Музыкант

Этой ничем не приметной недлинной дорогой я уже несколько лет ходил каждый день. Если быть совсем точным, то дважды в день, исключая субботы и воскресенья, – утром на работу, вечером домой. Со двора выйти на уличный тротуар, метров через пятьдесят, миновав гастроном и ресторан, около входа в метро перейти улицу (вниз спускаться не надо: пока еще не убрали переход через проезжую часть), потом еще два совсем коротких квартала (их главная достопримечательность – большой книжный магазин) – вот и весь путь. Пока идешь, даже подумать толком ни о чем не успеваешь.

Словом, недели было вполне достаточно, чтобы научиться преодолевать этот немудреный маршрут, что называется, на автомате. И, думаю, если бы мне когда-нибудь пришлось пройти по нему с завязанными глазами, я справился бы с этим без единой ошибки.

Вот и в этот раз я как обычно шел неторопливо домой, завершив сегодняшний обыденный круг дел служебных и готовясь приступить к столь же обыденному кругу забот домашних. Все было как всегда. И вдруг, еще не успев ничего воспринять сознанием, я почувствовал, что сегодня знакомая дорога собирается преподнести мне нечто новое.

Это новое поджидало меня через пару десятков шагов сразу же за поворотом ко входу в метро. Оно явилось в образе стоявшего на тротуаре уличного скрипача. Музыкант как музыкант – сколько их сейчас стоит на людных перекрестках со своими гитарами, скрипками, флейтами, аккордеонами, баянами, гармошками и всевозможными прочими дуделками и скрипелками! Кто-то из них и в самом деле играет прилично, но большинство имеет с музыкальным исполнительством знакомство весьма отдаленное. А более близкого им и не требуется – ведь подавляющая часть тех, кто, проходя мимо, опускает от щедрот своих в лежащие на асфальте распахнутые футляры, сумки, шапки музыкантов монеты и мятые десятки, платит вовсе не за уровень мастерства. И даже не за репертуар. Они просто подают милостыню за то, что человек вышел на улицу, чтобы в меру своего умения (или неумения – в данном случае здесь разницы нет) извлекать какие-то звуки из имеющегося у него производителя чем-то похожего на музыку шума.

Так вот, этот музыкант как раз ни в коем случае не был таким производящим шум побирушкой. Более того, я бы сказал, что он играет потрясающе. Звуки его скрипки сразу заставили меня остановиться и внимательно прислушаться. В совсем простенькую мелодию (понятно, что симфонии и сонаты – жанры, мало подходящие для уличных музыкантов) он умудрился вдохнуть столько чувства и жизни, что любой человек, хоть сколько-нибудь к музыке не равнодушный, слушая его, испытывал в самой сердцевине своего организма то особенное ощущение, которое одних людей буквально физически заставляет пуститься в пляс или запеть, другие называют кайфом или балдением, а самые продвинутые предпочитают сравнивать с оргазмом.

Я стоял и завороженно слушал, как легко и вдохновенно он импровизирует, проигрывая свою мелодию по меньшей мере два или три десятка раз и ни разу не повторяясь. Потом на смену этой мелодии пришла другая – и с ней он столь же виртуозно проделал то же, что и с первой. Хотелось слушать еще и еще, до тех пор, пока он не опустит смычок, уложит бережно и ласково усталую скрипку в футляр и уйдет с перекрестка. Но дома ждали дела, звонки, которые было необходимо сделать сегодня, письма на «мыле», также ожидающие немедленных ответов, ну и так далее. Я опустил свою лепту на дно не слишком щедро покрытого монетами скрипичного футляра и медленно, стараясь растянуть насколько возможно время, когда звуки его скрипки еще будут доноситься до меня, двинулся домой.

…«Интересно, будет ли сегодня на перекрестке этот скрипач?», – это стало первой мыслью, когда на следующий день я вышел с работы на улицу, направляясь домой. Мысль возникла, казалось, внезапно и неожиданно, но я очень обрадовался ей и только сейчас понял, почему не запланировал на вечер никаких дел. Да, сегодня я смогу послушать его удивительную музыку подольше. Если, конечно, он снова будет играть на вчерашнем месте.

