Жди меня, Родина, кн3 ч2 гл22-24

16+


XXII


Над улицами поднимался к бело-синему небу черный клубистый дым. Облака, словно в испуге, шарахались от него. А люди внизу, на земле, наоборот, спешили посмотреть, что случилось.

Ирен сегодня здорово задержалась на работе, но возвращалась, как всегда, не очень уставшая, хотя и не очень удовлетворенная.

Общаясь с пациентами, она порой чувствовала, будто почва уходит из-под ног, и тогда Ирен боялась – еще минута – и ей нечего будет сказать страждущему для облегчения его душевных страданий.

На улице ей внезапно показалось – так бывает, когда человек отключился от происходящего на время, крепко задумавшись о своем, продолжая жить словно автоматически, и лишь спустя время возвращаясь в реальность, - ей показалось: и люди, и автомашины, - все идут и едут в одну сторону. Она сама шла туда же.

Горел большой многоэтажный дом. Вернее то, что от него осталось. Искореженная арматура, бьющее бешеным, безумным весельем в окна с лопнувшими стеклами пламя. Оно будто насмехалось над теми, кто в ужасе толпился внизу, насмехалось над пожарниками, что выполняли свою нелегкую работу.

Кто-то плакал навзрыд, кто-то тупо уставился на бессмысленную борьбу с огнем, и слезы уже остывали на щеках. Не вернуть, ничего было не вернуть – ни крова, ни близких людей, погребенных под обломками здания, ни вещей, заботливо оберегаемых еще вчера от пыли и старения. Ни-че-го…

-Простите, что произошло? – Ирен, напряженная, обратилась к равнодушного вида милиционеру, стоявшему в оцеплении и помахивавшему резиновой дубинкой.

-Я не даю справок, - процедил он сквозь зубы, не поведя даже бровью.

-Я Ирен Кресси, психолог. Возможно, кому-то из этих людей потребуется моя помощь…

-Психолог? – страж порядка скривил губы в горькой усмешке. – Вот если бы вы были хирургом, а еще лучше прозектором… Боюсь, иные услуги здесь не понадобятся…

Ирен послушала, что говорят в толпе.
Жилой дом, бывший в ведении портовой таможенной службы, был взорван, по-видимому, контрабандистами. Ходили слухи, будто бы накануне, а впрочем, и некоторое время вперед, начальнику таможни порта Туза, проживавшему в этом доме, якобы грозились его взорвать, если он не ослабит своего чересчур бдительного наблюдения за морскими перевозками.

Полковник внутренних войск, таможенник с десятилетним стажем, не внял угрозам. И всего каких-то полчаса назад дом рвануло со всеми его обитателями, уже вернувшимися с работы, со службы, из школы и детского сада, и, наверное, собиравшихся мирно ужинать – каждый за своим семейным столом.

Но теперь было не вернуть никого – ни шестидесяти четырех взрослых, ни пятерых детей, заживо сгоревших и задавленных железобетоном.

Ирен, как во сне, побрела домой, теперь – с усталостью, навалившейся так, что почти не было сил двигать ногами. Она видела, что люди уже привыкли к ежедневным катастрофам, взрывам, убийствам, что их уже ничто не удивляет, не поражает настолько, чтобы они могли под этим впечатлением как-то изменить свою жизнь. Всё это было теперь в порядке вещей.

Проходя мимо одного из дворов, Ирен увидела мальчика лет пяти-шести. Он стоял возле деревянных детских качелей и с необъяснимым остервенением вырывал крепления из сидения для катания малышей.

-Дружок, что ты делаешь? – с ласковым упреком спросила Ирен. – Зачем ломаешь? Как маленькие детки будут кататься? Они же упадут!

-Мой папа – бизнесмен! – торжественно сказал мальчик, продолжая ломать.

Ирен опешила.
-При чем тут твой папа? Я говорю – не нужно ломать качели, они – для всех.

-Мой папа – бизнесмен! – с прежней интонацией повторил мальчик.

-Это ничего не меняет, - начиная против воли раздражаться, уже жестко сказала Ирен. – Сейчас же прекрати ломать качели! – она подошла угрожающе близко.

Но мальчик не переменил ни позы, ни движений.
-Мой папа – бизнесмен! -  как заведенная игрушка, всё повторял и повторял он.

-Прекрати! - Ирен почувствовала, как ее рука дернулась, чтобы ударить ребенка.

-Я позвоню в службу помощи детям, и тебя посадят в тюрьму. Там уже моя мама сидит, за то, что не купила мне мороженого и ругала меня за то, что долго смотрю телевизор, - гордо сообщил мальчик. – А папа мне разрешает и всегда покупает всё, что я прошу!

Ирен опустила руку. Снова тяжелая слабость накатила на нее изнутри, не давая сделать нового движения. В горле стояла тошнота.

Она повернулась и медленно пошла своей дорогой.

Всё было в порядке вещей.
Нищие, просящие милостыню, - их еще так недавно не было на улицах прекрасного Туза и других городов Командории. Где они были? И были ли? И откуда брались теперь? «Времена меняются, и мы меняемся вместе с ними». Иногда в чем-то древние были мудрее нас…

Стало больше нищих – и больше богатых. Правительство Борелли разрешило к серийному выпуску производство частных автомобилей, чего отродясь не бывало с того момента, как первые автомобили появились на дорогах Командории.

И теперь дурно пахнущие разноцветные жестянки на четырех колесах запрудили древние мостовые и современный асфальт.

Стелла Валле, приехав как-то в гости к Ирен на выходные, пошла пройтись с ней вечером по красочно расцвеченному центру Туза. Но она даже слова не могла сказать так, чтобы ее было слышно, - так часто, много, громко и зло жужжали мимо них автомобили, или так только казалось Стелле.

Через пару минут, устав от этого вжиканья, невозможности нормально говорить и, в ужасе завидев закрепленную на самом высоком здании огромную телевизионную рекламную панель, на которой пляска бешеного огня сменялась изображением зеленоглазой полногрудой красавицы с недвусмысленным выражением лица, которая тут же превращалась в морду пантеры с хищным оскалом, - Стелла схватилась за голову, замотала ей и, с криком: «Боже милосердный! Да здесь настоящий ад!» - забыв об Ирен, бросилась назад по улице, к тихому Морскому городку.

Ирен, вспомнив этот эпизод, горько усмехнулась. «Бедная Стелла!»

Она огляделась. Вдоль проезжей части и по ее середине ездили старики и безногие молодые в инвалидных колясках, а также мамаши с детскими колясками, в которых подремывали изможденные младенцы.

Ирен вспомнилось, как это возмущало Элис.
-Как им не жаль своих детей! Они так близко к земле, что выхлопные трубы машин дышат прямо в их маленькие носики! Это же задержка развития, это смерть для маленького организма!

Такими детьми службы специализированной помощи, к сожалению, не интересовались…

Кто-то из друзей-студентов поведал Элис, что дети, которых эти якобы мамаши возят вдоль крупных автотрасс, вовсе не их дети, а что берут их напрокат из детских приютов, накачивают успокаивающими, и те мирно спят, пока взрослые собирают на них милостыню. Элис проплакала тогда весь вечер, не в силах поверить в то, о чем ей сказали.

Независимые газеты строчили заметки о том, что из таких нищенствующих уже образовались целые шайки с главарями, особо приближенными к ним, а также «мелкими сошками», вынужденными сдавать бОльшую часть своей «выручки» первым двум категориям этого нового мира.

В доме Ирен вначале не поверили и в это. И продолжали щедро давать милостыню любому, кто попросит. До тех пор, пока однажды те же сокурсники Элис не подошли в подземном переходе к женщине с трехлетним ребенком.

Женщина просила на его операцию на больном сердце, которая якобы стоила в столице тридцать миллионов командонов новыми деньгами.

Ребенок-девочка, которая на вид показалась медикам-студентам вполне здоровой, но с недетски усталым лицом, сидела у мамы на коленях и задумчиво, тревожно сцепив губы, спала.

