Жди меня, Родина, кн3 ч3 гл3-4

16+


III


…тот, кто делает добро, тем самым уничтожает
зло. Кто же берется уничтожать зло, тот быстро
забывает о созидании добра и превращается в злодея.

Святитель Николай Сербский.
Поучения на каждый день года,
14 января.   


Элис гневно вскинула брови:
-Нет, это невозможно. Скоро на ТВ можно будет смотреть только рекламу, она хотя бы добрее этих ужасных фильмов, в ней хоть что-то красивое, доброе есть.

Хотя и это всё – ложь, ложь, ложь! – девушка в сердцах поставила горячий утюг на подставку, перевернула тоже горячее полотенце – она гладила выстиранное, полусухое белье, а рядом, уставившись в телевизор, где показывали яркий экшн, где страсти били через край, сидела на диване ее лучшая подруга Натали.

-Ну и что? – возразила та.

-Для чего этот обман? Эти мордобои, эти нереально красивые женщины-соблазнительницы. Ты таких видела когда-нибудь в жизни? Моя мама?

Нет, она совсем другая. Она – нормальная, а тут, - Элис махнула рукой на телевизор, - всё у них запредельно, безумно.

И любовь у них безумная. Как можно безумно любить? Мы что, шизофреники, параноики, психи без ума? Да не хочу я такой любви! Я НОРМАЛЬНОЙ хочу, человеческой, понимаешь!

-Ну, и сиди, жди своей, человеческой, - передразнивая, усмехнулась Натали. – А другим не мешай развлекаться.

-И до каких же… можно развлекаться? До чего можно дойти в этом неостановимом стремлении? Куда оно ведет?

Если я собираюсь начать путь, мне, как разумному существу, просто необходимо знать, куда он меня приведет.
Я не могу и не хочу ходить с закрытыми глазами, не зная, куда иду.

Да, мне могут снова наврать – пообещают запредельное удовольствие. Но что может быть сомнительней этого?
Надо же самому смотреть, куда идешь, самому выбирать.

-О, господи! – простонала Натали. – Какая же ты зануда, подруга. На вот, только ради тебя, - она нехотя приподнялась, чтобы взять пульт и переключить канал.

Шел конкурс танцев.

-О-о! – глаза Натали вспыхнули. – Посмотри, какая прелесть! Какие красавцы!

Элис снова подняла расстроенную голову от своей работы, посмотрела.

Шумное, веселое, прекрасное шоу было в самом разгаре. Известные мировые актеры кружили своих полуобнаженных партнерш по танцевальному рингу, искрящемуся всеми цветами радуги, отбрасывали от себя податливые женские тела и вновь прижимали.

Блестели возбужденные глаза, яркие губы, капли пота на бархатной коже оголенных рук, спин. Всё это было несказанно красиво.

Молодой, очень красивый актер, еще задыхаясь после чувственного, страстного танца, на вопрос ведущей, что для него значит танец, весело ответил: «Танец – это секс!»

-О-о-о! – одобрительно загудел зрительный зал, заглушая сам себя аплодисментами, а неестественно, нарочито удивленная ведущая кокетливо засмеялась:
-Тогда чем же вы тут сейчас, простите…

Натали захихикала, Элис снова поставила утюг.

-Тьфу!
-Да ладно тебе, - протянула Натали, не отводя глаз от экрана.

Элис вдруг поймала себя на мысли о том, какая жуткая по своему накалу борьба происходит теперь в ее собственном сердце. И ужаснулась, поняв причины.

Она увлеклась зрелищем, и ее, как и Натали, почти непреодолимо тянуло к яркому экрану физическое возбуждение, ей хотелось его. И – не хотелось.

Что-то мощное внутри пыталось противиться ему, не отпускало, словно это не она сама, а две великие силы пытались перетянуть ее, бедную Элис, каждая в свою сторону и чуть ли не разрывали пополам ее взбудораженное тело и ум.

Ей вспомнились слова отца, когда она спросила его мнение по поводу того, не оскорбляет ли Бога тот или иной танец.

«Танец, как всякое искусство, - это красиво, светло, хорошо.
Плохо, когда оно перестает быть искусством, когда преследует иные, темные цели.

А ты танцуй так, что, если б рядом стоял Христос, тебе не было бы стыдно.

Попробуй своим танцем Бога не оскорбить, а благодарить, тогда всё и будет, как надо».

Элис усилием воли вышла из-за гладильной доски, подошла к телевизору и выключила.

-Ну, ты совсем! – возмущению Натали не было предела. – Элис, ну включи, пожалуйста! Красиво же!