Музыкант не обманул моих ожиданий, и я долго стоял около него, не уставая восхищаться каждой новой виртуозно исполненной мелодией.

С тех пор это стало привычкой – ежедневно, возвращаясь домой, проводить около часа рядом со скрипачом. Репертуар его казался неисчерпаемым. Разумеется, в него входил обычный джентльменский набор уличных музыкантов – популярные романсы, блатная классика, что-то из военных и массовых советских песен, немножко щемяще-пронзительных еврейских мелодий, немножко певучей украинской музыки, чуть-чуть терпкого грузинского многоголосия (он мог играть на скрипке почти как на фортепиано – звучными аккордами), чуть-чуть армянской печали… Но только этим репертуар не ограничивался. В шум и суету городского перекрестка из-под смычка его скрипки слетали и синкопированные рэг-таймы Джоплина, и негритянские спиричуэлс, то грустно-протяжные, то зажигательно-ритмичные, и «вечнозеленые» темы традиционного джаза, и хиты из знаменитых мюзиклов, и даже популярные оперные арии… Часто звучали мелодии, спетые впервые Вадимом Козиным, Изабеллой Юрьевой, Александром Вертинским, Лещенко (не Львом, разумеется, – Петром). Чувствовалось, что к этим мелодиям он испытывает особую любовь. Не были чуждыми ему и Вивальди, Моцарт, Брамс, Чайковский. Что бы скрипач ни играл, создавалось впечатление, что звучит вовсе не тот деревянный инструмент, деку которого он прижимает подбородком, а поет сама душа музыканта – веселясь, любя, страдая, печалясь, горюя… И, как мне казалось, если бы улица была готова принять, например, додекафонические опусы Шёнберга, он бы и Шёнберга мог сыграть так же запросто, артистично и азартно.

И так изо дня в день он стоял на одном и том же месте и играл, играл, нанося своей музыкой сокрушительный удар по противникам идеи реинкарнации, ибо более полного и точного перевоплощения в нашем времени героя купринского «Гамбринуса» и быть не могло.

Сколько я ни смотрел на скрипача, я не был уверен, что хотя бы приблизительно могу определить его возраст. Он казался то довольно молодым человеком слегка за тридцать, то уже немало повидавшим в жизни мужчиной хорошо за пятьдесят. Не удавалось мне отыскать в его лице и каких-то характерных особенностей, указывающих на национальность. Конечно, он вряд ли приехал из-за пределов России, но вполне мог оказаться представителем едва ли не любого из народов, населяющих земли от Португалии до Турции и от Италии до Польши.

Я не уставал слушать создаваемые им маленькие шедевры – а в шедевр его смычок превращал любую музыкальную фразу. Дело ведь не в том, что исполняется, – дело в том, как. Та же «Мурка», к примеру, в исполнении хора Турецкого – куда более значимое явление искусства, чем эксклюзивный шлягер из репертуара какой-нибудь увенчанной кучей лауреатских званий звезды шоу-бизнеса.

И, глядя на скрипача, я думал о том, почему, стремясь заполучить в свой состав, не рвут его на части оркестры. Ладно, пусть не оркестры, но ведь такой артист просто незаменим в любом ресторане или ночном клубе. В крайнем случае, в городе работает огромное количество разных более-менее цивилизованных, полудиких и совсем диких команд, исполняющих музыку всех мыслимых направлений. И еще больше играется свадеб, отмечается юбилеев, проходит различных торжеств и праздников, которыми все эти команды весьма прилично кормятся. И в любом из таких ансамблей скрипач мог бы иметь в разы, а то и в десятки раз больший доход, чем от своих вечерних концертов на перекрестке. Так почему он упускает все эти возможности?

