Атака штрафной роты

(Отрывок из романа "Чеченский порог").

Димка выздоравливал. Томительные дни ожидания скрашивали беседы с Петром Григорьевичем. Старый учитель оказался удивительно хорошим собеседником. Они говорили много и обо всем. Димка досадовал. Почему такой грамотный, много знающий человек должен был вдалбливать историю в головы людей, которых эти знания интересовали меньше всего. А в его русском селе Большая Гора историю преподавал бывший чиновник, ныне обыкновенный пьяница, Семён Семёнович, который путал восстание Разина с восстанием Пугачёва и нёс чушь о том, как адмирал Ушаков вместе с адмиралом Нахимовым по приказу Петра Великого разбили турецкий флот в Средиземном море.

Пётр Григорьевич знал много такого, о чем не прочтёшь в обычных книгах. Часто говорили они и о войне. И о той – Великой Отечественной, и об этой – контрпартизанской в Чечне.

О далёкой для Димкиного поколения войне историк говорил интересно и нестандартно. В его словах и доводах чувствовалась уверенность фронтовика-очевидца. Старик рассказывал о боевых действиях  не только как историк, а как непосредственный  участник. И эти знания очевидца меняли Димкины представления о войне, сформированные постсоветской пропагандой. Одна из таких бесед ему особенно  запомнилась.

* * *

- Вот ты спрашиваешь, – отвечал на Димкин вопрос Пётр Григорьевич, – чем отличается та война от последней "чеченской"… Отличается многим. Прежде всего, масштабами и, конечно, тем, что она была с нашей стороны справедливой, освободительной. Любая война, сынок (он все чаще стал так обращаться к Димке), скверная штука. Особенно мерзко, если эта война ведётся против своего же народа. Но и на освободительной Отечественной было всякое.

Я попал на фронт примерно таким, как ты. Нас тогда не спрашивали: готов ты или не готов.  Нужно было спасать Родину,  и учились воевать мы сразу на передовой. Кто выжил, тот и научился.

Было все: и стойкость, и героизм, и трусость, и предательство. Героизма, конечно, было больше. Иначе мы бы не победили в той страшной бойне. Героизм был не единичным, он был массовым.

- А вот по телевидению все время твердят: массового героизма не было. Люди воевали из чувства страха, под дулами автоматов заградотрядов.

- Ну, о пропаганде разговор особый.  Пропаганда  всегда искажает действительность в пользу той или иной власти. В советское время  много говорили о героизме и забывали о предательстве и просчётах. Сейчас у власти пришёл другой класс, и пропаганда перевернула все наоборот.

-  Пётр Григорьевич, а скажите честно, заградотряды действительно были? И свои стреляли по своим?

- На той войне всякое было. Иногда и  свои стреляли по паникёрам и предателям. От них ведь вреда порой было больше, чем от немца. Были и заградительные отряды на отдельных важных участках, где отступать было  нельзя. Ну, например, в степях под Сталинградом в сорок втором. Но это были отдельные случаи. В таких масштабах, как сейчас преподносится, заградительные отряды не создавались. Лично я за всю войну их не видел ни разу. Вообще-то ими больше пугали тех, кто способен был бежать с позиции. Говорят, у страха глаза велики. Вот эти трусы и раздули миф о специальных отрядах. В реальности у командования не было столько войск НКВД, чтобы прикрывать ими действующий фронт. Эти отряды ловили шпионов и диверсантов, и только  иногда, если припечёт, их использовали как резерв для закрытия брешей в обороне.

Должен тебе сказать, армия училась воевать в ходе боев, потому и был этот негатив. И сдача в плен, и бегство с позиций. После сорок второго солдат понял главную истину: плен или бегство с поля боя гораздо хуже, чем стойкая оборона. При грамотной обороне больше шансов уцелеть и выжить. Поэтому заградотряды были уже в принципе не нужны. Хотя, отрицать не буду, командиры иногда пугали ими малодушных бойцов. Особенно штрафников.

- Штрафников? Их же сейчас преподносят как главных героев войны!

