка потухла, газ немедленно выключали. На ночь и перед уходом из дома закрывали входные краны. Но газ это, конечно, было чудо. Особенно приятно было купаться. Воду не то чтобы экономить не надо было, но даже и надо было пускать, чтобы колонка нормально горела. А регулировали температуру простым выставлением рычагов управления газом. Один раз выставил и все. Красота!

Во дворе мы часто играли в футбол, у нас не хватало пацанов для двух команд, и мы играли на одни ворота и без вратарей. Почему-то эта игра называлась “дыр-дыр”. Ставили два кирпича, и старались загнать мяч между ними. Иногда играли таким же образом и на двое ворот, но это редко. Зимой гоняли палками консервную банку. Это называлось “хоккей”. Шум стоял невероятный. Тетки и бабки сходили с ума, гнали нас с нашим хоккеем взашей. С футболом тоже бывали проблемы, вернее проблемы были опять же с тетками и бабками. Особенной жестокостью и вредностью отличалась тетка Ксения, которая жила на нашей площадке, в общежитии, устроенном из трехкомнатной квартиры, где она занимала большую комнату, потому что у нее был сын, который иногда приезжал из деревни. Он был угловатым, нескладным сопливым подростком, с каким-то запуганным и туповатым взглядом. С пацанами во дворе он не общался, шмыгнет в квартиру и сидит там днями безвылазно. Ну да нам его общение было по боку. А вот с его мамашей часто вступали в разного рода конфликты. Когда она порезала ножницами наш общедворовой, купленный вскладчину футбольный мяч, мы решили ей отомстить. В то время мы часто устраивали разные "дымовухи" и "ракеты" из целлулоидных расчесок или старой фотопленки. Так вот, мы сделали большую ракету из целого мотка фотопленки, обернули ее фольгой в несколько слоев, оставив сопло и запал. Потом эту ракету подожгли, рассчитав, чтобы не сразу задымилась, и бросили прямо в открытую форточку комнаты тетки Ксении. Там ракета начала летать по комнате, наполняя ее едким дымом, и уже через минуту на площадку с ревом выбежала обезумевшая тетка Ксения. У нее были растрепанные волосы, выпученные глаза, на ней был какой-то домашний халат, вообще она выглядела ведьмой. Мы с пацанами бросились врассыпную и еще долго прятались по разным углам, прислушиваясь к проклятиям в наш адрес и громким жалобам, которые тетка Ксения адресовала всем соседям, знакомым и незнакомым, прохожим и вообще всему белу свету. Она грозилась милицией, штрафами, оторванными ушами, апелляциями к родителям, учителям, и еще бог весть к кому. Однако, дальше этих угроз дело не пошло, и только остатки едкого запаха от нашей дымовухи еще несколько дней напоминали о происшедшем. Впрочем, после этого случая тетка Ксения стала намного тише, она уже не орала и не гнала нас и только демонстративно захлопывала форточку, когда мы начинали очередную футбольную баталию под ее окном.

Кроме дворового футбола, часто играемого по правилам «дыр-дыр», мы ходили на спортивную площадку возле общежития пединститута, где можно было поиграть на большом поле. Как правило, это происходило, когда народу было много, тогда мы разбивались на две команды, с вратарями, и игра шла по серьезному. Кто-то назначался судьей, и в спорных случаях к нему прислушивались, хотя и не всегда соглашались.

Мяч мы обычно покупали, сбросившись по 20-30 копеек, сэкономленных на школьных завтраках или на трамвае. Обычно мяч наш не успевал дожить до конца сезона, попадая под колеса грузовика или под трамвай, либо, как в случае с теткой Ксенией, став жертвой злостной борьбы за тишину. Иногда мяч просто истирался, не выдержав нашего энтузиазма и добротных кожаных башмаков, заменявших нам футбольные бутсы. Поэтому нужно было периодически покупать новые мячи. Сама процедура приобретения мяча была сродни празднику. Собиралась ватага пацанов, ехали или, чаще, шли пешком, чтобы ни копейки не потратить даром, в магазин спорттоваров на Кирова. Там было столько разных интересных вещей, что разбегались глаза. Споров насчет мяча обычно не возникало, потому что уже заранее был выбран его тип, основным критерием была, конечно, цена, и вот мяч уже в наших счастливых руках! Мы даже несли его по очереди, чтобы не было обидно, а уж процедура его накачки, зашнуровывания и подготовки к матчу была чуть ли не священной. Право первого удара по мячу обычно давалось лучшему игроку по результатам дворовых состязаний. Потом уже каждый мог испробовать новенький мяч в ударе. Хранился мяч по очереди у всех игроков, и взять мяч на вечер домой было очень престижно. Когда он попадал ко мне, я часто подолгу рассматривал его, любуясь им и отмечая какие-либо ссадины и потертости на кожаных боках, как если бы это было живое существо. На следующее утро во дворе начинались очередные футбольные сражения, и нужно было сразу же выносить мяч.

Популярной дворовой игрой была игра в "чушки". Так называли железные крышки от пивных бутылок, специально подготовленные для игры. Эта подготовка состояла в том, что края крышки загибались внутрь плоскогубцами и молотком или просто камнем. При этом пробковая прослойка крышки удалялась. Полученная таким образом "чушка" имела "лицо" и "изнанку". Лицом была верхняя поверхность крышки, на которой часто был нанесен рисунок. Особо ценились крышки от чешского пива типа "Будвар" или "Пильзень", с рыцарями, пивными бочками и коронами. Были и вполне заурядные крышки от лимонада или нарзана, на которых иногда были выдавлены буквы "Ессентуки 17", но особых привилегий такие чушки не имели. Суть игры состояла в том, что на "кон" – специально очерченный круг, диаметром с полметра, в его центр, ставились одна на другую несколько чушек, по числу участников, по одной или по две на брата, лицевой стороной вверх. С расстояния метра два-три, от специально проведенной черты, надо было каменной "битой" попытаться попасть в столбик чушек, стоявших на кону. Если кто-то попадал в этот столбик, это называлось "пожар", и счастливчик забирал себе чушки, перевернувшиеся "изнанкой" вверх, а "лицом" вниз. Если же пожара не было, очерёдность разбивания кона устанавливалась расстоянием от него до биты: чем ближе твоя бита была к кону, тем раньше ты получал возможность бить по чушкам. Искусство состояло в том, чтобы, ударяя битой по чушкам, попытаться их перевернуть, тогда ты забирал эти перевёрнутые чушки. Если же ты не смог ничего перевернуть, очередь бить по чушкам переходила к следующему. Чушки с рисунками шли по одной к двум или к трём по отношению к простым, без рисунка. За особые рисунки могли дать и пять ординарных чушек. У каждого пацана был запас чушек, иногда их хранили в консервных банках, особо удачливые обладатели большой коллекции использовали крупные банки из-под венгерского зелёного горошка, по 800 грамм. Источником пополнения чушек были крышки от пива, лимонада, нарзана. Часто мы ходили на Верхний рынок к павильону, где продавали бутылочное пиво и вино Портвейн. С крышками от Портвейна была морока, потому что они были покрыты сургучом, и надо было этот сургуч оббивать камнем или молотком.

