Под фонарём

Под фонарем.

Моя соседка

Сколько себя помню, с моей первой лампы, эта яблоня уже была старой. Меня поставили рядом с ней, чтобы я мог освещать участок земли где-то в середине небольшого сквера, вытянутого по одну сторону дороги. Через полосу асфальта уже начинались жилые дома. Яблоня чахла от выхлопных газов, кора совсем потрескалась, где только могла, и высохла, хотя, уверен, ей не было ещё и шестидесяти.
Мы вместе уже пять лет. За это время я сменил две лампы и полностью привык к своему положению.
Меня поставили в начале сентября, когда моя молчаливая соседка выращивала очередное поколение своих детей. Они повсюду сидели на её ветвях, какие-то большие и спелые, а какие-то совсем ещё маленькие. Самые взрослые лежали на земле, отделившись от матери, порой открывая миру уродливые вмятины своих зеленых боков.
Хорошо помню свой первый день. Моя лампа включилась в семь, когда уже почти стемнело, я искал, куда посмотреть, кого послушать, выглядывал соседние фонари. Ближайший оказался метрах в пятидесяти, поэтому я обратил внимание на яблоню. Ствол этой дряхлой красавицы делился надвое, а её крона укрывала меня от дождей и снегов. С годами её ветви и вовсе обвились вокруг меня, будто обнимая.
Летом она радовала меня зеленью своих листьев, игрой света в них, блики солнца меняли цвет не так, как моя лампа, они делали листву изумрудной, я же превращал её в нечто в матово-зеленое, местами черное. Зимой голые ветви покрывались снежинками. Они серебрились в свете луны и звезд, танцевали в круге, что создавала лампа, и молчали. Она молчала, молчит до сих пор, но я так и не понял, умеют ли деревья разговаривать. Как же тогда другие фонари коротают дни и года? Меня почти всегда окружает тишина.
По весне меня окружала невероятная красота – моя яблоня зацветала. Розоватые лепестки были повсюду: на мне, на земле, на дереве. Они поразительно легко поддавались ветру, уносясь далеко-далеко или падая совсем близко. В листве копошились насекомые – видимо, помогали опылению, собирая нектар.
Ну а по осени прорастало новое поколение. Листва желтела, краснела, сгорала в последних теплых лучах солнца и под моей лампой. Яблоневые дети падали, сгнивали, сливались с умирающей травой. Я не люблю эту пору: всегда тянет перегореть.
Я пытался поговорить с ней, но она не отвечала. Она могла трещать во время бури, шелестеть ветром в листьях, могла кричать птицами, которых приютила, но никогда она не могла ответить на мои приветствия. Я нескоро с этим смирился, но все же смог принять свое одиночество. Я говорю с ней, представляя, что она может ответить, и это помогает.
Пять лет изо дня в день мы стоим здесь. Вместе. Я видел каждый её день, видел, что она живая, её питало солнце, а меня – электричество. Я люблю свою яблоню и, знаете, что? Мы с ней были свидетелями многих интересных вещей...

