Аристовская Т. В. Воспоминания об учителях

 
   КОРОТ                АРИСТОВСКАЯ   Т. В.: Воспоминания о моих дорогих учителях
        Коротко об авторе:   ***   1. “Женщины-микробиологи также создали свои школы. Т. В. Аристовская  руководила работами 13 кандидатов наук и давала консультации будущим соискателям учёной степени доктора» -   С.А.Сычёва. Женщины – почвоведы.  НИА-Природа. Москва, 2003.  ***     2.      «Аристовская Татьяна Вячеславовнв (02.10.1912, г. Казань – 29.05.2004,  Тель-Авив),      микробиолог, д.б.н. Оконч. Биол. ф-т ЛГУ (1936), аспирантуру Естественно-науч. ин-та им. Лесгафта,  с 1940 – с.н.с.  этого института.  С  1949 – организатор и зав. лаб. Микробиологии почв Кольской базы АН СССР. с 1954 по 1989  – зав. лаб. Почвенной микробиологии Центр. Музея почвоведения им Докучаева (Ленинград).          Специалист в области исследования физиологических особенностей северных рас микроорганизмов и их отношения к условиям среды, применения бактериальных удобрений  для повышения плодородия почв Мурманской области. Одна из родоначальников почвенно-генетического направления в почвенной микробиологии. Инициатор изучения сезонной динамики числа микроорганизмов в почвенных условиях Севера. Автор 117 науч. работ, в т.ч. 2 монографий. Лауреат премии Докучаева и премии Вильямса.      Публикации: Микрофлора почв Кольского полуострова. – Л., 1947; Микробиология процессов почвообразования. М.-Л., 1960;  Большой практикум по микробиологии. Высшая школа, 1962    (коллективное руководство).    Микробиология подзолистых почв.     М.-Л., 1965;     ***3.  Г.А.Евдокимова. К 100-летнему юбилею Т.В.Аристовской (К началу исследований по почвенной микробиологии на Кольском полуострове). – Вестник Кольского научного центра РАН  , 2012, в. 4.
КО ОБ АВТОРЕ.

   1."Женщины-микробиологи также создали свои школы. Т.В.Аристовская руководила работами 13 кандидатов наук и давала консультации будущим соискателям ученой степени доктора" - С.А.Сычева. Женщины-почвоведы. НИА-Природа. Москва, 2003.

   2."Аристовская Татьяна Вячеславовна (02.10.1912, Казань - 29.05.2004, Тель-Авив), микробиолог, д.б.н. Оконч.  биол. ф-т ЛГУ (1936), аспирантуру Естественно-науч. ин-та им. Лесгафта, с 1940 - с.н.с. этого института. С 1949 - организатор ми зав. лаб. микробиологии почв Кольской базы АН СССР, с 1954 по 1989 - зав. лаб. почвенной микробиологии Центр. музея почвоведения им Докучаева (Ленинград). Специалист в области исследования физиологических особенностей северных рас микроорганизмов и их отношения к условиям среды, применения бактериальных удобрений для плодородия почв Мурманской области. Одна из родоначальников почвенно-генетического направления в почвенной микробиологии. Инициатор изучения сезонной динамики числа микроорганизмов в почвенных условиях Севера. Автор 117 науч.ю работ, в т.ч. 2 монографий. Лауреат премии Докучаева и премии Вильямса. Публикации: Микрофлора почв Кольского полуострова. - Л., 1947; Микробиология процессов почвообразования. М.-Л., 1960; Большой практикум по микробиологии. Высшая школа, 1962 (коллективное руководство). Микробиология подзолистых почв. М.-Л., 1965;

   3.Г.А.Евдокимова. К 100-летнему юбилею Т.В.Аристовской (К началу исследований по почвенной микробиологии на Кольском полуострове). - Вестник Кольского научного центра РАН, 2012, в. 4.

    В ЛЕНИНГРАДСКОМ УНИВЕРСИТЕТЕ

    Годы, проведенные мною в Ленинградском университете, были тяжелыми годами моей жизни. Во-первых, когда разошлась с мужем. Он был хорошим человеком, но наш брак не выдержал испытанием временем. Во-вторых, политическая обстановка в ЛГУ, как и вообще в стране, была очень сложной и напряженной. Повсюду происходили нагнетание всеобщего недоверия и подозрительности, поиски врагов и носителей чужой идеологии. Особенно острой ситуация стала после убийства С.М.Кирова. Приходя утром на занятия, я прежде всего останавливалась у  доски объявлений, где ежедневно вывешивались длинные списки исключенных из университета студентов. Откуда-то стало известно, что некоторые из них отправлены в лагеря, другим запрещалось жить в больших городах. Своей внезапностью и масштабностью все это походило на какое-то стихийное бедствие. Не знаю, был ли кто-нибудь застрахован от возможности попасть в эти списки.

