Дурдом роман

Николай Ольков
                Дурдом
               
                Роман



Шмуль Меирович Бяллер, профессор медицинского института и одновременно заведующий неврологическим отделением областной больницы, пожилой, высокий и худой еврей с удивительно добрым лицом и ласковым разговором, очень любил по утрам просматривать свежую прессу и слушать новости. Когда-то это доставляло ему огромное удовольствие, он радовался успехам передовиков и лучших предприятий, находил знакомые имена, зачитывал супруге Анне Абрамовне самые любопытные заметки. Он успевал это делать, потому что с детства привык вставать очень рано, и теперь, когда можно дать себе послабление, он не в силах ничего изменить, потому что привычка выше человеческих желаний. Около часа делал гимнастику, которой научили его китайские коллеги во время годичной практики в этой замечательной стране. Шмуль искал и не находил там своих, наконец, спросил, есть ли в Шанхае евреи, и улыбчивые китайцы ответили, что, скорее всего, их тут нет. После гимнастики водные процедуры и завтрак, за которым он смотрел новости и слушал последние известия, а уже после быстро просматривал свежие газеты, которые Анна Абрамовна заранее покупала в киоске «Союзпечать».
После случившейся в Москве очередной вакханалии ничего не изменилось в утренней жизни профессора, но за газетами бегала уже домработница Фрося, а новости все больше пугали старого профессора. Только за последнее утро он узнал, что шахидка взорвала троллейбус с пассажирами, в жилом доме сработало неизвестного происхождения устройство и погибли люди, большой чиновник украл из бюджета такие деньги, на которые можно было бы обновить все оборудование его отделения и даже добавить зарплату медицинским сёстрам, перед которыми ему было крайне совестно. Но больше всего Шмуля Меировича возмутило, что его не посадили в тюрьму, не отобрали драгоценности и автомобили, а оставили в трёхэтажном коттедже под так называемым домашним арестом. Далее диктор сообщил об огромном провале проезжей части на главной улице их города, и в эту яму успел упасть автомобиль, его сейчас вынимают. Газета пишет, что милиционер стрелял в людей прямо на улице, а офицер избил своего солдата. Молодая мать выбросила в мусорный контейнер ещё живого ребёнка. Банкир, обманувший своих вкладчиков, каким-то образом получил отсрочку выплат и остаётся депутатом областной думы. Добило его заявление губернатора, что в области сохраняется стабильность и растёт число людей, считающих себя счастливыми.
– Анна Абрамовна, Фрося, вы помогите мне что-нибудь понять! Что происходит? Мир вокруг нас сходит с ума! Мы живём в жутком окружении, у меня начинают появляться подозрения, что всё это весьма похоже на большой «Кошкин дом».
– Шмуль, я тебя умоляю, ничего не говори об этом в институте, – взмолилась Анна Абрамовна.
– Аннушка, об этом говорят все вокруг, даже студенты, – успокоил её супруг.
– И пусть. Шмуль, ты единственный еврей в профессуре, они сразу начнут с тебя.
– Успокойся, дорогая, эти разговоры никого не интересуют, власть считает: пусть говорят, что хотят, лишь бы ничего не предпринимали. Но я же не собираюсь взбираться на памятник бывшему вождю мирового пролетариата и пугать людей фашистами и опять же евреями.
Подобные разговоры затевались едва ли не каждое утро, но профессор Бяллер считал, что он должен быть в курсе событий, чтобы в случае необходимости не отмалчиваться в редкой полемике на кафедре, а аргументированно высказать своё мнение.
У Бяллера учился один из самых способных студентов мединститута Артём Белославцев, учился легко и с постоянным интересом, уже на первом курсе подошёл к куратору и попросил помощи:
– Я хочу получить право быть рядом с вами в клинике. Готов исполнять любые обязанности, и зарплата меня не интересует.
Бяллер улыбнулся, он так давно служил по медицинской части как со студентами, так и с больными в клинике, что уже через две-три встречи мог определённо сказать, кто из молодых станет рабом медицины, а кто сделает своими рабами тех несчастных, которые вынуждены будут у него лечиться. Он часто вспоминал шутку краснодипломной выпускницы, которая в ответной речи на выпускном вечере сказала ни больше, ни меньше: «Я всегда боялась врачей, и теперь стану бояться ещё больше, особенно своих однокурсников». Тогда ей сдуру дружно аплодировали, и только Бяллер напрягся: если эта девчонка говорит такое, значит, врачей мы выпускаем плохих, неучей, для них клятва Гиппократа просто слова, которые надо было заучить, как латинское название расстройства мозжечка после сотрясения головного мозга с незначительным кровоизлиянием.
Этого парня приметил сразу, он не задавал вопросов, чтобы порисоваться перед преподавателем, быстро записывал основные положения его лекций, причём, от Шмуля Меировича не ускользнула такая особенность: студент писал не все подряд, а слушал и склонялся над тетрадкой, когда преподаватель выделял самое важное из получасового рассказа об особенностях нервной системы человека. И вот он пришёл сам.
– Зарплатой, молодой человек, разбрасываться не следует, всякий труд должен быть оплачен в соответствии с его количеством и качеством. Вы «Капитал» Маркса читали? Хотя – о чем я? Маркса сегодня изучают разве что в академии управления при президенте, и то по диагонали, судя по результатам реформ… Простите, молодой человек, отвлёкся. Итак, вы хотите в клинику. Кем же я вас могу оформить? Извините, только санитаркой, ну, точнее – санитаром. Но опасаюсь, что вас такой статус не устроит.
Студент кивнул:
– Устроит, спасибо, профессор, я могу сегодня в ночь выйти на работу?
Прошёл месяц, их ночные смены в неврологическом отделении совпали, после вечерних процедур и осмотров Бяллер пригласил санитара в кабинет. Белославцев пришёл через пять минут в свежем халате и накрахмаленном колпаке. Профессор попросил медсестру принести чай, горячий темно-вишнёвый напиток дополнили тарелки с сыром, колбасой, шоколадом.
– Врач должен хорошо и правильно питаться. Мой отец в войну по трое суток делал операции. Пока очередного раненого готовят, он уснёт прямо в операционной, в углу. Персонал менялся, а хирург был один. Питался, конечно, плохо, и вот, случилось. Положили на стол раненого, а ассистент шепчет на ушко: «Товарищ военврач, это полковник из СМЕРШа». Отец ответил: «Спасибо за информацию, но он устроен так же, как и все советские люди». Полковник тот умер на столе, у него весь живот был изрезан осколками, а самое опасное, что позвоночная артерия перебита в нескольких местах. Потеря крови огромна, а запасов нет. Сутки сливали кровь всего персонала, отец связал артерию, но чудес не бывает. Даже сегодня такая операция относится к категории особо сложных. Полковник умер, фразу отца о том, что он устроен так же, как и все советские люди, посчитали крамолой, отца осудили трибуналом за вредительство и отправили в Сибирь. Какая глупость! Сколько людей он мог бы спасти, но – честь мундира! Кстати, отец работал в шахте, не в медпункте, мама собрала все побрякушки, нашла его лагерь, его отпустили на сутки. Что такое сутки для молодых людей, которые не виделись долгих пять лет! Удивительно, но они сумели за эту ночь сделать меня. Так что кушайте, молодой человек, кушайте.
Когда медсестра унесла посуду, Бяллер закурил сигару, чего никогда не делал в институте, никто и не знал, что он курит сигары, несколько раз затянулся и положил в пепельницу догорать:
– Молодой человек, хочу с вами говорить серьёзно. Вы по происхождению деревенский? Я так и понял. Нет-нет, ничего плохого, просто вы трудолюбивы, а такое чаще всего бывает в деревне. Хотя теперь, наверное, едва ли. Ну-с, я так понимаю, хотите стать настоящим врачом?
– Да, профессор, невропатологом, очень хотелось бы психиатром, но это недостижимо с моими материальными возможностями.
Профессор насторожился:
– Простите за бестактность, на что вы живете?
Артём помолчал, но отвечать надо:
– В армии попал к хорошему человеку, генерал в отставке попросил нашего командира выделить троих солдат дачу дочери построить. Мы там и жили. Генерал хорошие деньги нам заплатил, только просил командиру не говорить. А дочка его, ну, в общем, понравился я ей, встречались, просила остаться, а у меня родители в деревне. Расстались. Я написал ей, что в институт поступил, она мне каждый месяц немного высылает. Нет, профессор, вы не подумайте, я три раза возвращал, она потом к телефону вызвала, мне даже неловко стало. Конечно, от их достатка это мелочь, но я не хочу чужого.   
Бяллер встал:
– Прекрасно, молодой человек, после первого курса я вам лично устрою экзамен в объёме обязанностей дежурной медсестры, сдадите – переведу на ставку. Простите, а к генеральской дочке не хочется вернуться? Соблазнительно, черт побери!
Артём покраснел:
– Она хорошая, только властная, привыкла у папы на глазах. А я деревенский, второй сорт, я ей только, простите за прямоту, только в постели и нравился. А почему деньгами помогает – сам не пойму.
Старый еврей профессор Бяллер так привязался к Белославцеву, что это замечал уже весь институт, работы Артёма получали первые места на окружных и республиканских студенческих конкурсах, после третьего курса Бяллер пробил для парня ставку в отделении, как-то витиевато назвав в документах должность. С его согласия и в его присутствии Белославцев вёл врачебный приём больных, удивляя старика каким-то животным чутьём: назначения на анализы и обследования он и сам бы такие же сделал, после получения всех результатов Артём осторожно записывал на листочке свои предложения по лечению и показывал профессору. Бяллер молча кивал, а потом выпытывал у студента, как он дошёл до таких выводов. 
Наконец, диплом, Бяллер объявил, что забирает Белославцева в свою неврологию на ставку врача и, поклонившись в сторону ректора, добавил:
– Надеюсь, господа, что для Белославцева найдётся местечко в аспирантуре, все остальное я беру на себя.

***
Анна Ивановна Волоканцева была старожилом областной администрации, к сорока годам обрела силу и властность, былая красота оформилась в монуметальность, она являлась в кабинет только такой: в строгом костюме, с высокой причёской, слегка подкрашенная и всегда невозмутимая. Третий губернатор пришёл, а она все оставалась на сложнейшем, как она считала и говорила, участке работы – заместитель губернатора по социальным вопросам. Вопросов действительно было много, но она, всю жизнь просидевшая в руководящих структурах и пришедшая на высокий пост с должности председателя комитета по культуре, вполне расчётливо перепоручила их решение руководителям подчинённых подразделений. Сама Анна Ивановна занималась стратегическими направлениями. Губернаторы ценили её хватку и работоспособность, потому за Волоканцевой прочно закрепился негласный статус «серой кардинальши».
Проехав однажды несколько сельских районов, она обратила внимание, что деревни практически выпали из жизни, во всяком случае, экономического интереса не представляют. Молодёжь бежит в город, где есть возможность найти хоть какую-то работу, несколько человек держатся подсобным хозяйством, старики выживают от пенсии до пенсии. И в то же время там есть школы, медпункты, учреждения культуры. Вернувшись из поездки, она запросила необходимую статистику и ужаснулась результатам своих подсчётов. Слишком дорого обходится каждый ученик неполной средней школы, слишком дорого содержание клуба и библиотеки, и зачем в маленькой деревеньке медпункт? На совещании руководители управлений и комитетов единодушно поддержали Волоканцеву, подтвердив, что сеть учреждений нуждается в совершенствовании и сокращении.
Анна Ивановна была хорошим аппаратчиком, она не высказала на совещании конкретных предложений и поручила подготовить расходы бюджетных средств на содержание социальной сферы в малых деревнях, для точности и надёжности постановки вопроса сделать это рекомендовалось по всем деревням, кроме центральных сел сельских администраций. Картина получилась удручающей: бюджетные затраты на каждого жителя вымирающей деревни втрое, а то и больше, превышали затраты на жителя центрального села. Анна Ивановна подсчитала, что если все привести в порядок, это даст приличную экономию бюджета. Она все подыскивала подходящее определение для этой довольно громкой, скандальной, но экономически эффективной акции, и не могла ни на чем остановиться: все формулировки были громоздки, не броски и не отражали сути перемен, их цели
Волоканцева хорошо понимала, что так называемая патриотическая оппозиция ухватится за проект и будет беспощадно критиковать власть, так было и так будет, никогда реформы не встречались аплодисментами, всегда есть жертвы, ну, помягче скажем – пострадавшие. Надо подготовить коммунистам и их приспешникам чёткие аргументы, в которых прописать прежде всего эффективность проекта, а потом перечислить дополнительные меры, которые власть предпримет для сохранения социальной защищённости населения малых деревень. Надо определить базовые средние школы, усилить их материальную основу, они получат дополнительный транспорт для доставки детей из деревень на занятия. Да, сложно, ребятишкам придётся вставать на час, а то и полтора раньше, зато качество знаний будет расти, квалификация преподавателей этих школ значительно выше. Если в центральные дома культуры дать микроавтобусы, они с успехом станут обслуживать жителей малых деревень. Транспортом сельской администрации можно два-три раза в неделю доставлять больных в сельский фельдшерский пункт и даже в районную больницу. Что ещё надо для нормальной жизни экономически неэффективного населения?
 Волоканцевой решительно нравился этот проект, но она откладывала доклад губернатору. Все решилось во время очередной встречи в сауне с Ниночкой Соколовой, которую она несколько лет назад сделала главным врачом областного туберкулёзного диспансера, чем очень удивила и коллектив, и районных фтизиатров, но Ниночка – хваткая девушка, она жёстко подмяла пыжившихся специалистов, громко сказав, что она пришла не палочки Коха или ещё чьи-то отыскивать, а руководить. Все поняли, что спорить нет смысла. Ниночка – врач, а фтизиатр, гинеколог или хирург – это особого значения не имеет, она умная девочка, к тому же очень своя, и когда Анне Ивановне трудно, она всегда выручит, приедет, вместе проведут вечер – сауна, коньяк, постель… Выслушав Анну Ивановну и её сетования на невозможность дать проекту чёткое определение, Ниночка дёрнула плечиками: «Какие проблемы, мамочка: оптимизация! Громкое слово, и по сути подходит, ты же нашла оптимальный вариант бюджетных затрат!». Волоканцева даже руками всплеснула: «Ну, Нинуля, ну, молодец! И правда: оптимизация бюджетных затрат! Все, завтра иду к губернатору, то-то будет удивлён! Финансист, каждую копейку через очки рассматривает, а я ему сразу десятки миллионов экономии принесу! Давай ещё по рюмке за успех. Нинуля, радость моя, ты же знаешь, как я тебя люблю. Уверена, шеф поднимет мои полномочия, потерпи с годик, я тебя на департамент посажу». Ниночка губку вздёрнула: «Не пройдёт, мамуля, степень бы надо». «О чем речь? Я себе заказала лет пять назад, принесли, кое-как название запомнила, три дня читала, чтобы хоть что-то понять, а защита в нашем универе. Я приехала, а там уж столы накрыты, ректор вприсядку бегает. Вот и все. И тебе так же изладим».    
Программа оптимизации с восторгом была принята губернатором и утверждена областной думой, а Волоканцева получила новый титул – первый заместитель губернатора, и негласный: «серый кардинал Анна Иоановна». 

***
Придя в отделение уже в статусе доктора, Артём заметил, что персонал с ним почти официален, предупредителен и внимателен. Вчерашние девчонки-медсестры при разговоре согласно кивали, а уходя, загадочно улыбались. Три из них, Галина, Марина и Настя, на то имели особое право, уже два года он уединялся с каждой из них на ночных дежурствах, и утро встречали на широком бяллеровском диване в его шикарном кабинете. Однажды Шмуль Меирович попросил Артёма задержаться:
– Простите, молодой человек, что вмешиваюсь, но таки имею право, потому что именно мой кабинет вы превратили в комнату свиданий. Каждое утро после вашего дежурства в моем кабинете ароматы разных духов. Нет, я не спрашиваю, откуда у вас ключи, которых я лично не давал, уповаю только на то, что дамы достаточно чистоплотны и всякий раз приносят свежее постельное. И как вы собираетесь работать в коллективе, все отношения в котором построены на сексуальной основе? Я очень терпелив, как всякий старый еврей, но сегодня на спинке моего кресла обнаружил бюстгальтер, насколько я понимаю в этом деле, он принадлежит Галине. Артём, есть две вещи, которые сломали очень много хороших врачей – это вино и бабы, часто они ходят в паре. Вы умный и очень перспективный, будьте аккуратны.
Артём выслушал учителя, опустив голову и наливаясь краской, когда разговор окончился, он кивнул и вышел. Стыд! Галина – замужняя женщина, а пришла в ординаторскую и разбудила. Марина очень хороша, но страсти в ней на троих, говорит, дважды выходила замуж и выгоняла мужей из-за низкой квалификации. Настя, кажется, действительно, влюблена, но Артём, начитавшись про нравы и обычаи древних славян, дал себе слово жениться на девушке. Увы, Настя таковой уже не была. И что теперь? Надо с каждой поговорить отдельно и искать приключений где-то на стороне, в той же студенческой общаге.
После планёрки медсестра Настя вошла в ординаторскую, Белославцев поднял голову:
– Есть вопросы, Анастасия Ивановна?
– Есть, Артём Антонович. С вами что случилось в последнее время? Вы не хотите больше со мной встречаться? Почему? Ты ведь знаешь, Артём, как я тебя люблю. Мне казалось, что и я тебе нравлюсь. И вдруг полная изоляция, в ночную не приезжаешь, в выходные не звонишь. Ты нашёл другую? Ну, скажи хоть что-нибудь, не молчи!
Артём знал, что такой разговор неизбежен, и был готов к нему:
– Ты, Настя, совершила ошибку не со мной, а с тем, кто был у тебя первым мужчиной. Вот тогда надо было думать о будущем, о любви, о вечном надо было думать. А мы с тобой весело проводили время, и только. Я тебе после первой же ночи сказал, что семьи у нас не будет, у меня другое понимание жены и женщины. Добавить к этому мне нечего. Не обижайся на меня, не заставляй меня искать для тебя работу в другом отделении. До свидания.
Через три года Бяллер отказался от должности заведующего отделением. Все понимали обдуманный ход старого лиса: его протеже Белославцев успешно защитился, дело в отделении поставлено с еврейской аккуратностью, так что назначение Артёма Антоновича все считали уже состоявшимся. Только не он сам. В аспирантуре он уловил особый аромат исследовательской работы, ему нравилось анализировать тома историй болезней уже умерших пациентов и сравнивать свои предположения с результатами патологоанатомических экспертиз. Все эти годы он старательно записывал все свои наблюдения, и теперь можно было их систематизировать. Он хотел уехать в Питер, в медицинскую академию для подготовки докторской, но, как только заявил об этом Бяллеру, профессор чуть не заплакал:
– Молодой человек, вы зачем мне не сказали это пять лет назад? Конечно, докторская нужна, и вы её получите, вам ведь нет и тридцати. Может быть, это тот случай, когда не надо спешить? Я так огорчён, но вы таки имеете право плюнуть на старого ворчливого еврея и поехать в свой Питер, в который моему деду въезд был категорически запрещён. Вы слышали о черте осёдлости? Да, извините. Тогда принимаем такое решение. Вы работаете в отделении, а я нахожу своих людей в Питере, не сомневайтесь, что они есть во всех медицинских академиях этого города. Вы с ними познакомитесь, и начнёте работу над докторской здесь, под моим наблюдением. Ответ прошу сразу: вы согласны? Да? Спасибо, мой дорогой, вы же знаете, как я к вам отношусь. Я познакомлю вас с нужными людьми уже через месяц, мне нельзя откладывать на слишком далеко, я, кажется, прокараулил одну болячку, так что не будем медлить.
На другой день новая табличка появилась на кабинете заведующего отделением.
Артём уже много лет не бывал в родном селе, потому что особо и ехать было не к кому, да и работа не отпускала: студенты отдыхать, а он на полторы ставки, чтобы на зиму заработать. Отпуск брал перед сессией, чтобы спокойно пробежать глазами чёткие записи лекций, спасал студента хороший, уверенный почерк. А тут приснилось ему, что идёт по деревенским улочкам, и ни одного знакомого лица, прут навстречу какие-то уроды, гнусавят, матерятся. Дошёл до кладбища, остановился в ста шагах: все те же сосны, все тот же крутой земляной вал. Он знал эту историю, в конце девятнадцатого века в селе построили церковь, епархиальное управление в средствах отказало, и сход постановил собирать деньги всем миром. Избрали сборщика, кузнецы привезли тяжёлый кованый сундук о трёх замках, для сборщика, для старосты церковного и для волостного старосты, чтобы только вместе могли открыть и взять нужную сумму. Печники указали залежи пригодной для кирпича глины, стали бить кирпич, печи для обжига сложили, готовый кирпич укладывали в штабели и укрывали соломой. Когда приехал дьякон из Тобольска и привёз проект церковный, весь мир собрался. Ходили вокруг раскрытых листов, вздыхали, не можно понять крестьянину, какая же церква будет из этих чертежей? Тогда дьяк повёл народ к амбарам купца Пшеничникова, и на тыльной стороне углём по беленой стене нарисовал храм. Толпа ахнула и пала на колени. Получалось, что церковь будет круглая, без колокольни, купол закроет молельню и алтарь, а над ним ещё один купол, высокий да широкий, в нем на толстом бревне колокола повесят. При входе часовенка, изба для паломников, рядом поповский дом. Записанная первым учителем церковно-приходской школы, эта история хранилась в сельсовете. Новый священник предложил обнести кладбище земляным валом, потому что скотина заходит, кресты ломает, гадит. Народ согласился. Неделю мужики рыли канаву и бросали землю на внутреннюю сторону, бабы тоже не отставали, в мешках и фартуках таскали глину на вершину вала. Плотники врата сделали баские, на обе половинки кресты православные закрепили. Тут же запись о закупке саженцев сосны, черёмухи и сирени, которые высаживали весной, со всех деревень прихода приехали люди, батюшка молебен отслужил, и весь день работал народ, соснами в два ряда обсадили вал, черёмуху с сиренью внутри вдоль дорожек, каждый у своих могил прикопал по былинке. И вот уж больше ста лет шумят сосны, весной, к Троице, сирень и черёмуха благоухают, слабые женщины даже угорали от этих запахов. Нигде не видел похожего кладбища Артём, да и старшие судили, что лучше нашего в округе нет. 
Хоть и во сне, а душевное волнение охватило душу, поклонился кладбищу и вошёл в ворота. И что же? Нет могил, ни сирени, ни черёмухи, только те же уродливые незнакомые люди гундосят вокруг, хотя и внимания на пришельца не обращают, как будто не видят его. А могилы разрыты, только останки гнилых досок обозначают места бывших захоронений. И ни одного креста, как будто специально убраны, ведь должны быть кресты, они наверху, не могли сгнить бесследно. И тут Артём проснулся.
Посмотрел на светящийся циферблат больших напольных часов, купленных у старого своего больного Арсения Ипатьевича. Разговорились в ночное дежурство о старине, дед и признался, что семейство их было одним из состоятельных в городе, только советская власть живо расправилась. А вот часы в то время были в ремонте у порядочного человека, тем и спаслись, а когда последний отпрыск старого рода вернулся с фронта, часовщик нашёл его и попросил забрать часы. Артём только третьему реставратору, осматривавшему инструмент, поверил, и не пожалел. Часы восстановили мелодичные звоны каждую четверть и половину часа, негромко, как бы где-то вдали, отбивали часы, а в полдень играли «Боже, царя храни!». Долго лежал, выходя из устойчивого видения, прошёл на кухню, выпил рюмку коньяка. «Странный сон! Надо поехать в деревню, стыдно, совсем забыл матерей своих и отца». Артём часто удивлял знакомых, когда в разговоре упоминал о двух мамах. Так оно и было, родная, Мария Ивановна, умерла, оставив его десятилетним, потом отец привёл чужую женщину, тоже Марию, только Никандровну, и сказал, что надо звать её мамой. Трудно далось мальчишке это родное и близкое слово, но не было на свете другой такой женщины, которая бы приняла чужого ребёнка как своего. Детей у неё не было, и материнское чувство проснулось к сорока годам. Став взрослым, уже перед армией, Артём спросил: «Мама, а почему ты меня ни разу кнутом не вытянула, ведь я пакостной был?». Никандровна засмеялась: «Другой раз и надо бы, да рука не поднималась. И от людей нельзя, скажут: чужой, вот и бьёт». Артём обнял её: «Как ты можешь так думать? Разве я тебе чужой, что ты, мама!». Перед армией парни становятся понимающими…

***
На плановом заседании коллегии департамента здравоохранения слушали доклад заведующего терапевтическим отделением областной больницы Белославцева. Поводом для столь серьёзного разговора стала жалоба доктора Самаркина, а по сути – смерть пациента в результате неверно поставленного диагноза. Старый томограф не показал инсульта, врач пришёл к стандартному заключению: зажим нервов в шейном отделе позвоночника, и назначил вытяжения. Лечение не помогало, но после каждого двухнедельного курса врач выписывал пациента «с незначительным улучшением». Когда больной оказался в отделении в третий раз, Белославцев потребовал от доктора Самаркина всю информацию, понял, что диагноз ошибочный, отправил пациента в клинику нефтяников, где современный томограф показал уже воспалённую гематому. Через неделю человека не стало.
С Самаркиным говорил один на один в кабинете:
– Вы десять лет в отделении. Насколько возможно, я проверил истории ваших больных, и это не первый случай летального исхода. Как вы могли забыть, что наша главная задача – правильно определить болезнь, поставить диагноз, а лечит потом средний персонал?! На вашей совести жизнь человека, вы знаете, что у него осталось трое детей? Вы встретились с женой, которая сознание потеряла, когда тело получали из морга? Вы не будете работать в отделении, пишите заявление и уходите.
Самаркин возмутился:
– Почему я должен уходить? Это элементарная ошибка, они в каждой профессии бывают.
Белославцев встал над столом:
– Бывают, но есть профессии, в которых ошибаются только один раз. Вы слышали о таких. Врач вообще не имеет права на ошибку. Я не буду с вами работать, но и уволить по нашему дурацкому законодательству тоже не могу, потому прошу: напишите заявление и уходите.
Самаркин встал и глядя в лицо Артёма, прошептал:
– Сказал, что не буду писать заявление, и не заставите. Закон на моей стороне. И в семьи умерших ходить я не обязан.
Белославцев плохо себя помнит, но орал он не только на все отделение:
– Вон! И чтоб духу твоего здесь не было!
Самаркин оформил очередной отпуск, написал жалобу в департамент. Там решили разобраться основательно. Три сотрудника департамента пролистали сотни историй болезней, по целому дню изучали компьютерные записи докторов, написали обширную справку без каких-либо выводов. Накануне Белославцеву позвонили из департамента, что на заседании возможно присутствие заместителя губернатора Волоканцевой. Артём лично с нею знаком не был, уверен, что и она о нем не слышала.
Начало заседания затянули на четверть часа – ждали Волоканцеву. Она извинилась, сославшись на неожиданных посетителей, и кто-то из готовивших начал читать справку. Волоканцева остановила:
– Зачем из пустого в порожнее? Господин Белославцев может и сам дать полную картину положения дел в отделении.
Артём говорил спокойно, но резко.
– Оснащение отделения значительно устарело, это приводит к врачебным ошибкам, не все их, к сожалению, удаётся вовремя заметить и исправить. Печально, но низка квалификация врачей, департамент не даёт мест для учёбы в приличных клиниках. Что такое неделя в Томской областной больнице? Да ничего, только галочка в отчёте. Знания сегодня дорого стоят, я не имею в виду диссертации, я говорю о знаниях, а их можно получить только в специализированных клиниках крупных городов или за границей.
– Артём Антонович, вы окончили нашу академию? – спросила Волоканцева.
– Да.
– И в то же время вы утверждаете, что квалификация врачей низкая, а сами стали кандидатом наук, известным специалистом, вас приглашают на конференции и симпозиумы, вы доклады делаете, их потом печатают ваши солидные журналы. Как-то не вяжется…
Артём сложил в папочку бумаги:
– Система подготовки врачей моего профили перестала работать после ухода из жизни выдающегося человека и врача Шмуля Меировича Бяллера. Я не могу себя с ним сравнивать, я мальчишка рядом с ним, но ведь и меня, ведущего, как вы сказали, невропатолога области, не допускают в аудиторию. Я не знаю, чего здесь больше – амбиций нового ректора или финансовых соображений. Но я вижу студентов на практике в отделении, простите, я бы прогнал, но не имею права. Могу назвать поимённо три-пять человек, которые хотят быть и будут врачами. Если я доживу до их выпуска, с удовольствием приглашу к себе. Все остальные не хотят знаний, они хотят дипломов. Ходят со скучными лицами, больных сторонятся, четвёртый курс – укол сделать не умеет, капельницу подключить боится.
После этого в течение получаса отмывали медакадемию, потихоньку опровергая доводы Белославцева. Потом директор департамента достал заявление Самаркина:
– Вам, Артём Антонович, надо в отделении вести себя поприличнее. Вот, Самаркин пишет, что вы на него кричали так, что слышно было по всему этажу.
Белославцев встал:
– Кричал я только в конце разговора, когда понял, что Самаркину наплевать, вылечится человек или умрёт после его лечения. Самаркин – это проекция большинства нынешних студентов. По закону уволить его я не могу, но и работать с ним не буду. Прошу: переведите его хоть с повышением куда-нибудь в другое место.
Волоканцева встала первой и из всех присутствующих за руку попрощалась только с Белославцевым.         

***
Нину Николаевну пригласили на приём к первому заместителю губернатора. Волоканцева никогда лично не звонила и не приглашала, только через помощников, только официально. Соколова несколько минут посидела в приёмной, из кабинета вышла группа людей, её пригласили. Анна Ивановна поинтересовалась делами в тубдиспансере, спросила, нужна ли помощь. Нина вежливо отказалась, настороженно ожидая назначения вечерней встречи. Волоканцева взяла её за руку:
– Я так привязалась к тебе, Нина, что даже не представляю кого-то другого рядом. И в то же время не могу быть такой самолюбкой. Ты молода и красива, успешная карьера и ещё более уверенное будущее. Тебе надо создавать семью. Да, рядом нет достойного мужчины, все твои ровесники заняты, но есть один экземпляр: молод, красив, образован, при должности, но самое интересное – он тоже врач, и вполне возможно, ты его знаешь. Это Белославцев.
– Артюша? А ты его откуда знаешь?
Волоканцева рассказала о встрече в департаменте и о пламенной речи Белославцева.
– Я его знаю, точнее – знала, он из-за службы в армии пришёл в институт позднее, на курс или на два позже учился. Да, он уже тогда заявлял о себе. Бабник, каких свет не видел.
– Ты с ним тоже спала?
– Увы, нет, до этого не дошло, но он меня заметил, какое-то время встречались, даже целовались, но у меня тогда уже Соколов был. Да, Артём как-то, скорее всего, по спору, отшил моего курсанта, но и меня не перехватил, черт его знает, что ему надо было. Но я его давно не видела. Говоришь, красивый и холостой? Да так не бывает.
Анна Ивановна засмеялась:
– На твоё счастье – бывает. Ты раньше времени не светись, мы его оглушим. У меня день рождения скоро, ты приезжай, будет губернатор, он обещал вручить какой-тот орден. Пора тебя представлять. Если ты ему понравишься, считай, дело решено, предложу тебя на департамент, а Артюшу твоего посадим первым замом. Никуда не денется, влюбится и женится.
Нина вздохнула:
– Ты его плохо знаешь. На должность, возможно, и клюнет, а вот дальше…
– А дальше – все в наших руках. Я его так прижму, что бегом под венец побежит.
– Грехов у него нет, так что взять его не за что.
– У меня в УВД майоришка сидит, послушный, как флюгер. Он найдёт управу на Артюшу, если тот закобенится.    
        На очередной планёрке главный врач больницы Василий Викторович объявил, что назначен новый директор департамента, Нина Николаевна Соколова, прежний давно отстранён от должности, обвинён в растрате, нецелевом использовании и присвоении большой суммы денег, разговоры об этом шли давно.
– Виктор Иванович арестован? – спросил кто-то. Раздался жизнерадостный смех:
– Кто его арестует, он же памятник. От бывшего губернатора.
– За такие деньги никто не посадит. Вот у меня сестра-хозяйка умыкнула пять комплектов постельного – пожалуйста, суд и срок, шесть месяцев на зоне. А у меня за это время, пока с хозяйкой судились, ещё на пятнадцать тысяч унесли.
– Господа, я главного ещё не сказал. Директор департамента женщина, молодая и красивая, я присутствовал на представлении её коллективу. Она желает начать знакомство с вверенными ей учреждениями именно с нашей больницы. Потому прошу все посмотреть и проверить.
В коридоре продолжали обсуждать новость. Артёму фамилия нового директора ни о чем не говорила, но нашлись и достаточно осведомлённые:
– Эта дама под крылом нашей кураторши из правительства.
– Анны Иоановны?
– Да, дорогой, именно Анны Ивановны Волоканцевой.
– Ну, давай дальше. Где она до этого сидела?
– За городом, в тубдиспансере.
– Нихрена – взлёт, от палочки Коха до члена правительства области.
– Подожди, ты вроде даже не подкашливал, откуда про «тубик» знаешь?
– Типун тебе на энное место, чтобы не каркал. Просто слышал. 
…Артём беззаботно катил тележку по супермаркету, складывая в неё все, что потребуется на неделю. Выбор его был особый, и всякий со стороны мог догадаться, что это отоваривается холостяк. На кассе рассчитался банковской картой, стал перекладывать продукты в пакеты и выронил батон колбасы. Стоящая рядом девушка быстро наклонилась и подала упаковку. Артём хотел поблагодарить, посмотрел на помощницу и растерялся. Такой красоты он никогда не видел, смутился, что-то буркнул и пошёл к машине. Девушка вышла следом и направилась тротуаром. Артём почувствовал необъяснимое волнение: такая славная девчонка, совсем юная, роста небольшого, крепенькая, фигуристая, а лицо – славянка со старой картины: белолица, глаза большие голубые, губки пухленькие… Артём улыбнулся: что ты за мгновение мог рассмотреть, холостяк огрубевший?! Вот и придумал портрет. Поехал медленно вдоль тротуара, девушка сидела на скамейке и ела колбасу с булочкой, купленной в том же магазине. Артём вышел из машины, улыбнулся:
– Извините, я так и не поблагодарил вас в магазине. Спасибо. Вы, похоже, не городская жительница?
Девушка завернула колбасу и булочку, положила в простенькую сумку:
– Да, я из деревни. И что из того?
Артём смутился:
– Ничего, я сам деревенский.
Девушка засмеялась:
– Ох, и заливать вы молодец! Да я по вашим пакетам поняла, что городской, к тому же одинокий, богатый, судя по машине, и по жизни неловкий, раз жены с вами не живут. Вот, заметили глупую деревенскую, и колбасу бросили на пол, знали, что подниму.
Артём смеялся так заразительно, что и девушка улыбнулась.
– Меня зовут Артём, а вы… Полина? Очень редкое имя. Полина, я смеюсь потому, что удивлён вашей наблюдательности и оценкам. Удивлён, прежде всего, как специалист, я врач, невропатолог и психиатр, но даже я бы не смог выстроить такую цепочку выводов. Единственная ошибка – колбаса сама выпала из рук. И жены от меня не убегали, просто я никогда не женился.
Полина кивнула:
– Правильно, зачем жениться, если денег на карточке не меряно, машина, особняк шикарный, и девочки по магазинам ходят. Все, некогда мне с вами лясы точить, домой надо ехать.
Артём испугался, что девушка может уйти, и тогда уже не найти её никогда:
– Подождите, Поля, скажите, куда вам ехать?
Полина уже поднялась, отряхнула платьишко:
– Не очень далеко, барин, но и пешком не уйдёшь, если автобус упустишь.
Артём перегородил ей дорогу:
– Полина, выслушайте меня. Вы все неправильно понимаете. Не отлавливаю я девушек ни в магазинах, ни на рынках. И какой я барин, я врач. Не уходите, побудьте со мной, я увезу вас, куда прикажите.
Полина недобро засмеялась:
– Показывают в кинокартинах, как вы девушек возите. «Врач я!». Я вижу, как наши врачи живут, такие машины не держат.
Артём вынул из кармана визитную карточку:
– Вам, Полиночка, надо в органах служить при вашей бдительности. Посмотрите, тут и мой скромный портрет, и должность, и телефоны.
Девушка глянула на визитку:
– Все равно это ничего не меняет, я на автовокзал, а вы – как хотите.
Артём понимал, что такой разговор ничем добрым не закончится, просто Полина уйдёт, сядет в автобус, догонять её там – значит, просто больше насторожить. Но он представить себе не мог, что сейчас она уйдёт, и навсегда.
– Поля, я вас хорошо понимаю, случайная встреча, такая настойчивость с моей стороны, для деревенской девушки все это странно. Вы сейчас уйдёте, обещаю, что не стану преследовать, но дайте хоть маленькую надежду, что мы ещё встретимся. Я очень прошу, возьмите визитку, скажите свой адрес или хотя бы телефон. Ну, научите, что мне сделать, чтобы вы поверили?
Полина повернула лицо и строго спросила:
– Во что я должна поверить? Во что?
Артём смутился, но понял, что надо сказать:
– Вы опять будете смеяться, но не знаю, как объяснить. Я увидел вас, и что-то дрогнуло в душе. Только не надо смеяться. Да, я не мальчик, но, правда, не был женат, работа, диссертация, потом солидное назначение и огромная ответственность. Все как-то не до личных проблем. Ладно, признаюсь во всем. Вы мне очень понравились. Скажите, как вас найти, и в воскресенье я смогу приезжать для встречи. Потом вы убедитесь, что я не такой плохой, каким вы меня тут охарактеризовали. 
 Девушка села на скамейку, молчала, время от времени смотрела визитку.
– Артём Антонович, у вас такой выбор в городе, столько девушек, красивых, нарядных, грамотных, не то, что я. Живу в селе в ста километрах от города. Школу нынче окончила, хотела поступить в медицинский, приняли, но только на платное, сейчас вот забрала документы – кто мне помогать будет, если отец с мамой не работают, живём своим хозяйством? Приеду домой, будем решать, как быть. Я ведь не одна у родителей, рожали, сколько Бог давал, кто знал, что жизнь так переменится? Наверно, поеду в Томск, там сестра папы, муж умер, одна в квартире, найду какую-нибудь работу. Вам, учёному, культурному, богатому сложно понять, но у многих жизнь вот такая. Извините, у меня автобус через час.
Артём увидел спасительный выход, кажется, даже Полинины неприятности просто просились в помощники.
– Я вас только об одном попрошу: отдайте мне институтские документы, поверьте, я не последний человек в медакадемии, добьюсь, чтобы вас приняли на бюджетное место.
Девушка ещё не верила ему.
– Доставайте документы и садитесь в машину, а то на автобус точно опоздаете.
До автовокзала доехали быстро, Поля купила билет, Артём ждал на платформе:
– Телефон свой вы так и не дали, потому придётся звонить самой. Завтра после пятнадцати часов.
– У вас есть куда записать?
– Диктуйте, я сразу на телефон. Полина, а фамилия ваша?
– Ощепова.
Водитель подал сигнал. Полина села у окна и смотрела на Артёма через стекло почти в упор. «А глаза-то у неё точно голубые, как я заметить успел?». Автобус тронулся, Артём поднял руку, чтобы помахать, но тут же опустил, потому что увидел слезы в глазах этой маленькой милой девочки.