Первое замыкание

Я самый обычный фонарь. Через пятьдесят метров от меня стоит точно такой же фонарь, разве что лампа его светит оранжевым, а моя зеленоватым светом. Все дело в стекле.
Во мне четыре метра, классической формы лампа, я будто из позапрошлого века, будто один из первых, на бетонной опоре.  Для нашего сквера нас, фонарей, сделали красивыми и немного романтичными. Я часто наблюдаю, как на скамейках сидят люди и смотрят то на меня, то на мою соседку. Наше присутствие сделало скамейку романтичнее.
Один день плавно перетекал в другой, шло время. Однажды вечером, когда диспетчер подавал сигнал к зажиганию, я не загорелся...
Стояла весна, середина мая, моя соседка только-только сбросила свои лепестки. Видимо, что-то случилось с моей лампой, вчера шел дождь, и внутрь затекло немало воды, не столько от самой грозы, сколько от яблоневых листьев, которые под любой порыв ветра спешили избавиться от тяжести.
Эту ночь мы провели в темноте, облака на небе закрывали последние источники света. Я все думал, через какое время заметят, что я погас. Яблоня сочувствующе шуршала листьями, показывая, что все ей все равно приятно быть рядом со мной, даже если я не дарю света.
Два человека приехали наутро, через два дня. Один вел машину с подъемником, а второй забрался «на стреле», под которой нельзя стоять, если верить надписи. Он-то и помог мне снова засиять. Только не сразу.
Сначала он вскрыл прикрытую листом бетона  опору и, порывшись в проводах какое-то время, отключил подачу электричества, не потрудившись вернуть отогнутый лист на место. Таким образом, во мне появилась брешь, которая потом ещё не раз становилась причиной поломки, а однажды и небольшого пожара. В тот год яблоня не зацвела.
Потом они долго ругались с водителем. Тот, что с лампой, кричал то «левее», то «правее», то «выше». А потом и совсем перешел на нецензурную брань. Я взглянул в окно, оттуда хорошо было видно высунувшегося почти по пояс молодого водителя. Может быть, я стал его первым перегоревшим фонарем. Но зачем бранить человека за его молодость? Ни я, ни яблоня этого не могли и не можем понять.
Несмотря на отключенное электричество, я все же смог ударить Андрея (так звали человека, который поменял мне лампу) током в отместку. Водитель оказался Сашей. 
Андрей подал Саше знак спускать «стрелу», вышел оттуда, вновь покопался в моих проводах, и я ощутил, как электричество побежало, словно кровь по венам. Так как время было раннее, они выбрались из машины и присели на скамейку рядом с нами.
Как оказалось, они товарищи, несмотря на все перебранки. Они стали говорить о пустяках, вроде погоды, работы и меня. А затем, совершенно внезапно, выяснилось, что  у Андрея в семье проблемы, которыми он с трудом начал делиться с Сашей, над которыми взял покровительство. Я на самом деле оказался первым фонарем у него. Молодой Александр выслушивал все излияния Андрея, молчаливо сочувствуя. Про возраст ни один не говорил, но мне показалось, что Андрей старше лет на пять-десять. Он все говорил и говорил, о своих детях, о жене, о ссорах. Саша только говорил, что все будет хорошо, и попробовал перейти на другие темы.
Александр рассказал, как он учился в школе, как после девятого класса ушел в училище, как ему подвернулась эта работа. На права он сдал с третьего раза. Все никак не мог усидеть на занятиях, прослушивал, отвлекался, но на третий раз, собрав все полученные на предыдущих курсах знания в одно, все-таки получил права.
Я слушал их обоих, радуясь, что снова буду гореть и что мой день уже не такой скучный, как все предыдущие. Сопереживал этим двум людям, ведь эта работа трудная, менять лампы, хоть и редкая. Также я радовался за яблоню, на которой скоро начнут созревать плоды. Я знал, что она любила это время, тогда она чувствовала себя молодой. 
Досидев почти до обеда, мужчины сели в машину и уехали, оставив после себя выхлопы и новую лампу. Кстати, именно они приехали ко мне и во второй раз, когда я перегорел. Я назвал их «мои фонарщики». Это случилось ещё через два года, ругани было меньше, и они не остались посидеть, потому что приехали почти под вечер.
Дело оказалось не в стекле. В ту ночь я загорелся оранжевым.