    Политизированность студенческой среды в ЛГУ была очень высока. Преобладающая часть моих однокурсников были комсомольцами или членами партии. Беспартийных оказалось всего несколько человек. Один из комсомольских лидеров в нашей группе - Миша Поганкин - был предтечей Павлика Морозова. Он раскулачивал собственного отца и этим очень гордился. Мнолгие рассматривали его поступок как проявление высокой принципиальности и геройства. Но встречались в партийной среде и люди другого склада. Один из наиболее уважаемых лидеров биофака, запутавшись в политических проблемах своего времени, убил себя выстрелом в рот из охотничьего ружья. Это событие получило широкую огласку, и общественность университета осудила самоубийцу посмертно за дезертирство.

    Среди беспартийных людей моего ближайшего окружения заслуживают упоминания два человека: Коля Алексеев и Юра Сурков. Первый из них - сын потомственного пролетария, был наиболее примечательной личностью. Идейный противник всякой политизации жизни, он во всех своих  анкетах в графе о партийной принадлежности слово "беспартийный" писал с большой буквы. Таким наивным способом бросался вызыв идеологизированному советскому обществу. Но  до поры до времени общество не замечало этого вызова.

    Увлеченно постигая законы биологии, Коля одновременно интересовался археологическими проблемами и самостоятельно занимался поисками следов древних цивилизаций. Во всех своих    проявлениях он был человеком неординарным, ни на кого другого не похожим. Помню, как однажды он пришел меня по какому-то поводу поздравить, но не с букетом цветов или коробкой конфет в руках, а с вырезанным из верхнего слоя верхового болота  куском торфяника с дерновинками цветущей клюквы. Все сидевшие за столом пришли в восторг от такого необычного подарка, когда мой приятель вынул его из свертка и положил на плоское блюдо.

    В выходные дни Коля уезжал из города и привозил откуда-то старинные глиняные черепки с древними узорами или какой-нибудь биологический раритет вроде плодов водяного ореха (кажется, это растение зазывается Trapa natans).Этот человек был моим другом, и мы с ним постоянно встречались.

    Но вскоре его арестовали, а потом сослали в Среднюю Азию. Через несколько дней после Колиного ареста мне пришла повестка с приглашением к следователю. Когда я перед выходом из дома поцеловала моего маленького сынишку, у меня ёкнуло сердце при мысли о том , что с ним будет, если я не вернусь назад. Мой разговор с представителем Большого Дома проистекал довольно долго, но домой меня отпустили.

    Однажды мне позвонила по телефону Колина мама и сообщила,что ей удалось узнать дату предстоящей высылки ее сына куда-то на восток. Заготовив для Коли письмо, я встретилась с ней на вокзале с целью увидеть своего друга или, в крайнем случае, переправить ему заготовленную весточку. Мы долго бродили по шпалам, разыскивая нужный нам поезд, и, в конце концов, обнаружили вагон, у которого стоял солдат в форме НКВД с ружьем. Но, как и следовало ожидать, все наши просьбы дать нам возможность повидать Колю или передать ему записочку оказались тщетным, и нам пришлось уйти ни с чем. Тем не менее, через некоторое время я получила от Коли письмо, где он сообщал, что находится в Средней Азии и имеет право на переписку. Естественно, что между нами сразу же начался регулярный обмен письмами.Но по мере того, как время шло, переписка стала затухать.

    В 1938 году я во второй раз вышла замуж, и с моим мужем, с  которым я прожила более шестидесяти лет, был друг Колиной юности, Самуил Гребельский. Вот так странно переплетаются иногда человеческие судьбы. Но я еще не все рассказала о своей студенческой жизни, и хочу ненадолго вернутся в Ленинградский университет. В моей студенческой группе с явным сочуствием к Колиной судьбе (кроме меня) оказался Юра Сурков. Поэтому с ним я общалась чаще, чем с другими однокурсниками. Любитель классической музыки, он каким-то образом поллучал контрамарки в филармонию и часто приглашал меня на хорошие концерты. Как друзья арестованного Коли, мы с Юрой превратились на нашем курсе в козлов отпущения и непрерывно находились под наблюдением недремлющего ока Миши Поганкина. Меня он преследовал особенно настойчиво и постоянно намекал, что возможность получения мною диплома находится под большим вопросом. Но его мне все-таки выдали.

    Я ПЫТАЮСЬ ПОМЕНЯТЬ ПРОФЕССИЮ

    Когда я была на предпоследнем курсе университета, у меня появились сомнения в правильности избранного мною пути в науке. Хотя к тому времени я уже сдала в печать итоги моего первого самостоятельного исследования по гидробиологии, эта область научного знания стала казаться мне слишком описательной; меня тянуло к эксперименту. Немалую роль во всем этом сыграло то, что в мои руки попала знаменитая книга Поля де Крюи "Охотники за микробами". Вслед за ней я прочитала "Этюды оптимизма" Мечникова, и все это определило мою дальнейшую судьбу. А, между прочим, в те дни, когда я только готовилась к выбору профессии, отец советовал мне стать микробиологом. Однако считая, что такую специальность можно получить, только пройдя через медицинский институт, я сразу же от нее отказалась. Теперь, после приобретения какого-то жизненного опыта, все выглядело в моих глазах иначе. Да и условия с тех пор существенно изменились. Хотя на дневном отделении биофака микробиологов не готовили, можно было прослушать факультативный курс по данному предмету, читавшийся профессором Б.В.Перфильевым. После того, как я это сделала, он предложил мне поработать у него в лаборатории и заодно посоветовал получить более основательную подготовку на вечернем отделении ЛГУ. Только от него я узнала, что в ЛГУ все-таки существует специальная кафедра общей микробиологии, и возглавляет ее профессор Н.Н.Иванов. Николай Николаевич без лишней волокиты включил меня в группу студентов-вечерников, и я стала заниматься вместе с ними. Учебный день у них начинался после шести или семи вечера и заканчивался в одиннадцать часов ночи.

