Жорж или оранжевое настроение

  Был невероятно солнечный июньский день. Солнца было много и везде. Мало того, оно еще и нещадно пекло. Солнце пекло спокойно, уверенно, методично, надолго, даже и не думая прикрываться тучками.
  Душ я построил еще неделю назад. Точнее, строительством это я не могу назвать. Это было ваяние. Я себя чувствовал Растрелли. Я каждое утро бегал к душу, смотрел на него, восхищался архитектором, конструктором, проектировщиком, прорабом и непосредственно исполнителем. И ждал момента. Ждал солнца, и чтобы оно палило нещадно. И вот он – невероятно солнечный июньский день. Тем паче выходной.
  Я взял полотенце, белье, шампунь, мочалку и пошел в душ. В душе с трех сторон от уровня плеч и выше - открытые окна. Развесил и разложил приспособы для мытья, снял часы и… задумался. Идти в душ не уставшим и не потным мне казалось кощунством. А работать под палящим солнцем было безумием. Альтернатива зачернела спелыми сочными ягодами на трех кустах смородины.
  И тут я захотел выпить. Просто так. Без повода. В морозильнике стыла бутылочка хорошей водки, в холодильнике дожидалось сало с прослойкой и чесночком, на огороде призывно зеленела закуска и, главное, был невероятно солнечный июньский день. Что еще нужно для выработки эндорфинов, гормонов счастья? Правильно, освежающий душ после сбора смородины.
  Я вышел в огород и нащипал зелени. Лук необходимо рвать с самого края пучка. Укроп же надо отщипывать сверху стебля. На это есть две весомые причины. Первая: укроп мыть нельзя (тем более со своего огорода), мокрый, он становится похож на лохматую тряпку, а это, согласитесь, не эстетично. Чистый же укроп находится вверху стебля, а внизу веточки укропа могут быть грязными, потому, что когда идет дождь или поливаешь, вода, ударяясь о землю, образует мелкие грязные брызги. Вторая причина: внизу находится укроп постарше, а значит, пожестче. Нет, нет – вкус тот же, но! Как делается бутерброд? На хлеб укладывается кусочек сала, затем, согнутых в 4-5 раз пара стрелок лука, потом пучок молодого и чистого укропчика и сверху прижимается тонким куском хлеба для фиксации и эстетического совершенства и законченности. Укроп же кладется так, чтобы он выходил за бутерброд: в таком случае, если поднести закуску ко рту, то пушистый (молодой) укропчик будет смешно щекотать нос и прием пищи превратится в веселое и приятное занятие. Открыв баночку с маслинами, я выложил с десяток на тарелочку к остальной закуске.
  Чтобы не напекло голову, я надел кепку и посмотрел в зеркало. И остался собою доволен. Белая кепка с гербом города Одессы, черный козырек с вышитыми золотыми (!) лавровыми ветвями. В кепке – загорелое лицо видавшего жизнь мужчины с совершенно честными глазами. Снизу лицо заканчивалось седою бородкой. Раньше я был молод и красив, а нынче просто красив. Я взял запотевшую бутылку водки, рюмку, закусь и пошел к смородине, прихрамывая на правое колено. Между прочим, даже красивые, видавшие жизнь мужчины с честными глазами не застрахованы от артроза и потому иногда хромают на правое колено. Тем паче, легкая хромота на правое колено придает некий шарм и брутальность мужчине в шортах, одесской кепке и седой бороде.
  За мной увязался кот по имени Тихон. Существо бесцеремонное, крайне не коммуникабельное, иногда даже конфликтное. В детстве любознательный и не в меру игривый, в юности дерзкий и хулиганистый, Тихон вырос в откровенного циника и хама. Равнодушен к традиционным кошачьим деликатесам, типа рыбки в любом виде, однако любит черный хлеб и маслины.
  Разложив все на садовом столе, я отвинтил пробку и начал наливать водку в рюмку. Вернее, не наливать, а наполнять. Высвобождение холодного алкоголя из бутылки это не только завораживающее зрелище, но и услада для обладающих музыкальным слухом ушей. Благородный напиток степенно тянется, проникает в рюмку без характерного булька и брызг, обдавая внутреннюю поверхность рюмки густым белым туманом. Снаружи рюмка покрывается изморозью снизу вверх, и, по мере наполнения, стекло превращается в дымящийся кусочек мутного льда. Но ненадолго. Сверху, с самого ободка, шершавый туман постепенно собирается в небольшие капельки конденсата, которые, стекая, оставляют после себя чистые кривые дорожки. Вдоволь насмотревшись на чудесные превращения, я выпил водку. Эффект с туманом и изморозью, я уверен, повторился и в желудке. Я от удовольствия крякнул. Надо обязательно крякнуть, когда пьешь с удовольствием. То есть всегда, потому как, зачем пить без удовольствия?