Медицина в Командории, действительно, постепенно переходила на коммерческие рельсы – на самоокупаемость и самофинансирование. Но то, что касалось бесплатного медицинского обслуживания детей, правительство решило пока не трогать. Однако знали об этом далеко не все.

Студенты предложили просившей помощи мамаше устроить ее ребенка в университетскую клинику бесплатно, после чего недавняя нищенка поскорее ретировалась, сославшись на дела и попросив о встрече завтра.

Однако на следующий день в условленном месте в условленное время ни матери, ни ребенка не оказалось. Как и в последующие дни в том же переходе. Что с ней стало?

У своей калитки Ирен столкнулась с тремя незнакомыми детьми разного возраста: девочкой-подростком и двумя мальчиками, лет десяти и семи. Она, быть может, и не обратила бы на них внимания, живи они на этой или соседней улице, или даже на другом конце Туза.

Но вид этих детей, плохо умытых, в сильно поношенных, кое-где откровенно протертых до дыр одеждах, всколыхнул душу Ирен. Такой нищеты она не видела со времен герцога Фьюсса.

Дети не были похожи даже на тех нищих, что через каждые полсотни метров сидели теперь по улицам Туза и других городов Командории. В отличие от последних, в них, выражении их лиц не было той отчаянной мольбы – когда искренней, когда наигранной, было только спокойное смирение с осознанием своего положения.

-Простите нас, тётенька, - тихо заговорила девочка; но глаз никто из них, однако же, не опускал. – Не могли бы вы помочь нам, чем можете?

-Вам деньги нужны? – Ирен, с больно сжавшимся сердцем от жалости, почти рефлекторно, очень быстро бросилась искать в дамской сумочке кошелек.

-Нет-нет, - спохватилась девочка. – Нам бы поесть…

-Поесть? – это настолько обескуражило Ирен, что она несколько секунд стояла, перетаптываясь на месте, бессмысленно глядя на присмиревших детей. – Вы голодны?... Ну, так, конечно, пойдемте, пойдемте же! – Ирен заторопила их, провела в квартиру, не думая, забыв о газетных объявлениях про мелких воришек, проникающих в дома под видом нищих, просящих подаяния.
Впрочем, никаких особых ценностей в доме Ирен и ее соседей не было.

По дороге она немного расспросила ребят.
Дети боязливо оглядывали прекрасное, с остатками почти роскоши, внутреннее убранство дома. Ирен даже послышалось, будто средний мальчик тихонько сказал своей спутнице что-то вроде:
-Куда ты нас привела? Тут богатые, они не подают…

-Это нас с первой улицы городка прогнали, - со вздохом сожаления, но не осуждения, пояснила девочка.

-Там домА уволившихся с флота офицеров, - сказала Ирен. – Когда Морской городок открыли для всех, эти дома скупили бизнесмены…, ну, богатые.

-Да…хорошие дома, - согласилась та.

В кухне, на столе лежала записка от Элис: «Сегодня остаюсь на дежурство с проф. Танзини. Идем ассистировать на операции. Вернусь поздно».

-Вы садитесь, ребята, - пригласила Ирен, но вдруг спохватилась. – Нет, идемте, сначала руки помоем, - она дала им чистое полотенце, потом усадила за стол и, пока составляла на него тарелки и чашки, разогревала обед, дети следили за всеми этими приготовлениями голодными глазами.

Ирен продолжала расспрашивать.
-Нет, мы не здешние, мы деревенские, из Бутары, слышали, может? – отвечала ей девочка.

-Да, это же почти под самым Тузом. Вы, что же, пешком добрались?

-На автобусе, - мальчишки по-прежнему смиренно молчали, говорила только девочка. – Мы водителя попросили, сказали, что у нас денег нет, он нас и пожалел и довёз.

-Это твои братья? – Ирен, незаметно разглядывая приятные – по-детски, но исхудавшие, острые, будто стареющие черты лица всех троих, и обнаружила очень мало сходства.

-Да, родные, но только по маме. А отцы наши теперь неизвестно где. Мама говорит, спились…

-А мама… пьёт? – осторожно спросила Ирен после того, как они отдышались, съев первое блюдо.

-Нет-нет! Что вы! – девочка испуганно всплеснула руками. – Ей просто денег не платят, она на фабрике работает. А денег не дают, потому что их просто нет. А так она у нас хорошая, - и слегка покраснела.

-Что же вы кушаете?

-Что придется. Что добрые люди подадут. Мы, вообще-то, сами огород насадили: картофель, морковь, огурцы. Ничего. Вот только огурцы у нас не получились, - девочка виновато улыбнулась, шмыгнула носом и сама разлила свежий чай по чашкам братьев, заботливо размешала сахар, сказала: «Не обожгитесь!», - и продолжала рассказывать:

-Мы их и поливали, и укрывали, когда они еще только вылезли, и зацвели они у нас, да вот только плоды не завязались.

-А хлеб есть у вас?
-Я его пеку.

-А мама?

Девочка на секунду смешалась.
-Нет, не умеет она…

Ирен сделала им по огромному бутерброду с маслом и вареньем.
-А муку откуда берёте?

-Нам одна тётенька в прошлом квартале целый мешок подарила, а до этого мы еще один в соседнем колхозе выпросили…

-Когда кончится, что же вы делать будете?
-Не знаю, тогда придумаем.

-Сколько вы не кушали?
-Со вчерашнего дня, с обеда то есть. Вот и решили в город съездить.
В деревне у наших сейчас всем тяжело, денег ни у кого нет, все живут только своими огородами, кое-как перебиваются. А тут, нам сказали, сразу надо идти в Морской городок.

Говорят, вы пока еще хорошо живете, моряки то есть, и жёны у них добрые. Как вы, наверное, - девочка улыбнулась благодарно, но это было похоже на улыбку благодарности больного, которого наконец-то оставили в покое родственники и врачи, чтобы он мог спокойно умереть.

-Спасибо, - в свою очередь поблагодарила Ирен. – А вас у мамы трое детей, или в Бутаре еще кто-то остался?

-Нас всего семь человек детей. Я старшая, вот и приходится заботиться.

-Как же вы в школу ходите? Вы ходите?
-Да,  ходим, - девочка опять потупилась. – Но у нас в Бутаре ее, наверное, скоро закроют. Учителя разбегаются, потому что зарплату не платят, уезжают в город, к родственникам, знакомым, в бизнес идут, торговать, чем придётся. А остальным скоро есть нечего будет, какая тут школа…
Но мы ведь понимаем, что без учебы сейчас никак нельзя. Это очень нужно, чтобы настоящим человеком стать, в люди выйти, хорошую работу найти, чтобы самим на ноги встать, - она говорила так убежденно, для верности сжимая свой худенький кулачок и постукивая им о стол, а братья, как маленькие старички-лесовички так слушали ее и важно кивали в знак согласия, что Ирен совсем растрогалась.

-Сколько же вы здесь сегодня домов прошли?

Девочка опустила глаза, братья по очереди вздохнули.
-Штук десять…
-И что?
-В трёх нам денег дали, 50 командонов.
-И всё? А поесть?
-Им некогда было, - словно оправдывая тех, о ком говорила, сказала девочка.

Ирен немного подумала.
-Вам, наверное, и вещи нужны?
-Вы можете дать нам что-нибудь из одежды? – не веря своим ушам от счастья, воскликнула девочка.
-Да, идемте.

Дети поблагодарили Ирен за обед и за чай и вышли за ней в коридор. Ирен вытащила из стенки большой старый чемодан Александра – он иногда возил в нем книги с собой в дальние рейсы, а теперь там хранились поношенные вещи Элис.

Как-то раз, недавно,  часть из них уже была отдана в детский дом, но еще кое-что оставалось.

-Посмотрите, может, здесь вам что-нибудь подойдет, а я пойду еще у соседей спрошу.

Мэриан была дома.
-Слушай, вот повезло ребятишкам! – обрадовалась та, узнав, в чем дело. – Я почти всё от своих отдала в прошлом месяце, а тут, представляешь, Паула только вчера оставила мне обноски своего карапуза отнести в фонд для малоимущих, а сама укатила в деревню. Сейчас притащу ее сумку…

Еще одну целую сумку собрали они ребятам.