Одинокий человек

Мы познакомились одной жаркой летней ночью, когда даже после полуночи температура не опускалась ниже двадцати семи. Он подошел в четвертом часу утра, когда на небе только-только обозначилась желтоватая полоска просыпающегося солнца. 
Парень лет двадцати пяти, худощавый, ссутулившийся, в голубых глазах алкоголь и тоска. . Он говорил по телефону, односложно отвечая не неслышные мне вопросы. С ним что-то явно происходило, а когда он прошептал в трубку тихое «за что?» явно срывающимся голосом, все стало ясно. Он разъединился, уложил телефон в карман и  ухватился за меня. Крутанувшись, он привалился к яблоне, опершись на неё спиной. Кирилл проговорил, обращаясь к нам:
- Вот вы…вы вечные, стоять вам тут ещё, не перестоять… - он икнул и приложился к бутылке, которая была зажата в его руке. Сделав один большой глоток, он прибавил, утирая губы: - А моя жизнь кончена. Она ушла.
Человек явно был в неадекватном состоянии, ведь говорить с фонарем это безумие.  Но если больше никто не слушает? Он начал свой рассказ со дня, как встретил её. Дождь, кафе, он работал официантом, а она шла без зонта три квартала. Кирилл не считал, что это была любовь с первого взгляда, нет. Это была влюбленность с третьей чашки кофе. Поначалу они улыбались друг другу, перебрасывались парой дежурных фраз, а когда она ушла, оставив счет на столе, внутри была салфетка с её номером телефона. Её звали Женя.
Первое свидание прошло в том же самом кафе, только теперь он уже был посетителем. Много неловкости и молчания. Но все же, в конце, он её поцеловал. В тот вечер он узнал, что Жене двадцать один год, что она учится на филологическом факультете и мечтает, чтобы её стихи напечатали в газете.
Её не пришлось долго завоевывать, но Кирилл прикладывал немалые усилия, чтобы её удержать, ведь его чувства крепли с каждым днем, но вот она… Постепенно ей начал надоедать романтизм Кирилла. Тот попытался измениться, но все начало окончательно рушиться, когда её стихи напечатали в первый раз. Женя решила, что рядом с Кириллом ей не хватает вдохновения.  И тогда она пошла искать музу.
И теперь, кажется, она нашла её. А парень ей больше не нужен.
- «Творческий человек должен быть один», - сказала она. – «Ты очень хороший, но ты не сможешь меня удержать. Прости». Вот, что она сказала мне сейчас. А на последний вопрос так и не ответила. Я не могу понять, чем я был плох?
А я не мог понять, как помочь этому одинокому человеку. Он был пьян, но главное, он был одинок. Настолько, что говорил с фонарем. Больше никто не хотел его выслушивать. Что ж, хотя бы я в ту ночь у него был. Хотя, все, что я мог сделать, это мигнуть несколько раз, показывая, что мне не все равно, что я готов слушать и дальше. Яблоня ничего не сделала, но её я винить не могу, ветра не было.
Кирилл, буркнув про себя «а, к черту», вновь достал телефон из кармана и позвонил. Из трубки послышались недовольные возгласы. «Просто забери меня отсюда, Вова, сможешь? Я тут… под фонарем застрял. Ну, помнишь, в том парке, где мы на скейтах катались? Я жду».
Выпив вино  за пару глотков, Кирилл бросил бутылку на землю, а сам закрыл глаза и замолчал. Он ждал. Я надеялся, что людей рядом не будет, чтобы Кирилл не нажил проблем, мои надежды оправдались. Вова забрал его через полчаса, тихо ругаясь, погружая спящего товарища в машину. Я мигнул им на прощанье.
***
Что самое странное, спустя год Кирилл снова встретился со мной. Он уже не был пьян, но все ещё был один. Он гулял, белые проводки наушников говорили, что он погружен в мир музыки. На часах в окне квартиры дома напротив было десять, я дважды мигнул Кириллу, приветствуя, надеясь, что он помнит меня.
Но он прошел мимо, погруженный в свое одиночество. К сожалению, я не смог помочь ему дважды.
За стеклом.