***
К внезапной проверке на уровне директора департамента областная больница готовилась три дня. На утренней пересмене Белославцев собрал весь штат, попросили приехать и тех, кто вне смены.
– Отделение наше в некотором смысле особенное, и больные есть непредсказуемые, потому попрошу каждую смену почаще заходить в палаты, не звонить со служебного телефона и не кричать, если связь плохая. Докторов прошу проследить за наличием минимума наших препаратов, а то вчера неожиданно кончился нозепам, утром я услышал от больных много интересного. И дело не в визите директора, она до нас может и не дойти, я говорю о повседневных наших делах. И, наконец, когда починят кран в мужском туалете для больных?
– Уже починили, Артём Антонович.
– Тогда вопросов нет. Все свободны.
Артём даже удивился, как легко идёт у него работа в последние дни, как хочется жить. Конечно, ему помогала Полина, помогало ощущение исполненного долга. Ещё вечером, проводив взглядом автобус, он поехал к Шмулю Меировичу, у которого бывал строго по пятницам вечером. Этот визит был необходим, профессор болел, от операции отказался, всегда лежал, но в пятницу к вечеру брился, надевал свежий тёплый халат и встречал своего ученика. Домработница Фрося удивилась внезапному приезду Артёма, доложила хозяину и провела в кабинет. Шмуль Меирович извинился, что принимает гостя в таком виде и настороженно спросил, что случилось, почему этот внезапный визит. Артём все рассказал учителю и попросил:
– Я попытаюсь решить этот вопрос сам, но хочу заручиться вашим обещанием вмешаться, если моих аргументов не хватит.
Профессор с улыбкой смотрел на Артёма:
– Да, батенька, и до вас дошло, что бяллеровский диван не лучшее место для решения семейных вопросов. Вас не смущает, что она очень молода? Что я говорю, когда это смущало мужчин? Конечно, красавица? Безусловно! Пытайтесь, в этом вопросе я не вижу ничего противозаконного и неприличного, девочке надо помочь. Пытайтесь, привыкайте, скоро старый еврей уже ничего не сможет. Вы знаете, Артём, моя жена умерла десять лет назад, не могу сказать, что был молод, но и не старик. Кстати, стариться можно, дряхлеть нельзя. Так вот, мои товарищи хотели меня женить, знакомили с прекрасными вдовами и разведёнками, конечно, из наших, но я видел перед собой Анну Абрамовну, и все теряло смысл. Фросю пригласила сама Анна, ей было тогда лет тридцать, через пять лет Анны не стало. Так вот, дорогой мой, никто так и не постигнет женской логики. Умирая, Анна сказала мне: «Шмуль, я знаю, ты не сумеешь привести в дом другую. Я говорила с Фросей: «Фрося, если ты не против, будь после моего ухода женой Шмуля Меировича. У нас нет детей, регистрироваться он не будет, но выдаст тебе на руки завещание на все, что мы имеем». Вы знаете, я так и сделал, Фрося чудесный человек, она очень ласкова со мной, заботится, как о ребёнке. Странно, не правда ли? Кстати, в завещании я указал и ваше имя. На одном конгрессе в Израиле мне подарили шикарный легковой автомобиль, он уже лет пять стоит в моем гараже. Нет-нет, у меня есть русский друг, автомеханик, он регулярно, в месяц раз, выезжает на машине и гоняет её целый день, говорит, что машине нужна разминка, как английской беговой лошади. И ещё: надо продуть ей ноздри! Хлёсткое русское выражение! Давайте так: чтобы не тянуть время, я на пятницу, ведь вы приедете в пятницу? приглашу знакомого нотариуса, мы оформим документы, и вы сможете забрать подарок, не дожидаясь финала.
Артём стало до слез стыдно:
– Шмуль Меирович, вы и без того сделали для меня столько, сколько не всякий отец делает для своих сыновей. Тогда дом, теперь машина. А чем я вас смогу отблагодарить?
Бяллер вытер выскользнувшую слезу:
– Молодой человек, неприлично считаться между коллегами и друзьями, если я правильно понимаю наши отношения. Что дом, пустяк, он достался мне почти бесплатно. Еврейская семья долго не могла насмелиться уехать на землю обетованную, хотя какая, к чертям собачьим, родина? Родина там, где ты родился, где тебе было трудно. Впрочем, я не о том. Так вот, они делают рекламу – никто не идёт, у них уже билеты на руках – покупатель где-то задерживается. Я сразу имел виды на этот дом и сделал все, чтобы никто другой его не купил. Поверьте мне, молодой человек, для еврея это небольшой грех. Когда уже начали лопаться струны терпения, я пришёл и положил на стол ровно половину того, что они хотели. Вы бы видели, как они меня благодарили! Тогда я позвал вас, и мы оформили сделку. Да… А благодарность? Дорогой мой, лучшей наградой для меня будет ваш успех в медицине. Вы талантливы, и, как всякий незаурядный человек, обладаете кучей недостатков. Нет, я не имею в виду женщин, да и с каких пор это стало недостатком? Я говорю о натуре, характере, вы русский, потому прямой, как лом. Я вас не обидел? Вам не хватает еврейской способности маневрировать, уступать в малом ради большего. Впрочем, об этом мы ещё успеем. Да… А по девочке идите к ректору, Леонид Петрович должен вас понять. И сразу мне на телефон результат.
Хитрый старый еврей Бяллер сразу после отъезда Артёма позвонил ректору. Узнав коллегу, Леонид Петрович извинился, что давно не заглядывал, но вот в пятницу вечером непременно заедет на часок. Поинтересовался причиной звонка, может, в чем-то надо помочь?
– Помощь нужна не мне, любезный коллега, а нашему воспитаннику и гордости Белославцеву и его жене.
– Шмуль, когда он женился? – удивился ректор.
– Видимо, в самые ближайшие дни…
И Бяллер нарисовал такую картину знакомства своего ученика, с такими придуманными деталями, как невинные поцелуи, благодарность Создателю за неожиданную встречу, решение немедленно пойти в загс и закатить в ресторане свадьбу, что оба старика умилились до слез.
– Понимаешь, Лёня, есть одно обстоятельство, которое мешает им быть абсолютно счастливыми, и его устранение в твоих руках.
– Говори, не терзай душу, я даже всплакнул.
– Девочка поступала в наш институт, набрала баллы, но только на платное обучение. Твоим буквоедам не хватило какой-то бумажки. Сейчас к тебе придёт Белославцев, уж ты будь добр...
Через полчаса Артём позвонил Полине и сказал, что она зачислена на бюджетной место.
– Поля, это надо отметить. Можно, я приеду в воскресенье?
Телефон молчал.
– Полюшка, ты меня слышишь?
– Слышу. Только дайте время, чтобы я родителей подготовила. Все это так вдруг…
   
***

Визит директора департамента здравоохранения в областную больницу начался с торжественного въезда на территорию кортежа из трёх автомобилей. Больные, наслышанные о великом событии, выпадали из окон. Двое вечно хмельных бойцов вневедомственной охраны вытянулись у своей будки и отдали честь. Машины встали у парадного входа, главный врач кинулся было к первой машине открыть дверь, но молодой человек ловко выскочил из второй, и роскошная дама в белоснежном костюме, ослепительно белых туфлях и столь же невинно белой шляпке встала на красную ковровую дорожку. Главный бросился к ней, чуть прогнувшись, коснулся протянутой руки и широким жестом предложил пройти в здание:
– Коллектив в актовом зале, Нина Николаевна.
Когда директор и её свита вошли в зал, врачи встали, она кивнула всем сразу и прошла за стол на сцене. Главный хотел было что-то сказать, но Нина Николаевна его остановила:
– Представлять меня не надо, давайте ближе к делу. Мне известно, что ваше учреждение является важнейшим в нашей системе, потому я хотела бы послушать…– она заглянула в подсунутый референтом список, – послушать заведующих отделениями: терапевтического, общей хирургии и неврологии. Потом я вместе с заведующими посмотрю несколько отделений. Пожалуйста, кто смелый?
Артём недоумевал, зачем эти пустые слова в полупустом зале, но отделение названо, надо идти. Он прошёл к маленькой трибуне, посмотрел в зал:
– Заведующий неврологическим отделением Белославцев Артём Антонович. Отделение большое, но врачебными ставками укомплектовано на уровне городского. На лечащего врача приходится до двадцати больных, это немыслимо. Но ставок не дают, ссылаются на нехватку средств. Не думаю, что это так, потому что производятся огромные неразумные траты, например, на косметический ремонт фасадов корпусов.
– Простите, Артём Антонович, но ведь внешний вид лечебного учреждения тоже благотворно влияет на пациентов, – улыбаясь, заметила Соколова.
– Да, но в самую последнюю очередь. Если больной умирает от неверного диагноза, а верный мы не могли поставить, потому что не имеем современных диагностических комплексов, думаю, ему все равно, как выглядит его последнее пристанище извне.
– Думаю, господин Белославцев несколько сгущает краски. Специалисты департамента считают, что оснащение областной больницы находится на приличном уровне.
– Простите, я бы очень хотел увидеть ваших так называемых специалистов в нашем отделении. Каждый мнит себя стратегом, видя бой со стороны.
– Мы с вами вернёмся к этому вопросу. Подготовьте обоснованную заявку, попробуем что-нибудь сделать.
– Заявка готова, остаётся только виза главного врача. – Белославцев положил перед Соколовой несколько листов бумаги, она остановила его:
– Артём Антонович, сегодня после семнадцати приезжайте ко мне, обсудим, – и она широко и красиво улыбнулась.
Дальнейший ход обсуждения Артёму был неинтересен, но уйти нельзя. Он достал из портфеля историю болезни только что поступившего пациента, в этом году третий раз его привозят без сознания. Вопреки всем инструкциям новый заведующий отделением приказал при повторных диспансеризациях доставать из архива старые истории и продолжать вести всего одну, даже если пациент будет лечиться каждый год по два раза. Это давало возможность проследить всю динамику, увидеть положительные результаты и найти промахи. Читал, увлёкся, очнулся от громких слов главного, распустившего собрание и объявившего порядок посещения отделений директором департамента. Он даже не удивился, что его отделение в перечне не значилось.
В вестибюле подошли знакомые доктора, Владимир, сокурсник и старый товарищ, а теперь врач в его отделении, взял под локоть:
– Артюха, она на тебя глаз положила. Точно, я заметил, несколько раз внимательно на тебя смотрела.
– Брось ерунду нести. Её, наверное, возмущало, что я читаю и не слушаю эти бредни.
– И в отделение не пошла, чем показала уровень доверия заведующему.
– Да, и на семнадцать пригласила. Артём, жми, говорят, она в разводе.
Артём улыбнулся: сказать бы им про Полину, но не хочется расточать внутреннее счастливое состояние. Ровно в пять вечера он был в приёмной. Женщина средних лет заглянула в список и подняла трубку:
– Нина Николаевна, доктор Белославцев. Хорошо. – Положила трубу: – Проходите.
Артём бывал в этом кабинете, но теперь тут было все по-иному: тёмно-серая офисная мебель, натяжной потолок, шикарный паркет, лёгкие портьеры. Соколова вышла изо стола, подала руку, предложила сесть за маленький столик у окна, сама села напротив. «Уже успела переодеться», – отметил Артём скромный серый костюм, словно именно под него подбирали кабинетный интерьер.
– Нравится? – спросила Соколова. Артём не понял, о чем она, и вопросительно посмотрел на женщину. – Я имею в виду кабинет, вы же противник новой эстетики, вот, полюбуйтесь.
Белославцев уловил признаки игры, но поддерживать не стал:
– Я человек деревенского воспитания, работа моя тоже не способствует совершенствованию интеллекта. – Ещё раз для приличия глянул на пол, стены, потолок. – Обои бесстыковые, если я правильно понял?
Соколова удивлённо вскинула брови:
– Откуда вам известны такие тонкости? Это новейшая немецкая технология, в городе ничего подобного нет, даже у губернатора.
– Не пугайтесь, Нина Николаевна, я где-то об этом читал.
Соколова встала, взяла со стола папку:
– Здесь один документ, который я должна согласовать с вами. Это приказ о назначении вас первым заместителем директора департамента. Что вы на это скажете?
Артём помолчал, новость не обрадовала и не огорчила его, надо что-то отвечать:
– Нина Николаевна, я обязан поблагодарить вас и отказаться.
Женщину эти слова шокировали:
– Вы отказываетесь от должности первого заместителя директора? Почему? Вы не хотите работать со мной? Я вам не нравлюсь, очевидно, не в вашем вкусе, о ваших увлечениях знает вся медицинская общественность. Но я вам предлагаю работу, очень важную должность и работу.
Белославцев понимал, что уже обидел женщину, надо поправлять положение:
– Видите ли, Нина Николаевна, я врач, учился этому, и продолжаю изучать объект сей науки, имя которому человек. Последние красивые слова не мои, они принадлежат моему учителю и другу Шмулю Меировичу Бяллеру. Если бы я сегодня принял ваше предложение, завтра учитель не подал бы мне руки. Я с благодарностью отказываюсь.
Соколова нервно бросила папку на стол и почти зло спросила:
– Вы хоть знаете, во сколько раз этот оклад выше вашего сегодняшнего?
Артём засмеялся:
– Вы ошибаетесь, Нина Николаевна, он не выше, он больше.
Соколова улыбнулась:
– Это все слова, за которыми ничего нет. Я не стану вас уговаривать, просто выскажу недоумение: почему вы не видите огромных возможностей влиять на развитие медицины в области? И вы отказываетесь. А я-то думала, что с радостью согласитесь, пригласите меня в ресторан, поухаживаете за несчастной женщиной.
Чтобы скрыть смущение, Артём свёл к шутке:
– Вы на себя клевещете, Нина Николаевна, вы просто излучаете счастье.
Соколова как-то грустно рассмеялась, поглядела на гостя:
– Все знают, что я развелась с мужем. Что у меня нет детей. А Белославцев делает вид, что ничего не знает и знать не хочет. Вы так меня огорчили, так огорчили, Артём Антонович, а ведь мы ровесники, свободные люди.  И я давно вас знаю, ещё с института, я училась курсом старше. Вы и тогда на меня поглядывали, а я просто влюблена была. Вы же гордость института, будущее светило. Помню и вечер медицинских работников в загородном санатории, а вы…, вы даже не узнали меня, хотя тогда мы танцевали, три раза, и даже прижимали меня в уголке, и, смею напомнить, довольно усердно целовали.   
Белославцева давно так не подлавливали, он действительно не особо хорошо помнил этот праздник в загородном санатории, шикарный банкет в большой столовой и танцы. Да, приглашал девушек, наверное, тех, которые нравились, вполне возможно, даже теперь уже очевидно, что приглашал и Нину, тогда совсем молоденькую и явно симпатичную. Должен бы помнить, но не помнил, а как об этом сказать? Вот ситуация! Забыл – обидится, якобы вспомни – а вдруг это блеф? Сказал прямо:
– Извините, Нина Николаевна, и годы прошли, и работа такая, что порой сам себя не помнишь. А ресторан – с удовольствием приглашаю, должно же хоть что-то из ваших ставок на меня принести выигрыш. Ставьте на красное, и едем прямо сейчас.
Соколова внимательно посмотрела на вдруг оживившегося собеседника и поняла, что выкручивается человек, сложно ему, вроде и баба, а начальник, вроде и не обязан ничем, а вину чувствует.
В ресторане было тихо, лёгкая музыка издалека, Артём попросил кабину на двоих, услужливый молодой человек их проводил, даме подвинул кресло, Артём сам плюхнулся в широченное вместилище. Он не любил рестораны и посещал только при необходимости, вот и сейчас протянул Нине Николаевне меню, сам пробежал по строчкам: черт его знает, кроме окрошки – ни одного знакомого слова. Официант принёс все, что заказала дама, и открыл бутылку шампанского. Артём удивился, как быстро строгая начальница превратилась в просто молодую и красивую женщину, она подняла бокал:
– За что будем пить, Артём? Ты не против, если отбросим официоз? Так за что?
– Конечно, за тебя, за твоё высокое назначение, за твою блестящую карьеру!
– Карьера, как видишь, начинается с фиаско: мужчина, которого я всегда хотела видеть рядом с собой, вежливо отказался. Артём, есть смысл продолжать разговор об этом?
– Не надо. Нина, а я вспомнил студенчество, и тебя тоже, к тебе приходил курсант военного училища, и мы его отшили. Поскольку инициатором экзекуции был я, следовательно, был какой-то интерес к девушке с шикарными волосами.
Нина грустно улыбнулась:
– Вот именно – какой-то! А тот курсант стал моим мужем, быстро пошёл в рост, потом увлёкся дочерью начальника училища, меня бросил. Жили на служебной жилплощади, я лишилась квартиры и прописки, так что сына у меня он отсудил легко. Вот так, дорогой Артюша, как звал тебя весь институт.
Грустный разговор, за таким не стоило ходить в ресторан. Но Нина быстро оживилась, выпили ещё по бокалу. Она стала говорить о планах совершенствования здравоохранения, о закупках современного оборудования, и Артёму пообещала все, что он просил. Засмеялась:
– Мало просил, стеснительный ты мой. Проси больше, ни в чем не откажу.
Артём встал:
– Тогда едем ко мне?
– Наконец-то! – засмеялась Нина.
Утром их с трудом разбудил телефонный звонок. Артём схватил трубку:
– Артюха, это Володя, ночью умер Бяллер.
Нина вызвала такси и уехала, Артём занимался похоронами, с трудом находя общий язык с въедливым раввином и руководителем еврейской диаспоры. Они успокоились и стали безразличны, когда нотариус вскрыл завещание и стало известно, что все имущество, принадлежавшее покойному, завещано какой-то Ефросинье Бытовой.
Уже после похорон, вспоминая ту ночь с Ниной, он вдруг отметил её оригинальность, она странно реагировала на ласки, напрочь отказавшись от поцелуев и согнав Артёма в самый низ широкой кровати, вздрагивала и вскрикивала, хотя он не видел для этого причин. Махнул рукой: ладно, только дурак утверждает, что все бабы одинаковы. Артём своих женщин помнил именно по их неожиданным проявлениям в постели. Разберёмся.

***
Позвонила Полина:
– Артём Антонович, я долго в себя не могла прийти после вашего сообщения, что зачислена на бюджет. Спасибо вам. Папа и мама приглашают вас в гости. Если можете, приезжайте в воскресенье, а ехать надо по Новосибирской трассе восемьдесят километров, и наше село Таволжан.
– Полина, так вы живете в Таволжанах? Это же моё родное село, Полиночка! Только я не был там уже с десяток лет. Но вы же не местные, да?
– Теперь местные, мама отсюда девчонкой уехала в Петропавловск, а как там заварушка началась, перебрались в деревню. В общем, я скажу родителям, что вы приедете, хорошо?
– Нет. Во-первых, а ты меня приглашаешь? Говори.
– Конечно, приглашаю.
– Принято. Будешь звать по имени и на ты? Отвечай, будешь?
Трубка долго молчала, потом тихий голос Полины:
– Вы меня не торопите, пожалуйста, у меня и так дважды два не всегда четыре.
Артём засмеялся:
– А сколько?
– Иногда пять, а чаще три.
– Согласен потерпеть до воскресного вечера, но если будешь выкать и прочее – обижусь.
– Не надо на меня обижаться, я все сделаю, только не спешите, не требуйте невозможного. До свидания. Мы вас ждём к обеду.
В воскресенье он поехал в свой супермаркет, в котором две недели назад встретил Полину, набрал полную тележку всего, что попадалось на глаза, снял с полки бутылку хорошей водки и шампанское. Обходительная продавщица изобразила очень элегантный, хотя и огромный, букет алых роз. Дома принял ванну, постоял под холодным душем, побрился. Глянул на себя в зеркало – с головы до ног оно отображало довольно стройного почти молодого человека. Артём включил дополнительный свет.
«Что же ты собираешься делать, милейший Артём Антонович? Неужели эта деревенская девчонка так тебя ударила, что ты потерял ориентацию в пространстве и во времени? Рядом с тобой, вот в этом доме только что была очень красивая женщина, и не только красивая, но и перспективная, и ты под её крылышком можешь ой, как высоко взлететь. Что тебе ещё надо? Юношеская клятва самому себе взять в жены только девицу, как и было заведено во времена предков, сегодня просто каприз, да и не факт, что с Полиной не побаловался какой-нибудь слюнявый пэтэушник. А время, Артюха, время, часы твоего лица ещё не чётко показывают возраст, но никто не признает в тебе двадцатилетнего. Вспомни армейские фотографии, каким ты был? А студенчество? Боже, после выпускного бала прошло…пять лет. Бедный добрый Шмуль, он дал все адреса и телефоны, но ты протянул целый год, пообещал питерским академикам, что приедешь, и не поехал. Что остановило? Работа, ответственность, некому передать отделение, главный попросил, к бывшему директору департамента водили. Остался. И что? Докторская скукарикала, как в деревне говорили. Сегодня в гости в семью Полины, все будут благодарить и стараться угодить, чего я больше всего ненавижу. Потом поедем с Полиной на кладбище, надо на выезде купить венки, повезу её на места своего детства. Попробую поцеловать, представляю, для неё это будет целое событие. А может, напротив, вытрет губы и скажет, что больше не надо. Итак, дорогой, не стоит гнать лошадей, с Полиной очень аккуратно, чтобы девчонка не потеряла голову. Или наоборот, сказать сразу, что влюбился и попросить руки и сердца у отца с матерью? Красиво. А ты готов? Шесть лет она будет учиться, родить нельзя – отстанет на год, а то и больше. Ты сам на кухне, потому что ей не только на лекции к восьми, но и конспекты посмотреть надо. А пелёнки, а плачь ребёнка по ночам? А свобода? Никуда не выйти, не выехать. И с такой жизнью ты согласен, ты к ней готов?».
Артём сплюнул и чертыхнулся: что это накатило, что за дурацкий самоанализ, кому это надо? Поеду на родину, на могилы родных, побываю у Полины, поговорю с родителями. На первый случай этого достаточно. И вот потом определимся, будет ли второй?
В отделение, приученный Бяллером, Белославцев приходил к семи утра, короткий доклад дежурного врача, и, если ничего срочного, уходил до планёрки в кабинет. Успел изучить пару вчерашних результатов томографического обследования, в дверь постучали.
– Входите.
Вошёл мужчина, плотно закрыл за собой дверь и, не протягивая руки, представился:
– Майор Плесовских, УВД. Вот моё удостоверение.
Белославцев мельком глянул на документ:
– Слушаю. Вы по какому делу?
Майор кивнул и сел, не дождавшись приглашения. Артём смутился:
– Простите мою неловкость, видимо, мандат смутил. Так вы точно ко мне?
Майор ещё раз кивнул:
– Точнее не бывает, Артём Антонович. Я хорошо ознакомился со всеми материалами по вашей личности, не нашёл ничего даже подозрительного по нашей части, понял только, что вы человек увлекающийся, но за контакты с женщинами пусть следит полиция нравов, если таковая будет. И все-таки мне поручено если не привлечь вас, вплоть до посадки на приличный срок, то основательно скомпрометировать.
Белославцев оживился:
– Мило! И кому я столь высокому перебежал дорожку?
Майор тональность разговора не поддержал:
– Я должен убедиться, что с вами можно говорить открыто. Во-первых, по моим понятиям вы приличный, порядочный человек, во-вторых, участвовать в травле безвинного мне не очень хотелось бы участвовать, надоело, знаете ли, но дело поручено, и я обязан чем-то его завершить. А окончательное решение примут там. – Он привычно ткнул пальцем вверх.
Артём вскипел:
– Да в чем же моя вина? Я что, Родину предал, фальшивые деньги печатаю или в компартию вступил, господин майор?!
Гость поправил:
– Товарищ! Товарищ майор, но лучше называйте меня Павлом Ивановичем. А вина ваша как раз из разряда увлечений. Так мы говорим открыто?
– Мне скрывать нечего, я готов.
– Добре. Значит, так: через минуту я зову двух понятых, и мы вынимаем из вашего шкафа приличный пакет с наркотиками. Они взяты с медицинского склада по требованию нашей конторы, но ровно столько исчезло из сейфа вашего отделения, ключи от которого хранятся только у вас.
Артём быстро вынул бумажник – ключи на месте. Майор улыбнулся.
– Кто положил пакет в мой кабинет?
– Полагаю, при вашем уме вы быстро просчитаете варианты.
Белославцев прокрутил всех и, глядя на майора, спросил:
– Галина? Галина Пахомова?
– Поздравляю, у вас с логикой все нормально. Может, продолжим размышления? В последнее время вы прикасались к женщинам, обладающим властью или имеющим на неё прямой выход?   
Артём встал, прошёлся по кабинету. Конечно, сразу можно было назвать Нину, но нет, не могла она так жестоко предать. Да и как она может поручить это УВД? Нет, Нина исключается, тогда кто? Ни с кем, ни с женщинами, ни с мужчинами из эшелонов выше городского он вообще дела не имел. Решил уточнить:
– Только с женщинами, Павел Иванович?
Майор засмеялся:
– До вас все ещё не доходит, что именно через женщину возникло это дело. Значит, надо искать ту, которая может найти покровительство наверху.
 Артёма обожгло: Нина! После поездки в деревню и разговора с Полиной и её родителями он все время думал, как осторожно закрыть едва определившиеся отношения с Ниной. Его смущало, что он совсем её не знал, даже предположить не мог, как она станет реагировать на его заявление, что встречаться больше они не будут. Он рассуждал просто: обещаний не было, признаний тоже, просто мужчина и женщина встретились несколько раз, можно даже посчитать, сколько, друг другом остались довольны, но вот обстоятельства изменились, и надо встречи прекратить.
Но это он так думал. Соколова все понимала иначе. Несколько времени общения в домашних условиях и в постели тоже сблизят их, ведь они очень похожи, у них много общего: образованные, умные, красивые, ровесники, самодостаточны, перспективны. Под крылом своей покровительницы она вырастит из Артюши большого начальника, можно посадить его на фонд медицинского страхования или главным врачом санатория – одного из лучших в стране. Они ещё молоды, родят двух детей, девочку и мальчика, и будут жить долго и счастливо. Потому она насторожилась, когда Артём не поехал сразу домой, как это было раньше, а сделал крюк, въехал в больничный двор и заглушил машину.
– Тебе надо в отделение? Что же ты сразу не сказал?
– В отделение мне не надо, мне нужно тихое и прохладное место, где мы могли бы поговорить.
Нина пыталась пошутить:
– А разве спальня с кондиционером для этого не подходит?
– Нина, у меня изменились планы. Встречаться больше мы не будем, потому что я готовлюсь и еду на три года в Питер за докторской. Во-вторых, я встретил девушку, которую полюбил и женюсь на ней. Тебе нужна семья, вот и рожать пора, годы уходят, а я ничего не могу тебе предложить.
Нина засмеялась, и в смехе том Артём не услышал ничего хорошего.
– Это ты мне, гинекологу, будешь советы давать, кого и когда, а главное – от кого мне следует рожать? Артюша, я не думала, что меня так затянет, но сейчас… сейчас я не могу от тебя отказаться. Какая девушка, что ты придумал? Мы должны быть вместе. Докторская? О чем речь, милый, тебе на дом привезут диплом, только тему заучи, чтобы не проколоться, хотя сегодня все знают, как делаются степени.
Артём посмотрел на её лицо, оно было жёстким, властным и мстительным. Мелькнуло: она ведь тоже кандидат, поэтому хорошо знает современные технологии.
– Видишь ли, Нина Николаевна, я еду не за дипломом, а за знаниями и опытом, этого в питерской школе на всю страну хватит. Но мы не о том говорим. Вопрос с моим отъездом, как и с женитьбой, решён, я только хотел, чтобы ты узнала об этом от меня, а не от офисного планктона.
Нина нервно сжимала в руках сумочку:
– Ещё ничего не решено, дорогой Артём Антонович. Вы поступили со мной, как с уличной девкой, как со своей студенткой-практиканткой. Вы дали мне шанс поверить в вас как в мужчину, шанс изменить свою некудышнюю жизнь, а теперь заявляете, что женитесь, что уезжаете. В Питер, в академию? Мы ещё посмотрим, Артём Антонович, как это вам удастся. Одно моё слово, и вы остаётесь.
Она легко вышла из машины и, не оглядываясь, ушла за угол корпуса, на ходу вынимая телефон…
– Я не думал, что она способна на такое. Покровители наверху у неё, действительно, есть. Только… Павел Иванович, вам готовое дело дали, ну, то есть, проинструктировали, как меня… прищучить, или у вас свои разработки?
Майор улыбнулся:
– Вам не надо этого знать, вы лучше о том думайте, как выбраться из этих капканов. У меня для вас два пути: вы идёте к ней и решаете вопрос мирно, за счёт каких угодно уступок, на это только одна неделя. Если нет – я составляю протокол на изъятие наркотиков, тогда вас уже никто не спасёт. Давайте прощаться, я и так прилично у вас погостил. – Майор встал.
– А пакет? – удивился Артём. – Вы забыли про пакет.
– Никакого пакета не было, и нет. Но он появился бы в протоколе обыска при понятых. 
Белославцев похолодел:
– Все так серьёзно? А Галина, медсестра, которая пакет якобы подложила?
– Не грешите на девушку, просто я проверял, насколько хорошо вы понимаете своих людей. Она могла бы вам отомстить, но пока нет необходимости. Никто в коллективе не знает и не должен знать о моем визите. До следующего четверга, тогда я уж точно вас не спасу.

***
Он провёл планёрку, стараясь ничем не выдавать своего состояния, всех отпустил, кроме Владимира, они успели хорошо подружиться, когда оба были рядовыми врачами, и сохранили товарищеские отношения, когда Белославцев пошёл на повышение. Владимир как-то проговорился, что учился в параллельных группах с новым директором департамента, наверное, он мог чем-то помочь.
– Володя, ты точно учился вместе с Соколовой?
– Э, друг, закусило! Нельзя сказать, что вместе, но рядом, пересекались. Только она была не Соколова, другая фамилия. Ты вообще-то, что хочешь узнать? Шаловливая? Наверное, но без меня. Училась средне, по-моему, на третьем курсе вышла замуж за преподавателя из военного училища.
– Понимаешь, Володя, не могу тебе всего сказать, я слово дал, но без твоей помощи мне все это не выкружить. Она меня помнит по институту. Что на неё накатило – напомнила студенчество, мою популярность, призналась, что была влюблена и сразу предложила должность своего зама. Конечно, я отказался, но чуть расслабился, пригласил в ресторан, потом к себе, и закружилось. У меня по ней никаких планов. А тут встречаю девчонку, Володя, ты меня знаешь, но я поплыл. Девчонка деревенская, красавица, конечно, и – иная, не из этой гнилой тусовки. Такой свежестью от неё дохнуло, что я … Короче говоря, был у её родителей, устроил её в нашу академию на бюджет, хотя все сделал покойный профессор Бяллер. И вот я объясняюсь с Ниной, и что ты думаешь? Нет, рыданий и призывов к совести не было, был какой-то почти протокольный обмен мнениями, в итоге она заявила, что ещё ничего не решено, и вроде, мы ещё посмотрим, в какой Питер ты поедешь. Ты бы видел её лицо, и как это было сказано. И вот сегодня утром у меня в кабинете офицер УВД с предписанием посадить меня в тюрьму.
Владимир захохотал:
– Артём, этот розыгрыш, сейчас модно делать такую игру. Брось, все обойдётся.
– Ты не въехал, Вова, это с её подачи или по приказу её покровителей появился офицер. Оказался порядочный мужик, дал мне время урегулировать все проблемы с женщиной, как он выразился, имеющей высоких покровителей. Ну, ты представь, кто может поручить госбезопасности взять врача на наркоте и обеспечить честный червонец на зоне?
 Владимир серьёзно на него посмотрел:
– Да, Артюха, тут явно не розыгрыш. Только я не пойму, что её так зацепила, что тюрьма – альтернатива отношений с нею? Может, ты знаешь что-то такое?
– Ничего я не знаю. Что она о себе говорила? С офицером тем родила сына, но он подал на развод, квартира служебная, у Нины жилплощади нет, суд отдаёт ребёнка отцу. Правда, как-то спокойно об этом сказала, между прочим.
– Можно, я с твоего телефона? Верочка, привет, это Владимир. Как дела? Ты все режешь? Да, хирург ничего не знает, но все может. Слышь, Вера, какая фамилия у Соколовой была в студенчестве? Какая-какая? Директор наш новый в департаменте. Все, понял, Веруня, за мной шоколадка. А почему они развелись, не знаешь? Понял, спасибо, коробка конфет. – Владимир положил трубку. – Её родная фамилия Шатковская, между прочим, классно звучит, для директора департамента очень подходяще. Понял, заткнулся. А развод – мутное дело.
– Володя, надо найти этого счастливого мужа, он, пожалуй, теперь локти кусает – такую успешную бабу бросил. Звони в кадры училища.
– Ты думаешь, он сидит и ждёт звонка? Люди военные, приказ в зубы и на новое место службы.
– Да брось, это же преподаватели, они стабильны. Звони.
Через пять минут друзья знали, что капитан Соколов продолжает преподавать в училище и его можно найти на кафедре вооружений каждый рабочий день. Решили, что Артём сам поедет к нему и будет, насколько это возможно, вести разговор, хотя у обоих было мало надежды, что мужчина изложит причины развода с женой первому встречному, хоть он и кандидат медицинских наук.
Они встретились у проходной училища, офицер был в гражданском костюме, довольно приличном, с портфелем, Артём отметил, что он явно чем-то встревожен, но старается не подать вида. Умное лицо делало его чуть старше, хотя ему было только тридцать пять. Старили и густые русые волосы, зачёсанные назад. Артём взял инициативу в свои руки:
– Давайте знакомиться, я доктор Белославцев, Артём Антонович.
– Соколов, Вячеслав Васильевич. Чем обязан, прошу объяснить.
– Вячеслав Васильевич, это моё частное дело, информация строго между нами, и прошу учесть, что от вас во многом зависит моя судьба, даже, возможно, жизнь.
– Отчего так страшно с самого начала? Полагаю, коли вы врач, это неким образом связано с вашим новым начальником, не так ли?
Артём искренне удивился проницательности военного и потерял инициативу. Соколов продолжил:
– Мне представляется, что вы с нею переспали, и что-то вам не понравилось, вы заявляете о размолвке, она ставит вам условия. Что же здесь смертельного? Оставьте её, да и дело с концом.
– Вячеслав Васильевич, извините, что вторгаюсь, но не могли бы вы сказать о причине вашего с Ниной Николаевной развода?
– Вам не кажется, молодой человек, что задавать такие вопросы незнакомому человеку несколько бестактно?
– Совершенно с вами согласен, но мне нужно это знать, возможно, где-то рядом и ответы на все мои вопросы.
– Хорошо, но только в двух словах. Очевидно, в институте Нина была крутой девушкой, мы познакомились на совместном вечере военных и медицинских студентов, очень быстро сошлись, я уже работал, купил две комнаты в пансионате. Свадьбы не было, просто пришла и осталась. Вскоре родила мальчика, после года я увёз его к родителям – Нине надо учиться. С этого времени наша квартирка превратилась в женский клуб, и это не были её сокурсницы. Прошу прощения за интимные подробности, но она не была со мной женщиной. Правда, и опыт мой невелик, но такого безразличия даже я не ожидал. Вы понимаете, о чем я? Однажды мои лекции сняли, и я пришёл домой сразу после обеда. В моей квартире бушевало море страстей, Нина, её ровесница и женщина за тридцать истязали друг друга ласками и иными приёмами. Они были так увлечены, что не заметили, как я вошёл. Я увлекаюсь кино, камера всегда со мной, а тут около дома в песке играли дети с котятами. Такая милая картинка. Я снимал минуты три, и с аппаратом в руке вошёл в квартиру. Я не знаю, что заставило меня включить камеру. Через минуту я ушёл. Вернулся домой поздно, Нина встретила холодно, в квартире уже был порядок. Я, как вы, очевидно, успели заметить, человек несколько стеснительный, но тогда довольно внятно заявил, чтобы она немедленно собрала вещи и ушла навсегда. Нина насторожилась, тогда я сказал, что не только все видел, но и заснял на камеру. Надо было её видеть в ту минуту, это страшный человек. Дальше развод, я поставил условие: если она откажется от сына, я отдаю ей плёнку. Не могу сказать, что она долго мучилась, материнского у неё ничего не было, даже молока. Вот вкратце вся история.
– И вы больше не встречались?
– Зачем? Я познакомился с женщиной, у неё девочка, у меня мальчик, мы сошлись, продали её однушку и мои комнаты и купили трёхкомнатную квартиру, родили ещё двух сыновей. Представляете, как счастлив.
– Вы были удивлены, узнав, что Нина Николаевна назначена директором департамента?
– Откровенно – да, не замечал за ней даже задатков руководителя, тем более, такого уровня. Понимаю, что сегодня руководить значительно проще, вроде все идёт само собой, лишь бы зарплату выдавали.
– Так чем объяснить этот взлёт? Вся медицинская общественность удивлена, но, говорят, и теперь это подтверждается, что у неё хорошая поддержка на самом верху. Как это увязать?
– Думаю, очень просто: в руководстве области есть её подруги по увлечению.
– Бог с вами, Вячеслав Васильевич, повлиять на столь солидное выдвижение может только заместитель губернатора, курирующий социальную сферу!
– Это женщина?
– Да, Анна Николаевна Волоканцева.
– Знаете, взял грех на душу, перед тем, как отдать плёнку Нине, снял копию, потому что не был уверен, что шантаж не продолжится. Копия лежит у меня дома, в секретном месте, я её ни разу не доставал. Если вы знаете эту высшую даму, вы узнаете её и на плёнке.
Дома Соколов достал плёнку, настроил старый аппарат, закрыл дверь на ключ и включил видеомагнитофон. Минутная съёмка, Артём ничего не сумел разглядеть.
– А можно помедленней?
В плывущих телах и лицах он сразу узнал Нину, две другие все время были то спиной, то боком к камере, наконец, одна повернулась в дикой улыбке.
– Стоп! – крикнул Артём. – Давайте с начала. – Он достал телефон и снял всю сцену. – Даю слово, Вячеслав Васильевич, что вы останетесь за кадром. Это именно Анна Ивановна Волоканцева, только лет на семь моложе.
   – Теперь вы спасены?
– Дайте разобраться. Конечно, козыри у меня на руках самые крестовые.
Они пожали друг другу руки и разошлись.   

