Ангел

Ангел

1
Это было последнее лето моего детства. Мне тогда было тринадцать лет, и я только что закончил седьмой класс. Мои родители были простыми служащими, живущими скромной, но достойной жизнью. Отец работал инженером на заводе, где дни напролет проводил за чертежами и расчетами, а мама заведовала почтовым отделением, где её день был наполнен бесконечными письмами, посылками и телеграммами. Доход у нас был невелик, и каждое лето меня отправляли в пионерский лагерь — на одну, а то и на две смены. Но этим летом всё изменилось. Родители решили, что я проведу каникулы в деревне, вместе с бабушкой. Родственников у нас там не было, поэтому выбор места, где я мог бы провести лето, был практически неограничен.
После долгих обсуждений и рассмотрения нескольких вариантов, мы остановились на небольшой деревне в Калужской области. Это место было настоящим уголком природы, где время, казалось, текло медленнее, а воздух был наполнен ароматами леса и свежескошенной травы. Деревня располагалась на возвышенности, откуда открывался вид на бескрайние поля, золотистые от спелой пшеницы, и густые леса, уходящие за горизонт. Каждое утро солнце поднималось из-за леса, окрашивая небо в нежные оттенки розового и оранжевого, а вечером закат разливался багрянцем, отражаясь в тихой глади реки. Внизу, у подножия холма, петляла небольшая речка, которая по российским меркам была скорее ручьём, но для меня, тринадцатилетнего мальчишки, она казалась огромной и полной тайн. Её вода была настолько прозрачной, что даже на глубине можно было разглядеть мелкие камешки на дне, а в солнечные дни она сверкала, как жидкое серебро. По берегам росли ивы, склоняя свои длинные ветви к воде, а в тени их листвы прятались стрекозы и бабочки, порхающие над цветущими кувшинками.
Рядом с деревней раскинулся густой лес, где, как говорили местные, можно было найти грибы, ягоды и даже следы диких зверей. Лес был словно другой мир — тихий, загадочный и полный жизни. Сосны и ели тянулись к небу, их стволы, покрытые мхом, казались древними исполинами, хранящими вековые тайны. Под ногами мягко шуршала прошлогодняя листва, а в воздухе витал аромат хвои и влажной земли. Иногда, если повезёт, можно было услышать, как где-то в глубине леса стучит дятел или кричит сойка, а вдалеке, за густыми зарослями, мелькнёт тень лисы или зайца. Летом лес был полон ягод — земляника, черника, брусника — всё это можно было найти, если знать, где искать. А осенью, после дождей, из-под опавшей листвы выглядывали шляпки грибов — белые, подберёзовики, лисички. Местные жители часто ходили в лес за дарами природы, и я, глядя на них, мечтал стать таким же умелым и знающим.
В общем, с местом нам повезло. Деревня была словно затеряна во времени, далёкая от шума городов и суеты современной жизни. Здесь каждый день приносил новые открытия, а природа казалась бесконечно щедрой и доброй. Это было место, где можно было забыть обо всём на свете и просто наслаждаться моментом, слушая пение птиц, шелест листьев и журчание реки. Для меня, городского мальчишки, это было настоящим чудом, и я чувствовал, что это лето станет особенным.
Хозяйкой дома, где мы остановились, была тётя Полина — пожилая, но бодрая женщина, которая жила одна. Она сразу же нашла общий язык с моей бабушкой, и между ними завязалась дружба, основанная на общих интересах и любви к огороду. Тётя Полина выделила бабушке часть огорода под зелень и овощи, и уже через пару дней они вместе копались в земле, обсуждая, что лучше посадить и как ухаживать за грядками.
Дом, в котором мы поселились, был небольшим, но уютным. Он был разделён на две половины, так что у нас с бабушкой был отдельный вход. На нашей половине было две комнаты и терраса, с которой открывался вид на сад и лес вдалеке. В одной из комнат посередине стояла печь, которая, как я сразу понял, станет центром нашего быта. Я попросил отца отгородить мне уголок в этой комнате, чтобы у меня было своё личное пространство. На стены я наклеил фотографии группы «Битлз», которых я обожал и чьи песни слушал на своём магнитофоне — подарке отца на прошлый день рождения. Магнитофон занял почётное место на тумбочке рядом с кроватью, и теперь у меня была своя маленькая «комната мечты», где я мог слушать музыку, мечтать и чувствовать себя почти взрослым.
Когда закончились школьные занятия, мы с бабушкой погрузили наш нехитрый скарб на грузовик и отправились в деревню. Я был полон предвкушения. Впервые в жизни я чувствовал себя абсолютно счастливым. Родители исполнили все мои заветные желания: купили мне новый взрослый велосипед «Минск», который я тут же окрестил своим «железным конём», и бамбуковую удочку с рыболовным набором, который обещал стать моим верным спутником в приключениях на реке. Тётя Полина, видя мой энтузиазм, выделила мне место в сарае, где я устроил импровизированный гараж. Там я хранил свой велосипед и набор инструментов, который мне подарил отец, чтобы я мог чинить всё, что сломается. Лето обещало быть насыщенным, полным открытий и приключений.
В воскресенье вечером родители уехали обратно в Москву, а мы с бабушкой остались в деревне. Я стоял на пороге дома, глядя, как машина исчезает за поворотом, и чувствовал, как сердце наполняется радостью и предвкушением. Впереди были долгие каникулы, полные свободы, друзей и новых впечатлений. Я не знал тогда, что это лето станет для меня особенным, что оно навсегда останется в моей памяти как последнее лето детства, наполненное теплом, светом и невероятными событиями, которые изменят мою жизнь.

2
Как оказалось, на улице, где находилась наша дача, кипела жизнь, полная ребятни примерно моего возраста. Деревня, благодаря своему живописному расположению и близости к Москве, была популярным местом для летнего отдыха среди горожан. Это обстоятельство сыграло мне на руку: я быстро познакомился со всеми местными и приезжими ребятами, и вскоре у нас образовалась большая и шумная компания. В нашей группе были как москвичи, так и деревенские ребята и девчонки. В подростковом возрасте интересы у всех были примерно одинаковые: велосипеды, купание в речке, рыбалка, походы в лес и бесконечные игры в футбол. Разногласий между местными и приезжими практически не было — мы все были объединены жаждой приключений и свободой, которую давало лето.

Если с утра бабушка не загружала меня работой по хозяйству — а это могло быть что угодно: натаскать воды из колодца, прополоть грядки, окучить картошку или собрать колорадских жуков, — то я мог целый день не появляться дома. Мы с ребятами исчезали с рассветом и возвращались только к вечеру, а то и почти ночью. Я приходил домой, загорелый, уставший, но счастливый, и съедал всё, что бабушка оставляла мне на столе. В те времена родители спокойно отпускали нас на целый день, не боясь, что с нами что-то случится. Мы были предоставлены сами себе, и это чувство свободы было непередаваемым.