Конечно, не только об этом я хотел его расспросить. Очень хотелось знать, почему и откуда он здесь появился, как пришел к такой манере игры, кто его учителя, да и вообще, если бы завязалось знакомство поближе, я был бы не прочь очень о многом с ним поговорить.

Но разговор с ним был невозможен – он всегда играл молча, не откликаясь даже на прямые вопросы проходивших. Если кто-то какую-то мелодию ему заказывал, только кивал головой: либо утвердительно – и начинал выполнять заказ, либо отрицательно – и продолжал играть то, что играл. И это было странно: уличные музыканты обычно охотно разговаривают со слушателями. Да и расчет прямой: самую малость поболтаешь – а гонорар можешь получить существенно больший. Возможно, скрипач считал, что когда все, что есть в душе, можно высказать музыкой, слова становятся лишними. Не знаю. Я уже начинал было думать, что он немой. Но однажды убедился, что говорит он совершенно нормально.

Стайка юнцов обоего пола – из тех, в чьей жизни все ясно, прекрасно и безоблачно, – развинченно шагала, очень громко и не вполне цензурно обсуждая свои дела и размахивая пивными жестянками.

– Дед, – вдруг решил уделить музыканту внимание вожак стайки, – ну чё ты все свою допотопную мудоту тянешь? Сбацал бы чё-нибудь современное – и забашлял бы больше…

Мелодия на полутакте оборвалась.

– Музыка не может быть старой или новой, – негромко раздался совершенно спокойный голос. – Музыка бывает только либо хорошей, либо никакой.

Юнцы заржали – для них это был юмор – и двинулись дальше своей дорогой.

Довелось мне услышать его голос и во второй раз – когда четверо отморозков проходили мимо него с пачками свежего номера одной из тех газет, на фоне писаний которых призыв помыть сапоги в Индийском океане воспринимается как откровение рафинированного интеллектуала. Скрипач в это время играл популярную мелодию, когда-то давно спетую сестрами Бэрри, но до сих пор звучащую по всему миру.

– Пархатые песни тебе еще не надоели? – бросил музыканту один из четверки. – Возьми нашу газету, тогда поймешь, какую музыку нужно играть!

И опять, как в первый раз, мелодия на мгновение прервалась.

– Мужики, да что мне с вашей газетой делать? – как-то совершенно мимоходом ответил музыкант. – Я туалетной бумагой пользуюсь…

И заиграл снова.

Я вздрогнул: «Сейчас ударят!» Не ударили. Только скривившись пошли дальше – мол, ладно, пиликай пока, раз вокруг свобода, но все равно придет наше время, и тогда мы заставим тебя запеть по-другому…

…Каждый день я приходил к скрипачу, чтобы, слушая его, отрешиться хоть ненадолго от шелухи повседневных забот, городской суеты и спешки, наполнить душу свежестью и чистотой его музыки. Иногда что-то и опускал в раскрытый скрипичный футляр – увы, нечасто и немного…

Меж тем летнее благолепие закончилось, листья на деревьях пожелтели и начали опадать, кружась в вальсе осенних ветров, и глаз уже не ловил радостно в уличной толпе пестрые открытые платья женщин, воздух стал промозглым, а небо нахмурилось, примеряя зимние цвета. И вот наступил день, когда, подходя к привычному месту, я не услышал звуков знакомой скрипки. Я спустился в подземный переход, хотя мне вовсе не нужно было туда идти, дошагал до самых турникетов метро… Скрипача нигде не было.

В этот день у меня все валилось из рук, и самое пустяковое дело превращалось в трудноразрешимую проблему. Но пока ты живешь, жизнь ведь никогда не отступится от тебя, каждый день без устали подбрасывая что-то, чем ты должен немедленно заняться, и тем самым быстро стирая воспоминания о потерях – в этом, видимо, и заключается ее психотерапевтическая функция. Короче, от недели к неделе я все реже вспоминал о загадочном скрипаче, пока мишура новогодних праздников и вовсе не заслонила собой в памяти фигуру музыканта и заглушила звуки его скрипки.