-Спасибо, теперь нам на всех хватит – от мала до велика, - смущенно и обрадованно призналась девочка, и даже молчаливые братья ее заулыбались.

-Так. Теперь продукты, – и добрые женщины насобирали им в другую сумку почти всё, что у них было – масло, сахар, чай и, прямо из сада возле особняка – яблок, груш, сливы и огурцов с томатами и сладким перцем.

-Вы к нам еще приезжайте, у нас скоро гранаты и виноград поспеют. Вам ведь витамины нужны, ребята, чтобы здоровыми расти, - ласково гладя по жестким волосам младшего мальчика, сказала грустная Мэриан.

Они проводили детей до улицы, помогая тащить сумки, поймали такси, заплатили вперед до самой Бутары.
На улице темнело.

-Скажи мне, - напрягая душевные силы, чтобы не заплакать и не обнять эту тихую девочку – почему-то ей казалось, что это будет неудобно, даже некрасиво, слишком жалко, Ирен спросила. – Неужели вам так лучше, жить самим, мать не помогает? Может, легче уйти в детский дом?

-Я знаю, - на детских лицах появилась мрачная печаль, будто три свечи в темном помещении потухли. – Но только, какой бы ни была наша мама, мы от нее никуда не пойдем. А в детдоме, мы слышали, кормят раз в сутки. Это хуже, чем в тюрьме. Нет, нам туда нет дороги.

-Ну, видно, ваша правда. Вы, верно, много повидали, сами знаете, что вам нужнее. А к нам все-таки приезжайте еще. ПОКА мы еще можем помочь, - Ирен и Мэриан непроизвольно переглянулись от неумолимо страшного ударения на этом «пока», с непонятно откуда взявшимся стыдом за свою ПОКА обеспеченность в силу принадлежности мужей к военно-морской касте, которую еще худо-бедно обеспечивали бюджетные средства.

-Господи! – воскликнула Мэриан, когда такси скрылось за поворотом дороги. – Хоть бы фамилию у них спросить, адрес, чтобы потом помочь!

-А у тебя много осталось? – с осадившей ее холодностью вдруг заметила Ирен.

-Н-нет, - Мэриан спохватилась. – Может до зарплаты не хватить… О, боже мой! – ужаснулась она. – Верно ведь! Теперь их, таких, тут много ходить будет. Всех не обогреешь, не накормишь. Своих детей еще поднимать надо. Боже мой! – она чуть не плакала. – Что же это будет-то, Ирен? – всхлипнула Мэриан, зажимая нос и рот своей маленькой круглой ладошкой.

-Что будет – то будет, - потерянно заметила Ирен, но добавила, смягчившись. – У меня немного денег отложено. Если вам нужно будет, выручим.



XXIII


Из кабинета выходили студенты с красными лицами. Входили они туда по одному, по очереди, несколькими минутами раньше и в тот момент были еще бледны. Сдавали основы общей хирургии.

Отличница Анжелика тряслась мелкой дрожью, прижимая к себе все свои тетради лекций и записей занятий. Парни пытались шутить, что таким образом она ждёт энергоинформационного переноса знаний из тетрадей прямо в свою голову. Так, с тетрадями в обнимку Анжелика мерила узкий коридор шагами туда-сюда. Другие ребята большей частью стояли молча или негромко переговариваясь.

Элис не особенно боялась этого зачёта, и к ней, хотя она и не была круглой отличницей, как Анжелика, обращались с вопросами, за разъяснениями.

Элис казалась спокойной, и только изредка со скрытой нервозностью одергивала на себе белый медицинский халат, который, как и на других студентах, сидел на ней пока несколько мешковато.

Вот и ее очередь.
Надо сказать, Элис повезло. Нет, не в том, что она знала, что отвечать на вопрос преподавателя-хирурга, и получила «отлично», а в том, что она успела это получить.

Потому что лишь только за ней закрылась дверь в кабинет, и толпа друзей-сокурсников обступила Элис, интересуясь «ну, как там», к ним подошел молодой стажер из отделения и коротко сказал, бледнея прямо на глазах:
-Ребята, срочная эвакуация. Позвонили из милиции главному врачу, приказано всех уведомить. У них информация, что в наш корпус подложена бомба.

В рядах студентов кое-где послышался смешок – подумали, это розыгрыш.

Элис вспомнился рассказ Эдвина Бремовича о подобных случаях в их университете. Теперь то же ждало и ее. Неужели кто-то из своих же, ребят, позвонил и подбросил в органы эту «утку»? Из-за зачета?

Бедная Анжелика так и не получила свою «пятерку» и совсем извелась.

Преподаватель вывел их из семиэтажного здания хирургического корпуса довольно организованно и быстро.

-Ребята, давайте поможем больных эвакуировать! – раздался голос кого-то из парней.

Элис с интересом посмотрела в его сторону, улыбнулась и поддержала:
-Верно! Давайте!

Остальные нехотя согласились.
Парни помогали санитарам вытаскивать на носилках лежачих и тяжелых больных, девчонки поддерживали ходячих.

-Боже мой, боже мой, – бормотал, качая головой, совершенно опустошенный главный врач, большой седой человек в понуро свесившемся набок белом колпаке.

Он сам, как и другие врачи администрации больницы, участвовал в эвакуации пациентов, бегал по другим корпусам, отделениям, выкраивая, добывая дополнительные места – не на улице же больных держать до окончания ситуации.

-А реанимация? А операционная?

-В реанимации, слава богу, только двое, их лучше в акушерское, в роддом, они после «чистых» операций.

-Ладно, в боксы. А операционная?

-Там заканчивают полостную. Тяжелая…

-Тоже в боксы. Сразу же, слышите!

Паники не было. Студентам вообще было одновременно и жутко, и весело. Хотя смешной, по правде говоря, эту ситуацию назвать не было никакой возможности.

-Чего они тяжелых первыми выносят? – недоумевал кто-то из студентов. – Кому нужны эти неходячие? Надо более здоровых спасать, а этим и так недолго осталось. А они носятся со своей реанимацией и операционной…

Элис в ужасе повернулась к говорившему, и ее собственные слова застряли у нее в горле.
Говорил нормальный человек. С человеческим лицом.

Но Элис, впившись в него взглядом, искала и никак не могла найти в нём чего-то, что обязательно, по ее представлениям, должно было быть видимым в человеке.

-Это ужасно, ужасно…, - прошептала она, содрогаясь, вспомнив, как однажды в разговоре с ней на подобную тему – кого следует спасать – ее друг и бывший одноклассник Вито Моранио тоже высказал похожую мысль: нужны только здоровые.

Несмотря на возникавшее иногда раздражение на некоторые черты его характера, он так нравился Элис, что она до сих пор, кажется, не верила, что он это сказал.

Под ярким, как после каждого сезона дождей, промытым, майским солнцем, светившим сквозь зелень обильно и любовно насаженных между корпусами деревьев, расположились люди в синих и защитных формах, со спокойными овчарками на поводках; стояли милицейские, пожарные машины, даже, кажется, темный грузовик СГБ, и, конечно же, машины съемочной группы местного телеканала и радиокомпании, откуда уже выгрузили и быстро подготовили необходимое оборудование.

Медиков торопили с эвакуацией, и она была закончена за полчаса.

-Согласно анонимному звонку, до предполагаемого взрыва у нас еще десять минут. Семь этажей – много, но мы должны успеть. Приступим, - майор, начальник саперов, козырнул главному врачу, у которого колпак успел куда-то исчезнуть, зато на лбу появились крупные капли пота.
Он утирал их платком и кивал в знак благодарности.

Майор, скомандовав подчиненным, бодро пошел делать свою работу. Мимо Элис и других студентов невозмутимо прошла рядом с хозяином одна из собак-ищеек, как видно, опытная, хорошо знающая свое дело. Высунув язык, породистая овчарка лишь на мгновение притормозила здесь, у входа в корпус, и оглянулась на людей, будто испрашивая последнее благословение.

-Всем отойти не менее чем на пятьдесят метров от здания! Покинуть опасную зону! – кричали в радиорупор от служебной машины.

