Пастельные полутона осени

                Чем дальше живем мы, тем годы короче,
                тем слаще друзей голоса.
                Булат Окуджава

       ПАСТЕЛЬНЫЕ ПОЛУТОНА ОСЕНИ
Посвящается памяти
       Семернина Владислава Михайловича
К 67-летию со дня рождения и третьей годовщине дня памяти
Режиссёр, сценарист, продюсер.

Родился 26 августа 1946 года в Харькове в семье потомственных врачей...
...Последние годы жил в Дубне. 20 августа 2010 года ему было официально отказано в пенсии, так как не подтверждался его пятилетний трудовой стаж.
Ушёл из жизни 7 сентября 2010 года в Дубне.

* * *
        Известие о кончине друга, которого знал, что называется, со школьной скамьи, уже более 50 лет, застало меня на оживленном перекрестке города. Не должен был я тогда узнать о смерти Владика. Я был не готов! Еще не остановились мысли о том, что скоро, в середине сентября, я поеду к нему в Дубну. Я собирался буквально свалиться к нему с ясного неба, и вдруг такой поворот...
        В голове то и дело всплывали и «растворялись снова» моменты жизни. Они были не материальны, а какие-то виртуальные. Одно воспоминание перетекало в другое, совершенно хаотично, как будто эпизоды жизни торопились, опасаясь, что не успеют запечатлеться в моем уме. В Харькове начиналась осень...

* * *
                Клены выкрасили город
                Колдовским каким-то цветом...
                Игорь Кохановский
        БАБЬЕ ЛЕТО...

     Бабье лето в Харькове бывает в середине сентября, иногда в октябре, и до начала ноября. Деревья, к которым мы успевали привыкнуть весной и летом, такие однообразно зеленые, вдруг представали перед нами в новом, совершенно потрясающем образе. Их кроны расцветали грандиозными фонтанами разнообразия красок. Клены пылали цветом огня, от бордово-красного, до ярко-желтого, обжигающего солнечным сиянием. Дубы становились светло-коричневые, задумчивые в ожидании холодов. Березы облетали пастельно-бежевыми листками, как-будто оплакивали каждую минуту уходящего тепла. Тополя, почти все лето преследовавшие нас снежинками пуха, обильно посыпали улицы города светло-салатными искрами. Липы, только недавно освежавшие воздух изумительным запахом цветов, замирали и бережно сбрасывали свой белесый наряд на асфальт Сумской улицы и аллеи сада Шевченко, те самые, которые И. Бунин называл "Темными аллеями". Они действительно бывали темными.  Мы с Владиком, в тот памятный для нас, 1962 год, не уставая, часами бродили улицами, скверами и парками города, вдыхая настоянный и ароматный по-осеннему воздух. Не исчерпывались темы для обсуждения. Повод для беседы был всегда. Часами мы обсуждали последние литературные новости, вопросы истории и, конечно же, вопросы политики. В тот, богатый на события международной жизни период, было очень модно подробно изучать и анализировать происходящее. Расставшись ненадолго, мы, при встрече, начинали разговор так, как-будто он и не прерывался вовсе.

     Мы с головой окунулись в жизнь молодой харьковской богемы. Это была заветная компания молодых (тогда) людей, склонных к занятиям литературой, актеров, художников. Не стыдно назвать имена, в общем-то, небольшой нашей компании. Некоторые из них сейчас известны всему миру.

     Веселым и самодостаточным всегда был Юра Милославский, мой сосед по Каплуновской улице, тогда актер театра кукол. В последствии он эмигрировал за рубеж, был корреспондентом в Иерусалиме, во время острого военного противостояния. Посвятил себя литературе и философии. К моему сожалению, из многих, прочитанных им стихов, запомнил я только две строчки. Слова, адресованные приближению холодов:

           "и тогда моя тень, наклонясь, упадет к батарее
            где я плиточки лета в карманах своих не сберег..."

     Юру часто можно было встретить в компании Саши Верника, тонкая лирика стихов которого, мягко говоря, не соотносилась с его внешностью. Угрюмость сквозила словами:

           "Начинать мне, кончать пора ли.
            Словно форточка я без рамы...
            Как зверюга я у которого
            Все тепло твое, Евпатория,
            Глубоко в песок закопали"...

     Они были членами литературной студии, которой руководил Борис Чичибабин. Человек загадочной судьбы и безусловный лидер тогдашней харьковской поэзии. Его стихотворение, написанное в трагический период жизни, в 1946 году, было как бы символом всего его творчества. И называлось оно чрезвычайно просто – «Красные помидоры»:
           Кончусь, останусь жив ли, –
           Чем зарастёт провал?
           В Игоревом Пути;вле
           Выгорела трава.

           Школьные коридоры –
           Тихие, не звенят…
           Красные помидоры
           Кушайте без меня.

           Как я дожил до прозы
           С горькою головой?
           Вечером на допросы
           Водит меня конвой.

           Лестницы, коридоры,
           Хитрые письмена…
           Красные помидоры
           Кушайте без меня.

     Первая строфа этого, казалось бы незамысловатого, стихотворения для меня вдруг удивительным образом синхронизировалась и по стилю и по смыслу с началом «Поэмы горы» Марины Цветаевой:

                Вздрогнешь – и горы с плеч,
                И душа – горе.
                Дай мне о горе спеть:
                О моей горе.

                Черной ни днесь, ни впредь
                Не заткну дыры.
                Дай мне о горе спеть
                На верху горы.

     Я часто перемешивал строки Чичибабина с Цветаевскими, и даже опытные филологи не всегда находили различия, считая это одним произведением. Я напомню, что речь идет о первой половине 60-х годов ХХ века. И то, что сейчас доступно любому с помощью интернета, тогда можно было отыскать только в анналах государственной библиотеки. И не всем и не всегда выдавали то, что запрашивалось.
     Естественно, Борис Андреевич был невероятно уважаем, и даже в период, когда он почти прекратил общение со многими из своего окружения, не отвернулся, а ушел в себя, уединился.

     Студию ожидал обидный конец, Чичибабин был изгнан из Союза писателей, а студию закрыли. Вот и остались без вожака его воспитанники, их дороги разошлись, хоть никто не забывал друг друга.
     Еще одна троица очень динамично отличалась среди нас. Это был художник Вагрич Бахчанян, к сожалению, ныне покинувший этот мир. Он запомнился с огромным планшетом собственных работ, которые он носил по одному ему известным адресам. С ним почти всегда была его молодая жена и тоже художница Ирка Савинова. Замыкал троицу тихий и немногословный Эд, тогда еще Савенко. Только позже, следуя поздно ночью вниз по Сумской улице домой, возле лотков у ресторана “Театральный”, он, с легкой подачи Бахчаняна, на наших глазах навсегда станет Лимоновым. И конечно же Ленчик Иванов, один из героев книги того же Лимонова, самодеятельный талантливый художник, он знал в совершенстве литературу, в частности, поэзию серебряного века. Что было в те годы редкостью, ибо издавались крохи, а почерпнуть из интернета, как сегодня, было невозможно. Леня только что вернулся из армии, которую посетил, надо признаться, ненадолго. Мы часто проводили целые дни и, особенно, поздние вечера с ним и его замечательной женой – Ниночкой.
    
     Были среди нас и уже ставшие профессионалами люди. В первую очередь хочу вспомнить незаслуженно забытых Лешу (Леонида) Пугачева, актера драматического театра, и поэта Роберта Третьякова. Журналистом работал Александр Черевченко, уже издавший тогда пару сборников стихов. Преподавал в военном училище Аркадий Филатов, тогда сложившийся, как поэт. Он только-только начал в 1965 году отпускать бороду.

