Младенец в снегах

Младенец вдруг перестал реветь; тонюсенький покров снега, где, умиляюще дрыгая пухленькими ножками, лежал ребёнок, быстро растаял, оголив вокруг его попки тёмную комковатую почву. Высвободившись из лоскута ветоши, в который был, видимо, наспех спеленут неумелой рукой, малыш перевернулся на животик. Неведомая могущественная сила, позволившая сделать это родившемуся лишь полтора часа назад карапузу, неумолимо нарастала. Опершись на локотки, человечек уже смог приподнять голову; он оглянулся вокруг и вскоре нашёл то, что искал, – следы. Сюда они шли из маленькой, отходящей ко сну, деревушки и возвращались туда же. Тёмные вмятины были отчётливо видны на припорошенном снегом пустыре – ночной воздух был прозрачен, да и луна старалась светить ярче; ещё чуть-чуть, и она превратилась бы в солнце. Сама Природа восставала против редкого бездушия венца творения и назло ему решила позаботиться о новорождённом – было тепло, и малыш не мёрз. Она же шептала ему, что надо ползти по этим следам; она же велела ему поторопиться. Природа-мать намерена была, во что бы то ни стало, любой ценой, выручить малютку.

Первые попытки малыша ползти оказались тщетны, но холодные кристаллики жгли ему руки, животик, коленки и ему не оставалось ничего другого, как повторять свои потуги снова и снова.

Подобно настырной черепашке, елозил он упорно по хрустящему белому, как сухое молоко, снегу, оставляя за собой колею, будто зная, что пригодится она ему очень скоро. И настойчиво уничтожал он следы мамы, дабы ни одна живая душа не посмела обвинить её в чём бы то ни было.

Мальчик полз всё быстрее и быстрее. Но вдруг следы мамы прервались – на этом месте проходил большак, и снег превращался в кашицу под протекторами проезжающих машин. Малыш стал пересекать дорогу. Когда он дополз до середины тракта, прозвучал тревожный долгий гудок – водитель-дальнебойщик заметил при свете фар какое-то животное у себя на пути, но не нажал на тормоз – себе дороже. Малыш остановился и вмиг оказался под машиной. Он не успел даже испугаться, фура шумно проехала над ним и гордо удалилась. Мальчик закашлялся от дыма, который успел его немного согреть.

Очутившись на просёлке, ребёнок вновь увидел родные следы, и силы его удвоились…

Он не смотрел по сторонам, но понял, что уже ползёт по местности, где обитают такие же существа, как мама. Вокруг, на улице, было немало следов, но мамины он не мог спутать ни с чьими. Мальчик уткнулся лбом в чугунный водопроводный кран, из которого капала вода – здесь мама пила… Следы вскоре привели его в дом, где жила она. Её окно светилось. Она не спала. Спать она никак не могла. Малыш подполз как можно ближе к окну и громко заплакал. Выскочила из дома молоденькая женщина, едва ли не девочка, подняла малыша и нырнула обратно.

— Милый, дорогой, прости меня, прости! — шептала она, укладывая его в свою тёплую постель. Сама легла рядом, и малыш с великим блаженством прильнул к её груди. Мама, не умолкая, что-то говорила – бредила; её тело, руки были горячие, а покрасневшие глаза безумно сверкали.

Насытившегося малыша потянуло ко сну. Но его тревожили повадки  мамы, коя была сама не своя. Не понимая ни слова из того, что она ворковала, он прислушался к сердцу матери, проник в родную плоть, с которой несколько часов назад был единым целым. Более двухсот семидесяти дней и ночей понимали они друг друга без слов, без единого звука. Они общались на языке, доступном лишь мамам и детям, которые ещё не родились, и, будь их воля, никогда бы не покинули лоно матери. Этот великий тайный язык ещё не был забыт ими, и они, крепко-накрепко приникнув друг к другу, вновь вступили в неземной диалог.

«Тебе плохо, мамочка?»

«Нет, милый. Но я… я…»

«Ты хотела избавиться от меня? Что тебя заставило так поступить?»

«Люди… Мама сказала… Нет, нет, во всём виновата я сама… сама, и теперь не знаю, что со мною станет…»

«А кто такие люди, мамочка?»

«Такие же существа, как и мы с тобой. Но ты ещё не такой, ты хороший».

«Мама, ты же знаешь, я ещё ничего не понимаю, объясни толком».

«Я училась в городе, там и познакомилась с твоим папой; он оказался слабым человеком. И я слабая, и моя мама… Мой отец, вот он сильный, хороший, но мы с мамой многое от него скрывали… Ты тоже, как твой дед, сильный, хороший… И тебя тоже, наверное, будут обманывать…»

«Мама, я знаю только то, что быть хорошим – это хорошо, а быть плохим – плохо».

