Девочка с нотной папкой

       В  детстве  и  юности,  у  меня,  как  и  у  многих  других  моих  сверстников,  бывали  проблемы  со  здоровьем:  часто,  особенно  в  холодное  время  года,  меня  донимала  ангина,  побаливало  сердце…  И  вот,  в  январе  1965  года,  когда  мне  было  чуть  больше  14  лет,  меня  стали  лечить  от  всяких  болячек  в  Детской  областной  больнице  на  Слободке.  Находилась  больница  всего  в  нескольких  минутах  ходьбы  от  нашего  дома,  и  каждый  день  я  ходил  мимо  ее  старых  стен  в  свою  школу.  В  больнице  моим  лечением  занималась  очень  приятная  женщина-врач,  звали  её  Людмила  Брониславовна.  Она  часто  подолгу  беседовала  с  моей  мамой,  и  мама  относилась  к  ней  с  большим  уважением.

       Палата,  в  которой  я  лежал,  находилась  на  первом  фасадном  этаже  больницы,  её  окна  выходили  на  летнюю  террасу  вдоль  стены  и  больничный  двор.  В  палате  были,  в  основном,  пацаны  чуть  младше  меня,  Сашка,  Витька,  Вайнерман,  которому,  за  его  склонность  к  вранью,  мы  дали  кличку  «Капитан  Вруя»,  и  двое  почти  моих  ровесников.  Одним  из  них  был  Коля  из  маленького  городка  Беляевка,  что  находится  недалеко  от  Одессы.  А  другим  был  Женька  Яровой  со  Слободки.  Его  кровать  была  рядом  с  моей  кроватью,  и  мы  часто  болтали  с  ним.  Он  был  на  полтора  года  старше  меня  и  был,  как  говорится,  очень  ранним  парнем.  Женька  уже  лихо  курил  папиросы  «Беломор»,  пил  вино  и  напропалую  крутил  любовь  с  девчонками.  Внешне,  он  слегка  походил  на  популярного  тогда  американского  певца  красавчика  Элвиса  Пресли,  который  прославился  исполнением  песен  в  стиле  рокн-рол.  Каждый  вечер,  за  столом  дежурной  в  коридоре,  он  допоздна  играл  в  карты  с  дежурной  медсестрой  тетей  Валей  и  двумя  девочками  из  соседней  женской  палаты.  Одну  девочку  звали,  если  не  ошибаюсь,  Людой  и  она  нравилась  Женьке.  А  её  подружка  нравилась  мне.  Она  не  просто  нравилась  мне,  а  вернее  сказать,  я  был  безумно  влюблен  в  неё.  Звали  её  Лида,  а  фамилия  у  неё  была  Кузьменко.  Ей  было  тоже,  как  и  мне,  14  лет,  и  была  она  девочкой  редкой  красоты.  У  неё  было  необычного  типа,  тонкое  одухотворенное  лицо,  аристократически  бледное  с  легким  румянцем  и  точёное,  как  у  классических  мраморных  скульптур  греческих  богинь.  Правда,  для  Женьки  она  была  всего  лишь  обычной  девчонкой,  хотя  и  он  отмечал  её  красоту.  Хорошо  помню,  как  он  как-то  сказал:  «Да,  такую  девчонку,  как  Лидка,  ещё  нужно  поискать!»  И  всё  же,  для  него  она  не  представляла  никакого  интереса,  может  быть  потому,  что  для  него  она  была  недотрогой.
 
       Иное  дело  был  я,  который,  буквально,  с  обожанием  глядел  на  дивную,  юную  богиню.  Но,  разве  мог  я  надеяться,  что  это,  неземной  красоты  создание,  заинтересуется  мной?  Ведь,  откровенно  говоря,  я  был  в  то  время  типичным  «Гадким  утенком»  -  длинный,  тощий,  нескладный  и  от  того  ужасно  стеснительный.  Я  лишь  молча  глядел  на  неё,  когда  она,  в  редких  для  того  времени  кокетливых  женских   брючках,  проходила  иногда  по  коридору,  как-то  особенно,  по-девичьи,  сложив  руки  на  груди.
 
       Однажды,  «в  студеную  зимнюю  пору»  выпало  довольно  много  снега.  И  вот,  свежим  солнечным  утром,  мы,  под  присмотром  кого-то  из  медперсонала,  вышли  на  прогулку.  Погода  была  великолепная,  поднималось  яркое  солнце,  ослепительно  белел  снег,  свежий  воздух  бодрил  и  пьянил.  Всем  нам  было  весело,  мы  лепили  снежную  бабу,  которую  потом  расстреляли  снежками,  баловались  и  дурачились,  а  затем  поиграли  в  снежки  с  женской  палатой.  Конечно,  я  старался  попасть  в  Лиду.  Несколько  раз  мне  это  удалось,  и  я  был  счастлив! 

       К  моему  большому  огорчению,  Лида  недолго  пробыла  в  больнице.  Ей  сделали  операцию  по  удалению  гланд  и,  вскоре  мать  и  отец  в  офицерской  шинели  забрали  Лиду  домой. 