     Живо освежали компанию немного циничные и аристократически сдержанные художники В.Сухомлинов и В.Крынский. С нами дружил и дизайнер (тогда, чудовищно загадочная профессия) Виктор Гонтаров, которого все, почему-то, называли Гонтарем, и издевались над тем, как он конструировал заново "биде"... Виктора тоже нет с нами, он прожил славную жизнь, став впоследствии художником-монументалистом и профессором Харьковского художественно-промышленного института.

     Все они были старше нас, и мы, прямо скажем, гордились знакомством с ними.
Очень редко приходилось встречаться с филологом и литературным критиком Марком Богуславским. С ним мы не гуляли по улицам, у него просто не было времени для бессмысленного шатания. Встречались на его квартире. Разговор всегда был посвящен литературе. Марк был значительно старше остальных, и его слова мы ловили и старались запомнить. Его знания были фундаментальными, хотя Леня Иванов мало в чем ему уступал в этих вопросах. Но с Леней мы часами болтали и спорили, мнение же Богуславского не обсуждалось. Он не был ханжой, его литературные оценки часто бывали чуть ли не на уровне анекдотов, и потому общение с ним было особенно увлекательным.

     И, конечно же, легенда харьковских богем Владимир Мотрич. Поэт, пожалуй наиболее одаренный на то время из всех названных (рискую вызвать на себя гнев и нанависть многих). Он удостоился единственного, малотиражного сборника уже на склоне своей жизни. Близко зная его, и будучи в прекрасных отношениях, несмотря на длительные перерывы в общении, я, к сожалению, даже не скажу, чего больше было в его жизни – счастья или грусти. В любом случае он заслужил светлую память.

     Я особо хочу вспомнить в этих строках Анатолия Мелехова, который прожил трагическую жизнь, не был ни поэтом, ни художником, ни, тем более, актером. Он взлетал высоко и потом больно падал, но оставался порядочным, достойным и честным человеком. Когда он работал директором магазина "Поэзия", на полках всегда были книги Б. Чичибабина, все произведения Эда Лимонова, с которым он был долго в дружеских отношениях, вплоть до отъезда последнего из Харькова осенью 1967 года. (Без Мелехова нет больше в Харькове такого магазина).

     Вот так... "жили поэты, и каждый встречал другого надменной улыбкой".

     Как сказал однажды Лимонов, перефразируя Александра Блока:

             ... "А вот у поэта всемирный запой.
                и нет на него конституций"!

     Хотя я не уверен, что сам он помнит сейчас об этом.

     Жили мы весело, сорили днями жизни направо и налево, забывая о том, что биография уже началась.

     А было это так…

    * * *                Что это значит - нет биографии? Это все старомодная
                интеллигентщина, дорогой мой. Не биография делает
                человека, а человек - биографию. С биографией родятся
                только наследные принцы. Вы ведь не наследный принц?
                Лев Кассиль, "Вратарь республики"

        НЕ ОБЕЩАЙТЕ ДЕВЕ ЮНОЙ
        ЛЮБОВИ ВЕЧНОЙ НА ЗЕМЛЕ...
 
    “Вот зима. На деревьях цветут снеговые улыбки”...
     Начало этой истории переносит нас в зиму 1964 года, когда я, ученик 10 класса Харьковской 5-ой школы, вдруг понял, что началась третья четверть, как тогда принято было говорить – решающая. Я осознал, что через полгода мне поступать в институт, что нужно серьезно отнестись к учебе. Я дошел до того, что стал готовить уроки дома, читал новые параграфы учебников не в перерывах между уроками, в классе, или школьном коридоре, или на предыдущих уроках, а накануне в спокойной обстановке дома. Я всерьез занялся образованием, с тем, чтобы достойно окончить школьное обучение.
     За этим занятием и застал меня вечером 22 февраля 1964 года мой товарищ, и я бы сказал более, чем товарищ – Владик Семернин, или de Семернин, как тогда все его называли. Я, соответственно, усилиями одноклассников, был de Соколов. (Вышедший на экраны грандиозный, по тем временам, французский фильм "Три мушкетера" был весьма популярен среди наших соучеников).

     Владик вошел ко мне, не раздеваясь, и был заметно взволнован, что случалось с ним довольно редко. Он не снял темно синее полупальто с карманчиком на левой стороне груди, и я сразу отметил, что следует поторопиться.
Владик тогда учился уже не со мной, а в вечерней школе, или школе рабочей молодежи, как помню, заочной, т.е. не посещал занятий вообще. У него было два новых одноклассника – Алик Богдашевский и Вася Левин, ребята, которых сегодня причислили бы к бандитским авторитетам, которые, однако, искренне стремились к культурной жизни, оба получили высшее образование. Алик стал офицером радиоэлектронщиком, а Вася – главным инженером крупного строительного треста. Но это будет потом. В тот же день они растворились в торжественно-увеселительных вечерах, посвященных Дню Советской Армии, в бесчисленных и многотысячных женских общежитиях Харьковских вузов.
     Владик нервничал. Оказалось, что его ожидают три девушки, которых он оставил в гастрономе на Пушкинской, греться, и забежал ко мне, так как я жил в трех минутах ходьбы. Я понял, что Владика нужно выручать.

     Главное, чем я мог выручить Владика в тот раз, были деньги и участие в вечерней прогулке. 10 – 15 рублей давали возможность в те времена прилично отдохнуть в кафе и даже с алкогольными коктейлями, которые только входили в моду. Особым шиком молодых людей считался коктейль «Николашка», который был не чем иным, как 50 граммами коньяка с долькой лимона, посыпанного специями, а иногда просто молотым кофе.

     Мы быстро дошли до гастронома. Там у высокой батареи грелись три девушки. Две незнакомые мне и третья – Вера, которую я видел несколько раз с моими друзьями и даже был однажды у нее дома, где в отсутствие ее бдительных родителей мы втроем выпили бутылку молдавского, но, как мы его представили французского, вина Vin de Masse. Мы тогда вообще увлекались всем французским.
     Успокоенный Владик, улыбаясь, предложил пройтись по зимним заснеженным улицам. Тогда молодежи и этого было достаточно. Владик представил меня незнакомым девушкам. «Аня» – сказала, знакомясь со мной, одна из них. (Через год Анна Тарадай станет женой Владика, а вскоре родится их сын, Ванечка).
    
     Мы вышли на прохладный воздух. Как вести себя я не определился. Ни о чем с Владиком мы не договаривались. Но тут, отстав от троицы попутчиков, Вера, как-то поспешно подошла ко мне, немало удивив меня. Она весело заговорила со мной. Было видно, что она заскучала от ожидания. Я растерялся. Вера Русанова – студентка выпускного курса музыкального училища по классу фортепиано, была дочерью секретаря горкома партии и, что тогда было еще почетнее, её мамой была Марина Васильевна, известная всему городу как зам. директора только что открытого Дворца бракосочетания. Должность уникальная. Вера слыла самой завидной невестой в центральном районе Харькова  не только из-за уважаемых родителей, но, в первую очередь, благодаря эффектным внешним данным. Стройная элегантная девушка с эффектным лицом, она напоминала популярную в то время франко-испанскую  актрису Марию Викторию Казарес (зная это, позднее, она даст своей дочери именно имя Виктория). Ходили слухи, что она встречается с самым колоритным нападающим харьковской футбольной команды «Авангард», предисточником сегодняшнего «Металлиста».