  Сбор смородины оказался не таким уж простым делом. По одной ягоде срывать было невыносимо муторно и скучно, а сниматься одновременно с грозди ягоды не хотели - оставались на ветке, давились в пальцах. Вспомнил бабушку. Бабушка своими, скривленными артрозом, узловатыми в суставах пальцами, ловко и шустро снимала все ягоды с грозди, не повреждая при этом ни одной. Помню, в детстве, мы вдвоем набрали ведро за два часа, правда, лепта моя составила литра полтора, не больше. Только приложив кучу усердия и истратив море терпения, у меня стало получаться, как у бабушки. Тихон лежал под столом рядом с бутылкой, лениво наблюдая за мной.
  Его я услышал издалека. Низкий бархатный баритон, почти что бас, ровный, не суетливый, а как бы безразличный, но в тоже время добрый. Потом я его увидел. Спикировав мимо черного козырька с золотыми (!) лавровыми ветками, он уселся на какой-то цветок в шаге от меня и замолчал. Огромный, крепко и ладно сложенный матерый шмель с большими черными глазами, желтой полосой на мощном загривке, мохнатым брюхом и такими же лохматыми лапами. Шмель деловито шнырял хоботком по цветку, ни обращая на меня никакого внимания. Он собрал нектар, поднялся и полетел прямо на меня. В двадцати сантиметрах от моего лица шмель замер в воздухе, сердито жужжа. Я посторонился, он пролетел, что-то прожужжав себе под нос, должно быть, благодарность.
  Мы со шмелем чем-то схожи. Он мохнатый и я с бородой, он работяга и я далеко не лодырь, он с брюхом и у меня в том году живот был. И, самое главное, мы оба добрые: он никого не трогает, и я могу через дорогу старушку перевести. И за то надо было выпить.
  Водка, естественно, была уже не ледяной. Но удовольствие было тем же. Тем более под оливки. И я опять крякнул. Тихон извертелся на брюхе, прося оливку. Я сунул ему под нос кукиш, Тихон понюхал, презрительно сощурил глаза и демонстративно отвернулся. И я опять увлекся смородиной. Смородина была щедрой и доступной – не скрывала ягоды, стоило только поднять ветку.
  За спиной послышалось знакомое жужжание, я обернулся. Шмель завис над оливками, сам похож на большую мохнатую желто-черную оливку, только с крыльями. И я решил его назвать Жоржем. Жорж задумался, сел на рюмку и стал ползать по краю. Я еще пособирал ягод минут десять и решил повторить с водочкой… Оливок в тарелке не было, Тихон под столом мыл лапой хитрющую и наглую морду, Жорж молчал в рюмке. Ласково обматерив Тихона, я потянулся за бутылкой. Жорж резко вылетел из рюмки; в его жужжании, до этого твердом и спокойном, послышались нестройные нотки чего-то минорного, жизнерадостного.
  Закусил я смородиной; естественно, крякнул. Жорж кругами носился над столом, выписывая немыслимые виражи и пируэты; спустился, ткнул в ухо испугавшегося Тихона и уселся на рюмку. В его черных, эбонитовых глазах солнце рассыпалось веселыми и довольными искорками. И я пошел делать второй бутерброд.
  Второй бутерброд получился пышнее прежнего. Я высыпал в тарелку остальные маслины и вернулся к смородине. Тихон гонялся за воробьями, Жорж гонялся за Тихоном, но оба ждали меня. Пока меня не было, Жоржу, как мне показалось, пришла интересная мысль. Я выпил, не забыв крякнуть, и продолжил сбор ягод. Жорж, слазив в рюмку, полетел мимо моего уха к соседу. Только на третий раз я понял намек Жоржа. У соседа, прямо за сеткой рабицей, находился куст смородины с невероятными по размеру ягодами.