«Ты бы со временем всё понял… Но это ничего не изменит. Повзрослев, люди черствеют, становятся хуже волков».

«Но ты говоришь, что мой дед – хороший… А-а, это потому, что он – твой папа, ясно… А волки, они хорошие, да?»

«Я слышала, читала тысячу сказок, в них о волках много-много хорошего сказано. Они, в отличие от людей, никогда друг друга не губят, очень заботливы к детёнышам – своим и чужим… они даже человеческих детей выхаживали и те становились сильными и благородными, как волки»

«А кто такие волки?»

«Волки… они не люди – звери. Одно утешение… Я и хотела, чтобы тебя забрали волки…»

«Ладно, мамочка, если они такие хорошие, тогда я пойду к волкам».

«Иди, милый мой. Наверное, с ними тебе будет лучше. Надо же хоть во что-то верить!»

«Ага. Дай мне ещё чуть-чуть молока…»

Малыш неохотно выполз из тёплых объятий и снова очутился под открытым небом на снегу. Теперь он елозил по собственным следам. Почему-то был уверен, что должен вернуться на то место, где час назад  был оставлен мамой, – ведь всё живое куда-то возвращается. Но доползти туда мальчик не успел. Едва он оставил деревню позади, его окружили какие-то существа, покрытые шерстью. Как будто они знали, что он вернётся, как будто они его ждали.  Каждое было чуть крупнее ребёнка; глаза их мерцали, подобно далёким чужим звёздам, и при свете луны видно было, как оттопыриваются у них уши, а из ощерившихся пастей исходит пар.

«Вот и они, — подумал мальчик. — Теперь всё будет в порядке. Теперь всё будет так, как сказала мамочка».

Но это были не волки. Это была маленькая вырождающаяся стая неутомимых охотников за падалью. Молва гласила, что они ухищряются даже вскрывать свежие могилы на старом кладбище, находившемся вдалеке от деревни, и таким образом им удаётся выживать. Это были шакалы, и добрых сказок они никогда не знали.

Вожак стаи подошёл к младенцу поближе и изучающее посмотрел на него, наклоняя голову то влево, то вправо. Мальчик застыл в ожидании и тоже с любопытством разглядывал животного. Когда влажная морда хищника коснулась его плеча, ему стало щекотно, и он довольно заурчал. Если бы шакал был сытым, он, наверное, не тронул бы человеческого дитя. Но он был голодный, как и вся его свора, с нетерпением ожидающая раздела добычи. Животное несмело впилось клыками в плечо малыша. Карапуз пронзительно крикнул. От испуга шакал отпрянул назад, оставив на месте укуса тёмную капельку. Почуяв запах крови, стая медленно стала приближаться к жертве. Её настораживал плач – ни одна тварь не испускает такие отчаянные вопли. Это было подозрительно. Это приводило шакалов в смятение, однако чувство голода брало верх, и они не могли бросить добычу и уйти восвояси. А мальчик ревел вовсю. Весь мир должен был его услышать. Вожак рванул вперёд.

И тут раздался выстрел. Потом другой. Вожака и ещё одного шакала скрутило в агонии; другие вмиг исчезли, словно их и не было. Человек бегом подошёл к ребёнку, бросил карабин на землю, поднял малыша и завернул его в чекмень. «Кто это?» — задумался мальчик, благо боль была терпимой, и его вновь согревало тепло человеческого тела. Малыш почувствовал биение старого сердца, не успевшего успокоиться, и его осенило: «Дедушка. Это мой дедушка».

Старик, как только мог, побежал в деревню и вскоре оказался у порога:

— Мать! – кликнул он старуху, и, не дожидаясь её появления, ворвался в переднюю.

— Что такое, зачем вернулся? — спросила та. Увидев малютку, побледнела.

Не замечая, как у неё отвисла челюсть, старик сказал:

— Шакалы чуть было не сожрали малыша... Какая же сволочь могла бросить его на пустыре, дьявол!.. Позаботьтесь о нём. И смотри у меня, голову оторву, если не выживет, поняла?! Я побежал на работу…

Когда бывший ротный, старый охотник и сторож, поправив на плече свой СКС, с которым никогда не разлучался, захлопнул за собой дверь, старая женщина с младенцем в объятиях зашла к дочери, сидевшей в постели и со слёзами на глазах ждавшей её появления.

— Накорми его, потом искупаем, если не заснёт.  Видимо, такова Божья воля, — сказала старуха.