- И это полуправда. Тут тоже все не однозначно. В штрафных батальонах было много людей, угодивших туда за различные провинности с передовой. Эти воевали, как надо. Иногда даже геройски. Они стремились кровью искупить свою вину. Но ещё больше в штрафных батальонах было уголовников. Тех, кого заставили воевать силой. Вот от них героизма ждать не приходилось.
Ты вот сильно переживаешь, что остался жив, а твои товарищи погибли. Я тоже побывал в такой ситуации. Как раз тогда, когда выполнял задачу совместно со штрафной ротой. Расскажу тебе эту историю, и ты поймёшь: в штрафбатах был разный народец. И воевал этот народец по-разному.

* * *

Я воевал в сапёрной роте и по возрасту был таким, как ты, когда меня назначили помощником командира взвода. Фактически мне пришлось командовать взводом. Старый командир взвода был ранен, а пришедший вместо него младший лейтенант командовал всего неделю и погиб от пули снайпера. Немецкие снайперы специально охотились за офицерами, и необстрелянные командиры часто становились их добычей.

Со дня на день мы готовились к переходу в наступление, но когда меня, помкомвзвода, вызвал сам командир полка, я сильно струхнул. Подполковник Сафронов слыл крутым мужиком. Мы уважали его, но боялись, как огня. Меня вызвали на КП вместе с командиром штрафной роты  капитаном Сорокиным. Мой сапёрный взвод придавался этой роте для проделывания проходов в минных полях. Командир полка лично поставил нам задачу.

Перед правым флангом обороны  возвышалась господствующая над местностью высотка, занятая немцами. Почти такая же высота, но чуть в глубине немецкой обороны, была и перед левым флангом. Эти высотки  мешали  нашей дивизии, как кость, застрявшая в горле. При любой фронтальной атаке наступающие оказывались в низине, которая простреливалась с этих высоток. Поэтому, прежде чем переходить в наступление, нужно было овладеть ими. Такая задача и была поставлена полку: провести разведку боем и захватить господствующие высоты. Там, где наметится успех, развивать наступление.

Уже позднее я узнал, силы, которые должны были атаковать правую и левую высоту, были неравными. Левофланговую высоту поручалось взять лучшему в полку батальону, усиленному полковой артиллерией. Правофланговую высотку должна была взять штрафная рота, в интересах которой  действовал только один  сапёрный взвод. Задача моим сапёрам была определена конкретно: проделать проходы в минных полях, пропустить по этим проходам роту и содержать проходы на случай развития наступления.
Ты спросишь, почему такое неравенство при выполнении вроде бы равноценных задач? Мне тогда тоже было это непонятно, но приказ обсуждать было не принято. Его нужно было выполнять. Зато любой из наших современников, сильный задним умом, почти наверняка объяснит это тем, что штрафников на войне не жалели и бросали  на самые опасные участки.

На самом деле все было не так. Никакой опытный, уважающий себя командир не пошлёт штрафников на направление главного удара. Сделать так, означало: поставить выполнение полученного приказа под угрозу срыва. На главное направление командир поставит тех, на кого он может полностью положиться.
Подполковник Сафронов уже выбрал главное направление для атаки, и атака штрафной роты была лишь отвлекающим манёвром. Я, как и капитан Сорокин, конечно, этого не знал. Мы считали: именно от нас зависит успех полка. Но об этом чуть позже, а сначала о том, как протекал сам бой.

За ночь сапёры моего взвода  проделали проходы и в своих и в немецких минных полях. Как ни странно, противник нас почти не беспокоил. С началом артподготовки я доложил капитану Сорокину о выполнении задания и  показал ему проходы на местности. Светало, но видимость была плохая и, чтобы атакующие не сбились, сапёры подсвечивали проходы фонариками. Я думал:  основную задачу взвод выполнил успешно, и в душе уже рассчитывал на похвалу. Но капитан повёл себя странно. Он не доверял молоденькому сержанту и потребовал, чтобы сапёры атаковали противника вместе с его ротой, причём впереди.  Доводы у него были железные: "Людей у меня не хватает, а вы, если плохо разминировали, сами и подорвётесь!"

Я попытался возразить: "Мне был приказ лишь проделать проходы и содержать их!"
В ответ на это Сорокин загнул трехэтажным матом, выхватил пистолет и пригрозил сей же час пристрелить меня, если я откажусь выполнить его приказ.
И вот тут я смалодушничал: "И вправду пристрелит, а разбираться потом будут без меня". Я дал команду своим сапёрам подготовиться к атаке. Сам, чтобы не выглядеть трусом, настроил себя выскочить из траншеи первым.

