Остров инвалидов

                «Никто лучше мужественного
                не перенесёт страшное».
                (Аристотель)


Услышав надрывный лай Цезаря, рвавшегося с цепи, Савва Романович чуть не потерял сознание. Накопленный за последнее время на всех правителей гнев вырвался наружу:

— Сволочи! Эх, лиходеи! Что удумали! Детей больных забирать от родителей, родителей от детей! Здоровая нация им нужна! Средневековье… Иезуитский закон, сродни каннибализму…

Договорить он не успел. В дверь постучали.

Савва Романович посмотрел на пустое инвалидное кресло сына, и молча, пошёл собирать свои вещи. Он уже решил — открывать не будет. Много чести. Пусть выламывают дверь сами, ему уже всё равно. С этой минуты жизнь потеряла для него всякий смысл. Его любимого, позднего, такого желанного сыночка Коленьку хотят забрать от него на тот самый остров, откуда ещё никто не возвращался. Нет, пусть лучше его самого отправят туда, в неведомое…

Стук всё усиливался и усиливался. Когда он перешёл в грохот, хозяин не выдержал, вздохнул и всё-таки пошёл открывать.

На пороге стояло четверо мужчин огромного роста и плотного телосложения.

— Где только таких набрали, — подумал хозяин, — как на подбор все. Им и оружие не надо, взглядом убить могут…

Дальше пошла игра в молчанку. Молчали гости, молчал хозяин. Первым не выдержал один из пришлых. Он грозно сверкнул на Савву Романовича недобрым глазом и устрашающе произнёс:

— Ну?

— Не нукай, не запряг, — смело ответил ему хозяин. Нету дома. Увезли далеко и надолго, отсюда не видать…

Мужчина схватился за кобуру.

— Ты что, дезертир, закон нарушать? Власть тебе не нравится? Уже всякая была, и что, где порядок? Власть, может быть какой угодно, но не слабой, понял? Не надо нас провоцировать. Покажи сейчас же, где у тебя приказ висит? На видном ли месте?

Савва Романович решил достойно доиграть свою последнюю в жизни роль.

— Я этим вашим приказом… Ну, вы понимаете…

Один из мужчин не выдержал и рассмеялся:

— Оставь его, Семён. Видишь, смелый и хитрый мужичонка оказался. Спрятал, видимо, так сына, что найти его будет нелегко. А смерти, по всей видимости, он не боится. Если честно, то этот не падший червь у меня даже вызывает уважение.

Семён убрал руку с кобуры и уже теплее посмотрел на хозяина.

— Ладно, живи пока. Но чтобы через три дня как штык, вместе с сыном… Последняя партия будет отправляться, а потом только через год… Ты же понимаешь, что если его найдём мы — придётся тебя пустить в расход за нарушение дисциплины. Таков приказ главнокомандующего. А если сам привезёшь, сын, как все, отправится на остров, и там проживёт до глубокой старости. И тебя отпустят, я похлопочу, обещаю… Если согласен, хозяин — распишись вот здесь…

Рука Семёна с протянутым листком так и осталась висеть в воздухе. Савва Романович глухо рассмеялся:

— Вы в своём уме? Чтобы я собственноручно подписал себе и сыну смертный приговор? Да ни в жисть! Ищите моего Коленьку сами! Если найдёте, он ваш… Если нет, целый год он ещё пробудет с семьёй. За это время много воды утечёт, возможно, ваш закон устареет, возможно, будет переворот и эти, с позволения сказать, слуги моего многострадального народа, уйдут в небытие… А, возможно, мой Коленька станет на ноги, и тогда он вам не будет нужен. В нашем случае год — это целая жизнь…

Семён сложил приказ и, отправив его в боковой карман гимнастёрки, похлопал хозяина по плечу:

— Уважаю за смелость. Но чтобы через три дня…

Мужчины ушли, а Савва Романович, кряхтя и окая, обессиленный, плюхнулся на диван. Его организм, сполна почувствовав меру усталости, хотел дать сбой. Вздох облегчения вырвался из груди Саввы Романовича, когда он услышал за спиной еле слышный стук. Он встал, подошёл к стене и постучал в ответ. Затем прошёл в сенцы и, взглянув на еле выступающий рычажок, нажал на него. Стена отодвинулась, и оттуда вышла худенькая, миловидная женщина, жена хозяина, Валентина. Затем они вдвоём осторожно вынесли из хитроумного лабиринта вихрастого мальчугана лет десяти.

Савва Романович, прижав к груди сына, потрепал его по волосам:

— Ну, что, сынок, неудобное убежище у тебя? В следующий раз потерпишь, если что?