***
Отчего так сердце заколотилось, отчего в крепких руках дрожь и сомнение, почему глаза так режет, и слезы просятся на порог? Разве не рассекал ты просторы России до самых её западных берегов, до намытых приливной волной ребристых песчаных плёсов тёплых южных морей, и не задыхался в пыльных бурях Узбекистана, не воображал себя мужественным помором на онежских берегах, откуда, как сообщили архивисты, и пошёл в семнадцатом веке твой предок за удачей в манящую и пугающую Сибирь? Все вокруг родина, а почему тут, где был зачат и впервые подал голос свой, где ступил на землю босой ногой, где мама, ещё здоровая, за год до страшной болезни, вот у этого прясла подала тебе новенький портфель, и ты шагнул в иную жизнь, где всякий день новое слово и новое знание. Отсюда маму увезли на кладбище. Сюда же пришла чужая женщина, ставшая родной. И отец, искалеченный засекреченными венгерскими событиями, безбожник и матерщинник, тоже отсюда вынесен на руках из-за снежных заносов, и многие люди пришли поклониться ему вслед. Отсюда ты попутной машиной уехал в большой город, чтобы стать врачом, и только на пару дней приезжал, пока была жива вторая мама, а потом и вовсе не бывал, наказывая открытками родственникам, чтобы прибрали могилки.
Родная деревня. Школьником ты записывал истории больших семей, трудовых династий, как тогда говорили, воспоминания фронтовиков, а, раскрыв ученические тетрадки с годовыми докладами колхозникам бывшего председателя колхоза, грузного и хмурого мужика Григория Андреева, доказал, что в деревне твоей электричество появилось раньше, чем в райцентре, и водопровод по улицам провели раньше, вывели колонки, обнесли их рублеными избушками, и старые колхозницы сутками топили печки, чтобы трубы не перемерзали.
Артём проехал на кладбище, стыдясь самого себя, с трудом отыскал в зарослях черёмухи и сирени жестяные пирамидки с выгоревшими надписями. Положил венки, встал на колени и попросил простить его, блудного сына. Хотел обойти кладбище, как когда-то в Троицу, из края в край, но натыкался на кучи мусора и заросли кустарников. Вспомнил сон, когда увидел группу незнакомых людей, зарывающих прямо на дорожке кого-то из родственников, громкими пьяными голосами матерно поправляя друг друга. Артём прошёл стороной, и все эти люди глядели на него, как на призрак.
Он поехал на Гору, с которой хорошо видно все село, развернул машину и вздрогнул: целые улицы опустели, домишки догнивали без хозяев, машинный двор под самой Горой пуст. Спустился дорогой мимо оврага, заросшей муравой, и машинная колея едва заметна. Заехав в улицу, спросил, где живут Ощеповы, медленно проехал знакомым путём – люди-то где? Никто не встретился на улице, кроме двух пьяных женщин, вставших посреди дороги и требующих остановиться. Артём объехал их и прибавил скорость. Время ровно двенадцать, Полина в нарядном платье стояла у ворот.
– Здравствуй, Полина.
– Здравствуйте, проходите.
– Эти цветы тебе.
– Господи, красота-то какая! Спасибо! Я их сейчас в большую банку поставлю. Да вы проходите.
Артём взял пакеты с заднего сиденья, пошёл вслед за девушкой. Родители её вышли в ограду, стеснительно подали руки, поздоровались, пригласили в дом. Пакеты передал Полине, две сестрёнки и брат вышли из дальней комнаты. Артём со всеми поздоровался на полном серьёзе, чем очень насмешил взрослых.
– Артём Антонович, прошу к столу, время обедать, чем богаты, тем и рады, – поклонилась Лидия Матвеевна.
– Садитесь вот тут, – указал хозяин Пётр Миронович. – Рассказывайте, как вас родное село встретило?
Артём пожал плечами:
– Страшные перемены! Люди, видимо, разъехались, такие пустоты между домами. Я помню, кто там жил, это были хорошие работники. Я поднимался на Гору, тут у нас два увала было, а теперь бурьян растёт.
– Нынче совсем не сеяли, прежние хозяева скот порезали и ушли, нам даже зарплату не выплатили. Жаловались, и в Москву писали. Интересно, писали президенту, больше сотни фамилий, а ответ пришёл от главы района: все нормально, село развивается. Ладно, Артём Антонович, что об этом говорить, продали нас и перепродали многократно.
– А ведь я вашу маму помню, родную, Марья Ивановна она была, я перед отъездом в город платье ей заказывала сшить. Мастерица.
– За Полину вам большое спасибо, нам не подняться бы на оплату, а тут, говорит, и общежитие, и стипендия.
Артём заметил, что водку хоть и разлили, но Пётр Миронович не притронулся. Полина и мама после его настойчивых предложений выпили по бокалу шампанского, Полина даже раскраснелась.
– Полина должна приехать в конце августа, потому что, во-первых, в сентябре начинаются занятия, во-вторых, я улечу в Петербург на учёбу. Хочу попросить Полину жить в моей квартире, знаете, общежитие – это такое место… Нечего ей там делать.
– Обождите, Артём Антонович, объясните нам, родителям, на каком положении вы планируете её там содержать? – В голосе отца была обида, тревога и даже угроза.
 Артём улыбнулся:
– Пожалуйста, не пугайтесь, Полину и пальцем никто не обидит. Мы с нею совсем недавно познакомились, случайно. Не стану скрывать, Поля мне нравится, но все решать будет она. А жить будет полной хозяйкой, домик небольшой, но уютный, можете в гости приезжать. Жаль, Поля машину не водит, автомобиль есть, за зиму курсы пройдёт, и будет ездить к вам на выходные.
Родители переглянулись, отец поднял дочь:
– Полина, объясни нам, бестолковым, как все это понимать? У меня, например, ума не хватает. Ты замуж за него выходишь, или как?
Дочь вспыхнула:
– Папа, ну, зачем ты сразу так? Мы с Артёмом Антоновичем второй раз видимся, а то все по телефону разговаривали. И про квартиру он ничего не говорил, конечно, я не пойду туда жить.
Артём встал:
– Дорогие Пётр Миронович и Лидия Матвеевна, это правда, с Полиной мы не говорили, мы вообще ещё ни о чем не говорили. Да, Поля мне очень симпатична, только не думайте, что я сети расставляю. Если я ей неприятен, это ничего не меняет, в доме все равно кто-то должен жить.
Полина заплакала:
– Вы зачем меня так обижаете, что неприятны мне? Я не знаю, папа и мама, правда, не знаю, может я уже полюбила Артёма. Я обещала сегодня называть его по имени и на ты, правда, Артём?
Артём взял Полину за руку:
– Вот видишь, как все случилось, даже объяснились при родителях. У меня никого нет, так что будем вас просить благословить нас с Полиной Петровной.
Лидия Матвеевна заплакала:
– Полиночка, как же это, очертя голову в восемнадцать лет…
Пётр Миронович её остановил:
– Вот, полюбуйся, Артём Антонович, как женщины изменчивы. Сама за меня вышла на девятнадцатом, а дочь должна ещё три пятилетки в девках просидеть. Вы, ребята, решайте сами. Только, дорогой мой землячок, баловства я не прощу, это помни. Думайте и решайте, а я за вас выпью, давай, мать, и тебе налью водочки чистой глоточек за дочь нашу, чтобы ей по жизни счастье было.   
 Артём встал, поблагодарил за обед:
– Хочу проехать в лес, где грибы и ягоды собирали, потом на старицы наши, все детство пацаны домашних рыбой снабжали. Если родители не против, я бы хотел, чтобы Полина тоже поехала.
Поля вышла из комнаты в халате и переднике:
– Придётся обождать, мне ещё со стола прибрать надо.
Лидия Матвеевна всплеснула руками:
– Да разве я без тебя не управлюсь? Человек будет ждать.
Полина засмеялась:
– Человек знает, что в доме должен быть порядок. Пусть пока с папой на улице поговорят.
Мужчины вышли во двор, хорошо ухоженный, посыпанный речным серым песком. Дощатые заборчики покрашены, ворота разрисованы петухами.
– Это у меня ребятишки, а я не запрещаю, петухи так петухи.
– У вас такая ограда чистая, скота не держите?
– Что ты, Артём, как без хозяйства с такой семьёй?! Все есть: корова, тёлочка прошлогодняя, не стал колоть, жалко, от хорошей коровы, осенью продам доброму человеку. Бычок нынешний, это на мясо. Держу свиноматку, потому что фермы позакрывали, весной поросёнка по всей округе не найти. А у меня свои, да ещё добрым людям продаю. Сосед хряка держит, куда без мужика, так ему дарю от каждого приплода. Ну, куры само собой, прежде гусей держал, умная птица и выгодная, от озера питается, только взять негде, извели.
– Под городом большие птицеводческие хозяйства, там гуси, индюки, индоутки. Весной привезём вам всякой твари по паре.
Пётр Миронович кашлянул:
– Вот ты сам сказал: привезём, значит, имел в виду, что с Полиной, так я понял?
– Конечно.
– А отношения свои ты собираешься оформлять? Артём, ты мужик, и я мужик, ну, не поверю я, чтобы двое молодых в одном доме спали на разных кроватях.
– Мы сейчас с Полиной именно это и обсудим. У меня друзей немного, родных совсем никого, вас привезём, Полине адреса дайте, если родные в других местах живут, вышлем приглашения. Уверяю вас, все будет, как в старые добрые времена. Я, когда с Полиной встретился, решил ни за что её не отпускать, она вся такая русская, что лицом, что душой. Поверьте, Пётр Миронович, я её сразу полюбил, а за неё опасаюсь, совсем юная, правильно ли себя понимает?
Пётр Миронович опять кашлянул:
– Девчонка она хорошая, добрая, матери первая помощница, и поведения не сегодняшнего. Я тебе так скажу: если не девицей придёт к тебе – на другой день вези к родителям, сдай, как бракованный товар. Только не будет этого, Полина у меня золото, ты её не обижай, она, если ещё похвалить – горы свернёт. И сено с нею косим, и дрова пилим, а в огороде она, как мичуринец, у неё всякая палка зацветёт, правда, не вру.
Полина слышала последние слова отца, подошла сзади:
– Ну, папа, расхвалил дочь, а она неумеха. Про огород. Какой у него может быть огород в городе? 
Артём возмутился:
– Поля, у меня около дома три сотки земли, мы скооперировались с санитарочкой Зиной Михайловной из моего отделения, я мотоблоком вспашу, а все остальное она сама. Тоже семья, а квартира на пятом этаже. Дачу купить сегодня не всякому под силу. Под домом подвал, туда она все соления и варения составит, картошку, свёклу, капусты наквасит большую кастрюлю. Так что на огороде работать тебе придётся, а вот корову не обещаю.
Полина улыбалась, наконец, засмеялась:
– Так мы едем или нет?
Машина аккуратно прошла по улице, чтобы не поднимать пыль, вырвалась за околицу и помчалась в Гору. Полина вопросительно обернулась к Артёму, он кивнул: все нормально. Ему очень хотелось показать те места, которые до советской власти были их семейными угодьями. Отец помнил их, видимо, дедушка показал, и возил Артёмку в эти места. А ещё надо рассказать Полине, как деда Павла приучали к крестьянскому труду, как возил копны сена к стогу, который метал отец и старший брат Никита, как боронил на старой Пегухе весеннюю пашню, как прошёл первую борозду, держась за кичиги и поругивая, как и отец, и без того смирную лошадь, как изладил ему дед Матвей маленькую литовку, и он косил траву, правда, чуть в стороне от взрослых. Артёму досталось иное детство, с телевизорами и ежедневным кино, но отец Антон Павлович с весны и до осени на лошадке, запряжённой в лёгкий ходок, осматривал поля, по настоянию бригадира колхоз ввёл такую должность, и Артёмка знал окрестности, как свою ограду.
Выехав на полянку, со всех сторон огороженную лесом, он остановил машину, открыл правую дверцу и на руках вынес Полину. Она смутилась, упёрлась ручками в его грудь:
– Пусти, Артюша.
– Если бы власть не переменилась, мы сегодня унаследовали бы эту пашню. Мы бы холили её, удобряли, работали в своё удовольствие. Это земли деда Павла, вот тут стояла избушка, вот колодец, там был амбар. Потом это все стало колхозным и вскоре исчезло.
Полина огляделась:
– Ой, Артём, а мы вот тут ягоды брали.
Артём обнял её, повернул к себе:
– Милая моя, можно, я тебя поцелую?
– Можно, милый, – Полина приподнялась на цыпочки, но Артём взметнул её в вышину, нежно опустил и крепко поцеловал в губы. Она уткнулась ему в плечо.
– Полиночка, ты что, стесняешься меня? Глупая, ведь у нас свадьба осенью. Понимаешь?
– Я боюсь, Артём, что ты только говоришь. Не перебивай, я и сама смешаюсь… Вокруг тебя столько женщин красивых и умных, где мне за ними угнаться? Я деревенская, простушка. Только обманывать меня – грех большой, потому что я первый раз к чужому мужчине прикоснулась. И до свадьбы жить я буду в общежитии, ты уж согласись. Ну, был бы ты мне брат, я бы ночевала с тобой в одном доме, а ты же чужой.
Артём обнял девчонку за плечи:
– Радость ты моя несказанная! И как я благодарен тому батону колбасы, который так вовремя упал.
– И который я подняла. На счастье, или на беду на свою?
– Конечно, на счастье, глупая ты моя. Ты верь мне. Жить будем вместе, но я обещаю, что у нас будет свадьба по всем правилам и праздничная брачная ночь.
– Перестань, бесстыдник, разве можно об этом говорить?
– Полина, а ты целовалась с парнями?
Она вспыхнула и отвернулась:
– Ещё чего? Конечно, липли, меня девчонки даже бить пытались, что вот они все гуляют с парнями, а я как недотрога. Потом ничего, пообвыкли, да я и не дружила ни с кем, только с Валюшей, она рядом живёт. Мы её на свадьбу пригласим?
– Пригласишь, кого хочешь, это мы потом решим. Полиночка, я сейчас уеду, у меня много дел, возможно, звонить тебе буду с другого телефона, так что не удивляйся. И по имени меня не называй, хорошо?
Девушка сжалась:
– Артём, я боюсь, что ты натворил?
– Ничего я не натворил, а ты слушай и запоминай. Потом я тебе все расскажу. Окончишь первый курс, переведу тебя в Петербургский институт, тогда мы будем вместе. Извини, но мне время ехать.
Зашли в дом, со всеми простились. Чтобы не было разговоров, провожать гостя вышла только Полина. Хотя какое там, все понимали, что разговоров теперь в деревне хватит на несколько дней, если что-нибудь не взорвётся или не сгорит.

***
Артём ехал медленно и старался посмотреть на то, что вокруг него происходит, со стороны. Так учил незабвенный Шмуль, так он делал всегда. Все-таки надо понимать атаку Волоканцевой как предупреждение, и скорее всего, Нина попросила повлиять из-за разрыва отношений. Это блеф, но только почему майор УВД, да ещё такой человечный? Может, он в их кампании, как бы доверенное лицо на такой вот случай? Нет, исключено, он по своей инициативе дал неделю, чтобы Артём вник в дело поглубже. А если он знает о скандале десятилетней давности, знает о той плёнке, на основе которой был совершён компромиссный развод, то он и дал возможность Артёму пойти по этому пути, и сыскать себе непробиваемую защиту. Так это их промах или неожиданная удача Артёма?
В любом случае разговор с Ниной неизбежен. Такие люди не умеют прощать, она так жёстко ведёт себя, ещё не зная об осведомлённости Артёма, обсуждение их отношений закончилось угрозой и жёстким предупреждением (он настойчиво продолжал считать майора фигурой «в том числе», он отработал и уйдёт в сторону). Она ещё не знает первопричины его отказа от отношений, но тайне жить недолго, кто-то из академии стукнет Соколовой об участии Белославцева в устройстве судьбы девушки из деревни. А что с нею будет, когда она узнает о его встрече с бывшим мужем и о видео на телефоне? (Надо сбросить съёмку на компьютер и ещё раз убедиться, что это они). Истерика? Угрозы? Да и не надо ждать её реакции, надо сразу сказать, что плёнка уже на телевидении, а снимки в нескольких редакциях. Эти самодуры ничего не боятся, если УВД трясёт постельное белье по их команде, а вот огласка – это страшно. Артём впервые почувствовал, что не зря прессу называют четвертой властью.
Нине он позвонил в конце рабочего дня, она включилась, видимо, в машине.
– Здравствуй, Нина, Это Артём. Тебя плохо слышно.
– Здравствуйте, но давайте по отчеству и почаще на вы.
– Согласен. Прошу вас о встрече, и поскольку речь пойдёт о наших личных отношениях, то желательно на нейтральной территории.
– Что-то я вас не совсем понимаю, Артём Антонович, какие у нас с вами могут быть личные дела? По-моему, мы все обсудили и оба остались довольны. Кстати, могу вас проинформировать, что ваше место в питерской академии уже отдано другому кандидату, более достойному, так что спешить никуда не надо. Та девица, которую вы так бессовестно, в обход существующего порядка, устроили в институт, отчислена, приказ издан по моему распоряжению. Вас ещё чем-нибудь порадовать?
Артём с трудом взял себя в руки:
– Я думаю, теперь настал мой черед радовать вас и удивлять, но я не могу делать этого по телефону, вы же так тесно связаны с органами, конечно, знаете, что все разговоры фиксируются, а вдруг кому-то захочется узнать больше? Мы-то с вами ладно, мелкая сошка, но, думаю, согласитесь, что опасно подставлять более солидных подруг.
Пауза была более чем выразительной.
– Где мы сумеем поговорить?
– Где скажете, можно даже в том ресторане, с которого все началось.
– Согласна.
Артём сразу отметил, что Нина испуганна и сосредоточена, но держится ровно. Она сама заказала коньяк и лимон, сразу выпила рюмку, пососала ломтик лимона, вытерла салфеткой губы и гордо посмотрела на Артёма:
– Эх, Артюша, зря мы с тобой затеяли этот скандал. Правда, скажи, чего же ты хочешь? Втоптать меня в грязь? Испортить карьеру? И, между прочим, при этом ничего не иметь, напротив, потерять должность, возможно, и перспективу. Ну, не молчи, скажи, разве я не красива, разве мы не стали бы парой самой заметной в областном центре? Да люди бы в театр ходили только потому, что мы с тобой будем в правительственной ложе. Артём, я люблю тебя, хочу от тебя ребёнка, и не одного. Что тебе эта босоножка деревенская? Быть мужем и папой одновременно? Пока ты её поставишь на ноги, сам станешь пожилым и никому не интересным мужиком с запахами кухни и детских пелёнок.
Она замолчала и со слезами смотрела ему в глаза. Артёму на мгновение стало жаль эту женщину, но он придушил предательскую жалость. Он пытался уверить себя, что в её словах нет и доли искренности, просто она спасает шкуру, и не только свою. Дело зашло слишком далеко. Надо бороться, иначе проиграешь. Это сети, это тактический приём уйти от огласки и сделать его соучастником всех последующих событий.   
– Надеюсь, ты все сказала. Теперь слушая меня. Ты сделаешь всё, как я скажу. Завтра до пятнадцати часов я должен получить факс из питерской академии, что приглашаюсь первого сентября для начала работы и учёбы. К тому же времени ты поручаешь ректору медакадемии нарочным направить мне приказ о восстановлении на бюджетном месте студентки Ощеповой. Прямо сейчас даёшь мне слово, что никогда больше не увижу вашего майора из Управления.
Нина кивнула:
– Очень эффектно, только почему именно к пятнадцати, а не раньше и не позже?
– Раньше можно, позже нельзя, потому что в это время подписываются в печать вечерние газеты и формируются вечерние выпуски на телевидении. Поверь, мне есть чем удивить читателей и телезрителей.
Нина едва не лишилась сознания. Она налила рюмку коньяка и дрожащей рукой поднесла ко рту, едва не пролив.
– Я сразу поняла, что ты встречался с Соколовым. И я сразу была против этой глупой выходки с ментовским шантажом. Артём, надо остановить это соревнование, кто – кого. Зачем тебе это? Ведь я предложила тебе райскую жизнь, зачем ты от неё бежишь? Поиграть с властью? А ты представляешь, насколько это опасно? Снимки газеты не рискнут напечатать, да и на ТВ работают разумные редакторы, это тебе не Европа со Штатами. Ты думаешь, наши вот так просто выдадут компромат на первого заместителя губернатора? Да они почти все кормятся около неё из бюджета. А потом – кто поверит, у неё прекрасный муж, дети. Будут устроены проверки, экспертизы, все скажут, что это провокация. И все, приехали.
– Нина Николаевна, я вам свои условия назвал. Не надо думать, что все на самотёке, есть и газеты, и телестудии, которые с удовольствием опубликуют эти материалы. У них свои соображения: рейтинги, тиражи и прочее. Они неплохо знают обстановку в Белом доме, прямо говорят: губернатор эту даму спасать не будет, она ему самому порядком надоела. И вам обеим придётся с позором покидать свои кресла.
Нина вдруг бесконтрольно ударила в стол кулаком:
– Черт возьми, Белославцев, ты достал меня своими издевательствами. Ты же психолог, Артём, ты должен понимать женщин, которые не такие, как все. Ты ведь не такой мужлан, как мой бывший Соколов, который попёрся в суд с этой дурацкой записью. Ладно, что на пороге остановила. Да, откупилась сыном, упрекай и в этом. Да, не любила его, и сына от него не любила, потому пошла на все, лишь бы не позор. Тот мог бы устроить. А ты другой, Артюша, давай все посмотрим ещё раз. Я выполняю твои условия, ты даёшь слово не использовать снимки и видео. Что дальше?
– Знаешь, Нина, я не кровожадный. Оставьте в покое меня и Полину, и живите, с кем хотите и как хотите. 
– На сегодня хватит. Завтра в пятнадцать я тебе позвоню.
Она первой вышла из ресторана.
А уже утром группа незнакомых людей во главе с тем же майором встретила его у дверей кабинета. Артём посмотрел на Петра Ивановича и молча открыл замок. Гости без приглашения сели на стульчики, трое остались, двое вышли. Майор сел в кресло у приставного столика и достал какие-то бумаги.
– Пакет, Павел Иванович, вы про пакет забыли, – ехидно подсказал Артём.
– Не надо меня учить, господин Белославцев, я никогда ничего не забываю. Я даже помню, что давал вам неделю, чтобы уладить конфликт, вы его только усугубили. Пеняйте на себя. Так, пакет на стол.
Артём вынул телефон и заснял, как мужчина полез в портфель, вынул пакет, развернул его на столе и вывалил несколько десятков упаковок разных препаратов. Женщина постучала рукой по столу и показала майору на хозяина кабинета.
– Артём Антонович, мы так не договаривались. – Он ловким движением выбил аппарат, на лету поймал его, положил на пол и раздавил каблуками туфлей. Мужчине кивнул: «Собери!».
– У вас ордер на обыск есть? – Артём решил защищаться. – Понятно. Я вызываю адвоката, без него не скажу ни слова.
Майор кивнул:
– Ваши слова уже никому не нужны, телефон отключён, сейчас составим протокол и простимся.
Артём взорвался:
– Майор, это беспредел, ты понимаешь, что за это придётся отвечать?
Майор опять кивнул:
– За все будете отвечать, уважаемый Артём Антонович.
– Какой я вам уважаемый, вы подлец, майор!
– Согласен, но это моя работа. Я же вас предупреждал, что все сделаю, как надо, а решать будут там. – Он, видимо, привычно ткнул пальцем в потолок. – Я и без того много насвоевольничал, за что получил вчера от… Ну, вы догадываетесь, от кого. Буду исправляться, а то погонят, как раньше говорили, в народное хозяйство. А куда я со средним образованием? Автостоянки охранять?
Когда бумага была оформлена, понятые расписались, майор сказал:
– Я вам зачитаю, чтобы в курсе были, в руки не даю, потому что порвёте, мне снова писать. Что от подписи отказались – я уже отметил. И так: «По данным оперативной разработки было установлено, что заведующий неврологическим отделением областной больницы Белославцев А. А.  подготовил для продажи очередную партию наркотических препаратов, находящихся в обороте его отделения. Группа в составе… в 8 часов 15 минут вместе с Белославцевым А. А.  вошла в его кабинет и в книжном шкафу обнаружила свёрток. В свёртке оказалось пятнадцать упаковок препаратов, содержащих наркотики, о чем указано на упаковках. Белославцев признал, что это его пакет, и сегодня в 18.00 он должен доставить его покупателю. Белославцев А. А. признал так же, что делает это регулярно, изымая препараты из сейфа и списывая потом на лечение пациентов. Белославцев А. А. признался, что на вырученные средства купил коттедж по адресу…, легковой автомобиль «Лексус» и автомобиль представительского класса «Инфинити», который раньше был оформлен на его знакомого и подельника Бяллера Ш. М.»
– Майор, не цапайте грязными руками имя этого человека!
– Ничего, потерпит, мёртвым не больно. Вот и все. Да! «От адвоката отказался. От подписи протокола отказался». Дата, время, подписи понятых и их анкетные данные.  Надеюсь, у вас нет вопросов?
– Да, майор, а я думал, что 37-ой год давно закончился.
– Что вы, голубчик, он только начинается. В хорошем смысле. Руки вам не подаю, знаю, что не пожмёте, но и прощаюсь, похоже, ненадолго. 
 Оставшись один, он долго не мог поверить в реальность происходящего: то, что из уст Петра Ивановича в прошлый раз казалось неуместной шуткой, розыгрышем, откровенной пошлятиной, сегодня реализовалось так быстро и так чётко, не хватало только щелчка наручников и команды «Пошёл!». Действительно, почему его, уличённого в столь тяжком преступлении, а он при назначении подписывал бумаги, и степень свой ответственности знал, но только за сохранность медикаментов, а не за их регулярную продажу, – почему его оставили на свободе? Они дают ему ещё один шанс? Странно, но майор в этот раз даже не упомянул о сохранности вверенных Белославскому препаратов. Неужели он знает, что сразу после первого визита Артём заменил сейф, в котором хранились наркотики, и подготовить ключи просто не имел возможности?
И все-таки – что делать? Похоже, Соколова уже отодвинута на вторые роли, говорить с нею не имеет смысла, но другого контакта у него нет. Позвонил Володе, тот вошёл хмурый:
– Запущено на полную катушку. Всему коллективу по большому секрету сообщили, что сегодня тебя арестуют, вот только уладят кое-какие дела.
– Не уточнили, какие?
– Конечно, нет, и этого достаточно, чтобы всех на уши поставить, девчонки ревут в ординаторской. Есть у тебя знакомый адвокат?
– Откуда? Я что, из тюрьмы да в ссылку? Постой, а Чубаров? Ну, помнишь, на шашлыки ездили, наша Маринка с ним знакомила. Он с её подружкой потом в палатке ночевал.
– Понял. Я к Марине, тебе нельзя, в зависимость попадёшь.
Через час популярный адвокат Игорь Чубаров сидел в кабинете Белославцева и выслушивал длинную историю его ломки, задавая попутно десятки вопросов:
– Да, Артём, все это любопытно, но где документы? Ты где-то расписывался? Нет? Правильно. Ревизию по медпрепаратам делали? Нет? Хорошо. Экспертизу историй болезней, куда ты мог вписывать украденные препараты тоже, конечно, не проводили? И что у них на руках? Протокол изъятия пакета, подписанный подставными лицами, хотя в отделении десятки работников? Не настолько же они тупые, Артём, мы имеем дело с шантажом, им важно убрать тебя со сцены.
– Но Соколова в курсе, что к сентябрю я уеду в Питер, в докторантуру. Разве это не уход со сцены, как ты говоришь?
– Да, но слишком красивый уход. Уехал подозреваемым, вернулся доктором наук.
– Я не вернусь, это же ясно. Ты научи, что мне делать?
– Ждать. Если там не совсем дураки этим занимаются, тогда будет продолжение спектакля. Не возражай, я буду с тобой все время, черт знает, вдруг они решат тебя попугать обезьянником?
Прогудел рабочий телефон, Артём снял трубку:
– Мне нужен Белославский Артём Антонович.
– Это я.
– Следователь прокуратуры Покровский. Прошу срочно зайти ко мне, кабинет триста десятый, пропуск я закажу.
Чубаров вопросительно смотрел на Артёма.
– Ты в лице переменился. Что там?
– Прокуратура. Следователь Покровский желают видеть.
Игорь улыбнулся:
– Старый знакомый. Едем вместе.
Покровский пригласил гостей к столу и предложил:
– Я изложу суть дела, а вопросы потом. Мне принесли материалы проверки для возбуждения уголовного дела, господин Белославцев, я хотел было с ними ознакомиться, и увидел, что знакомиться не с чем, хотя состав преступления приличный, наркотики. Вы в курсе, гражданин Белославцев, в чем вас подозревают?
– В общих чертах.
– Так, господин адвокат, с чего начнём?
– Полагаю, с того, что тот человек, который представил моему подзащитному удостоверение майора УВД, нарушил все, что можно. Вам подсунули практически несуществующее дело. Почему никаких следственных действий, никаких изъятий, а выводы уже делают?
– Кто? – Поинтересовался следователь.
– Руководство моего клиента, Виктор Прокопьевич, ему грозят увольнением.
Хозяин кабинета, уже немолодой и грузный мужчина, прошёлся по ковру, разминая ноги. Говорил на ходу:
– Какая-то билиберда. Я поднимался к шефу, тот сказал, что надо собрать хотя бы минимум материала и направить дело в суд. Конечно, мне пришлось возразить, что та контора, которая начала проверку, все испортила. Если и было преступление, то вольно или по глупости мошенникам дали возможность замести следы. Нет экспертизы, нет протоколов вскрытия сейфа с медикаментами. Кто вас так любит, господин Белославцев, если создаёт такие условия? Или кто так ненавидит, что и нагадить хочется, а нечем?
Артём и Игорь переглянулись, Игорь кивнул: «Шпарь!».
Белославцев попросил следователя запастись терпением и выслушать все, что ему известно в связи с этой вознёй. Через двадцать минут Артём выдохнул: «Все!».
 Покровский громко засмеялся:
– Молодые люди, я уже довольно пожилой человек, чтобы играть в такие игры, но вам помогу. До чего мне противны эти людишки, дорвавшиеся до власти! Они же краёв не видят! Они считают, что должность даёт им право подминать закон. Это невиданно! Вот случай, чтобы им отомстить! Я буду опираться на протокол изъятия пакета с медикаментами, делая вид, что глуповат, не замечаю явных провалов, пишу по вашему рассказу протокол допроса обвиняемого, пишу все, кроме фамилии Анны Иоановны, сами понимаете, нет смысла усложнять. Собираю ещё какие-то документы, потом предъявляю вам, господин Белославцев, обвинение в халатном отношении к хранению наркосодержащих препаратов (тому подтверждение – протокол майора), мы идём в суд, и Игорь Игоревич блестяще разваливает дело, вынося клиента на руках прямо в ресторан. У меня есть подозрение, что шеф знает больше, чем сказал мне, уж как-то слишком поспешно он меня выдворил. Я попробую его колонуть, мы хоть и на разных этажах, но вместе Свердловский юридический оканчивали. Он сразу в КПСС вступил, а я воздержался, он в рост пошёл, а я в толщину. Ну, будьте здоровы. Да, визитки мне на стол, вдруг надо будет срочно по мобильнику связаться.
Покровский попыхтел, потом захохотал:
– Мужики, чего только я за последние годы не наработал, и безвинных сажал, и преступников отмывал поусердней адвокатов, но чтобы хорошего человека от чиновных лесбиянок спасать – не доводилось. Пойду на пенсию, стану мемуары писать, вот будет сюжетик!
Поздно вечером Покровский позвонил:
– Артём Антонович, могу вас поздравить. Приезжайте утром ко мне, сочиним нужные бумаги и скорый суд, пока моя подружка в отпуск не ушла. Вот дожили, судьи людьми стали, она дважды в год в Эмираты летает, оклад – черт на печку не забросит. В общем, жду.
Как и обещал Покровский, судья выслушала его путаное обвинение, вдохновенную речь Игоря, короткое слово обвиняемого. Через полчаса огласила приговор: обвиняемый оправдан за отсутствием состава и события преступления, потом перечень частных определений и «Приговор может быть обжалован…».