     Нагрузка у меня получалась тяжелейшая. С утра я сидела вместе с группой гидробиологов, а потом заходила куда-нибудь перекусить и бежала с шестнадцатой линии Васильевского острова на восьмую, чтобы не опоздать на очередную лекцию.

    Летнюю практику в том году я проходила у профессора Перфильева на Бородинской биологической станции, где он был тогда директором. Станция находилась в Карелии в двадцати (или более) верстах от железной дороги на территории небольшой деревни, расположенной на берегу дивного Конч-озера. В округе было еще несколько красивых озер (Перт-озеро, Укш-озеро, Габ-озеро). Свободные от водоемов и сельскохозяйственных угодий пространства суши были покрыты великолепными хвойными и смешанными лесами.

    Несмотря на присутствие в деревне большого количества людей, окрестные леса были довольно глухими. В них водились даже медведи,и один из сотрудников станции утверждал, что видел, как ккой-то мишка переплывал озеро почти у самого поселка. Однажды я со своими спутниками (тоже практикантами) обгаружили в лесной глуши крошечную избушку. Дверь в нее была не заперта, и внутри никого не было. Мне пояснили, что это "фатерка" - ничейное жилище, предназначенное для охотников и бродяг, нуждающихся в ночлеге и отдыхе. Войдя внутрь, мы заметили лежавшую возле очага вязанку хвороста и коробок спичек. Мне пояснили, что каждый, использовавший помещение, уходя должен оставить там немного дров и средство для разжигания огня.

    Карельский лес изобиловал земляникой и черникой, а при удаче можно было найти редкую и чрезвычайно ароматную и вкусную ягоду - полянику. Внешне она похожа на морошку, но отличается от нее красным цветом плодов и вкусовыми качествами.

    В числе местных достопримечательностей заслуживает упоминания находившаяся в лесу высокая гранитная скала - "Рогоза". По словам старожилов, именно отсюда привозили  в Петербург камень для сооружения памятника Петру Первому (Медного всадника). Известно также,  что в царствование этого государя со дна Конч-озера добывали железную руду, а на берегу был построен завод для ее переработки.

    БОРИС ВАСИЛЬЕВИЧ ПЕРФИЛЬЕВ КАК УЧЕНЫЙ И КАК ЧЕЛОВЕК

     В благословенный Карельский край профессора Перфильева привлекли богатейшие рудные поля местных озер. Здесь им были использованы уникальные возможности изучения процессов биогенного рудообразования. Наиболее важные научные достижения Б.В.основаны, главным образом, на материалах его карельских исследований. Результаты проведенных им работ отличались новизной и оригинальностью. Раскрытием микрозонального строения илового профиля и наличия нескольких механизмов зонообразования  было положено начало развития новой области науки - иловедения.

     Большим шагом вперед в экологической микробиологии была высказанная Перфильевым идея о природных субстратах (илах, почвах, горных породах, кровеносных сосудах животных и т.п.) как о проточных капиллярных системах. Поэтому при проведении эколого-микробиологических исследованиях Борис Васильевич считал необходимым в условиях опыта соблюдать принцип  проточности и капиллярности среды. Исходя из вышесказанного, он предложил принципиально новый методический подход к изучению природной микрофлоры. Вместе со своей женой, Диной Руфимовной Габе, им была разработана техника капиллярной микроскопии, получившая всемирную известность и признание. При  ее применении автором удалось обнаружить и изучить группы не известных ранее микроорганизмов и, в том числе, рудообразователей.
 
     Перфильев был не только крупным ученым, но и талантливым изобретателем. Его деятельность в этом направлении была многогранной. Часть его изобретений давно получила практическое применение, другие ждут своего часа. К сожалению, недоработанной осталась конструкция дифференциальной камеры. Она предназначена для получения в питательном растворе, заполняющем систему сообщающихся капилляров, множества различающихся по химическому составу микрозон.

     Если запустить в камеру суспензию однородных микробных клеток, все они быстро найдут наиболее подходящую для них экологическую нишу и начнут размножаться в пределах зоны с оптимальными для них условиями. При запуске в камеру гетерогенной микробной суспензии каждый вид займет свою оптимальную зону, и исследователь получит сравнительную экологическую характеристику всех компонентов исходной взвеси микроорганизмов.