Мальчик, глотая с наслаждением залетевший в комнату с улицы свежий, пахнущий акацией воздух, улыбнулся сквозь слёзы:

— Потерплю, папа, тем более, я с мамой. А с ней мне ничего не страшно. Гораздо ужаснее сознавать, что меня отправят на остров инвалидов, и я вас больше никогда не увижу. Я потерплю, папа…

Отец ещё крепче прижал к себе сына, отнёс на кровать. Затем отрезал ломоть круглого, пахнущего тмином хлеба, отлил кружку молока из крынки и, поцеловав сына в макушку, сказал:

— Поешь, сынок, а потом отдохни. Может так случиться, что тебе придётся снова отправляться в убежище. Нам, сына, надо только три дня и три ночи продержаться. А потом у нас будет целый год, чтобы поднять тебя на ноги. Ты же постараешься, сынок? Если ты будешь ходить самостоятельно, тебя и всех нас оставят в покое…

Мальчик согласно кивнул и чтобы, хоть как-то успокоить несчастного отца, улыбнулся:

— Я сделаю всё, как ты скажешь, отец. Ты иди, я поем и посплю. Мне нужно накопить силёнок для того, чтобы выдержать тесный плен, но потом обрести свободу.

Мальчик в приоткрытую дверь видел, как тихо о чем-то шепчутся отец с матерью и, быстро уснул от их монотонного шёпота.

Прошло три дня. С утра Савва Романович постелил в убежище на дощатом полу, тёплое ватное одеяло, отнёс туда сына и, положив его, оставил стену отодвинутой. Закрыть её было минутным делом, но там было очень мало воздуха и не хватало, чтобы его Коленька задохнулся. Хозяин обнял жену и, глядя прямо в зрачки, приказал:

— Валя, веди себя естественно, крестись и божись, что сына отвезла к матери в Поволжье, пусть едут и там ищут сами. Время будет потеряно, он им не нужен уже будет завтра. Ты поняла, Валя? Крестись и божись! Потом в церковь сходим, попросим прощения, бог всех прощает, и нас простит, тем более, за сына…

Когда залаял Цезарь, отец в мгновение ока, метнулся в сенцы, посмотрел на сына, приложил палец к губам, и, задвинув стену, махнул рукой Валентине:

— Валя, брысь в кровать! Тиф сыпной у тебя, свинка, короче, придумай диагноз сама, поняла? Переходит воздушно-капельным путём! Давай их пуганём!

Когда Савва Романович увидел старых знакомых, развёл руками:

— Нету, господа, сыночка. Отвезла Валентина к матери, а сама, видимо, в дороге, подхватила какую-то хворь. Вы, того, не подходите к ней близко, заразная у неё болезнь, уж и не знаю, выживет ли…

Четверо мужчин потоптались у порога и, видимо, не желая связываться с деревенщиной, повернулись, чтобы уйти. И тут откуда-то из глубины стены донёсся глухой кашель.

Семён посмотрел на хозяина и, сузив до тонкой щёлочки глаза, ткнул в него пальцем:

— Это что такое? Не скажешь, хозяин?

— Так, я же говорю, что жена больная. Не слышишь разве, кашляет?

Валентина так испугалась за Коленьку, что, поперхнувшись словами, стала надрывно кашлять. Трое, как ошпаренные, выскочили из комнаты на улицу от греха подальше. Сфинксом остался стоять только Семён. Он внимательно смотрел на просверленные вверху «глухой» стены дырки.

Савва Романович наклонился к нему и почти шёпотом попросил:

— Спаси моего сына, Семён. Я всю жизнь за тебя молиться буду, не на этом свете, так на том. Придумай что-нибудь, ты же умный. В жизни всё может случиться, не губи сына, Семён, умоляю…

Тот стоял и думал. Потом сказал:

— Чтобы спасти твоего сына, я должен пустить тебя в расход, и отчитаться за использованные патроны. Ты это понимаешь, отец?

— Да, понимаю.

— И ты согласен умереть ради калеки, который тебе только в тягость? Ты согласен умереть, а как же твоя жена? Она не поднимет ребёнка-инвалида одна. На следующий год тебя уже не будет в живых, его никто не сможет спасти. Твой сын всё равно попадёт на остров инвалидов рано или поздно, ты напрасно погубишь свою жизнь. Ты сделаешь только хуже. Я хочу уберечь тебя от последующих разочарований и лишений как физических, так и душевных.

Савва Романович упал на пол, и обнял колени Семёна.

— Прошу об одном, — спаси сына!

Семён вздохнул, открыл кобуру и достал пистолет. Он прицелился в хозяина, но тот оттолкнул его руку.

— Подожди, не стреляй, я с колен встану! Не хочу умирать на коленях!

Семён посмотрел на Савву Романовича, на голову, поседевшую прямо на его глазах и, в очередной раз, удивившись стойкости, решимости, гордости этого человека, произвёл выстрел в потолок.       


Автор: Надежда Бойер


***Картинка из фильма:
Kuruma Isu de Boku wa Sora wo Tobu
(Япония)