Скучать нам было некогда. Мы постоянно что-то придумывали. То, насмотревшись фильмов про войну, решали построить землянку, используя всё, что удавалось умыкнуть из дома или у соседей: старые доски, куски рубероида, ржавые гвозди. То отправлялись исследовать подвал полуразрушенной церкви на окраине деревни, где, как нам казалось, могли быть спрятаны настоящие сокровища. А однажды, возомнив себя альпинистами, мы взобрались на вершину заброшенного карьера, где когда-то добывали песок. С высоты открывался потрясающий вид на окрестности, и мы чувствовали себя покорителями вершин, хотя на самом деле это был всего лишь небольшой холм.
Но самые яркие воспоминания остались от вечеров у костра. Мы собирались где-нибудь на окраине деревни, обычно на небольшой поляне, окружённой высокими соснами, которые шелестели на ветру, словно шептали нам свои древние секреты. Место для костра выбирали тщательно — чтобы было безопасно, но при этом уютно. Мы выкапывали небольшую ямку, обкладывали её камнями, а потом сносили сухие ветки, хворост и щепки, которые находили в лесу. Разведение костра было целым ритуалом. Кто-то из ребят, обычно Олег, с важным видом доставал спички, а мы все замирали в ожидании, когда первые языки пламени начнут лизать сухие ветки. Огонь разгорался медленно, но верно, и вскоре яркие всполохи света начинали танцевать в темноте, отбрасывая длинные тени на наши лица.
Как только костёр разгорался, мы начинали готовить картошку. Её приносили из дома, завернув в фольгу или просто в старые газеты. Мы аккуратно клали картофелины в угли, стараясь не обжечься, и ждали, пока они запекутся. Время от времени кто-то из нас подходил к костру, чтобы перевернуть картошку, и от этого в воздухе разносился ещё более насыщенный аромат дыма и жареной кожуры. Ожидание было мучительным, но оно того стоило. Когда картошка была готова, мы доставали её из углей, обжигая пальцы, но никто не жаловался. Горячие, обожжённые картофелины мы очищали от золы, сдувая её с кожуры, а потом ели прямо с неё, посыпая крупной солью, которую кто-то из ребят всегда приносил с собой. Вкус был непередаваемым — дымный, насыщенный, с лёгкой горчинкой от золы и сладостью от самой картошки. Каждый кусочек казался настоящим деликатесом, и мы ели, не отрываясь, пока не оставалось только несколько крошек.
Аромат дыма, смешанный с запахом хвои и свежего воздуха, наполнял всё вокруг. Треск огня, потрескивание углей и тихий шелест деревьев создавали удивительную симфонию звуков, которая убаюкивала и одновременно вдохновляла. Мы сидели вокруг костра, тесно прижавшись, друг к другу, и разговаривали обо всём на свете — о наших мечтах, о будущем, о том, что видели днём в лесу или на реке. Смех раздавался то тут, то там, и каждый рассказ превращался в маленькое приключение. Иногда кто-то начинал петь, и мы подхватывали, хотя слова песен знали лишь наполовину. Но это не имело значения — важно было самоощущение единства, тепла и свободы.
Иногда, когда костёр начинал угасать, мы подбрасывали в него новые ветки, и пламя снова оживало, освещая наши лица и бросая отблески на окружающие деревья. Мы сидели так до поздней ночи, пока звёзды не начинали ярко светить на небе, а луна не поднималась высоко над горизонтом. Иногда мы замечали, как вдалеке, за лесом, вспыхивают огоньки других костров — это были такие же компании, как наша компания, которые тоже наслаждались этим волшебным временем. Мы чувствовали себя частью чего-то большего, частью природы, которая принимала нас с открытыми объятиями.
Эти вечера у костра были для нас не просто развлечением — они были моментом настоящей свободы и счастья. Мы забывали о времени, о заботах, о том, что завтра снова нужно будет помогать по хозяйству или собирать грибы. В эти моменты мы были просто детьми, которые наслаждались жизнью, теплом огня и компанией друзей. И каждый раз, когда я вспоминаю эти вечера, мне хочется снова почувствовать запах дыма, услышать треск костра и попробовать ту самую, обожжённую картошку, которая казалась тогда самым вкусным блюдом на свете.
Особое место в нашей жизни занимали отношения с противоположным полом. Каждый из парней выбрал себе девчонку, с которой хотел бы встречаться. Эти отношения, конечно, были детскими и наивными, но тогда они казались нам такими серьёзными и важными. Вечерами мы разбивались на парочки и гуляли по деревне, держась за руки или обнявшись. Мы говорили о чём-то важном, смеялись, строили планы на будущее. Это была настоящая романтика, пусть и наивная, но искренняя и трогательная.

Несмотря на то, что отдых в пионерских лагерях, куда меня отправляли раньше, был насыщенным и интересным, таких каникул, как это лето, у меня никогда не было. Здесь всё было по-другому: настоящая свобода, дружба, приключения и ощущение, что каждый день — это маленькая жизнь, полная открытий и радости. Это лето стало для меня чем-то особенным, временем, когда я почувствовал себя по-настоящему счастливым.

Мы были детьми, но в то же время чувствовали себя взрослыми, самостоятельными, способными на всё. Мы не думали о завтрашнем дне, нас интересовало только здесь и сейчас. И именно это делало каждое мгновение таким ценным и незабываемым. Лес, речка, костры, велосипеды, первые робкие чувства — всё это слилось в одно яркое воспоминание, которое я пронесу через всю жизнь. Это было время, когда мир казался бесконечно большим, а мы — его полноправными хозяевами.

3
Из-за того, что мы все были примерно одного возраста, в нашей компании не было явного лидера. Не было того, кто бы командовал или решал за всех. Но были заводилы — те, кто задавал тон, предлагал идеи и вдохновлял остальных. Одним из таких был Олег. Он был из местных, самый старший среди нас, и это уже давало ему определённый авторитет. У него первым появился мопед, и это сделало его почти легендой в наших глазах. Мы все мечтали прокатиться на этом чуде техники, и когда Олег разрешал кому-то сесть за руль, это было как посвящение в мир взрослых. Он был первым, кто начал курить открыто, не скрываясь от взрослых. Мы, конечно, тоже баловались сигаретами, но делали это тайком, боясь, что родители узнают и нам влетит. А Олег шёл по деревне с сигаретой в уголке рта, как настоящий взрослый, и это вызывало у нас смесь восхищения и зависти. Он был для нас примером независимости и уверенности в себе, и мы уважали его за это. Как сейчас говорят — респект.

Лёха, хоть и не был самым старшим, но в нём било через край энергии. Казалось, что если подключить к нему лампочку, она бы взорвалась от перенапряжения. Он был генератором идей, вечным двигателем нашей компании. Лёха постоянно что-то придумывал: то мы строили шалаш в лесу, то затевали «войну» с соседней деревней, то решали исследовать заброшенный дом. Но при всей своей неуёмной энергии, в Лёхе жила странная трусость. Он мог подбить всех на какую-нибудь авантюру, но при первой же опасности старался улизнуть, оправдываясь тем, что ему срочно нужно домой. Мы смеялись над этим, но всё равно любили его за его фантазию и умение превратить любой день в приключение.