***
После суда, договорившись с Игорем о встрече завтра, Артём приехал домой, отключил все телефоны и упал в постель, сон сразу подхватил его и понёс по волнам последних переживаний, показал на минутку Полину, весёлую и бесшабашную, его месячной давности букетом машет ему издалека, а близко не подходит. Привиделась Нина, в том белом наряде, что демонстрировала при посещении больницы, гордая, независимая, что-то внушительно говорит, но голоса не слышно. Потом вдруг появилась Анна Иоановна, почему-то кружилась, как в медленном танце и сбрасывала с себя блузку, юбку, обширный бюстгальтер, просторные трусы, осталась неглиже и стала бессовестно манить Артёма. От охватившего ужаса Артём проснулся, глянул на часы – скоро восемь. Включил телефоны, сразу несколько сообщений о звонках, два от Нины. Нет, надо отойти от всего этого, иначе с ума спрыгнешь. Он вызвал Полину:
– Как твои дела, дорогая? Я тебе редко звоню, проблем много, но теперь все решено. Ты собрала вещи?
Полина засмеялась дробненьким смехом:
– Что мне собирать, Артюша, помнишь, как в деревне говорили: нищему собраться – только подпоясаться. У меня все готово, только вот мама с папой переживают, все-таки лучше бы мне в общежитие.
– Я завтра утром приеду, и там мы все решим.
Артём удивился перемене в настроении родителей Полины, вроде как они и смирились, что дочь уезжает не просто в город, а на учёбу в медицинскую академию, что жить она будет не в общежитии, где Содом и Гоморра, а в доме приличного человека. Одно только их смущало: не заведено так в деревне, чтобы парень привёл девку, и живут они без регистрации, без венчания. А как заговоришь с ним об этом, если он сам себе на уме, планы большие, вроде даже уедет.
Машину поставили в ограду, посидели за столом, Артём понимал, что ждут его слова.
– Пётр Миронович и Лидия Матвеевна, у меня несколько планы изменились, в Петербург я не еду. Потому, как только мы определимся с учёбой Полины и моей новой работой, сразу играем свадьбу. Хотите – я в деревню друзей своих привезу, они с удовольствием погуляют на природе, да и вам проще. Нет – закажем ресторан, но это уже не то. Я хочу, чтобы тройка была, чтобы невесту выкупать, и сор мести, и блины разносить. Приглашайте всю родню, сентябрь будет очень тёплый, хорошо погуляем. Что скажешь, Полина?
Девушка покраснела:
– Мне в деревне больше нравится. И к твоим родителям сходим на кладбище, порадуем их.
Артём задохнулся:
– Спасибо тебе, Полиночка, если бы они знали, какая у них дочка появилась!
   Решили, что поедут утром, не дело к вечеру являться в новый дом. Все обсудили, договорились, что Артём спиртное привезёт из города, там можно выбрать. Полина пообещала составить список и вместе с Артёмом все закупить. Лидия Матвеевна с радостью сказала, что хоть вспомнит, как раньше готовили к свадьбе, какие пироги, стружки, вафли, печенье заварное, суп обязательно, жаркое, три гуся придётся заколоть. Напрасно дочь, смеясь, отговаривала: лето, какое жаркое, окрошку надо, салаты. Пётр Миронович взял Артёма под руку, мол, их не переслушать, а мы пойдём на двор, своё потолкуем.
– Ты вот давеча о новой работе сказал. Что за работа? Ты, вроде, раньше своей доволен был. Не случилось ли чего?
Артёму было неловко, сказать правду – значит, внести дополнительные опасения и даже подозрения в сердца родителей, да и Полины тоже, надо что-то такое придумать, чтобы потом не выглядеть перед родственниками хитрым или скрытным:
– Есть одна проблема, Пётр Миронович, ничего страшного, но отнимает время и силы. Сменилось руководство, не все ладится, подберу приличное место и переведусь.
Пётр Миронович, похоже, успокоился, и без тревоги проводил дочь. 
На другой день к обеду закончил все дела в отделении, позвонил Полине, та уже проснулась и занималась уборкой и обедом. Ещё вчера сказала, что обедать он будет только дома, хватит желудок портить столовским варевом. Сделал крепкий кофе, в телефоне нашёл пропущенные вызовы Соколовой. Нажал кнопку телефона:
– Вы мне звонили, Нина Николаевна.
– Да, узнала, что суд тебя оправдал, хотела поздравить. Нет желания встретиться? Поговорить есть о чём.
– Что, ещё не все? У вас есть в арсенале дополнительные меры наказания строптивых?
– Не журчи на меня, Артём, давай встретимся. Только не на людях.
– Вы приглашаете к себе? В качестве кого? Мальчика для биться?
– Ко мне ты не поедешь, к себе тоже не позовёшь, говорят, ты привёз молодуху? Остаётся автомобиль, интимно и без свидетелей. Подъезжай через полчаса, я выйду на тротуар.
Артём пошёл в душ, хотелось смыть все прошлое, оставить только Полину, долго стоял под горячей водой, потом фыркал от ледяной. Стало полегче. К дому Нины подъехал точно через полчаса.
– Артём, поедем на берег, там свежее, и людей никого. Я знаю, что ты про меня думаешь, кем считаешь. Теперь возврата к прошлому совсем нет, даже на уровне свиданий, я делала тебе гадости и чувствовала, что люблю все больше. Не перебивай, я же не прошу ответа. Едва ли это что-то изменит, но не я все это придумала. Ты знаешь, кто. Это страшный человек. Мы познакомились случайно, одна подружка попросила сделать аборт женщине, я тогда работала в первом роддоме. Анна объяснила, что залетела, когда муж был в трёхмесячной командировке, она тогда работала, по-моему, директором дворца культуры. Все обошлось, но мы стали встречаться: рестораны, сауны… Меня все время удивляло: почему без мужчин? И вот однажды она меня расколола. Я сама чувствовала в себе это, но скрывала, хотя считается, что от мужчин скрыть невозможно. Это правда?
Артёму не хотелось вмешиваться в тему, и он ответил:
– Не могу сказать, я не замечал.
– Ты врёшь, Артюша, все ты замечал, даже думаю, после первой ночи что-то понял.
– Нина Николаевна, у тебя слишком длинный разбег. Ты имела что-то сказать – говори. Мы и без того заигрались.
– Хорошо. Анна Ивановна недовольна результатом твоего преследования, сегодня майора того уволят. Она уже точно решила вопрос с Питером, ты не поедешь. Девочка твоя остаётся в институте, я об этом позаботилась, может, хоть когда-то спасибо скажешь. Тебя завтра от должности заведующего отделением освободят, это её приказ. Пойдешь главным врачом в психиатрическую лечебницу, «Кошкин дом», за городом, ты знаешь.
Артём возмутился:
– Я никого не уполномочил искать для себя работу. Уеду к черту на кулички, но не пойду у вас на поводу.
Нина вздохнула:
– Артюша, ты меня больше не обвиняй ни в чем, это работа Волоканцевой. Она просила, даже приказала передать, что по стране все департаменты здравоохранения предупреждены: Белославцева при любой нужде на работу не брать. Я сегодня звонила наугад в четыре региона, Артюша, люди подтверждают. Хочешь, заедем ко мне в контору, я дам тебе телефонный справочник минздрава, убедишься.
– Заедем.
Он прозвонил медицинские ведомства от Владивостока до Краснодара, говорил с главными врачами областных и городских больниц – везде стандартный ответ:
– Простите, но нас предупредили, что у человека по фамилии Белославцев поддельный диплом, он скандалист, судим и прочее. В общем, принять не можем. 
Секретарша главного врача пригласила Артёма на приём немедленно. Главный встретил хмуро, с сожалением посмотрел на вошедшего:
– Не буду спрашивать, Артём Антонович, в какую такую бяку вы влипли, но я получил приказ, вы даже не догадаетесь – от самой Волоканцевой – уволить вас незамедлительно. С таким начальником я спорить не могу, так что не обижайтесь, мне очень жаль, ведь вы выросли у нас на глазах, и специалист замечательный. Кому я сейчас передам отделение?
– Предложите Волоканцевой, она, правда, по образованию массовик-затейник, но по профессии руководитель, запросто сможет.
Василий Викторович улыбнулся:
– Это хорошо, что вы чувство юмора не потеряли, не переживайте, все устроится. Да, вот приказ, прошу расписаться.      
****
Он вбежал в ординаторскую неврологического отделения областной больницы, на ходу выхватил из рук медсестры Мариночки ослепительной белизны халат и крикнул, чтобы к нему никого не направляли, он очень занят. Занятие было новое и столь неожиданное, никогда раньше успешный мужчина сам с собой и с товарищами подобных ситуаций не обсуждал, ан вот пришлось. Открыл дверь кабинета, потом вернулся, снял табличку с красивым текстом «Заведующий отделением, врач высшей категории, кандидат медицинских наук Артём Антонович Белославцев» и бросил её на диван.
– Да! – сам себе громко сказал Белославцев и откинулся в кресле.
…Август бушевал сухими ветрами, ярким солнцем и радостью. В пригородных садах зрели сибирские яблоки и виноград, на пляжах желающим не хватало места, рынки ломились от южных фруктов, арбузов и дынь. Ведущие местных радиостудий повизгивали от восторга, каждые пять минут сообщая о температуре за окном. Техническая обслуга агробизнесменов вывела на поля американские и немецкие комбайны, изумляя старых совхозных механизаторов производительностью и чистотой работы. Комбайнеры в светлых комбинезонах, чистенькие, как артисты.
– Красота, ребятишки, на такой технике робить. Мы-то, бывало, на «Сталинцах» да на первых самоходках – вместо кабины только козырек над головой. А молотили, считай, до октябрьской, если непогода. Ну, и зарабатывали, конечно, за уборку я мог мотоцикл «Урал» купить, а это поболе тысячи. Ты нонче, должно, на машину заробишь, при таких-то намолотах?
– Дай Бог, на стиральную, отец.
– Пошто эдак-то?
– Сколько хозяин даст, тем и доволен.
– Не должно так быть, жалобиться надо.
– Кому? Батя, все, я поехал.
Полина наводила порядок в доме, здесь ей все нравилось. Двор большой, высоким забором огорожен, даже вроде с проволочкой по верху, но лучше бы, конечно, голубой штакетничек, как дома, только нельзя, тут город. С другой стороны дома – сад и огород, хоть и приходила санитарочка Зина из отделения через день, Артём говорил, что платил ей за эту работу, но что такое в огороде появляться по расписанию, когда тут каждую минуту глаз да глаз? А с другой стороны бассейн небольшой, вода уж зацвела. Надо просить Артёма, чтобы слил, да вымыть там хорошенько.
В доме она выбрала комнату на втором этаже, у прежних хозяев это была гостевая, Артём только раз туда заглянул и просил Зину уборку там делать только время от времени. Полинке комната пришлась по душе: маленькая, уютная: кровать большая, под старину, шкаф для белья, столик, телевизор, санузел в уголке. Артём поднялся вечером, Полина уже спать собралась, халатиком запахнулась, глазёнки округлились, смотрит с испугом. Артём опешил:
– Что ты, Полюшка моя ненаглядная, глупая девчонка. А как же после свадьбы мы с тобой жить будем? Тоже в разных комнатах?
Поля села на стульчик, ножки поджала:
– Напугал ты меня до смерти. Я ведь не тебя боюсь, просто вздрогнула. А свадьба… Артюша, каждой девушке это предстоит, и мы станем мужем и женой.
– На 22 сентября регистрацию назначим, к тому времени с Петром Мироновичем договоримся, все-таки я хотел бы свадьбу в деревне.
– И я тоже, Артюша, дома-то как славно!
– Можно, я поцелую тебя?
– Только в щёчку, Артюша.
– А что так сурово?
Она сама охватила его шею, крепко впилась в губы и вырвалась, тяжело дыша, закрыв лицо руками:
– Артюша, счастье моё! Я бы сама зацеловала тебя до помрачения, да только пожалей ты меня, иди спать, а то я опять всю ночь глаз не сведу.
Артём прижал к губам её руку, пожелал спокойной ночи и вышел. Поля облегчённо вздохнула и тоже стала укладываться.


***
Сегодня уже никто и не помнит, почему психиатрическую лечебницу назвали Кошкиным домом. Комплекс зданий построили сразу после окончания Великой Отечественной войны, и по решению Москвы сюда в режиме секретности свезли со всех госпиталей страны раненых и контуженных, потерявших в результате рассудок. Всю территорию обнесли трёхметровым кирпичным забором. Въезд только один, строжайший контроль, вход только для медицинского и обслуживающего персонала. Артём слышал от Шмуля Меировича, который студентом там бывал, что лечебница представляла зрелище не для слабонервных. Были тихие пациенты, которые свободно гуляли по двору, конечно, под строгим контролем. Были группы «писателей», которые изводили пачки школьных тетрадей и все время писали письма, для которых был оборудован специальный металлический ящик с прорезью, в которую они спускали свои треугольнички. Были «правдоискатели», которые требовали большое начальство, чтобы сообщить свои наблюдения над противником или иную информацию, ставшую им известной. Таких водили в кабинет врача, который в форме генерала Советской Армии выслушивал все и записывал, потом благодарил, и несчастный вытягивался в струнку, выкрикивая «Служу Советскому Союзу!». Раненые в первые годы войны говорили спокойно: «Служу трудовому народу». Такие всякий раз долго присматривались к генералу, потому что формы такой не видели. Потом их отсортировали и водили к двум разным генералам. Самым страшным был третий корпус, где лежали буйные. Прикованные к кроватям, они продолжали воевать, у всех память зафиксировала именно последний бой, и по тому, что кричит пациент, можно было определить: этот артиллерист, этот лётчик, а те ребята пехотинцы, потому что перекликались: «Твою мать, не ложиться, продолжать атаку!», «За Родину, за Сталина – вперёд!». Большие были командиры, вплоть до генералов. Все они для родственников числились без вести пропавшими, хотя по личному указанию Сталина на их родных не распространялись жёсткие меры, предусмотренные для семей тех, кто пропал без вести и подозревался в измене Родине. Никто не выздоровел, всех постепенно похоронили на кладбище за стеной, указав полное имя, звание, даты. Время было не самое сытное, но пациентов кормили хорошо, со временем городские голодные коты нашли это место, а гуляющие в благоустроенном дворе пациенты получили новую забаву. Котов хотели отловить или отравить, но главный врач, добрейший человек, убедил, что общение с живым существом благотворно влияет на психику больных. Котов оставили в покое, так появилась лечебница «Кошкин дом».
Получив приказ о назначении, Белославцев поехал к новому месту работы в сопровождении двух молодых людей из городского управления здравоохранения. Спросил:
– А почему ушёл прежний главный из Кошкиного дома?
Ребята засмеялись:
– Мы его год назад вот так же сопровождали, он месяц назад пришёл в управление, в кабинете начальника встал на четвереньки и полз до стола, вынул из кармана листок с заявлением и отполз к стульям.
Артём изумился:
– Что, действительно? Крыша поехала?
Ребята продолжали смеяться:
– Да нет, с крышей все в порядке, а вот нервы лечить будет. Не выдержал, умолял отпустить. А тут и вы подвернулись.
Артём понял, что парни в курсе его метаморфоз, и тему закрыл.
На проходной три охранника встретили гостей безразлично, проверили спецпропуска, сверили фамилии по паспортам, записали что-то в журнале, к этому времени подошли ещё трое, столь же гостеприимных и безразличных, Белославцев даже подумал, что эти люди из числа пациентов. Их провели в административное здание, оказывается, чтобы попасть собственно в лечебницу, надо пройти ещё одну проверку, но уже по документам учреждения. Главный врач, предупреждённый о замене, встретил гостей с нескрываемой радостью, провёл в кабинет, убогий, забитый продавленной и кособокой мебелью, да и сам он был под стать кабинету и его обстановке. Артём с ужасом подумал, что и он с годами может стать вот таким же пыльным и безликим.
– Господа, подготовлен акт о передаче символа руководителя – печати. Все остальное имущество числится за ответственными лицами.
Все расписались в двух экземплярах тщедушной бумажки, бывший главный достал бутылку коньяку, выпили по пятьдесят грамм. Попрощались. Когда за ушедшими закрылась дверь, Артём сел на краешек кресла. «Да, крутой поворот. Но – надо приступать к делу». На торце столешницы заметил кнопку, нажал, раздался рёв сирены и почти сразу в кабинет влетели двое здоровенных мужиков с электрошокером и дубинками. Остановились, недоуменно посмотрели на человека за столом.
– Вы свободны, пригласите, пожалуйста, главного бухгалтера.
Вошла немолодая приятная женщина, приветливо улыбнулась, представилась:
– Вера Семёновна, главный бухгалтер. Вы Артём Антонович, наш новый главный, нас проинформировали.
– Это хорошо, – сказал Белославцев. – У нас есть средства на счёте? Я бы хотел… сменить обстановку в кабинете. Это можно?
– Как скажете, Артём Антонович.
– Хорошо. С кем я мог бы осмотреть нашу лечебницу? Есть заместитель по лечебной части?
Вера Семёновна кивнула.
– Заведующий хозяйством, что-то в этом роде, у меня явно будут замечания.
Она снова кивнула.
– Вот и славно. Пригласите их, пожалуйста.
В дверь постучали, вошли двое.
– Начмед Борис Николаевич.
– Завхоз Иван Семёнович.
Обошли территорию, Артём высказывал свои оценки, что-то предлагал, завхоз записывал, молча кивая головой. Договорились, что он со своими предложениями придёт через три дня.
– Пойдём в отделения? – Белославцев посмотрел на заместителя.
– Давайте начнём с самого лёгкого. – Он махнул кому-то рукой, и пара санитаров встала за их спинами. В помещении душно, жарко, неприятный запах. На вопросительный взгляд главного заместитель заметил, что это постоянный запах, потому что многие больные страдают недержанием. Решётки на дверных проёмах, все закрыто на замки, пациенты сидят на табуретках, привинченных к полу.
– Борис Николаевич, и это всегда так?
– Как? – не понял начмед.
Артём промолчал, потом разберёмся. В других отделениях та же картина, а самое неприятное в палатах для буйных больных. Жара, мухи, зловоние.
Вышли на воздух, Артём перевёл дух.
– Борис Николаевич, к концу рабочего дня пригласите ко мне всех врачей, а до этого соберитесь и обсудите обстановку, чтобы конкретно предлагать, что можно сделать.   
Письмо со штампом Санкт-Петербургской медицинской академии пришло Белославскому на домашний адрес. Настороженно вскрыл пакет. Письмо напечатано на компьютере:

Дорогой многоуважаемый и незнакомый друг Артём Антонович Белославцев!
Нам довольно часто приходится то вместе, то поодиночке, выполнять просьбы и поручения своих единокровцев, Вы понимаете, о чем идёт речь. Несколько времени тому назад наш друг и коллега известный Вам профессор Бяллер обратился с просьбой посодействовать Вашему поступлению в докторантуру нашего института, точнее – академии, мы ещё никак не можем привыкнуть к этим неуместным и бестолковым преобразованиям. Более того, он просил одного из нас, а именно профессора Шпильмана Фридриха Абрамовича, взять Вас под своё крылышко, имея в виду руководить подготовкой Вашей диссертации и обеспечить её успешную защиту. Мы полагали, и профессор Бяллер об этом говорил, что Вы своевременно приедете для прохождения необходимых процедур, связанных с зачислением, а именно: личных контактов с нами и сдачи теоретических минимумов, которые для нашего дела никакого значения иметь не могут. По странному стечению обстоятельств Вы явились в учреждение непременно в то время, когда все мы трое находились в отпуске и уезжали на землю Обетованную, чтобы хоть несколько времени почувствовать себя настоящими евреями. Мы очень надеемся, что столь длительное общение с профессором Бяллером выработало у Вас необходимый уровень терпимости, как теперь говорят, толерантности по отношению к представителям унижаемой и гонимой нации. Тем не менее, по приезде мы получили информацию, что господин Белославцев успешно выдержал все издевательства нашей системы и стал кандидатом на место в докторантуре. Далее почему-то все пошло кувырком, мы получаем сообщение о смерти Шмуля Меировича, с которым лично никто из нас знаком не был, но по законам нашего народа мы считались друзьями только потому, что он сам нашёл нас и стал просить о помощи. Откровенно сказать, мы были уверены, что он просит о своём человеке, ну, Вы понимаете, кто поможет еврею, если не еврей? И велико же было наше удивление, когда обнаружилось, что Вы русский. Но теперь это не имеет никакого значения, мы только высказываем своё недоумение. Профессора Бяллера уже нет, а мы обещали ему поддержку, потому ждали Вас и были готовы к совместной работе. Наконец, вместо того, чтобы приехать и представиться нам лично, вы телеграммой сообщаете, что не имеете возможность явиться на учёбу. Конечно, телеграмма не тот документ, в котором можно все подробно объяснить, потому причина вашей неявки так и осталась для нас загадкой. Тем более, что руководство подтвердило Ваш отказ, и на вакантное место принят неизвестный нам человек. Мы просили бы Вас, любезный друг Артём Антонович, подробным образом в письме объяснить нам Вашу ситуацию, чтобы мы могли все просчитать и принять разумное решение. Мы все трое независимо друг от друга пришли к заключению, что на Вас повлияли, что не по собственной воле Вы отказываетесь от учёбы. Мы ждём Ваших объяснений как можно скоро, потому что время идёт, и с каждым днём возможности наши сокращаются.
С искренним почтением – профессора Шпильман, Гольдский, Иванов».

Артём тут же написал и отправил ответ:   

«Здравствуйте, господа профессора!
К сожалению, Шмуль Меирович ушёл из жизни так неожиданно и не успел познакомить нас лично, а в его планах было поехать вместе со мной и лично передать меня, как своего воспитанника, кому-то из вас. Честно говоря, я был уверен, что он знаком с Вами давно и поддерживает связь, потому что практически без сомнений говорил мне: «Никаких проблем не будет, Артём, там есть много наших, они тебя поддержат». Для оформления своего поступления я приехал, как только появилась такая возможность. Встретили меня не сказать, что приветливо, но после нескольких собеседований и практических испытаний отношение изменилось, что и закончилось согласием принять в докторантуру. Но дома меня ждали сюрпризы, о которых не хотелось бы говорить лишний раз, но, поскольку вы просите аргументировать моё поведение, пожалуйста, расскажу по порядку. Директором областного департамента назначили даму, которая ещё в институте имела на меня виды, потом выходила замуж, на почве общих сексуальных интересов завела высоких покровительниц, а когда узнала во мне успешного и вроде перспективного врача, попыталась приблизить к себе и по служебной линии, предложив стать её первым заместителем, и по личной, затащив меня в постель (к тому времени она была разведена, а я до сих пор холост). От обоих соблазнительных предложений я отказался, сославшись на скорую свадьбу и отъезд на учёбу в Питер. Тогда она обратилась к своей сексуальной партнёрше, занимающей очень высокий пост в областном руководстве, и мне была устроена обструкция в духе времён НКВД: подброшенный компромат, подкупленные свидетели, карманный следователь. Меня спасли видеоматериалы с записью оргий лесбиянок с участием нынешнего директора департамента и высокопоставленной дамы, сделанные семь лет назад. После упорных переговоров кончилось тем, что в Питер меня не пустили, и я получил официальное письмо об аннулировании моего предварительного зачисления. С должности заведующего отделением сняли. Руководящая дама по своим каналам дала обо мне негативную информацию во все регионы страны, чтобы не смог уехать, и это правда, я проверял. Я добился только, чтобы восстановили в медакадемии мою невесту. Прижатый к стенке, согласился на должность главного врача областной психиатрической больницы, где все запущено до нельзя.
Вот все, что я имею вам доложить в связи с вашим заботливым письмом, за которое сердечно вас благодарю. Думаю, что с докторской уже ничего не получится, весь материал у меня по неврологическому отделению, теперь я лишён возможности вести наблюдения и обследования этих больных. А без перспектив получения глубоких теоретических знаний и практических навыков с целью применения их на практике степень доктора меня нисколько не интересует. Спасибо вам большое».
                А. Белославцев.

Ответ пришёл через неделю:    

«Милостивый государь, любезный доктор Артём Антонович!
Прежде всего, разрешите выразить Вам искреннее сочувствие в связи с тем, какие испытания Вам пришлось перенести, а также наше всеобщее удивление, что Вы так легко отделались. Один из нас, а именно профессор Иванов (его прадед был Гартман, известный психоаналитик своего времени) специализируется на изучении природы сексуальных отклонений и извращений. Он утверждает, что лесбиянки удивительно дёшево Вас отпустили. Впрочем, не удивляться тут надо, а порадоваться, потому что все могло быть гораздо хуже. Итак, что мы имеем? Кандидата медицинских наук, желающего получить степень доктора, но только при условии приложения к красивому диплому глубоких знаний и надёжного практического опыта. Однако этому мешает целый ряд обстоятельств, сложившихся вокруг него на месте. «Есть ли выход из этого положения?» – спросили мы себя и пришли к выводу, что есть. Вы удивительный русский, имеющий конкретную цель и страстно желающий её достичь. Не в обиду Вам сказано – это есть чистой воды еврейский принцип, и мы дружно Вас хвалим. Но этого мало. Мы прошли по всем кабинетам, которые имеют отношение к докторантуре и к вашему внезапному отчислению из возможных кандидатов. На Ваше счастье, не на последнем месте в этой схеме сидит русский знакомый профессора Бяллера, они когда-то вместе учились в аспирантуре, это профессор Кадошников, умнейший и крайне душевный человек. Узнав, что он своей рукой вывел за списки ученика своего товарища, к тому же умершего, профессор Кадошников так растрогался, что сам предложил для Вас такой вариант. Вы зачисляетесь, таки, в докторантуру, мы высылаем Вам весь методический материал и диски с записью лекций по наиболее общим вопросам нашей науки. Вы сегодня, как мы поняли, уже главный врач психиатрической клиники. Дорогой Вы наш, Ваши враги не могли сделать для Вас более ценного подарка, Вам прямо в руки пал огромный объем материала, который надо внимательно систематизировать и изучать. Когда Вы разберётесь с тем, что имеете, а на это уйдёт по меньшей мере полгода, тогда будем определяться с темой. Мы считаем, что в таком учреждении у Вас не будет проблем с практикой и анализом. Мы уже через своего руководителя вышли на вашу медакадемию с предложением два раза в год выезжать и читать курсы лекций на самых льготных условиях. Это к тому, что два раза в год мы будем иметь возможность встреч, консультаций и практической помощи. Если такие условия для Вас приемлемы, срочно сообщите, чтобы начинать работу.
      С уважением – профессора Шпильман, Гольдский, Иванов».

Получив это письмо, Артём с облегчением вздохнул: один рубеж у противника отбит, теперь ни Соколова, ни даже Волоканцева не смогут вышибить его из докторантуры. Другое дело, что об этом лучше помалкивать, чтобы не было давления и контроля.

*****
Врач Ольга Ивановна осталась после утренней планёрки:
– Артём Антонович, у меня есть уникальный пациент, мне кажется, он вас мог бы заинтересовать, дать материал для диссертации. Случай действительно очень редкий. Его фамилия Котунов Григорий Сергеевич, он был главой одного из сельских районов, но за невыполнение каких-то обязательств перед партнёрами был жестоко избит. Видимо, убить хотели, проломили голову, нарушили мозг, но он выжил, и вот теперь у нас, уже около десяти лет. Я его веду три года, динамики никакой, физически крепкий, аппетит отменный, но, представьте себе, он три года всякий раз рассказывает мне одну и ту же историю о том, как он стал главой района. Это сплошная чушь, но изюминка в том, что текст как бы заучен, как будто на ленту записан: из слова в слово, причём, с художественными деталями. Вы хотите его послушать?
Артём посмотрел на часы:
– Давайте после тихого часа.
В кабинет заведующего отделением, где Белославцев назначил встречу, вошёл невысокого роста мужчина, весьма упитанный, с хорошо обозначившимся животиком, с папкой в руках, без приглашения сел на табурет и посмотрел на врача.
– Григорий Сергеевич, как вы себя чувствуете?
Пациент вздохнул:
– Плохая охрана. Я неоднократно предупреждал, что располагаю очень важными документами, а ко мне поселили троих ненормальных, один поёт, второй пляшет, третий из табуретки извлекает музыку. И я всё это обязан слушать? Потому я ухожу из комнаты и документы ношу с собой, но ведь умудрились когда-то украсть мой партийный билет.
– Вы были членом КПСС?
– Это в прошлом, потом ещё какие-то партии, а потом та, которая называлась «Мой дом». Нет, «Кошкин дом». Не могу вспомнить, какой-то «дом»?
– «Мой дом – Россия» – подсказал Белославцев.
Котунов напрягся и согласился.
– Что с вами случилось, Григорий Сергеевич, почему вы оказались в нашей клинике? – спросил доктор.
Пациент опять насторожился и тихо спросил:
– Почему вы называете моё новое назначение клиникой? Вы тоже будете меня бить?
– Нет, ничего не бойтесь, никто вас не обидит, говорите.
Котунов с минуту молчал, сосредотачивался, потом заговорил, словно читал текст из какой-то пьесы:    
«– Я ещё раз спрашиваю, сволочь, как ты пролез в главы района? – Человек в форме участкового милиционера и циркового клоуна одновременно чеканил слова, как диктор советского телевидения, и всякий раз после вопроса несколько секунд ждал ответа. Я не мог выдавить из себя ни слова, хотел сказать, а голоса не было…
– Ты мне на бумаги не кивай, мы знаем (он так и сказал: мы знаем, хотя допрос вёл один), что ты почти единогласно избран. Но ты же был самым тупым из руководителей, ты гинекологическим древом однажды назвал родословную Владимира Ильича, ты в слове из трёх букв делал четыре ошибки. Помнишь?
Я ничего похожего не помнил, но утвердительно кивнул, потому что, когда я в прошлый раз кивнул отрицательно, клоун–милиционер театрально, но больно ударил меня по лицу. Я видел это со стороны, сцена была красивая, если бы били не меня.
– Почему ты не хочешь признавать своей безграмотности? Ты писал слово на заборе, углём, ну?
Я опять кивнул, хотя никогда не писал на заборах углём, мелом ещё случалось, но он требовал уголь…
Вдруг в комнате не оказалось четвертой стены, вместо неё появилась лесная поляна. Я увидел себя, бегущим за двумя огромными лосями, лыжи не проваливались и плавно катили меня за зверями. Со всех сторон толпами бежали люди с транспарантами и трёхполосными флагами, на одном из лозунгов я успел прочитать: «Мы загубим всех лосей, пусть главой будет Евсей!». Евсей – это как бы я, хотя меня не так зовут, но сейчас меня возмутило, что указания писать такие лозунги я не давал, да ничего подобного и не было. Правда, я попросил мужиков помочь в организации охоты для Губернатора, приближались выборы главы района, и мне очень хотелось… (Господи, хоть бы он не услышал!)  мне очень хотелось, чтобы исполняющим обязанности до выборов Губернатор назначил меня, а там в главы дорога открыта. Несколько руководителей меня поддержали, кто по молодости, кто за обещания. Весь район вышел, чтобы выгнать зверей на самого дорогого и удачливого охотника. В общем, охоту организовали по высшему классу, сейчас лоси выйдут на поляну, где замаскировался Губернатор, и несколько выстрелов из карабина повалят красавцев.
– Смотри, смотри, – жестоко посоветовал мой мучитель.
Я и без того во все глаза вылупился в стену, ставшую экраном, но, почему-то искажавшую правду жизни. Вот лоси выбежали на поляну и встали, как вкопанные. Губернатор почему-то в трусах и в майке ездил по кругу на велосипеде, а начальник милиции, прокурор и бывшая райкомовская уборщица разметали перед ним снег. Лоси упали на колени передних лап и сказали голосом губернаторского предшественника, павшего от рук до сих пор ненайденного киллера: «Пристрели, сил больше нет». Губернатор вынул из трусов рогатку и точными ударами уложил великанов.
Первым к Губернатору подбежал я, да, так и в жизни было. Мне отсюда было плохо слышно, что я говорил, но тогда, когда Губернатор завалил лосей из карабина, я бросился перерезать глотки. Вдруг в пяти шагах от меня лось начал подниматься, и Губернатор снова выстрелил, толи пуля сорвала с меня шапку, толи волосы, встав дыбом, столкнули её, но я тоже упал. Губернатор подбежал ко мне, пнул меховым сапогом, поморщился от запаха испуга, но обрадовался: живой!
Все эти кадры были вырезаны, вместо этого Губернатор заставил всех раздеться и натираться снегом. Я такой сцены не помнил, потому нырял в снег без азарта, как в тёплую ванну. Губернатор заставил меня снять трусы и выбросить их подальше, поставил между убитыми лосями и сказал: «Только он будет тут хозяином, потому что, хоть и обмарался, но удовольствие предоставить сумел».
Но не так же было! Пока егеря свежевали туши и укладывали чуть подбыгавшее мясо в чрева двух японских джипов, мы выпили по стакану коньяка с шоколадом и поехали на заимку, где уже все было готово к ужину. Вот тут-то прокурор, испросив, как положено, разрешения Губернатора, передал ему устную просьбу трудящихся назначить меня и. о. главы района.
Губернатор оценивающе на меня посмотрел: «Не надо стесняться того, что случилось с трусами. Многие после встречи со мной белье меняют». Тут публика одобрительно захихикала. «Я назначу тебя главой, а они, – он мотнул тяжёлой малоподвижной головой, – пусть попробуют не избрать».
Ничего этого не было в странной хронике. Будь там правда, а не билиберда с рогатками и вонючими трусами, (или трусы, действительно, были в реальности?), мой мучитель не задавал бы этих вопросов, ибо ответы были: Губернатор сам предложил мне должность, и не имеет значения, что совхоз, которым я руководил, развалился одним из первых, что я действительно сговаривал менее настырных сотоварищей поддержать меня, что я в самом деле не очень умён, хотя и закончил три высших образования, о чем жена мне всегда говорила в порыве экзальтированной страсти: «За то люблю, тебя, Гриня, что ты глуповат, но Богом замечен, везёт тебе, как не каждому дураку».
Мой следователь, уже почему-то переодетый в белый медицинский халат, приблизился ко мне, кивком головы поднял с табурета, обдав густым запахом гнилых зубов, спросил, глядя прямо в глаза и сквозь них:
– Так ты признаешься, как пробрался к руководству и распродал район, или мне тебя за яйца подвешивать?
Ужас охватил меня настолько, что я закричал, и крик, наконец, вырвался из моей груди, вырвался сильно, и мелькнула мысль, что кто-нибудь услышит, придёт на помощь. И точно, включили свет, кто-то уже развязывал верёвки на моих руках, кто-то хлестал по щекам, чтобы я очнулся. Все ещё оря, я проснулся, жена в ужасе стояла на коленях на своей половине постели и хлестала меня по лицу. Кое-как освободившись от её опеки, я сполз с кровати, пощупал трусы, на полусогнутых, трясущихся ногах вышел на кухню, вынул из холодильника бутылку пива и единым духом выпил. Немного успокоился. Жена пристала с вопросами, что приснилось, пришлось послать на хрен. До утра почти не спал, все думал, откуда такая чепуха могла прийти в голову. А потом кто-то сильно ударил меня по голове, и вскоре я оказался здесь, на новой работе».
Больной замолчал, Белославцев выключил диктофон.
– Вам нравится ваша новая работа?
Котунов пожал плечами:
– Не очень, мне губернатор обещал повышение, но тянет, а тут уже надоело руководить, все те же люди, те же задачи.
– Вы проводите планёрки?
– А как же? Каждый день утром и вечером, у меня всегда был такой порядок. Но не выполняют почти ничего, и наказать не могу, приходят какие-то мужики, я бы их дальше приёмной не пустил, вяжут по рукам и ногам. Мешают работать, просто подрывают всякую инициативу.
Белославцев кивнул:
– Хорошо, идите к себе в палату.
– В кабинет! Я настаиваю, что у меня кабинет!
– Я не возражаю, пусть будет кабинет.
Больного увели.
– Как ваше впечатление? – Спросила Ольга Семёновна.
– Грустное, – ответил Белославцев. – Родные у него бывают?
– Нет, я, по крайней мере, за три года никого не видела из родных. Приезжали мужчины, трое, назвались товарищами по работе, но мы воздержались от встречи, вдруг это те, кто его убивал? Отказали. Всё.
– Я вас попрошу, Ольга Ивановна, все материалы по Котунову мне на стол. Надо его обстоятельно обследовать. Я сегодня же сравню вашу диктофонную запись со своей.
После сравнения Артём Антонович несколько минут молча смотрел на аппараты: из слова в слово, из звука в звук, с сохранением всех интонаций, хотя между записями почти два года. Удивительная способность мозга, и надо попытаться её разгадать.      

