Ностальгия о буду щем рае. Часть вторая. Глава 1

                Часть вторая.

                Наслаждение тишиной.

                Глава первая.

       -Бом-бом-бом-бом-бом-бом-бом-бом-бом-бом-бом-бом! - донеслось из множества открытых форточек.Антон остановился и с любопытством посмотрел на освещённые окна.За ними мелькали какие-то тени,за ними кричали,визжали и целовались,а здесь,на улице,было темно и холодно."Ну - здравствуй,Новый Год.".Он поёжился и пошёл дальше.
       Новогодняя ночь оказалась хоть и морозной,но бесснежной.Гололёд,гололёд,а на углу улиц Димитрова и Будённого разворотили дорогу и грязь,смёрзшаяся грубыми комками,заставляла идти на цыпочках.
       Антон чертыхнулся - не хватало только упасть и снова очутиться в больнице!Хватит,отфестивалил...
       Сегодня его выписали из больницы (точнее,он сам упросил:"Доктор,сами понимаете,Новый Год,то-сё...").День и вечер он провёл на Соцгороде,с любопытством приглядываясь к снующим - вжик-вжик! - людям.Оказалось это очень интересным - выпасть из общего ритма и даже не со стороны,а как бы из другой скорости жизни наблюдать людей,как муравьёв в муравейнике.
       При всей хаотичности людского движения,при всей случайности мимолётных встреч и разговоров была во всём этом какая-то странная логика,какая-то странная истина,никак не дающаяся,постоянно ускользающая от Антона.Казалось,дело не в празднике,не в желании людей запастись незапасённым и купить некупленное,а в каком-то общем и чистом желании последним решающим рывком построить что-то светлое,ясное и одинаково хорошее для всех.
       Но умом Антон Иванович понимал,что это не так (ах,разум,падший ангел,изгнанный с небес!).Он знал,что до полуночи и чуть-чуть дальше все эти люди будут ждать какого-то ласкового,доброго ветерка от жизни,какой-то новой надежды на то,что скоро - вот-вот - вся их жизнь изменится к лучшему:и денег будет больше,и жить станет слаще,приятней и ласковей.Что недруги сгинут,а друзья,наоборот,расплодятся как кролики.Что...
       Эта всеобщая вера в грядущие светлые перемены напомнила ему эпизод из "Лета Господня" Шмелёва.Вот непривычно трезвый и серьёзный батюшка откашливается в кулак и,отхлебнув воды из стакана,с досадой крякает в сторону.Чистая публика под монотонное бубуканье его голоса с любопытством рассматривает обновки соседей,прикидывая,во сколько рубчиков они обошлись;ещё вполголоса перешёптываются,обсуждая свежие и не очень сплетни.От народа,тёмной массой сереющего позади,исходит запах льняного масла и какое-то общее недоумение:зачем?Зачем я здесь стою,стою сейчас с шапкой в руках,стою трезвый и скучный?Ещё ковыряется в носу,чешется в голове и за ухом и не даёт покоя мысль,что Митька-шельмец,пожалуй,и объегорил на овсе.
       А батюшка бубукает,бубукает...То одна ясная и печальная нота прорвётся сквозь эту монотонность,то другая.А публика позёвывает да посматривает окрест себя от скуки,а народ почёсывается да впадает в истуканское оцепенение.А батюшка бубукает,бубукает - долог путь Иисуса к Голгофе,ой,как долог...
       Публика успокаивается и тоже обессиленно прислушивается,цепляясь за услышанное в судорожной надежде не заснуть.Всё чаще в голосе батюшки появляются ясность и печаль,всё чаще печаль сменяется гневом и презрением,всё чаще голос его вздымается вверх - нет,не до самой маковки,а так,над оцепеневшим людом.