Но особенно среди нас выделялся Юрка. Он не был лидером, да и ростом был меньше всех, но в любом деле он оказывался первым. Лучше всех играл в футбол, первым прыгал в воду с крутого берега реки, быстрее всех гонял на велосипеде. Когда мы ходили в лес за ягодами или грибами, его корзинка всегда была полнее всех. И при всём этом он никогда не хвастался, не выставлял свои достижения напоказ. Юрка был скромным, и это делало его ещё более уважаемым в нашей компании.

Юрка был сиротой. Отца он никогда не знал, а мать погибла, замёрзнув пьяной в сугробе. Его воспитывал дед, Пётр Митрофанович. Несмотря на свои семьдесят пять лет, дед выглядел бодрым и крепким, как будто ему было не больше шестидесяти. Он не пил, не курил, не сплетничал с соседями и никогда ни с кем не ругался. Наоборот, он всегда старался помочь людям — то советом, то делом. За это его в деревне все уважали. Они с Юркой жили скромно, на небольшую пенсию деда и пособие по потере кормильца, но никогда не знали нужды. Их хозяйство было крепким, а соседи всегда готовы были помочь, если что-то было нужно. Пётр Митрофанович был глубоко набожным человеком и каждое воскресенье ходил в церковь в соседнее село. Иногда он брал с собой и Юрку, и это, казалось, накладывало на мальчика особый отпечаток. Юрка всегда думал, что скажет дед, прежде чем что-то сделать. Он никогда не курил, не лазил в чужие огороды и не ругался матом. И хотя мы иногда подшучивали друг над другом, над Юркой никто никогда не смеялся. Он был для нас авторитетом, и мы уважали его за его принципы и силу характера.

Но самой удивительной чертой Юрки было то, как он притягивал к себе людей. Несмотря на свою внешнюю непримечательность, с ним все хотели дружить. Девчонки сохли по нему, хотя он никогда не старался произвести на них впечатление. Они ненавидели ту, на которую он обращал внимание, но сам Юрка оставался спокойным и невозмутимым. И ещё его любили животные. На него никогда не лаяли собаки, а у него в кармане всегда находился кусок сухаря или колбасы для них. Когда мы собирались все вместе, любая кошка, будто чувствуя его доброту, выбирала именно его: терлась о его ноги, мурлыча, а то и запрыгивала к нему на колени. Юрка никогда не прогонял их, а наоборот, гладил и разговаривал с ними, как с друзьями.

Как-то так получилось, что мы с Юркой очень сблизились. Мы стали неразлучными друзьями, почти как братья. Везде старались держаться вместе. Если Лёха что-то придумывал, мы либо участвовали оба, либо не участвовали совсем. Юрка стал для меня не просто другом, а кем-то большим. Он был тем, на кого я мог положиться в любой ситуации, кто всегда знал, что сказать или сделать. И хотя он никогда не стремился быть лидером, его присутствие в нашей компании делало всё вокруг как-то правильнее, добрее, светлее.
Юрка был особенным. Он не просто умел играть в футбол или собирать грибы лучше всех. Он умел чувствовать чужую боль и брать её на себя. Это было что-то большее, чем просто удача или случайность. Это было частью его сущности, его души. И хотя я не понимал, как он это делает, я знал, что он всегда будет рядом, чтобы помочь, даже если это будет стоить ему собственных сил.


4
События, которые произошли далее, навсегда врезались в мою память. Лето того года выдалось жарким, но не засушливым. Время от времени природа одаривала нас проливными, но короткими дождями, которые освежали землю и наполняли лес ароматами сырой травы и хвои. В таких условиях грибов и ягод в лесу было в изобилии, и мы с Юркой решили отправиться на «тихую охоту». Я, как и все в нашей семье, обожал грибы в любом виде, но особенно мне нравилась жареная картошка с лесными грибами, подрумяненная до хрустящей корочки. Это было блюдо, с которым не могло сравниться ничто другое.

Проснувшись по будильнику, в пять утра, я наскоро умылся, отрезал себе кусок хлеба с колбасой, налил во фляжку крепкого чая с сахаром и отправился за Юркой. Его дом был на окраине деревни, и пока я шёл туда, разбудил всех соседских собак и петухов. На улице поднялся такой гвалт, что, казалось, проснётся вся деревня. Юрка встретил меня на пороге, уже готовый к походу. На нём был старый рюкзак, а в руках — корзинка для грибов.

— Ну что, как пойдём? — спросил Юрка, поправляя рюкзак на плечах. — Вдоль речки или через поле? 
— Давай через поле, — быстро ответил я, оглядываясь на дорогу. — Иначе опять эта Венера всё соберёт раньше нас. В прошлый раз мы еле-еле набрали полкорзинки, а она уже с полным ведром шла обратно. 
— Точно, — усмехнулся Юрка. — Она, как метеор, мелькнёт — и грибов уже нет. Ну что, побежали?

Венера — это соседская старуха, которая, несмотря на свой возраст, обладала удивительной скоростью и сноровкой в сборе ягод и грибов. Если ты немного замешкался с утра, то всё, что оставалось, — это идти по её следам, собирая то, что она пропустила. А пропускала она мало.

Сразу за околицей начиналось кукурузное поле, и нам предстояло пройти через него около километра. Мы шли, болтая о чём-то своём, и время пролетело незаметно. И вот мы в лесу.

Раннее утро. Природа только начинала пробуждаться, и лес словно задерживал дыхание, готовясь к новому дню. Небо на востоке постепенно светлело, окрашиваясь в нежные оттенки розового и золотого, а первые лучи солнца пробивались сквозь густую листву, создавая на земле причудливые узоры из света и тени. Птицы, словно дирижёры, запели свои первые песни — где-то вдалеке заливисто трещал соловей, а ближе, в кустах, звонко перекликались синицы. Их голоса смешивались с тихим шелестом листьев, которые слегка колыхались от утреннего ветерка. В воздухе витал лёгкий туман, который медленно рассеивался под лучами восходящего солнца, окутывая всё вокруг таинственной дымкой. Капли росы, словно крошечные бриллианты, сверкали на траве и листьях, а под ногами мягко хрустели прошлогодние иголки и веточки.

Возле левого уха назойливо жужжал комар, но я даже не обращал на него внимания. Солнце на открытой поляне уже вовсю светило, заливая всё вокруг тёплым золотистым светом, а в лесу ещё царила прохлада и тишина. Я вдыхал полной грудью этот чистый, сырой воздух, наполненный ароматами хвои, мха и влажной земли. Каждый вдох был как глоток свежести — в нём чувствовалась терпкость сосновой смолы, сладковатый запах цветущих трав и едва уловимый аромат грибов, прячущихся под опавшей листвой. Мои глаза сами собой начали шарить по траве, выискивая тот самый заветный гриб, который станет украшением нашей корзины. Иногда я наклонялся, чтобы сорвать ярко-красную костянику или горсть черники, и жевал их, чувствуя, как кисло-сладкий вкус ягод смешивается с лёгкой горчинкой косточек.
Тишина и покой. Лишь изредка я свистел, чтобы не потерять из виду Юрку, который шёл чуть впереди, внимательно осматривая каждую полянку и каждый кустик. Его корзинка уже была наполовину полна, и я старался не отставать, хотя мои поиски пока не приносили такого успеха. Лес был полон жизни — где-то вдалеке стучал дятел, а под ногами шуршали ящерицы, спеша укрыться в своих укрытиях.