         ****
Почему я никогда не думал, с каких пор у меня начались неприятности? Бархатов улыбнулся этой мысли. Когда стал думать, пробежался по двум последним увольнениям, явно незаконным, но опротестовать их не было никакой возможности. Прокурор города, прощаясь с ним, искренне сожалел, что ничего не может сделать, потому как указание об увольнении из органов прокуратуры клеветника и графомана Бархатова поступило от самого прокурора области лично.
Ещё раньше он был советником и консультантом при горисполкоме, пока ему в руки не попало незаконное распоряжение председателя о выдаче ордеров на квартиры в новом доме нескольким гражданам, которых Бархатов знал и которые к этим квартирам не имели никакого отношения, более того, в улучшении жилищных условий они и не нуждались. Но ему было известно, что восьмиквартирный домик в самом центре городка строится за счёт экономии средств на большом многоэтажном доме, и будет подарком молодым семьям, которые справят свадьбу в день города. Правда, Бархатова несколько смущало, что молодые семьи сразу получат трёх и даже четырёхкомнатные квартиры, но потом он подумал, что это очень правильно, пусть семья растёт, пусть у неё будет перспектива, хоть квартирный вопрос не будет портить жизнь.
Вот он женился, ни угла своего, ни родственников, снимали комнату у хозяйки, злой и стервозной женщины, вечно чем-то недовольной. Бархатов несколько раз пытался с нею говорить, но, получив кучу матов, приходил в свою коморку ни с чем. Странно, но супруга его со временем переняла замашки своей хозяйки, и теперь они уже вдвоём пилили Бархатова за непрактичность и неуживчивость с начальством. Все кончилось после сообщения об увольнении из прокуратуры, где, между прочим, супруге его на приёме сам прокурор пообещал помочь с жилплощадью, тем более, сообщила она, семья ждёт прибавления. Бархатова не удивило, что начальник узнал о грядущем пополнении вперёд папаши, удивило, что три дня назад, ещё до скандала, на его вопрос о квартире прокурор неопределённо пожал плечами: ждите!
Рассматривая уголовное дело о драке в молодёжном кафе со смертельным исходом, Бархатов заметил несколько нестыковок, пригласил следователя, и тот ему открытым текстом доложил, что да, убийца не тот вахлак, которого он обвиняет и который уже месяц сидит в камере и дал признательные показания, а другой, фамилию которого и называть страшно. Но Бархатов нажал, и следователь написал на бумажке два слова, из которых следовало, что убил девушку сынок первого секретаря горкома партии. Бархатов хотел взять бумажку, но следователь предусмотрительно её со стола сдёрнул и сунул в рот, прокрутил пару раз языком и смачно проглотил.
Бархатов ещё раз прочитал дело, указал в примечании, что все нити ведут к другому участнику драки, но он остался в тени и даже не допрошен. Расписавшись, Бархатов вызвал следователя, и тот, взяв три жиденьких папочки, заметил, что помощник прокурора может быть и прав, но сам прокурор правее, и это он дал указание отмазать сына высоко сидящего руководителя. На это Бархатов заметил, что закон един для всех, и сын партийного босса будет отвечать за содеянное, надо только грамотно провести следствие, заодно и пообещал, что сам поможет следователю, если тот боится или не видит подходов.
В общем, закрутилось, дело стали зажимать, на Бархатова давить, обвиняемый по первому варианту взял всю вину на себя и «от стыда перед невинно обвиняемыми товарищами» удавился в камере, где спали ещё шесть человек, и никто ничего не слышал. Бархатов выехал в горотдел милиции, но уже опоздал, протокол осмотра был составлен, труп он догнал уже в машине, откинул простыню и испугался: голова была пробита, кусочки серого мозгового вещества запутались в волосах, лицо чёрное от синяков, сломанная рука неестественно подогнулась под спину. Сопровождающий небрежно оттеснил Бархатова от машины и захлопнул дверь. Да, потом он писал в областную прокуратуру, в обком партии, в Генеральную прокуратуру. Ответы в два адреса получал за подписью своего прокурора, с которым сидели через стенку. Он и вызвал как-то вечером своего помощника и подал ему трудовую книжку.
Вот тогда Бархатов и увидел свой дерматиновый чемодан с трусами и книжками, плавно летящий в сторону только что появившегося в дверях хозяина.
 А было время, что ему ужасно везло, например, когда был зачислен в один из престижных юридических институтов и слушал лекции самого профессора Алексеева, непререкаемого авторитета в области права, ставшего потом Председателем Верховного суда. Он был хорошим студентом, блестяще сдавал экзамены, и сам Алексеев обещал ему аспирантуру и работу на кафедре. Но Алексеев ушёл в Москву, места в аспирантуре келейно поделили между своими, забыв об одном из лучших выпускников. Так он и попал в Казахскую союзную республику.
С дерматиновым чемоданом подался в Россию, где ничего приличного предложить не могли, рекомендовали юристом в управление сельского хозяйства. На берегу чахлого и вечно воняющего озера дали жилье – старый разваливающийся дом бывшего начальника комхоза. Бархатов, как мог, привёл дом в порядок, и тут получил сообщение от жены, что она родила дочь и жить без его помощи не может. Бархатов пошёл к начальнику управления, рассказал ему всю семейную историю, тот дал свою машину привезти жену и дочь.
Кажется, несколько лет больших неприятностей не было, но, когда стала подрастать дочь, мнения родителей о воспитании сильно разошлись. Отец хотел, чтобы дочь не сидела у телевизора и не раскрашивала дурацкие комиксы, а учила счёт и буквы, чтобы скорее приобщить её к детским рассказам великих русских классиков, которые уже стояли на полке и ждали своего часа. Помнится, на третьем году в ссоре он ударил жену, о чем сразу же сильно пожалел, просил прощения, но она словно ждала этого удара, побежала в больницу, «сняла побои», как здесь говорят, хотя побоев тех и видно не было, разве небольшая припухлость на правой щеке. И этого оказалось достаточно, чтобы его уволили с работы, жена перешла на квартиру своей новой подруги, суд их быстро развёл, и отношения между отцом и ребёнком поручил регулировать комиссии по охране детства при отделе образования.
Да, пожалуй, это была его первая встреча с идиотизмом не на службе, а по личной линии. Пожилая сухопарая дама, возглавляющая эту комиссию, написала решение, по которому всякий контакт отца с дочерью мог состояться только с согласия матери ребёнка. Понятно, что сия бумага была написана по просьбе бывшей жены и противоречила всем положениям закона о семье. Но бумага имела невероятную силу, и, как только Бархатов приближался к игровой площадке детского сада, воспитательница тут же вызывала милицию. Трижды успешно освобождённый, Бархатов получил наказ: ещё один вызов, и ты поедешь сам знаешь, куда. Ему оставалось только издалека наблюдать за играющей около дома дочерью, пока она не видела его и не кричала своё: «Папка, я хочу твою сказку!». Отец, сломя голову, убегал переулком на другую улицу и шёл домой.
Однажды он пошёл в отдел образования, но дама, увидевшая его в окно, поспешила в туалет, и Бархатов постучал в дверь заведующего отделом Петра Ивановича Пискулина, который не успел убежать и встретил гостя в пальто и в шапке. Бархатов, будучи человеком не особо озабоченным, кто и как к нему относится, не знал и не мог знать, что вокруг его имени сложился ореол искателя правды и обиженного судьбой человека. По этой причине, считали люди, Бархатов обижен на весь белый свет и что он может выкинуть – это ещё надо подумать. Пискулин, несколько смущённый, не снимая пальто, пригласил посетителя присесть, поинтересовался, что его привело. Бархатов спокойно объяснил, что решение комиссии, запретившей ему общение с дочерью, не имеет под собой юридических оснований и нарушает права человека (по международной Конвенции) и права родителя (по закону о семье и браке). Убитый такими авторитетными ссылками, Пискулин ещё более потерялся и уже на простой вопрос Бархатова, на каком основании ему запрещены свидания с дочерью, выпалил, что он, Бархатов, ненормальный, и это всем известно, потому решено ребёнка защитить. Бархатов выслушал все это спокойно и спросил Петра Ивановича, а что значит «ненормальный»? Пискулин промолчал, боясь обострения.
Тогда Бархатов разъяснил начальнику отдела образования, что ещё выдающийся философ, драматург и политолог эпохи Возрождения Никколо Макиавелли, для особо одарённых уточнив, что жил тот на стыке пятнадцатого и шестнадцатого веков, определил, что бывают умы трёх родов: один все постигает сам, второй может понять то, что постиг первый, а вот третий – он ничего не постигает и постигнутого другими понять не в состоянии. Далее Бархатов констатировал скорее для себя, что Пискулин, и его команда принадлежат к третьей категории, поэтому говорить с ними о чем-либо совершенно бесполезно, ибо они не способны понимать.
Оставив Пискулина в пальто и с открытым ртом, Бархатов хлопнул дверью и уже не слышал, как вслед ему неслось очень уверенное: «Ха-а-ам!». Бархатов работал кочегаром в котельной, уставал, но после смены брал свои книги и перечитывал все, что касалось отношения семьи и государства. Ничего не найдя приличного в современном законодательстве, он стал через районную библиотеку выписывать труды русских мыслителей прошлых веков, православных деятелей, которых теперь издавали весьма охотно, а также книги великих философов античных времён, эпохи Возрождения и вообще все, что помогло бы ему найти истину. Вот эту задачу – поиск истины – он определил, как основную. Внимательное изучение библии не только не приблизило его к ответу, но и породило массу новых вопросов, жаждущих ответов. Истину он теперь напрямую связывал с правом, не с законодательством того или иного государства, а с правом, созданным самим народом и стоящим над государством.
Увлечение этими книгами, теориями и толкованиями привело его к выводу, что существующая в стране система отношений между гражданами, составляющими общество, и собственно государством, порочна и ведёт к гибели нации. Особую роль он стал отводить семье, пытаясь высказывать эти мысли на собраниях и сходах, широко проводимых тогдашними властями. Газеты сразу отказались его публиковать, письма в разные инстанции либо оставались без ответа, либо чиновник отсылал автора к научным авторитетам. Когда отдел Пискулина напрочь отверг его предложения и утвердил типовой устав общеобразовательной школы без фундаментальных положений Бархатова, тот стал добиваться приёма у самого главного человека по воспитательной работе – у заместителя губернатора по социальным вопросам Анны Ивановны Волоканцевой. И такой приём был назначен на вторую половину прекрасного апрельского дня.               

****
Через помощников Нина Николаевна попросилась на десятиминутный разговор к Волоканцевой, её записали на семнадцать часов, извинились: у первого заместителя губернатора до пяти вечера приём граждан по личным вопросам. Нина приехала чуть раньше, и без четверти пять уже сидела в приёмной. Прислушалась: за плотными двойными дверями слышались громкие голоса, точнее, громкий, нервный голос мужчины:
– Ещё раз утверждаю: вы безграмотная сумасбродная женщина. Я изложил вам письменно весь процесс совершенствования работы школы, воспитательной работы, а вы по своей малообразованности не можете постичь простое: только в единстве семьи и школы спасение молодого поколения России!
Далее тишина, видимо, что-то говорит Волоканцева, и опять громко:
– Это чушь, вы даже не имеете представления о предмете разговора! Я столько времени добивался аудиенции, я знал, что вы были заведующей городским клубом, но это не самый большой недостаток. Беда в том, что, увы, на этом уровне ваше развитие остановилось.
Теперь уже слышно и хозяйку кабинета:
– То, что вы предлагаете – бред сивой кобылы. Меня предупреждали, что вы больной человек, но вы больше, вы ненормальный.
– Да, и горжусь этим. Вы все так называемые нормальные, вы можете мыслить только в рамках, отведённых вам вашим скудным умом. Учтите, прогресс двигают и революции делают люди ненормальные, они выше нормы по уровню ума и интеллекта.
– Все, вы свободны! Ответ получите письменно.
Из кабинета вышел небольшого роста мужчина с круглым, чуть одутловатым лицом, лет пятидесяти, с папкой в руках, вышел с видом победителя, внимательно посмотрел на Соколову:
– Вы напрасно идёте к этой даме решать вопросы. Она глупа и не способна думать.          
Нина вошла в кабинет, Анна Ивановна стояла у окна и в форточку выпускала лёгкие ленточки сигаретного дыма. «Укатали Бурку крутые горки», – вспомнилось Нине, она знала, что Волоканцева никогда не курила в кабинете, и вообще мало кто знал, что она курит.
– Придурок! – громко ругалась она. – Я же читала его проекты, есть заключение специалистов образования, что такие меры невозможны в нынешних условиях. Нет, черт дёрнул принять лично. Кто об этом просил, надо уточнить и всыпать, как следует. Ладно. Что у тебя? Какие вопросы?
Соколова положила перед ней папку с документами.
– Это не срочно? Тогда посиди. Я попрошу тебя, девочка моя, в неделю раз выезжать в сельские районы. Нам нужно основательно укрепить районные больницы. На областной думе мне досталось от оппозиции, вообще-то мужики правильно все говорят, но они же не знают, как трудно в бюджете сводить концы с концами. А районные больницы надо укрепить и кадрами, и оборудованием. Займись.
Соколова кивнула.
– У тебя что-то не так? Милая, ты мне не нравишься. Что тебя мучает, посмотри, лица нет. Давай баньку закажем?
 – Нет, Анна Ивановна, не в этом дело. Я скучаю по Белославцему.
Волоканцева засмеялась, хотя признание Нины переходило всякие границы:
– Всех-то и делов, как у меня мама говорила. Вызови, пообщайтесь.
Нина вздохнула:
– Легко сказать – вызови, после всего, что мы с ним сделали, он, конечно, приедет, но говорить будет только о деле.
Волоканцева, видимо, обиделась:
– Ладно, делай, как знаешь, я-то чем могу помочь? В баню не едем?
– Давай в другой раз. Правда, я очень устала. Сны дурацкие снятся. Бумаги эти посмотри и согласуй с финансистами, я с ними уже на ножах.
– Правильно. И они тебя хвалят, говорят, готова из горла вынуть, если деньги нужны. На какие цели?
Нина улыбнулась:
– Артём Антонович прошение прислал, что было в резерве – отдала, но мало. Прошу пополнить счёт его клиники.
– Подожди, а ты была у него? На что он просит, тебе известно? Написать что угодно можно, ты охлопочешь пяток миллионов, а он «Лэнд Крузер» последней модели пригонит. Вот тебе и повод для встречи: поезжай, пусть на месте докажет, на что ему надо… сколько? Пять миллионов? Да он что там, ковровые дорожки по дурдому выстилать собрался? Впрочем, съезди, поговори.
Нина вдруг вспомнила:
– Анна Ивановна, а этот визитёр тебя достанет, по нему видно, что он любитель по высоким кабинетам правду искать.
– О, хорошо, что напомнила, надо по нему справки навести. Ты поручи своим специалистам в Поречье, его фамилия Бархатов, да, пусть психиатр или невропатолог посмотрит. У него мания величия выраженная и все остальное.
Нина вышла из здания администрации в половине шестого. Набрала телефон Белославского:
– Артём Антонович, добрый вечер. Вы ещё на работе? Тогда я прямо к вам.
Артём встретил у проходной, вежливо пожал поданную руку:
– Пойдём в кабинет или по отделениям?
– Лучше пока в кабинет. Мне нужно обоснование вашей просьбы по деньгам. Сумма приличная, надо объяснять финансистам.
– Так пусть они сюда приедут и посмотрят, на месте определятся, надо что-то менять или пусть так живут.
Нина Николаевна осуждающе на него посмотрела:
– Артём Антонович, вы капризны, как ребёнок. Я понимаю, усталость сказывается. Я тоже нервничаю. Такой ужасный месяц!
Белославцев рассмеялся:
– Вы как будто мне жалуетесь, словно не вы с меня, а я с вас сапоги снял.
Нина Николаевна вздрогнула:
– Какие сапоги?
– Простите, слова вашего однофамильца Соколова из «Судьбы человека» хотел процитировать.
– Господи, а я уж…
– Понял. Рано, Нина Николаевна, я только неделю отработал, я и больного-то настоящего ещё не видел.
– Артём, не надо так шутить, у вас действительно очень сложное учреждение. Давайте по пунктам обоснуйте необходимость финансового подкрепления.
Они около часа сидели и заинтересованно обсуждали проблемы клиники. Со всеми доводами главного она соглашалась, не потому что была уверена в необходимости этих затрат, а просто хотела и дальше слушать его голос, украдкой любоваться его красивым лицом, манерой убеждать. Ей опять показалось, что все ещё может измениться, Артём вот сейчас скажет: «Да ну это все к чертям, поедем лучше ко мне!». И опомнилась: к нему уже вообще нельзя, в доме живёт невеста. И совсем не к месту спросила:
– Артём, когда у тебя свадьба?
Артём растерялся, но тут же взял себя в руки:
– В конце сентября, в деревне.
– Но невеста живёт у тебя? Ты спишь с ней?
Артём улыбнулся:
– Нина, ты неисправима. Живёт у меня, но спим мы раздельно.
– А что, разве пост?
– Вообще-то и пост, но основания другие. Полина, да и я тоже, мы оба хотим настоящую свадьбу, по русским обычаям.
– Любопытно посмотреть, и простынь утром вывешивать будете?
Артём сдержался:
– Нина, не надо ёрничать, но свадьба будет настоящая. Так, продолжим?
Соколова встала:
– Не надо, Артём Антонович, я все сделаю, чтобы необходимую сумму клиника получила. Провожать меня нет необходимости.
На заднем сиденье служебного автомобиля она расплакалась. Водитель подъехал к её дому, открыл дверцу. Директор департамента сидела, уронив голову на колени и прикрыв лицо руками.    
    
****
На субботу Артём пригласил друзей, Полина весь день вместе с Зиной Михайловной провели на кухне, готовили, хотя Артём предупредил, что главным блюдом все равно будет шашлык. Друзья приезжали на автомобилях, ставили их в рядок в сторонке, кучковались, вели разговоры. Артём, глядя на кампанию, хмыкнул: одни врачи. Да и откуда взяться иным приятелям, если после учёбы он практически нигде не бывал? Володя, ставший вместо него заведующим отделением, приехал последним, обнялись:
– Ну, здравствуй, Владимир Иванович. Иначе теперь никак нельзя.
Володя широко разулыбался:
– Сам не могу привыкнуть, должность обязывает.
Артём заметил, что Володя стал заметно сдержаннее, чуть медлительнее, за столом не шумел, как раньше, ещё ни одного анекдота не рассказал. Артём вывел за руку Полину, и стол замолчал:
– Представляю вам, друзья мои, невесту свою, Полину. И всех приглашаем на свадьбу 22 сентября в деревню. Подробности позже.
Хозяева рядышком сели с торца стола, разлили вино, Зина принесла тушёное мясо с овощами, обед пошёл своим чередом. Артём радовался такой встрече, часто предлагал тосты, время от времени спрашивая Полину, что ей положить на тарелку. Если бы Артём был чуть осторожнее, чуть бдительнее, а может и по-другому, может, просто чуть меньше любил бы эту славную девочку, как маков цвет среди сугробов, привезённую из деревни, из семьи все ещё патриархальной, в которой девушка в восемнадцать ещё не знала трепетного прикосновения юношеских уст, хотя в помыслах природа заводила её в тупики неведанного. Или был бы Артём более недоверчив к товарищам своим, мог предположить за кем-то возможность попытки завладеть вниманием юной хозяйки…
Нет, он праздновал встречу с друзьями, ему нравилось и льстило, что Поля произвела на ребят сильное впечатление, и он немало для того постарался, вчера полдня искали платье для такого случая, ему хотелось чего-то лёгкого, как сама Полюшка, воздушного, чуть откровенного и все-таки скромного, и вот нашли, девушки в салоне одели Полю и вывели на подиум. Артём обалдел от такой красоты, встал перед своей королевой на колени и целовал её руки. Продавцы, консультанты и покупатели собрались и дружно аплодировали красивой паре. Она и сейчас царственно сидела рядом, лишь пригубила вино и ничего не кушала, улыбалась, слушала невинную болтовню кампании.
Только девушка сразу выделила из всех гостей того, кого Артём назвал Володей, коллегой и преемником его отделения, она украдкой глядела на него, вовремя отводя взгляд, и только раз глаза их встретились. Никто не видел, какая молния беззвучно ударила над столом, никто не слышал оглушительного хлопка в её головке, она неловко уронила вилку, и Артём заботливо спросил, что с нею, отчего вдруг побледнели бывшие только что розовыми щёчки, отчего дрожит рука. Полина сослалась на выпитое вино, и он поверил, хотя до этого видел только один глоточек шампанского, выпитого ею за столом в деревне.
Если бы он в это время посмотрел на друга своего и однокурсника, с которым пять лет прожили в одной комнате, знали друг о дружке все, вплоть до мельчайших интимных подробностей. Оба закоренелые холостяки, они были грозой девичьих общежитий, а позже дискотек и ночных клубов, вернувшись в комнату под утро, тихонько делились подробностями минувшей ночи. Если бы он сейчас взглянул на друга, непременно прочитал бы все те приметы, которые всегда говорили о наметившейся цели, так было, когда Володя среди десятков лиц и фигур находил то, что интересовало его именно сегодня. Весело жили, если на прошлой неделе Володя обхаживал белокурую толстушку, то в следующий выходной искал «прогонистую и трефи», что означало: нужна высокая и стройная брюнетка. И она будет! Если бы Артём в это время посмотрел на друга, тот впервые отвёл бы глаза, потому что сам ничего ещё не понимал, ощущал только искреннее смущение, смятение и в то же время удивительный, неожиданный прилив радости, даже счастья.
Но все шло своим чередом, уже невыносимо для обоняния запахло шашлыками, все переместились поближе к мангалу, облепили переносные столики, белое вино лилось рекой. Увидев Володю с букетом шампуров в руке, Артём позвал его к своему столику, шампуры разобрали и жевали сочное молодое мясо, запивая сухим белым вином. Полина тоже ела и даже пила вино, чем удивила Артёма, но он ничего не сказал. Володя через минуту извинился, вымыл под летним умывальником руки и попрощался.
– Что-то ты рано, брат? – обнял его Артём. – Полюшка, иди, попрощайся с Володей, он уезжает.
Полина подошла, молча подала руку, Володя так же молча и смущённо её пожал и пошёл к машине. Стали собираться и остальные. Полина одна сидела за столом и молча смотрела на шумную кампанию. Когда все разъехались, пришла Зина, Полина что-то шепнула ей на ухо, Зина кивнула, и Поля пошла в дом. Артём искупался в бассейне, надел халат, проводил Зину, закончившую уборку, и вошёл в дом. Он ещё не понимал значение этой тишины, так тихо в доме после приезда Поли не было никогда, она заполняла своим присутствием все пространство, привлекая музыку, телевизор, а то и сама пела простые проголосные песни. Сейчас в доме было неожиданно тихо, Артём поднялся на второй этаж, дверь Полиной комнаты закрыта на ключ. Он постучал. Никто не ответил. Он позвал:
– Полюшка, ты не спишь? Я хотел поцеловать тебя.
Молчание показалось ему вечностью.
– Или спать, Артём, я плохо себя чувствую.
– Извини, дорогая, спокойной ночи.
Он не знал, что не будет теперь у Полины спокойных ночей, и эту первую она проведёт, не сомкнув век. Что случилось, отчего этот парень, виденные ею впервые, так запал в сердце, отчего и он, она видела, чувствовала, понимала это – отчего он так смущён, взволнован и потерян? Нет, это блажь, она любит Артёма, она благодарна ему за все, она никогда его ни на кого не променяет. Мало ли симпатичных мужчин? Да их будет ещё больше на её пути, когда они отпразднуют свадьбу и будут уже законной парой ездить по гостям в приличные семьи, куда без него её бы и на порог не пустили. Нет, надо заставить себя забыть этот взгляд, пронзивший её неопытное сердце, забыть неясную дрожь во всем теле, какая случалась лишь, когда Артюша крепко прижимал и целовал её, и она чувствовала его всего… тогда такое было волнение, необоримое, страстное, приятное, ждущее продолжения. А сейчас отчего? Ну, посмотрел парень, мужчина, красивый, умный. Забыть. И что сказать завтра Артёму, когда он спросит о сегодняшнем состоянии? Почему ты плохо себя чувствовала? От вина? Но он видел, что ты не выпила даже бокал. Что соврать? Врать? С первых дней врать мужу? Но он пока ей не муж. Не муж… Господи, что такое творится в её голове? Откуда эти срамные мысли? Все уже решено, скоро свадьба, семейная жизнь, с Артюшей, только с Артюшей!
Она забылась под утро, встала очень поздно, включила телефон – Артём звонил несколько раз. Позвонить, успокоить, что все нормально… Но ведь не нормально же! Почему в глазах Володин взгляд, почему сердце ёкает, как только вспомнит о нем? Влюбилась? Как и в Артёма – с первого взгляда? Нет, об этом не может быть и речи. Его взгляд? Да мало ли мужчин вчера на неё смотрели, и вечер Артём назвал смотринами. Надо успокоиться, скоро Артём приедет на обед. И все будет хорошо. Зачем обманывать себя, ведь хорошо уже никогда не будет?
Артёма испугала неожиданная перемена в Полине. Она пылко обняла его у входа, и он почувствовал наигранность этой пылкости, она пыталась заговорить, путалась, два раза к ряду спросила, как на работе? Потом она хотела было уйти, но от дверей вернулась, видимо, вспомнив, что никогда не уходила, оставив его одного. Артём отодвинул тарелки и попросил:
– Поля, сядь напротив меня.
Она послушно села, ожидая жёсткого выговора, как будто он о чем-то мог знать или догадываться.
– Поля, я прошу сказать мне, что с тобой происходит. Ты так резко переменилась. Ты здорова?
Она кивнула.
– Объясни, в чем тогда дело? Ты вчера на вечеринке сразу стала другой. Конечно, я это заметил, но не могу найти причину. Может, ты мне все объяснишь?
Полина закрыла лицо руками и заревела в голос. Так ревели бабы в деревне по убитому на войне или внезапно умершему, и плач этот, безудержный, бесслёзный, рвал сердца всех слышавших его. Вот и сейчас Артём сел рядом, обнял, но не почувствовал былого доверия, она не ткнулась лицом ему подмышку, не швыркала носом, она отстранилась, посмотрела чужим взглядом:
– Артём, я сейчас соберу вещи и уйду в общежитие. Артюша, прости меня. Ничего тебе не скажу, сама столько же знаю. Только не быть нам вместе.
Она встала и хотела уйти. Артём поймал её за руку, развернул, ухватил руками лицо:
– Что ты несёшь, Полина! Ты с ума сошла! Что случилось, объясни мне, я способен понять, но мне надо знать причину. Ты же любишь меня, Поля, и я тебя люблю, милая, да у нас свадьба через две недели.
Он поймал себя на том, что говорит только для того, чтобы не молчать, не слышать глухой тишины и не услышать от неё что-то страшное и непоправимое. Он пытался легонько её обнять, прижать к себе, заставить забыть только что сказанное – она неумело сопротивлялась, прикусив губу, высвободилась, да он не крепко и держал, повернулась, глянула прямо в глаза, как тогда.
– Не будет свадьбы, Артюша. И ничего не будет. Ты очень хороший и добрый, а я дура сумасбродная. Но врать не умею. Не стало любви, Артём, и ничего не поделать. Прости.    
– Поля, я хочу и имею право знать, что изменилось. Как это понять – не стало любви? Куда она пропала? Это случилось на вечеринке? Может, тебе кто-то сказал дурное обо мне? Милая, не надо прошлому придавать значение, я давно только твой и ничей больше. Тебе наговорили про меня? Ну?!
– Ты же видел, что я ни с кем не общалась. Я весь вечер сидела рядом с тобой.
– Тогда вовсе ничего не могу понять! Как твоя любовь могла исчезнуть за какие-то мгновения? Так не бывает, Поля, давай, я провожу тебя в комнату, отдохни, а вечером мы куда-нибудь съездим.
Она подозрительно быстро согласилась, и чуть успокоенный Артём уехал на работу. Он ещё не знал, даже предположить не мог, что именно в эти минуты все его планы счастливой семейной жизни рассыпались, как рассыпались построенные им и Полиной песочные дворцы на уже пустеющем пляже, рассыпались, как только испарялась скрепляющая их вода, рассыпались под их грустными взглядами, но тогда он и допустить не мог, что наблюдает завтрашний день своего призрачного счастья. Через час он позвонил на домашний телефон, густые сигналы были бесстрастны, никто не поднял трубку. Он нажал вызов её мобильника – аппарат отключён.  Ему вдруг все стало ясно, ясно настолько, что жестокий смех разобрал его, но он сдержался, вынул из сейфа бутылку коньяка и выпил три глотка. Спирт быстро ударил в голову, освободив её от всего наносного. Так, девочка влюбилась в кого-то из моих гостей. В кого же? Он опять засмеялся. А какая разница, в кого, важно, что в этот момент она напрочь забыла обо мне. Скорее всего, она ушла в общежитие, уже есть подружки, примут переночевать. Надо поехать и забрать её. Конечно, забрать, все ещё можно исправить, ну, кинулась девчонке кровь в голову, кто-то смазливый глазки построил, обычное дело, но не разваливать же все, что решено на годы вперёд. Свадьба через две недели, заявление в загсе лежит, кольца куплены. Господи, что я плету, какие кольца, какая свадьба! Полина серьёзная девушка, она определённо влюбилась и тут же забыла обо мне. Даже если найду её в общежитии, она не захочет идти со мной, и что я должен буду делать? Вязать ей руки и везти домой? Нет, это уже через край. Но ехать надо, надо пытаться её уговорить вернуться в дом, там все спокойно обсудить.
В родной общаге ему ничего не стоило отыскать беглянку, две девушки тут же вышли из комнаты, Полина осталась сидеть на кровати.
– Поля, мы делаем глупости. Я прошу тебя вернуться домой, давай все спокойно обсудим. Я очень тебя люблю, но, видимо, не это главное. Вчера на вечеринке тебе очень понравился один парень, понравился настолько, что ты приняла это за вспышку любви. У тебя спонтанный тип натуры, ты влюбчива, вспомни, и наши отношения завязались из ничего, из взгляда, пары слов. Я же видел тогда, на тротуаре, что очень тебе нравлюсь, ты и скрывать ничего не умеешь. Здесь то же самое, только, заметь, Поля, мы с тобой обручены, месяц живём вместе. Все складывается замечательно. Неужели ты хочешь все порвать только потому, что увидела смазливого парня?
Его удивляло и уже раздражало спокойствие, с которым Полина его слушала. Да и слушала ли? Она была удивительно спокойна, и думала сейчас, почему Артём не называет имени парня, ведь он очень умный, наблюдательный, не мог он не перехватить хотя бы один наш с Володей взгляд. И внезапный отъезд друга тоже не мог его не навести на предположения. Тогда почему он не обвиняет меня прямо? Хотя, честно говоря, в чем? Полина улыбнулась этой мысли, и Артём тут же ухватился за эту улыбку.
– Поля, поедем домой, некрасиво все это, меня тут многие знают, пойдут разговоры, тебе это тоже не надо. Завтра на лекциях уже жди кучу вопросов.
– Артём, я никуда не поеду. Мне очень стыдно перед тобой, ты столько сделал для меня, ты действительно любишь, это правда. А у меня пусто на душе, тебя там нет. Ну, что я могу сделать? Я признаюсь, да, я влюбилась, и ты об этом узнал первым. Не вини меня, Артём, нет моей вины. Об этом никто не знает, и парень тот, мужчина, тоже не узнает никогда. Но от тебя я должна уйти, потому что ценю тебя и уважаю, и как могу оставаться, замуж выходить, быть с тобой, а в сердце другой? Да, это плохо, но я по-иному не умею. Простите меня, Артём Антонович!
Артём хотел съязвить, что все вернулось на круги своя, не прошло и двух месяцев, и снова на вы и по отчеству. Он встал и быстрым шагом вышел из комнаты.
Сел в машину и понял, что ехать некуда. Дом без неё пуст и страшен, Артём, хорошо себя зная, понимал, что сейчас нельзя оставаться одному, начнётся самоанализ с непременными выводами, а они не сулили ничего хорошего. Вот так запросто убрать из своей будущей жизни эту маленькую ласковую девочку, которая за два месяца стала самым дорогим человеком. Все, что будет завтра и потом всегда, он связывал с нею и только с нею, и ничто не могло изменить его планы: свадьба, учёба её и его, дети, он хотел, чтобы у них было много детей, здоровых и красивых. 
В стекло постучали, он открыл дверь, посмотрел на девушку, она присела на корточки:
– Артём Антонович, добрый вечер. Похоже, вы меня не узнали? Неля, с третьего курса, теперь уже четвёртый, в майские праздники была у вас на шашлыках, а потом вы пригласили меня в дом.
– Конечно, помню, Неля. Садитесь, машина свободна.
– А водитель? – игриво спросила Неля, пристёгивая ремешок и коснувшись грудью его плеча.
– Водитель настолько свободен, что выть хочется. Вам куда?
– А куда повезёте, – махнула она рукой.
Артём включил мотор и сам себе сказал:
– А, может, и вправду поехать?
               
          ****
Владимир едва помнит, как дошёл до своей машины, как выехал за ворота, а потом медленно ехал к дому. Он и раньше подначивал друга, что привёз невесту, и, как персидский шах, запер её в своих палатах. Напирал: познакомь, я хоть тебе правду скажу, а то, может быть, окрутила какая-то юная деревенская знахарка, женишься, а потом она и откроет личико. Артём смеялся: только перед свадьбой, а то ещё сглазишь. Когда Артём быстро представил Полине опоздавшего друга, Володя не рассматривал невесту, он уже окинул взглядом кампанию, прикидывая, куда присесть, чтобы пореже толкали под бок: давай, за друга! Место его оказалось рядом с хозяевами, в трёх метрах от Полины. Вот тогда и зашлось сердце закоренелого холостяка, кровь прилила к лицу: никогда в жизни не видел он такой красавицы. И она уже знает себе цену, видно, Артюха обучает, величественно смотрит за столом, кому-то что-то предлагает попробовать, весело смеётся, чуть приоткрыв ротик и дразня белыми зубками, которые никак не хотят прятаться за полными и красивыми губами. А платье царское, цвета осеннего сада, так ему показалось, и колье уже точно жених подарил, язычок колье время от времени пропадает в узком пространстве истока чуть выпирающих грудей. Все в этой девушке прекрасно, одно плохо, что это невеста друга. Нельзя сказать, что Владимир увлечённо следил за дамой, мысль о друге как-то сразу его отрезвила, но, отрезая мяса и пытаясь поймать на вилку кусок жирной сёмги, он чувствовал на себе чей-то взгляд, один раз, другой… Опытный ловелас, он неожиданно вскинул глаза и в упор поймал взгляд Полины. Никто не умеет считать мгновения, но Владимиру показалось, что они очень долго, заметно, подозрительно долго смотрели друг на друга. Что он увидел? Нет, конечно, это ошибка, это он любит принимать на свой счёт, когда девушка одаривает его взглядом. В любом другом месте он бы резюмировал: все, барышня, поплыла, завтра пьём утренний кофе у меня. Но тут! Невеста Артюхи!? Нет, он не мог ошибиться, именно с любовью, с чувством смотрела она на него. Володя налегал на коньяк, нарочито громко жевал закуску, но более не мог дурачиться, взгляды их ещё раз встретились, и Володя прочитал в них все. Вот тогда он резко встал изо стола, помыл руки и подошёл прощаться. Боже, скольких сил ему стоило, взяв её руку, не упасть на колени с одним только словом: я твой.
Ночью спал плохо, встал рано утром, долго стоял под душем, вспоминая вчерашнее. Полину видел вот как сейчас, улыбающуюся, трогательную, и взгляд её помнил. Нет, он не особо романтик, но удивлён, сколько, оказывается, за одно мгновение можно передать одним только взглядом. Она поймала его, он влюблён. Но Артюха! Черт, все насмарку, это невеста друга. Все, надо выбросить её из головы, надо забыть этот взгляд и стереть всю информацию. Где-то теплилась надежда, что все это мираж, он усложняет, и посмотрела Полина просто так, а ему во всяком женском взгляде согласие на любовь чудится.
На работе все из рук валится, читает заключение по обследованию больного, а перед глазами Полина. Он и сам не заметил, как скоро стал про себя её ласково Поличкой называть. Закроет глаза и представляет её за столом, когда она на него смотрела. До того увлечётся, что разулыбается во весь рот, такая радость охватит, только все равно наступает отрезвление: не надо так, не хорошо так с невестой друга. Ну и что из того, что она посмотрела, должен же быть у неё интерес к друзьям будущего мужа? Нельзя из каждого взгляда такие дурные выводы делать. Упрекнёт себя, пристыдит, ан смотришь – опять заулыбался. Хотел позвонить Артёму, спросить, как дела, как Полина после вчерашних забот, но застыдился. Ладно, позже спрошу.
А Артём позвонил сам. Спросил, как жизнь, как чувствует себя после вчерашней вечеринки. И голос вроде нормальный, но с чего это он «как чувствуешь» спрашивает? Ответил, что все нормально, вот, на рабочем месте, здоровье нации спасаем. Артём предложенного шутливого уровня разговора не принял:
– Ты будь в шесть на месте, я подъеду.
– Буду, приезжай. 
Артём поставил на стол бутылку коньяка, вынул из портфеля пару лимонов, кивнул: порежь!  Сам по-хозяйски достал из шкафа стаканы, налил по полному. Владимир молча за ним наблюдал, видя, что не в себе друг. Взяли по стакану, Артём не стал чокаться, выпил залпом, Владимир тоже не стал задерживать. Зажевали лимоном.
– Артём, что-то случилось? На работе неприятности? Или опять лесбиянки зашевелились?
Артём долго жевал лимонную корку, наконец, вытер руки салфеткой.
– Скажи, Володя, ты мне друг или как?
Владимир покраснел, но резко ответил:
– Ты это приехал узнать?
– И это тоже. Хочешь, я скажу тебе, почему ты так круто уехал вчера? – Артём в упор на него посмотрел. Владимир взгляд выдержал:
– Дела были, вот и уехал.
– Ты только мне не ври, Володя, мне и так тяжело.
– Да что случилось, Артём?
– Конечно, тебе я первому скажу, сегодня от меня ушла Полина. Навсегда.
Владимир искренне ужаснулся:
– Куда ушла? Почему? Артём, все же было нормально!
– Было, Владимир Иванович, пока ты не появился. Ты знаешь, я увлечён психологией с института, Полину за эти два месяца изучил, как пациентку, на пять с плюсом. Конечно, только я отметил, как она прореагировала на твоё появление, ты вообще до неприличия был неучтив при знакомстве. Потом все шло своим чередом, но я нашёл в лице невесты своей бывшей неожиданные перемены. Она явно не владела собой, естественно, я стал искать причину. И очень скоро её нашёл. Можешь поздравить меня, друг мой, со временем я стану неплохим психиатром.
– Поздравляю! – машинально отреагировал Владимир, весь в ожидании своего разоблачения.
– Несколько раз мне удалось засечь её взгляды в твою сторону. Надо отдать тебе должное, если ты тоже это заметил и не реагировал из приличия, но допускаю, что ты их вообще не видел.
– Да, не видел.
– Брат мой, не пытайся выглядеть глупее, чем ты есть на самом деле. Уже через полчаса эта же зараза поразила и тебя. Ты поймал её взгляд, поймал вместе со мной, и не думайте, молодые люди, что вы были вдвоём. Я был третьим в вашей игре глазами, и я читал ровно то, что и ты: она влюблена в тебя, что называется, по уши.
– Это невозможно, Артём, она твоя невеста.
– Володя, нам ли с тобой не знать, как жены делают рога своим законным мужьям?
– Артём, какие уши, какие рога? Ты не должен Полину ни в чем обвинять, ну, посмотрела, и я посмотрел. У тебя очень красивая невеста. Что удивительного, что смотрели?
– А я ни Полину, ни тебя ни в чем не обвиняю. Я просто делаю выводы. Она влюбилась в тебя, ты в неё, такое уже было однажды, мы с Полиной с первого взгляда влюбились друг в друга, как потом выяснилось. Я только не могу тебе сказать, друг мой, как врач, как психолог: это у неё в системе или второй случай станет последним?
– Ты сказал, что она ушла. Куда?
– Я был у неё в общежитии, уговаривал вернуться – Володя, это конец. Она не видит и не слышит меня.
– Что теперь ты намерен делать?
– Я – ничего. А тебя просил бы поехать к ней. Ты знаешь, есть такие натуры, она в глубине души очень порядочный человек, в этой напряжённой обстановке, когда я давлю, когда все вокруг кувырком, а завтра надо будет сообщать родителям, что свадьба отменяется – она может не выдержать. Запиши её телефон, а лучше поезжай сразу. Третий этаж, направо пятая дверь. Да.
– Артём, я действительно ничего не понимаю. Ты её отпускаешь? И мне предлагаешь ехать к ней, к твоей невесте?
– Друг мой, это все слова. А на деле – она тебя любит, ну, бывает такое в жизни. Я уже в прошлом, но переживу, хотя, знаешь, тяжко. А ты поезжай, это может спасти её и ваши чувства, если они настоящие. Если честно, Вовка, я убил бы тебя, только бы её вернуть. Но не ты между нами. Не ты. Её натура, её вольная натура. Я поехал домой, я очень устал, брат. 

