Асфальт безлик. Часть 8. Лето в Сталинграде

На фотографии - мой папа. Выступает на митинге по поводу открытия памятника погибшим бойцам.

УЧИТЕЛЯ

В нашей школе-бараке появилась учительница по математике. Звали ее Елена Анатольевна. Бледная блондинка, относительно молодая, ходила в черном пальто. Про себя рассказывала всегда одну и ту же историю:

«За мной приехали, а меня там уже не было…»

Другая дама, которая появилась на школьном горизонте, наоборот, очень многое о себе сообщала. Пожилая, смуглая, с крашеными черными волосами, ходила в гимнастерке, прибыла к нам, по ее словам, прямо с фронта. На фронте она руководила девичьим батальоном.

«Чем занимались?»

«Это секретно».

Она преподавала немецкий язык узкой военной специализации – военное оснащение немецкой армии. Пушки, танки, самолеты. Только названия на немецком языке. Без картинок. Она дружески объединилась с военруком. Говорила, что готовит нас для переброса за линию фронта в партизанский отряд. И мы ей какое-то время верили. Диверсионных действий мы, впрочем, не проходили. Звали эту яркую даму Стелла Богдановна. Чтобы укрепить свой авторитет, она приглашала к себе в гости некоторых простодушных учеников, подстригала их, а после стрижки мыла им головы простоквашей, как было принято в Средней Азии. Мы потом поняли, что приехала она не с фронта, а из глубокого тыла. В эту «парикмахерскую» попал наш Витя Артемьев, мы с Нонной дразнили его наличием такой поклонницы. В нашем классе в большинстве были девочки, которые во время боев жили в землянках, вырытых в высоком откосе Волги. Строили дома, и их первых переселили из землянок.

МАРИЯ

Как только мы переехали в новый дом, мама пригласила беженку с Украины. Она поселилась у нас. Звали ее Мария и никак иначе. Мы это знали, но если кто-нибудь другой по незнанию называл ее Машей или Марусей, она приходила в бешенство.  Она каждый день белила нашу чугунную плиту и после этой процедуры пол в кухне заливала водой. Папа сказал ей однажды:

«У нас не мазанка, это деревянный дом и его надо беречь».

На это замечание папы она ответила:

«Человек, не ваше дело лезть в бабьи дела, я от вас ухожу, у вас не дом, а проходной двор, идите в зало».

Высокая, костистая, черные волосы, черные глаза без блеска. Все ее возмущало, никакая война ее не брала.

ПАМЯТНИК

Когда сошел снег, и прошло еще одно разминирование, стало видно, что спинки кроватей, воткнутые в землю, исполняют какую-то функцию. Не было места, где бы они не стояли. Когда начали возводить дома, стали прибегать местные женщины:

«Тут строить нельзя, тут захоронены бойцы!»

Каждая спинка отмечала могилу.

Отец предложил сделать братскую могилу, перенести останки и поставить памятник.  С долгими спорами выбрали место. Памятник был очень скромный. Рабочие на заводе сварили обелиск из металлических листов.

ВЕСНА

Наступила весна. Все вокруг заросло мощными сорняками. Особенно обильными были заросли паслена с беленькими цветочками. От дома Артемьевых можно было выйти в степь, по степи были разбросаны разные предметы: бумажники, письма. Письма сохранились, так как были написаны на плотной бумаге, все на немецком языке. В бумажниках были фотографии смеющихся немецких семей. Собирали мы только оружие и патроны. Остальные мелкие вещи быта – щеточки, бритвы, зеркальца – вызывали страх. Дождей не было, стояли солнечные дни, и в степи появились полянки тюльпанов, на каждой полянке цветы другого цвета.  Все оттенки красного, желтого, бордовые, малиновые, и, наконец, белые. А у нашего дома  из пней и корней деревьев пробивались зеленые ростки. Природа пыталась как можно скорей скрыть израненную землю.