Наши сердца чуть не разорвало от страха, когда вдруг из-под куста выскочил заяц, замер на мгновение, а потом исчез в густом ельнике.

Мы шли медленно, наслаждаясь каждым моментом, и время будто остановилось. Так, насвистывая, мы за несколько часов наполнили корзинки до краёв. Судя по теням от деревьев, мы бродили по лесу уже около пяти часов, и пора было возвращаться.

Когда мы вышли к окраине леса, картина резко изменилась. Над полем нависли свинцовые тучи, тяжёлые и угрожающие. То тут, то там раздавались раскаты грома, и небо прорезали яркие молнии. Ветер поднялся такой силы, что кукуруза пригибалась к земле, а моя куртка трещала по швам.

— Юрка, — я остановился, глядя на сгущающиеся тучи. — Мне кажется, сейчас что-то будет. 
— Ага, — коротко бросил Юрка, оглядываясь на небо. — Сейчас не на шутку шандарахнет. 
— Может, в лесу переждём? — предложил я, чувствуя, как ветер начинает рвать куртку. — Дождь, судя по всему, не будет долгим. 
— Ладно тебе, — Юрка махнул рукой, но в его голосе слышалась тревога. — Мы бегом добежим до дома. Здесь всего километр. Давай наперегонки! 
— Давай, — я уже приготовился бежать, чувствуя, как сердце начинает биться чаще. — На старт, внимание, ма-а-рш!

Не успел я закончить, как Юрка уже рванул вперёд. Я понял, что мне его не догнать, особенно с полной корзинкой, но всё равно бежал изо всех сил. Юрка метров на триста уже опережал меня, когда впереди ударила молния. От грохота у меня заложило уши. Кукуруза была выше меня ростом, поэтому я не понял, куда именно ударила молния. Немного замешкавшись, я снова побежал. Метров через двести я обо что-то споткнулся и полетел лицом вниз, со всей силы ударив корзинкой о землю. Я не разбился — кукуруза смягчила падение, но грибы в корзинке превратились в кашу.

Я обернулся, чтобы посмотреть, обо что я споткнулся, и увидел Юрку, лежащего лицом вниз. Я вскочил и подбежал к нему. Перевернув его на спину, я начал трясти его за плечи.

— Юрка, очнись! — я тряс его, чувствуя, как сердце колотится где-то в горле. — Юрка, что с тобой? Очнись! 
— Ещё раз тряхнёшь — получишь в ухо, — прохрипел он, медленно открывая глаза. 
— Я думал, тебя убило, — выдохнул я, чувствуя, как напряжение начинает отпускать. 
— Да уж, долбануло, что надо, — Юрка сел, потирая виски. — В голове до сих пор звенит, и руки с ногами не слушаются. 
— Ничего себе, — я присмотрелся к нему. — Смотри, у тебя клок волос побелел. 
— Где? — он тут же схватился за голову, пытаясь нащупать изменения. 
— Да вот, прямо на чёлке, — я показал пальцем. 
— Вот же блин, — Юрка сжал губы, явно не зная, как к этому относиться. 
— А что, не расстраивайся, — я попытался подбодрить его. — Некоторые специально красятся, а у тебя само собой получилось. Модно, понимаешь? 
— Да ладно, тебе прикалываться, — он фыркнул, но в его глазах мелькнула тень беспокойства. — Дед подумает, что я действительно окрасился. 
— Не бойся, я подтвержу, что это от молнии, — пообещал я. 
— Спасибо, — Юрка встал, всё ещё пошатываясь. — Ну ладно, побежали дальше, а то ещё и вымокнем.

Мы снова побежали. Вскоре мы уже сидели у Юрки дома, пили чай с вареньем и обсуждали наше приключение. О том, что с нами произошло, мы решили не распространяться. Спросят — ответим, не спросят — промолчим. Вечером, собравшись всей компанией у костра, нам пришлось несколько раз повторять нашу историю. Через несколько дней о нашем приключении уже никто не вспоминал, но для меня это стало одним из самых ярких воспоминаний того лета.

5
Особым удовольствием для нас было катать девчонок на раме велосипеда. Это было не просто развлечение, а целый ритуал, полный романтики и детского флирта. Если к твоему велосипеду был прикручен багажник, мы старались избавиться от него как можно быстрее. Ведь багажник мешал главному — возможности приобнять девчонку, прижаться к её спине, чувствовать тепло её тела и вдыхать аромат её волос. Это было что-то вроде маленького таинства, которое делало нас, мальчишек, чуть взрослее и значительнее в собственных глазах.

В тот день мы на трёх велосипедах отправились катать девчонок. Чтобы растянуть удовольствие и сделать поездку более запоминающейся, мы заранее решили отъехать подальше от деревни. Сельская дорога, как всегда, была полна неожиданностей: то ямы, то камни, то внезапные повороты. Но именно это и делало наши приключения такими захватывающими.

Юрка ехал первым. Он всегда был впереди, будь то футбол, велосипедные гонки или походы в лес. За ним следовали мы с Лёхой, а на рамах наших велосипедов сидели девчонки, смеясь и держась за наши плечи. Всё шло как по маслу, пока под колесо Юркиного велосипеда не попался камень. Он был невелик, но достаточно коварен, чтобы стать причиной катастрофы. Юрка, ехавший на полной скорости, не успел среагировать. Велосипед дёрнуло, он потерял управление, и в следующее мгновение Юрка перелетел через свою пассажирку, Ольгу, и приземлился на пятую точку. Ольга, зацепившись ногой за раму, упала вместе с велосипедом, подняв облако пыли.

Мы все моментально остановились, соскочили с велосипедов и бросились к ним. Юрка уже встал, отряхиваясь от пыли, и поковылял к Ольге. Она сидела на земле, её платье было разорвано, а на колене виднелась ссадина. Она потирала ушибленное место, её лицо было искажено от боли и злости.

— Блин, — Оля сжала кулаки, её голос дрожал от обиды. — Не можете катать, не катайте! Что я теперь маме скажу? 
— Наташа, прости, — Юрка подошёл к ней, протянув руку. — Давай я тебе помогу встать. 
— Отстань, — она оттолкнула его руку, но в её глазах читалась беспомощность. — Я сама.

Ольга  попыталась подняться, но, охнув от боли, снова опустилась на землю. Слёзы покатились по её щекам, и она с досадой вытерла их рукавом. Мы все стояли вокруг, не зная, что сказать или сделать. Юрка присел рядом с ней, его голос стал мягче, почти шёпотом.

— Подожди, — сказал он. — Дай посмотрю, что случилось.

Он осторожно взял её ногу, осмотрел рану и положил свою ладонь на ссадину. На мгновение его лицо исказила гримаса боли, будто он сам почувствовал её страдания. Но реакция Ольги привлекла наше внимание больше. Она вдруг перестала плакать и с испугом оттолкнула его руку.

— Что ты делаешь? — прошептала она, глядя на него с недоумением.