Это давнее, чуть ли не древнее любимое занятие всех фонарей. Ведь если есть куда смотреть, значит уже не так скучно, столько всего можно увидеть!  Почти полтора века, что фонари существуют, мы живем этими людьми в окнах, или тех, кто проходит мимо. Ведь если ты не можешь сойти с места, остается только наблюдать за тем, что есть вокруг тебя, с каждым годом все пристальнее.
Как я уже говорил, через дорогу от нашего сквера находится жилой дом, и он расположен достаточно удобно для наблюдения. На моем уровне, а это где-то четвертый этаж этого дома, расположена «моя» семья. Они занимают три окна и балкон, который, судя по всему, находится в родительской спальне.  Отец семейства часто выходить покурить. А всего их четверо: родители и дети – старшая дочь и маленький мальчик лет трех. Иногда приезжала бабушка, зимой и летом, каждый раз дней на семь.
Я видел то, что они открывали миру через оконные стекла: семейные ужины,  просмотр телевизора, уборки, ссоры и примирения. Это по их кухонным часам я мог определить точное время.
Я видел многое: как девочка-подросток плачет по ночам, забывая задернуть шторы . Однажды она писала в дневнике, сидя на подоконнике. Там часто мелькало одно и то же имя. Бедняжка, она была влюблена. И, кажется, её чувства не были взаимны. Я видел много её слез и очень хотел помочь, но не мог. Она приходила ко мне днём, стояла под яблоней, сидела на скамейке, писала в дневник, слушала музыку. Что ж, от этой влюблённости  была кое-какая польза: девочка писала стихи.  Не могу судить, хорошими они были или плохими, но в них была её душа. По ней даже было видно, что ей становится лучше. Она приходила ко мне чаще всего днем, в те моменты, когда не хотела возвращаться со школы домой. 
Родители этой девочки имели привычку ругаться на весь дом или даже громче, так, что даже я слышал через закрытое окно кухни. В это время девочка включала музыку в плеере или компьютере, погружалась в чтение или домашнее задание. Часто она приходила в комнату брата и играла с ним, отвлекая, чтобы он не мог этого слышать.
Предмет родительских споров менялся, от денег  до бабушек с дедушками, но это уже в тех случаях, когда спор выходил из-под контроля.  Очень неправильно ругаться, зная, что тебя слышат дети. Мальчик ещё мало что понимает, но его сестра… Ей итак несладко. Школа, первая любовь, неудачи, а тут ещё и это…
Родителям удавалось сохранять свои непростые отношения. Брат с сестрой довольно редко ссорились, потому что почти не виделись. У каждого была своя комната, мама постоянно с маленьким, а девочка одна. Она настолько привыкла, что уже даже не обижалась. Отец работает или смотрит телевизор, с ним не поговорить. Хорошо, есть подруга. Довольно часто я видел её в комнате моей девочки.  Они сидели за компьютером, слушали музыку, что-то обсуждали, иногда затевали гадания по толстой тетради.
Я наблюдал за ними три года. Прошлым летом они переехали.  Их спокойную жизнь в этой квартире прервала трагедия: умерла их бабушка. Видимо, она была матерью главы семьи, потому что именно его все утешали, его и детей. Даже поминки, или как это называется, проходили в их квартире. Я видел всю семью в черном и видел также дедушку, который не мог найти себе места, смотрел на людей пустыми глазами, не зная, что ответить на соболезнования. Ещё пару недель он прожил с ними, пока брат с сестрой делили комнату.  Затем он уехал, а у семьи начался период раздумий. Кажется, смерть члена семьи заставила их по-другому взглянуть на мир вокруг и на место, где они жили. «Возможно, - сказала однажды их мать, - на новом месте мы начнем все заново. Возможно, там все будет хорошо».
Я до сих пор на это надеюсь.
 Знаете, а моя девочка меня не забыла. Как оказалось,  наш сквер был её любимым местом для поиска вдохновения. Она навещает меня и сейчас, довольно часто для меня. Пишет, уже не стихи, а прозу. Однажды она пришла на нашу скамейку со своим мальчиком. Слезы высохли. В её счастье я уверен на все сто процентов.