ЛЕТЧИК

Для восстановления металлургического завода «Красный Октябрь» прибыли специализированные подрядные организации. Требовались строительные материалы и специалисты высоких разрядов. Нужен был самолет, чтобы летать за Волгу и дальше. Нашли списанный самолет У-2. Летчик тоже нашелся, боевой летчик после ранения. Они с папой стали друзьями. Летали через большие реки, и никто не знал, что и когда выйдет из строя в старой летательной машине. Мы с мамой очень волновались. Военный летчик был лихой, горючим заправлялись на аэродромах. Папе выдали американскую военную форму – штаны и куртку из меха, с внутренней стороны обработанной как кожа, с медными молниями. Штаны расстегивались и превращались в одеяло. Кроме того, парадное кожаное пальто из рыжей кожи на шерстяной подкладке защитного цвета. Пальто было громоздкое, папа в нем выглядел излишне солидно. Недавний военный летчик знал все военные аэродромы, где можно было заправиться. Он заставлял папу надевать это пальто и молча стоять у самолета, а сам произносил:

«Срочно везу хирурга к командующему фронтом».

ЛЕТО

Наладился контакт с внешним миром. Мы давно хотели посадить овощи на своем участке, и нам на самолете доставили семена. Я вскопала огород за нашим домом, сделала высокие грядки. Местные женщины, которые ходили к Волге, показали мне, как надо сажать в этой местности,  летом сухой и жаркой. Сажать надо было в ямках. Водопровода не было, воду привозил водовоз на лошади, норма по два ведра в день. Этого не хватало, и мне приходилось таскать по восемнадцать ведер из реки в высокую гору, пока не провели временный водопровод. Трубы шли по поверхности земли прямо из Волги. Никакой очистки воды не было.
 
В это время у нас поселилась Шура, беженка из  Белоруссии.  Шуре было 20 лет, она была глуховата, так как не один год работала ткачихой: ткацкие станки были очень шумные. Она любила ткани и знала, как с ними обращаться.  Она отбелила и отгладила все постельное белье. Привела в порядок папины костюмы, но он ходил в гимнастерке и сапогах. Шура была знакома со всеми в ОРСе (Отдел рабочего снабжения) и как-то сообщила:

«Привезли чулки».

На деревянные бобины был намотан пронзительного цвета розовый трикотаж крупной вязки. Давали по одной паре: отрезали по два чулка в соответствии с ростом. Эти мешочки зашивали с одной стороны.

Два года не праздновали мой день рождения. Было совсем не до этого. Но этим летом у нас был уже и свой дом, и огород, и друзья, которых хотелось пригласить. Мне исполнялось пятнадцать лет, и я привлекла к организации праздника Шуру. С огорода мы снимали каждый день по ведру помидоров и по ведру огурцов, были арбузы и тыквы. Шура переживала:

«Виктор Васильевич, нам нужно мясо, нужно попросить».

Утром мы услышали два выстрела, около нашего дома. Выбежали на улицу.  Папа стоял с охотничьим ружьем:

«Собирайте шпаков».

Шура вышла с тазом, воробьев было сорок штук, это за два выстрела дробью. Воробьев мы ощипали и несколько часов тушили в духовке, чтобы кости размягчились. Мать Нонны и Виктора, Антонина Филипповна, сокрушалась, что кавалеры пойдут в гости без цветов, степь у их дома давно отцвела и высохла.  Вокруг дома рос только чертополох и переросший сухой укроп. Ребята хотели соорудить букеты, но Антонина Филипповна не разрешила. Был красивый солнечный день, гости пришли рано. Мы сразу выставили воробьев. Ребята закладывали в рот по целой птичке. Я охотничьи трофеи не ела. После жаркого выпили огромный чайник морковного чая с тыквенными оладьями и вареньем. Праздник удался.

Если в начале войны в Тагиле была мука, и мы жарили пирожки, то в Сталинграде с мукой, хлебом и сахаром было плохо. Хлеб был не черный и, конечно, не белый, а рыжий, из кукурузы и жмыха, он мгновенно черствел, и становился таким жестким, что у всех, кто его ел, кровоточили десны. Что нам было доступно, это семечки. В город ходил поезд. Мы в город на рынок, без билетов между вагонами. Нонна рассказывала, что меня один раз прищемило, и Виктор ей сказал, что у меня теперь будет расти горб. Один раз на рынок я ездила с папой, он надеялся купить болты для самолета. Не помню, купили ли мы болты, но зато помню, что привезли старинное зеркало без фацета. Женщина, которая продавала зеркало, сказала:
«Это из бабушкиного дома, дома теперь нет, как и моей квартиры. Сейчас живу в землянке».