Мы все замерли. На её ноге не было ни одной царапины. Только запёкшаяся кровь от старой раны, которая, казалось, уже давно зажила. Мы переглянулись, не понимая, что только что произошло. Юрка встал, его лицо было бледным, а глаза выражали усталость.

— Ладно, накатались, поехали домой, — сказал он, избегая наших взглядов.

Он поднял свой велосипед и понял, что домой придётся идти пешком. На переднем колесе была огромная восьмёрка, и ехать на нём было невозможно. Немного выправив колесо так, чтобы его хотя бы можно было катить, Юрка захромал в сторону дома. Мы все, молча, поплелись за ним. О том, что Ольга сильно разбилась, напоминало только её разорванное платье.

Этот случай стал ещё одной загадкой, связанной с Юркой. Мы не обсуждали его вслух, но каждый из нас понимал, что произошло что-то необъяснимое. Юрка, как всегда, не стал ничего объяснять, а мы, как всегда, не стали спрашивать. Но в тот день я впервые задумался о том, что мой друг — не такой, как все. И это делало его ещё более особенным в моих глазах.

Вспоминаю ещё один случай. Мы играли в футбол, и я случайно попал мячом в лицо одной из девочек, пришедших поболеть за парней, Наташке. Она заплакала, и все замерли, не зная, что делать. Юрка, не раздумывая, подошёл к ней, опустился на колени и положил руку на её щеку. Наташка сначала закричала ещё громче, но через несколько секунд её лицо расслабилось, и она перестала плакать. Юрка просто сидел рядом, держа руку на её щеке, и смотрел на неё с такой теплотой, что даже я почувствовал, как боль уходит. Когда Наташка встала, она была удивлена, что боль почти исчезла. Юрка только улыбнулся и сказал: «Всё нормально, просто ушиб». Но я видел, как он сам побледнел и немного пошатывался, когда встал. Он никогда не жаловался, но я начал замечать, что каждый раз, когда он помогал кому-то, он сам становился слабее.


6
Однажды зимой, когда мне было десять лет, мы с Андрюхой, моим соседом, который был на два года младше меня, играли возле дома в хоккей. Это было наше любимое зимнее развлечение, и мы подходили к нему со всей серьёзностью. На нас была соответствующая «форма»: я щеголял в кроличьей шапке, клетчатом зимнем пальто с цигейковым воротником, штанах с начёсом и валенках. Мои варежки были такими волосатыми, что из-за налипшего на них снега они напоминали маракасы из ракушек. Андрюха был одет не хуже: его «экипировку» дополняла бабушкина шаль, завязанная за спиной, что придавало ему вид настоящего зимнего воина. Короче, мы были звёздами НХЛ, пусть и в своём воображении.

В самый разгар игры, когда азарт был на пике, я получил от Андрюхи клюшкой по лбу. Удар был несильный, но достаточный, чтобы на лбу выскочила шишка. Я, как настоящий боец, приложил к больному месту снег и через пять минут уже снова носился по «полю», как будто ничего не произошло. Однако вечером, когда родители вернулись домой, моё состояние резко ухудшилось. Голова раскалывалась так, будто её сжимали тисками, началась рвота, и я едва мог стоять на ногах. Бабушка была в панике, не зная, что со мной делать. Отец, недолго думая, вызвал скорую помощь. Врач диагностировал лёгкое сотрясение мозга и прописал полный покой. Сотрясение прошло, но с тех пор время от времени головные боли возвращались, словно напоминая о том дне.

И вот в тот день, то ли из-за перемены погоды, то ли просто ни с того ни с сего, у меня снова разболелась голова. Боль была настолько сильной, что казалось, будто череп вот-вот расколется на две части. Я лежал в своей комнате, сжавшись в кровати, и каждый удар пульса отдавался в висках, как молоток по наковальне. Бабушка, как всегда, начала пичкать меня таблетками, но они не помогали. Каждая минута казалась вечностью, и я уже начал думать, что этот кошмар никогда не закончится.

И тут я услышал знакомый голос: 
— Тётя Полина, Серёга дома? 
— Дома, Юрочка, — ответила бабушка. — У него голова болит, лежит у себя. 

По ступенькам затопали босые ноги. Каждый шаг отдавался в моей голове, как удар молотка. Я застонал, пытаясь укрыться от этого шума, но он только усиливался. 

— Баба Катя, можно к Серёге? 
— Конечно, Юра, проходи. 

Юрка заглянул в комнату, улыбнувшись своей обычной лёгкой улыбкой. 
— Здорово, дружище, — сказал он, подходя ко мне. — Ты что это удумал болеть? Кто за нас в воротах стоять будет? 
— Отвали, Юрка, — я застонал, прикрывая глаза. — Не до футбола. Голова раскалывается, сил нет. 
— Ладно, не бойся, — он подошёл ко мне и положил ладонь на мой лоб. 

И тут, как в прошлый раз с Наташкой, его лицо исказилось от боли. Я почувствовал, как головная боль начала утихать, словно её кто-то вытягивал из меня. Это было странное ощущение, будто тяжёлый груз постепенно снимали с моих висков. Но Юрка, казалось, испытывал обратное. Его лицо побледнело, а глаза сузились от боли. 

— Вот же блин, — прошептал он, резко отдернув руку. 

Он вскочил и выбежал во двор. Через мгновение до меня донеслись звуки, от которых стало не по себе. Юрку тошнило. Я медленно поднялся с кровати, прошёлся по комнате. Голова больше не болела, как будто и не было этой адской боли. Я вышел во двор и увидел Юрку, сидящего на ступеньках. Он был бледен, но попытался улыбнуться, когда увидел меня. 

— Пошли играть? — спросил я, чувствуя себя виноватым. 
— Пошли, — он встал, но его движения были медленными, словно каждое давалось с трудом. 

В тот день Юрка играл вяло, что было совсем не похоже на него. Он часто останавливался, чтобы перевести дыхание, и его обычно энергичные движения стали медленными и неуверенными. 

— Юрка, что с тобой? — спросил я, заметив, как он с трудом справляется с простыми действиями. 
— Не бери в голову, — он махнул рукой, но в его глазах читалась усталость. — Всё нормально. 

Но я знал, что это не так. Юрка, всегда такой сильный и неутомимый, вдруг стал выглядеть слабым и измождённым. И хотя он старался скрыть это, я понимал, что что-то не так. В тот день я впервые задумался о том, что его способности, какими бы чудесными они ни были, давались ему не просто так. Каждый раз, когда он помогал кому-то, он сам страдал. И это заставляло меня чувствовать себя виноватым. Но Юрка никогда не жаловался. Он просто улыбался и говорил: «Всё нормально». 

Этот день стал ещё одним напоминанием о том, что мой друг — не такой, как все. И хотя я не понимал, как он это делает, я знал, что он всегда будет рядом, чтобы помочь, даже если это будет стоить ему собственных сил.