Но когда длинная-длинная зима наконец-то закончилась, снег растаял, и конец апреля первыми теплыми днями возвестил, что скорый приход лета, можно сказать, дело предрешенное, скрипач опять занял свое место на тротуаре. Его скрипку я услышал, еще даже не дойдя до поворота, после которого, собственно, только и можно было увидеть музыканта. Опасаясь, что эти звуки – всего лишь весенняя игра воображения, я прибавил шагу, торопясь обогнуть угол стены. Нет, слух меня не обманывал! Все на том же месте стоял он, у ног его лежал знакомый раскрытый футляр, а смычок извлекал из струн звучащее волшебство. И сразу ярче стали краски ранней весны, острее начали дразнить обоняние ароматы пробуждающейся природы, и мир вдруг разом раскрылся передо мной во всей своей гармонии и доброте.

Повинуясь охватившему меня мощному необъяснимому импульсу, я достал кошелек и выложил все его содержимое в раскрытый скрипичный футляр. Какой еще наградой я мог одарить музыканта за то, что значила для меня его музыка? И, честное слово, это совсем не было чрезмерной платой!

– Сегодня просто какой-то удивительный день! – улыбнулся скрипач. – Вы – не первый такой щедрый!

Великий молчун заговорил! Сам! Лично со мной!

Мне бы воспользоваться этой возможностью, познакомиться с ним, расспросить обо всем, что я так давно хотел о нем узнать! Но человек крепок задним умом. Это потом я буду долго упрекать себя, что упустил такой случай, а сейчас я лишь смущенно-снисходительно улыбнулся в ответ, пожал плечами – мол, ничего особенного не произошло – и отошел на несколько шагов в сторонку – впитать в себя немного магической силы, исходившей от его музыки.

Теперь я снова каждый день с нетерпением ждал того момента, когда, закончив работу, пойду привычным маршрутом домой и устрою по дороге привал рядом с музыкантом и его волшебной скрипкой.

Прошел май, июнь, заканчивался июль. Ежедневные встречи с потрясающим искусством уличного скрипача снова стали неотъемлемой частью жизни, они очищали душу и взбадривали тело, заставляли по-другому оценивать собственные поступки и слова и побуждали лучше думать об окружающих людях. До холодов было еще далеко, и я надеялся, что не сегодня, так завтра мне еще раз представится возможность заговорить с музыкантом, и уж в этот раз я ее не упущу.

И вдруг скрипач исчез. Он не появился на своем месте день, другой, третий… Я долго ждал, что он скоро появится вновь – мало ли какие неотложные дела могли возникнуть у человека. И только когда в воздухе закружились первые снежинки, понял, что не увижу этого человека больше никогда. И уже никогда больше не доведется мне испытать вновь те невыразимые словами чувства, которыми наполняла душу его музыка.

Жизнь – штука суровая. И не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы сказать, что благосклонной к удивительному скрипачу она отнюдь не была. Что случилось с ним, можно лишь гадать. Только гадание – слишком уж ненадежный источник получения информации. Знаю одно: очень не хочется думать о невозвратном. Может быть, улыбнулось ему счастье в каком-нибудь другом городе, где сумели по достоинству оценить редкий дар музыканта, может быть, удалось ему пробиться на большие сцены и дарит он теперь свою душу, живущую в звуках его скрипки, тысячам и тысячам благодарных слушателей в разных городах и странах, приподнимая их высоко над повседневной обыденностью и наполняя их сердца добром и светом.

А если все же произошло так, что земной путь таинственного музыканта завершился, даже не оставив итогом сохраненное на дисках чудесное звучание колеблемых смычком струн его скрипки, все равно прожил он не зря. Потому что в унисон струнам его скрипки теперь всю жизнь будут петь струны моей души. И, я думаю, не только моей.

(Рассказ опубликован в журнале "Содружество наций" (Новосибирск), № 2, 2008 год.)