Имя

Мы с яблоней стоим в приятном удалении от  скамейки и от пешеходной дорожки, так что послание, написанное рядом со мной на слое снега зимой, останется надолго. Ещё одна моя знакомая решила этим воспользоваться.
Стоял на удивление снежный ноябрь. Конец месяца, когда Это было днем, в полдень, насколько я мог понять  по людям, спешащим потратить свои обеденные перерывы не впустую. Она пришла ко мне, школьница. Класс десятый или одиннадцатый на вид. Сумка через плечо,  бежевое пальтишко. Каштановые волосы рассыпаны по плечам, на голове светло-розовая шапочка. Раскрасневшиеся щеки и большие карие глаза. Что она здесь забыла? Какой сегодня день? Вряд ли суббота. Значит, прогуляла уроки.
Чем я могу ей помочь?
Она подошла к яблоне, сняла перчатку и коснулась ладонью ствола. Закрыла глаза, сосредотачиваясь.  Её губы беззвучно двигались. Она словно говорила с яблоней, чего я не мог сделать. Она просила чего-то. Но чего?
Потом я понял. Кажется, действительно понял. Снова надев перчатку, она опустилась на колени и начала выводить что-то, небольшими, но хорошо заметными буквами. Вскоре они сложились в имя. Влад. Девушка снова сняла перчатку, согрела ладонь дыханием и засунула её в карман пальто. Затем бросила взгляд на буквы. Сосредоточенное выражение её лица сменилось на теплое, вдохновленное. О чем  ей говорило это имя? 
Она посмотрела на него не более десяти секунд, явно борясь со страхом и желанием все стереть. Но, все же что-то себе придумав, она улыбнулась, встала, резко развернулась и быстро ушла, не оглянувшись.
А я остался созерцать шедевр её рук, может быть, и сердца.  Каждая буква была глубоко продавлена в снег, видимо, в слепой надежде, что запись останется надолго.  Что ж, хотелось бы, чтобы снег сегодня не шел всю ночь. На снегу остались также следы от её коленок.  Она совсем забыла их отряхнуть, когда вставала.
Зачем? Зачем она написала это имя?  Меня настолько увлек этот вопрос, что я забыл смотреть в окна, лишь пусто горел, не волнуясь, свечу ли я, согреваю ли. Имя. Что может сказать о человеке типовое имя? Практически ничего, если не знаешь этого человека. Для неё он был важен. Она знала его и зачем-то написала его имя. Чтобы что? Чтобы оно просто осталось тут временной меткой о том, что она проходила здесь? Сообщение ему, тогда почему она хотела стереть имя?
А яблоня только шумела тяжелыми от снега ветвями, будто говоря, что знает секрет, но мне его ни за что не откроет. Ну и откуда я такой любопытный?
На следующее утро я заметил, что надпись стала бледнее, снегопад хоть и шел всю ночь, но так и не смог скрыть отметину с земли. Следы от девичьих коленок слегка распотрошил ветер. Надолго ли останется эта памятка о ней?
***
Она снова пришла, спустя несколько часов после восхода солнца.  Поправила шапочку и снова принялась выводить имя по вчерашним отметинам. Все также старательно, все с тем же теплом во взгляде. Я любовался ею: её ладонью, выводящей буквы, волосами, спавшими с плеч, даже сумкой, смирно лежащей на коленках. Сегодня девочке не понадобилась смелость, она с гораздо более уверенным видом ушла, на этот раз оглянувшись на долю секунды.
Так она приходила около  недели, день за днём, делая имя все более аккуратным и отчетливым. Она не сдавалась, не теряла надежды. Мне казалось, что она оставляет сообщение.
Я оказался прав. Однажды вечером, когда уже стемнело, значит, после семи, мимо проходил высокий худощавый парень, без шапки, в теплой куртке, черные волосы растрепаны. Он был в наушниках, я почти не обратил на него внимания, но вот он подошел ко мне. Удивленно вгляделся в надпись. Подумал. Улыбнулся. Опустился на коленки, совсем как она сегодня, и тоже что-то начал выводить. Нет, приписывать. Буква. Всего одна буква.
***
Субботнее утро. Быстрым шагом девушка идёт по скверу, выискивая меня среди остальных фонарей.  Спустя минуту она уже у цели. Сколько радости и надежды на её лице! 
На снегу имя. Новое имя.
Влада
Так я и узнал, как её зовут.