Еще одной страстью того времени были самокаты. Материалом для них служили доски, коих на близлежащих стройках было изобилие, как и больших гвоздей, которые также использовались в “самокатостроении”. Основной деталью самоката были подшипники. Это был дефицит, найти хорошие большие подшипники было большой удачей. Особенно это было важно для переднего колеса. На зад ставили иногда вместо одного два маленьких подшипника. Подшипники мы добывали на свалке мотороремонтного завода, куда нас иногда пускали, а чаще всего мы просто перелазили через забор и рылись в стружке и железяках в свое удовольствие. Подобрав подшипники и хорошенько их разработав, можно было приступать к изготовлению самого чуда техники. Подбирались две доски, вырезались гнезда для подшипников, в подшипники вставлялись оси, также из дерева, доски скреплялись буквой “Г”, и закреплялись стойками, образуя треугольники. Шедевром дворового искусства создания самокатов была конструкция руля. Для этого в доске-руле и вертикальной доске делались петли из толстых гвоздей, затем обе части соединялись, а в петли вставлялся отрезок толстой стальной проволоки с загнутым верхним концом, чтобы не выскочил. Это давало угол поворота градусов в тридцать, так что круто не повернешь, но ездить не только по прямой можно. Некоторые начинающие самокатчики делали самокаты без руля, но это было дурным тоном. Еще, полет фантазии приводил к созданию целых повозок, на четырех колесах, с рулем, управляемым ногами. Делались и самые разные конструкции тормозов, но классический вариант был с использованием куска толстой кожи или резины над задним подшипником. Часто мы выезжали на своих самокатах всем двором, то-то было шума! Самокат был хорош при движении с горки, на горку же ездить было неудобно или совсем невозможно.

Часто с самокатом бывали проблемы, когда в подшипники набивалась пыль или песок. Приходилось подолгу “разрабатывать” подшипники, иногда даже промывая их водой. Но удовольствие от езды на самокате с горки сравнимо лишь только с катанием на санках.

Зимой мы часто ходили кататься на санках с горки. Самым козырным номером было спрыгнуть с трамплинчика. В момент полета сердце замирало в груди, и было так приятно. Правда удар об землю был платой за это удовольствие, но кто же на это всерьез обращает внимание? Когда еще в первом классе, живя у автовокзала, я выходил с утра кататься на санках, там приходилось долго добираться до горки, и потом так же долго волочить санки обратно домой. На Ромашке все было по-другому, тут горка – вот она, рядом с домом, сел – и катись. Конечно, на горку нужно самому саночки везти, но это уж как и везде.

Как-то на зимних каникулах я с утра ушел кататься на санках. Все ушли на работу, а мне мама наказала, чтобы я обязательно пообедал. В тот день мама приготовила винегрет, большую миску, с фасолью, свёклой, огурцами и капустой, классический рецепт. Ну, я так накатался, что пришел очень голодный и как сел поесть – не могу оторваться от винегрета. Такой он мне показался вкусный. Я несколько раз в течение дня прикладывался к миске с винегретом, и когда вечером мама увидела, сколько съедено винегрета, она даже не поверила, что я мог столько съесть сам, сразу спросила, не приходил ли кто ко мне в гости из пацанов.

В начале 1962 года, а именно 14 января, я попал в больницу с болезнью Боткина. Первое время было очень плохо, все время тошнило, болела голова. Потом дело пошло к поправке, и от нечего делать мы с пацанами развлекались как могли. У нас было несколько настольных игр, в том числе шашки, и мы устраивали целые баталии “в Чапаева”. Чего только не придумывали, и рисовали, и делали бумажные самолетики, и даже соревновались, кто больше съест хлеба. Нам кто-то из взрослых сказал, что для того, чтобы быстрее вылечиться, нужно больше есть хлеба. Так мы и начали наперегонки его есть. Нянечки только удивлялись, когда мы заказывали по шесть-восемь кусочков хлеба к обеду. Когда я выписался из больницы, у меня даже появилось небольшое “брюшко”. После болезни мне назначили диету, а мама следила, чтобы я строго ее выполнял. Из разрешенных блюд мне только нравилась печень. Мама брала на базаре свежую молодую телячью печенку и только чуть прижаривала ее на топленом масле. Это было очень вкусно. А так – мороженое нельзя, пирожное и шоколад тоже нельзя, яйца нельзя, только белок, в общем, все вкусное нельзя. А летом, через полгода мама повела меня глотать кишку, чтобы взять пробу желчи и определить, нужно ли дальше лечиться, или организм уже сам справился с болезнью. Процедура была строгая, накануне нельзя было ничего есть, только вечером в шесть часов разрешался стакан чая с булочкой. А я намотался на Подкумке и был очень голоден. Так я взял большой кусок Ставропольского хлеба, это вместо булочки и сделал себе большую кружку очень сладкого чая. Наутро мы поехали в лабораторию на Кирова, на процедуру. Меня уложили на кушетку и заставили глотать толстую резиновую трубку. Конечно, я проглотить не смог, тогда медсестра стала мне ее совать насильно в рот, я с трудом ее глотнул, но конец ведь находился наружи, и мне все время хотелось эту трубку или выплюнуть или проглотить целиком. Однако, мне приказали лежать смирно и только дали чашку, чтобы я туда сплевывал. Желчь долго не шла, это увеличивало время процедуры и мои страдания. Наконец все было окончено, и я, пошатываясь, вышел на улицу. Мама же стала говорить, что это так надо, чтобы меня успокоить. Врачица еще сказала, что может быть результат будет плохой и придется всю процедуру повторить. Через неделю мы поехали за результатом, я про себя все думал: хотя бы результат был хорошим, чтобы не глотать еще раз эту проклятую кишку. Результат оказался нормальным, и постепенно моя диета стала приходить в норму обычного питания. Правда мама еще долго мне напоминала, что у меня больная печень и что мне надо соблюдать диету, но уже не так строго.

Я очень любил проводить время на Подкумке. Там было просторно и весело, мы с моим двоюродным братом Вовкой часто устраивали костры, пекли картошку, гоняли на велосе, одним словом, я получал там недостающие мне в городе впечатления. Дядя Жора часто брал в починку машины, и нам разрешали сидеть внутри кузова. Однажды привезли настоящий ЗИМ. Я раньше не сидел за рулем ЗИМа, только сзади, и мне было так интересно. Особенно когда можно было покрутить руль, потрогать рукоятки, включить приемник. Я представлял, как мчусь на этом Зиме по дорогам. Салон был отделан полированным деревом, было очень просторно, из передних спинок выдвигались еще два сиденья, таким образом, Зим вмещал семь человек.

Как-то я пришел к Вовке, а у него большой конструктор. У меня тоже был конструктор, но маленький, номер 1, а у него номер три. Там было очень много деталей, и можно было собрать много разных конструкций. Мы с Вовкой по очереди собирали все конструкции, попутно споря, какая из них сложнее, а какая проще. Я нашел в самом начале рисунок, где были нарисованы винт и гайка и показаны стрелками направления: “откручивать – закручивать” - и это оказалось самой простой конструкцией. А над башенным краном – самой сложной конструкцией, мы провозились не один день. Туда ушли почти все детали из конструктора, но зато так было приятно, когда все было окончено, и кран был готов.