МИНЫ

Фронт давно от нас отодвинулся, но по-прежнему, днем и ночью, где-то что-то рвалось или стреляло.

Как только сошел снег, мы стали ходить на танцы на площадку, которую сами вытоптали. Заводили пластинки и щелкали семечки. После того, как учеба закончилась, мы перестали танцевать, потому что компания не собиралась. Что может быть и хорошо, потому что летом на этом месте взорвались два фугаса, и образовалась огромная яма. То есть всю весну мы танцевали над фугасами.

Мы с Нонной ходили гулять на Мамаев курган. Поднялись на гребень, и Нонна стала истошно кричать. Перед нами было каре из противотанковых мин. Они были установлены аккуратными рядами и соединены между собой красными проводами. Мы как сумасшедшие убежали оттуда и больше на Мамаев курган не ходили.

ШЕЛОМОВЫ

К началу учебного года была собрана из щитов и полностью отделана наша школа. Проект школы был выполнен под руководством Николая Павловича Шеломова.

Получился дворец. Школа имела три четырехколонных портика. В центре портик над вестибюлем, который вел в высокий актовый зал и классы, расположенные слева и справа от центрального портика, образуя прямоугольный двор. Здания классов в конце двора имели еще по портику, между которыми был фонтан.

Люди приходили и приезжали посмотреть на нашу школу и не верили, что она из щитов. Мы называли школу «Павловский дворец».

Шеломовы приходили к нам в гости не раз. И вдруг летом пригласили только меня. Оказывается, меня пригласили «глодать сахарные и мозговые кости», которые они привезли с бойни. С меня сняли платье и завернули в бязевую простыню, потому что есть кости было делом очень грязным. Николай Павлович сказал:

«Облачились в тоги как древние греки».

Главное место в комнате занимал длинный раздвижной стол, за которым обычно работал Николай Павлович. Стол был накрыт клеенкой, на клеенке были по ранжиру разложены кости. Процесс был длительный. Мы пировали несколько часов.

КОНЕЦ ЛЕТА

Периодически на грузовых машинах ездили за яблоками, один раз меня взяли с собой. Мы приехали в деревню, в которой не было жителей. В деревне не было никаких разрушений или следов пожаров. Дворы заросли высокой травой. Яблони ломились от яблок, вокруг все было усыпано яблоками. Когда и куда девались все жители, мы так и не узнали. Люди жили в своих разрушенных деревнях или около своих разрушенных квартир, надеясь на работу и восстановление.

Летом у нас было еще одно событие, мы ездили на спектакль. В сорока километрах от наших поселков сохранился рабочий клуб одного из заводов. Дороги к нему не было, было только место, где раньше была дорога. Мы поехали на грузовой машине стоя. Держались друг за друга, народу было много, даже взяли не всех, кто хотел поехать. Машина ехала очень медленно, объезжая все воронки. Возвратиться назад по такой дороге мы могли только на следующий день, потому что в темноте назад не поехал бы ни один шофер, так что поездка планировалась долгая. Мы с мамой взяли с собой пятилитровую эмалированную кастрюлю тыквенных оладий, чтобы самим есть и других угощать.

Клуб был красивый. Светлый паркет, мягкие кресла, обитые голубым бархатом, люстры. В кассе мы взяли километры билетов. Давали пьесу Тургенева «Месяц в деревне». В театре были, в основном, женщины с детьми, на удивление дети вели себя очень хорошо во время спектакля. Мы с мамой сидели у большого прохода, к нам во время антрактов подходили люди, и мама снимала крышку с нашей кастрюли, чтобы достать оладьи. На мой взгляд, актеры были недостаточно красивы, но текст знали хорошо. Были декорации, все как положено. В театре мы остались ночевать. В пять утра, когда рассвело, шофер нас разбудил, и мы тряслись в полуторке обратные километры.

(продолжение следует)