Запомнила его таким

 (Посвящается моему отцу, Соколову Николаю Сергеевичу, который прожил очень короткую жизнь)   
  На долю Людмилы приходилось много испытаний. Как говорится, с детства приходилось видеть разного рода страданий сполна.  Семья, где родилась и выросла Людмила, в деревне считалась не совсем благополучной, так как отец изрядно выпивал, с тех пор, как помнила Люда. Мать тянула хозяйство на себе, как могла.  Отец никогда не задерживался надолго на рабочем месте. Стоило получить первую зарплату, начиналась пьянка. Мать никак не могла уследить. Он ухитрялся огородами добираться до самогонщиков и налакаться до потери пульса. Потом долгие ночи скандалов. Отец иногда поднимал на мать руку. Было много случаев, когда мать травила себя керосином. Многократно Людмиле  с сестрой  Надеждой  приходилось снимать мать с петли.   
     Людмила помнит, как соседи на похоронах отца шептались, что у него были проблемы с головным мозгом. Не зря отец жаловался на сильные головные боли. Но в то время  медицина была бессильна выявлять такого рода заболевания. В больнице, когда матери удавалось отца  туда положить, не находили никакой причины, которые могли вызвать нестерпимую боль. Тогда все, включая бригадиров, председателя сельского Совета приходили к выводам, что отец симулянт, что он ухитряется освободиться от работы, ссылаясь на боли. Но, увы, оказалось, что у него действительно были нестерпимые головные боли, и, болезнь сделала своё дело, отца не стало в 36 лет.
       Не хотелось бы, чтобы вы, дорогие читатели представляли  отца Люды и Нади    забулдыгой, дебоширом  и пьяницей. Это неправда. Да, он пил. Может быть, чтобы не чувствовать боль. Может быть,  его действительно заколдовали за то, что он не женился на угодной его семье девушке. Женился на моей матери, бедной, которая росла без отца (дедушка умер ещё до ВОВ). А, может быть «зелёный змий» поймал его в свои сети и не отпустил, пока он не попрощался  с белым светом.
    Люде  отец больше всего запомнился как доброжелательный человек по отношению к односельчанам, да не только к односельчанам, да и ко всем окружающим его людям. Он никогда никого не обижал,  и не отзывался о людях непристойными словами, хотя в его лексиконе были достаточно мудрёные  матерные слова, которыми он кидался налево и направо, просто так, когда напивался до кондиции. Но это были угрозы в никуда. Наверное, таким образом, отец проклинал сети тёмной полосы жизни, из которых он так и не смог выбраться. Если бы он даже захотел вырваться, то собутыльники были начеку с очередной порцией хмельного напитка. Силы воли ему так и не хватило покончить с пьянством. Ведь какие у отца были руки золотые. В его руках молоток не стучал, а выстукивал очередную мелодию. Людмиле так нравилось сидеть около отца и наблюдать за его работой,  когда он был совершенно трезвым и занимался своей любимой работой. У отца был большой интерес к обработке дерева. Тот, кто увидел бы хотя бы раз его творение из дерева, тот бы не смог забыть эти чудесные изделия. Среди них были и стулья, столы, шкафы навесные и напольные, маленькие диваны с причудливыми, только известными одному ему, отцу, с узорами. Люда долго разглядывала их, вглядывалась в каждый узор, и, ей чудились разные сказочные герои. Ещё тогда Люда  придумывала разные сказки по мотивам отцовских узоров. Кроме этого ему люди заказывали сундуки для хранения вещей, ёмкости для воды разных размеров. И сегодня перед глазами Люды зыбка (как люлька для маленького ребёнка, вывешенная  на пружинах с потолка), которую отец за считанные минуты изготовил из стружек, путём плетения. Нашёл длинную устойчивую стружку, прикрепил к зыбке одним концом, а другим к гвоздику в стене. Тут же смастерил, с подручных материалов куклу, запеленал в тряпочку, и, положил в зыбку. Хотя Людмиле тогда,  было не больше двух лет, она  этот момент запомнила так ярко, что до сих пор чувство удивления и радости за игрушку  не уходит. До сих пор хранится сундук для вещей куклы, который отец смастерил для Люды в домашних условиях, без единого гвоздя. Даже петли и висячий замок отец изготовил собственноручно. Маленький ключик к замочу от сундучка тоже был отцовского производства.