У Вовки был велосипед, большой взрослый, ПВЗ, он еще плохо доставал до педалей, а я к тому времени уже уверенно катался. Я сажал его на багажник, и мы ехали на озеро. Это было далеко, нужно было ехать по дороге, потом сворачивать на грунтовку, и потом уже можно было доехать до края озера. Но зато это была масса удовольствия. И покататься, и искупаться и все в один присест. Велосипед был новый, мало объезженный, и приходилось его регулировать и смазывать. Я чуть ослабил заднюю втулку, и ход стал легче. Потом каретку подтянул, чтобы не скрипела, руль настроил, в общем, к удовольствию катания прибавилось увлечение техникой, как и что устроено, как работает и как разбирать и собирать отдельные узлы велосипеда. Позднее у меня появился большой опыт по регулировке, разборке и сборке более сложной конструкции – мопеда, но начинал я еще с маленького красного трехколесного велосипедика, который служил мне верой и правдой почти до третьего класса.

По субботам я обычно шел после школы к бабушке. Это было моим маленьким удовольствием. У бабушки можно было полазить по чердаку, вообще, почти все позволялось, не то, что дома. Да и что может быть интересного дома, где все уже известно, где и что лежит, да и брать ничего не разрешают, только смотреть. Из школы я шел обычно через парк, да и попутчики находились всегда. Я шел через стадион, выходил на Первомайскую, и потом через перекресток к автовокзалу. Я очень любил носить в школу вместо портфеля полевую сумку, которую я выпросил у папы. Там было много разных карманчиков и отделений, не то, что обычный портфель. Я клал ручки и карандаши в отдельные карманчики, даже брал карандаш с резинкой на конце, и отдельно резинку, чтобы заполнить карманчики. Иногда книг было много, и сумка моя распухала, но я все равно тащил ее с большим энтузиазмом.

Еще одной моей привычкой было ходить как можно дольше без пальто. Мама не разрешала мне ходить без пальто, но я надевал рубашку, свитер и куртку, сшитую мне мамой, было тесновато, но зато я был без пальто, и можно было этим хвастаться перед пацанами. Вообще, из всей одежды мне нравилась та, что попроще, повседневная, в которой можно было запросто гулять где угодно. Праздничная одежда меня стесняла и когда по праздникам мы ходили к бабушке, я старался как можно быстрее переодеться, чтобы не чувствовать себя стесненным одеждой.

На октябрьские и на майские праздники родители традиционно ходили к бабушке. Там собиралась вся семья, взрослые подолгу сидели за столом, а я с Вовкой быстро убегал, едва перекусив. Как правило, бабушка выдавала нам по рублю на праздник, и это был действительно праздник! Мы пили сладкую воду из автоматов, бросая по три монетки на стакан, чтобы был почти один сироп, фокус был в том, что автомат сначала выдавал порцию сиропа, а потом уж разбавлял это газированной водой, так вот, если убрать стакан, как только он заполнится сиропом и спустить простую воду мимо стакана, а потом повторить операцию, получалось очень вкусно. Также мы покупали мороженое «Ленинградское» за 22 копейки, иногда пирожное, а еще покупали журналы или книжки. Однажды мы купили журнал “Моделист-конструктор” с описанием модели самолета. Мы так вчитались в это описание, стали фантазировать, как мы сможем сделать самолет, нам это дело казалось настолько реальным, что стоило только захотеть, и все получится. Вечером, когда все расходились, я отпрашивался ночевать к Вовке. Это были незабываемые времена, мы бесились, как только могли. Главное, что взрослые нам позволяли делать все что угодно, да и простора там было предостаточно. Набегавшись, мы быстро засыпали на кровати, вплотную приставленной к печке, отчего было тепло и уютно.

У Вовки был телевизор, который как-то под Новый год купил дядя Жора. Он назывался “Старт-3” и имел кроме телевизионного приемника еще приемник УКВ ЧМ. Мне этот аппарат вообще казался чем-то волшебным. Когда его включали, поначалу экран не разворачивался на полный размер, но потом ничего. Мне нравилось переключать каналы, однажды я даже поймал какую-то станцию на первом канале, звук был слабым, а изображение со снегом, но это было так таинственно и необычно. У нас дома был приемник УКВ, который смастерил папа как приставку к проигрывателю, он принимал звук от телевизора, и Витька Я. называл его “телеслушатель”. По воскресеньям была дневная программа с мультиками и обязательным детским фильмом. Я часто отпрашивался к Вовке на воскресенье, там и смотрел телевизор.

Когда я учился в третьем классе, папа мне стал разрешать брать фотоаппарат, поначалу это был древний “Любитель”, а уж потом папин “Зоркий”, и я осваивал уроки фотографии. У папы было много книг, одна из них так и называлась “25 уроков фотографии”. Я любил открывать задние страницы книг по фотографии, где печатались образцы разных снимков, и рассматривать их. Еще мне нравились описания фотоаппаратов и особенно рисунки, где были показаны линзы объективов в разрезе. Поначалу мне казалось все легко и просто: щелкнул кнопочкой и фото готово. Однако, по мере того, как я стал фотографировать, мне открылись многие сложности и тонкости. Я часто забывал вытаскивать объектив “Зоркого”, отчего на негативе получалось только овальное пятно. Папа меня ругал за каждое из таких пятен. Но зато когда получался хороший снимок, я был на седьмом небе. Самым волнующим было проявление фотоотпечатка, когда на белой бумаге проявлялось изображение. Это было настоящее чудо. Не беда, что руки и одежда все в проявителе, что потом долго не отмываются запахи фиксажа, но сделанные своими руками фотографии окупали все огорчения и труды.

Довольно часто я снимал пацанов во дворе, особенно мне нравилось снимать “спортивные” кадры, когда я старался уловить момент падения вратаря с мячом или момент удара по воротам. Некоторые из этих фотографий сохранились и по сей день. И так забавно смотреть на прыгающих за мячом, совсем не в спортивных позах, пацанов, когда и ноги у них не были строго вытянуты по струнке, и форма была просто дворовой, а не спортивной. Но, в любом случае, это была своего рода практика в фотографии, и мне это все казалось почти волшебным.