     Трудно поверить, но в смутные в истории науки времена  работы Перфильева были признаны неактуальными, и их решено было прикрыть. Сотрудников уволили, лабораторию ликвидировали, а Бородинскую станцию передали в ведение другого учреждения. Таким образом знаменитый профессор оказался без полмощников и без оборудованной лаборатории. Однако сдаваться он не захотел и начал упорную борьбу за восстановление своего детища. В конце концов, победа оставалась за ним. При  поддержке президента АН СССР академика Несмеянова он получил лабораторию в одном из академических институтов, где и возобновил свои уникальные исследования.

     Вспоминая Б.В., хочется рассказать и о некоторых его человеческих качествах, ибо человеком он был необыкновенным. Многие считали его неисправимым чудаком, одержимым не каждому понятными идеями и планами. В университетских кругах ходили легенды о его экстравагальных поступках и высказываниях. Помню, как в хрущевские времена на каком-то ответственном совещании, когда обсуждалась задача продвижения посевов кукурузы на север, он с высокой трибуны иронически сравнил важность выращивания этого растения в Карелии с целесообразностью разведения там бананов.

     Будучи человеком добрым, он, тем не менее, сурово обращался со своими подчиненными, предъявляя высокие требования к выполнявшейся ими работе и делая язвительные (причем всегда остроумные) замечания по поводу совершавшихся ими ошибок. При этом в его голубых, как у Врубелевского Пана, глазах, появлялась ироническая улыбка. Многие на него обижалисчь. Благодаря сложности характера профессора далеко не все люди могли с ним уживаться, но те, которые уживались, понимали значение его работ для науки, и преданно служили его делу.

     Бесстрашие,    с которым Б.В. резал правду-матку лицам любого социального уровня (в том числе и  высокопоставленными),  а также его откровенное неприятие дураков, некоторых людей от  него отталкивало, а других, наоборот, привлекало. Многие корифеи науки его высоко ценили и в  трудные минуты выручали. Сам Перфильев стремился вовлекать в орбиту своей деятельности людей одаренных. Принимая человека на работу, он прежде всего интересовался уровнем его интеллекта и на наличие у него способностей к научным исследованиям. Для выяснения этих качеств он устраивал своеобразный экзамен. Он мог огорошить претендеента неожиданным вопросом вроде: "Что бы
Вы стали делать, если бы выиграли миллион?". Многие терялись и не знали, что отвечать, а те, кто похитрее, придумывали что-нибудь подходящее.

     Бескорыстно преданный делу, которое он считал делом своей жизни, Б.В. ждал того же от других. Вряд ли нужно говорить о том, как часто приходилось ему разочаровываться.

     В лаборатории периодически нехватало денег для развития проводившихся там исследований,и, не задумываясь, Перфильев вынимал требуемую сумму из    своего собственного кармана. Таким образом была израсходована значительная часть полученной им Сталинской (или Ленинской) премии.

     Профессор редко хвалил своих соратников, и высшей степенью похвалы была формула: "Да, это то, что нужно". И только об одном очень талантливым молодым ученым он как-то сказал: "А.Д.Пельш почти гений".

     Требовательный к другим, Б.В. был так же требователен и к самому себе.Он никогда не публиковал результатов своих исследований, если не был абсолютно уверен в их достоверности. Но вот  однажды произошло событие, на долгое время омрачившее его жизнь. Изучая железобактерии из рода галлионелла,он пришел к выводу,что общепринятое после работ Н.Г.Холодного представление об этих микроорганизмах является неправильным, и предложил свою концепцию их строения. Опубликованная им в 1926 году статья на эту тему вызвала ожесточенную критику Академик Холодный написал на нее уничижительную рецензию, составленную в очень резких, даже оскорбительной для автора статьи форме. Рецензент не только высказал свое несогласие со взглядами Перфильева, но даже дискредитировал его как учсеного. В адрес Б.В. было высказано сомнение в доброкачественности всех его научных начинаний вообще.

     Нанесенную обиду Перфильев носил в себе очень долго. Прошло много лет, прежде чем конфликт разрешился. В 1958 году за рубежом была издана монография голландского микробиолога Ван Итерсон, подтверджавшего точку зрения Б.В.

     До какой степени Б.В. был уязвлен рецензией Холодного  я поняла только тогда, когда он с    торжествующим видом раскрыл передо мной толстый том голландской исследовательницы и произнес: "Вот посмотрите доказательства моей правды". От неожиданности я не сразу сообразила, о чем  шла речь, и тогда он добавил:"Помните, как в свое время со мной расправился Холодный?". И тут я вспомнила ту, давно всеми забытую   историю и по выражению лица Б.В. поняла, что нанесенное ему академиком оскорбление более четверти века не давало ему покоя.

     После того, как страсти улеглись, можно было полагать, что загадка строения галлионеллы окончательно разрешена. Ан нет, сегодня в науку пришли новые люди, провели новые исследования и.... подтвердили правоту Холодного. Будет ли это последним и окончательным словом в науке или послужит лишь поводом к возобновлению дискуссии - покажет время. Что же? Исследователи имеют право ошибаться. А теперь от описания столь драматических событий вернемся к рассказу об обыденной жизни Б.В.Перфильева.