     К наступлению зимы он мастерил санки, деревянные лыжи и коньки. Людмила всегда могла хвастаться самодельными ледянками. Отец не только изготавливал их,  так же старательно красил и лакировал.  Отец умело ставил подмётки на валенках. Валенки кучами лежали в углу. Казалось,  их количество не убавлялось за всю зиму. Люди всё приносили и приносили. Всем нравились швы, которые отец использовал в своей работе. В его руках всякая работа спорилась, пока он  в очередной раз не срывался. А срываться помогали все те же люди, предлагая вместо оплаты бутылку бормотухи.  Люди так же приносили ему точить ножи, топоры, косы. Людмила, как сегодня помнит, как отец отбивал мелодию даже тогда, когда точил косу или топор. «Тук – тук, тук – тук – тук, тук – тук – тук – тук, тук – тук». Сейчас Люда  понимает, насколько отец был музыкален. Этому доказательство то,  стоило отцу взять в руки гармошку, он не сидел, не ходил, а взлетал. Казалось, что в этот момент отец как будто сидит на облачке, свесив ноги, и, глядит  на всех сверху  вниз, и, у него в этот момент был свой мир, понятный только ему одному. Одна мелодия сменялась другой, и, при этом он загадочно улыбался. Видимо, хотел сказать, что он ещё не только это сыграет, а многое сумеет.
       При встрече с односельчанами, он улыбался и на ходу придумывал четверостишья, хотя такое приветствие не все понимали, и далеко не всем нравилось слышать в свой адрес стихотворные строчки. Для этого человек должен быть, хотя бы поэтом в душе. Теперь, спустя многие годы, когда Людмила  сама намного старше возраста отца, когда есть взрослые внуки, она значительно больше понимает отца. Насколько он был добрым, беззащитным, мастером на все руки, музыкантом, поэтом. Жаль, что люди его не понимали, да и болезнь не воспринимали. Если глубоко задуматься, может быть именно по доброте своей души, отец стал выпивать. Люда помнит, как люди часто приглашали отца на празднества, чтобы он там вёл музыкальное сопровождение. А там каждый норовил угостить гармониста, исполняя при этом  припевочки,   одна куда острее другой.  Помнит Людмила и то, когда по прошествии нескольких лет, отец начал изрядно выпивать. Тогда люди поступали с ним так бессовестно. Они выдворяли его из дома, буквально выкидывали, дабы он там не срамил своим пьяным поведением  их празднество. В такие моменты, Люда  с Надей  всегда стояли на чеку. Они терпеливо ждали того момента, когда хозяева вытурят отца, чтобы потом разными уговорами довести его до дома, чтобы он не валялся у всех на виду. А зимой девочки возили отца на санках. Когда доходили до дома, отец немного оживал, и тут же начинался скандал. Мать за словом в карман не лезла, поэтому их ссоры почти всегда доходили до драки. Люде  казалось, если мать не начинала бы  поносить отца порциями различных оскорблений, то отец, может быть,  и не поднимал бы руку на мать. Но, с другой стороны, мать тоже можно понять. Как же ей было жить с вечно пьяным мужем?  Ведь даже за мебель, за подмётки на валенках, за всё, что он делал для людей, люди же, многие пытались расплачиваться самогоном. Они специально выбирали время, когда матери не бывало дома, приходили, забирали готовые изделия, и оставляли отцу бутылку зелья. К приходу матери отец уже валялся на полу. Какие нервы выдержат такого мужа? Ведь,  надо было прокормить детей, следить за хозяйством, сажать  и убирать урожай.