Наша жизнь на Ромашке шла своим чередом. Папа вознамерился строить гараж для мотороллера. Сам мотороллер все это время находился у бабушки, он стоял в ближней кухне, и мне иногда разрешалось садиться за руль и крутить все, что в нем только могло крутиться, точнее, я считал, что могу крутить все, что угодно, а потом выяснилось, что мои действия весьма ограничены. Но и этого было достаточно. Итак, на ровном месте, возле забора, подрубив вездесущий кустарник, мы с папой стали возводить чудо под названием гараж. Точнее, папа возводил, а я в меру своей послушности и желания, помогал ему. Поначалу вообще не было понятно, что же такое затевается. В один день приехал самосвал и привез целую кучу гнутого железа. Неужели из этого может что-то получиться, думал я, но потом, по мере того, как папа выравнивал все эти железяки, превращая их в более-менее ровные листы, я понял, что это прекрасный материал для стен гаража. Конечно, я не понимал, сколько еще труда придется приложить, чтобы получился гараж, я только мельком видел у папы наброски будущего хранилища мототехники, а заодно и мастерской. Папа все время что-то сверлил, клепал, закручивал, оставляя мне лишь подсобные работы, где-то поддержать, где-то подстучать, а то и вовсе караулить железяки, пока мама звала его обедать. Но я все же чувствовал себя причастным к созданию какого-то чуда. Чудо начало воздвигаться, и вскоре стало очень похожим на папины рисунки в маленьких записных книжках. В конце концов, в ворота, вернее, в дверь, были вставлены навесной и потайной, внутренний, замки, и “объект” стал готов к эксплуатации. Часто в продолжение работ подходили соседи и обсуждали строительство, кто с интересом, кто со скрытой завистью, кто с простым любопытством. Почему-то никого наш гараж не мог оставить равнодушным, но папа, с каким-то упорством продолжал строить, отшучиваясь от назойливого внимания соседей и просто обходя молчанием каверзные вопросы о законности частного строительства в общественном дворе. Рядом строился и почти уже был готов гараж Артема Борисовича Д., заместителя директора по производству, давнего друга моего папы, и вопросы насчет его законности были риторическими, поэтому и вокруг нашего гаража тоже разговоры велись вполголоса, на всякий случай, а вдруг начальство обидится.

Наконец наступил день, когда все наши старания окончились, папа построил гараж, а я получил возможность вновь гулять, не задумываясь о текущей стройке. Потом папа еще долгое время приводил это железное чудище в порядок, и наш мотороллер поселился в гараже только спустя год с небольшим. Однако, дело было сделано, папа провел в гараж свет, перевез туда свои станки из “маса” (мастерской) в дальней кухне дедушкиного дома, и стал часто по вечерам пропадать в гараже, пока мы не начинали беспокоиться, и не “моргали” ему периодическим отключением света, что надо возвращаться домой. Гараж оказался пристанищем не только мотороллера, но и мотовелосипеда, на который я давно точил зубы. Я, конечно, знал о тайном месте хранения запасных ключей от гаража, и когда все уходили на работу, доставал ключи, открывал гараж и иногда даже выводил мопед и катался по округе. Самое главное было, конечно, не разбудить бдительность соседей, чтобы они не догадались, что я закосил школу и катаюсь на мопеде. Поэтому я крадучись открывал гараж, потихоньку выводил мопед, тихо закрывал гараж и, не включая мотор, отъезжал вниз на приличное расстояние, чтобы звук мотора не мог быть слышен даже самым дотошным соседкам. Потом, накатавшись вдоволь, я также тихо ставил все на место, чтобы к приходу родителей никто ничего не мог бы заподозрить. Единственная проблема была в том, что для мопеда нужен был бензин, не мог же я ездить на заправку, поэтому я просто сливал часть бензина из мотороллера. Потом папа часто удивлялся, куда же девается бензин из бака мотороллера, неужели так быстро испарился. Но моя репутация до поры до времени была безупречной.

Еще одним моим увлечением была магнитная запись. Наряду с радиотехникой, зачатки которой я познал у папы и моего дяди Дмитрия, звукозапись была моей болезнью. Я, подражая папе, старался записывать музыку, хотя бы даже с микрофона. Однажды, поймав по радио передачи “радиолюбителей” на средних волнах, я записал их на магнитофон через микрофон. Откуда я мог знать, что запись должна вестись через шнур, а микрофон вносит очень много искажений, включая шумы в комнате. Так или иначе, папа ругался, что я записал какую-то “какофонию”, а мне так нравилось, что я сумел сам сделать запись. Когда-то, лет в шесть, я уже имел опыт записи на магнитофон, тогда это был большой студийный микрофон, столь же большой самодельный магнитофон, запись в котором включалась рычажком, при этом загоралась лампочка, и можно было говорить или петь в микрофон, и потом слушать свой голос. Это, конечно, была магия, но тогда все управлялось папой, а тут я сам впервые сделал свою запись.

В сарае, находившемся под домом, папа стал копать погреб. Считалось, что настоящие соленья, в бочках, должны стоять в подземном хранилище, потому что и папа и мама в один голос сказали, что в сарае слишком тепло из-за проходивших там труб отопления. Моя задача в этом деле состояла в том, чтобы носить ведра с глинистой землей, высыпая их на окраине двора. Почему-то все это надо было проделывать вечером, а лучше по темноте, чтобы соседи не очень видели наши усилия. Видимо были завистники, которые, сами ничего не делая, всегда заглядывали в чужие дела. Как сказал когда-то один из наших соседей, те, кто работают, это кулаки, а бедняк, мог, лежит, прикрывшись рогожей, пока солнце не начнет припекать его в известное место, передвигая рогожу, чтобы защитить это самое место. Было непонятно, кому он симпатизирует, то ли расторопному кулаку, то ли беззаботному бедняку, но сам он никогда не вставал раньше девяти утра. Зависть принимает разные формы, маскируясь то под добродетель, то под наивность, сродни невинности, иногда сразу и не сообразишь, что кроется за сладкими льстивыми речами завистников. Кто-то вообще никак не благоустраивал жилище, не то чтобы копать погреб или строить гараж. Конечно, жилье наше было весьма убогим, но тогда многие жили в таких или худших условиях, и все покрывалось энтузиазмом и трудолюбием.

В получившемся погребе часто стояла вода, особенно в дождливые периоды, поэтому бочки с солениями, плавающие в воде, вносили свою долю пессимизма в общее настроение, но папа каждый год упорно бетонировал и смолил дно погреба, пытаясь избавиться от подпочвенной воды.

В самом подвале, в общем коридоре, пацаны часто устраивали игры, особенно зимой, прячась от мороза и ветра в теплом подполье. Самым распространенным было соревнование по метанию ножиков, которые изготавливали сами, или перышек с бумажными хвостами, наподобие известной игры в дартс.

Из общих “подъездных” игр чаще всего мы играли в “вора и судью”. Суть игры была в том, что на бумажках делались надписи: “вор”, “судья”, “защитник”, “палач”, “сыщик” и иногда, когда было много народу, “прокурор”. Потом все бумажки сворачивались в трубочки и клались в кепку. Водящий мешал бумажки и высыпал их на кон. Все разбирали бумажки, и каждый получал свою роль. Самыми незавидными были роли вора и сыщика. Роль сыщика была даже хуже, потому что вора могли и не обнаружить, а если сыщик ошибался и называл вором достойного гражданина, например, защитника, или, не дай бог, прокурора, он получал сполна. Вору было достаточно просто отсидеться и не попасть в лапы сыщика. Игра была во многом ориентирована на психологический аспект. Очень трудно, будучи прокурором, сдержать довольную улыбку, и, будучи вором, держаться уверенно и независимо. За ошибку или за воровство назначалось наказание в виде “горячих” и “холодных” ударов по руке. Игра была захватывающей, иногда целыми вечерами мы занимались ею, и оканчивали игру только когда родители загоняли нас домой.