       Долгими  больничными  днями  и  вечерами  мы  играли  самодельными  картами,  обучались  нехитрым  карточным  фокусам,  читали  книги.  Помню,  я  прочел  тогда  множество  книг,  среди  них:  «Капитан  Сорви-голова»,  «Батый»,  «Чингиз-хан»,  «20  тысяч  лье  под  водой»,  «Седой  капитан»,  «Баранкин,  будь  человеком»,  «Пятнадцатилетний  капитан»,  «Голова  профессора  Доуэля»,  «Остров  погибших  кораблей»  и  другие.  От  нечего  делать  мы  даже  сочинили  шутливую  песенку,  из  которой  в  моей  памяти  сохранился  один  куплет:

       «Идут  к  нам  профессоры!
       Все  -  по  местам,  готовиться  к  бою  с  врачами!
       Врачам  не  сдаётся  палата  номер  семь,
       Последний  больной  удирает»… 

       Постепенно  выписались  из  больницы  Женька,  Коля  и  некоторые  другие.  В  нашей  палате  появились  новые  ребята:  Горох,  Борман,  постоянно  гогочущий  «Рыжий»…  Но  с  ними  мне  было  не  так  интересно,  как  с  Женькой  и  Колей.  К  тому  же  меня  одолевала  какая-то  непонятная  грусть…

       Наконец  меня  выписали  из  больницы,  в  которую  мне  больше  не  суждено  было  попадать.  Как  раз пришла  пьянящая  чувства  весна,  а  за  ней  вскоре  и  лето.  Всё  это  время  я  пытался  увидеть,  хотя  бы  издалека,  Лиду.  Теплыми  и  темными  вечерами,  наполненными  запахом  акаций  и  лип,  я  бродил  недалеко  от  её  дома  на  улице  Бадаева,  и  с  тоской  смотрел  на  окна  её  дома.  А  днем,  в  свободное  от  школьных  занятий  время,  я  ждал  её  возле  трамвайной  остановки  у  Слободского  базара  или,  пересаживаясь  из  вагона  в  вагон,  долго  ездил  по  всему  маршруту  трамвая,  надеясь  встретить  ее.  Изредка,  каким-то  чудом,  на  остановке  или  в  трамвае,  а  иногда  у  музыкального  училища  на  улице  Петра  Великого,  в  котором  она  училась,  мне  удавалось  увидеть  Лиду.  Как  всегда  у  нее  было  задумчивое  лицо  и,  обычно  в  руке  она  держала  папку  с  нотами.  С  каким-то,  еще  не  ведомым  мне  чувством,  глядел  я  на  недоступную  для  меня  богиню,  но  подойти  к  ней  и  заговорить,  было  выше  моих  сил…

       Женьку  я  изредка  встречал  еще  несколько  раз.  Он  окончил  ПТУ,  находившееся  раньше  на  улице  Пушкинской,  и  стал  мастером  по  пошиву  одежды.  Он,  также  как  и  раньше,  много  курил,  усиленно  интересовался  девушками,  был  всегда  весел  и  жизнерадостен.  Вскоре  он  женился,  у  него  родилась  дочь.  А потом  след  его  потерялся,  и  только  почти  через  десять  лет,  к  тому  же  совершенно случайно,  на  Слободском  кладбище  я  увидел  Женькину  могилу. Оказывается,  оптимист  Женька  ушел  из  жизни  ещё  в  июле  1971-го.  Умер  он  совсем  молодым,  когда  ему  было  всего  22  года:  сахарный  диабет,  от  которого  он  лечился  тогда  в  больничной  палате  рядом  со  мной,  все  же  добил  его...

      «Рыжий»  -  Витька  Шикин  учился  в  той  же  школе,  что  и  я,  но  общались  мы  с  ним  мало,  так  как  он  был  явно  недалекий,  умственно  отсталый  тип.  Да  и  позже,  иногда  случайно  встречаясь  с  ним  на  улице,  я  старался  лишь  поскорее  отделаться  от  него.  Потом  я  много  лет  не  видел  его  и  даже  забыл  о  его  существовании.  И  лишь  когда  мне  было  уже  далеко  за  пятьдесят,  в  грязном,  заросшем,  опустившемся  алкаше,  побирающемся  у продовольственного  магазина  на  Слободке,  я  узнал  беспутного  «Рыжего»…

       …А  к  прелестной  девочке  с  улицы  Бадаева  я  так  и  не  осмелился  подойти.  Со  временем  я  перестал  встречать  Лиду,  и  след  ее  затерялся  навсегда.  Постепенно,  в  течение  многих  лет,  черты  ее  лица  стерлись  из  моей  памяти,  как  и  лица  многих  других  девушек,  в  которых  я  был  влюблен  позже.  Но  она  была  первой,  о  ком  начало  мечтать  и  грустить  мое  юное  сердце.  Она  была  первой,  чье  лицо  я  безуспешно  пытался  рисовать  в  школьных  тетрадках,  кому  посвящал  свои  первые  наивные  отроческие  стихи…