Кое-как приказа послушались.

-Всё равно ничего не найдут, - скучным тоном переговаривались несколько студентов, устроившись на дальней лавочке.

Большинство из ребят уже успели улизнуть домой.

-Может, тоже домой рванем, чего тут сидеть? Или поехали в центр, в парк, возьмем пива, отпразднуем удачное окончание этого дела, а? – девчонки одобрительно захихикали, только

Элис осуждающе вскинула голову.

И тогда прогремел взрыв.

Из невредимо стоящего, как стоял, хирургического корпуса посыпались на улицу саперы с собаками, всё вокруг словно одновременно и пришло в движение, и замерло от ужаса.

Взрывом обрушило соседний корпус больницы -  три этажа роддома.

Еще не осела пыль и копоть, как уши присутствовавших прорезал жуткий крик какого-то мужчины. Он кричал в исступлении нечто нечленораздельное, лишь отдаленно похожее на имена, и рвался туда, где посреди обвалившихся стен бушевал пожар. Сотрудники в форме его не пускали. Пожарные начали тушить.

К бледным, притихшим студентам почти подбежал их преподаватель-хирург, тоже бледный, перекошенный:

-Уходите, уходите, слышите! Приказ главного врача! Здесь может еще где-нибудь рвануть! В любой момент! Там, в нашем корпусе, записку нашли. Это теракт! Это «Слуги Иисуса»! Уходите же! – он толкал их в плечи, но они, оставшиеся пять человек, стояли, не делая ни шага.

-Здесь люди нужны будут, - сухо, за всех сказала Элис. – Мы, конечно, не врачи и даже не медсестры. Но перевязать сумеем, инъекцию сделать. Мы останемся.
-Да, - несмело поддакнули другие.

Хирург махнул рукой, приглашая их за собой. Туда, к страшному месту.



…Помогавших студентов в качестве благодарности официально освободили от занятий на неделю, пообещав выставить не только зачет, но и предстоящий экзамен «автоматом».

Домой Элис вернулась поздно вечером, успев позвонить матери из городской телефонной будки, сообщить, что с ней все в порядке, чтобы Ирен не волновалась.

Но она была не в порядке. После всего, что они увидели там, на месте взрыва, их, студентов, помогавших вытаскивать из-под завалов останки и оказывать первую помощь оставшимся в живых женщинам и детям, хирурги и милиционеры отпаивали спиртом.

Столько алкоголя Элис не пила за всю предшествующую жизнь.

-Ты…пьяна? – Ирен пристально вгляделась в дочь, едва стоявшую на ногах, всё поняла, обняла ее, помогла переодеться. – Тебе надо поспать.

-Я…не усну, - сипло сказала Элис, кое-как двигая непослушным языком.

В зале работал телевизор, передавали последние новости. Диктор привычной скороговоркой сообщала:
-…на железнодорожном переезде Бартоне-Жегарди в двадцати километрах от порта Якорь произошла крупная катастрофа.

Туристический автобус фирмы «Нери», перевозивший в летний лагерь учеников третьего класса одной из школ Якоря, не смог преодолеть железнодорожные пути до подхода товарного состава.

По неизвестной пока причине автобус застрял на железнодорожном полотне. Машинист тепловоза успел затормозить, однако, столкновение все же произошло.

Автобус был полностью смят, произошло возгорание и взрыв, пассажиры – двадцать восемь детей, учительница и водитель погибли.

На место аварии немедленно выехали группы спасателей, следственные и медицинские бригады, пожарные расчеты. Товарный состав, как стало известно, перевозил корабельное топливо из порта Якорь в Туз.

К счастью, ни одна из цистерн не пострадала. В противном случае огонь мог распространиться на близлежащее село, и разрушений и жертв было бы много больше.

Пожар был потушен в течение нескольких минут. Движение по железнодорожным путям полностью восстановлено через полчаса.

Президент и Правительство Командории выразили искреннее и глубокое соболезнование родным и близким погибших. Похороны состоятся завтра, 12 мая, в 12 часов дня, на Центральном кладбище порта Якорь. Этот день указом Правительства объявлен днем всенародного траура.

Независимым и государственным теле- и радиокомпаниям рекомендовано воздержаться от демонстрации рекламных и развлекательных программ.

А теперь – экстренный репортаж нашего специального корреспондента с места трагедии…


На цветном экране копошились люди в ярких формах, извлекая из-под обгорелого автобуса изуродованные детские тела.

С болью в голосе корреспондент сообщал, что в тот злополучный день случилась еще одна жертва: бабушка одной из девочек-пассажирок, приехавшая на опознание вместо родителей девочки, которые, к счастью или несчастью, были не в Якоре, а в отпуске на Южном побережье.

Пожилая женщина не вынесла того, что увидела своими глазами. Не выдержало ее сердце.

Ирен, видя, что с Элис что-то происходит, что-то нехорошее, дёрнулась к телевизору со словами: «Я выключу».

Но Элис, с перевернувшимся лицом, схватила себя за голову и заорала так, что, наверное, услышали и в соседних коттеджах.
Наверное, так, как кричал тот мужчина в больнице, у которого под обломками роддома погибли жена и ребенок. Кричала так, будто с нее, живой, медленно сдирали кожу.

 Ирен впервые в жизни не могла быстро сообразить, что следует предпринять, чтобы прекратить этот страшный крик, перешедший в захлебывающееся рыдание.

Она с трудом увела девушку в комнату, дала выпить воды, позвонила Мэриан, и они вдвоем, на свой страх и риск, с учетом опьянения Элис, сделали ей укол успокаивающего.

Но, даже и от спящей, Ирен боялась отойти от дочери, прислушиваясь к ее дыханию, то и дело проверяя пульс.

Стоя на коленях рядом с ее узким диваном-тахтой, Ирен молилась долго и горячо, периодически прерываясь лишь затем, чтобы снова проверить состояние Элис.

И, только убедившись, что девушка просто спит, глубокой ночью Ирен вышла из комнаты, чтобы доделать оставшиеся на сегодня домашние дела.

Два дня Элис лежала пластом, отказываясь от еды, прося лишь попить и Библию, которую читала ей мать. Элис просила ветхозаветных пророков – Иеремию, Иезекииля, Даниила, Осию и других, Евангелие, Апокалипсис. Другого утешения для нее просто не существовало.

Всё меркло перед нескончаемым горем и болью, обступавшим со всех сторон.
Но когда в книге доходило до описания Божьего гнева на народ, отпавший от Бога – то есть Того, Кто дает жизнь, - народ, отпавший от Источника жизни по собственной, человечьей воле на собственную же погибель, смерть горделивых людей, включая их детей, Элис снова заливалась слезами, которые трудно было успокоить.

«И жег людей сильный зной, и они хулили имя Бога, имеющего власть над сими язвами, и не вразумились, чтобы воздать Ему славу…И хулили Бога небесного от страданий своих и язв своих; и не раскаялись в делах своих…» (Откр.16:9, 16:11).

-И ничего изменить нельзя, - шептала она в исступлении. – Ничего. Ничего, - и повторяла. – «И сбывается над ними пророчество Исаии, которое говорит: слухом услышите – и не уразумеете, и глазами смотреть будете – и не увидите, ибо огрубело сердце людей сих и ушами с трудом слышат, и глаза свои сомкнули, да не увидят глазами и не услышат ушами, и не уразумеют сердцем, и да не обратятся, чтобы Я исцелил их» (Мф.13:14-13:15).

И плакала, плакала…

Ирен отпросилась с работы, чтобы быть с дочерью, попросила Мэриан, и та принесла из храма святой воды, которой они умыли девушку.

-Молись, молись о ней! - шептала Мэриан соседке, сжимая ее горячую руку. – Теперь только это может помочь.

Ирен, почти без сна, молилась. В эти непростые дни в ее голове откуда-то возникла формула, которую, как она считала, искала уже давно. И вот лишь теперь она снизошла, как дар, как ясное указание того, что нужно было делать. «Будь готовым ко всему и благодари за всё, но надейся на лучшее, верь в него и молись об этом Богу».