Во дворе со временем соорудили беседку, столбы для натягивания бельевых веревок, да еще качели. В беседке по вечерам собирались мужики, они играли в домино, карты, и часто шумели, споря о том, кто выиграл, а кто проиграл. Проигравшие бегали в нижний, “армянский” магазин, чтобы искупить проигрыш. Как-то я невольно оказался в магазине в момент, когда один из проигравших в домино “козлов” пошел “за капустой”. Это был почти детективный разговор, он спросил нечто, “без тринадцати копеек три рубля”, в кульке, дал три рубля, а продавщица сказала, что на тринадцать копеек может дать плавленый сырок. На самом деле мужик брал “пол-литру”, которая в то время стоила 2-87, а на сдачу взял сырок. Саму бутылку вниз горлышком ставили в кулек, маскируя ее под совершенно невинную покупку.

Плавленый сырок в то время так же являл собой некий деликатес, во-первых, потому, что его не каждый раз покупали, во-вторых, он и сам по себе был вкусным, вот только прилипал к зубам, а так, вполне приличное лакомство. Вторым по популярности лакомством из доступных нам по нашим доходам, была соленая килька или даже тюлька, которая стоила от 30 до 50 коп за кг, и на 10 копеек можно было купить весьма внушительный кулек.

На качелях мы с пацанами вытворяли почти фантастические фортели, часто катаясь “с переворотом”. Надо сказать, что открыл этот способ катания я, потому что просто кататься, как на обычных качелях, было скучно. Когда я в первый раз сделал полный оборот, было боязно, казалось, что земля крутится вокруг тебя, и трудно было понять, где верх, где низ. Но со временем пришла привычка, и стало совсем не страшно, а потом и привычно делать полные обороты. Стали кататься на счет, кто сколько оборотов сделает вокруг оси. Я, конечно, старался держать первенство, но когда дело зашло за пятнадцать оборотов, в дело вмешались взрослые, сказав, что мы слишком увлеклись, и что это не тренажер по подготовке космонавтов, а всего лишь качели. По правде сказать, они были правы, потому что однажды, когда кто-то из мелких попытался повторить рекорд, на восьмом или девятом обороте качели наклонились и стали падать, хорошо, что этот пацан просто спрыгнул...

Вообще тема космонавтики в то время была очень популярна, потому что все только и говорили, что о космических полетах, да и по радио очень часто передавали о новых полетах космонавтов.

Хорошо помню передачу о первом космическом полете. Мы еще жили у дедушки с бабушкой, у них был большой черный репродуктор, совсем такой, как показывали в довоенной хронике. Так вот, собираюсь я как-то весной в школу, а тут по радио, по этому черному репродуктору передают важное правительственное сообщение, о том, что впервые в мире взлетел в космос космический корабль «Восток» с человеком на борту, и что пилотирует этот корабль майор Гагарин. Мы часто обсуждали проблемы космических полетов с дедушкой. Дедушка говорил, что скоро и человек полетит в космос. Это как раз в то время, когда в космос отправляли сначала просто спутники, а потом собак, и вот, наконец, полетел человек. Это событие было ожидаемым, но когда оно произошло, все как-то опешили, как будто не думали, что все произойдет так быстро. Это был какой-то всенародный праздник, люди выходили из домов и поздравляли друг друга, многие смеялись и плакали, было впечатление действительно всенародного праздника, на заводах пустили гудки, но не тревожные, а праздничные, люди как будто все вмиг сдружились, часто совсем незнакомые чуть ли не обнимались, приговаривая, “наши в космосе!”. Такого единения людей по случаю праздника я не видел ни разу после того дня. Ну и конечно мне разрешили не идти в школу, точнее, когда я пришел в класс, учительница вышла к нам и сказала: “Дети, такой сегодня праздник, занятий не будет!” Мы громко заорали “Ура!” и тут же разбежались, не понимая, чему больше радоваться, полету в космос или нежданной отсрочке занятий.

Примерно в такой же весенний день, чуть больше года спустя, я тоже получил отсрочку от занятий. На этот раз повод был чисто семейный, у меня родился маленький братишка, Алеша. Был солнечный майский день, тепло, переходящее в жару, я совсем уж было загрустил, потому что в такую погоду надо было собираться на занятия в школу, а тут бабушка меня как-то по особому позвала домой и говорит: сейчас приедет мама, с малышом, ты не балуйся. И вправду вскоре показались папа с мамой и папа нес в большом свернутом синем одеяле малыша. Все сразу засуетились, куда положить малыша, бросились закрывать форточки, чтобы не было сквозняка, потом накрыли стол. А я тут же стал отпрашиваться от школы, и мне это удалось с легкостью, потому что такой пустяк как пропущенные занятия никак не шел в сравнение с произошедшим событием. Когда накрыли стол, то и я тоже примостился где-то с краю, мне даже налили рюмочку вина “Машук”, которое часто заменяло нам Шампанское. Мама увидела все это и строго глянула на меня и потом на папу, что, мол, я не иду в школу, а папа еще и потакает мне. Но потом мама отвлеклась на малыша, да и все другие во главе с бабушкой были за меня, так что я на полном основании не пошел в школу.

В нашем дворе с некоторых пор начали происходить важные события. Вдруг стали съезжаться большие грузовики, груженные разными конструкциями, и вскоре, почти в нашем дворе, начал строиться дом. Для начала был вырыт большой котлован, потом уложили бетонные блоки фундамента, и в этом состоянии стройка простояла довольно долго, так что мы успели вдоволь набегаться по бетонным блокам. В промежутках между блоками часто собиралась вода, это были целые озера, и мы занимались тем, что пускали корабли из досок и «бомбили» их кусками глины и камнями. Потопить доски, конечно, мы не могли, но удачей было уже перевернуть «вражеский» корабль, чтобы он показал дно. По мере строительства мы стали играть и в прятки и в догонялки, бывало, спрячешься где-то в темном закоулке, никак тебя не могут найти, потом уже сам выходишь, иначе уже неинтересно, и могут продолжить игру без тебя. Играли мы и в «войну», кидались кусками земли, строили укрепления, бегали с палками наподобие автоматов. А самое козырное было сбросить большую «бомбу» из свертка с цементом, от которой поднималась пыль как от настоящего взрыва. Взрослые ругались за это, особенно когда мы сбрасывали такие бомбы с высокого этажа, так что весь двор был в пыли, в том числе и веревки с бельем.

Я часто наблюдал за работой строителей, особенно когда в дело вступал башенный кран. Вокруг тогда было много строек, район Ромашки интенсивно застраивался, и стрелы башенных кранов были видны издалека. Наш кран был особенный, он был с нижним противовесом, так что смотрелся каким-то ущербным. От этого мне очень хотелось, чтобы кран был «сильным» и в спорах с пацанами из других дворов я часто говорил, что наш кран поднимет гораздо больший вес, чем те «правильные», каких было большинство. Когда привозили плиты, и кран сгружал их, или поднимал наверх, я, глядя на натянутые тросы, всегда мысленно подбадривал кран: давай, давай, тяни, подымай, а когда кран опускал плиту высоко вверху, я радовался за него: молодец, не подвел. Кран был каким-то «живым» существом, я уважал его за силу и вполне прощал отсутствие верхнего противовеса. Я очень завидовал крановщику, что он может так легко все поднять и переместить, и что без крана всей этой стройке хана. Строители смешно перекрикивались с крановщиком, подавая команды на подъем или спуск, и вскоре я уже хорошо изучил все эти «вира» и «майна». И когда крановщику кричали «Вася, смайнуй!», это было мне вполне понятно: нужно чуть опустить груз.