  Сидит Людмила и думает. Почему же судьба так не справедлива? В чём провинился отец? Выходит,  своя доброта его и погубила.  Может быть, корень зла в судьбе отца сидит именно в его доброте и наивности, в доверчивости к людям. Он не способен был к предательству. Видимо такое же мнение у него было про всех, кто и что его окружает.
    Помнит Люда и те моменты, когда после очередного скандала, отец выгонял мать и сестру Надю из дома, оставляя с собой только Люду. При этом он говорил Людмиле, что она его любимая дочка, что он её никогда не выгонит. Но девочке было больно за мать и сестру. После долгих уговоров Люде всё-таки удавалось отца уговорить лечь спать. Людмила знала, стоило отцу положить голову на подушку,  он тут же засыпал. Но пока он ложился, проходило много времени. То он просил Людмилу  согреть ему супа, то просил чая, или чего доброго приказывал поискать спрятанную матерью самогонку. Или же Люда крутила ему самокрутку. Когда, в конце концов, отец засыпал, она  тут же бежала к дверям, отворяла их  и впускала мать с сестрой домой. Таких ночей было бесчисленное множество.
  После окончания восьмилетки сестра Надя поступила в педагогическое училище. Как был горд отец!  Казалось, что он впервые за все эти годы вспомнил, что у него кроме Люды, есть ещё  дочь, Надя. Тогда, как бы,  Людмила для отца отошла на второй план. Раньше отец  редко  говорил о  Наде. Перед своими собутыльниками всегда хвастался отличной учёбой младшей дочери Люды, хотя Надя тоже училась хорошо. Теперь же он нетерпеливо ждал выходных дней, чтобы встретить Надю у ворот. Надя всегда приезжала ночью, и, отец не спал, сидел и ждал приезда дочери, расспрашивал её об учёбе.
  Говоря об отце в воспоминаниях, Людмиле не  хотелось бы  оставлять без внимания то, насколько сильно отец любил маму. Хотя, по - пьяни поднимал на маму руку,    он не забывал при этом повторять, насколько сильно он её любит. Его любовь к матери Люда  и Надя чувствовали всегда. Это было видно во всём.  В трезвом виде он никогда не перечил матери. Ради матери много раз пытался завязать с пьянством. Нанимался  плотником к частникам. Иногда ему удавалось удерживаться от соблазна водкой, и, он приносил матери неплохие  по тем временам деньги, на которые мать покупала дрова для печки, одежду для девочек. Даже первая гармошка отцу была куплена на заработанные плотницким делом деньги.
    Людмила помнит, как мать с отцом  рано утром  уехали в районный центр, покупать гармошку. До этого отец несколько месяцев не пил, сдерживал обещание, данное матери. Тогда мать решила отца воодушевить покупкой гармошки, так как отец давно мечтал об этом. Когда они принесли домой гармошку, радостям отца не было границ. Он не ходил по земле, а летал. В первое время строго следил за своим музыкальным инструментом, чтобы, не дай бог, кто-то  в его отсутствие тронет его гармошку. Он устраивал целые следственные мероприятия, если инструмент не лежал в таком же положении, как он его оставлял при уходе. А Люда действительно, ещё в раннем возрасте интересовалась инструментом. Ей так хотелось взять гармошку в руки и заиграть на нём так же легко и весело, как это делает отец. Приходилось Люде  рисковать, чтобы пробовать набирать какую – либо мелодию на гармошке. Гармошка Люду тогда ещё слишком притягивала к себе.  Да, сначала отец ругался. А потом, когда однажды вернулся домой раньше, чем обычно, и, услышал настоящую  мелодию,  которую Люда набирала в отсутствие отца, несмотря на запрет,  не тара – бара, а настоящую мелодию, он понял, что младшенькая в музыке что – то соображает. Тогда отец был даже рад и  теперь он разрешал Людмиле  иногда взять в руки гармонь, но только осторожно, словно в руках не гармошка, а драгоценный камень.  Поэтому у Люды, наверное, до сих пор остался интерес к гармошке. Когда её охватывает тоска, когда ей невмоготу от разных забот, Люда  и сегодня берёт в руки гармошку, и, часами  играет, да и не просто играет, но и сама же и поёт. Видимо, ей достались все эти способности от отца. Да и мать любила петь под гармошку, особенно тогда, когда играл отец. Издалека был слышен заливистый, тоненький, звонкий голос матери, когда они с отцом возвращались с гостей. При этом отцу очень нравилось аккомпанировать матери.  У Люды так же складно получаются стихотворные строчки, как когда – то получались у отца. Но отец их никогда и никуда не записывал.