*****
Даже сам Артём Антонович не мог определить, что за работы ведутся в клинике, но если бы потребовалось, он назвал бы все это большой уборкой. Во всех помещениях, включая палаты особо сложных больных, вымыли потолки и побелили стены, заново покрасили пола и даже заменили линолеум. Все двери заставил перекрасить в белый цвет к вящему неудовольствию младшего персонала. Вообще коллектив был очень недоволен новым главным. Он в тот же день уволил санитара, которому что-то не понравилось в поведении гуляющего в саду больного, и он сильно ударил того дубинкой. Санитар упирал на то, что проработал в психушке пятнадцать лет и разбирается в больных получше некоторых врачей, а если этих тварей не бить, они на голову сядут.
Тогда Белославцев объявил общее собрание коллектива, по старой практике приурочили его к пересмене, а свободную смену он попросил приехать. В большой комнате, в которой раньше отмечали праздники, собрался суровый и недоброжелательный народ. Главный вошёл вместе с врачами, они уселись в первом ряду. Белославцев своё выступление продумал, более того, они вместе с бухгалтером Верой Семёновной нашли возможность немножко повысить зарплату обслуживающего персонала и медсестёр. Но начал он не с этого.
   – Мы с вами работаем на одном из самых сложных объектов здравоохранения, наши больные особые, они беззащитны, они агрессивны, они неопрятны, и все это создаёт очень сложные условия работы всего коллектива, и особенно младшего обслуживающего персонала. Вы все знаете, что я только что уволил санитара за избиение больного. И впредь буду строго наказывать за жестокость, она особенно неуместна в нашей клинике. Мы все делаем, чтобы улучшить условия вашей работы, и вы это видите. Сегодня можно объявить о незначительном повышении зарплаты обслуживающего персонала и медицинских сестёр. А сейчас я хотел бы выслушать от вас, что надо сделать, чтобы работалось полегче, чтобы больным было комфортней. Пожалуйста, прошу вас.
Сразу встала женщина и спросила:
– Вы знаете, что главные у нас больше трёх лет не задерживаются, а то и через год уходят. Тяжело в нашей психушке. Я слышала, что вы в чистом месте работали, нам как, привыкать к вам или не стоит?
Белославцев улыбнулся:
– Я думаю, что нам надо привыкать друг к другу. Да, я был заведующим неврологией в областной больнице, занимаюсь психиатрией, учусь в Петербурге в академии. Будем работать.
И тут пошло. Видимо, с людьми давно никто по-человечески не разговаривал, Артём едва успевал записывать, о чем говорили выступающие. О воровстве продуктов и инвентаря, о торговле дефицитными лекарствами (при этом начмед склонил голову), о постоянных поборах с родственников. Встала пожилая женщина, санитарка женского отделения:
– Вам не скажут, но в больничке есть люди не настолько больные, чтобы нести такую кару. Вы посмотрите бумаги, я точно знаю, тогда ещё в мужском работала, что есть один мужичок, далеко не дурак, а кому-то не угодил, и к нам. Говорят, коммунисты держали супротивников в психушках. За все не скажу, но в то время порядка было больше, и чтобы кто-то за политику – не припомню.
После собрания Белославцев попросил в кабинет старейшего врача клиники Александра Александровича Беспоместного. Пришёл высокий, худой мужчина довольно пожилой, седые длинные волосы зачёсаны назад, лицо сухое и чистое, никаких эмоций.
– Александр Александрович, вы в больнице работаете давно, в кадрах мне сказали, что ваш трудовой стаж самый большой.
Беспоместный кивнул:
– Да, около сорока лет.
– Вы меня, пожалуйста, извините за столь наивные вопросы, я в психиатрии больше теоретик, но хотел спросить о наиболее интересных случаях из вашей практики.
Беспоместный опять кивнул и даже чуть улыбнулся:
– О каком интересе вы говорите? У меня был пациент, который несколько лет твердил, что оставил завещание на меня, на все его имущество. Настолько часто и открыто, что никто ему не верил. Оказалось, правда, после его смерти пришёл нотариус и подтвердил моё право на квартиру, машину, вклады и прочее. Потом стали приходить родственники, по-моему, даже дети.
– И вы все отдали?
Беспоместный кивнул, но ответил отрицательно:
– Не отдал ничего, хотя они стыдили, грозили судом и прочее. Я распорядился все продать и деньги положить на счёт лечебницы.
Артём искренне порадовался:
– Вы проявили настоящее благородство.
Беспоместный кивнул:
– Возможно, но тех денег никто не видел, или их украли там, или уже здесь – я не могу сказать. Смутные были времена.
– Александр Александрович, что вы можете сказать о заявлении нашей сотрудницы, что у нас, как в тюрьме, есть вполне здоровые люди.
Беспоместный едва заметно кивнул:
– Вполне здоровых людей у нас в принципе быть не может. Даже если и попадёт какой-то человек, его в несколько дней можно сделать вполне нашим. Да, некоторое время назад, с полгода, даже меньше, я принимал пациента. По документам он проходил как агрессивный псих, хотя за два часа общения с ним я не нашёл таких признаков. Конечно, возбуждён, через чур эмоционален и крайне негативно настроен против нынешней власти, простите. При нем была большая связка бумаг и книг, я попросил его оставить эти вещи, таков порядок. Он взял с меня слово, что ничего не пропадёт, и он будет иметь доступ к этим бумагам. Потом он сделал заявку на книги, этот перечень поставил меня в тупик, там было с десяток имён великих философов и других учёных, которых я не только не читал, но и слышал только издалека. Заявку эту я передал бывшему главному, теперь пациент терзает меня: где книги?!
– Вы наблюдаете его?
– Да, мы регулярно встречаемся, он помещён в отдельную палату, хотя жёстких мер к нему не применяли, в этом нет необходимости.
Артём удивился:
– Тогда почему не на общем режиме?
Беспоместных привычно пожал плечами:
– Не могу знать. Вы хотите с ним познакомиться?
Артём подумал, потом спросил:
– А бумаги эти, его записи или что там, они где?
– Я не стал сдавать на хранение, потому что могут просто выбросить. Откровенно: я их не смотрел. Они в шкафу в моем кабинете. Если хотите, принесу прямо сейчас.
Приличная стопка книг и два канцелярские папки, заполненные разрозненными исписанными листами. Белославский взял лежавшую сверху пачку, перехваченную скрепкой, видимо, это материалы по одной теме. Начал читать и увлёкся: 

«После сомнений и тягостных раздумий о судьбах моей родины» профессор философии, ученик самого Вердера, последователь Гераклита, оппонент будущего учителя церкви А. С. Хомякова даёт универсальную формулу переходного периода к гражданскому обществу без революций и потрясений. «Народная жизнь переживает воспитательный период внутреннего хорового развития, разложения и сложения, ей нужны помощники – не вожаки, и лишь только тогда, когда этот период кончится, снова появятся крупные оригинальные личности». (Письма, Х, 296). Так писал непрочитанный литературной критикой философ русского масштаба, политолог Иван Сергеевич Тургенев, понимавший служение земле русской, земству, а не позднейшему европейскому образованию, получившему название «государство». Между прочим, так же понимал и Лев Николаевич Толстой.
Понимавший Тургенева отец Павел Флоренский уже из ГУЛАГа писал: «Политика есть специальность столь же недоступная массам, как медицина или математика, и потому столь же опасная в руках невежд, как яд или взрывчатое вещество…»
Правительство должно быть чутко голосу лиц или групп, которые в действительности могут сказать нечто полезное правительству и его СМИ. Сегодня полезное могут сказать Материнский форум, Совет Матерей, Родительский Совет при Министерстве обороны или при любом муниципалитете. Режиссёр В. В. Меньшов предлагает вече…
А. С. Пушкин – образование высшее юридическое. В Московском университете юрфак вначале назывался нравственно-политическим, а потом, по свидетельству И. А. Гончарова, этико-политическим. Именно с этой стороны, как правовед, не взят Пушкин гражданским обществом. Первым на это обратил внимание великий А. Ф. Кони.
Н. В. Гоголь в вопросах русского права не уступал Пушкину, а его разработки третейского суда (Герцен похвалил бы: «Без перьев и протоколов») могли пригодиться федеральной писательской организации в конфузном разделе имущества именно в год 200-летия Николая Васильевича. Создалось впечатление, что писателей обслуживает тот же самый из второго тома «Мёртвых душ» европейский юристконсульт-философ (термин самого Гоголя).
Крупные оригинальные личности в 1921 году разработали шедевр гражданского законодательства – кодекс 1922 года, и были вывезены как неугодные большевикам из России, в том числе И. А. Ильин, позднее писавший: «Мы верим в русский народ не только потому, что он выработал на протяжении веков своё особое русское правосознание (русский предреволюционный суд, труды российского сената, русская юриспруденция, сочетающая в себе христианский дух с утончённым чувством справедливости и неформальным созерцанием права)».
Их кодекс предусматривал частную собственность в промышленности и торговле с наёмными работниками, но, похоже, его не до конца прочитали министры юстиции, члены ВКП(б), а точнее РСДРП образца 1919 года (большевиков – бывших городовых, урядников, лавочников, о чем писал профессор Дукельский вождю пролетариата). Ответ Ильича помещён в сборнике о социалистической законности: «Письмо злое…». Уровень злобы проверьте сами.
И. А. Ильин на 90 страницах объяснил, почему мы верим в Россию (Москва, ЭКСМО, 2007), а кто объяснил Ильина? Мой учитель права академик С. С. Алексеев.
«Сулившие на плакате мужику земли и блаженства – отрезали ей (женщине) и те немногие пути, которые ей открыл капитализм». Г. Адамс, историк науки, внук президента США.
А кто прочитал его (Алексеева) книгу «Правовое государство – судьба России»? Не знаю, может быть, и никто, если самое непорядочное наступление на мои права началось в сфере духовной. Предпоследний пример. Стив Шекман, корифей медицины, ещё в 1994 году разъяснил, что захват эфира рекламистами страшнее приватизации по-советски. Кто прочитал в журнале «Будь здоров!» его статью «Семья. Ящик ТВ в доме» (№ 4. 1994)? На Декларацию прав человека он не ссылается, но дерзну напомнить, что ООН предоставила мне право наслаждаться (из текста Всеобщей декларации) искусством. Реклама же разрывает цельность композиции фильма (нарушение авторских прав), идею фильма (нарушение прав режиссёра) и моё зрительское право. Я не против рекламы, мы не против рекламы. Собрано 102 подписи уважаемых людей губернии. Пусть рекламируют до или после фильма, но чиновники до сих пор не ответили.
Нужна добрая воля. А справедливая воля – это и есть право. Нужен длительный период объяснения, разъяснения, рассуждений. По мнению Алексеева, понимать право не легче, чем математику и медицину (вспомним мнение отца Павла Флоренского)».

Белославский поймал себя на том, что не только первый раз читает некоторые фамилии, но вообще мало что понял из прочитанного. Он взял папку домой и очень внимательно читал лист за листом, помечая в своей тетради то, что ему непонятно и что надо будет уточнить у автора.

«Евродефинация права как возведённой в закон воли господствующего класса (из Коммунистического манифеста) – бесстыдная, наглая и памфлетная насмешка над семьёй, дословно и прямохонько перекочевала во все большевистские словари, затем, к всестороннему сожалению, и в перестроечные, и в сегодняшний обиход называющих себя русскими. Недоумение вызывает пролетарское замечание, что право определяется материальными условиями жизни. Бред! Не определяется! Не определяется материей!
Право – это нравственная идея (определение Гегеля – Солженицына). Испания отвергла материю римского кодекса Наполеона. Современная Япония взяла элементы духа русского крепостного права. Помещичье-крестьянский крепостной устав предусматривал права и обязанности обеих сторон. Бывший крепостной Михаил Семёнович Щепкин, друг Герцена, писал: «Прежде отец получал от управляющего делами, по назначению бывших господ, хлеб, крупу, дрова, сено и жил в своём доме, а теперь все это будет на моих руках». (Виталий Ивашнёв. «Все, что было лучшего в мыслящей России». (М. «Молодая гвардия», 1990).
А сочетание слов «крепостное право» – это половинчатая, расхожая фраза недоучившихся историков и необольшевиков эпохи Великой перестройки (метафора А. А. Громыко, министра иностранных дел СССР), перенявших эстафету у тех, образца 1919 года. Единственное компетентное мнение о крепостном уставе высказал Архимандрит Константин Зайцев, профессор административного права, профессор государственного права в большом труде «Чудо русской истории» – книге воистину русского масштаба.
А современник и ровесник Пушкина юрист Фридрих Карл фон Савиньи (1779–1861), глава исторической школы права Германии, за много лет до Маркса и Энгельса объяснил, что право не может вводиться в закон или реформироваться законодательством, так как является выявлением «духа народа». Морис Ориу, французский государствовед, профессор и почётный декан университета в Тулузе, одним из первых признал в юридической науке «зависимость государства от гражданского общества».
Норберто Боббио, итальянский философ права, то есть, теории справедливости, возлагает на интеллигенцию, как и Тургенев, задачу устранения остроты политической борьбы. Это он определяет, как политику культуры, а не культурную политику.
Жан Жозеф Шарль Луи, ровесник И. А. Гончарова, восприняв идею Фурье, общество будущего предлагал, как и Льюиз Г. Морган, без революций, на идеях братства, а не индивидуализма. (Энциклопедия Академии наук СССР).
Английская королева Виктория была заинтересована казачеством как военно-гражданским обществом, не имеющих аналогов в государствах, ханствах и воеводствах в силу гениальной простоты казачьего права: воля – это свобода, свобода – это справедливая воля. Конституция Англии была не нужна, Ганзейскому союзу не нужны были ни конституции, ни чиновники, ни законы. Праздновали церковные дни, соблюдали обычаи и руководствовались прецедентами права нескольких веков. А филиал Ганзы, русскую Мангазею, за несколько десятков лет погубила алчность воевод и «новых русских» купцов».

Далеко за полночь Белославцев закончил чтение бумаг одной папки, чувствуя себя бестолковым учеником перед высоким учителем. Откуда у простого мужика набор этих сведений? Да, они приведены в некую систему, которая понятна, очевидно, только её автору, но, черт побери, Артём тоже немножко изучал философию и историю, не уделяя им особого внимания, но то, что пишет этот человек, интересно, убедительно и заслуживает внимания самых авторитетных специалистов. А он сидит у нас в отдельной палате, лишённый возможности работать, общаться, отстаивать свою правоту. Потом вдруг в Артёме заговорил врач, невропатолог, психиатр. Может быть, в этом и состоит существо его болезни, он берет умные книги, надёргивает из них цитат, а потом соединяет вроде как бы в учение. Кстати, вспомнил Артём, завтра надо направить кого-то в областную библиотеку, сегодня звонили, что по его заявке подборка сформирована, правда, извинились, что не все книги есть, но они могут дать электронную версию.
Утром позвонил на кафедру философии университета, ему пригласили профессора Селиверстова, Артём кратко объяснил суть дела:
– Профессор, нужна оценка специалиста, если это действительно бред, тогда мы начнём лечение, но у меня есть подозрение, что наш пациент не совсем наш.
– А как он к вам попал? По суду? Или есть заключение психиатрической экспертизы? Если так, то мне не стоит терять время, его смотрели и читали, наверное.
Артём пытался выкрутиться из неудобного положения:
– Профессор, я в должности главного врача только месяц, ещё не во всем успел разобраться. Но прошу вас, найдите время, дайте краткое резюме, я сам завезу вам материалы.
Селиверстов нехотя согласился:
– Хорошо, сегодня в четырнадцать в двадцатой аудитории, у меня там семинар.
Белославцев тут же попросил привести к нему Бархатова. Два санитара открыли дверь после стука и разрешения, провели мужчину к стулу и посадили. Бархатов был безразличен. Артём махнул рукой, чтобы санитары вышли.
– Мы на всякий случай за дверью, – пробасил один из них.
– Иван Андреевич, как вы себя чувствуете? – спросил Артём и наблюдал за реакцией. Больной услышал вопрос, первый раз посмотрел в лицо доктора и усмехнулся:
– С каждым днём хуже, ваши гестаповцы колют мне какую-то гадость, от которой ужасно болит голова. Я слабею и теряю память. Ещё на воле я помнил почти всего «Евгения Онегина», а сейчас только отдельные куски. Простите, вы кто?
– Главный врач, я назначен недавно, вот, стараюсь разобраться с каждым пациентом. Как вы сюда попали, Иван Андреевич?
Бархатов потёр виски, выпрямил спину. Он не очень высок и не очень крепок, лицо чуть припухшее, руки дрожат, глаза слезятся.
– У вас есть личное дело, история болезни или что-то в этом роде. Там все сказано.
Артём настаивал:
– Я прошу рассказать, как вы сюда попали.
Бархатов посмотрел ему в глаза и спросил:
– А разве здесь можно рассказывать правду? Меня сейчас же прикуют к постели и через неделю сделают дураком.
– Говорите все, как есть, я гарантирую, что никто вас не будет преследовать.
– Хорошо. Вы сами напросились. Я юрист по образованию, окончил Свердловский институт, учился у великих людей, они сейчас возглавляют Верховный суд, Прокуратуру России. Я горжусь этим, хотя время и обстоятельства меняют и этих людей. Когда в стране сменилась власть, я подумал, что для моих идей наступили самые подходящие времена, но ошибся. Куда бы ни стучался, с кем бы ни беседовал, везде видел интеллектуальную серость и неспособность к переменам. Это касается и общественного устройства, и положения с правом как таковым. Московское философское общество вызвало меня телеграммой, оплатило проезд и даже гонорар за доклад, который я делал полтора часа. Все пожевали губами и сказали, что это очень интересно. Только два человека пригласили к себе на кафедру и беседовали со мной. Они же и предупредили, что мои идеи значительно опережают время. Ну, что я мог им возразить, если я базируюсь на основных положениях древнегреческих и иных философах древности? Понятно, что они имели в виду неготовность, точнее, полное нежелание властей ввести в основу общества и государства право и нравственность. Вы все ещё слушаете меня? Удивительно! Я был приглашён в администрацию Президента, тут мне ничего не оплачивали, даже слушать не стали, едва заговорил, поблагодарили и проводили за ворота. Меня не понимали, не печатали, не слушали, но не грозили тюрьмой – свобода слова! Все было кончено после визита к госпоже Волоканцевой.
– Заместителю губернатора? К ней-то вы зачем пошли?
– В связи с удручающим положением в школе. Все начиналось вполне прилично, и я активно работал со школой, сам написал проект устава, кстати, как и проект устава органа местного самоуправления, я неплохо знал правовые нормы самоорганизации русского общества, особенно в сибирской деревне. Оба мои проекта кастрировали настолько, что я едва их узнавал. Вот тогда и пошёл в атаку. А тут ещё началась агрессия с сексуальным воспитанием и ювенальной юстицией. Вот я и напросился к Анне Ивановне.   
– Она вас выслушала?
Бархатов улыбнулся:
– Как только я заговорил о своём видении проблем школы, о необходимости общественного участия в её работе, о материнских комитетах и прочих новациях, она одёрнула меня и сказала, что я мелю чепуху. Мне пришлось привлечь в союзники такие авторитеты, как Плеханов, Розанов, Толстой, а у госпожи Волоканцевой знания и разум не ночевали. Пришлось ей об этом сказать.
– Так, любопытно, и в каких выражениях?
– Да в самых простых, доктор, в самых что ни на есть народных: ты, голубушка, дура беспросветная, и твоё место на ферме, в самой низкой должности – навоз чистить. Конечно, она меня выперла. И вот я тут.
Белославцев был поражён:
– Иван Андреевич, как вы сюда попали? Вас обследовала комиссия? Вам предложили лечение?
Иван Андреевич впервые засмеялся:
– Что вы, голубчик! Приехали ребята на «воронке», привезли в районную больницу, в наручниках в кабинет психиатра. Там девчонка молоденькая, я, конечно, в гневе, протестую, она на подоконник запрыгнула со страху, кричит: уведите его, я сейчас направление выпишу. Вот и вся процедура.
Артём несколько раз прошёлся по кабинету, успокоился, сел на место:
– Иван Андреевич, потерпите немного, я отменю все препараты, которые вам давали, но назначу общеукрепляющие, так что вы не опасайтесь. И надо кушать, будете ходить в столовую. Книги, которые вы заказывали, сегодня я вам передам. И не вступайте ни с кем в разговоры, а тем более в пререкания, нам дополнительные проблемы не нужны.
Бархатов насторожился:
– Получается, доктор, что вы мне поверили? Поверили, что я не шизофреник и не маразматик, как меня тут называют.
Артём кивнул:
– Я прочитал часть ваших работ, признаться, не могу квалифицированно их оценить, но суждения ваши мне показались любопытными. Все, разговор окончен, до встречи.
Он проводил Бархатова до двери, санитары стояли у стенки:
– Проводите в палату, только очень спокойно. Я понятно говорю?
Оба кивнули: понятно, бить не будем. 
 
*****
Наплакавшись дома после последнего и окончательного разговора с Артёмом, Нина сложила ноги калачиком, укрылась пледом и в полной тишине и темноте гостиной сидела в кресле, боясь пошевелиться. Ей казалось, что стоит только чуть двинуть рукой или ногой – тотчас весь организм вернётся к только что с таким трудом спрятанному переживанию. Нине вдруг показалось, что она вообще никогда себя не жалела, как-то не до сюсюканий было, мама всегда больна, закрывалась в маленькой горенке их деревенского дома, отец был хорошим столяром, мог зарабатывать много, но больше прогуливал с мужиками и женщинами (об этом знала вся деревня), чем домой приносил. Нина училась хорошо, потому её с удовольствием взяли в среднюю школу в соседнем селе, определили в интернат на полное государственное обеспечение – тогдашний райком распорядился. В комнате четыре девчонки, две десятиклассницы продвинутые, на уроки смотрели как на наказание, любили музыку, танцы, приводили парней. Две другие, Нина и Люся Попова, шумных кампаний сторонились, стеснялись из-за своей бедности, фирменных вещей у них вообще не было, есть юбка с кофтой да сарафан, и то хорошо. Как-то зимой, когда весёлые подружки уехали с парнями в райцентр на дискотеку, а в интернате батареи едва грели, Люся позвала Нину к себе в постель, вдвоём теплей будет. Сначала они жались друг к другу из желания согреться, потом обе поняли, что это так приятно, обе смущались, но продолжали обниматься и подолгу замирать в объятиях, переживая до се незнакомые ощущения. Потом Люся спросила:
– Нина, тебе приятно со мной обниматься? Скажи, приятно?
– Да, сладко, – она стыдливо спрятала лицо.
– Снимай халат, я тоже скину, и лифчики, и плавки. Если те придут, мы спим, и все тут. Расстегни мне кнопочки.
Нина с грустной улыбкой вспоминала ту первую сексуальную ночь с подружкой, когда обе они, ничего не зная и ничего не умея, природными позывами находили на нетронутом своём тельце с ума сводящие места, и до смеха, до слез счастья изводили друг друга.
Через год Люся бросила школу и вышла замуж, Нина осталась одна, ни с кем не дружила, уже к концу первой четверти имела все пятерки по основным предметам. Однажды на встречу с выпускниками пригласили настоящих врачей из райцентра, приехали трое, но Нина глаз не сводила с молодой и очень красивой женщины. Она рассказывала о работе родильного дома, о здоровье девушек и женщин, строго поставила на место хихикнувшего придурка, а потом говорила отдельно с Ниной.
– Да, я очень хочу стать врачом, но, понимаете, у меня поддержки нет, материальной, проще сказать, родители ничем не смогут помочь.
– Нина, если вы очень хотите, я поговорю с главным, дадим вам направление, вас примут, будет общежитие и стипендия. Я ведь так же училась, со второго курса пошла работать в отделение, сначала санитаркой, потом медсестрой. Это же и практика большая. Когда назначили заведующей роддомом, я уже знала, что и к чему. Так что учитесь, сдавайте экзамены, а к нам наведывайтесь. Я обещаю поддержку.
И она действительно все сделала, как обещала, маленькая красивая женщина Галина Ивановна Шемелова. Нина была уже на четвёртом курсе, когда увидела в газете сообщение о неожиданной смерти дорогого ей человека.
В институте Нина расцвела, превратилась в красавицу, тело наполнилось женственностью, роскошные волосы придавали особый шарм, парни липли к ней, но так ни с чем и отлетали, потому что практичная Нина выбирала ухажеров из преподавателей или аспирантов, любила рестораны и кафе, её возили на выставки и премьеры. Раза два, как сама говорила, чуть не вышла замуж, но обещавшие свадьбу молодые люди после месяца совместной жизни вдруг становились чужими, пытались хитрить, а Нина видела их насквозь, и уходила, громко стукнув дверью, опять в общагу со своим драным чемоданом. Вот тут и подвернулся ей курсант Соколов, без пяти минут лейтенант. Нина прикинула: будет преподавателем в училище, как он говорит, дадут жилплощадь, это уже не общага, зарплата будет – можно дома готовить и кушать, от студенческих обедов у неё начался гастрит. Соколов, конечно, не фонтан, но надёжный. Тут, правда, краса и гордость института Белославский выгнал его со студенческого вечера, Нина так и обомлела: неужели Артюша глаз на неё положил? Оказывается, ничего он не положил, просто похулиганил, а к ней даже не подошёл. Нет, подходил на каком-то большом вечере в санатории, пригласил на танец, потом увёл за колонну, несколько раз дежурно поцеловал, извинился и ушёл.
Опять к тому, чем только что закончила, хоть снова плачь. Нет, надо все менять. Во-первых, закончить отношения с мамулей, сделать это надо как-то деликатно, чтобы не обидеть. Может, подыскать ей партнёршу из молодых, вон сколько студенток болтается без дела…  Да, только этого не хватало, податься в сутенерши. Но заканчивать надо. Чтобы не терять время, Нина дотянулась до ноутбука, и уже через пять минут выписала координаты нескольких психологов, анонимно занимающихся этой проблемой. Решила: завтра переговорю со всеми, на ком-то остановлюсь и еду немедленно.
О цели её поездки не знал никто, распоряжение на командировку в Питер Волоканцева подписала сразу, даже не спросив о цели. Ещё через два дня Нина сидела на приёме у профессора Гурия Арнольдовича Иванова и подробно, по его просьбе, рассказывала всю свою историю.
– Могу я поинтересоваться, чем вызвано ваше желание освободиться от этой напасти?
– Я хочу нормальную семью, нормального мужа, детей, наконец. И это желание все сильнее. Правда, мужчина, которого я бы хотела видеть рядом со мной, любит другую, и уже, наверное, женился, пока я здесь.
– Вы только не переживайте, ваш мужчина от вас никуда не уйдёт. Я не стану вам объяснять весь процесс лечения, это не имеет смысла, но смею надеяться, что мы избавимся от этой химеры. Вы, к счастью, не весьма зависимы, ведь так? Скорее, это было развлечением и вошло в привычку. А потом вас кто-то, кто сильнее вас, убедил, что ничего другого быть не может. Простите, когда у вас был последний контакт с мужчиной?
– Месяца два назад, даже больше.
– И кто он? Я имею в виду, это случайный мужчина или…
– Или, профессор, это и был тот самый, кого я люблю, это уж точно.
– Да, барышня, это и называется жизнь. Но надо надеяться на лучшее, вы так молоды, так красивы! Вы ещё встретите много мужчин, и они будут штабелями складываться у ваших ног.
– Спасибо, профессор. Когда мы начнём?
– А мы уже начали прямо сейчас. Посидите, я распоряжусь.
Профессор вышел. Нина осмотрела кабинет, огромный стол, заваленный журналами, газетами на иностранных языках, несколько писем вразброс с пришпиленными к ним конвертами. Что показалось ей интересным, что толкнуло именно к этому письму? Глянула на конверт: Белославский! «Дорогой Гурий Арнольдович! Докладываю Вам, что работа моя по систематизации научных наблюдений и выводов идёт весьма успешно, и уверен, что будет ещё плодотворней, и не только потому, что получил уникальную возможность для исследований на новой работе, но и потому, что планы мои в личной жизни разрушились до основания, свадьбы не будет, как и жены, как и семьи. Я совершенно одинок и могу полностью отдаться работе».
У неё закружилась голова, она едва сумела взять себя в руки, когда вошёл профессор.
– Ну-с, барышня, прошу пройти, девушки вас встретят. Сначала душ, потом все остальное.
После шестичасового пребывания в клинике профессора Иванова, после иголок, душеспасительной беседы и продолжительного сна, во время которого, оказывается, профессор находился рядом и «колдовал», как скажут потом ассистенты, первым порывом Нины было немедленно позвонить Артёму. Потом она резко осадила себя: едва ли он в духе, едва ли ему понравится, что в первые же дни после трагедии с Полиной она напомнила о себе неуместным звонком. Чуть позже она поняла, как глупо бы выглядела в глазах Артёма, позвони она именно сейчас. А вдруг он, к тому же, знает, что она в командировке? Нет, она будет молчать до самого приезда, а уж там найдёт повод встретиться и поговорить.   
Профессор после первых семи ежедневных лечебных процедур, включая более всего беспокоивший Нину гипноз, похвалил её и поинтересовался, почему она так напряжена перед гипнозом. Как ему сказать, что она боится рассказать о себе все, хотя лечение анонимное, и никаких анкетных данных при оформлении не спрашивали. Хорошо бы она выглядела, если бы персонал узнал, что это директор департамента здравоохранения одной из сибирских областей. Иванов словно читал её мысли:
– Простите, барышня, анонимность предполагает не только сокрытие ваших анкетных данных, но и сохранение секретности в том случае, если мы случайно что-либо узнаем, хотя, уверяю вас, под гипнозом я работаю только с недугом, и ничего лишнего.
Через две недели профессор посадил Нину напротив себя, внимательно посмотрел в глаза и сказал:
– Мы закончили курс лечения, в эффективности которого я не сомневаюсь. Натура вы твёрдая, это хороший помощник. Если возможно, постарайтесь пока вообще избегать контактов с бывшими партнёрами, даже на бытовом уровне.
– У меня сложнее положение, моя партнёрша – непосредственная моя начальница, очень влиятельный человек в области, тут волей-неволей придётся общаться.
– Понимаю. Старайтесь не провоцировать её, уходите от конкретных вопросов, пока, наконец, не появится возможность все ей объяснить. Поверьте, я бы очень не хотел, чтобы наши труды оказались напрасными.
– Спасибо, профессор. Передайте мою благодарность всему персоналу. У меня есть ваши координаты, я буду информировать вас, это можно?
– Это приветствуется. Ждём только позитивной информации. Всех вам благ!
Проводив Нину, профессор долго размышлял, а потом пригласил своих коллег:
– Друзья мои, я только что проводил после лечения одну из тех дам, которые так жестоко изнасиловали нашего, надеюсь, ученика господина Белославцева.
Шпильман и Гольдский смотрели на товарища с недоверием:
– Гурий Арнольдович, ваши способности в гипнозе поистине бесконечны, но откуда эта информация?
Иванов засмеялся:
– Гипноз тут вовсе не играл никакой роли, самой пустяшной. Просто пациентка в последней беседе проговорилась, что ей будет трудно избежать контакта со своей бывшей партнёршей, потому что она её непосредственная начальница и очень высокого уровня. Я вспомнил письмо Белославцева, и все сошлось. Но, господа, все это есть строгая врачебная тайна.
На том и разошлись.

*****
Профессор Селиверстов разложил на столе бумаги Бархатова и осторожно спросил, может ли он лично пообщаться с автором. То, что учёный назвал его пациента автором, сразу успокоило Артёма: значит, не ошибся, этот человек не настолько болен, чтобы отбывать срок в психиатрической лечебнице.
– Видите ли, уважаемый…
– Артём Антонович.
– Да. Так вот, ваш пациент, безусловно, болен, как и все философы, да и вообще настоящие учёные. Он болен познанием. Юрист по образованию, в какой-то момент более глубокое изучение права привело его к философии. Наша наука не имеет границ, среди нас намешано всех и всякого, но ваш Бархатов – интересная личность. По этим запискам я могу судить о глубине проникновения в нашу науку, его информированность, раньше мы называли это начитанностью, меня поразила. Он рассуждает о мало кому известных Гераклите Эфесском, философ жил две с половиной тысячи лет назад, о последователе Сократа Антисфене, того же времени учёном, его трактовка Римского кодекса Наполеона, Ганзейского союза и его Любекского права не бесспорны, но любопытны. Я уж не говорю о моих любимых Гердере и Лессинге, заложивших основы философского понимания искусства.
– Профессор, простите, но ведь в современном информационном пространстве можно надёргать имён и теорий и сделать вид, что ты к ним приобщён.
Селиверстов засмеялся:
– Вы, сами того не подозревая, указали на самую больную точку нашего времени. Все так и есть. И многие, очень многие этим пользуются. Если я, готовя докторскую диссертацию, пополнил свою библиотеку почти двумя сотнями книг академического издания, да столько же, если не больше, законспектировал в различных библиотеках, то сегодня, да, нет нужды глубоко рыть. Я на днях завернул диссертацию одному аспиранту, она перенасыщена информацией, но вся информация вторична, я не увидел ни одной собственной мысли автора. А он метит в учёные, будет потом мозги засорять студентам. Ладно, если просто в визитке напишет, что кандидат… Это очень опасно. Что же касается нашего Бархатова, я бы не сказал, что его знания строго систематизированы, да и как может быть иначе, если он самоучка. Но выводы, привязка к сегодняшнему дню заслуживают особого интереса. И возвращаюсь, с чего начал: я могу с ним пообщаться?
  – Конечно, профессор, это и в наших интересах, но только чуть позже. Мы сейчас проводим курс реабилитации, видите ли, его успели немного подпортить, так что дайте нам чуть времени.
– Да, я забыл о самом важном: как он у вас оказался? Он что-то натворил противоправного? Да нет, тогда бы просто уголовка. Неужто лез кому-то назло в проблемы сегодняшнего дня со своим идеализированным представлением о мироустройстве?
Белославцев кивнул:
– Вы, кажется, совершенно правы. Бархатов очень активно продвигал свои идеи в жизнь. Он искренне поверил сначала в благие цели перестройки, потом ухватился за демократов, приняв их за поборников права и свободы. И вот результат.
– Вы как-то проговорились, что недавно работаете в этой больнице. А он тут полгода. Как же вы на него вышли?
– Случайно. На собрании коллектива встала простая санитарка и заявила, что есть среди больных люди, которых специально прячут от общества. Ну, а дальше уже своё расследование.
– По нему есть решение суда? Я так понимаю, что только через суд можно направить человека на принудительное лечение?
– Все оформлено лучшим образом, я даже среди подписавших экспертов нашёл знакомую фамилию.
– Но можно надеяться, что Бархатов выйдет на свободу?
– Профессор, у нас все-таки не тюрьма. Подготовим все материалы, соберём экспертную комиссию. Кстати, попрошу вас найти время и оформить ваше мнение на бумаге. Думаю, это будет авторитетный документ.
– Конечно, доктор, я все сделаю наилучшим образом.
– А по возможной встрече с Бархатовым я вам сообщу.
Проводив профессора, Артём достал бумаги своего пациента. Разговор с Селиверстовым ни в чем не убедил врача, кроме того, что он имеет дело с весьма одарённым человеком. Вот и профессор согласен, что все настоящие учёные чуть-чуть ненормальные. Конечно, можно сделать все, чтобы выписать Бархатова из больницы, но где гарантия, что он не будет продолжать атаковать различные властные структуры, навлекая на себя гнев чиновников, и не окажется ли потом так далеко, что доброхоты вроде Белославцева и знать ничего не будут?
Артём прочитал за это время все, что связано с предполагаемым диагнозом Бархатова, не нашёл ничего, что могло свидетельствовать в пользу его изоляции от общества. В дополнение ко всему снял копии с объёмного архива и отправил в Питер своим профессорам, от которых ещё не получил ответа. Проводить экспертизу с предложением больного к выписке без основательной аргументации он опасался. А тут ещё выяснилось, что Беспоместный регулярно информирует Волоканцеву и о Бархатове, и, естественно, о Белославцеве. Эту проблему он решил просто. Дождался доктора в коридоре, отозвал в сторонку, грубо взял за воротник несвежего халата и сказал прямо в лицо:
 – Ещё раз узнаю, что стучишь на меня и на Бархатова наверх – поверь моему слову, а я ему хозяин: подведу под монастырь, сам будешь молить об увольнении.
Беспоместный побледнел и вспотел:
– Артём Антонович, но она обязывает, как мне быть?
– Говори, что больной болеет, а главный усиленно руководит. И ничего лишнего, я проверю.
Беспоместный с перепугу хотел спросить, как он может проверить мобильный звонок первому заместителю губернатора, но вовремя одумался. 
Оставшись вечером в кабинете, Артём достал Бархатовский архив, быстро пробежал глазами несколько страниц, разрозненные тексты, похоже на записки, сделанные в разное время на разные темы, которые в тот момент волновали автора.

«История ничему не учит? Не научит, если она ещё не написана. Карамзин и Ключевский писали историю государства российского, а историю гражданского общества писал заезжий варяг, сидя под развесистой клюквой. Варяг повлиял на Петра Третьего, преклоняющегося перед Пруссией. Гневные подробности об этом у М. В. Ломоносова. Пётр Третий повлиял на своё окружение. У окружения государства (свита государя – она – термин Н. М. Карамзина) появились переимщики, подражатели и персоны, описанные И. А. Крыловым, и к 1812 году Анатоль Куракин знал русских слов меньше, чем Эллочка-Людоедка в начале строительства коммунизма. А так называемая интеллигенция (рабочий термин Шиллинга) стала знаком принадлежности к какой-то мнимой касте, прослойке, объединённой беспочвенностью своих идей, которая, объединившись с братками с бронепоезда и большевиками образца 1919 года, станет образованщиной (метафора А. И. Солженицына), до сих пор предающей идею гражданского общества. Я не историк права, но пусть они скажут или ответят. Во время монгольского ига чья казна обогатилась больше, великокняжеская или мздаимных друзей наших володетелей? Я тоже не знал, но им кто не даёт читать Николая Михайловича?
 
«В конце беседы, когда правовед заговорил о необходимости изменений и дополнений уставов местного самоуправления и уставов школ, в ответ услышал: «Волоканцева не позволит!». Лаврова, Бакунина, подстрекателя Ткачёва, анархиста Кропоткина знаю, а Волоканцеву нет, потому опешил.
Примечание юриста: когда совет родителей, матерей изменяют и дополняют уставы школ, Волоканцева и ея слуги, лакеи и пр., и пр. записывают, литературно обрабатывают все предложения, затем – самое трудное – оформление лучших мыслей в кратком изложении. И все! Но Волоканцевы не пишут уставы!!!
Вот чем народоправство отличается от демократии (по Периклу)».