     В наступившие для науки тяжелые времена Б.В. по мере своих сил и возможностей помогал пострадавшим от зигзагов правительственной политики людям. После знаменитой сессии ВАСХНИЛ и разгрома классической генетики к нему в лабораторию пришла молодая женщина - кандидат биологических наук Дина Руфимовна Габе. Не желая заниматься профанацией науки, она хотела сменить характер  своей работы и искала более подходящего для себя места. Перфильев ничего не смог ей предложить, кроме исполнения обязанностей шлифовальщицы стекла. На это она храбро согласилась. Через некоторое время, полностью войдя в курс проводившихся в лаборатории исследований, Д.Р. была переведена на должность научного сотрудника, а еще через какое-то время вышла замуж за Б.В. и до конца его дней оставалась ему верным другом и соратницей.

     В начале пятидесятых годов, в самый разгар поведения партией и правительством антисемитской политики, Перфильев начал принимать к себе на работу почти исключительно одних евреев. Ко времени смерти Сталина они составляли не менее 60% личного состава его сотрудников. В шутку он назвал себя Борухом, царем Иудейским. Удивительно, что все  это сходило ему с рук. Может быть, его спасала не только его слава как ученого, сколько бытовавшее о нем  мнение как о чудаке, с которым лучше не связываться(как бы дороже не вышло). Кроме того, подозреваю, что его капиллярная техника представляла какой-то интерес для военной промышленности, о чем  вслух, разумеется, не говорилось.

     К портрету Перфильева остается добавить, что свое жизненное кредо он формулировал так; "Обычно люди работают для того, чтобы жить, а я живу, чтобы работать". И работал он почти до своего смертного часа. В последний день его жизни Дина Руфимовна, сидя у постели умиравшего мужа, правила корректуру его последней книги, которую нужно было срочно доставить в издательство. В этом она видела свой долг перед уходящим в мир иной.

     Вот и все, что я могу рассказать о необыкновенном человеке, Б.В.Перфильеве, сыне бывшего губернатора Камчатки и женщины благородного  дворянского рода.

     Под стать ему оказалась и его последняя жена - Д.Р.Габе. Как человек тоже неординарный, она безропотно и даже спокойно принимала и трудности его характера, и превратности их общей судьбы, разделяла его научные идеи и работала не покладая рук и в будни, и в праздники.К условиям жизни относилась крайне нетребовательно. Большая комната, занимавшаяся супругами в коммунальной квартире,была заставлена многочисленными стеллажами  и больше походила  на книгохранилище, чем  на обычное человеческое жилье. Предметы быта казались в ней даже неуместными.

     Будучи красивой женщиной, Д.Р. не уделяла внимания элегантности своих туалетов и одевалась всегда очень просто. Питаться она могла тоже чем  придется. Любимым ее блюдом была кислая капуста. Все устремления Д.Р. были направлены на служение науке. После смерти Б.В. руководство лабораторией перешло в ее руки, и она неплохо справлялась с этой задачей. Но через некоторое время ее поразил тяжелейший инсульт, с последствиями, с которыми она упорно боролась. В этом отношении ей удалось добиться многого, но вернуться к работе оказалось уже невозможным. Чтобы не быть никому в тягость, она отправилась доживать свои дни в Дом Ветеранов Науки.

     После отстранения Д.Р. от дел, осуществлять руководство лабораторией было некому, и так блестяще развивавшееся научное направление закончило свое существование.

     МОЙ РУКОВОДИТЕЛЬ ПРОФЕССОР ГРИГОРИЙ ЛЬВОВИЧ СЕЛИБЕР

    В годы аспирантуры моим руководителем был профессор Григорий Львович Селибер. Европейски образованный, владеющий тремя иностранными языками  (французским, немецким, английским), он был широко известен своими работами в области, которую можно было бы назвать экологической физиологией микроорганизмов. Впрочем, объектом его исследований были не только представители микромира, но и высшие растения. Свою научную деятельность Г.Л. начал как физиолог растений.

    При первой моей встрече с ним он показался мне тщедушным ветхим стариком. У него были сильно тронутые сединой редкие волосы, давно утратившие свой первоначальный темный цвет, густые брови и глубокие морщины на розовых щеках. Из-за больших круглых очков на меня внимательно смотрели два живых карих глаза. Глаза были добрыми и умными, и я сразу поняла, что их обладатель - славный и умный человек. Вскоре я с удивлением узнала, что Г.Л. был вовсе не так стар, как мне казалось. Ему было тогда всего-навсего пятьдесят девять лет. Его не по возрасту дряхлый вид объяснялся трудностями прожитой им жизни, с тяготами которой он столкнулся достаточно рано.Его отрочество было омрачено смертью матери и слабым состоянием собственного здоровья.