     Но разговор завязался сам собой. Холодный зимний воздух, замешанный мелкими снежинками, закрутил нас. Скоро даже мыслей, о каких-то занятиях и поступлении в институт не возникало. Выдержав паузу в два дня, я позволил себе набрать номер заветного телефона  Г3-09-22 и попросил Веру.

     Окончилась зима, прошла весна, лето окутало нас романтикой вечеров. Когда мы могли, не замечая времени, пройти километрами харьковских улиц. И не только прогулки по улицам остались в памяти об этом периоде...

     * * *                Женщин следует либо боготворить, либо оставлять.
                Всё прочее ложь. "
                Эрих Мария Ремарк. "Триумфальная арка"

     Снова наступило бабье лето. Оно доживало последние дни, оканчивалась целая эпоха моей жизни. Владик женился на своей подруге Анне. Вера стала к тому времени студенткой консерватории и переименовала себя в Веронику, а я – был уже студентом престижного вуза.

     Жизнь развела меня с нею, чтобы оставить наедине через много лет, тогда, когда виновника нашего знакомства, Владика уже не было с нами, а вся наша богема разлетелась, кто куда.
     Мы остались наедине с собой, только эти отношения были уже совершенно особенные, ибо между нами были теперь не предрассудки и юная стеснительность, а протяженность всей Европы и Атлантический океан. Когда я звоню туда, в Нью-Йорк, по телефону, иногда захватывает дыхание от представления того, над какими просторами проносится мой голос.

     Но все это будет потом, и мы не думаем о будущем.

     А тогда, зимним февральским вечером 1964 года, в г. Харькове, на углу улиц Пушкинской и Краснознаменной, ко мне подошла Вера Русанова.

     Моя биография началась...
 
        С ЛИМОНОВЫМ И ВАСИЛЬЕВОЙ-ЛИНЕЦКОЙ В "МОНТЕ-КАРЛО".
            (Я плохо знал Эда Лимонова).

                — Фью-фью-фью! — три раза свистит птица. Юноша
                Лимонов вздыхает и нехотя открывает глаза.
                Узкую комнату заливает проникшее с площади
                Тевелева через большое окно, желтое, как
                расплавленный маргарин, солнце. Разрисованные
                друзьями-художниками стены привычно радуют
                проснувшегося молодого человека. Успокоившись,
                молодой человек закрывает глаза.
                — Фью-фью-фью! — опять включается птица...
                Эд. Лимонов, «Молодой негодяй»

     Проходя мимо этого места на бывшей площади Тевелева в Харькове, я вдруг понял для себя, что никогда больше не смогу вдохнуть воздух нашей молодости, которым дышали в начале 60-х годов 20 века. То есть, он был здесь, рядом, но его проще было увидеть, чем вдохнуть. Дело в том, что дом, где жил Эд Лимонов со своей женой Анной Рубинштейн давно снесен, и подняться на второй этаж, где были две их комнаты больше не было физической возможности.

     Тогда же Анна уходила на работу рано. Работала она в газетном киоске в самом верху Сумской улицы, в начале которой они жили. Благодаря этой её работе, Эд имел возможность читать много газет и журналов, в которых  печаталось много новых интересных произведений, а равно и старых, о которых мы до этого и слыхом не слыхали. Как, например, Булгаковская “Мастер и Маргарита” в журнале “Москва”. В Новом мире можно было прочитать “Аэропорт” А.Хейли, или “Святой колодец”, проза Валентина Катаева в стиле “мовизма”, в “Юности”, где он был тогда главредом и печатал многих, ставших весьма известных литераторов.
     Купить тогда любой из названных, и подобных им, журналов, было весьма трудно. Не в каждый киоск они поступали, а если и поступали, то в единственном экземпляре и купить их в почти двухмиллионном Харькове было нереально.
Эд же читал, или, по крайней мере, знакомился с содержанием, и мы имели такую возможность.

     Вставать же рано бывало довольно трудно. Нельзя сказать, что мы вели разгульный образ жизни, нет. Но активно общались обычно ближе к вечеру. В первой половине дня Лимонов трудился. Писал, сидя в небольшой комнатке старого дома с коридорной системой и десятком соседей. Работал он перед окном, за которым простиралось свободное пространство площади и в нем перед его глазами возникали образы его стихов. Писал он стихи, не похожие на стихи других авторов. Могу сказать, что так, как он, стихи не писал никто. Но в те годы молодой Эд работал ежедневно, и я не уверен, что кто-то когда-нибудь читал, написанное им тогда. Вообще, литературно-художественная атмосфера того времени в Харькове не оставляла молодым, тогда еще самодеятельным авторам даже маленькой лазейки к печатной строке. Не удивительно, что живший в тот же промежуток времени, харьковский поэт Владимир Мотрич так и остался непечатаемым, хотя, пожалуй, был наиболее почитаемым харьковским поэтом, после легендарного Бориса Чичибабина.

     Создавалась обстановка удушья. Объективно, многие члены нашей молодой богемы были уже тогда интересными авторами. В такой обстановке человек старается найти возможность сделать глоток свежего воздуха. Такие перспективы давала Москва.
     И однажды, ранней весной, когда еще не сдала свои позиции зима, Эд пришел ко мне чуть позже своего дня рождения, который мы отпраздновали очень радостно и интересно в компании актеров, художников, музыкантов и литераторов в той же его комнате. Как говорится в тесноте, да не в обиде. Сидя наедине, Эд рассказывал свои замыслы. Близко к тексту цитировал несколько своих новелл, про мясника М. Окладникова, про сержанта, который приводил в исполнение приговоры и в конце концов сошел с ума.
     Прочитанное было непривычно и талантливо. К тому времени мы уже читали отрывки из «Августа 14» и другой прозы Александра Солженицина, написанные отточенным слогом. Ежедневные занятия литературой дали свои результаты – проза Лимонова производила впечатление. Чуть позже, он будет читать эти новеллы на литературном вечере и далеко не склонные к лести слушатели (а в Харькове в те годы было много читателей, умеющих разбираться в хорошей литературе) сравнивали эти рассказы с творчеством Чехова.

     А это многого стоило!

     Тогда же, анализируя возможности, мы твердо решили, что приложим усилия для переезда в Москву. Помню лето и осень того года, когда, объятые этим порывом, уехали из Харькова и Лимонов и В.Бахчанян с женой Ириной, художник В.Сухомлинов, и В. Гонтаров.  И еще много талантливых молодых людей. Харьков тогда много потерял. Мой же отъезд был отложен сперва до весны, потом позже. В результате переехал я туда только в 1990 году, когда Лимонов, пройдя все круги своей эмиграции, снова был на Родине...

     Для себя он очертил пути своей судьбы, у меня была своя жизнь. И тесного общения после его возвращения уже не произошло. Но я читал его книги, где-то радовался за него, где-то не поощрял. Но лично уже не общался, тем более, что участие в политической жизни, которое он избрал, было не для меня.
     Поэтому непродолжительный период нашего знакомства позволяет мне заявить –

     "Я плохо знал Эда Лимонова".

     * * *
     Но все же, что это за настойчивые свистки под окном не дают спать? Не дать выспаться молодому литератору в тот день помешали мы с Геной Гончаренко. Откуда появилась Васильева-Линецкая, наверное, не скажет уже никто, даже она сама.
Была она молоденькой девушкой с художественными романтическими наклонностями.
     Была она дочерью человека по фамилии Васильев. Приехав в Харьков из провинции, он быстро осмотрелся и удачно женился, присовокупив к своей фамилии фамилию жены, которая была на слуху у харьковчан. Прославился он тем, что создал в начале 60-х Харьковское специализированное художественное конструкторское бюро (СХКБ), где работники уже в то время официально именовались дизайнерами.