7
Мы возвращались с рыбалки, пустые и немного разочарованные. Солнце уже клонилось к закату, окрашивая небо в теплые оттенки оранжевого и розового. Длинные тени от деревьев тянулись через дорогу, словно пытаясь ухватить последние лучи света. Мы шли по пыльной тропинке, ведущей к деревне, и о чём-то спорили. О чём именно — сейчас уже не вспомню. То ли о том, кто виноват в том, что рыба сегодня не клевала, то ли о том, кто из нас лучше забрасывает удочку. Но наш спор был несерьёзным, больше для смеха, чтобы скрасить неудачный день.
Вдруг я заметил что-то маленькое и тёмное, свернувшееся в клубок под старой ветлой. Я остановился, прищурившись, чтобы разглядеть получше. Это был щенок. Маленький, грязный, с шерстью, слипшейся от грязи и, возможно, от слёз. Его глаза, большие и влажные, смотрели на нас с таким страхом, что у меня сердце сжалось. Он дрожал, поджав хвост, и время от времени тихо скулил, будто звал на помощь, но уже почти не надеясь на неё.
— Юрка, смотри, щенок! — я резко остановился, указывая на него. — Откуда он тут?
Юрка, шедший чуть впереди, обернулся и нахмурился. Его взгляд стал серьёзным, почти взрослым. Он подошёл ближе, присев на корточки, чтобы рассмотреть щенка.
— Наверное, кто-то выбросил, — тихо сказал он, и в его голосе прозвучала горечь. — Пойдём, посмотрим.
Мы осторожно подошли к щенку. Это была чистокровная дворняжка, маленький комочек несчастья. Его шерсть была покрыта грязью, а на боку виднелась свежая царапина, будто он недавно пытался выбраться из какой-то западни. Щенок лежал, поджав хвост, и жалобно скулил, словно просил о помощи, но боялся доверять. Я осторожно протянул руку, чтобы погладить его, но нечаянно задел лапу. Щенок резко завизжал от боли и попытался отползти, но его движения были скованными, будто каждая кость в его теле болела.
— У него лапа повреждена, — сказал я, чувствуя, как сердце сжимается от жалости. — Смотри, он даже встать не может.
— Сейчас посмотрим, — тихо ответил Юрка, присаживаясь на корточки рядом со щенком.
Щенок оскалился, обнажив крошечные, но острые зубки. Он явно не хотел доверять нам, его глаза были полны страха и недоверия. Я решил отвлечь его, осторожно почесав за ухом. Щенок на мгновение успокоился, его хвост дрогнул, и он слегка повилял им, словно давая понять, что готов принять нашу помощь. В этот момент Юрка медленно протянул руку к его повреждённой лапе.
Я замер, наблюдая за происходящим. Юрка положил свою ладонь на лапу щенка, и его лицо вдруг исказилось от боли. Он стиснул зубы, но не отдернул руку. Щенок вдруг перестал скулить, его тело расслабилось, и он завилял хвостом, как будто боль ушла. Через мгновение он вскочил на все четыре лапы, радостно виляя хвостом и облизывая наши руки.
Юрка с трудом поднялся, его лицо было бледным, а глаза выражали усталость и боль. Он начал растирать ногу, словно её свело судорогой, и его движения были медленными, почти неуверенными. Я смотрел на него, чувствуя, как внутри всё переворачивается. Он мог помочь, но какой ценой? Его лицо исказилось от боли, но он даже не жаловался, просто, молча, терпел.
— Юрка, как ты это делаешь? — спросил я, глядя на него с изумлением.
— Что делаю? — он посмотрел на меня, словно не понимая вопроса.
— Ну, это... лечишь.
— А, это, — он пожал плечами, стараясь улыбнуться, но улыбка получилась слабой. — Не знаю. Просто понимаю, что могу помочь, и делаю.
— А тебе при этом больно?
— Да, бывает, — он вздохнул, продолжая растирать ногу. — Но это того стоит. Видишь, как он теперь бегает?
Я смотрел на щенка, который уже весело носился вокруг нас, прыгая и виляя хвостом, как будто и не было той страшной боли, которая мучила его всего несколько минут назад. Он был полон жизни, и это было чудо. Но я не мог понять, как Юрка может так легко жертвовать собой. Он всегда был таким — тихим, скромным, но в то же время невероятно сильным. Я часто задумывался, откуда в нём эта сила. Может, от деда, который всегда говорил ему о доброте и помощи? Или это что-то большее, что-то, что я, в свои тринадцать лет, просто не мог понять?
— Так зачем же ты это делаешь, зная, что тебе будет больно? — я не мог сдержать вопрос, который давно крутился у меня в голове.
— А как по-другому? — Юрка посмотрел на меня, и в его глазах читалась твёрдость. — Дед говорит: «Можешь помочь — помоги. Не можешь — не мешай». Дед у меня правильный, его все уважают. И я его люблю, он у меня один.
Я, молча, кивнул, но на самом деле мне было ничего не понятно. Как он это делал, не укладывалось в моей детской голове. Я смотрел на Юрку, на его бледное лицо, на руки, которые всё ещё дрожали, и думал: «Почему он? Почему именно он должен страдать, чтобы помочь другим?» Но ответа у меня не было. Юрка просто был таким — он не мог пройти мимо чужой боли, даже если это стоило ему собственного здоровья.
Щенок, теперь уже полный энергии, прыгал вокруг нас, пытаясь привлечь наше внимание. Юрка слабо улыбнулся, глядя на него, и в его глазах мелькнула тень облегчения. Но я видел, как ему тяжело. Он был готов помочь любому, кто нуждался в помощи, даже если это стоило ему боли. И в тот момент я понял, что мой друг — не такой, как все. Он был особенным. И это делало его ещё более дорогим для меня.
Позже, вечером, когда мы сидели у костра, я спросил Юрку:
— Ты когда-нибудь задумывался, почему именно ты можешь помогать другим? Почему это дано тебе, а не кому-то ещё?
Юрка задумался, его глаза стали серьёзными, почти взрослыми.
— Не знаю, — тихо ответил он. — Дед говорит, что каждый человек приходит в этот мир с какой-то миссией. Может, моя миссия — помогать другим. Но иногда я думаю, что это не просто так. Может, я действительно... не такой, как все.
— Ты имеешь в виду, что ты... ангел? — спросил я, чувствуя, как сердце начинает биться чаще.
Юрка улыбнулся, но в его глазах мелькнула тень грусти.
— Не знаю, Серёга. Но если я ангел, то почему мне так больно каждый раз, когда я помогаю? Ангелы ведь не должны страдать, правда?
Я не нашёл, что ответить. Мы сидели, молча, глядя на огонь, и только треск дров нарушал тишину.