И это помогло. На третий день Элис встала здоровой, словно ничего и не было. Осталась лишь небольшая отечность лица от слишком многих слез да заметная близким флегматичность, так несвойственная Элис ранее.


*     *     *


-…наоборот, тебе надо развеяться. Выходной ведь, – Вито Моранио, красивый, подтянутый, в новенькой форме морского курсанта, участливо кивал головой, сидя напротив Элис в кресле.

Она, опираясь тяжелым виском на свою руку, сидела, привалившись к спинке дивана.

-Не могу, не могу, Вито! – горячо прошептала она. – И зачем ты только пришел?!

-Тебя растормошить. Мы с ребятами переволновались за тебя. Ты, конечно, молодец, всё это перенесла. Но теперь надо жить, Элис. Ну, пожалуйста, пойдем на этот праздник, вместе! – раньше она не слышала, чтобы Вито просил так жалобно.

Элис прислушалась к себе. Всего два дня назад был общенародный траур по погибшим. По телевидению то и дело показывали их фотографии – милые лица еще так недавно живых людей, чего-то желавших, куда-то спешивших, показывали интервью с плачущими родственниками, звучала тихая, скорбная музыка.

Но, словно в противовес этому, внутри Элис бродила иная, недобрая энергия, которая хотела во что бы то ни стало жить и веселиться.

Девушке нестерпимо было жаль всех, кто погиб и в катастрофе с автобусом, и в их клинике во время взрыва. Всех, кому уже не суждено было никогда увидеть ни света солнца, ни улыбок друзей.

Но так же нестерпимо ей хотелось смотреть те легкие кинофильмы, комедии, которые были обещаны по программе ранее, до трагедии, и показ которых отменили в связи с трауром.

Ей очень хотелось идти на этот праздник пива, куда теперь приглашал ее красивый, притягательно пахнущий дорогим дезодорантом Вито.

Ей очень хотелось жить так, как обычно, просто, по-человечески, радуясь и дурачась временами, не скорбя ни о ком и ни о чём, забыть всё то ужасное, что ей пришлось увидеть.

«И сбывается над ними пророчество Исаии, которое говорит: слухом услышите – и не уразумеете, и глазами смотреть будете – и не увидите, ибо огрубело сердце людей сих и ушами с трудом слышат, и глаза свои сомкнули, да не увидят глазами и не услышат ушами, и не уразумеют сердцем, и да не обратятся, чтобы Я исцелил их».

«Да-да, и я такая! Гадкая, отвратительная! Господи, сколько во мне мерзости! Как, как мне исцелиться, ну, как?!»

И – одновременно – веселиться не хотелось.
Но и то, и это казалось ей ужасно несправедливым.
Она поддерживала себя чтением Библии, как инсулинзависимый больной не может прожить и дня без инсулина, или тяжелобольной – без капельницы или кислородного баллона.

Она впрыскивала в себя очередную дозу библейской справедливости, чтобы хоть как-то удержаться на плаву. Без этого – Элис знала – ощущала это вполне отчетливо, будто она неудержимо катится навстречу смерти, в необъяснимую, по-человечески бессмысленную темноту, туман, жуть. И она держалась за богодухновенное, как утопающий за соломинку, как за последнюю надежду.

-Я ребят свободных позвал. Так что бери под мышку свою Натали, будем ей жениха искать, - убежденно-ласково говорил где-то рядом голос Вито.

Это было правдой. Натали была «закрытой» девушкой. Для нее знакомство с парнем, тем более, с целью серьезных отношений, было из разряда чего-то малодосягаемого.

Была она достаточно неловкой, хотя и симпатичной. Была манерной, но в том значении этого слова, при упоминании которого у людей обычно появляется кислая мина. Дело дошло даже до того, что собственная мать недавно записала Натали на курсы «Женской магии» - за вполне приличную сумму в течение четырех занятий желающих девушек и женщин обучали, как «правильно» вести себя с мужчинами, чтобы «привязывать» их к себе надолго, желательно навсегда. В Командории в последнее время открылось много подобных

курсов – обольщения, воспитания способностей влияния на людей, привлечения друзей, успеха в бизнесе, курсов откровенно «черной магии», постановки голоса для всё того же успеха в бизнесе и личной жизни и прочей черной шелухи, дающей возможность тем, кто умеет и хочет вертеться, получать деньги из воздуха современного постреволюционного пространства.

Вела курсы женщина средних лет, имевшая за свою жизнь трех официальных мужей и еще нескольких любовников, о чем она сама с гордостью рассказывала на занятиях. По ее словам, она «нашла себя» с последним из мужей, который был «маменькин сынок». Но эта дама ухитрилась так его приручить, рассказывала Натали, что он стал-таки предпочитать мнение жены мнению матери.

-Знаешь, почему? – глаза Натали возбужденно горели. – Потому что она ведет себя так: если ей что-то нужно, а он увиливает, она гордо кричит ему:
-На колени! Я – королева! – Натали скопировала интонацию, и получилось очень истерично.

Элис поджала губы.
-Ерунда какая-то…
-Ну, понимаешь, надо любить себя, холить, чтобы почувствовать себя вот так – королевой!

Элис, не соглашаясь, качнула головой. Ей трудно, невозможно было представить в этой ситуации, к примеру, Мэриан с ее мужем Рафиком, или, тем более, свою мать, которая так же истерично кричала бы отцу: «На колени! Я королева!».

Но, как бы там ни было, Элис таскала Натали с собой на студенческие вечеринки, которые сама, по правде сказать, не особо любила, таскала на встречи с Вито, который тоже приглашал на них своих многочисленных знакомых, курсантов и просто друзей, чтобы как бы невзначай познакомить Натали с очередным претендентом на звание ее парня.

Но, сколько бы ни знакомили Натали, никаких длительных отношений, кроме одной-двух поверхностных встреч с походом в кино, у нее не получалось.

Бывшая одноклассница Элис и Вито, Натали, в отличие от них, не стала пытаться после школы поступать в вуз, а за год выучилась в колледже на ладншафтного дизайнера. Всё бы ничего, но с работой в Командории в последнее время стало туго.
Тем более, специальность Натали требовала поиска собственных клиентов, которых, увы, взять было неоткуда. И Натали, как и большинство ее сверстников, которые не смогли попасть в вуз либо сами, либо путем проталкивания всесильными родителями, пошла торговать.

Молодежи нужны были деньги. На кино, пиво, авто, девочек, шмотки и т.п. Вновь создаваемые фирмы и фирмочки – куда ни плюнь – торговали привозным товаром: из Японии, Китая, Малайзии, Австралии. И все эти мелкие язвочки на теле страны, ничего не производящие, кроме посреднических денег «из воздуха», - всё шло на пользу тем, кто не мог – или не хотел – иным, более достойным путем заработать больше.


Натали работала продавцом-консультантом в фирменном магазине спортивных товаров. Работала посменно, так что даже сегодня, в воскресенье, была на работе.

Мечтой Натали было – стать старшим кассиром, потому что они зарабатывали на двадцать командонов больше, чем консультанты. На двадцать командонов в это время в Командории можно было купить две булки белого хлеба или килограмм овсянки.

А еще Натали очень хотелось замуж. За красивого и богатого, у которого была бы собственная машина, не менее чем двухэтажный собственный дом, свой бизнес и возможность объехать весь свет. Короче, за такого, как Вито Моранио, отец которого уволился из военного флота и поступил капитаном на рыболовное судно, в крупную частную компанию, где стал получать приличные деньги.

Но сам Вито безуспешно обхаживал Элис. Друзья его, с которыми так часто знакомили Натали, тоже больше смотрели не на нее, нарочито старавшуюся при всяком случае казаться сексуальной, а именно на Элис, эту худенькую, бледную, но горячую, светлую девушку. Казалось, ей все парни были друзья, но никто, даже сам Вито, не смел назвать себя ее парнем.

Элис было жаль Натали. И когда Вито заговорил о ней, Элис почти сдалась. Ради призрачного счастья подруги она готова была идти на этот пивной праздник.

-А если сегодня рванет там, на стадионе, во время этих бешеных танцев? – вдруг, неожиданно для самой себя зло спросила Элис.