Другим важным событием, происходившим поблизости, было строительство трамвайной линии. Сначала машины навезли много-много гравия, засыпав почти все лужи и ухабины. В этом гравии было множество красивых камешков, так было интересно находить «сверкачи» и другие уникальные камни. У меня под кроватью была целая коллекция камней, а потом, когда Витька мне притащил свою коллекцию на хранение, потому что его мать выставила его с камнями за дверь, камней стало еще больше, и это было нечто фантастическое. Сверкачи мы проверяли, закрываясь в подвале, как они искрят, и даже думали, что можно от такой искры поджечь костер. Но когда мочили их керосином, думая, что он загорится, искры исчезали, пока камень снова не высохнет.

Гравий укатывался большими катками. Это тоже было чудо техники, знакомое мне еще с периода, когда мы жили у бабушки, и там, у автовокзала, строилась дорога, и укладывали асфальт. Каток был как настоящий автомобиль, у него был руль и рычаги управления. Когда рабочие уходили на перерыв, нам иногда удавалось взобраться в кабину катка и покрутить руль. Очень интересно было наблюдать, как каток приминает огромные камни, делая из рыхлого гравия ровную и плотную дорогу. Потом привезли рельсы со шпалами, установили столбы, и соединили рельсы в две колеи. Поначалу рельсы были кривыми, и я еще думал, как же это трамвай по таким кривым рельсам поедет? На рельсы насыпали щебенку, почти вровень со шпалами. Потом пришли рабочие и стали длинными механизмами, похожими на отбойные молотки, только с плоскими ножами, ровнять щебенку, и, в конце концов, рельсы стали тоже выравниваться. Здесь почти все делалось вручную. Бригада из десяти-пятнадцати человек приподнимала рельсы, другие в это время ровняли под ними щебенку механизмами. Когда нужно было всем вместе подналечь, один из рабочих, видимо, бригадир, кричал что-то вроде «раз-два раз!», «еще раз!», и все в такт налегали на рельсы, сдвигая или приподнимая их. Мы с пацанами часто передразнивали рабочих, крича в своих играх «гос-два раз», и смеялись.

Постепенно строительство продвинулось вверх от нашего дома, и уже другие пацаны, в других дворах дивились гортанным крикам рабочих и также сомневались, что рельсы когда-либо станут ровными. На столбах были написаны номера, вообще сами столбы стояли не как положено, по краям дороги, а в середине, это было непривычно, казалось, что трамвай может задеть столбы. Такая линия была только в Ново-Пятигорске, но там столбы были узкие, стальные, а тут бетонные чудища! Рядом с нашим домом столбы имели нумерацию 61, 62, 63 и так далее. Мне казалось, что это как будто года, 1961, 1962 и т.д. И я, когда за чем-либо ходил вверх к пансионату, все время смотрел на столбы с номерами 80, 81. Мне казалось, что это столбы из будущего, а каким оно будет?

В парке висели большие плакаты, обещавшие, что к 1980 году у нас будет коммунизм. Что это такое я не знал, но более взрослые пацаны говорили, что это светлое будущее, когда не надо будет работать, и все в магазинах будут раздавать даром. «Как это даром?» - думал я - «чудно!» Но словам верил, и мысленно хотел попасть в эти самые счастливые восьмидесятые годы. Мне казалось, что это будет наподобие сказки про Палле, который был один на свете и мог заходить в любые магазины и все брать там даром. Так что и столбы с номерами на 80 мне казались какими-то магическими.

Когда мимо нашего дома проехал первый трамвай, это было чудо! Теперь не надо месить грязь аж до военкомата, или обратно, вот он, трамвай, большой, красивый, и остановка почти рядом с домом.

Так, постепенно и со скрипом до нас доходил прогресс. Теперь ездить в школу и обратно было куда как приятнее. Ну а в первые дни мы часто ездили с пацанами просто так, чтобы покататься, и было интересно и приятно смотреть на знакомые улицы, которые стали как бы ближе и доступнее. Раньше до пансионата надо было пилить по грязи, несколько раз переходя с одной стороны улицы на другую, по количеству и объему луж и колдобин. Теперь же, садишься в трамвай и все, через пять минут ты приехал, красота!

Прогресс шел к нам и в виде развития сети радио и телевещания. В 1964 году в эфире на средних волнах, а позднее и на УКВ появилась новая круглосуточная станция "Маяк". У нас она, конечно, не была никакой круглосуточной, только с 6-00 до 24-00, и даже в эту ее сетку безжалостно вклинивались передачи местного радио, но это была станция, которая почти все время крутила популярную советскую музыку, а иногда даже "прогрессивных" зарубежных исполнителей, лишь два раза в час по пять минут прерываясь на выпуски новостей. Новую станцию сразу же полюбили слушатели, уставшие от бесконечных трансляций классики и длинных политических разборов событий и литературно-музыкальных композиций по первой программе всесоюзного радио. В городе тогда появились первые переносные транзисторные приемники, и часто на них ловили "Маяк", чтобы просто послушать популярные песни. Качество программ, особенно на УКВ было очень высоким, и можно было смело записывать песни прямо с эфира на магнитофон, при этом по качеству записи уступали только сделанным с пластинок, да и то, если пластинки были новыми. Еще одним, "полуподпольным" источником качественных записей было телевидение. Как правило в течение дня велись передачи тестовых сигналов для настройки телевизоров, когда на экран вывешивалась "Таблица 0249" и звуковое сопровождение в виде тона в 1000 Гц. Такие передачи использовались в помощь радиомеханикам телеателье и установщикам телевизионных антенн, а также в магазинах при покупке и проверке телевизоров. Так вот, перед началом телепередач, минут за 15-20 унылый тон в 1000 Гц отключался, и телевизионщики крутили музыкальные записи из своих архивов, часто из новейших и популярнейших. Тут уж не зевай, подключай магнитофон и записывай любимые песни с почти студийным качеством. Единственное что нужно – это телевизор.

Телевизоры стали прочно входить в жизнь в начале 60-х годов. До этого ими обладали либо большие начальники, работники торговли, снабженцы и другие обеспеченные люди, либо фанаты, тратившие последние деньги, чтобы заполучить вожделенное чудо техники. В нашем доме на Ромашке телевизоры были только у некоторых жильцов, и было принято устраивать коллективные просмотры передач, особенно кинофильмов. Кино у себя дома, когда не нужно идти в кинотеатр, а удобно устроиться в кресле с чашкой чая в руках, еще было в диковинку. Мы, пацаны, оббегали вокруг дома и заглядывали в окна, в каком из них виден характерный голубоватый свет. Потом шли и просились "на телевизор". Иногда нам отказывали, но чаще всего пускали, и тогда мы снимали башмаки и сандалии, оставляя их на лестничной площадке, и шли в комнату, обычно зал, где на почетном месте стоял телевизор, устраивались на стульях, скамеечках или просто на полу. Однажды какие-то шутники связали веревкой всю оставленную на площадке обувь и подвесили над потолком с верхнего этажа, так что когда мы вышли, случилась небольшая паника.