Отчаянная мера

Был тогда, кажется, февраль месяц. Новогодние праздники кончились, гирлянды на деревьях уже не зажигали. Люди все реже и реже выходили по ночам на улицы. После наступления темноты оставались только спешащие с работы и учёбы в теплые дома. На улице заметно похолодало: ветви яблони по утрам покрывались инеем, или чем-то вроде него.
 Да и мне зимой было чем заняться помимо подглядываний в окна. Темнело рано, светало поздно.  Зима вообще время фонарей. Если бы не мы, улицы и дороги уже с пяти-шести вечера погружались бы в кромешную тьму.  А тьма опасна.
В одинокий февральский вечер, когда я от скуки собирался снова попробовать разболтать яблоню, ко мне подошла девушка. Сначала я подумал, что в этом нет ничего необычного, но потом один факт привлек мое внимание: она была одета абсолютно не по погоде. Подойди она ко мне в таком виде, скажем, в начале-середине сентября, я бы не разглядел проблемы в её зеленых за очками глазах. Но так, как на дворе была зима, я сразу присмотрелся, пытаясь найти, почему она так легко одета.
Из этого ли она времени? Может, чем-то расстроена? В руках она сжимала пузырек, похожий на бутылочку с лекарством. Мой свет бликовал в её очках. На некоторое время мне показалось, что я слышу стук её зубов. Сколько она уже на улице в таком виде?
Двигалась она уверенно, когда залпом осушила пузырек и откинула его в сторону. Он сразу же исчез в снежном покрывале.  Она же,одетая совсем не для февраля, оглянулась несколько раз. На её счастье вокруг никого не было, так что никто не мог помешать. Затем девушка подошла прямо ко мне, ухватилась за столб, прося то ли опоры, то ли отрезвления. Она сползла вниз, поближе к яблоне, и откинулась на её ствол. Я заметил, что девушка пытается глубже зарыться в снег. Она притянула колени к груди и уткнулась в них носом. В таком положении долго не просидишь, поэтому вскоре она просто полулежала, наполовину укрытая снегом.
Я не понимал, что она хочет сделать, пока не увидел в её глазах слезы. Эта девушка…прощалась с миром. Она хотела умереть и выбрала самый простой и безболезненный , по её мнению, способ.
Но зачем кому-то умирать в таком возрасте? Ей явно не больше двадцати. Что такого может дать смерть, чего не может дать жизнь?
***
Прошло, наверное, не более десяти минут, как она уснула. Я это понял по спокойному дыханию, закрытым глазам и рукам, безвольно опустившимся вдоль туловища.  Что дальше? Как долго она будет ждать? Для людей время имеет огромное значение, нежели для нас, фонарей. У них секунды решают всё. Ей же могут понадобиться часы, и кто знает, чем они будут заполнены, покоем или болью. Я мог лишь светить, так ярко, как умел, рискуя вновь перегореть, чтобы хоть какой-нибудь поздний прохожий заметил меня, подошел ближе и помог ей, избавил от необходимости умирать.
Время неумолимо двигалось вперед. С каждой секундой у неё было все меньше шансов проснуться. Ещё примерно через час её кожа стала бледнеть, если не синеть, только нос и щёки оставались красными. Снежинки тихонько падали, оседая на черных ресницах. Они больше не таяли. Медленно она покидала мир, её оболочка все больше сливалась с окружающей средой.

Я начал моргать. Так больше шансов привлечь внимание. Я никогда не понимал стремление людей убивать себя. Для того, чтобы решиться на такое, требуется немалая сила и доля безумия. Видимо, она была совсем обезумевшей от чего-то.

Случайный прохожий все-таки нашелся, все-таки заметил. Я видел, как он подходит ко мне, а затем его взгляд обращается к яблоне, точнее к сокровищу, умирающему под ней. Он сразу же подлетел к ней, опустился на колени, взял её на руки и перенес на ближайшую к нам скамейку. Там он вызвал скорую со своего телефона, и пока та не приехала, он пытался хоть как-то согреть девушку.

Машина забрала их через пять минут. Она так и не пришла в себя до приезда скорой. Врачи сказали мужчине, что у неё сильное обморожение, что они попытаются сделать все, что смогут.

Я так и не узнал, что с ней случилось, но следующим вечером сюда пришел этот мужчина, что спас её. Он поднял пузырек из снега и со всей силы ударил его об асфальт.
Бутылочка разлетелась на части, а он ушел, несколько раз обернувшись по пути.
На осколках медленно оседали снежинки…