Вито вскинулся было, но тут же расслабился.
-Я с отцом говорил, он считает, так часто теракты не происходят. И твой отец нам на лекциях по стратегии рассказывал о принципах их организации. Кстати, лекции он читает – супер! – Вито поднял вверх большой палец руки, сжатой в кулак.

Элис видела, что он красуется перед ней и отца хвалит, чтобы сделать ей приятное.

-Он всё делает – супер, - снисходительно усмехнулась девушка.

-Ну, так что? «Станем есть и пить, ибо завтра умрем» (I Кор.15:32). И веселиться – будем! А? – Вито сияющими глазами смотрел на нее.

-«Худые сообщества развращают добрые нравы» (I Кор.15:33), - парировала она, и вырвалось. - Не кощунствуй!

Элис заметила в глазах молодого человека лишь след, но именно того отвратительного ей выражения сладкости. Ее коробило, когда мужчины так смотрели на нее. «И это теперь, после траура, после всего, что произошло с теми людьми…, – с болезненной тоской крикнуло внутри Элис. – Как он может?!»

-Ты что, в монашки решила записаться? – он шутил беззлобно, но для Элис теперь любая шутка, даже самая невинная, прорастала связями с недавними трагедиями, превращаясь в болезненный нервный конгломерат.

-Не твое дело, Вито.

-Но мы же друзья, - он всё еще хотел смягчить ее.

-Ну, допустим, отец перед рейсом сказал, что хочет принять крещение. Я тоже решила это сделать.

Вито поиграл в изумлении своими красивыми бровями, понимающе закивал.

-Но я пойду на этот праздник. Только ради Натали, так что не обольщайся, - сухо сказала Элис, поднимаясь с места.

Вито встал рядом, скрывая за насмешкой обиду, посмотрел на нее сверху вниз.

-А сама-то не пожалеешь потом? Я ведь тоже – не робот, а живой человек. Смотри, поздно спохватишься, захочется, чтобы прижал кто-то сильный, крепкий к своей груди, а время ушло.

Элис стало так противно, гадко, она еле смогла выговорить: «Уходи», и с трудом дождалась, когда он окажется за дверью.

Выпроводив его, Элис снова расплакалась. Ей было жаль, что она обидела его, жаль себя, что сегодня она не будет танцевать с этим красивым парнем на празднике, жаль Натали, потому что та не познакомится ни с кем из сокурсников Вито, и ей придется самостоятельно искать кавалеров.

И снова – жаль всех погибших и их родственников.

Это был замкнутый круг, который, казалось, невозможно было порвать. Только когда Элис несмело обращалась с молитвой к Богу – своей, неумелой, но от живого сердца молитвой, чтобы вразумил ее, укрепил, когда читала что-нибудь из Нового завета, она чувствовала, что та замкнутость становится чуть более прозрачной, эфемерной.

И на путах ее миражей словно постепенно проступают места, по которым, если немного напрячься, можно порвать эту крепкую, отвратительную сеть.


XXIV


К центральному стадиону отовсюду стекались толпы людей. Впрочем, навстречу им тоже шли толпами – те, кто уже побывал на празднике, и выглядели они скорее усталыми, чем довольными. Праздник шел с одиннадцати утра – пожалуй, устанешь.

К вечеру, когда Элис и Натали добрались до стадиона, из всей обширной программы остались лишь дискотеки в нескольких концах стадиона – на выбор, по вкусам направлений в современной музыке.

-Да не расстраивайся ты, что мы с Вито не пошли, - сочувственно сказала Натали, когда они протиснулись сквозь милицейские кордоны поближе к сооруженным в нескольких местах танцевальным площадкам. – Он ужасно скользкий тип.

Элис печально посмотрела на нее – неужели Натали уверена, что настроения у Элис нет именно из-за Вито? Боже мой, какая духовная близорукость!

-Мы так потрясно выглядим, что не заметишь, как познакомимся с кем-нибудь.

-Чего? – фыркнула Элис, совсем потерянная среди надвинувшегося на них шума и грома многих музык из мощных динамиков. – С кем здесь можно познакомиться?

Действительно, в тех разношерстных молодежных толпах, которые мерно перетекали по дорожкам стадиона с площадки на площадку под непрекращаемый грохот музыкальных инструментов и электронной аппаратуры – трудно было отыскать хотя бы одно трезвое, умное, доброе, спокойное, осознанное лицо.

Люди двигались – шли и танцевали, а точнее, бесформенно дергались под то, что условно назвали музыкой, - как пьяные, обкуренные или накачанные еще чем-то, отчего их лица становились восковыми, а глаза – это зеркало душ – стеклянными, мертвыми.

-Ну и праздник, – не выдержала Элис. – Конечно, чего еще ждать от таких устроителей! «Молодежная газета» - сборный пункт голых задниц, пошлого юмора и объявлений о гомосексуальных знакомствах.

-Да ладно тебе, - поморщилась Натали. – Что за нетерпимость? Всё это естественно.

-Это ты о голых задницах или о гомосексуальности? – насмешливо спросила Элис.

-Да обо всём. Гомосексуальность – только вариант половой ориентации, он есть и у собак, и у обезьян…

-Но мы – не собаки и не обезьяны! – воскликнула Элис. – Мы – люди! И такая гадость не может быть для нас нормой, потому… потому что… Так Богом запрещено, - наконец, выпалила она.

-Фи, - Натали поджала губы. – Это шоры. Рабство. И вообще, если кому-то нужны гомосексуальные знакомства, какое твое дело? Пусть читают и знакомятся себе на здоровье.

-Но ведь читают не только они. Могут случайно прочитать, например, дети. Даже если объяснять им, что это ненормально, этого стало так много, что постепенно привыкаешь, что правильно именно так. Но это же не так!

Натали качала головой.
-М-да, подруга… Мы же свободные люди, Элис. Может, хватит коммунистической и христианской нравственности? Раскрепостись уже! Будь свободной! Ну! – она весело тормошила девушку и тащила за собой вглубь площадок.

-Да не свобода это, а распущенность! – воскликнула Эллис, но Натали только махнула рукой.

Выпросив у встречных программку с режимом работы праздника, девушки вычитали, что после восьми вечера танцевальных площадок останется всего три. Одна из них намечалась как раз возле входа на стадион. На нее-то и нацелилась Натали. Две других не устраивали ее репертуаром.

-Ничего, - уговаривала она и себя, и Элис. - Пиво я все равно не люблю, так что, хотя почти все пивные уже позакрылись, не имеет значения. И потом, тут такая дороговизна! Будем просто отрываться и танцевать.

Подходя к выбранной площадке, Элис бегло осмотрелась, и сердце ее обдало гневом, оно зашлось обидой и злостью.

-Нет, Натали, я тут не останусь ни за что! – выпалила она с нараставшим раздражением, показывая вперед рукой.

С внутренней стороны у ворот стадиона, во главе этой одной из крупнейших площадок пивного праздника «Молодежной газеты» была сооружена гигантская сцена для исполнителей.

Но вовсе не это возмутило взгляд Элис. Самодельные щиты-кулисы прикрывали собой постамент – нижнюю часть памятника Делошу Командоро. Это был стадион его имени.

Гранитный Делош стоял, устало сняв треуголку, и тоскливо смотрел в сторону, на восток.
Но щиты, воздвигнутые перед его могучим телом, изображали собой лавочку в сауне, с которой свешивались вполне приличные, гладкие, пухленькие розовые ножки, по-видимому, любовно выделанные из папье-маше. Их раскачивал ветер, так что они легкомысленно болтались. Рядом покоились веник и тазик, а сам вождь командорской революции был заботливо обернут весь, кроме пресловутых розовых ножек, белой простыней. И даже этот налетавший порывами ветер не мог сорвать с Делоша его шутовской наряд.

На щитах сияла надпись: «15 мая – банный день! Да здравствует море пива! «МГ» всех умоет!»

-Ну и что, Элис? Что в этом такого? Это же шутка, – пыталась успокоить ее Натали.