  Сосед москвич жил здесь только с поздней весны по раннюю осень. Невероятно бурную деятельность он развивал только в мае, используя при этом чудеса агротехники: приперев из столицы мотоблок, он на протяжении недели глумился над двумя грядками, вгоняя землю в апокалиптический шок на много метров вглубь. Земля стонала под многодневными пытками твердолобого московского агронома и, позже платила ему, соответственно, тем же: пожухлым луком, реденьким укропом и худосочными косичками морковки. Но сосед, видимо, этого не замечал. В течение всего лета он изредка выходил на крыльцо, деловито и хозяйски осматриваясь, шумно чесал левую ягодицу и скрывался в доме. Нетронутой цивилизованной рукой соседа оставался, граничащий с моим, участок; на котором и росла такая аппетитная смородина.  Один из кустов рос у бани, где сетки рабицы практически не было, и, при желании, можно было просунуться на вражескую территорию на пол корпуса. (Жорж одобрительно заплясал вокруг меня). Однако, мужчина в одесской кепке, шортах и бороде никогда не позарится на чужое. (Жорж внезапно остановился напротив и презрительно выжжужжал все, что думает обо мне). Хотя… На дворе прекрасный солнечный июньский день, сосед, поди, спит, как, впрочем, и моя совесть. (Жорж, прожужжав мне что-то похожее на «вот тотожеж», улетел в рюмку). Тихон не принимал участия в дискуссии. Тихон был занят ловлей кузнечика.
  Аккуратно отодвинув крапиву, я встал на колени и протиснулся к вожделенным ягодам. Работа заспорилась. Работа всегда спорится, когда чего-то получаешь на халяву. Тем паче, что из этой халявы впоследствии получится такая замечательная, ароматная, слегка терпкая, немного резкая смородиновая наливочка! А долгими зимними вечерами я буду смаковать ее из высокого фужера, вспоминая этот невероятно солнечный и… И тут вышел сосед. Я дернулся, расцарапав рабицей левый бок, и замер. Тихон сзади поймал-таки кузнечика, опрокинул крапиву мне на ноги, улегся сверху и стал громко чавкать своей добычей. Столичный Мичурин начал степенно осматривать свои владения. Я мысленно материл Жоржа. Но настоящие друзья  не оставляют в беде. Жорж, мгновенно оценив обстановку, с низкого старта взлетел, и стал бешено разгоняться, целясь в прищуренный глаз великого агронома. Нервы соседа сдали – охмелевшего шмеля не часто увидишь, и огородный мучитель убежал обратно в дом, так и не почесав левую ягодицу. Подлетел Жорж, как то так смущенно, западая на левое крыло, кивнул в сторону стола с рюмкой. Конечно же, я не стал возражать.
  Опрокинув рюмочку, я с нескрываемым восторгом крякнул. Я повторюсь, крякнуть после выпить просто жизненно важно, дабы не уподобиться тем кретинам, которые после выпить не хотят крякнуть. Тем более в рюмке самый демократичный в мире напиток. И не надо мне рассказывать про послевкусия разных виски, ромов, коньяков и прочих несерьезных напитков. Послевкусие - это для марочных вин и смородиновых настоек зимними долгими вечерами. Водка же честна и проста и требует такой же честности и простоты от пьющего ее.
  Я закусил. Жорж уже ползал по ободку рюмки. Тихон шлялся под ногами. Я сунул ему маслину. Тихон гордо отказался: ему тоже, видимо, нужен был адреналин – подождет, когда я уйду, и стащит все маслины со стола.
А солнце щедро жгло. Листья смородины, те, что самые молоденькие, будучи не готовы к такой солнечной щедрости, пожухли, скрутились, скукожились, пытаясь из самих себя создать тень.  Уныло томились кусты перца, помидоры вяло опустили ветки и только яблоки нагло лезли под свет, подставляя свои, только-только наливающиеся бока под обильное и расточительное солнце. Что ж, цель, поставленная мною, достигнута. С одного куста смородина собрана. Я - грязный, потный, да еще поцарапанный и с волдырями от крапивы на обеих икрах. Пора в душ.
  И я пошел в душ. Сколько наслаждения можно получить от прикосновения обычной воды! Вода ласкает, поглаживая шелковыми ручейками; бодрит, щекоча колючими брызгами; успокаивает, журча прохладой. А еще, когда стоя под душем, чуть приоткрыть глаза и посмотреть на солнце, то видны капельки на ресницах, которые искрятся и лучатся маленькими солнцами и затем, эти, напоённые солнцем капельки весело скатываются по телу. Я мылся долго. Я вертелся под душем, подставлял под струю лицо, ловил воду ртом, неподвижно застывал. Я мылся самозабвенно, восторженно, упоенно. Я плескался, брызгался; каждая пора кожи, каждая клеточка тела благодарно отзывалась на добрую и приветливую влагу.
  Я не стал вытираться, обмотался полотенцем, подошел к столу. Тихон вытянулся под кустом смородины. Жорж грузно вылез из рюмки и задумался. Потом скатился на стол, отдышался, хотел мне что-то сказать, но передумал и как-то неуклюже, с разбега взлетел и резко взмыл к солнцу.
  Был удивительный солнечный июньский день.