Случайный прохожий

Я рассказывал об особенных людях, которые приходили в особенные дни. Однако бывали ведь и самые обыкновенные дни, солнечные и дождливые, ясные и снежные, ледяные и теплые. И было много, великое множество. Больше, чем мне хотелось бы.
В такие дни меня одолевал страшный недуг, именуемый скукой. Днем я стоял без дела, а по ночам горел, не имея представления, зачем, не заботясь о том, освещаю ли я кому-нибудь путь в темноте. Хотелось просто уснуть, так было скучно.
Не с первой недели и не в первый даже месяц я придумал развлечение, безобидное и, по сути, единственное, которое я мог себе позволить.  Игра эта называлась достаточно банально:  «Случайный прохожий».  Правила очень просты: придумать историю, как можно интересней, о проходящем мимо человеке или о проезжающей машине, куда и зачем она едет. Как я уже говорил, мы стояли в сквере совсем рядом с дорогой.
Когда идея сверкнула в моей лампе, я так обрадовался, что созданное мною напряжение позволило мне загореться посреди бела дня.
В тот момент, когда диспетчер опомнился и разобрался с проблемой, я принялся ждать человека или машину. Я ждал, ждал и ещё много раз ждал. Несмотря на дневное время, прохожие не торопились появляться.
Первая ласточка, а точнее первая машина скорой помощи появилась примерно через час утомительного ожидания. Я стал думать, куда она могла направляться, к человеку или же уже в больницу.  Сначала я решил, что они мчатся к человеку со, скажем, сердечным приступом . Я представил, как он, сморщившись от боли, медленно набирает номер. «Он ведь скоро умрет», - ужасом подумал я, на минуту поверив в свою же легенду. Опомнившись, я попробовал придумать другую историю. Машина давно проехала и скрылась за поворотом, а я все сочинял, представляя, как в машине лежит роженица, пусть и корчась от боли, но в ожидании чуда. Представлял, как суетятся врачи, как перекладывают женщину на кровать, уже в больнице, как везут её в родильный зал, как готовят ко всему, в том числе и морально.
Несколько часов мучений, и маленькое чудо появляется на свет. Я даже прорисовал в своем воображении смертельно уставшее, но счастливо-довольное лицо матери, маски врача и акушерок, представил, как кричит главный герой дня – ребенок. Пусть это будет мальчик.
Если бы я мог улыбаться, я бы обязательно делал это в тот момент, когда выдумывал эту историю.
***
К вечеру число прохожих увеличивалось, я цеплялся то за одного, то за другого . Старичку, прогуливающемуся по скверу очень медленно, с явным удовольствием, я придумал кошку и трех очень непоседливых внуков. Девушке, сидящей на лавочке напротив с блокнотиком в руках, я подарил талант художницы и немного смело предположил, что она рисует меня. Ну, или яблоню. Двум парням, спешащим куда-то, я вообразил ещё нескольких, большую компанию, к которой они и торопятся. Пойдут, наверное, в какой-нибудь клуб.
Большая машина, кажется, спешит на дачу, или к бабушке в деревню. В окнах я заметил детей – ехали явно всей семьёй. Несколько машин поменьше  - кто на работу, кто с неё, кто в ночную смену в больнице, например, а кто уже отсидел свои восемь часов в кабинете.
Художница вскоре ушла, оставив на скамейке листок, который она предусмотрительно придавила камешком. Он был весь исписан мелким почерком. Что ж, писателям тоже нужен талант. Я почти угадал.
Несколько минут спустя – две или три, другая девушка, не заметив, села на камешек, тихонько ойкнула, привстала, вытаскивая листок. Её моментально заинтересовало его содержание этой страницы. Может быть, это письмо? Может быть, даже ей. От строчки к строчке улыбка на её лице проявлялась все ярче, а глаза, горевшие сначала огоньком любопытства, теперь лучились  радостью. Они знакомы? Или же нет?
Эта новая девушка сложила листок и убрала его в свою сумку. Посидев ещё немного, она ушла, не оглядываясь.
Тот первый вечер подходил к концу. Напоследок, перед тем, как полностью сосредоточиться на горении (что-то вроде сна у фонарей), я представил их встречу, ведь та художница наверняка не забыла указать, как её можно найти.
***
Они действительно встретились. На той скамейке напротив меня и яблони. Поначалу я их и не заметил, был увлечен историей парня в очках, что несколько минут назад был тут, а взглянув на них, решил оставить девушек наедине.
Хорошая все-таки игра. Никогда мне не надоест.