     С Васильевой-Линецкой у всех были несложные отношения. Люди, посещавшие её дома, обращали внимание на акварель в коридоре её квартиры, которую приписывали кисти Петрова-Водкина. Этот факт обыгрывался в нашей среде, где незлые насмешки никого не обижали. Особенно упражнялись в этом Вагрич Бахчанян и Леонид Иванов. И вот дошутившись, как говорят, до дна, мы вдруг обнаружили, что Петров-Водкин, скорее всего, родственник Лары.
     Вот тогда я и высказался:
   – Васильева-тире-Линецкая, внучка Петрова-тире-Водкина.

     Вот так вот с тире и приклеилось это имя к Ларисе на некоторое время.

     Не знаю, как она сама на это реагировала. Было это и занятно и необидно, и даже почетно. Не каждому такое улыбается в среде художников. Но если она еще помнит об этом и обижается, то приношу искренние извинения. Действительно, не имел ввиду ничего плохого. Тем более, что личного у меня к ней ничего не было, был я тогда популярен в харьковском музучилище и консерватории и во внимании девушек недостатка не испытывал.

     Да и что тут особенного? Вот доводил же я до кипения свою знакомую пианистку по имени Марина Левинсон, постоянными двусмысленными вопросами:
“читала ли она Фадеева?” В ответ она переспрашивала:”Разгром?” И никто не обижался.

     Еще спускаясь вниз по улице Сумской от фонтана Зеркальная струя, почему-то позднее описанном Лимоновым в книге воды в мрачных черно-серых тонах, мы очертили свое дальнейшее времяпрепровождение. Хотелось просто спокойно отдохнуть без большой компании. Сделать это в центре города, когда, даже утром, каждый из нас, пройдя всего один квартал, встречал не меньше пяти шести знакомых, было просто нереально.
     Вот тогда втроем мы однозначно решили – в “Монте-Карло”!
     Деньги Гены Гончаренко, полученные утром от отца, и моя заработная плата за месяц, позволяли нам не чувствовать каких-либо границ. Л. Васильева-тире-Линецкая, внучка Петрова-тире-Водкина, с радостью разделила наши планы, дополнив их своим присутствием, но не более того. Но, как говорят, и за то спасибо. Ведь грустно предаваться спиртным напиткам, даже очень хорошим, для тех лет, втроем, в компании исключительно молодых людей. Как говорил В.Высоцкий, - «пьянка, да и все»... Девушка же, окрашивала общение спектром красок.
 
     В палисаднике у площади прямо на траве сидели цыгане. Даже не цыгане, а две – три пожилые цыганки, несколько неимоверно мелких, полуодетых цыганчат, пол которых определить было нереально, да и не к чему. Несколько молодых красивых, в пестрых нарядах, девушек приставали к прохожим, на тему – погадать.
Протиснувшись через их назойливую преграду, и продолжая пререкаться с цыганками, которые продолжали идти за нами уже просто так, понимая, что деньгами мы с ними не поделимся, мы подошли к торцу старинного двухэтажного дома.
     Напоминаю, было еще утро и, естественно, на свист Генули никто не ответил... Прошло время, когда Эдик Савенко поднимался по гудку его родного завода «Серп и Молот»...

     – Но, как же без Эда! А будить, может не нужно! Да нужно, в такси доспит! И вообще, что решать, все равно, стоянка такси у его дома!

* * *
                — Молодой человек сбрасывает с себя одеяло, встает,
                открывает окно и глядит вниз. Под окном у низкой 
                ограды зеленого сквера стоит его друг Геночка
                Великолепный, одетый в ярко-синий костюм, и,
                задрав голову, улыбается ему.
                — Спишь, сукин сын? Спускайся!..
                — Спускайся, спускайся, день хороший! — присоеди-
                няется к Геночке молодая цыганка и даже манит
                юношу в окне рукою.
                Юноша, приложив палец к губам, указывает на
                соседние окна и, согласно наклоняя голову, шепчет:
                — Сейчас! — Затворяет окно и, осторожно подойдя к 
                двустворчатой двери, ведущей в соседнюю комнату,
                прислушивается...
                Эд. Лимонов, «Молодой негодяй»

     Дорога до ресторана «Монте-Карло» пронеслась мгновенно. Эд, хоть и бурчал что-то о раннем времени, но был вообще-то даже рад, что мы его вытащили из дома, где ему предстояло либо нудиться у письменного стола в ожидании творческого вдохновения, и витая в облаках сюрреализма и натурализма, либо строчить на швейной машинке, создавая творческий шедевр в виде очередной пары брюк. Скорее всего – летних, из голубой бельевой ткани для художников, либо В.Сухомлинова, либо В.Куликова. Обменявшись несколькими утренними шутками, мы вдруг оказались в харьковском предместье Песочин, у небольшого домика. Это и была наша цель. Конечно о «доспать в такси» никто и не помышлял.
Три рубля заплатил я. С заднего сидения Генуля вручил, именно вручил, а не передал, еще рубль, и по выражению лица шофера мы поняли, что он почувствовал себя на седьмом небе.

     Здание ресторана было, прямо скажем, неказистым. Но популярность, которой он пользовался среди харьковской публики в те годы, затмевала самые престижные рестораны в центре города – Центральный и в гостинице Харьков.
     Здесь, в тишине деревенской жизни, на открытой веранде стояли четыре столика и не было ни души.

     Шампанское, водка, цыплята табака (фирменное блюдо из тех, что бегали прямо в огородике неподалеку), всякие салаты, сыр, икра, овощи. Наконец фрукты и мороженное...

     Всего было в изобилии. Мы, отключившись от городских забот, не умолкая, говорили, переключаясь с одной темы на другую и снова возвращаясь к началу разговора.
     Эд рассказывал о своей встрече с харьковским известным художником Ермиловым, о своей поездке по черноморскому побережью с поэтом А. Черевченко.
     Генуля развлекал нас исполнением песен В.Высоцкого. Он пересказывал их, не подражая исполнителю. Это были песни о «Солдатах группы центр», «В королевстве, где так мирно и складно», и из кинофильма «Вертикаль». Еще масса других. Генуля поймал кураж.
     Мы дотошно допытывались у девушки Ларисы подробности из жизни семьи Петрова-Водкина, от чего она постоянно смущалась и отшучивалась, хоть мы и не пытались поддевать её и с готовностью поверили бы любым её выдумкам...
     Я читал наизусть стихи Николая Гумилева, его мало кто читал в то время.
             «На полярных морях и на южных
              На изгибах зеленых зыбей,
              Меж базальтовых скал и жемчужных,
              Шелестят паруса кораблей.
 
              Быстрокрылых ведут капитаны»...

     Лара изумлялась каждой строке, и было непонятно, то ли строки Гумилева так действуют на неё, то ли она изумляется тому, что это я читаю эти стихи. Генуля и Эд уже привыкли к моему обыкновению прочитать никому неизвестные произведения. Они не удивлялись. Лариса же реагировала эмоционально. Впрочем, мы списывали это на действие алкоголя. Хоть мы и не сильно опьянели.

     Сейчас я не вспомню и десятой части из той беседы, да этого и не стоит делать. Она не имела никакого значения и не несла нагрузок. Мы просто отдыхали, как говорится, проводили время.