       "И трижды не прокричит петух,как один из вас трижды предаст меня".И в сонном,одуревшем от духоты и оцепенения мозгу странный червячок вдруг зашевелится:да Пётр ли предал тебя?Ведь это мы,мы все,фарисеи и фаддукеи,свершили это!И от ужаса осознания простой этой мысли проходит оцепенение,проходит сон и даже Митька-шельмец забыт и лишь жадное любопытство - что дальше,неужели?,и лишь страх - не я,Господи,я не хотел!,и лишь надежда - авось,обойдётся - поднимают головы туда,откуда несутся ясные и грозные слова,как нож масло режущие повинные головы.
       И вновь шумит и беснуется толпа - под любопытным и презрительным взглядом прокуратора.Хлеба и зрелищ?Хлеб я вам дал,я,Я,а не этот инородец.Кого,братаны,отпустим?(Ай,да зрелище,ай,как любо!)"Вар-раву,знамо,Вар-раву.Он свой,кровь от крови,мысль от мысли свой.Что с того,что разбойничал?Все мы немного того...не того.Вар-раву!Вар-раву!!"
       "Господи,неужели и я это кричал?Это не я,прости мя,Господи!"  - и никнут головы в храме,и опускаются обессиленно плечи от осознания собственного скотства и скотства жизни.И уже не смотрится на соседей и не ковыряется в носу - подальше бы,куда подальше бы забиться от этих страшных слов!Но неужели?
       ...Нет,не бывает неужели,не бывает...И это не Его,а тебя пинками и оплеухами гонят на Голгофу,не Ему,а тебе грубые римские животные вгоняют гвозди под кожу...И странная двойственность охватывает безмолвную массу в храме,и каждому видится,что не легионеры,а сами - сами! - себе загоняют гвозди и терзают кожу кончиками пик,сами с гигиканьем и грубыми шутками удаляются праздновать,оставляя другую свою половину истекать кровью...И так больно было это ощущение несправедливости,что толпа в храме зашевелилась и задрожала слезами:неужели?...
       Но не бывает неужели,не бывает...Скорбь и безмолвие,тоска и печаль...Но вновь,вновь оживает червячок:уже оттаскиваются камни,уже слух,слух ползёт по Иерусалиму."Значит,жив,значит,не до смерти!Пусть не здесь,а в том мире да воссоединятся две половины,земная и небесная!Чудо,чудо свершилось!Славься,Господи!".И разжимаются руки и летит ниц забытая шапка,и уже переводится дыхание и украдкой посматривается на соседей - как они,ничего не приметили?;и лишь последняя мысль мелькнёт при выходе из храма:"А Митька,пожалуй-таки,объегорил"...
       Антон Иванович досадливо поморщился,отгоняя "Лето Господне",вздохнул и пошёл дальше.Так и люди за окнами - подождут чуда часик-другой,потом напьются,нажрутся - и на целый год забудут этот праздник:ожидание чуда.
       Антон Иванович не узнавал самого себя.Очнувшись в реанимации и поняв по вкрадчивым расспросам врача,что с ним произошло,и досадливо от них отмахнувшись ("Ну,принял по пьянке какие-то таблетки,значит,перепутал.Что - какие таблетки?Откуда я помню,говорю,пьяный был"),он всё откладывал и откладывал самую главную мысль.Лишь изредка она пробивалась и заставляла его хмуриться("Что,Наташка,что,гадюка,смерти моей захотела?За что?...Знаю,знаю,за что,так разве за это убивают?Пьян я был да и ты не очень то сопротивлялась.Ну,сопротивлялась,какая разница,что - это такое большое преступление,жену против её воли поиметь?А ты с козлом с этим против моей воли что делала,цветочки нюхала?Дай мне только из больницы выйти.").Но дни сменялись ночами,вновь наступал день,а память злорадно подсовывала ему то,что вроде забылось.Нет,он,как не пытался,не мог вспомнить,как познакомился с Наташей,как в первый раз оказался с ней в постели.Много тогда было девушек,хороших и разных.Но вспомнился ненавязчивый разговор в райкоме ("Поймите,Антон - карьера и жеребячество несовместимы.Любой,самый малый руководитель - плоть от плоти своего народа.А ячейкой общества у нас является семья,а не табун во главе с бесноватым жеребцом.Так что думайте,Антон,думайте...");вспомнил,что сразу подумал тогда о Наташе Соколенко:как-то выделялась она тогда из общего стада - то ли осанкой и прямой линией подбородка,ненавязчивым и одновременно жёстким характером,то ли печалинкой,вечно поблескивающей в её взгляде.Вспомнил совместные годы,когда день сменялся ночью,они ложились в постель и вроде всё как положено - но странное смущение прочно обосновалось у него где-то глубоко-глубоко в подсознании:"А ведь это не моя,чужая женщина",Но потом засыпалось и забывалось.