8
Так пролетело лето, осталась последняя неделя моих каникул. Бабушка начала понемногу собираться, складывая вещи, которые больше не понадобятся. В воздухе уже чувствовалась лёгкая прохлада, предвестник осени, и листья на деревьях начали желтеть по краям, словно природа готовилась к новому сезону. В выходные должны были приехать родители с грузовиком. Мы всё погрузим и уедем, а вернёмся ли снова, не знаю. Мне бы очень хотелось, чтобы родители на следующий год сняли эту дачу, ведь здесь оставался мой друг — Юрка. Мысль о том, что я могу больше никогда не увидеть его, сжимала мне горло.
С этими немного грустными мыслями я решил сбегать к Юрке. Подбежав к их дому, я увидел скорую помощь, припаркованную у ворот. Белая машина с красным крестом выглядела чужеродно на фоне деревенского пейзажа. Из дома вышел врач в сопровождении соседки, их лица были серьёзными, почти каменными. Я вбежал в дом, чувствуя, как сердце начинает биться чаще, а в груди поселился холодный комок страха.
На кровати лежал Пётр Митрофанович. Его лицо было бледным, почти серым, а дыхание — тяжёлым и прерывистым. Каждый вдох давался ему с трудом, словно воздух стал густым и вязким. Рядом на стуле сидел Юрка, его руки сжимали подлокотники так сильно, что костяшки пальцев побелели. Его взгляд был устремлён в пол, и в его глазах читалась усталость и безысходность.
— Что с ним? — спросил я, едва переводя дыхание.
— Сердце, — тихо ответил Юрка, не поднимая глаз. — Врач говорит, предынфарктное состояние. Возраст... А какой возраст? Он у меня никогда не болел.
Я посмотрел на Петра Митрофановича, на его худое, измождённое лицо, и почувствовал, как комок подступает к горлу. Он всегда был таким сильным, таким бодрым, а теперь лежал, едва дыша, и казалось, что жизнь медленно уходит из него.
— Юрка, а ты не пробовал? — я осторожно спросил, зная, что мой вопрос может быть болезненным.
— Что? — он, наконец, поднял на меня глаза, в которых читалась усталость и безысходность.
— Ну, это... лечить.
— А я знаю как? — он усмехнулся, но в его голосе не было радости. — Это тебе не ушиб, не царапина и даже не головная боль. Врач сказал, что второго приступа дед может не пережить. Выписал вон кучу таблеток, а в больницу забирать не стал. Говорят, в таком возрасте нет смысла класть в стационар.
Я молча кивнул, но внутри всё кипело. Как так? Почему нельзя помочь? Почему нельзя сделать что-то, чтобы спасти его?
— Да, блин... — я не смог сдержаться.
— Что это за блин, сорванец? — раздался слабый голос с кровати. Пётр Митрофанович с трудом повернул голову в нашу сторону. Его глаза, обычно такие ясные и добрые, теперь были тусклыми, но в них всё ещё теплилась искра жизни.
— Простите, Пётр Митрофанович, сорвалось, — я покраснел, чувствуя себя неловко.
— Ладно, Серёга, ступай, — он слабо махнул рукой. — Я сегодня не пойду гулять. Сам понимаешь.
— Понятно, — я кивнул, чувствуя, как комок подступает к горлу.
— Пока, Юрка. До свидания, Пётр Митрофанович, выздоравливайте.
— Спасибо, сынок, — он слабо улыбнулся, но в его глазах читалась благодарность.
Я вышел от Юрки с тяжёлым сердцем. Вот так хочешь помочь, а не можешь. Я решил тоже гулять сегодня не ходить. Помогу бабушке собираться.
На следующее утро в моё окно постучали. Я проснулся от резкого звука и сел на кровати, ещё не понимая, что происходит. Сердце бешено колотилось, словно предчувствуя беду.
— Серёга, проснись! — это был Олег. Его голос звучал тревожно, почти панически.
— Чего тебе? — я спросонья с трудом соображал, что происходит.
— Серёга, с Юркой беда, — он говорил быстро, почти невнятно.
Я вскочил как ошпаренный, наскоро оделся и выбежал во двор. Не слушая Олега, я помчался к Юркиному дому. Возле дома толпились люди, стояла скорая помощь. Я подумал, что с Петром Митрофановичем случилось что-то страшное, и вдруг увидел его живого и здорового. Он стоял на крыльце, его плечи содрогались от рыданий, а лицо было мокрым от слёз. Мне стало страшно. Юрка.
Пётр Митрофанович почувствовал себя плохо ночью и позвал Юрку. Потом он ничего не помнил. Когда проснулся утром, то почувствовал какой-то холод у себя на груди. Это была Юркина рука.
Врачи потом долго будут говорить о небывалом случае. Инфаркт миокарда в тринадцать лет.

9
Юрку хоронили всем селом. Казалось, будто сама природа скорбела вместе с нами. Небо затянуло тяжёлыми серыми тучами, и с утра не прекращался мелкий, но настойчивый дождь. Капли стекали по лицам людей, смешиваясь со слезами, и никто не мог сказать, где кончается дождь и начинаются слёзы. Многие плакали, даже те, кто никогда не показывал своих эмоций. Старухи, сидя на лавочках у своих домов, шептали, что это ангелы плачут, провожая своего собрата.
Никто толком не знал о том, что Юрка помогал людям. Никто не говорил об этом вслух, не делился своими историями. Но судя по тому, сколько народу пришло с ним проститься, он не отказывал никому. Каждый, кто стоял у его гроба, хранил в сердце свою историю о мальчике, который принёс в их жизнь свет. Кто-то вспоминал, как Юрка помог его ребёнку, когда тот упал с дерева и сломал руку. Кто-то — как он вылечил старую собаку, которую уже собирались усыпить. А кто-то просто помнил его улыбку, которая могла согреть даже в самый холодный день.
Но никто не говорил об этом вслух. Все боялись, что если слово о Юрке вырвется за пределы деревни, сюда хлынут чужаки. Начнутся расспросы, слухи, а потом и вовсе увезут Юрку в столицу, чтобы изучать, разбирать на части, лишить его покоя. Деревня хотела сохранить своё чудо, свой маленький свет, который горел так ярко, но так недолго.
Когда гроб с Юркой опускали в землю, дождь вдруг прекратился. На несколько минут тучи рассеялись, и сквозь них пробилось яркое августовское солнце. Его лучи осветили мокрую землю, деревья, лица людей. Казалось, сама природа на мгновение замерла, чтобы попрощаться с ним. Ветер стих, и в воздухе повисла тишина, наполненная теплом и светом.
Старухи перекрестились и зашептали:
— Это он... Это он прощается с нами.
— Ангел... Настоящий ангел...
Я стоял у края могилы, глядя на гроб, и не мог поверить, что мой друг, мой Юрка, лежит там. Всё лето он был рядом, всегда готовый помочь, всегда с улыбкой на лице. Он был таким же, как мы, но в то же время другим. Он был тем, кто приносил свет в самые тёмные уголки нашей жизни.
Когда гроб засыпали землёй, дождь снова начал накрапывать, но уже не так сильно, как раньше. Люди потихоньку расходились, оставляя на могиле цветы и свечи. Я остался один, глядя на свежую землю, и думал о том, что Юрка был не просто другом. Он был чем-то большим. Он был ангелом, посланным нам, чтобы напомнить о доброте, о том, что даже в самом тёмном мире есть свет.