Как только начала стихать канонада артподготовки, взлетела ракета, и мы поднялись в атаку. Сорокин бежал впереди. Чуть в стороне бежал здоровенный детина, которого все звали Гога. Правая рука Сорокина. Он  пользовался непререкаемым авторитетом у той части роты, которая состояла из уголовников. Я и ещё несколько моих ребят бежали следом, стараясь не отстать. Сорокин был боевым офицером. Я не знал, за что его определили в штрафбат, но мужик он был  смелый. Мы пробежали треть пути, когда с высотки ударил пулемёт. Сорокин упал на землю и резко перекатился  в сторону. Плюхнулся следом за ним  и я. Как только пулемётчик перенёс огонь на других и над нами перестали посвистывать пули, мы поднялись и побежали снова. Так за несколько перебежек достигли вершины. Я оглянулся. Вместе с нашей троицей до верха добежали лишь четверо моих сапёров и  два штрафника. Немцев на позиции не было. В траншее, испуганно озираясь, с поднятыми руками стоял молоденький немецкий солдат.
"Сталин гут! Гитлер капут!.. Сталин гут! Гитлер капут!.. – беспрерывно повторял пулемётчик, вымаливая себе пощаду.

- Ах ты, фашистская сука!!! – звериным рыком закричал на него Сорокин, – положил всю роту, а теперь в плен собрался?! Мне пули для тебя жалко! – он схватился за висящий на поясе нож, но Гога с полуслова понял командира, подскочил к немцу, сдёрнул с того каску и ударом пехотной лопаты раскроил пулемётчику череп.

Я впервые видел подобную жестокость. Она меня потрясла, но на этом мои потрясения не кончились. Штрафная рота, которую "положил один пулемётчик", вдруг начала оживать. Вот тут до меня и дошло. В атаке добросовестно участвовали только пятеро опытных штрафников да мои сапёры. Уголовники после первой же очереди попадали на землю и лежали, пока пулемёт не замолк. Потерь среди них не было, за исключением двух раненых в руку. Видимо,  они специально поднимали руки. Ранение давало шанс на снятие судимости.
В моем взводе было два человека убито, ещё четверо получили ранения. Из пятерых штрафников, участвовавших в атаке, убит был один.

Стала понятна и причина пассивного поведения немцев на этой высоте. На соседней высоте, где наступал пехотный батальон, гремел настоящий бой. А нам фрицы дали зелёный свет. Я тогда был ещё не силен в тактике, но понял: немцы хотели обхитрить нас и заманить в ловушку. Мы быстро взяли высоту, и, если бы полк нанёс главный удар на нашем направлении, в глубине немецкой обороны наши подразделения неминуемо попали бы в огневой мешок. Тогда как на левом фланге, сразу за высотой, начинался удобный для наступающих пологий  склон.

Наши командиры разгадали замысел противника, но мне от  этого было не легче. Мой и без того куцый взвод в самом начале наступления потерял шестерых бойцов. И за "самовольное" участие в атаке я вместо награды чуть не угодил под военный трибунал. Спасибо Сорокину. Капитан честно доложил командиру полка, что заставил меня идти в атаку угрозой.  Сафронов, конечно, взбеленился на капитана, но меня простил.

Я стоял возле КП и, размазывая по лицу слезы, слушал, как командир полка "разносил" командира штрафной роты.
- Под суд надо отдать тебя, капитан, а не этого сержанта! Сейчас у меня нет на это времени, но я тебя предупреждаю: ещё одно такое самовольство и я сделаю с тобой то, чем ты грозил этому юнцу! Пристрелю  лично!.. Стрелков, не умеющих толком стрелять, у меня много, а сапёров – кот наплакал… Без них в наступление не пойдёшь! А ты  знаешь, сколько нужно времени, чтобы подготовить опытного сапёра?!

Так моя молодость и последовавшее за этим боем наступление спасли меня от позора. Но я ещё долго корил себя за то, что из-за моей робости погибли мои товарищи. Только потом, когда побывал в более сложных передрягах, пришло осознание: на войне бывает всякое и распускать нюни по каждому поводу не резон. На войне каждую секунду нужно воевать!