  Людмиле было десять лет, когда отец, неожиданно для всех, слёг. Это было в ночь с тридцатого на тридцать первое декабря. Вся страна была в предновогодних хлопотах. Люда тоже с вечера приготовила новогоднее платье, сшитое матерью из марли и ваты. Она мечтала о том, чтобы быстрее наступило утро, и, Люда со своими подругами направится на новогодний утренник. У неё даже была корона, изготовленная из той же марли и ваты.
   Тридцать первого числа родители собирались пригласить к себе гостей в честь Дня рождения отца. Ведь ему именно тридцать первого числа исполнялось тридцать шесть лет. В честь этого дня он даже сам ночью гонял самогон, при этом, не сделав ни одного глотка. Он божился перед матерью, что после того, как они справят его День рождения, он не выпьет больше ни одного глотка горячительных напитков. Он говорил, что даже на самом празднике не будет пить.
  Людмила с матерью спали, а отец готовился справлять свой День рождения. Но под утро, он тихонько подошёл к матери, и сказал, что у него сильно разболелась голова, и, ему хотелось бы  немного полежать. Кто бы мог знать  в тот момент, что эти слова были его последними словами.
  Наутро Люда стала собираться в школу, на утренник. Мать приготовила поесть и стала будить отца, чтобы он тоже позавтракал. Но отец не откликался. Он лежал лицом к стене и не шелохнулся. Мать подбежала и повернула его к себе, стала тормошить, звать, плакать. Он был ещё жив, пытался что – то сказать, но у него не получалось. Людмила запомнила, как по его лицу  текли крупные слёзы. Он всё видел и понимал, но не мог говорить.
    Отца увезли в больницу, которая находилась в соседней деревне, в восьми километрах.  Зима была снежная, и, до больницы можно было добраться только на лошадях, запряжённых в сани. Сначала на сани постелили много сена, потом тулупы из овечьей шкуры. Сверху укрыли несколькими одеялами и шубами из овчины.
    Никто из сельчан не воспринимал  болезнь отца всерьёз. Некоторые, наверное, как всегда,  подумали, что он в очередной раз  симулирует, хотя в тот момент это не имело никакого смысла. Даже в больнице недоумевали (об этом рассказывала мать), в чём же причина его безмолвия?  Врачи уверяли мать, что ничего серьёзного. Они обещали несколько дней понаблюдать за ним, и,  полечить антибиотиками.
   А Людмила  в этот момент находилась на новогоднем утреннике.  По тому, как её ноги то и дело путались, и она без конца спотыкалась, Люда чувствовала что – то недоброе. Но в душе надеялась и верила, что с отцом будет всё в порядке. Люде  так хотелось видеть его обновлённого, ведь он обещал больше не пить, начать всё заново. Людмила  даже представляла, как они хорошо заживут, если отец вообще перестанет пить.