-Неужели не понимаешь?! Это оскорбление национальных чувств. Для меня это то же, как если бы кто-то вот так же шутовски приодел крест на могиле моего деда.

-Ну, ты хватила! – этому уже возмутилась Натали.

-Нет, это они хватили! Шутка это или нет, этому только одно название – вандализм. И за это, между прочим, судят. А здесь большинству просто все равно, лишь бы прикалываться. Не важно над чем! Погоди, они завтра вот так же будут кривляться и плясать на могилах тех, по ком позавчера траур был! С..ть будут на эти могилы! В шутку! – со слезами, против воли идущими из глаз, воскликнула Элис.
Ее губы тряслись и искривлялись.

-Ну, ты совсе-ем, - Натали покачала головой и покрутила пальцем у виска. - Почему именно так-то?

-Послушай, - едва скрепившись, сказала Элис. – Давай уйдем отсюда, лучше совсем, или хотя бы на другую площадку, я прошу тебя, пожалуйста.

Но тут сникла Натали.
-Под ту музыку вообще невозможно танцевать, - она вздохнула. – Элис, я тебя очень прошу, давай останемся. Я в кои веки выбралась отдохнуть, с тобой, моей лучшей подругой. Я так хочу оторваться и потанцевать. Ну, пожалуйста, для меня, давай тут останемся! Ну, хочешь, будем танцевать задом к нему, чтобы не видеть, - она кивнула на Делоша.

-Еще лучше! - всхлипнула Элис. – Я пошла сюда, чтобы забыться от того, что произошло в эти страшные дни. Но не до такой же степени! Это ни в какие ворота не лезет!

Но Натали была настойчива, присовокупила к своим аргументам даже то, как Элис может бросить ее тут, одну посреди пьяных развратников, как она будет добираться одна домой и прочее.

Это подвигло Элис героически остаться и даже делать какие-то движения, напоминавшие те, что делали и все присутствовавшие в такт сумасшедшей музыке.
Элис осталась.

Трудно передать, что происходило в эти минуты в ее душе. И боль, и обида, и стыд, и зло на весь свет и на себя – за собственную слабость, неспособность принять твердое решение и отказать подруге, чтобы остаться верной тому, во что она верила.

Но промелькнула и другая мысль – сейчас другое время, и принципами сыт не будешь. А Натали – живой человек, и совсем неплохой человек, который, когда трудно приходится, тоже готов помочь. Почему бы и не поступиться ради нее какими-то эфемерными принципами?

Больше всего на свете Элис боялась, что потом ее загрызет чувство вины. Она хотела решить сразу и бесповоротно, как при отказе Вито, чтобы потом не сожалеть о решённом.

И она РЕШИЛА остаться…

К девяти вечера дискотека была в самом разгаре. Спонсоры праздника беззастенчиво прерывали выступления артистов своей рекламой: водки, спортивных штанов, куриных окорочков.

Тогда все переставали танцевать, Элис устало перетаптывалась и, вслушиваясь в грубость и пошлость, звучавшие со сцены, пристально вглядывалась в лица окружавших ее парней и девчонок: как они реагируют на всё это.
«Хотя бы с пользой для себя время проведу, - подумалось ей. – Узнаю, чем сверстники живут. Неужели им нравится вот ЭТО?»

-Наши штанишки облегают вашу попку так сексуально, что вы не успеете заметить, как их на вас уже не будет! – развязно-весело кричал ди-джей со сцены. – О-па! – и действительно, штаны с красивого, игравшего накачанными мышцами парня-модели слетали на «раз-два», обнажая тонкие обтягивающие трусики, отчего девицы в рядах пришедших на праздник издавали звук, похожий на вой изнывающей от страсти волчицы.

-О, Господи, - шептала Элис, потупившись в асфальт, чтобы по возможности не смотреть на сцену и не слышать.

Натали, довольно блестя глазами, улыбалась и кричала вместе со всеми:
-Уау! Красавчик!

-Парни! Пейте водку «Либид’Ок» - будут силы трахать девок!
-Уау!

Некоторые парочки молодых людей в ответ на подобные советы делали кислые лица.

До Элис как-то вдруг стало доходить, что им тоже не нравится то, что происходит. Значит?...

Значит, всё не так уж плохо? Только непонятно тогда – зачем они сюда пришли. И еще непонятнее – почему они до сих пор здесь?

«А я?» - спросила себя Элис.

На сцену выскочила новая группа исполнителей под названием «Щи под юбкой». Запела.

-Ф-фу! – почти одновременно фыркнули и Элис, и Натали, а на лицах окружающих молодых людей снова показались кисло-тоскливые мины.

-Отдалась ты ему при луне,
А он взял твои белые груди
И связал их узлом на спине!
Вот и верь после этого людям! (*чьи-то студенческие стихи) – пел и дальше в том же духе, изредка вставляя нецензурные слова, хриплый голос полуголого, длинноволосого, потного солиста.

В такт своей песне он делал неприличные телодвижения, и своим голосом заглушал в микрофон даже гром взбесившихся барабанов и визг обезумевших фанаток, рвавшихся на сцену, рвавших на себе одежду. Их с трудом удерживали стоявшие цепью по периметру сцены флегматичные милиционеры.

Потом, в толпе, подруги услышали, что будто бы эти фанатки чуть не догола раздели одного из милиционеров. Во всяком случае, форму ему изрядно порвали.

-Порнография музыкальная… Тьфу, гадость! – заметил кто-то рядом с подругами.

-Точно! Что по телевизору, что тут. Вот мразь.

Элис вздохнула. Они с Натали стояли, вяло оглядываясь.

Совсем рядом Элис увидела того парня, который только что говорил про порнографию. Симпатичный. Умный. Спокойный. Трезвый. Почему бы Натали с ним не познакомиться?

Она посмотрела на Натали и скисла – та смотрела не по сторонам, не на людей, а только на сцену и почти повторяла те самые неприличные движения, которые воспроизводил теперь своим тазом солист группы.

Элис танцевать не хотелось и не моглось.

Но передние ряды всего сборища, ближе к сцене, по-прежнему выказывали сильную любовь и влечение к выступавшим. Орали даже на «бис».

«Щи под юбкой» спели целых пять композиций. Этого было многовато для такой, в общем-то, рядовой группы.

«За что их ТАК любят? - недоумевала Элис, глядя вперед, на сцену. – За юмор? Но он у них никакой – пошлый, плоский, если не сказать – банально глупый и грязный».

Растолкав людей вокруг Натали и Элис, по соседству с ними оказалась весёлая и горластая компания из нескольких парней и девчонок, кто – сильно, кто – немного под градусом. Во всяком случае, пахло от всех них, как из кабака в базарный день. При этом они не забывали прямо в танце то и дело прикладываться к бутылкам.

В это время на сцене наконец-то сменились исполнители, зазвучали обычные лирические песни, и Элис с Натали понемногу развеселились по-настоящему, даже в некоторый раж
вошли, энергично двигая руками и ногами.

Вдруг Натали, расширив от ужаса глаза в сторону их хохотавших пьяных соседей, вскрикнула:
-Элис!!!

Девушка едва успела отскочить. Одного из парней вырвало фонтаном. Но он даже не прекратил своих вычурных танцевальных движений.

Увидев пьяными глазами, что на колготки Элис попало несколько капель его рвотных масс (не считая большой, разноцветной и пахучей лужи на асфальте под ногами танцующих), компания виновато заулыбалась:
-Ой, девушка, извините, это всего лишь пельмени.

-Я так и поняла, - саркастически заметила Элис, решив, что вытирать капли не стоит – высохнет, самО отвалится.

-Ну, и как тебе это? – повернулась она к Натали.

-Кошмар. Такого я еще не видела.

-Погоди, - Элис усмехнулась. – То ли еще будет… Все «мы ждем переме-ее-еен!» - нарочно проблеяла она на манер деревенской козы и показала пальцами рога.

На западе уныло и как-то зловеще догорал на вершинах парковых деревьев закат.
В сумерках, при рассеянном свете уличных фонарей лица людей становились красивее. Но это нисколько не придавало им той настоящей красоты, которая может так потрясающе освещать иногда и вовсе непривлекательные на первый взгляд черты.