     Беседа ни о чем увлекла нас, и время пронеслось еще быстрее, чем можно было предполагать. Вечерний свежий воздух и прибывшие посетители, а так же навязчивые музыканты, начавшие свой концерт, после чего невозможно было расслышать свой же голос самому, выгнали нас на просторы сельского ареала.
Возвращаться в Харьков никого не тянуло и мы гуляли по поселку, то по его улицам, то просто по лугу, разыскивая озеро, или пруд, который здесь наверняка был.
     – Мы в чем будем купаться? – озабоченно спросил Эд. Его светло-шоколадный костюм был явно не для пляжа. Да и мы с Геной были едва не в смокингах.
     – Тебя в чем мать родила? – то ли с пьяна, но скорее прикидываясь таким, спросил Гена, почему то у меня.
     – В рубахе.
     – Вот в ней плавать и будешь. – Настоятельно поведал Гена Эду.

     Как ни странно, эта тема ничуть не волновала Васильеву-Линецкую.
Она была, в отличие от нас, одета совсем по-летнему – в легком светлом платье, а выпитое за целый день, не пугало её перспективой купаться в том, в чем мать родила.
     Но купаться в тот день нам не пришлось. То есть, возможно, мы и добрались бы, наконец, до пруда, который, как я позже узнал, был несколько в другой стороне, но совсем рядом, но неугомонный Генуля решил, что если мы не можем туда дойти, то мы доедем.
     Его позиция была для нас, опьяненных алкоголем и свежим вечерним воздухом, совершенно логичной.

     Из машин, стоявших неподалеку на заправке, мы сговорились с водителем грузовика. Взобравшись в кузов его машины, мы развалились на душистом сене, копну которого там обнаружили. Качаясь на дне кузова, я смотрел в темноту неба, пытаясь найти медведицу. Машина поворачивала на дороге то влево, то вправо, и мои усилия оказались тщетными, а познания в астрономии – ничтожными...
     – Хлопці, вам куда? Тут дорога на юг та на север.
     – А вы куда?
    – Я на Ростов. Поїхали, завтра будемо. Там риба, та й в Дону поплаваєте.

     Человек совершенно искренне предлагал это нам, притом, совершенно бесплатно.
     Но мы предпочли расстаться. Он даже опечалился от того. Пожелал нам удачи, а мы ему – доброго пути.
     До Харькова было достаточно далеко, даже дальше, чем от Песочина, где мы только что были. Попутных машин почти не было, а те, что проезжали – не тормозили. Кому же не покажется странным группа молодых людей в глуши, в модных костюмах, с одной девушкой на троих. Нас предпочитали объезжать. Хотя, я думаю, что водители не очень-то и присматривались к нам. Просто, нас было четверо и нас подобрать мог только одинокий водитель, который ехал без пассажиров. А возвращались в город с дачи обычно семьями.

     – Ты часто раньше бывал в консерватории и музучилище. – Сказала вдруг мне Васильева-Линецкая.
     Она раньше никогда меня об этом не спрашивала. Эд, и особенно Генуля, внимательно посмотрели не неё. «К чему этот вопрос?»
     – Твою девушку зовут Вера. Ты с нею встречался.
     – Да, сейчас не встречаюсь. Она замуж вышла. – Вот уж не ожидал я, что подробности моей биографии приобрели такую известность.
     – Напрасно. Почему ты на ней не женился? Она была самой завидной невестой в нашем районе. Ты не знал?

     Да знал я все это, и не хотелось мне много рассуждать на эту тему сейчас. То, что Вера, с которой я встречался, всегда была в центре внимания, я хорошо знал. Но все это, и даже, как потом выяснилось, её замужество и свадьба, были, своего рода спектаклем, ею же написанным и сыгранным. Страсть к авантюрам и жажда веселых приключений были её стихией. А тот миг, всплеск отношений, когда мы с нею нашли друг-друга, а потом разлетелись, как астероиды в космосе, без гарантии, что встретимся когда либо вновь, стоял особняком, исключительным случаем, как в моей, так и в её жизни.

     – Ей нравятся люди в форме и под портупеей. – Отшутился я. – А у поэта всемирный запой...
     – И нет на него конституций... – подхватил Эд, намеренно перевирая Александра Блока, с явным желанием поддержать меня, почувствовав, что любознательность Ларисы не очень приятна мне и неуместна.

     В бархатной, мягкой, обволакивающей темноте, окруженные лесом с двух сторон, мы путешествовали на расстоянии каких-нибудь пятнадцати минут езды от окраины Харькова. Но как не похожа была окружающая нас природа на городские кварталы и даже ландшафты широких площадей города. Не только внешне, окружающий нас мир был совершенно иным. Казалось, что само существование здесь, было как бы в параллельном, неизвестном мире. Каждому из нас приходилось бывать в сельской местности, это не было непривычным. Но то внутреннее состояние успокоенности и романтической возвышенности, которое испытали мы тогда, заставило запомнить надолго эту, в общем-то, ничем не исключительную поездку.
     В конце концов, какой-то «Москвич» подобрал нас, уже изрядно находившихся по ночному шоссе, и мы разместились в грузовой будке, потому что пассажирских мест было только одно, рядом с водителем. Он высадил нас на далекой окраине города, у аэропорта, и мы еще долго шли по направлению к центру, где все мы тогда и жили.
 
     Вернувшись в привычную обстановку родного города, мы, тем не менее, стали молчаливыми, и непринужденность общения и полет мыслей, которыми был наполнен предыдущий день, покинули нас.
     Расстались мы у памятника Пушкину на Пушкинской же улице, рядом с магазином «Поэзия». Дальше, как говорится, – каждый пошел своей дорогой.

       * * *                ... я ясно вижу с дистанции времени, какие ошибки 
                совершили те или иные персонажи, окружавшие 
                меня тогда. Основной упрек им — что они были
                расслабленными людьми. Мудрость жизни проста —
                обрел сознание, чувствуешь, что есть силы на
                большее, чем участь простого смертного,
                немедленно иди и рубись на баррикадах жизни.
                Не жалей себя, напрягай безжалостно,
                эксплуатируй себя как собаку. Будь высоко-
                мерен, развивай манию величия, равняйся на
                великих. Будь строг к себе, но и радуйся
                победам. А то так и просидишь у «Зеркальной
                струи», история уже не будет работать, ржавая
                будет стоять и потрескавшаяся.
                Эд. Лимонов, «Книга воды»

     Как-то, сидя на лавочке в сквере возле этой самой «Зеркальной струи» в Харькове, мы с Эдом наблюдали за течением жизни на центральной улице города, Сумской, а особенно за противоположной её стороной, где еще стояла, ныне разрушенная, ротонда в римском стиле.
     Непроизвольно наши шутки стали выстраиваться в целенаправленный ряд приключений «вечного жида». Собственно приключения совершались вокруг него, сам он продолжал сидеть на месте.
     Так, экспромтом, от первого лица, Эд фантазировал: «Люди живут, ходят, ездят, перемещаются, меняя места жительства, выбирая новые и новые пути, озабочены жизнью, проходят годы, меняются эпохи. Течет время. А я сижу здесь и наблюдаю за всем этим. Я же – вечный!»

     Мы выбрали их, эти дороги своей жизни, каждый для себя свою, самостоятельно. И вполне возможно, что встретившись теперь, даже не подумаем совершить такое беспечное совместное путешествие, а только удивимся воспоминаниям об этом случае...