  Когда Люда вернулась с утренника, дома никого не было. Сестра приезжала только ночью, так как  у них был учебный день. Дома было не топлено, овцы блеяли. Людмила  переоделась, сходила за водой на колодец, занесла из дровяника дров и затопила печку. Пока горел огонь, согрела воды, напоила овец тёплой водой, положила им сена. Не забыла накормить и кур. Потом стала хлопотать около чугунка. Всё разом накрошила в чугун, и картошки, и мяса, и капусты с лучком. Налила воды и положила соль. Всё боялась не успеть к тому времени, когда в печи догорят дрова. Угли загребла под чайник, который висел над очагом. Затолкнула чугун с его содержимым в печь и закрыла заслонку. Теперь она спокойна. Будет чего поесть горячего, когда мать с отцом вернутся их больницы домой. С тех пор, как сестра поступила учиться, Людмиле, несмотря на свой юный возраст, очень часто приходилось заниматься домашними делами. Для неё ничего нового не было. Вот одна сложность, у Люды не получалось затолкать чугун с будущим супом в печку. Чугун был не очень то и маленьким, и, девочке было тяжело поднимать его. Но на этот раз она так торопилась, и не заметила, как чугун мигом оказался в печке.
    Из больницы вернулась только мать.  К этому времени уже вечерело. В окнах домов зажигались огни. Отца, как потом Люда узнала с рассказов матери, оставили в больнице на обследование. Как только мать с Людмилой сели за стол, на пороге появилась дежурная по сельскому совету. В то время по всей деревне был единственный телефон, который находился в помещении, прилегающем к конторе (тогда называли «правление») отделения совхоза. С порога она торопилась поделиться с новостями. Это было сказано в такой грубой форме, что сразу было не понятно, что же случилось. «Что? Уже  успели сварить поминальные  щи?»- спросила  она с порога.
   Так, буквально за несколько часов отца не стало. Его привезли поздно ночью, на санях гусеничного трактора. Как уже было сказано, что по зимним дорогам могли двигаться только на лошадях или на гусеничных тракторах. Сначала Людмила  растерялась. Ей всё казалось, что отец просто  лёг отдохнуть, что он вот встанет и заиграет на своей любимой гармошке. Но этого не происходило. Люди приходили и уходили. Вот и сестра приехала. Люда долго сидела около гроба. Ей было только десять лет, и, как она ни старалась,  её тянуло ко сну.
  Помнит Людмила, как они с сестрой легли на печке, чтобы не мешать взрослым. Через некоторое время Люда заснула. Но не надолго. Как только Люда уснула, ей приснился отец. Как будто он взял табуретку, поставил около полати, вскарабкался на неё, добрался лицом до лица Люды, и, сказал: «Вставай, почему ты спишь?». Людмила вскочила, спустилась с печки, подбежала к отцу и подняла его веки. Из – под век на неё смотрели карие, улыбающиеся глаза. Мать, глядя на Люду сначала испугалась. «Почему, ты, Люда, открываешь отцу глаза?» - спросила мама. «Я просто хочу запомнить цвет папиных глаз» - ответила девочка и села возле гроба. В эту ночь она больше не ложилась  спать.
  На другой день состоялись похороны. На улице свирепствовала такая вьюга, что волосы вставали дыбом. Стояли морозы. Мать уговаривала Людмилу не ходить на кладбище. Девочка всё не соглашалась. Ей любой ценой хотелось проводить отца до кладбища. Когда вышли на улицу, даже сельчане на этот раз не выдержали холода.  Обычно люди таскали  гроб до околицы. Но на этот раз они сразу   положили гроб на сани. А Людмила, как ни старалась, не смогла осилить ветер, который в буквальном смысле сдувал её с тропинки, валил в сугробы, а градинки, будто назло так жёстко били в лицо, что каждая из них отзывалась болью на лице девочки. В какой - то момент она остановилась, и, не смогла идти дальше. Люда долго смотрела, как похоронная процессия тихо исчезла  в снежном, вьюжном, холодном январе. А  холодные, колючие градинки навсегда оставили след на сердце девочки, которые до сих пор напоминают ей тот Новый Год,  год - 1968.