       Ты вспоминай,Антон,вспоминай!Не потому ли и насиловать это тело было так сладко и приятно,что мысль эта,получившая подтверждение,выползла наружу и опьянела от свободы?Вспоминай,Антон,вспоминай...
       И к моменту выписки Антон Иванович успокоился.Выйдя из больницы,он,ещё по инерции,решительно направился в сторону дома,но чем ближе был этот дом,тем почему-то сильнее дул встречный ветер,тем всё чаще спотыкались ноги и оглядывалось назад.Наконец Антон Иванович остановился и вздохнул.
       А зачем?Там сейчас Наташа,Лилька (стоп!,о Лильке потом,когда первая боль пройдёт)Миша этот...Ну,наскандалю,а дальше что?Ничего.
       И весь день он провёл,бродя по городу.Он ходил - и будто ветхие,старые одежды сползали с него и новый,яркий Антон Иванович появлялся на свет и этот Антон Иванович нравился ему больше прежнего.Этот был уверенней,спокойней,умнее и значительней.И моложе.
       Он не торопясь шёл по проспекту Гагарина мимо пединститута.Было тихо и спокойно,лишь время от времени бахкали взрывами петард мальчишки."Хорошо,что ни людей,ни машин.Вот бы весь год Новый Год,чтобы спокойно можно было ходить по улицам,не натыкаясь ни на людей,ни на их брань и злоязычие.Идёшь себе,идёшь - и лишь дома...Чернобыль" - усмехнулся и мельком взглянул на тёмные окна пединститута."Лилька вырастет,сюда,наверное,пойдёт,поближе к дому.Стоп!Об этом нельзя,пока нельзя..."
       Почему-то вспомнилась Юля,после встречи с которой,как он сейчас с удивлением понял,всё и началось."Если бы я тогда не разозлился - не на неё,молодую и жестокую,а на свою расползающуюся жизнь - то ничего бы и не было.Постой-постой,когда я узнал об этом "герое-любовнике"?Да - за день до этого.Это было больно,но терпимо,как мне тогда казалось.Но когда и Юля шарахнула меня по голове...как она тогда сказала,""семеро по лавкам сидят,а папа отдыхает"?Это был финиш,аут,полный отпад.Но какой взгляд...Жаль.Хотя..."Он остановился и,как ни странно,оказался точно под освещёнными окнами Юлиной квартиры.Машинально взглянул на часы - час ночи - и нерешительно потоптался на месте.
       Антон Иванович прислушался к себе и с удивлением понял,что абсолютно не смущается того,что сейчас произойдёт.Нет - новый Антон Иванович нравился ему больше прежнего.
       Дверь открыла Юля и секунд 20 молчала,вспоминая,а вспомнив,широко округлила глаза:
       -Вы?
       -Да,я.Меня выгнали из дома,а пойти не к кому.Можно?
       -Юля,кто это? - удивлённо спросила женщина,одних лет с Антоном,выглянувшая из-за Юлиной головы.
       -Ещё не знаю, - скорее себе,чем матери,тихо ответила Юля,всё так же внимательно смотря Антону Ивановичу в глаза.