     Меняются времена, меняются люди. Диаметрально противоположными становятся жизненные приоритеты.

     Писатель Михаил Загребельный, мне совершенно неизвестный, в статье «ЭДУАРД ЛИМОНОВ, серия «Знаменитые украинцы», заметил: «Самым интересным лимоновским местом оказался книжный магазин «Поэзия» на одноименной площади, рядом с улицей Пушкинской. Никогда бы не подумал, что он сохранился и пережил столько коопераций и приватизации! Здесь первая жена писателя Анна работала продавцом, а сам Лимонов — книгоношей...»

     История движется вперед, то ли гонится за кем-то, или за чем-то, то ли догоняет саму себя. Площадь Поэзии в Харькове пока не переименовали, а в славном и уникальном некогда магазине «Поэзия» теперь продуктовый магазин. Так сказать, «Хлеба и зрелищ!»

     Как писал мой современник Борис Чичибабин – «... бельем намокшим сохнут паруса».

        * * *  ОЧАРОВАНИЕ БЕСКОНЕЧНОСТЬЮ

     Интерес  к кино в жизни Владика Семернина начал проявляться в школьные годы на стыке 50-х – 60 - х годов. В тот период на экраны стали выходить высокохудожественные фильмы, составляющие золотой фонд Советского и, пожалуй, мирового  кино. Фильмы – “Весна на Заречной улице”, “Дом, в котором я живу”, “Когда деревья были большими”, “Коллеги” и т.д.

     В то же время мы становились зрителями зарубежных фильмов –  в основном франко - итальянских, которые приходили на смену устаревающих “трофейных” фильмов.

    “Фан-Фан Тюльпан”– с Жераром Филипом и Джиной Лоллобриджидой.

    “Пармская обитель”– с Жераром Филипом и Марией Казарес.

    “Красное и черное”– с Жераром Филипом, Даниэль Дарье и Антонеллой Луальди.
                “Бабетта идет на войну”– с Брижит Бардо.

    “Сильные мира сего”– с потрясающей игрой Жана Габена.

    “Граф Монте-Кристо”– с Жаном Маре, Лиа Амандой, и др.

     Большое впечатление произвели красочные приключенческие картины –

    “Три мушкетера”(Франция)– с Жерером Баррэ и Милен Демонжо,

     и “Великолепная семерка”(США)с Юлом Бриннером и Чарлзом Бронсоном.

     Занятия кинематографом в Харькове усложнялись отсутствием в городе киностудии. Отсутствие возможности непосредственного участия и живого общения с деятелями кино давало повод для детального изучения печатной литературы, периодики.
 
     Параллельно Владик интересовался классической литературой и произведениями современников, особенно увлекается научной фантастикой и историей. Много и успешно работал, как художник, в том числе в театральный.

     Мир литературы позволила ему открыть богатая домашняя библиотека, которую собирали его дед (Иван Иванович) и отец (Михаил Иосифович). Много интересного он почерпнул из литературного журнала “Юность”, где главным редактором тогда работал знаменитый Валентин Катаев. В журнале тогда печатались произведения молодых авторов, которых сам Катаев в шутку называл “мовистами”. Их имена теперь известны всем. Это В.Аксенов, Р.Рождественский, А.Вознесенский, Б.Ахмадулина и др.

     Огромное впечатление произвела публикация в журнале “Москва” романа М.Булгакова “Мастер и Маргарита”.

     Годы учебы и творческих исканий позволили ему сложиться, как специалисту с энциклопедическими знаниями. Зачастую, в частных беседах, он давал собеседникам советы, которые потом становились основой для претворения в жизнь их творческих замыслов.
     Тогда же, в середине 60-х, начале 70-х годов XX столетия, В.Семернин начинает писать самостоятельно и в соавторстве с В.Вавиловым короткие рассказы, в стиле фантастической новеллы, которые печатались в периодической печати, в частности в популярной в те годы «Литературной газете». В основном под псевдонимом Семивилов.

     * * *
     Жизнь молодой творческой богемы Харькова тех лет была многогранной. Мы не испытывали синдром провинциальности. Наоборот, дополняя знания друг-друга, мы все глубже и глубже проникали в мир литературы и искусства. Ядро этой группы составляли, как я уже отмечал, выходцы из литературной студии Бориса Чичибабина в клубе Связи. Имена Юрия Милославского, Александра Верника, Эда Лимонова, Владимира Мотрича, Вагрича Бахчаняна говорят сами за себя.

     В 1964 – 65 году в самом центре Харькова, в старинном дворе возле кондитерского магазина на ул. Сумской состоялась уникальная для тех времен самодеятельная литературно-художественная выставка. Там выступали литераторы и выставили свои работы художники, не являвшиеся членами союзов, то есть, практически самодеятельные мастера и авторы. Но прошло все очень организованно и по-дружески. Никаких репрессий со стороны властей не последовало, хотя участники их ожидали. Слух об этой выставке витал в кругах харьковской интеллигенции еще несколько лет. Это действительно уникальный факт. Художники, творчество которых выходило за рамки эстетической программы социалистического реализма и не признанные властями в качестве соцреалистов зачастую становились объектом преследования со стороны властей. Долгие годы «неофициальным» художникам в СССР было запрещено выставляться, и в их среде было принято решение, что надо провести общую экспозицию, "потому что все соскучились по выставкам, потому что неофициальным художникам не дают выставляться". Так позднее, уже в Москве, состоялась выставка 22 января 1967 года, которая через два часа была закрыта работниками КГБ и московского горкома партии.
Московский союз художников вынес решение, что без его одобрения не разрешается организовывать выставки в Москве.
 
     И уж совсем нескоро состоится, так называемая, памятная, «Бульдозерная выставка» – одна из наиболее известных публичных акций неофициального искусства в СССР. Выставка картин на открытом воздухе, организованная московскими художниками-авангардистами 15 сентября 1974 года на окраине столицы, в Беляеве, у пересечения Профсоюзной улицы и улицы Островитянова.
     Она была жестоко подавлена властями с привлечением большого количества милиции, а также с участием поливочных машин и бульдозеров, отчего и получила своё название.
         
* * *                А годы летят,
                Наши годы как птицы летят
                И некогда нам оглянуться назад.

                Евгений Долматовский
          ДОРОГА, ТЫ ПОДВИЖНИЦА,
          НУ КАК ТЕБЯ СМЕНИТЬ?

     Дважды, в 1964 и затем 1966гг, Владислав обучался в медицинском институте, продолжая естественным образом дело профессора медицины Ивана Ивановича Семернина, который играл огромную роль в его жизни. Вообще, вся жизнь этой семьи формировалась вокруг двух незабываемых личностей, собственно профессора Ивана Ивановича и его жены – Антонины Викентьевны. Высокообразованные, интеллигентные и глубоко порядочные люди, они своим ненавязчивым примером способствовали формированию характера и принципов жизни внука.

     Мир искусства, однако, взял верх. Владислав оставил занятия в мединституте и в скором времени поступил на исторический факультет ХГУ. В это же время он начинает работать в качестве театрального художника. В 1971 году он покидает стены Харьковского университета, поступает в театральную студию Харьковского дома ученых и, овладев азами сценического мастерства, уезжает в Москву, где в 1973г. поступает на сценарный факультет ВГИКа.
В 1977г. он с отличием оканчивает ВГИК, приобретя профессию кинодраматурга.