    После завершения среднего образования, полученного им в Виленском реальном училище,Селибер поступил в Петербургский горный институт, но через два года был вынужден покинуть его из-за болезни . Продолжить образование ему удалось только через четыре года.Поскольку в условиях царской России поступить во второй раз в высшее учебное заведение еврею оказалось невозможным, ему пришлось уехать в Европу. В Европе он окончил Галльский университет по отделению естественных наук, выполнил диссертацию в лаборатории известного ботаника Клебса и получил ученую степень доктора философских наук. Живя за границей, молодой ученый постоянно пополнял запас своих знаний: слушал лекции  в Гейдельбергском университете, посещал курсы по микробиологии в Пастеровском институте в Париже, работал практикантом или внештатным сотрудником в лабораториях видных ученых своего времени (Бючли, Фернбах, Безредка и др.) и проводил собственные исследования.Тяжелое материальное положение вынуждало его зарабатывать на хлеб. Работая в библиотеках, он писал рефераты научной литературы и давал частные уроки. Благодаря специфике этой работы и своей феноменальной памяти, через некоторое время Селибер превратился в энциклопедически образованного человека, несмотря на это,  за всю свою дореволюционную жизнь ему ни  разу не удалось получить штатного места в каком-либо учреждении  России или Западной Европы.

    Первую в своей жизни штатную должность по специальности он занял только в 1918 году, когда был зачислен на место старшего научного сотрудника лаборатории микробиологии  института им. Лесгафта. Селиберу шел тогда уже сорок второй год. Это тот возраст, когда наиболее яркие свершения ученого-математика остаются позади, когда имя крупного ученого-естествоиспытателя приобретает широкую известность, а сам он продолжает развивать уже созданное им направление. В сорок один год Г.Л. находится только у начала своего      самостоятельного пути . К этому важному этапу в своей жизни  он пришел всесторонне образованным человеком.Десятилетия, проведенные им в библиотеках Европы, чрезвычайно расширили круг его научных интересов. Ведь за всю свою жизнь он пропустил через свое сознание такую бездну литературного материала из разных областей естествознания. Но более всего меня поражала его необыкновенная память. Мне казалось, что он помнил все когда-либо им прочитанное. С удивительной легкостью Г.Л. мог дать по памяти библиографическую справку не только по близким ему вопросам микробиологии, но и по ботаническим, зоологическим, общебиологическим и даже по философским проблемам.

    После смерти академика В.Л.Омелянского в 1929 году руководство лабораторией перешло в руки Г.Л., который оставался на своем посту до самого конца своей жизни.

    Одновременно с работой в институте им. Лесгафта он взял на себя руководство микробиологическими исследованиями в ряде научных учреждений прикладного характера и постоянно консультировал работников соответствующих отраслей промышленности. Проводившиеся им и под его эгидой исследования охватывали вопросы общей, сельскохозяйственной, промышленной и даже медицинской микробиологии. Наиболее значимыми из них были работы, посвященные теоретическим вопросам экологии, проблемам разложения и образования жиров микроорганизмами, микробиологии хлебопечения и получения волокна из лубяных растений биологическим способом.

    У поверхностного наблюдателя может создаться впечатление, что Г.Л. разбрасывался в своих начинаниях, и что в его работах не было единого стержня. Это, конечно, не совсем так. Широко варьируя объекты исследования, Селибер всегда подходил к ним с эколого-физиологической точки зрения и никогда не забывал о зависимости организма от условий его существования.

    Свое научное кредо он изложил в двух специальных сообщениях, опубликованных в начале двадцатого века.Важнейшей проблемой теоретической и прикладной биологии Г.Л. считал определение кардинальных точек организма как мерила степени его чувствительности к факторам среды. По его мнению, амплитуду колебаний напряженности экологических факторов, в пределах которой возможно осуществление прписущему данному микроорганизму типа обмена веществ и сохранение жизнеспособности следует считать важнейшим признаком вида. Как известно, размах допустимых в каждом отдельном случае колебаний характеризуется положением трех кардинальных точек организма: минимума, оптимума и максимума. По убеждению Г.Л., величины, отражающие положения этих точек, должны были бы в биологии играть роль, аналогичную той, которую играют различные постоянные (например, предел упругости, точки плавления и кипения) в физике и химии. В своих публикациях Селибер рассматривал также вопрос о возможности перемещения кардинальных точек при  адаптации организма к новым условиям обитания и в связи с процессами видообразования. Высказанные Г.Л. общие положения вряд ли могут в настоящее время поразить кого-либо новизной. Однако то, что теперь известно каждому образованному человеку, в начале двадцатого столетия приходилось доказывать.С такой необходимостью Селибер столкнулся на раннем этапе своей научной карьеры. Работая в Пастеровском институте,он обнаружил, что окраска двух штаммов лучистых грибков зависела от кислотности питательной среды,на которой они были выращены. Когда Г.Л. сообщил об этом своим коллегам,никто иной, как И.И.Мечников, ролявил недвусмысленный скепсис и усомнился в достоверности полученных данных. Он посчитал их лишь следствием недостаточно тщательной работы исследователя. Подобные недоразумения встречаются в науке нередко. Вспомним высказывание Менделеева в адрес Морозова по поводу возможности расщепления атомного ядра. Великий химик и великий биолог своего времени проявили в данных случаях одинаковую косность. Так что корифеи не всегда оказываются правы.

    Меня всегда поражала свойственная Селиберу широта мышления. Задолго до полета первой собаки в космос и до того, как биологи начали по-серьезному делать попытки моделирования в лабораторных условиях условий жизни на Марсе или Венере, он настаивал на необходимости изучения микроорганизмов в крайних условиях среды с целью определения границ жизни. Эти работы он считал чрезвычайно важными для будущих космических исследований и полетов, в возможности которых никогда не сомневался.