Эпилог
Многое из нашего детства мы не можем вспомнить. Стираются из памяти лица, предметы, места, события. Это свойственно человеку — забывать. Но это лето я не смогу забыть никогда. Оно навсегда останется в моей памяти как время, когда я был счастлив, когда мир казался большим и прекрасным, а каждый день приносил новые открытия. И всё это — благодаря Юрке.
Спустя много лет, проезжая мимо по работе, я решил свернуть в деревню моего детства.
От простой русской деревни мало чего осталось. По центральной улице проложили асфальт, и теперь она выглядела как-то чужеродно, словно нарядное платье, надетое на старую крестьянку. А когда-то здесь приходилось полдня ждать, когда дорога немного подсохнет и обветрит, чтобы можно было, вновь, мчаться наперегонки на велосипедах, поднимая тучи пыли и смеха. Теперь пыль осела навсегда, а смех, кажется, растворился в прошлом.
Старые сараи, вокруг которых текла жизнь, снесли. Это было своеобразное место встречи, где мы коллегиально решали, чем заняться этим днём. И только курицы во главе с важным петухом могли подслушивать наши тайные решения. Теперь на их месте стояли аккуратные заборы и новые постройки, но дух тех времён, кажется, всё ещё витал в воздухе, как призрак, который никто не замечает, но все чувствуют.
А звуки... На смену постоянно перекликающихся утренних вокализов петухов, с монотонными, порой доходящими до хрипоты лаем собак или панического гоготания стада гусей, с раскрытыми объятьями крыльев спешащих к реке, пришли монотонно рычащие, урчащие, жужжащие, иногда с нотами истерики, звуки проезжающих автомобилей. Гул машин заглушил ту самую музыку деревенской жизни, которая когда-то была симфонией моего детства.
А запахи... То, что в городе мы называем вонью — запах навоза, пропахшей тиной воды в реке, — здесь перемешивались с запахом утренней росы, полевых цветов, хвои и создавали тот самый незабываемый аромат, аромат моего детства. Теперь этот аромат исчез, растворился в новом времени, оставив после себя лишь слабый отголосок, который я пытался уловить, но тщетно.
Деревня разрослась, окаменела, окирпичилась. Исчезла вся прелесть русской глубинки, её простота и искренность. Теперь это было просто место на карте, а не живой организм, который дышал, смеялся и плакал вместе с нами.
Ещё одно место я счёл своим долгом посетить. Это деревенский погост, кладбище. Со временем оно, конечно, разрослось. Иногда на памятниках я с трудом, но узнавал повзрослевшие лица своих приятелей. Вот Олег. Вот братья, Витька и Мишка. Покинули этот мир совсем молодыми. Причина, наверное, совсем не важна. Просто люди связывают тебя с твоим прошлым, а когда они уходят, эти нити обрываются, оставляя после себя пустоту, которую ничем не заполнить.
И вот цель моего посещения. Юркина могила. Рядом похоронили его деда, Петра Митрофановича. Родственников у них никого не осталось, но кто-то заботливо ухаживал за могилой. Менял цветы в вазе, подкрашивал оградку. Установил небольшую скамейку и столик, на котором стояла тарелочка из прошлой жизни, с потрескавшейся эмалью, но вполне ещё целая, с насыпанным пшеном и двумя недорогими конфетами. Это было трогательно и немного грустно, как будто кто-то всё ещё помнил о них, о их доброте и свете, который они несли в этот мир.
Я присел на скамейку. Деревянные доски, слегка потрескавшиеся от времени, но всё ещё крепкие, слегка подались под моим весом. Попытался о чём-нибудь подумать, вспомнить какие-то моменты, но почему-то не мог. В голове была полная тишина. Не та тишина, которая приходит после шума, а какая-то особенная, глубокая, как будто время остановилось, и мир замер в ожидании. Тишина опустилась и на кладбище. Мне это почему-то не показалось странным, несмотря на разгар лета, когда птицы должны заполнять своим пением всё пространство. Но их голоса словно растворились в воздухе, оставив после себя лишь пустоту. Не было шелеста листьев, которые, уже достаточно набравшись сил и поменявших цвет с пастельно-зелёного на тёмно-зелёный, при каждом дуновении ветра тёрлись друг о друга. Даже ветер, казалось, затаил дыхание, будто боясь нарушить эту священную тишину.
Солнце, пробившись сквозь крону деревьев, заботливо укрывающее это место, засветило мне прямо в глаза. Лучи, словно золотые нити, протянулись сквозь листву, осыпая землю и памятники мягким, тёплым светом. На какое-то мгновенье я ослеп и невольно сощурился. Сквозь щёлки своих глаз я едва разглядел фигуру подростка, стоящего прямо за памятником Юрки, одетого, то ли в белую рубашку, то ли в ночную сорочку. Ткань его одежды была настолько светлой, что казалась почти невесомой, как будто сотканной из самого утреннего тумана. Голова его была слегка наклонена, лица, из-за яркого света, было не разглядеть, но я почему-то знал, что он улыбался. Это была не просто улыбка — она была наполнена теплом и спокойствием, как будто он хотел сказать что-то важное, но слова были уже не нужны.
Сомнений, кто это, у меня не возникло. Я был полностью уверен. Это был он. Юрка. Мой друг. Тот, кто всегда был рядом, даже когда его физически не было. Тот, кто приносил свет в самые тёмные уголки моей жизни. Я почувствовал, как в груди что-то сжалось, и в горле застрял комок. Хотелось что-то сказать, но слова застряли где-то глубоко внутри, как будто боялись нарушить эту тишину.
Вдруг резко поднялся ветер, в листве зашумело, словно замахали огромные крылья. Звук был настолько мощным, что казалось, будто само небо вздохнуло. Листья закружились в воздухе, создавая причудливые узоры, а ветер обнял меня, как старый друг. Чтобы лучше разглядеть, я попытался закрыться от солнца ладонью. Когда я шире открыл глаза, то ничего уже не было. Ветер стих, листья успокоились, и птицы возобновили своё пение. Всё вернулось на свои места, как будто ничего и не происходило.
Нет, всё-таки что-то изменилось. Появилось ощущение покоя, какой-то чистоты, как будто от дорожной пыли всё отмылось внезапно начавшимся дождём. Воздух стал свежим и прозрачным, а в душе поселилось странное чувство умиротворения. Появилось ощущение, что я не один в этом мире.
Я сидел на скамейке, глядя на его могилу, и вдруг понял, что всё это время он был рядом. Не в физическом смысле, а в чём-то большем. Его доброта, его свет, его готовность помочь — всё это осталось со мной. И даже сейчас, спустя столько лет, я чувствовал его присутствие. Это было нечто большее, чем просто память. Это была связь, которая не прерывается даже смертью.
Я встал, слегка потрёпанный эмоциями, но с лёгкостью в душе, которой не чувствовал уже давно. Последний раз взглянул на могилу, на цветы, на ту самую тарелочку с пшеном и конфетами. Кто-то всё ещё помнил о нём. Кто-то всё ещё заботился. И это было важно. Это значило, что его свет продолжал гореть, даже если сам он давно ушёл.
Я вышел с кладбища, оглядываясь на знакомые, но такие изменившиеся места. Ветер снова подул, но теперь он был тёплым и ласковым, как будто кто-то невидимый шёл рядом, сопровождая меня. Я улыбнулся. Ведь у меня был друг. Другом был Ангел, и звали его Юрка.


Серж Кузнецов

Москва, июль 2014 г \ Митяево 2025.