«На следующий день в седьмой раз правовед заговорил со священником о том, что прихожане и все гражданское общество имеют право, но услышал, что церковь отделена от государства. Сегодня он хочет повторить: гражданское общество, куда государство не входит, а входит приход, имеет право требовать от администрации района за счёт сокращения бесполезных должностей ввести должность помощника священника по работе с гражданами с приличным окладом жалования. Так говорил Перикл (не по администрации, понятно), так спустя 2500 лет писал профессор Алексеев на стр. 172 «Правового государства». Так семнадцать раз Бархатов повторял редакторам. «Вера косвенным, но решительным образом влияет на законодательство» – Ю. Ф. Самарин, православный философ, которого еврофилы обзывают славянофилом.
Поучительный пример: после многолетних проволочек протоиерей академик И. С. Кочетов категорически воспротивился изданию словаря Даля, и только в 1863 году государь император Всея Руси Александр расходы по печати взял на себя, да ещё орденскую ленту пожаловал В. И. Далю».

Телефонный звонок заставил вздрогнуть: кто может знать, что он в кабинете? Поднял трубку, Зоя, девушка из приёмной, извинилась и сказала, что положила в папку пакет из Питера и забыла доложить.
– Простите, Артём Антонович, я знаю, что вы допоздна работаете, сейчас подумала, вдруг важный пакет, поэтому беспокою. Извините меня.
– Спасибо, Зоя.
В пакете копии бумаг Бархатова с пометками тремя разными карандашами, видимо, все трое учёных заинтересовались запросом Белославцева. А вот и письмо:

«Уважаемый Артём Антонович!
Мы со вниманием отнеслись к Вашей просьбе познакомиться с бумагами Вашего пациента, и каждый из нас все внимательно прочёл и сделал соответствующие выводы. Во-первых, мы не нашли в записках ничего криминального, кроме такого пустяка, что он привлекает чуть ли не все мировые авторитеты всех времён и народов, чтобы сказать нынешней власти, точнее – чиновникам, что они подменили собою все: государство, гражданское общество, право  как инструмент саморегуляции отношения общества и государства. И что? Разве об этом никто не знает? Разве мало-мальски думающие люди не твердят об этом? Конечно, появление столь эрудированного (это вне сомнения) человека за Московской кольцевой дорогой само по себе есть опасность, потому что такие люди, думающие и говорящие громко о своих научных выводах, могут возникать и далее во глубине России, что само по себе для чиновников опасно. Во-вторых, нас, безусловно, заинтересовал сей провинциал, неизвестно, каким образом добывающий столь редкие книги, цитаты из которых он приводит и на авторов которых многократно ссылается. Вы назвали его полное имя, Бархатов Иван Андреевич, конечно, русский человек, и это прекрасно, потому что ставит крест на грубых и хамских выкриках неких русофобов, что русская нация кончилась вместе с победой большевиков. Нам бы очень хотелось поближе познакомиться с этим уникальным человеком, одолевшим высоты философии, права и литературы, находясь практически в глуши, и все это самостоятельно, без элементарного научного руководства. В-третьих, уважаемый Артём Антонович, и это грустно, в познаниях Вашего клиента нет системы, следовательно, не всегда присутствует логика. Вы, безусловно, и сами это заметили. Принимая во внимание повышенную его гражданскую позицию, пограничную с агрессивной, которая и привела его в Вашу клинику, можно предположить, что в его психике есть некоторые отклонения, которые Вам предстоит определить и пролечить.
Более всего мы обеспокоены Вашими проблемами. Не смеем касаться вопросов личной жизни, очень надеемся, что в середине зимы вы найдёте возможность приехать в академию. Впрочем, в ноябре Рафаил Самуилович Гольдский летит в Ваш город на три дня прочитать несколько лекций для студентов последних курсов. Вечера он обещает посвятить Вам, так что используйте эту возможность на все сто процентов, как любили говорить при социализме.
Желаем Вам, дорогой Артём Антонович, успешной работы и личного скорейшего обустройства.
PS. Мы долго совещались, прежде чем большинством голосов приняли это решение проинформировать Вас о том, что одна из дам, участвовавших в экзекуциях над Вами, совсем недавно была анонимно на лечении у профессора Иванова. Кажется, все прошло успешно, Гурий Арнольдович заглушил порочную страсть, чем она очень осталась довольна. На профессора Иванова она произвела очень хорошее впечатление: умная, очень красивая, с развитой фигурой, что еврей не мог не отметить. Мы нарушаем служебную этику и Вам сообщаем об этом только потому, чтобы Вы были готовы к каким-то, возможно, новым поворотам судьбы.
С пожеланиями всего доброго профессора Шпильман, Гольдский, Иванов».

Артём почувствовал, как колотится сердце. Нина была в Питере, потому никакой реакции на последние события, а уж она непременно отомстила бы за свой женский промах, когда объяснилась в любви человеку, который уже привёл в дом невесту. Как теперь она будет работать, если произойдёт разрыв с Анной Иоановной? Как ему вести себя с ней, ведь встречаться придётся? Артём потёр виски: стучит, надо отдыхать, похоже, завтра будут новые сюрпризы.

******
Знала ли эта молоденькая деревенская девчонка, что счастье и страдания рядом ходят? Хотя откуда она могла об этом знать? Мама на такие темы с нею не говорила, все считала, что мала ещё девочка, успеет научить девичьим премудростям. Не успела. Пока время выжидала, дочка замуж собралась, в один день, за незнакомого человека. Уехала, несколько раз на день звонила, все радовалась, хвалилась женихом своим обходительным и ласковым, и только раз мать спросила, вместе ли спят, в одной постели, коли уж третью неделю в одном доме. Дочь засмеялась над заботливой мамой, успокоила, что Артюша отложил начало семейной жизни до свадьбы. Господи, что теперь говорить родителям своим? Что ушла от жениха в общежитие, потому что полюбила друга его лучшего, Володю? Для мамы это такой удар будет, а отец – отец и приехать может разбираться. После разговора с Артёмом Полина дала волю слезам, и не богатого и успешного жениха оплакивала, не дом уютный и удобный, не машину шикарную, которую он обещал подарить ей на свадьбу. Ей до горючих слез жалко было ту маленькую птичку-любовь, которая запорхнула в её сердце нечаянно, и так же вдруг покинула его. Ещё теплится место, где она обитала, и сердце ищет и ждёт, когда совпадут их биения, но не совпадут, не дождётся.
Девчонки её иначе как дурочкой не зовут, такого жениха не просто упустила – сама руки раскрыла, сама жестокое слово сказала, обидела, оскорбила такого милого человека, которого только вчера считала лучшим. И что теперь? Володя позвонил, она вышла во двор, урёванная, припухшая, некрасивая. Смотрела на него через не скатившуюся ещё слезу, а он поникший, потерянный, за руку взял, а обнять боится. А ей сейчас крепкие объятия нужны, сильные, чтобы поняла, что есть е неё защита, есть мужчина, который не отпустит, не потеряет.
– Ты у Артёма был? – спросила она.
– Был.
– Это он тебе мой телефон дал?
– Он.
– Володя, вы же друзья были, а теперь как?
– Мы говорили об этом, Поля, ты не беспокойся. На тебя он не обижается, сказал, что так бывает.
– Нет, Володя, меня он никогда не простит.
– Поля, надо тебе уйти из общаги, я боюсь говорить, но у меня хорошая квартира, одна комната будет твоей. Полюшка, родная, я прошу тебя стать моей женой. Я люблю тебя. Очень люблю.
Полина склонила голову ему на плечо.
– Я тоже тебя люблю, Володя. Ещё несколько дней назад совсем не знала, а теперь люблю без ума. Увези меня, Володя, я хочу быть рядом с тобой. Подожди, я соберу вещи.
Только ушла Полина, позвонил Артём:
– Ты где, Володя?
– У общежития, Полину жду.
– Все нормально? Говори.
– Не знаю, как сказать, Артём, Поля согласилась переехать ко мне. Ушла вещи собирать.
– Правильное решение. Ты со свадьбой не тяни и с друзьями на всякий случай не знакомь. Ладно, над собой издеваюсь, не над тобой. Да, завтра надо заехать ко мне, ясно, что Полина не пойдёт, сами будем управляться. Она ничего не взяла из вещей, который мы ей покупали. Заберёшь. Не думаю, что они могут подойти моей возможной жене. И ещё. Я не могу найти телефон нашего адвоката Чубарова. Игорь его зовут, так ведь? Найди телефон и сбрось мне.
– Артём, что случилось, почему адвокат? Опять жмут?
– Нет, теперь мы жать будем. При встрече объясню. Полине не говори, что я звонил.
– Ты вообще с ней больше не хочешь говорить?
– О чем, Володя? Ладно, что мстить не буду, но не прощу никогда.
– Артём!
– Все, Володя, мне бы с тобой дружбу сохранить, а её никогда не прощу. Можешь так ей и сказать. Бывай!
Пришла Полина с пакетом, заметила, что Володя чем-то огорчён:
– Кто тебя обидел, пока меня не было?
– Пустяки. Пара неприятных пустяков!
Вместе прибирали изрядно запущенную холостяцкую квартиру, потом ужинали холодным мясом с горячим чаем, Полина вышла из ванной в своём простеньком халате, подошла к Владимиру.
– Ты хочешь, чтобы я ушла в ту комнату?
– Не знаю. А ты?
Она обвила его шею ещё горячими после душа руками, целовала щеки, нос, губы, пока он не поднял её на руки и унёс в спальню…
Белославцев тем временем внимательно читал материалы Бархатова. Вчера он выписал все имена собственные из его текстов, их оказалось около сотни, поочерёдно забил их в поисковик Интернета и был очень удивлён, даже обрадован, потому что все оказались реальными, и произведения, на которые ссылается Бархатов, тоже подтвердились. Артёму даже неловко стало, что не доверяет человеку, а он того не заслужил.

«Вернёмся, однако, в Мангазею. Главным предметом экспорта Ганзы было Любекское право – основа гражданского общества и личных свобод и моральных обязанностей человека – солидный укор государям всех времён и народов.
Торговая этика, чувство собственного достоинства, право, запрещавшее выставлять богатство напоказ, укоризна тем, кто пил «ерша», обжирался, прыгал с бочки на бочку, пил лишнего и держал пари или хвастался – современный синдром Ноздрева.
Этика и никаких этатики, декретики и указов государства.
Ровесница Ганзы – Святая Русь – семь веков обходилась без полиции, военкоматов, и дверных замков, жители, уходя из дома, закрывали его на прутик от голика. Голик – веник, бывший в употреблении, простонародно веник б/у, а в прогрессивном понимании – аббревиатура б/у. Читателям, а особенно понимателям, это пригодится для осознания того, на каком языке они выражаются. Например, МБР – необходимое сочетание для эконометристов: международный банк реконструкции, чего – не помню, но звучит. А есть ещё межконтинентальная ракета - тоже МБР, это штуковина для уничтожения не только экономики, но и людей, и не только комбатантов, но и детей, стариков, матерей. Но и не в этом главное, как писал бы Николай Васильевич. А главное дело вот в чем: обе аббревиатуры придумал один и тот же человек, и не откуда-нибудь, а из Нового Света, из страны, куда предки нового человека и клиенты Индийской компании – воры, убийцы и «девушки с римских окраин» (подробнее у В. Казаринова и тов. Аникина в его книге «Юность науки»), оттеснили законных владельцев земли, подрались между собой военным способом, а когда родилась моя мама Анна Сергеевна, они вышли на мировую арену. Всего один век, двадцатый… Для истории это без году неделя, как говорили у нас в деревне. И хорошо ещё, что воровка Кармен туда не поехала. Подробности у Проспера Мериме. А вот сынок Европы, подозрительно похожий на нашего Мокия Кифовича – всего 58 строк в конце поэмы, крохотный дивертисмент, без которого компатриотам невозможно понимание идеи «Мёртвых душ» – он поехал.
Без году неделя, а вот уже и не волдыри вскакивают на чужом носу, и не дворовые и не сенные девки, и не дворовые собаки его боятся, а целые страны и континенты после ихнего heil-a аплодируют ему. Подробности у Генри Адамса, живого свидетеля начала гендерной катастрофы, не прочитанного академиками от педагогии (термин Толстого – Ушинского), педологии (термин Блонского, Бехтерева и Басова), педагогики (термин Макаренко – Сухомлинского), социологики (термин Залкинда), и все же уступавшего по образованию русской матери государственного преступника, которого почему-то звали-величали точно также, как Павлика Чичикова.
 
Белославского сбили с толку обилие имён, а также некая зашифрованность информации. Зачем Бархатову прятать смысл за витиеватыми выражениями, если он пишет для себя? 

«Слово – ключ ко всему (интегральная формула Сергея Апполинарьевича Герасимова, коммуниста, не большевика, актёра, кинорежиссёра, Героя Социалистического Труда, тремя словами – талант Божьей милостью). Слово вначале было от Бога. В середине – от человека: «Слова убивают душу» – сказал Генрих Бёлль. Не помню, может быть, до того, как приютил Солженицына, а может в беседах с ним. А матерное слово сегодня уже не только ключ, но и инструмент душевного убийства детей на первом вздохе души детёныша человека, но и пространство духовной погибели.
Анализ поразительно похожих духовных ценностей австралийских аборигенов, африканских пигмеев, индейцев Амазонии, ацтеков, исламских, северных и южно-азиатских этносов по обычному праву воспитания детей (семнадцать-двадцать правил), ещё не сделан. Некому, наверное, не знаю...
... к тому же
      «Дакоты никогда не лгут, ты это знаешь, мальчик». (Доктор философских наук Лизелотта Вельскопф–Генрих, дочь юриста).
1. Наука начинается там, где начинается измерение. (Академик Менделеев Д. И.)
2. В естественных науках столько истины, сколько в них математики. (И. Кант).
3. В общественных науках истины столько, сколько в них юриспруденции. (Г. Коген, профессор философии, автор «Теории опыта Канта» (1871).
4. В юриспруденции истины столько, сколько в ней справедливости, т.е., предметно осознанного неравенства. (И. Ильин).
5. Но что такое государство без справедливости? Банда разбойников. (Августин Блаженный, V век ХР эры).
6. Государства погибают тогда, когда не могут более отличать хороших людей от дурных. (Антисфен, IV век до ХР эры)».
Снова любопытные рассуждения о государственности и воспитании детей. Почему эта тема так его беспокоит? Ведь он так и не нашёл поддержки в государственных структурах? И вот новый поворот:

«В начале перестройки в журнал для детей академиков пришло письмо советской матери М. Белкиной из Перми. Она пишет: «В. В. Свешников отказывается признать нравственно чистыми женщин, приносящих голодным детям с колхозного поля ведёрко картофеля, и считает возможным рассуждать по этому поводу о безотносительности принципа «не укради». Боже мой! Кто у кого крадёт? Колхозная земля, как известно, не государственная, а коллективная собственность, в том числе и тех женщин, что днём сажают картошку, а ночью, дабы не досталось безжалостному грабителю–государству… и можно было накормить детей своих хлебом, добытым в поте лица».
Но что такое материнский труд? Это понимал один настоящий русский – Василий Макарович Шукшин, любя родную маму Марию Сергеевну, всех Матерей России, и знал отношение к ним родного государства…».

«Временных, а значит, неточных эпитетов государству придумывалось множество: тоталитарное, демократическое, охлократия, аристократия, административно-командное и т. п. Однако лишь в самом конце ХХ века героиня Виктории Токаревой произнесла, наконец-то, точно характеризующую его фразу: «Нашему государству никогда не бывает стыдно». Эту мысль, достойную Дюма Третьего, ранее высказывали Гёте и Шиллер, обратив внимание на то, что у государства нет такого органа, чтобы осознавать стыд.
Однако до сих пор творится ещё большая путаница от непонимания самого предмета, т. е., идеи государства. Н. М. Карамзин считал государством окружение государя, его свиту, и был прав. Людовик французский говорил ещё короче: «государство – это я!», и юридически был прав, как монарх. Мой коллега правовед и кади, североафриканский мыслитель Валит-дин Абд-ар-Рахман ибн Хальдун, которого почему-то называют восточным Марксом, о государстве никогда не говорил оно. Государство он называл они. Может быть, мы здесь найдём ключевое слово для понимания?   
И ни «кто виноват и что делать?», а думать надо начинать.
Историк философии Игнатенко А. А. на нескольких страницах доступно объясняет самую очевидную истину, запутанную ими, чиновниками. нашими, родными, которых кормили мы и теперь кормят наши доверчивые дети и внуки.
Ибн Хальдун не разрывал слова власть–владение, арабское слово «мульк», а чтобы найти связь арабского и славянского права, давайте вспомним слово «волость» – володение. а знаете ли вы, что такое область? Объяснительный словарь церковнославянских слов, издание двенадцатое, Москва, 1909 год, на странице 35 отвечает: власть, дело власти – обеспечить право».

Вот он снова возвращается к материнскому праву, выделяя его из как самостоятельную часть права вообще. Но странные суждения:

«Что такое материнское право, не знает даже Павел Алексеевич Астахов – юрист, талант, глубоко понимающий юриспруденцию запада, формы этатики и Франции, финансовые права североамериканских матерей-одиночек, но не умеющий посчитать оплату материнского Труда – призвания в Божеском природном и человеческом праве. Почему? Да это ещё «не проходят» ни в Итонах, ни в Окфордах. Там все ещё талдычат о разделении властей, там не читали Фридриха Энгельса «Об авторитете», и не видят связи его работы с гибелью «Титаника», где капитанской власти-то как раз и не было. Толковый радист, выполняя волю индивида, представителя консулатов, а может быть, приматов первоначального накопления капитала – не знаю, но отстукал по Морзе о том, что в понедельник в одиннадцать часов надо быть готовыми к получению очередной порции коммерческого счастья. И когда до гибели корабля останутся десятки минут, капитан, наконец, проявит свою волю подать сигнал SOS – сальвате оптимум спирито – но уже поздно. Окончание знают все. Но лишь единицы видят связь глобального «Титаника» с пароходом и здоровьем населения. Об этом предупреждала Арусяк Арутюновна Налян в своей книге «Два преступления медицины», напечатанной скромнейшим тиражом, на который обратил внимание мой друг, побратим из Ингушетии – 2.800 экземпляров.
Я вам не скажу за всю Армению, но и в Молдавии, и на Украине уважают опыт её священного материнского права, где нет разводов, о чем умалчивает командир отряда наших СМИрдюковых. Но и не в этом ещё главное. Такой тираж на почти полторы сотни миллионов человек! При том, что тревога автора выражена просто: «Грядёт эпидемия вымирания!». Мы живём в «Титанике», дети летом болеют простудными заболеваниями, а матерям вместо объяснения вопросов здоровья объясняют причины болезней, и как их лечить скальпелями, капельницами, таблетками.
«Дайте мне только любящую семью, и я построю вам вечное социальное здание». Плеханов Г. В. (Второй том избранного, 1911). И далее: «Семья есть самая аристократическая форма жизни» – так писал В. В. Розанов, «самый даровитый писатель России, совсем забытый» – характеристика профессора Богословского Православного Института в Париже протоиерея В. В. Зеньковского.
Попутно, господа, прочтите рассказ И. А. Бунина «В Париже». Он небольшой.
«Платочки спасут Россию» – пророчество Серафима Саровского.

Кому адресовано это письмо, не совсем понятно, но, видимо, речь идёт о продолжении дискуссии с учёными при солидной аудитории:

«Письмо, на которое второй год нет ответа
Уважаемый Евгений Анатольевич!
Чтобы предметнее разговаривать на будущей лекции, высылаю Вам ключевые фразы о влиянии на детскую душу из И. А. Ильина, работа «Почему мы верим в Россию». Путь к очевидности – это невзятая высота вашими профессорами. Эпоха разучилась воспитывать в детях духовность инстинкта. Это философия.
А вот наука. Отец Павел (Флоренский) – физик с мировым именем, в письме к снохе (копию прилагаю) по-иному, но говорит об этом же самом.
Ещё более по-иному о том же говорит митрополит Антоний Сурожский. И снова
– о воспитании наилучшими впечатлениями от мира,
– ласковый взор матери,
– доброе слово отца,
– любовь бабушки,
 – народная музыка и т.д.
 А что касается декартовского рефлекса, который был подкован Иваном Петровичем и, как и у Левши, перестал прыгать, то Павлов заметил это к концу своей жизни, и тогда честно отказался от своей теории, но об этом знают немногие. Ну, а о дьявольской индоктринации (термин К. Лоренца), лжеучения о рефлексах, отдельный разговор.
            С уважением… Подпись неразборчива. 20 мая 2010 года.

Письмо сродникам.
Проснувшаяся Россия пошла, наконец, русским путём, ещё более трудная задача – попутное освобождение от евроцентризма. Для начала необходимо перечитать своих просветителей в подлиннике, а не в редакции Надежды Константиновны.
Так, К. Д. Ушинский писал: «Для нас нехристианская педагогика – вещь немыслимая – безголовый урод и деятельность без цели (соч., том 2, стр.452). Этих ключевых слов вы не найдёте в цитатниках, хотя его цитируют, в «Мудрости воспитания» (М.: Педагогика, 1989, стр. 17-18). Высылаю вам 10 пунктов Ильина, по каждому в отдельности можно защитить диссертацию, это десять этажей Русского Бытия семьи, гражданского общества и государства. Это жемчужина в короне философии Ивана Александровича Ильина, моего учителя, от которого я, имея диплом юриста, только под старость лет узнал, что правосознание – категория религиозная. При этом, любезные, перечитайте А. И. Введенского, Л. С. Выготского, Жана Пиаже… 

Письмо моей дочери, молодой маме.
«Здравствуй, Оленька! Получил два письма и лучше любой открытки Мальчика с Прадедушкиным Ухом с левой стороны. А посадить дедушку с внуком на диван не дошло?
Оля, во-первых, продолжай кормить своим молочком! Телеграмму получила? Когда ты проходила практику на маслозаводе, там работала Татьяна Кузьмовна. Так вот, она свою дочку кормила до 3 лет. Девчонка умнющая. Сейчас учится одновременно в двух институтах! Информация с позволения мамы. Кроме того, материнское молоко обеспечивает иммунитет! Болеть не будет! А ОРЗ – это от перегрева, а не от простуды. Не запаривай чадо. Материнских слез не стыдись. Кто давно не плакал, тот чёрств, холоден и опасен (В. Розов). Начинай воспитывать, пока поперёк лавки лежит. Гладь ладошкой по головке. Будет спокойным и уверенным. Коляска – блажь. Бери на руки… это счастье. Пора подумать о велосипеде и о шахматах…

Администрация области, Волоканцевой А. И.
«Уважаемая Анна Ивановна!
В дополнение к приоритетному национальному проекту предлагаю вам статью из Сибирской православной газеты, в которой есть ссылка на философа Ильина, которого скоро будут цитировать многие.
А ксерокопии – это из его девятисотстраничного труда «Почему мы верим в Россию», М. Эксмо, 2007, и «Путь духовного обновления» (стр. 290–297) прилагаются.
Пять лет назад я принимал участие в разработке преамбулы устава местного самоуправления о воспитании детей, но чиновники, приняв мою редакцию, вычеркнули несколько слов, без которых искажается смысл воспитания. Дело в том, что семейность древнее государственности, и человек формируется в семье, а правосознание – по Ильину – категория религиозная, и семейное воспитание (этика) не противоречит, а помогает государству (этатика). К политике эти вещи не относятся, поэтому церковь и отделена от государства. Однако и этого сегодня чиновники ещё не знают, хотя вносить изменения в уставы школ и местного самоуправления давно назрела пора. Готов помочь в этих и других вопросах».

Очевидно, после этого письма Волоканцева и согласилась принять и выслушать Бархатова. Приняла, но слушать не захотела, потому что он говорил вещи, ей совершенно непонятные, а чиновник больше всего боится незнакомого – текста, человека, времени.

«Телеграмма.
«Москва Ильинка 23
Глубокоуважаемый Президент Геополитика требует переноса столицы Сибирь с памятником великой бабушке России Нужен материнский гражданский форум Доклад готов гражданским обществом святая Русь без полиции жила семь веков пакет реформ предлагаю проект презумпции некомпетентности помогут патриарх Кирилл академик Львов Владимир Меньшов ювенальщина нарратив полуграмотных юристов правоведов не остаётся Ильина о котором писал Вам первый раз не знают жизнь заканчивается здоровье тоже прошу свидания Вашим референтом
Бархатов ученик профессора права Алексеева».

Письмо от моей дочери.
«Здравствуй, дорогой мой взрослый человек! Папочка, я получила твоё письмо! Большое спасибо! Я получила его 26 апреля, а вчера написала письмо тебе, 25 апреля. Но вчера я была не в духе, все ревела и ревела, не могла успокоиться, я писала вечером, а сейчас 5-й час, солнышко ярко, настроение хорошее! Папочка, я твои заметки учту, насчёт ошиб(а)ок, ну, вот видишь, учла! И насчёт речи, как употреблять слова. А про учение, так я не преувеличиваю. Tы научил меня многому!
Папулечка, я обещала в письме, что написала 25.04.91 г., рассказать много нового.
Так вот, казахский язык здесь дети изучают со 2-го класса, но учительница сказала, что будем понемногу учиться! Вот! А знаешь! Когда в первый раз пришли в школу, директор сказала, чтоб мы шли получать книги. Пришли мы со Светой и сказали, что нам нужны учебники. А она так грубо: «Нет учебников». Потом говорит: «Ваши фамилии». Мы со Светой назвали, сначала Света, а потом я. А библиотекарша: «Бархатова, Бархатова, ...что, Бархатова? А-а-а! Погодите, я сейчас!». А мы как давай смеяться. Чуть по полу не катаемся. Тебя здесь помнят.
А ещё, папочка, оказывается, здесь есть церковь! Во! Я туда ходила перед Пасхой и на Пасху. Мне две книги дали, одна «Новый завет», а другая «Жизнь Иисуса Христа и история первой церкви». Вот эта книга «Жизнь Иисуса Христа...». Она такая красочная, вся в картинках. Вот в таких.
Только там крупнее. Это я Иисуса Христа нарисовала, людей!
В этой книге все подробно говорится, то есть, рисуется про его жизнь, нарисовано и написано, как люди кричали: «Распни его, распни!»
Чтоб они сдохли, те, кто так кричал. Ой! Извини!
Ну, ладно, мой дорогой папонька!
До свидания! Пиши, я люблю тебя и верю в тебя, папулька! Целую: Оля!»
   

Друг Бакунина, первый переводчик Энгельса в России, знакомый К. Маркса, «экстремист, демократ коммунист» (оценка А. Руге) под воздействием Ж. Санд, Белинского и Герцена, женившись по любви на французской модистке в 1843 году и покинувший её спустя два месяца после «медового», опасен вовсе не этим.
Он, написав Белинскому, что Татьяна добровольно осудила себя на простит… (простите за не дописанное слово), В. Казаринов в таких случаях говорил о поступках девушек с римских окраин – со своим (?!) стариком генералом («Литературная критика», с. 246).  После осмысления создаётся уверенность, что так низко за последние два века русская критика не падала, а морально-этическую болезнь можно смело назвать гендерной биопсихопатологией, или простонародно – болезнь Боткина II, по-уличному ещё проще.
Доказательства? Пожалуйста.
Смотрите. В год, когда мы, советский народ, принимали самую бесполую конституцию 1977 года – Брежнев тут не при чем – самый радостный философ Европы в статье «Непонятная чувственность» – Г. Бурхард – среди вавилонской языковой путаницы отметил, что чувственная жизнь была отнесена к низменному (людьми, считающими себя все знающими, а потому де самыми умными – подробности у Мити Писарева).
А чуть позднее Великая Мать Кристина Сипнович – философ Канадского Королевского института, в 1999 году повторила, что бесполая этика Маркса–Боткина и их бригады лишила женщину-мать этики заботы (философский термин, означающий священное Материнское право любви к детям).

А теперь с удовольствием то, что обещал. Смотрите.
К удивлению лакеев, кучеров и переводчиков, они ещё долго стояли на пароме и говорили. Двумя минутами ранее Андрей Николаевич отвечал Петру Кирилловичу, прозванному еврообразованными кликухой «Пьер»:
– Да, это учение Гердера.
Толстой знал, что на раннего Гердера влияли Кант и Иоган Гаман, защитник христианской догматики, подчеркнувший высокую роль чувств в законе бытия, и Готхольд Эфраим Лессинг с его приговором «Государство должно исчезнуть». Любимый афоризм Гердера – человек для общества. Религия – стимул культуры, семьи, гражданского общества и государства.
И опять-таки: государство должно исчезнуть. Но позвольте спросить, если государство исчезнет, кто будет охранять право? Не это ли заблуждение мысли повлияло на взгляды самого Толстого, решившего написать царю письмо о ненужности государства? А ведь он почитатель Артура Шопенгауэра, вывесивший его портрет в своём кабинете (съездите в Ясную Поляну, посмотрите), сам наблюдал зарождение мира, т. е., гражданского общества в крестьянстве и его разложение после 1861 года. Сам читал Гердера о его симпатиях к славянству, сам знал предложение анархиста Прудона перенять славянскую форму владения собственностью, как более высшую форму, сам знал, что Святая Русь семь веков обходилась без полиции – органа государства, а МИР – гражданское общество – без военкоматов.
 Не мог не знать закон Политики Гердера, обнаружившего себя осатанением в 1789 году – отклонение результатов деятельности людей от намеченных целей».

Артём подумал, что вот эта мешанина из мыслей и образов и могла смутить его питерских профессоров, она же может насторожить и экспертную комиссию. Может быть, вовсе не выносить на обсуждение экспертов эти материалы, едва ли кто из психиатров слышал что-либо о комбатантах и консументах, о Моргане и Бурхарде? Тогда надо основательно готовить самого Бархатова, чтобы он не ударялся в рассуждения, которые обязательно запутают уважаемое собрание.

****
Вылетевший поздней ночью из Пулково самолёт вынырнул из темноты, прижавшей землю, и оказался в розовом сумраке, исходящем от огромного светила, пока лежащего за горизонтом и уже готовившего свой дневной путь. Первые лучи отразились на крыльях, и они поплыли друг другу навстречу – тело небесное и созданный человеком аппарат. Нина не боялась полётов, не боялась высоты, с детским восторгом смотрела на устланный пушистыми облаками «пол» под самолётом, увидела проходящий встречным курсом самолёт и даже хотела помахать рукой, да вовремя спохватилась. Как врач, она не могла не понимать, что в ней произошли довольно серьёзные перемены, она ещё не могла их классифицировать, но и не замечать не могла. Она стала жизнерадостней? Наверно. И спокойней. И сдержанней. Что-то временное и чужое ушло из неё, и она нисколько об этом не жалела. Вспомнила профессора Иванова, который сказал ей на прощание: «Для полноты фиксирования результатов наших манипуляций вам надо бы срочно влюбиться в красивого мужчину, и тогда все будет просто замечательно». Старый еврей прав, но если бы он знал, что мужчина её мечты только что прислал ему письмо, что они давно знакомы, а её появление здесь совершенно случайно.
За Уралом самолёт начал снижение, прощаясь с восходящим солнцем и медленно погружаясь во влажную и рыхлую сумеречь. Уже в который раз Нина говорила себе, что вот она заглянула в завтрашний день, увидела завтрашнее солнце, для всех остальных людей на земле оно появится только через час. И даже это скромное преимущество добавило ей уверенности и бодрости. 
Дома она приняла душ, посидела десять минут перед зеркалом, изучая своё лицо и что-то в нем поправляя, потом общественным транспортом доехала до департамента и с улыбкой вошла в приёмную. Все вокруг улыбались, Анжелочка, её новая секретарша, и референты, тут же прибежавшие засвидетельствовать, тоже улыбались, все были рады видеть своего начальника в очень добром расположении духа.
– Анжела, Адольф Игнатьевич на месте?
– Сейчас приглашу.
Адольф Игнатьевич, первый заместитель директора, старый ловелас, вёл себя с Соколовой очень сдержанно, но и он не удержался:
– Простите, Нина Николаевна, впервые вижу человека, вернувшегося из командировки столь отдохнувшим и, ещё раз простите – похорошевшим.
Нина засмеялась:
– Ваш комплимент грубоват и пошловат, но исправитесь в другом месте и с другим объектом. А теперь к делу. Начинайте с самого неприятного.
Адольф Игнатьевич развёл руками:
– А неприятностей у нас нет, дорогая Нина Николаевна. Есть новости позитивные.
Заместитель разложил перед собой бумаги и привычно, как делал уже многократно, проинформировал о поступивших из министерства документах, о полученном оборудовании, которое распределит только сама Нина Николаевна, о пуске нескольких модулей фельдшерско-акушерских пунктов в сельской местности.  До обеда повстречавшись со всеми заместителями и руководителями ведущих отделов, Соколова пригласила Анжелу, девушку разбитную и всезнающую.
– Что интересного в городе, какие слухи, сплетни?
– Есть одна новость, о которой все говорят. Владимир Иванович, заведующий терапевтическим отделением, отбил невесту у своего лучшего друга Белославцева, помните, с которым скандал был. Прямо на вечеринке отбил и увёз. Все, уже поженились, а тот в своей психушке заперся, нигде не появляется, говорят, как бы сам умом не тронулся. Говорят, любил он её сильно, дурочку эту.
Нина Николаевна, сколько могла, выражала безразличие, но тут не выдержала:
– Почему ты решила, что она дурочка? Я слышала, что очень даже не дурна собой.
– Может, и так, только как можно было бросить Белославцева, этого красавца, умницу, богача? Вы знаете, что ему профессор Бяллер все состояние завещал?
– Ладно. Что ещё?
Анжела стала говорить почти шёпотом:
– Говорят, на Анну Ивановну какой-то компромат поступил в органы. Говорят даже об уголовном деле.
– Довольно об этом. В театре и филармонии есть что-нибудь интересное?
– Про театр не знаю, не скажу, а в филармонии Анна Нетребко, только один концерт.
– Когда?
– Нина Николаевна, вроде завтра.
– Что ж ты молчишь, милая? Все, свободна.
Она набрала телефон Волоканцевой:
– Здравствуйте, Анна Ивановна, докладываю, что сегодня прибыла и приступила к работе.
– Хорошо. Сразу ко мне.
– Анна Ивановна, мне ещё надо билет добыть на Нетребко.
– Сразу ко мне. Эта хохлушка у меня в приёмной петь будет, если потребуется. Жду.
Такою свою бывшую теперь уже подругу Нина не видела никогда. Волоканцева была взволнована и даже испугана, едва заметная жажда мести, так хорошо известная Нине, проступала на её лице. Она не встала изо стола, не обняла, даже не подала руки.
– Все и всё против меня. Даже ты. Как ты могла, Нинка, ведь я тебя из грязи вытащила, сделала человеком, ты член правительства области, и все благодаря мне. Разве не так? Возражай! Молчишь! Ты думаешь, я не знаю, где ты была на самом деле и по какому случаю? Я все знаю, и про всех. А ты решила сама, одна, лишить меня малой бабьей радости. Вот она, благодарность!
Соколова резко встала с кресла:
– Анна Ивановна, если так, я готова сейчас же подать заявление об отставке.
– Сиди! – Волоканцева махнула рукой. – Тут покруче дела назревают. Кто-то роет под меня, и роет основательно, там, где и надо, чтобы втоптать в грязь Волоканцеву. Никак не пойму, кому это надо? Кому это выгодно? Сволочи, повязали по рукам и ногам, дела пятилетней давности подняли.
– Да кто же, Анна Ивановна? Вы же все равно догадываетесь.
Волоканцева жестоко усмехнулась:
– Конечно, догадываюсь. Пожалела я тогда тебя вместе с твоим Белославцевым, а это его работа. Тонко шьёт, сука, умно. Я вот чего от тебя хочу: подкатись к этому молодцу, знаю, что ни деньгами, ни должностями его не взять, может, тебя послушает. Уговори его не выносить на общественность. Да, ко мне он на переговоры не пойдёт. Уговори его, пусть он уничтожит все обвинения, в обмен на это я уйду. Если ему этого достаточно, пусть поступит как мужчина. Господи, я сойду с ума. Ты ведь не знаешь, мой Филя загулял. Построил за городом домик втайне от меня, и завёл там молодую бабёнку. Говорят, даже сына она ему уже родила. Скотина, я ему весь бизнес устроила, все благоустройство города отдала, а он так отблагодарил. Ой, Ниночка, ты бы знала, как мне плохо, как плохо! Жить не хочется!
 Нина была поражена переменами, ничего не осталось от властной и жёсткой «серой кардинальши», к советам и мнению которой губернатор обращался чаще, чем к кому бы то ни было. Она испугалась: такую её видят сотрудники? Или она никого не принимает, а руководству может сослаться на недомогание. А если губернатор уже знает, ведь у него информация поставлена не хуже, чем у Анны Ивановны? Но спросить об этом побоялась, очевидно, Волоканцева сама этого боится.   
– Я сейчас постараюсь найти Белославцева, если он к этому причастен, он скажет, потому что бьёт по вам, а хочет, чтобы и мне было больно. Он ненавидит меня, и из ненависти, со злорадства может сказать. Я постараюсь сделать все, что могу.
– Старайся, Нинка, потому что вслед за мной они сметут и тебя, – напутствовала Волоканцева, запивая таблетки.
Нина долго искала повод, позвонить просто так после всего, что случилось, было верхом бестактности. И вдруг – концерт, свободный билетик! Она смело нажала клавишу.
– Слушаю вас, Нина Николаевна.
– Здравствуй, Артём. Выручай по старой дружбе, я только что прилетела из командировки, а тут Нетребко, билетов уже нет. Ты же всегда был запасливый.
Артём помолчал, ответил с нажимом:
– Чистейшая случайность, сделал заявочку, и мне, как приличному мужчине, привезли два билета. Ты, конечно, уже знаешь, что я один. Потому второй билет дарю тебе, как ты говоришь, по старой дружбе.
– Спасибо, Артём, я у тебя в долгу. Проси, что хочешь.
Артём засмеялся:
– Вы очень рискуете, барышня, потому что одинокий мужчина способен на всякие дерзости.
Нина загорелась:
– Артём, ты где? Можно, я к тебе приеду?
Трубка некоторое время молчала:
– Я на работе, Нина, не знаю, удобно ли тебе сюда приезжать?
– Господи, о чем ты говоришь?! Я еду немедленно.
Он встретил её на проходной, привёл в кабинет, усадил в новое кресло. Она оценила свежий кабинет, просто и со вкусом. Он предложил коньяк, она не отказалась. Выпили, ни о чем не говоря. Помолчали.
– Нина, тебе не только билет нужен, ты была у Волоканцевой, и, похоже, получила задание постараться спустить все дело на тормозах.
Соколова даже не спросила, откуда у него информация о её передвижениях и о визите к Волоканцевой, отметив про себя, что дело ребята поставили чётко. Она только кивнула:
– Да, Артём, я была у неё, она встревожена и напугана. Но она ни слова не сказала о сути дела, просто заявила, что если это получит огласку – это её гибель.
– О своей ты не говоришь?
Нина мотнула головой:
– Нет, Артём, молчу, потому что противно вот так зависеть от человека, явно погрязшего в делах не только аморальных, но и преступных. К тому же, я хочу попробовать начать новую жизнь, первый шаг уже сделала, сейчас многое будет зависеть от того, как разрешится ваше противостояние.
Артём налил ещё по рюмке и молча выпил. Выпила и Нина. Шоколадную конфетку поделили на двоих.      
– Хорошо, коли ты позиционируешь себя как посредника, я кратко изложу суть дела. В своей больнице я обнаружил несколько человек, насильно, без подобающих процедур, помещённых в психиатрическую лечебницу по указанию Волоканцевой. Это разные люди. Один одержим стремлением к социальной справедливости. Другой выложил в Интернете и напечатал листовками декларации о доходах чиновников своего района, собрал митинг и кнутом, кнутом выгнал с трибуны завравшегося главу района. Ещё один писал во все газеты жалобы на местную власть. Один был членом избирательной комиссии и порвал переписанный протокол голосования, по которому победила партия власти. Не могу сказать, что все они абсолютно здоровы, но не до такой же степени! Таких набирается пять человек. По каждому местные князьки жаловались наверх, мол, не дают работать. К счастью, это было до тебя. Волоканцева давала команду директору департамента, того мы тоже заставили признаться письменно, хотя он упирался рогом, он давал указания в районы, а там спокойно писали направления на лечение в психиатрическую больницу. Мы взяли письменное объяснение с бывшего главного врача, кроме того, весь разговор записан на камеру. Мы заставили написать объяснительную двух врачей клиники, которые по прямому указанию Волоканцевой делали из людей идиотов. Мы нашли всех врачей, писавших направления в психиатрическую больницу в районах и городе, все они дали показания. Несколько месяцев назад сюда по прямому указанию Волоканцевой привезён талантливый человек, который не очень аккуратно выстроил аудиенцию у Волоканцевой и был наказан. Она делала все, чтобы власть жила спокойно. Все эти люди так или иначе искали правды, а у Волоканцевой своя правда. Вот такой букет. С нами работает большая группа юристов, врачей, просто хороших людей. Потому я и знаю, где ты была сегодня.
Соколова опустила голову:
– Артём, Волоканцева просила передать, что в обмен на молчание она готова уйти в отставку. Тебя такой расклад устраивает?
Артём помолчал:
– Я один не могу решить, теперь у нас команда. Ты узнаешь о нашем решении сегодня вечером.
Она даже вздрогнула:
– Ты мне позвонишь?
– Я тебя найду.            