     История Владислава Семернина, как сценариста, достаточно исчерпывающе отражена в статистике Советского кино. Она немногочисленна. Но, к сожалению, навсегда останутся неизвестными те впечатляющие сюжеты, которые навсегда легли в стол автора, не имея возможности выйти на экран. К сожалению, за удачным стартом в кино, последовали годы вынужденного творческого простоя. В те годы многие авторы переживали подобное. После мощного всплеска хрущевской оттепели наступили годы казенщины и безразличия к настоящему искусству.

Первыми самостоятельными работами В. Семернина стали  фильмы –
  “Звездочет”(1986) и “Брод”(1987).

       * * * "ШЕРЕМЕТЬЕВО-2" (Французский бульвар,33, Одесская к/студия).
    
     В харьковском аэропорту летом 1988 года я с женой, Лидией Александровной, ожидал вылета в Одессу, куда летел по делу в качестве начинающего предпринимателя. Была объявлена регистрация, и я встал в очередь за мужчиной, который затем все время оказывался передо мной, преграждая мне дорогу. Раздраженный, я уже готов был высказать ему свое неудовольствие, когда он вдруг резко обернулся ко мне и спросил:   
    – Господин Соколов, Вы, что меня в упор не замечаете?

    Этот, сильно полысевший, заросший бородой и изрядно пополневший, человек  был Владик Семернин! Через несколько минут мы уже оживленно беседовали в салоне самолета, так, как-будто и не было десятилетней разлуки. Владик вез на Одесскую киностудию два документа:
сценарий двухсерийного фильма “Шереметьево–2”, и  Постановление Совета Министров СССР, разрешающее создавать негосударственные творческие объединения в области кино.

     Тогда же, по прилете в Одессу, мы, в уютном одесском кафе, при участии незабываемого Бориса Бальчиноса, обсудили все подробности создания такого объединения, для производства фильма “Шереметьево-2”. Тогда же мною было осуществлено первое финансирование кинопроизводства за счет средств, зарезервированных на перспективную поставку технологического оборудования, необходимость в приобретении которого в тот момент уже была неактуальна.
     Так родилась творческая съемочная группа, позднее трансформировавшаяся в “ХТПО Одесса”, которой руководил Б. Бальчинос, выпускник ВГИКа, талантливый организатор кино, к сожалению, рано ушедший из жизни. При его непосредственном участии было осуществлено много творческих замыслов В. Семернина.

     Это был первый шаг к независимой творческой деятельности.

     К сожалению, до экрана дошел односерийный вариант картины “Шереметьево–2".
     Действовавшая еще система худсоветов не дала возможности развернуть на экране драматургию события. Изнутри зная жизнь художников, автор сценария хотел донести до зрителя сложную гамму человеческих чувств, наложенную на  суровую действительность. Актерский талант Ю. Беляева, тогда еще не настолько популярного, как в настоящее время, давал возможность сделать картину более значительной, но до экрана фильм дошел таким, каким дошел.

     В одном из воспоминаний о В.Семернине говорится, что он не реализовал своих возможностей. Я бы сказал это иначе. К сожалению, советский кинематограф не реализовал тех возможностей, которые Владислав мог предложить.

     И фильмы “Брод” и “Звездочет” дошли до экрана так же в обрезанном, ущемленном виде. Будучи талантливым художником, В.Семернин ярко и многогранно представлял описываемые им события. Его воображение рисовало такие картинки будущих кадров фильма, что технические и творческие возможности тогдашнего кино не позволяли отобразить замысел сценариста на пленке. Напомню, что компьютерных эффектов тогда еще в помине не существовало. Так, например, фильм “Полтергейст - 90”, лишился наиболее выразительных сцен и вышел на экран значительно обедненным, несмотря даже на участие в нем А. Баталова. Превратившись из захватывающего мистического, масштабного  действия, в повествование о мелкой размолвке двух неуступчивых мужиков, обрамленных постельными сценами с участием малоизвестных в тот момент актрис.
   
        * * *
     Когда я в 1990 году переехал в Москву, то она встречала меня огромными плакатами, возвещавшими премьеру фильма “Шереметьево–2” на экранах столицы. И затем, в течение всего 1991 года огромный красочный плакат возле метро Кировская, у Центрального телеграфа напоминал нам об этой картине.

     К этому времени уже родилось Творческое объединение “Странник” с масштабными амбициозными творческими планами.

   
        * * * ПОЛТЕРГЕЙСТ – «...»

     Фильм “Полтергейст” вышел на экраны под цифрой “90”. А мог быть “89”, а писался, как “88”. Обсуждали фабулу фильма мы тогда в Одессе, когда запускался в производство фильм ‘Шереметьево-2”.

     Мир научной фантастики, мистика и  оккультные науки всю жизнь интересовали Владика.  Фильм представлялся красочным и загадочным. В нем должны были ярко отразиться намечающиеся коренные изменения в структуре нашего общества. Слияния преступного мира с властью и разгула коррупции. Правда, мы и предполагать не могли, как это проявится на деле двадцать лет спустя. Напомню, что замышляли мы этот фильм в 1988г., когда само слово мафия не  ассоциировалось  с нашей страной – СССР. А понятия “организованная преступность” вообще не существовало.

     Литературный сценарий предполагал сложнопостановочные сцены и трюки. Работая над техническим сценарием, Владислав с опытным оператором-постановщиком В.Мироновым, то и дело натыкались на один и тот же вопрос: "Как это технически исполнить?" От многого приходилось отказываться, многое переписывалось.   
     Съемочная группа была сформирована Б. Бальчиносом, еще в рамках ХТПО Одесса. Выступая режиссером постановщиком, Владислав старался как можно ярче преподнести идею фильма. Работа над фильмом затянулась. Второй режиссер фильма, Б. Горбунов, уходил от остросюжетной фабулы фильма в жанр мелодрамы.
     Впоследствии, при работе по монтажу фильма,это завело его в тупик. В течении нескольких месяцев он не мог продвинуться в работе ни на шаг. Кстати, именно по его решению, в фильм не попали великолепные картины Сергея Семернина, брата Владислава, который специально создал их для фильма.
 
     Приходили новые люди, по разным причинам уходили старые...

     Работа над фильмом “Полтергейст” была завершена Б. Загряжским и Г. Каргиным.


    * * * ОБЪЕДИНЕНИЕ “СТРАННИК”
 
     В этот момент и родилось творческое объединение “Странник”. Можно сказать, что это было осуществлением мечты нашей юности, когда мы целыми днями, а часто и ночами напролет строили утопические планы своего творческого будущего. Его рождение стало возможным благодаря совместным усилиям группы харьковчан, которых судьба в 1988 - 1989 году привела в Москву. Это, собственно, сам В. Семернин, ставший художественным руководителем Объединения, а так же Г. Юдин, директор издательства, выпускавший ежемесячный литературно-философский журнал “Странник”, И. Юрченко, директор производственной фирмы, и автор этих строк, Е. Соколов – генеральный директор Объединения. Значительный вклад в создание и дальнейшую творческую жизнь объединения внесли – журналист В. Лебедев, филолог Д. Фельдман, киновед Г. Каргин, театровед Л. Зарипова. Здесь начинал свою творческую биографию сын Владислава – Иван Семернин. Продолжалось творческое сотрудничество с Б. Бальчиносом и коллективом Одесской киностудии, при которой действовал филиал объединения, возглавляемый режиссером Ю. Кузьменко.

     ТПО "Странник" задумывалось, как мощное литературно-художественное объединение. В структуре объединения выпускался литературно-философский журнал, в редакционной коллегии которого были ведущие деятели отечественной  литературы и журналистики. Как например – Виктор Ерофеев, Мариэтта Чудакова, Андрей Битов, Александр Доброхотов, Анатолий Стреляный, Давид Фельдман, и др.