    Мы, его современники, будучи на несколько десятков лет моложе его, с чуством стыда должны признать, что воспри нимали его идеи как проявления безудержной старческой фантазии.

    Будучи старым холостяком, Г.Л., уже, кажется, ничем, кроме наувки, не интересовался. Помню, как однажды  в институте был организован культпоход в театр на какой-то интересный новый спектакль, и мы предложили ему билет. "Нет, спасибо, - ответил наш шеф.  - Все интересное я  уже видел, когда жил в Париже". Видимо, парижских впечатлений от  театрального искусства ему хватило на всю оставшуюся жизнь. Годы, проведенные в этом городе, были, несомненно, лучшими годами в жизни Селибера. Когда он рассказывал о тех далеких временах, его лицо приобретало какое-то отреченное выражение. Мне казалось, что в такие минуты он мыслями уходил куда-то далеко отнас и погружался в свое прекрасное прошлое. В наши дни он давно уже не посещал ни театров, ни музеев, ни концертов. Все его помыслы были прикованы к науке. С годами его интерес к ней не ослабевал, а становился все глубже. Он не только умом, но и сердцем воспринимал каждое новое научное досмтижение и радовался ему почти с юношеским пылом. Ему всегда сразу же хотелось поделиться со своими единомышленниками впечатлениями от только что прочитанной книги или от пришедшей ему в голову интересной мысли. Иногда дело доходило до смешного. Однажды он позвонил мне домой по телефону уже после после полуночи для того, чтобы сказать всего-ничего одну фразу: "Вы знаете, я пришел  к выводу, что все, о чем я вчера думал, оказалось неверным". И добавив: "Спокойной ночи", повесил трубку.

    Когда пришло время выбирать тему для моей будущей диссертации, не обошлось без некоторых осложнений. Руководитель предложил мне заняться изучением вопроса разложения органических кислот микроорганизмами. Тема была, бесспорно, диссертабельной, но большого энтузиазма у меня не вызвала. Я не увидела в ней особых перспектив для поисков нового. Но Г.Л. настаивал, и мне пришлось согласиться.

    Начав собирать соответствующую литературу, я обнаружила в городской публичной библиотеке тоненькую книжечку "Известий Донского университета", изданную в 1921 году и отпечатанную на грубой газетной бумаге. В ней была опубликована статья А.Ф.Лебедева, сразу же приковавшая к себе мое внимание.Пробежав глазами несколько страниц, я сразу же поняла, до какой степени была оригинальна эта работа, и подумала, что если автор прав, то микробиологам придется пересмотреть все современные представления о гетеротрофных микроорганизмах.

    Изложению  сущности вопроса автор предпослал обращение к читателю. В нем он сообщал, что имеющиеся у него экспериментальные данные не достаточны для подтверждения  выдвигаемой им новой концепции. Учитывая сложность царящей в стране обстановки и неопределенность будущего российской наувки, он опасается, что его идеи могут пропас ть втуне. Чтобы избежать такого развития событий, он решился опубликовать свои материалы в т ом недоработанном виде, в каком они у него имелись.

    Сущность рассматриваемой им проблемы состояла в следующем. После знаменитых работ С.Н.Виноградского в науке утвердилось представление, что среди микроорганизмов существует две группы видов, различающихся характером углеродного пиьания. Одни из них, называемые автотрофами, обеспечивают свои потребности в углероде всецело за счет ассимиляции углекислоты. Вт орые - гетеротрофы - углекислоты не потребляют, а используют готовые органические соединения.

    Согласно воззрениям Лебедева, и те, и другие нуждаются в углекислоте, и различия между ними ограничиваются использованием разных источников энергии. Автотрофы получают ее в процессе окисления минеральных веществ а гетеротрофы - путем превращения готовых органических соединений.

    Я нашла аргументы автора очень убедительными, и мне захотелось продолжить его исследования. На другой день я попросила своего руководителя изменить тему моей диссертации. Конечно, Г.Л. сразу оценил значение и оригинальность теоретических положений Лебедева, но переменить мою тему категорически отказался. Он боялся того, что, потратив весь отпущенный мне для выполнения работы срок, я не могу добиться никаких существенных результатов и останусь без готовой диссертации. Он, очевидно, считал, что тема слишком новая и сложная, чтобы отдавать ее в разработку в руки молодого специалиста. Я даже понимала, что всякое может случиться, и решила попросить шефа разрешить мне работать одновременно в двух направлениях. В ответ было сказано: "Как хотите, запретить это Вам  я не могу".