Падение

Никогда не забуду ту майскую ночь. Была где-то середина ночи между двенадцатью и двумя часами. На небе весь вечер собирались тучи, не предвещающие своей чернотой ничего хорошего. Люди стремились быстрее дойти до дома, боялись попасть под дождь, который все пока не собирался хлынуть.  Только часов с одиннадцати начал заниматься ветер, постепенно усиливаясь. Листья яблони трепетали необычно тревожно. Будто знали.
Итак, первые отзвуки грома послышались к часу. Гроза неминуемо приближалась. Перерывы между раскатами становились все короче. Я по-прежнему светил, хотя, что со мной станется?
Ударил ливень. Шум дождя неожиданно не успокаивал, а наоборот настораживал. Листья моей соседки принимали почти весь водяной удар на себя, они наполнялись, наклонялись и опустошались, тогда вода попадала на землю.  Капли дождя оседали и на моем стекле. Мне слышалось легкое шипение нагретого стекла.
Ветер не ослабевал. Первые молнии уже можно было разглядеть. Яркие вспышки на черном фоне. Они пугали своей резкостью и шумом грома. Но пока они были не над нами. Я думал, что электричества во мне не хватит, для привлечения удара, но с каждым новым раскатом и вспышкой, я сомневался в этом все больше. Ветер ныл все более назойливо, а яблоневые листья становились все тяжелее, они не могли больше впитывать и поэтому пропускали на землю все больше влаги.
И вот случилось страшное – молния ударила совсем недалеко от меня. Не от нас. Она попала в яблоню.  Я был уверен, что вижу, как бегают искры внутри ствола. Нет, в такой дождь дерево не загорелось (слишком сырое было), однако молния будто выкачала все силы из моей соседки. Сначала медленно, под порывом ветра, который сегодня бушевал на славу, потом все стремительнее крона стала накреняться. Все ниже и ниже, пока грохот не выдал падение.
Передо мной лежала моя яблоня. Часть корней осталась в земле, а значит, она была ещё жива. Ствол почернел, листья высохли и пожелтели. Нет, все же возьму свои слова обратно – никакие корни уже не спасут  её и новое поколение яблок. Часть ствола легла на скамейку , которая проломилась под  такой тяжестью.  Капли умывали дерево, оставались на стволе и ветвях.  За молнию беспокоиться не стоило – дважды в одно место она не бьёт.  Я все горел, замечая, что буря потихоньку  успокаивалась. Будто бы яблоня принесла себя в жертву природе. Внутри её кроны, хоть это и было довольно далеко от меня, я заметил останки порванной паутины. Не одна жизнь прекратилась по вине бури. Что я буду делать без тебя, моя дорогая? Жизнь станет неимоверно скучной.
***
Утро наступало медленно, я почти физически ощущал каждую минуту. Все, о чем я мог думать, это моя соседка, которой сегодня, считай ,не стало.
После окончания бури ветер не утихал, он будто бы очищал небо, старательно стирая следы ночной трагедии. Но её жертву, лежащую передо мной,  стереть невозможно.
Яблоня лежала все также, да и куда ей было деться. Листва уже не пропускала свет нового солнца, паутина беспомощно трепетала на ветру.
Люди не могли оставить эту помеху без внимания, но им было плевать на то, что эта яблоня значила раньше, как она берегла людей, кого-то от дождя, кого-то от ненужных глаз, а кого-то и вовсе от жизненных ошибок. Им было плевать, что яблоня значила для меня. Я всего лишь фонарь, только на этот сквер нас больше десятка. У нас одинаковые лица, у нас нет ничего, что может быть нам дорого – так думают люди.
И люди не заставили себя долго ждать. Даже новую лампу я ждал два дня, а эти прибыли примерно через час после полудня. Четыре человека на машине остановились возле нас со стороны дороги.  Двое взяли бензопилы, подошли к яблоне, и … начали пилить дерево. Один избавлялся от ветвей, второй отделял ствол от корней. Жаль, что в мире было светло, и я не мог не смотреть на это ужасное действо. От моей соседки, видевшей все, что когда-то видел я, впитавшей в себя все человеческие судьбы: одинокий парень, девушка, писавшая имя на снегу, замерзшая – от неё оставались одни лишь куски бревен да деревянные круги.
Своеобразные похороны закончились лишь вечером. Погрузив все, что поместилось в кузов грузовика, они уехали, оставив после себя и после яблони щепки и останки кроны. Теперь люди будут довольны, дорожка снова свободна. Картина казалась ужасной только мне. Если бы они представили на месте дерева человека, то все вокруг меня бы поняли. А так, это было совсем обыденное зрелище.
Через сутки я перегорел. Гроза вызвала какие-то неполадки в электросети, но какая разница. Мне больше незачем  было светить.
Не для кого.