У нас в семье телевизор появился в ноябре 1965 года. Это был незатейливый "Волхов-М", купленный в конце месяца, когда в универмаге "горел" план, и в продажу выбрасывали всяческий дефицит. Родители поехали в город за покупками, и, натолкнувшись на небольшую очередь, соблазнились купить телевизор. Папа быстро смотался к бабушке, чтобы занять недостающую сумму денег, и потом они с мамой привезли домой большой картонный ящик с гордой надписью "Телевизионный приемник". Для меня это было полной неожиданностью. Вообще-то разговоры о телевизоре родители вели давно, да и я приставал: у всех пацанов уже телики есть, а у нас нету. Но вот такого быстрого решения вопроса я не ожидал: речь шла о летнем отпуске, когда-де дадут отпускные и зарплату сразу и отцу и матери, а в кредит они брать телик не хотели, да и не было их в свободной продаже, выбрасывали под конец месяца или квартала: "налетай, разбирай!" И вот этот волшебный ящик стоит на полу, весь перевязанный шпагатом для переноски. Для верности я даже потрогал его и погладил картонные бока: настоящий, свой телевизор! Папа озаботился изготовлением комнатной антенны из куска медного провода, натянутого по диагонали комнаты под потолком, а мне сказал, что телевизор должен отстояться после поездки по холоду, хотя я и так и эдак крутился возле ящика. Наконец телевизор нагрелся до комнатной температуры, и папа его установил прямо на край письменного стола, потому что специальной тумбочки у нас не было, да и ставить ее в нашей малогабаритной хрущевке было бы некуда. До этого папа внимательно прочитал инструкцию и даже рассмотрел электрическую схему телевизора, чтобы все сделать правильно. И вот щелкнул выключатель питания и через некоторое время появился звук, а затем и изображение. Это было чудо! И пусть наш "Волхов" был одним из самых непритязательных и дешевых, в сравнении с "Рекордами" и тем более "Неманами" и "Рубинами", но это был наш телевизор, и теперь мы тоже сможем смотреть кино никуда не выходя. На радостях мы просмотрели всю программу до конца, и когда в пол-одиннадцатого экран погас, мы все еще сидели под впечатлением. Тогда была только одна программа. Она транслировалась с местного телецентра с Машука и по будням начиналась в 18-20 выпуском новостей. После показывали один – два журнала или документальные фильмы и в 20-20 художественный фильм. А по выходным была еще дневная детская трансляция: мультики и детский фильм. И только в 1966 году к нам пришли телепрограммы из Москвы, а так мы почти всех дикторов знали в лицо, и передачи были расписаны по минутам на неделю вперед.

По выходным мы всей семьей часто ездили в сад, у меня была маленькая привилегия, мне разрешали ехать на мотовелосипеде, это было платой за работу в саду. Вообще папа меня обучил езде на мотовелосипеде еще когда мы жили у бабушки, я там гонял по площадке у автовокзала, правда, без мотора. Как-то на 9 мая, когда у папы был день рождения, и он был добрым, он усадил меня на багажник, мы выехали на пустырь выше пансионата, и папа стал учить меня ездить с мотором. Когда я впервые завел мотор, и мопед помчал меня по накатанной колее грунтовой дороги, это было настоящее чудо. Чуть повернешь рукоятку газа, и железный конь прямо вырывается из-под тебя вперед. С тормозом было сложнее: если просто тормозить, не отключив сцепление, мотор мог заглохнуть, а уловить сразу все нюансы управления было сложно. Так или иначе, но мопед я освоил быстро. Однако, официально мне ездить нельзя было до 16 лет, так что я мог рассчитывать только на поездки украдкой. Такими поездками и были поездки на дачу или в сад, как называли его родители. По правде сказать, работник в саду из меня был никудышный, я только и делал, что возился с мопедом, изучая попутно его устройство, потом нужно было сделать обкатку и т.д.

Сад у нас появился еще в 1959 году, когда решено было окультурить окрестные пустыри вокруг города. Когда встал вопрос, брать ли участок, учитывая, что он расположен далеко, и на Подкумке есть и так уже огород, хотя и самозахваченный, бабушка сразу же стала настаивать, что надо обязательно брать. В дальнейшем его так и называли "дальний огород", а тот, на Подкумке – "ближний". Садом этот участок стал именоваться уже после того, как там выросли деревья. Добираться на этот дальний огород надо было так: сначала пешком по ул. Дзержинского до Горсовета, там на автобус №4 до поворота на квартал "Е" и далее еще пешком с километр по пустырю. Я часто сопровождал бабушку и дедушку в поездках на дальний огород.

Пока взрослые трудились, я изучал местную флору и фауну, там было много растений с длинными желтыми колючками, была и пастушья сумка и ромашки. В траве часто встречались ящерицы, и когда я за ними гонялся, они исчезали в своих подземных норках, иногда оставляя на земле извивающийся хвост. Это было очень забавно и интересно. Основной проблемой была нехватка питьевой воды. Иногда в дело шла даже жижка от борща, который бабушка брала в качестве провианта. Поэтому дедушка решил выкопать колодец, чтобы черпать оттуда воду. Правда, вода в колодце, хотя и была пригодна для питья, но имела солоноватый привкус, и после полива на земле образовывался белый налет гипса.

Через какое-то время общество провело трубы и поставило нанос с дизелем на берегу расположенного неподалеку озера. Само озеро было результатом устроенной поперек ручья, спускавшегося с горы Бештау, запруды. Все бы хорошо, но воду давали по расписанию, а часто и вовсе произвольно. Все зависело от степени усердия и трезвости механика, управлявшего этим хозяйством. Был в обществе и сторож, которому единственному построили жилой домик из кирпича, хозяйственные постройки и выделили участок. Строить домики разрешалось только для временного пребывания, а уж отопление было запрещено, чтобы не дай бог не превратили люди садовый домик в жилой.

Папа тоже озаботился строительством садового домика. У нас уже был на участке небольшой узенький сарайчик, больше напоминавший сортир, в котором хранили садовый инструмент, и можно было даже иногда укрыться от дождя, но не более того. Строительство началось с выкапывания траншей под фундамент, потом туда навалили камней и заливали каждый слой бетоном, так что получились невысокие, сантиметров в 20 над землей прообразы будущих стен. Бетон готовился тут же, методом ручного перемешивания. Моей обязанностью было натаскать на ровную площадку, выделенную специально под это, песка, смешать его с цементом, из расчета 1:6 или иногда 1:8, по заданию папы. Потом уже папа сам добавлял воду и перемешивал раствор до готовности. На фундамент в раствор шла еще мелкая галька и даже обломки кирпичей и бетонных кубиков. Эти кубики служили, наряду с битыми кирпичами основой для стен. Их привозили со свалки расположенного неподалеку завода железобетонных изделий. Там такие кубики использовались в качестве пробных для проверки бетона на прочность. Некоторые из них были растрескавшимися и даже разломанными, но большинство было вполне пригодно для кладки стен. Возили их, как и кирпичи, на грузовом мотороллере "Тула", который папа брал на работе на выходные или на вечер. Мне нравилось это средство транспорта, оно заводилось от стартера, не то что обычный мотоцикл, где нужно было иногда подолгу дергать заводной рычаг. Самым козырным было, когда папа разрешал мне проехать на этом грузовичке от места сбора кубиков и кирпичей до сада и обратно. Платой за это удовольствие была необходимость разгружать кузов, аккуратно складывая кубики и кирпичи в штабеля, ну да это такие пустяки, по сравнению с удовольствием прокатиться за рулем грузового мотороллера.