Соседняя компания совсем распоясалась. К ним подходили всё новые знакомые, образовался неправильный, но внушительных размеров круг.

Лужу с излившимися из человеческого желудка пельменями, водкой и пивом быстро затоптали, и на асфальте оставалось теперь лишь довольно заметное, широкое, мокрое пятно.

-Смотри! – шепнула Натали Элис. – Ф-фу! – и ее саму передернуло.

Один из пьяной компании принялся лихо отплясывать внутри круга танцующих, подгибая ноги, выделывая витиевато коленце за коленцем, потом из положения стоя опрокинулся на асфальт на руки, удержался под улюлюканье друзей, и пошел ходить кругами, перенося тяжесть своего тела с рук на ноги и обратно.

-Он же по этой  рвОтине ходит! – схватившись за горло, прохрипела Натали.

-Там уже всё затоптано, - Элис горько пожала плечами.

«Дураки, бедные, глупые дураки! Что же вы делаете? - она с болью и жалостью смотрела на кривлявшихся и вполне довольных отдыхом парней. – Что же это за радость такая, чтобы сначала пельмени с водкой из себя изрыгать, потом топтать их, а потом, с утра, еще мучиться похмельем? Разве это – радость?! Это – отдых?!»

-Пойдем отсюда, не могу больше, - наконец, взмолилась и сама Натали, ранее так желавшая непременно остаться до конца всего праздничного действа. – Меня тоже уже тошнит.

-Но ты-то, надеюсь, пельмени не ела, - невесело усмехнулась Элис.

-Господи, какие уроды кругом, - посетовала подруга.

-Обычные. Просто люди, - Элис пожала плечами.

Уже у самого выхода с площадки их обеих пригласили на медленный танец. Со сцены опять звучала какая-то пошлость с двусмысленными придыханиями, и парень, который вел Элис, обхватывал ее всё крепче, а она всё пыталась отстраниться, соблюсти рамки.

Он был трезвый и симпатичный, но с той же противной для Элис сладкостью глаз, которая сегодня и так уже вывела ее из себя при разговоре с Вито.

На счастье девушки, танец закончился быстро.

-Поедем ко мне, а? – жалобно попросил парень, не сводя с нее глаз. – Повеселимся.

-Меня веселит только общение с Богом, - серьезно сказала Элис.

-А у меня такие таблетки есть – улетишь с одной, прямо к своему Богу, - ласково улыбнулся он, привлекая ее к себе, но Элис отстранилась.

-Нет, уж лучше я буду общаться с Ним более естественным способом. Извините, мне домой надо. Меня мама ждет и будет волноваться, - она посмотрела на него, как на тяжелобольного – скорбно и жалостливо.

-А мы ей позвоним.

Элис тихо покачала головой.

-Тогда, может, хоть телефончик оставишь?
-Нет.

Артисты уходили со сцены, и в мозгу Элис возникла странная, но, имеющая право на существование и даже некоторую правоту мысль: «Их любят за то, что они позволяют считать, что это нормально – всё то, что есть плохого во мне, в тебе, во всех и каждом из нас.

А это – ложь, и это не может быть нормой. В норме в нас не должно быть зла. Потому что, если зло – норма, тогда норма – и все эти катастрофы, страшные страдания людей.

Но это не может быть так. Боль – не норма, а лишь сигнал о наличии болезни. Это я знаю, как будущий врач.

Нормой может быть только гармония, здоровье. Гармонию разрушает смерть. Следовательно, всё, что ведет к нарушению гармонии, к смерти – не норма.

К смерти ведет любой грех. И это значит: он и всё, что связано с ним, НЕ МОЖЕТ БЫТЬ НОРМОЙ.

А они открывают дверь тюрьмы души каждого, выпуская на волю то ужасное, что в ней есть, всех ее бесов, «духов злобы поднебесной».

И тогда они именно вот так крутятся, будто на сковородке, на выблеванных пельменях, трахаются, кривляются, теряя человеческий облик, пьют таблетки, чтобы «улететь к богу» - своему богу, к смерти. А потом все собираются обратно, в свою тюрьму. Чтобы потом опять начать эту пытку сначала.

Ах, если бы всех нас вырвало собственным злом, но только так, чтобы оно вышло навсегда!»

Натали почти возмущенно говорила где-то рядом:
-Ну и парни пошли! Неужели им совсем не хочется познакомиться с красивой девушкой, проводить ее домой, поухаживать? Чтобы было красиво!

-Зачем ухаживать? – усмехнулась Элис. – Если она и так, даже без знакомства, не называя своего имени, может поехать с ним и просто, банально переспать.

Натали вздохнула.
-Да, со мной коллега как-то, на вечеринке, разоткровенничался. Короче, например, парень идет на танцульки, берет там девушку, едут домой, кувыркаются до утра, а утром разбегаются, забыв, или даже не спросив, как друг друга зовут. Он, например, каждый выходной – в постели с новой девицей.

-Представляю… Как бродячие собаки в подворотне… Может, соврал? – с надеждой переспросила Элис.

-Вряд ли, он не из тех, что любят свои победы приукрашивать…

«Победы? – вдруг подумалось Элис. – Разве это – победа? Победы добиваться надо, трудом, пОтом, кровью, жертвами… А это…шел по дороге, увидел блестящую склянку, в руках повертел и выбросил… Подделка. Самообман…»

-А то вот еще, есть такие, - снова донесся до нее голос Натали, - которые любят болтать по телефону, часами, а встречи не назначают. Вот, им что, только такого общения хватает?

-Не знаю, наверное, - Элис пожала плечами.

-Это ведь даже не секс по телефону! Ну, должны же они хотеть чего-то большего?

-Ну, должны. Но не хотят. Наверное, потому, что это бОльшее требует ответственности, а они ее боятся, как огня. А так – поболтал и забыл. Папа называет таких «телефонными онанистами».

Натали прыснула.

Они подходили к темной автобусной остановке, чтобы дождаться транспорта и ехать домой. На остановке тоже толпились люди, возвращаясь с праздника. Все были усталые.

Здесь ходило много автобусов, с направлением в разные концы Туза, но вот уже минут пятнадцать не было ни одного.

-Может, такси возьмем? – предложила Натали. – У меня деньги есть. Вон, какой-то мужик у обочины стоит на машине.

-Я ни с каким чужим мужиком в машину не сяду, даже если не я ему денег должна буду, а он – мне, – раздраженно сказала Элис.

-Чего ты боишься, нас же двое? Да-а, подруга, ты совсем скисла. Смотри, мужик – симпатичный…
-Отсюда не видно…

Натали хмыкнула:
-Неужели тебе не хочется иметь парня, чтобы он тебя…

-Замолчи! – не выдержала Элис.

-Ладно-ладно, - сладко пропела Натали. – Знаю я твои мечты про Вито. Или, может, про твоего Эдвина?

Элис покраснела, но в темноте не было заметно.

-И нечего так смущаться. Все мы одинаковые. Вот, представь, он, в белом костюме, нет, в плавках. Всё, что надо, они ему обтягивают. Он мускулистый, смуглый, стоит перед тобой рядом с бассейном. Позади – ваша белоснежная вилла – настоящий дворец, весь окруженный чудесным, райским садом, - ворковала Натали, - а там, за ним, еще дальше – коралловое море, теплое, ласковое, и на нем – прекрасная белая яхта, на которой вы сегодня ночью занимались сумасшедшим сексом. Он берет тебя за руку, увлекает за собой в бассейн, начинает раздевать…

Элис вдруг грустно, даже горько засмеялась:
-А, знаешь, Натали: это всё уже было, - у подруги глаза полезли на лоб. – Причем не так давно.
Только народ во главе с Делошем и моей мамой всё это разрушил. Все эти виллы, дворцы и разврат…

Вот только кто-то непременно хочет вернуть всё это и уже пытается – методически-настойчиво. Ну, а ты… Ты теперь можешь пойти и высказать моей маме своё «фи» за то, что она тогда сделала.

Натали захлопала длинными, крашеными ресницами над красивыми непонимающими глазами.

Подошел их автобус.