****
Отправив Нину, Анна Ивановна ещё приняла несколько таблеток, немного успокоилась, просмотрела бумаги из папки «Важные», сделал пометки, наложила резолюции. Когда что надломилась, почему она, умная и хитрая баба, не уловила этот момент? Неужели виной всему этот мальчишка Белославцев, бесцеремонно влезший в её постельные дела и с таким трудом успокоенный? Или это ей только казалось, что он смирился? Нинку бросил, а какая женщина! И любит его, подлеца. Эх, гнать надо было его из области, так нет, послушала Нинку, убедила: может, он одумается и вернётся к ней. А он отхватил себе молодуху, поматросил и передал товарищу, так, по крайней мере, её информировали. И все к лучшему, он сейчас один, и Нина найдёт к нему подход, она умеет, ласковая, как кошка, и хитрющая. Да, со мной теперь она в баню уже не пойдёт, эти евреи толк в женской психике знают, развернули ей мозги. А теперь оно и к лучшему.  Волоканцева даже улыбнулась: господи, хоть бы все обошлось. На службе она все уже просчитала, был откровенный разговор с губернатором, она сама сказала, что очень устала, и на этот участок надо подобрать достойного человека, а она готова пойти, например, в областную думу представителем правительства области. Губернатор ответил, что спешить не следует, к очередным выборам будем думать, а пока – работать. Если бы ему хоть что-то было известно, компрометирующее своего зама, ответ мог быть другим. Она его ещё мальчишкой знала, на глазах вырос, потому ошибки быть не должно. Теперь вот Филипп, муженёк хренов, на глазах всего города наставить ей рога. Да только за это губернатор, этот чистоплюй, предложит ей отставку. С Филей разговор отдельный, она знает о всех его счетах и суммах, завтра же заставит половину перевести, надо только продумать, на кого, чтобы самой не светиться.
Раздался звонок внутреннего телефона. Помощник губернатора поздоровался и сказал, что губернатор сейчас в пути из сельского района, просил её дождаться его приезда, есть много вопросов, которые нуждаются в срочном решении. Волоканцева посмотрела на часы: половина восьмого. Уже вечереет. Она подошла к окну, отодвинула портьеру, площадь перед губернским домом ярко освещена, вечнозелёные деревья, которыми оформлены аллеи, создают иллюзию вечной молодости. Ан это не так. Анна Ивановна тяжело вздохнула и обернулась на звук открываемой двери. Но никто не вошёл. Странно, уже девятый час, губернатор обычно к этому времени уже возвращается. Но надо ждать.
Дежурившие в вестибюле милиционеры охраны, услышав выстрел, переглянулись.
– Проверь по журналу, кто в здании, и мне на телефон, а я наверх. Объявляй тревогу! – скомандовал лейтенант и побежал по широкой лестнице. Второй этаж. Тишина. Вдруг звонок:
– Не выходила Волоканцева.
– Понял, я к ней.
Дверь в приёмную закрыта, он потянул – свободно. С пистолетом на изготовку открыл дверь в кабинет. Женщина сидела в кресле, уронив голову на левое плечо, в правом виске только что побывавший в кавказской командировке лейтенант отметил входное отверстие от пули. Пистолет на полу с правой стороны. Позвонил вниз, напарник доложил, что оперативная группа уже бежит. Пышный майор, начальник охраны администрации, крикнул:
– В кабинет не входить, ничего не трогать.
Кому-то позвонил, он кивнул, ответил: «Есть», и скомандовал:
– Остаюсь я и дежурный лейтенант, остальные – отбой, быть начеку.
В приёмную вошли губернатор, прокурор области, начальник управления внутренних дел. Майор вытянулся и доложил:
– Господин губернатор! По докладу дежурного офицера я прибыл на место происшествия. Первый заместитель губернатора Анна Ивановна Волоканцева обнаружена на своём рабочем месте со смертельным ранением в голову со стороны правого виска.
– Кто ещё был в здании в это время? – спросил прокурор.
– По журналу учёта – только Волоканцева. Даже уборщицы уже все ушли. И два дежурных на входе, смена в комнате охраны. Никого посторонних не обнаружено.
– Явное самоубийство, – развёл руками главный милиционер и посмотрел на губернатора: – У неё, по моим данным, были к тому основания: муж бросил, завёл другую, а для женщины это удар сильный.
– Меня смущает, что женщина выбрала оружие, а не таблетки. Пистолет чей? – спросил прокурор.
Майор ответил:
– Это личное табельное оружие заместителя губернатора.
– Она вообще умела стрелять, пользоваться пистолетом? – поинтересовался прокурор.
Майор снял фуражку и вытер лоб:
– Не особенно хорошо, господин прокурор. Она и на плановые стрельбы не всегда ходила. Я прикажу принести журнал стрельб.
Майор позвонил, кивнул, что сейчас будет, но через несколько минут ему доложили, что журнал стрельб найти не могут, в сейфе его нет.
Прокурор посмотрел на губернатора:
– Я вызываю оперативную группу. Мне с этим самоубийством ничего не понятно.
– Конечно, это ваша работа, – согласился губернатор и вышел. Прокурор достал телефон и стал набирать номер, начальник УВД его остановил:
– Мне кажется, губернатор имел нам что-то сказать. Пойдём к нему, страшное дело, самоубийство первого зама. Это же позор на всю страну!
– Тем более, надо быстро внести ясность. Криминалисты все скажут.
– Смотрите, Семён Семёнович, как бы самим не оплошать. Вызывайте.
Через два часа работы следственная бригада криминалистов написала заключение, что выстрел произведён вторым лицом, явно хорошим знакомым пострадавшей, пистолет грамотно протёрт и вложен в руку убитой, отчего отпечатки по месту расположения на деталях пистолета не соответствуют штатным положениям при стрельбе. Прокурор и начальник УВД прочитали рукописный текст заключения и оставили его на столе. Труп упаковали в мешок и увезли на вскрытие. Вошёл помощник губернатора, взял со стола три листа рукописного заключения и жёстко сказал:
– Господа, ничего этого не было. Анна Ивановна застрелилась.
Эта фраза стала основой другой, вошедшей в историю. На первой после событий пресс-конференции губернатора спросили о обстоятельствах гибели Волоканцевой. Губернатор спокойно ответил: «Она застрелилась».         
 О смерти Волоканцевой два дня не давали официального сообщения, потому жизнь в городе проходила без особых разговоров и сплетен. Больше всего обсуждали грандиозный концерт Анны Нетребко, её потрясающий голос. Медицинская общественность вновь вернулась к личности Белославцева и его нового романа с директором департамента здравоохранения Соколовой. Говорили, что она переехала в его дом, и Нина Николаевна не опровергала эти слухи.
Сразу после встречи с Ниной Артём обзвонил друзей, и через полчаса они встретились в его доме. Артём подробно передал разговор с Соколовой и высказал предложение: он назначает Волоканцевой встречу с участием Соколовой, даёт честное слово и тут же пишет обязательство, что с получением копии заявления Волоканцевой об отставке группа снимает все вопросы. Но заявление в двух экземплярах Волоканцева напишет тут же, Соколова везёт их в администрацию, сдаёт в канцелярию, а заверенную копию отдаёт Белославцеву. При таком раскладе обмана быть не должно. Артём твёрдо сказал, что Нине Соколовой он доверяет. Встречу решили назначить на завтра, на вторую половину дня. Но ничего не получилось, Волоканцева не отвечала на телефоны, а в приёмной односложно говорили, что Анна Ивановна отсутствует.
Готовясь к вечернему концерту, Артём отчётливо понимал, что сегодня окончательно решатся их отношения с Ниной. Он понимал и видел, что она его любит, и это не вспыльчивая страсть девчонки, а серьёзное чувство зрелой женщины, и хотя сам себе не признавался, но понимал тоже, что отношение к Нине у него прошли приличные испытания – от лёгкого флирта в студенчестве до постели и почти готовности жениться перед встречей с Полиной. А ведь она вынесла все, и даже последний его не совсем благородный поступок: пригласить, огорошить и оставить одну в целом городе. Он тогда был оглушён чувством к юной деве. Теперь что? Настало отрезвление? С Ниной ему будет легко, она его понимает с полуслова, она чистюля и хорошая хозяйка. Как быть? И он решил: пусть будет, как будет, Нина сама все сделает, как надо. Хватит ему метаться, пусть милая и ласковая женщина позаботится о нем сама.
Они оба были в восторге от концерта, а когда сели в машину, долго молчали.
– Артём, у меня такое чувство, что Нетребко сделала подарок нам с тобой.
Он засмеялся:
– Я с тобой согласен, есть такое чувство.
Она опять тихо:
– Артём, сегодня мы должны все решить. Я не стану кидаться тебе на грудь, я просто люблю тебя, как в хороших советских фильмах герои любили друг друга, почти не говоря об этом, помнишь? Если ты скажешь, что я не нужна тебе, брошу все и уеду, я не смогу жить с тобой в одном городе. В любом случае Анну Нетребко буду помнить всегда.
Артём спросил:
– Нина, а почему так грустно? Ты просто опередила меня, я сам хотел сказать тебе это же самое. Я понял, как люблю тебя, как ты мне нужна – умная, все понимающая, красивая женщина.
Она заплакала с улыбкой, и он видел освещённое фонарями её красивое мокрое от слез лицо, и ему стало так жалко столько раз обиженную им женщину. Сколько времени и чувств потеряно, упущено в угоду надуманным фантазиям и установкам! Почему раньше ему не открылась тайна своей измотанной души, тайна о давнем и всегда растущем чувстве к Нине? Ему стало жаль себя, как это часто бывало в детстве. Он не выдержал, наклонился к её груди и прошептал, едва сдерживая рыдания:
– Прости меня, Нина, за все прости. Мы будем с тобой счастливы назло им всем.
– Будем, Артюша, и детей мы с тобой родим кучу, пусть нам завидуют.
– Родим, родим, моя дорогая, любимая девочка.
Они долго ещё сидели в машине, пугая редких прохожих и молча целуясь.
– Артём, я должна тебе сказать, я ездила в Питер в клинику, прошла курс лечения у профессора Иванова.
– Гурия Арнольдовича?
– Да. Прости, на его столе я видела твоё письмо, где ты писал о своих личных делах. В тот момент у меня мелькнула мысль, что это мой шанс завоевать твоё доверие.
Артём посмотрел на часы:
– Нина, два ночи. Да после всего этого я просто обязан на тебе жениться! Скажи мне, Нина Соколова…
Она прикрыла ему рот рукой:
– Говори: Нина Шатковская!
– Нина Шатковская, согласны ли вы стать моей женой?
Нина засмеялась редким счастливым смехом:
– Я не согласна, нет, я хочу быть твоей женой, я требую, чтобы ты на мне женился, прямо сегодня. 
   …На работу они приехали к десяти часам. Соколовой тут же доложили о самоубийстве Волоканцевой, но попросили пока держать в секрете, власти что-то решают. Нина позвонила Артёму и тоже под большим секретом сообщила новость. Артём сказал только, что кто-то просто опередил их, работал грубо и жестоко.
О смерти Волоканцевой два дня не давали официального сообщения, потому жизнь в городе проходила без особых разговоров и сплетен. Больше всего обсуждали грандиозный концерт Анны Нетребко, её потрясающий голос. Медицинская общественность вновь вернулась к личности Белославцева и его нового романа с директором департамента здравоохранения Соколовой. Говорили, что она переехала в его дом, и Нина Николаевна не опровергала эти слухи.
После обеда в психиатрической больнице впервые за многие годы собралась экспертная комиссия для определения пациентов к выписке. Все материалы были распечатаны для каждого доктора, Белославцев сам делал представления. Его дополняли лечащие врачи. Пациенты чётко отвечали на вопросы, вели себя спокойно, хотя, конечно, волновались. Все пять человек получили одобрение экспертной комиссии, были признаны дееспособными и рекомендованы к выписке с непременным наблюдением у психиатров по месту жительства. 
По поручению главного врача в столовой приготовили прощальный обед, Белославцев уже знал, кто куда поедет, как с родными, с жильём. Небольшую сумму денег каждому выдали на билеты, выделили сопровождающих, Артём жёстко их проинструктировал.
– С вами поедут уже не пациенты психушки, как вы любите говорить, а полноправные граждане, надо помочь им добраться до дома и передать с рук на руки родственникам.
– Да мы понимаем, Артём Антонович, этих и так было видно, что они не по адресу, но ведь у нас не пикнешь, иначе самого перебросят на ту сторону решётки, – ответил громадный охранник Никита, который всегда сопровождал главного в его обходах по больнице.
Остались вдвоём с Бархатовым:
– Какие у вас планы, Иван Андреевич?
– Самые человеческие. Навещу дочку, посмотрю, как она исполняет мою программу воспитания моего внука. Я хочу хотя бы одного человека поднять на принципах гуманизма и права.
– Обещайте, что не станете столь назойливы в отношениях с чиновниками.
– Обещаю твёрдо, Артём Антонович, потому что здесь много думал и даже писал. Рубикон перейдён, мосты сожжены и возврата к прошлому нет. Чиновник, как ржа, как гниль, как раковая опухоль опутал все сферы жизни и государства, и общества. Общества-то, по существу, нет, ведь даже огромную толпу людей нельзя назвать народом.   
– Не хотел бы с вами спорить, но говорят, что основы гражданского общества все-таки создаются.
Бархатов вспыхнул, вскочил со стула и наклонился к Белославцеву:
– Вот в этом-то вся и проблема! Никто не может сказать: я создал гражданское общество! У нас в районе был один придурок, я тоже с ним ни один раз схватывался. Когда свергли коммунистов, а он был в руководстве и выдвинулся на председателя районного совета, с трибуны заявил: «А я с сегодняшнего дня тоже демократ!». Большей глупости придумать невозможно, однако проглотили, никто даже не одёрнул. Так и здесь. У нас в России было великолепное гражданское общество, оно все регулировало: и экономику, и защиту неимущих, планировало на годы вперед развитие, строительство, культуру. Не совсем уверен, что это правда, но сам читал: сельское общество, сход, а это высшее проявление гражданственности, могло человека прогнать из села, могло приговорить к порке и даже к повешению, правда, автор оговаривается, что не располагает фактами применения этой жестокой нормы. Но она была записана и гарантирована.
Артёму явно интересны были суждения этого человека:
– Сейчас много говорят о роли и значении для России Столыпина. Вы как относитесь к его реформам? Ведь он был противником самоуправления сельской общины?
Иван Андреевич вытер пот с лица, слишком много эмоций для одного дня привыкшего к однообразию человека:
– Как и во всяком большом деле, в Столыпинской реформе тоже были изъяны. Беда наших вождей в том, что они не до конца, не целиком понимают Россию, и государь не до конца понимал, иначе не кончил бы так бездарно. И сегодняшние не понимают, да и где им? Чтобы руководить – много ума не надо, а вот вести страну – не государство, не верхушку, а страну, бывшую державой – вперед, развивать все направления жизни – нужны опыт и знания. Я ужаснулся, когда все это началось. Молчу о проходимцах, оказавшихся «в нужное время в нужном месте», кажется, Чубайс так оправдал неожиданное обогащение большой группы его единоверцев. Впрочем, какая у них может быть вера? Золотой телец, с которым боролся ещё их Моисей – вот их вера. А у нынешних что за спиной? Опыт всегда был бесценным достоянием человечества, в том числе опыт управленческий. Вы машину водите – у вас права есть, удостоверение. Я не в восторге от коммунистов, но им не откажешь в разумной кадровой политике: подготовка, воспитание и расстановка кадров. И, конечно, жёсткий контроль. Редким молодцам удавалось проскакивать через ступеньки. Вот в сельском районе: специалист, руководитель хозяйства, начальник сельхозуправления, председатель райисполкома, и только к сорока годам мужик созревал до первого секретаря. Конечно, были исключения, но мы же говорим о системе.
– Давайте вернёмся к Столыпину.
Бархатов смутился:
– Прошу прощения, голова кружится от свободы и вольных речей. Русская деревня управлялась обществом, общиной, а сибирская деревня вообще не знала эксплуатации, помещиков тут не было. Столыпин не учитывал особенностей Сибири, и мы сильно пострадали. Общинное владение землёй было ликвидировано, появился частный собственник, появилось разобщение населения, в деревню пришёл капитализм. Нетрудно найти аналогию в действиях сегодняшних демократов в деревне. Колхозы и совхозы разогнали, кто-то сумел урвать трактор, кто-то с помощью властей десятки тысяч гектаров земель. Мы имеем сегодня деревню, гибнущую при дюжине богатых так называемых агробизнесменов.
– Вы считаете, что начало положил Столыпин?   
– Вольно или невольно, но так. Хотя наши современники и не ставили благородных целей.
– Так откровенно?
– А вы разве не заметили? Кто у нас руководит сельским хозяйством, деревней в целом? (Кстати, когда-то департаменты именовались «Социально-экономического развития села», и это было правильно). Отвечаю на свой вопрос: сначала железнодорожник, потом гинеколог, потом юрист. Я не сужу о личностях, я о принципе. Никому пока не пришло в голову дать скальпель в руки дворника и отправить в операционную. А с деревней можно. 
– Да, мысли ваши грустные…
– Дела наши тяжкие, вот в чем вопрос. Я убеждён, что деревню уничтожают сознательно, могу привести десятки аргументов, но и без того утомил вас своими размышлениями. Когда меня привезли сюда, и я немного успокоился, быстро пришёл к выводу, что обстановка здесь мало чем отличается от жизни по ту сторону забора.   
Артём встал:
– Даже так? Ваше сравнение пугает.
Бархатов посмотрел ему в глаза:
– Артём Антонович, неужто воистину удивил вас сим сообщением?
Белославцев ушёл от ответа:
– Будьте аккуратны в публичных суждениях, лучше вообще пока избегайте их. Ваша доброжелательница, упрятавшая вас сюда, покончила самоубийством, но это между нами, потому что официального сообщения пока нет. Свой телефон я вам дал, обращайтесь, если потребуется помощь, любая, вплоть до материальной.               
Неожиданно они обнялись, и Артём увидел слезы в глазах этого крепкого человека.          

****
Профессор Гольдский прилетел на неделю раньше оговорённого срока, согласовал все с медакадемией, а Артёму позвонил вечером из гостиницы.
– Рафаил Самуилович, мы так не договаривались. Никаких гостиниц, быстро делаете расчёт и спускаетесь вниз, я жду у машины.            
Нина приготовила ужин и встретила гостя на крыльце. Артём представил:
– Рафаил Самуилович, а это моя жена Нина.
Профессор поставил свой баул и трогательно поцеловал даме руку:
– Прошу меня извинить, что без цветов, всему виной мой друг и ваш супруг, который делал тайну из своей женитьбы.
Нина извинительно улыбнулась:
– Никакой тайны, дорогой Рафаил Самуилович, просто Артём ещё не успел известить своих друзей об изменениях в семейном положении.
– Это очень удачное изменение, должен вам сказать, любезный Артём Антонович!
Нина тихонько спросила мужа:
– Артюша, мы не вляпаемся в неудобное положение. Возможно, гость потребляет только кошерную пищу.
– Нина, кто готовит питерским евреям по законам кашрута? Впрочем, мы это уточним у него самого.
Стол уставлен тарелками и судками с мясом, рыбой, овощами, несколько соусов, три бутылки разного вина.
– Что будем пить, профессор? – спросил хозяин.
Рафаил Самуилович оживился:
– Так, это вино сладкое, это терпкое, третье я не знаю. Потому предлагаю перейти на водку. Нет-нет, Артём Антонович, это я достану из своего походного портфеля.
Порывшись в бауле, он извлёк бутылку «Смирновской».
– Это я привёз из Израиля. Представьте себе, евреи делают исключительно чистую и вкусную водку.
– Она кошерна? – спросила Нина.
Профессор засмеялся:
– О чем вы, девочка? Я уже не имею понятия о кошерности. Мир перемешан настолько, что многие обычаи и традиции предков просто отмирают. Заметьте, это есть в каждом народе. Потому у вас не должно быть опасений, что я буду есть только зелень.
Нина вопросительно на него посмотрела.
– Есть такой анекдот. Попадает еврей в рай, на стол ставят роскошную райскую пищу. «А кто проверял пищу на кошерность? – спросил еврей. «Сам Господь» – ответили ему. «Тогда я буду кушать только зелень».
Посмеялись. Ужин прошёл при разговорах двух мужчин, Нина только слушала. Потом мужчины ушли в кабинет Артёма и несколько часов обсуждали его наработки. Гольдский остался доволен работой коллеги, особо оценив его наблюдения о влиянии социально-экономических перемен на рост уровня психических отклонений и заболеваний.
– Вот что, голубчик, эта тема скользкая, не весьма желанна для властей, потому будьте особенно корректны. Великий Чехов говорил, что факт – это курица, и очень важно, под каким соусом она подана. Надо сделать так, чтобы политическая часть дела вообще осталась в стороне, а все внимание исследователя сосредоточено на медицинских последствиях. Я понимаю, что невозможно вообще не сказать об экономической обстановке, вам это лучше знакомо, но ради науки – не акцентируйте на этом.
Вдруг Гольдский вспомнил:
– Артём Антонович, вы присылали нам труды вашего пациента. Это довольно любопытный материал. Что с ним?
– Я добился его выписки, равно как и ещё четырёх пациентов, которые по объективным показателям в наших услугах не нуждаются.   
Гольдский с испугом на него посмотрел:
– Вы что, хотите сказать, что они были спрятаны? Но сегодня для этого надо иметь очень большие полномочия.
Артём кивнул:
– В полномочиях недостатка не было. Все неугодные были закрыты по команде первого заместителя губернатора. Эти люди так или иначе мешали чиновникам. И вот результат.
Гольдский охватил голову руками:
– Как ужасно это слышать, дорогой мой! Я помню времена, когда нас привлекали к подписанию заключений, а мы в глаза не видели несчастных. Да-да, и я подписывал, а что делать? Конечно, это стыдно, это преступно, но были угрозы, а дома семья, много еврейских детей. Что с ними, если меня посадят? Да, подписывал. Вы знаете, может, это меня в какой-то степени реабилитирует в ваших глазах: я записывал все данные по тем людям, и, как только флаги сняли, я кинулся их искать. Спас троих, остальные погибли. Вот так, мой мальчик. И вот повторение? Это ужасно!
Артём пожалел, что так расстроил своего гостя, решил сказать главное:
– Рафаил Самуилович, чиновник, точнее – чиновница, которая этим занималась, сама ли по своей инициативе или выполняя волю руководства, несколько дней назад найдена на своём рабочем месте с пулей в голове. Признаюсь, группа моих единомышленников собирала компромат на эту даму с целью убрать с должности, но нас опередили, причём, жестоко.
Гольдский кивнул: довольно об этом. И спросил:
– А тот философ и правовед, дайте вспомнить фамилию: Бархатов! Он далеко? Очень бы хотелось, знаете, из первых рук… Любопытный экземпляр.
Артём открыл стол и вынул папку, достал из неё лист, исписанный мелким, просто бисерным почерком, и тут же распечатанный на компьютере:
– Вот, прочтите, нашёл в его бумагах, едва разобрал, так что читайте печатное.

«Глебушка, мне нравятся твои длинноногие письма», – писал Василий Макарович своему другу Горышину.
«На письмах запекается кровь истории». Эти слова мудрого русского мужика, которого разбудили декабристы, и он спросонья заорал: «К топору!», но, когда слез с колокольни Лондона в 1848 году, поехал в Лютецию и воочию увидел морды лиц парижских инсургентов, крикнул второй раз: «На путях, к которым мы призывали, нас ждёт деспотизм!». Но Ильич не дочитал его до конца. А прав-то оказался друг Герцена, профессор Т. Н. Грановский, предупреждавший об угрозе пролетаризма.
«Письма – золотая часть литературы» – слова настоящего русского В. В. Розанова, с которым я согласен, что он был умнее Льва.
Непрочитанный футуролог И. А. Гончаров – родоначальник священного материнского права, в письме Софье Андреевне, бабе Льва, свои письма называет безобразно-длинными, козьма-прутковскими, письменной болтовнёй, но в письме к Его Превосходительству Валуеву П. А. (стр. 444) даёт письмам характеристику широко и полно: «Изумительно!». Ай да Иван!»      

– Какое любопытное эссе о письмах! – воскликнул Гольдский. – Мне довелось общаться с правнуком профессора Грановского, великолепного ума человек, он занимался юриспруденцией и вместе с Плевако и Кони пытался что-то реформировать в судебной системе. К сожалению, был уже стар, чтобы что-то обстоятельно вспомнить. А заметки интересные, даже очень.
В десять часов профессор Гольдский читал четырёхчасовую лекцию для студентов старших курсов медакадемии. Огромный зал был переполнен. Профессор только раз попросил перерыв, извинился, вытряс из кармана несколько таблеток, запил тёплым чаем и продолжил. Была организована видеозапись, многие студенты держали диктофоны и телефоны. Гольдский говорил о проблемах сегодняшней психиатрии и почти воспроизвёл тезис из вчерашнего разговора с Белославцевым о прямой связи роста числа пациентов психиатрических клиник, роста случае суицида в результате нервного срыва с экономическими проблемами в стране.
– Господа! Вчера я имел честь общаться с главным врачом областной психиатрической больницы, нашим докторантом господином Белославцевым. Мне представляется разумным использовать довольно приличный и очень оригинальный опыт этого учреждения и его руководителя для подготовки будущих психиатров. Я не уполномочен вас запугивать, и далёк от этой мысли, но в наше время потребность общества в специалистах именно нашего профиля будет все время возрастать. К сожалению, так есть и так будет, и к этому надо готовиться профессионально. Благодарю вас за внимание и терпение. Спасибо. До следующей встречи.
Но профессору не удалось сразу уйти, ему понесли записки, стали задавать вопросы с мест. Только через пять часов Гольдский вышел из аудитории. Белославцев и Нина поддерживали его, он очень устал.
– Дорогие мои, это такая приятная усталость! Если хоть один из слышавших меня студентов станет приличным психиатром, я буду считать, что говорил, а не сотрясал воздуся.
В следующие дни профессор говорил по два часа, в субботу Артём увёз его в аэропорт.
– Милейший Артём Антонович, мы ждём вас к концу месяца. Учебный план надо выполнять. Уверен, что вы блестяще сделаете свои доклады, но готовьтесь, у нас довольно строгие люди в учёном совете.
– Спасибо, буду готовиться. Привет профессорам Шпильману и Иванову. Счастливого полёта!

*****
Двор «Кошкиного дома», бывший много лет пустырём, дававшим богатый урожай репья и лопухов, Белославцев за одну весну превратил в сад, правда, привезённые из соседних лесов и высаженные уже взрослыми, не все деревья и кустарники прижились, но был резерв, и замену производили сразу. По договору с сельхозакадемией в порядке практики работали студенты агрофака. В трёх хорошо просматриваемых местах мужской и женской зон соорудили беседки со столиками, и они никогда не пустовали. Подземным кабелем беседки соединили с музыкальным центром в клубе, и тихая, спокойная музыка звучала в них, привлекая пациентов. По крайней мере, раз в неделю главный врач в сопровождении хозяйственника и охранника обходил территорию. Завхоз записывал поручения, говоря всегда одну и ту же фразу:
– Меня Вера Семёновна уволит за перерасход средств.
Артём улыбался и продолжал обход. Видя охранника со спецоборудованием, пациенты сторонились, уходили вглубь сада. Но были и такие, что подходили смело. Один обратился:
– Товарищ главный, разрешите сказать.
– Говорите, – кивнул Белославцев.
– Я очень интересуюсь политикой. Как вы в этом деле, соображаете?
– Совсем немного, – без улыбки ответил Артём.
– Думаю, все равно поймёте. Вот стихи: «Говняная муха вьётся надо мной, что вы понаделали, суки, со страной?». А вот анекдот, сам придумал. Вы бывали на Красной площади в Москве, столице нашей Родины?
– Да, бывал, – Артём отвечал, как и рекомендовано, чётко, без комментариев.
Больной оживился:
– Тогда вы, конечно, помните памятник князю и гражданину, которые Москву спасли от этих…, от тех, кого Сусанин водил, ну, опера ещё была «Жизнь за царя».
– Князь Минин и гражданин Пожарский, – спокойно подсказал Артём.
– Благодарю вас. Это поляки. Так, о чём я? А, утром москвичи смотрят, а на вытянутой руке Минина висит большая картонка с надписью «Ты глянь-ка, князь, какая мразь в дворец Кремлёвский забралась!».       
– Спасибо, но больше никому этого не рассказывайте, хорошо?
– Я ещё стихи знаю: «На чистых стенах туалета писать стихи немудрено…».
Артём перебил:
– Эти стихи вы написали на стене в мужском туалете?
Пациент испугался:
– Нет, у меня почерк плохой, это Мусолини из восьмой палаты.
– Хорошо, вы свободны, отдыхайте.
Завхоз Иван Семёнович возмутился:
– Вы только посмотрите, государство на них такие средства тратит, а они стишки хулиганские про руководство сочиняют и на стенах пишут.
– Это значит, что они мыслят, а для наших больных это шаг к выздоровлению, – улыбнулся Белославцев.
В соседней беседке сидел мужчина и сам себе монотонно повторял одну и туже фразу. Белославцев прислушался и удивлённо покачал головой.
– Не верь ему, стоящему с утра, не еть он хочет, а ссать. Не верь ему, стоящему…
Трое женщин по ту сторону лёгкого, сваренного узорами забора, сидя прямо на лужайке, дружно пели:
«И ливольверт был заряжен!
Он заряжён был мелкой дробью…».
А в на прошлой неделе Артём записал на диктофон молитву человека, видимо, имевшего отношение к химии: «Сера, сера, буква S, 32 атомный вес, синим пламенем горит, выделяет ангидрид, ангидрид и плюс вода – получится кислота». Интересно, помнит из школы или придумал?
Время стремительно и неудержимо. Прошёл год после недели огромных перемен, связанных с уходом Волоканцевой, свадьбой Белославцевых, прощанием с пятью пациентами, освобождёнными из психиатрической больницы. В Петербурге с огромным успехом прошла защита докторской диссертации, на которую кураторы Артёма неутомимые Шпильман, Гольдский и Иванов собрали всю научную общественность города, пригласили прессу. Артём говорил вдохновенно и открыто:
– Господа! Признавая безусловными некоторые успехи психиатрии как науки, понимая важность создания новых эффективных лекарственных и профилактических препаратов, новых аппаратов для исследования и лечения, я должен с полной ответственностью сказать, что все усилия здравоохранения будут мало полезны без ошутимых, реальных изменений в среде обитания социума, особенно людей самых опасных групп риска – бездомных, безработных, хронических больных. Капиталистические преобразования, охватившие экономическую сторону нашей жизни, привели к глубокому расслоению общества и усилению социальной напряжённости. Наш человек, привыкший за годы предыдущей власти к гарантированной помощи и поддержке, сегодня не в состоянии содержать семью, не в состоянии обеспечить детям возможность образования и получения профессии, он морально раздавлен и внутренне не удовлетворён.
Мною изучены около восьмисот случаев суицида и покушений на суицид, случившихся в области за последние десять лет. Вынужден признать и доложить об этом высокому собранию, что более семидесяти процентов случаев связаны с потерей надежды на улучшение жизни, с болезненным обострением чувства ответственности перед семьёй, перед детьми. Эта статистика должна заставить вздрогнуть руководство области и депутатов думы. Нельзя назвать справедливым и честным государство, в котором чиновник районного уровня имеет доход, в двадцать раз превышающий зарплату механизатора и животновода. Не моё дело говорить о возможных социальных и политических последствиях, но как врач, как психиатр, я обязан говорить о психическом состоянии нации.
Огромный зал медицинской академии бурно реагировал на доводы диссертанта, вопреки практике, его доклад неоднократно прерывали аплодисменты и выкрики: «Браво!», «Молодец!». Тезисы о пагубном влиянии внутренней политики государства на психическое здоровье нации были встречены бурей аплодисментов, патриоты уже в вечерних газетах и новостях говорили о появлении учёного, умеющего видеть ситуацию объёмно и в динамике, прочили большое политическое будущее Артёму Белославцеву.
А он рвался домой, Нина сообщила, что ушла в роддом, так спокойней. Она может родить в любую минуту, и он хотел быть рядом. Иван Андреевич Бархатов прислал телеграмму, что его книга «Актуальные проблемы гражданского общества в России», с таким трудом запущенная Артёмом в производство, уже вышла, и он ждёт друга, чтобы подарить ему первый экземпляр. Новый заместитель губернатора поздравил с успешной защитой и пригласил для разговора сразу по приезду. «Скрывать не стану, я бы хотел, чтобы вы возглавили департамент здравоохранения, коли супругу отправили в длительный отпуск». Артём шутку принял, поблагодарил, сказал, что обязательно заедет познакомиться, но от должности отказался, сославшись на желание заниматься научной и преподавательской работой.
Город основательно наступал на «Кошкин дом», высотки строились буквально в сотнях метров от больницы. Главный врач обращался во все инстанции, ходил к депутатам, убеждал, что сегодня строительство мешает нормально работать с больными, им нужен покой, это самое главное их лекарство. А что будет завтра? Кругом грохочут тракторы и автомобили, а будущие жильцы уже выставляют пикеты «Наш дом – не дурдом!». Ему спокойно отвечали, что в ближайшее время новый больничный комплекс психиатрической больницы будет построен. Но Артём понимал, что это просто слова, потому что даже отвода места за городом он не мог добиться, а говорившие это люди были спокойны и безразличны, словно им с утра вкололи солидную дозу антидепрессанта. У Артёма никак не выходил из головы свободно гуляющий по двору пациент, который провожал Бархатова до самых ворот, а потом остановил и сказал:
– Не ходи туда, Ваня, ты посмотри, как у нас стало хорошо. Не ходи, Ваня. Наша психушка лучше.
                Март – июнь 2014 года.
д. Каратаевка,
Казанский район,
Тюменская область.