Позже, когда вывели стены, папа привез целую машину досок для устройства перекрытия. Доски также были где-то списаны, они были с гвоздями, и моей обязанностью стало эти гвозди вытаскивать гвоздодером и клещами и потом, когда их набрался целый таз, я должен был ровнять гвозди молотком на куске рельса. Некоторые, совсем кривые и ржавые, выбрасывались, а так все шло в дело. Когда возвели перекрытие и чердак, папа привез несколько гнутых листов железа, таких же, как применялись при строительстве гаража, и стал мастерить крышу. Здесь я использовался только на работах типа "подай – поднеси", потому что навыков жестяных работ не имел никаких.

Столярку на весь домик папа заготовил вместе с дедушкой. Поначалу домик был просто из одной комнаты с выходом прямо на улицу, однако папа сказал, что это не дело и надо пристроить веранду. Материалом стали все те же кирпичи и кубики. Из веранды сделали два выхода – наружу, к калитке, и внутрь – на участок. Над выходами папа сделал навесы, чтобы во время дождя можно было запереть двери и раскрыть зонтик или укутаться плащом перед выходом на улицу. В домике были устроены деревянные полы, стены оштукатурены и побелены, комната стала выглядеть совсем как жилая. Правда, потом полы сгнили от сырости, и пришлось всю площадь залить бетоном. Это оттого, что не было отопления, но тогда устроить печку означало попасть под репрессии и даже суд.

Следующим строительным шедевром стал сарайчик над колодцем. По замыслу папы, там должна была расположиться насосная для полива. Он даже приспособил помпу, которая приводилась в действие от мотора мотороллера. Как и все остальные строения, этот сарайчик возводился так же из подручных материалов. Это было не блажью, а суровой необходимостью, потому что покупать стройматериалы было и негде и не за что. Цемент выписывался на заводе, так же как и отходы железа и досок. Кирпич добывали на свалках, куда свозили строительные отходы от разборки или просто слома старых домов, на месте которых возводились популярные тогда "хрущевки". Мелкая щебенка была просто теми же строительными отходами, а песок заготавливали на отмелях Подкумка.

"Золотое" время сада пришлось на период спустя лет десять после начала освоения участка. К этому времени подросли деревья и стали давать хорошие урожаи. На грядках бабушка развернулась во весь свой неуемный огородный талант. Там, кроме обычных картошки и лука, выращивали и огурцы, и помидоры, и салат, и разную зелень, включая экзотический тогда тархун. Были также грядки с клубникой, кусты малины и смородины, которыми участок был обсажен по периметру. Черешни с большого дерева посередине участка собирали по нескольку ведер. Груши, яблоки, орехи, айва, вишня, слива, абрикос и уже не припомню точно, что еще, вырастало в больших количествах. Все это шло частично на зимние заготовки, частично продавалось на базаре, а иногда, при больших урожаях, мы сдавали ведрами вишню, абрикосы, сливу заготовителям, которые приспособились покупать у дачников фрукты по бросовым ценам. Их сваливали в большие бочки и увозили потом на винзавод, чтобы произвести плодово-ягодное вино, которое называли еще плодово-выгодным, а в народе и вовсе звали «бормотухой».

В годы моей пионерской эпохи существовало грандиозное движение по сбору металлолома. Сама пионерская организация являла собой некую копию скаутского движения. При изучении английского языка мы иногда проводили тренировки на построение диалогов и мини-рассказов. Так вот одним из сценариев было проведение встречи с английскими сверстниками, которым мы рассказывали о своей школьной жизни и в том числе о пионерской организации. И по тому же сценарию нам английские ученики должны были бы рассказывать о своей организации и там я впервые услышал название «бой-скаут» - это такой аналог нашего пионера. Они тоже носили галстуки, только голубого цвета, также проводили сборы и выезжали на лето в лагеря, жгли костры, ходили в походы, учились ориентации на местности. Вот только неясно, было ли у них такое мероприятие как сбор металлолома. У нас же это носило почти всесоюзный характер. Газета Пионерская правда писала о Пионерском локомотиве, сработанном из металла, собранного пионерами, все пионерские отряды и дружины соревновались в сборе этого самого металлолома, выгребая всевозможные железяки из закоулков дворов и сараев. В первый раз всерьез я столкнулся с этим мероприятием еще будучи учеником первого класса. Мы с моим одноклассником и почти постоянным попутчиком по дороге в школу и из школы Володей К. нашли в одном из уголков их двора старую заброшенную кровать. Это было такой грандиозной находкой! Мы с энтузиазмом подхватили это железное чудище и потащили в школу, боясь, что нас могут опередить конкуренты – ученики других школ или классов. Кровать была тяжелой, и у нас прямо-таки отрывались руки, когда мы, сопя и потея, приволокли это сокровище на школьный двор. Когда взвесили – кровать потянула аж на 32 кг! Это было рекордом, и наш класс на целую неделю выбился в лидеры сборщиков металла.

Из этой истории я вышел совсем не победителем. Разгорячившись от жары и усилий, я напился холодной воды из крана прямо во дворе школы и вскоре заболел воспалением легких. Помню, у меня был сильный жар, очень трудно было дышать, и ночью меня на "Скорой" увезли в инфекционную больницу. Там я провел дней десять, постепенно поправляясь. Первые же дни так сильно болела голова, что я даже не мог оторвать ее от подушки, а есть совсем не хотелось. Когда мне стало получше, я попросил маму, чтобы она принесла мне что-нибудь почитать. Она принесла мне несколько книжек, среди которых был сборник китайских сказок и рассказов под названием «Золотой фонарик». Я очень любил эту книжку, там было много интересных картинок, и сказки тоже мне нравились, вот только у героев были такие чудные имена, помнится, одного из них звали Тянь-Фэй-Шень, мне тогда это казалось очень необычным. Да и рисунки узкоглазеньких мальчиков и девочек и стариков с длинными козлиными бородками в конических шляпах и домашних тапочках вместо ботинок были как будто из какого-то другого сказочного мира. Когда меня выписывали из больницы, книжку эту я передал маме через окошко, потому что из инфекционки не разрешали ничего забирать домой.

Позднее сбор металлолома стал всеобщим занятием и заботой не только нас, пионеров, но и родителей. Нам в этом смысле повезло, у одного из наших одноклассников, Володи Б. отец работал на машзаводе и он как-то договорился там и привез почти целый грузовик металла. Это обеспечило нам бесспорное первенство, и по итогам года нам вручили главный приз – настоящий футбольный мяч за 9 рублей. Металл, собранный во дворе школы, грузили на школьный Газик, и он, скрипя и пыхтя, вывозил его на базу Вторчермета, чтобы превратить этот металлический мусор в дальнейшем в новые станки, пароходы и может быть даже тот самый пионерский локомотив, о котором писала газета.

Так шли 60-е годы, я постепенно взрослел, в моей жизни появились новые события, меня стали волновать другие проблемы, и весь я был устремлен в будущее, мечтая о том, что оно будет светлым и радостным.