    Создавалась художественная "Галерея Странник".  Творческий план “Студии Странник” предусматривал цикл фильмов, посвященных русским художникам. Первым в списке стоял фильм о Савве Мамонтове, известном русском меценате, человеке трагической судьбы.

     В рамках этого объединения в течение 1990-1993гг. были созданы фильмы:
        “Полтергейст 90”
        “Сек-с-казка”– совместно с ХТПО “Аркадия”
        “Дафнис и Хлоя”
        “Фестиваль смерти”– совместно со студией “Макмель-фильм”, Франция.

    В. Семернин называл их исключительно картинами, потому что, как художнику, сюжеты представлялись ему в первую очередь в виде живописного изображения, красок, а затем уже действий и слов.

     Из фильмов “Студии Странник” особенно интересна судьба фильма “Сек-с-казка”. Снятый по сюжету рассказа В.Набокова “Сказка”, он был первой экранизацией автора на Родине. Кроме того, исполнитель одной из двух главных ролей в фильме – С. Жигунов широко рекламировал его, как первый советский эротический фильм. Премьера фильма в Доме кино на Красной Пресне обещала стать событием лета 1991 года.
     Событием она и стала. Фильм стал последним в истории СССР, чья премьера 20 августа 1991г. была официально запрещена, в связи с введением в Москве особого положения, связанного с ГКЧП.
     Этой же премьерой ознаменовалось свержение ГКЧП (а для Москвы это было действительно так). (www.kino-teatr.ru/kino/director/sov/23642/bio/)
    
     К сожалению, к этому времени мощная система советского кинопроката была уже окончательно развалена, и фильм, невзирая на отличную игру Людмилы Гурченко и талантливую работу оператора-постановщика Максима Осадчего-Корытковского (в будущем главного оператора фильмов “9 рота“ и “Сталинград“), прошел малозамеченным на экранах уже бывшего СССР.

    * * * “Дафнис и Хлоя”– сюжет, который В.Семернин вынашивал много лет. В соавторстве с постановщиком фильма “Шереметьево 2”– Юрием Кузьменко (тоже харьковчанином) был написан сценарий фильма, а затем он активно работал на всех стадиях его производства. Им был привлечен сильный состав актеров, проведена значительная организационная работа, в частности по осуществлению натурных съемок.
   
     Здесь я должен отметить, что творческий союз В. Семернина с режиссером Ю. Кузьменко дал последнему мощный старт в его творческой биографии. Обладая многогранным талантом, в первую очередь литературным, он проявил себя в качестве одного из наиболее плодотворных создателей художественных и телевизионных фильмов, популярных сериалов.
     На момент написания этих строк в творческом списке его режиссерских работ значатся 17 картин.
     Хорошо помню наши беседы с ним в небольшом кафе, неподалеку от Одесской киностудии, когда я приезжал туда по просьбе Владика содействовать запуску в производство фильма “Дафнис и Хлоя.”
     Окончив организационные дела, мы, за день до моего отъезда в Москву, провели прекрасный день на берегу лимана, на Юриной даче. Жаль, что содержания наших бесед теперь уже не восстановить.
     Во всяком случае, я рад, что наше Объединение сыграло положительную роль в судьбе этого человека и желаю ему творческих успехов.

     Последней значительной работой В. Семернина стал фильм совместного Российско-Ливанского производства “Фестиваль смерти”, или “Бал сатаны”– название, которое он имел на стадии литературного сценария и во время работы над фильмом.

     Период активной творческой деятельности Объединения “Странник” пришелся на трудные годы отечественного кинематографа. Практически полностью был уничтожен порядок проката кинокартин и многое другое. Например, даже мощная студия Н.Михалкова – “ТРИТЭ” выпустила на экраны в тот же период только один фильм.
    
     Простой перечень актеров, снимавшихся  в фильмах “Студии Странник” позволяет констатировать, что сотрудничали с Объединением лучшие мастера отечественного экрана.

      * * *
    По различным причинам к концу 1993 года Объединение окончательно разделилось по видам деятельности. Нарушился основной принцип, провозглашенный при его создании – наличие четырех самостоятельных структур, объединенных едиными финансово-экономическими ресурсами.

    Объединение “Странник”, которому В.Семернин отдал всю душу, пожалуй, в конце -концов сыграло роковую роль в его судьбе. Во всяком случае, после прихода в Объединение новой команды, произошел отход от активного творческого процесса, а, в конце концов, и прекращение деятельности “Странника”.

     В.Семернин продолжал заниматься работой в области кино, как драматург, но самостоятельных картин Владислав, к сожалению, уже не создал.


                Вот так и живем, не ждем тишины.
                Мы юности нашей, как прежде, верны.
                А сердце, как прежде, горит от того,
                Горит от того,
                что дружба превыше всего.   
                Евгений Долматовский
          З А К Л Ю Ч Е Н И Е

      Советский кинематограф мог значительно обогатиться, если бы творческие планы В.Семернина воплотились на экране. Об этом могут судить его единомышленники и коллеги, с которыми он делился мыслями. Я говорю сейчас об этом, закрывая последнюю страницу в биографии моего друга, связь с которым не прерывалась на протяжении 50 лет. Каждый из нас прожил собственную жизнь, и, зачастую, мы годами не общались. Но диалог между нами не прекращался ни на один день. И, встречаясь спустя годы, мы сразу, без долгих вступлений, активно начинали обсуждать текущие события. За все годы нашей дружбы между нами не произошло ни единой ссоры, мы старались не подвести друг-друга  за время совместной работы. Четыре художественных фильма вышли на экраны в результате наших совместных усилий.
    
     Я далек от мысли представлять все изложенное в виде серьезного литературного труда. Это заметки, возникшие на протяжении нескольких лет, и отражают они мой личный взгляд на происходившие события. Многим, знавшим Владислава, они покажутся странными. Но я не стремлюсь редактировать написанное, а предпочитаю выложить его в таком, родившемся на эмоциях, виде.  Хотя, иногда, меня посещают сомнения, о ком больше написал я в этих сюжетах? О Владике, или о себе? И не нахожу ответа, а кажется, его просто не существует. Я просто до сих пор, как многие годы своей жизни, продолжаю наш с ним диалог...
    
     Кто-то из коллег Владислава заметил, что он не смог реализовать себя. Сам он не мучился от этого. Просто мало попало на экраны. Не буду брать смелость говорить, что Владислав был человеком мудрым. Как не могу сказать этого и о себе. Но, как человек, безусловно, умный, он прекрасно понимал, как сложно донести до людей свои мысли. Он работал, делал свое дело. И я хочу надеяться, что был счастлив.

               
 * * *                Осень. Древний уголок
                Старых книг, одежд, оружья,
                Где сокровищ каталог
                Перелистывает стужа.
                Борис Пастернак

      В конце августа в Харькове опять чувствуется приближение осени. Листва уже не такая буйная, увядают полевые цветы, травы.

      Здесь, вдали от живущих бурной жизнью шумных улиц города, в самом конце Пушкинской улицы, той улицы, с которой так весело начиналась наша биография, нашел последний приют уроженец Харькова, житель Москвы, деятель Советского кино – Владислав Семернин.

      Мы приходим сюда. Как ни странно, нам, живым, здесь удается переосмыслить заново многие моменты своей жизни.

Е.Соколов,
Харьков, 2010 - 2013гг.