    И вот началась моя сумашедшая работа по двум темам. С раннего утра до позднего вечера я трудилась за лабораторным столом, и только через несколько месяцев начала полоучать  первые обнадеживающие результаты. Когда пришло время для очередного отчета, я сначала показала Г.Л. итоги моих усилий над решением вопроса разложения органических кислот. И только "под занавес" предложила ему посмотреть мои достижения по второй теме. Селибер, очевидно, не принимал всерьез мои намерения стать последовательницей Лебедева. Посмотрев на меня с удивлением, он буркнул: "Ну что же, покажите". Пока он разбирался в составленных мной таблицах, его сосредоточенное внимание возрастало, и, в конце концов он произнес: "очень интересно. Сдаюсь. Продолжайте двигаться дальше". И вот начались мои бесконечные хождения по библиотекам в поисках литературы по истории вопроса. Долгое время мои  попытки найти что-нибудь подходящее оставались бесплодными. Создавалось впечатление, что никто ни до, ни после Лебедева проблемой усвоения углекислоты гетеротрофами не интересовался. Наконец, отыскалась одна изданная в 1936 году за рубежом статья, подтверждающая потребность гетеротрофных бактерий в СО2.  К концу тридцатых и в сороковых годах в иностранных журналах стали появляться новые сообщения по этому вопросу.

    Поскольку мои публикации  были первыми в СССР после работы Лебедева и лдними из первых в мире, мне было очень трудно найти оппонентов для защиты уже готовой диссертации. Опувбликованная в глухие впремена  и в провинциальном издании работа Лебедева осталась,очевидно, не замеченной советскими исследователями, а чт о касается зарубежных публикаций, то они только начали появляться. Трудно, но возможно, и защи та, в конце концов, состоялась.

    После получения кандидатской степени меня зачислили на  должность старшего научного сот рудника лаборатории Г.Л., и я продолжала исследования в прежнем русле.

    В одной из подготовленных мною к печати рукописей я высказала однажды гипотезу, для подтвкерждения которой у меня так же, как когда-то у Лебедева, еще не было достаточно убедительных экспериментальных данных. Руководитель потребовал, чтобы я исключила соответствующий абзац из текста, и мне пришлось это сделать. Через некоторое время в иностранном журнале появилось аналогичное сообщение, где высказывались те же соображения, которые я изъяла из своего последнего опуса. Меня очень обиделоЮ, когда Г.Л. высчоко оценил эту иностранную работу, и тут же высказала ему свои претензии. Ведь у автора статьи      были вс е те же доводы, которые я изъяла из своего текста. Немного смутившись, Г.Л. ответил: "Не будьте столь честолюбивы. Для прогресса науки не важно, кто первым высказал ту или иную идею или обнаружил новое явление. Имеет значение только т о, что это кем-то сделано". По большому счету он был, конечно, прав, но эмоционально такая точка зрения меня не устраивала.

    Несмотря на то, что Селибер во всех своих проявлениях был типи чно штатным человеком, в первые годы войны, когда было объявлено о создании народного ополчения, он одним из первых в нашем институте пришел в военкомат и заявил о своем желании идти на фронт. Увидев его сутулую фигуру, одетую в мешковидный кос тюм и просторную кепку, ему отказали. Он начал протестовать, и тогда военком пообещал призвать его в будущем: "Когда Вы понадобитесь, Вас позовут". Огорченный отказом, Г.Л. вернулся к своим  обычным делам и стал ждать повестки. Ее, однако, так и не последовало. Вместо этого его вместе с другими сотрудниками института отправили в эвакуацию в Казань.

    В это время я, моя мама, свекровь и  Боря уже были в Казани. Нас приютили в своей квартире бабушка и три мои тетки, отдавшие в наше распоряжение самую большую из своих трех комнат. Наша комната была вся заставлена мебелью и поэтому казалась тесной. И вдруг в городе неожиданно появился Г.Л., у которого не было никакого пристанища. Мы предложили ему поселиться у нас. От одвинув от стены большой шкаф и стеллаж с книгам и, мы соорудили для него изолированный закуток в нашей комнате, передвинули туда одну из наши х кроватей и поставили тумбочку. Поскольку соорудить еще одно стабильное спальное место не было никакой возможности, мне при шлось спать на столе. Лежать на нем было жестко и неудобно, но я как-то приспособилас ь. Через некоторое время Г.Л. получил муниципальную квартиру и переехал от нас в другой дом. Мы вскоре тоже покинули своих гостеприимных родственников, так как доолждны были перебраться в Самарканд. Через полтора года я снова вс третилась с Г.Л., но теперь уже в Москве. За время войны спектр его деятельности значительно расширился. Помимо своей обычной работы, он руководил микробиологической группой Комиссии по расши рению пи щевых ресурсочв при Биоотделении Академии наук СССР, потом заведовал лаборатори ей микробиологии той же комиссии. При  его участии была организована лаборатория дрожжевой и пивоваренной  промышленности при   Наркомпищепроме. После войны эта лаборатория превратилась в большой институт.

    Дожив до глубокой старости, Г.Л. никогда не изменял своим жизненным принципам. Он запомнился мне как бескорыстный разносторонний ученый, обладающий энци клопедическими знаниями, добрый человек.

   
    В 1945 году я сменила место работы и пусти лась в самостоятель ное плавание. Через несколько лет мне удалось увековечить пам ять о моем учителе, назвав его именем -Seliberia - новый микроорганизм, напом инающий по форме лучистую звезду. С тех пор во всех определителях мира значится под названием  Seliberia stellata - селиберия звезчатая.