Элис со сжатыми от напряжения еще не оконченной борьбы губами спросила:
-Скажи мне, что ты чувствуешь, когда смотришь на этих мужиков?

Натали посмотрела на нее, как на ненормальную.
-Ничего, просто приятно.

-Нет, это слишком общо, ты подробней.

-Что ты пристала? Ну, нравятся они мне, ясно! С каждым бы переспала!

-Спасибо за честность, - невесело усмехнулась Элис. – Я-то думала, что это у меня одной такое воображение, что только я об этом думаю, а ты, выходит, о том же.

-Ну, и что такого? Это нормально. Мы живые люди. Молодые. Имеем право хотеть и мечтать.

-А вот и ненормально! – вспыхнула Элис. – Я чувствую это, как будто в меня подсадили и поливают, и поливают, как огород!

А я не хочу быть огородом, чтобы это во мне росло, это не мое, чужое, оно мне не нужно! Оно злое, сорняк!

И в тебе растет, только ты не видишь, что кто-то чужой в твой огород забрался, вот и дремлешь в своих мечтаниях.

Очнись, Натали! Из нас делают озабоченных самок, чтобы мы оплывали, как свечки, от таких вот красавцев!

И ведь почти ни о чем другом уже и думать не можешь, неужели непонятно?
Всё об этом, да об этом! Это ужасно, это программирование на секс и всё с ним связанное!
Неужели не понимаешь? Это рабство, кабала!

-Ты чокнутая! - Натали фыркнула, надулась и отвернулась. – Тебе меня совсем не жаль. У меня же после Вито три месяца уже никого не было, - Элис услышала всхлип, и ей тут же стало стыдно своей безжалостности.

Нет, она не оправдывала Натали за это легкомыслие, за недавнюю связь с Вито Моранио, еще с какими-то случайными знакомыми на одну ночь, на несколько часов постели.

Но ей до слез было жаль подругу. Жаль, как тогда, когда Натали, твердо решив расстаться с девственностью при помощи Вито, упросила Элис свести его с ней.

Зачем, зачем Элис выполнила тогда ее просьбу?
Она не могла простить себе этого ни тогда, ни теперь.

Ей было больно и жаль, когда, вернувшись к условленному времени к дому Натали, откуда они втроем, вместе с Вито, собирались пойти гулять, - больно и жаль было видеть, как Вито, еще разгоряченный после близости с Натали, окинул Элис с головы до ног красноречивым взглядом и сказал:
-Элис, ты – прелесть! – обнял и, резко, грубо притянув к себе, смог поцеловать ее, сопротивлявшуюся, в щеку.
Прямо при Натали, смотревшей на него рабски, по-собачьи.

«Господи! Зачем? Зачем она так? Зачем я всё это сделала? Ведь это же я! Чтобы сделать ее счастливой? И вот теперь – он сказал ей, что ему надоело играть в одни ворота, и она снова одна, она несчастна!» - спазм сдавил Элис горло и сердце.

Сколько же Элис пыталась говорить с Натали обо всем этом откровенно, по душам, желая отвлечь ее, увести с ужасного пути! Даже с матерью советовалась по поводу психотехник, чтобы стать убедительнее.

Ничто не помогало. Натали любила свои приятные, сладкие фантазии и не желала с ними расставаться.

Более того, она сама пыталась доказать Элис, что это та живет в каких-то фантазиях, оторванных от реальной жизни, которая, по мысли Натали, усвоенной при частом просмотре телепередач, сетевых каналов и чтении «желтой прессы», от недостатка которой теперь не страдала Командория, - вся эта «реальная жизнь», по ее мысли, должна была быть подчинена и подчинялась основному инстинкту.

Нет, увы, не продолжения рода, а сексуальному инстинкту получения удовольствия.

-Тебе легче, потому что у тебя еще никого не было, - продолжала всхлипывать Натали.

-Так зачем же ты…? – с горечью начала было Элис.


-Откуда я знала, что это будет так тяжело? Ну, хоть есть, что вспомнить, - сквозь слезы улыбнулась Натали.

Элис скрипнула зубами и, решив, что передохнула для продолжения собственной внутренней борьбы, подошла и, чтобы успокоить страдающую подругу, снова включила телевизор.

Конкурс танцев уже закончился. Зато началась программа международных новостей.

Показывали пресс-конференцию год назад избранного президента Соединенных Штатов Америки.

Молодой, сорокалетний мужчина. Есть жена, сын и дочь. Сам он в детстве был ребенком-индиго, стал выдающимся биофизиком и биомехаником, лауреатом Нобелевской премии за разработку системы клонирования домашних и сельскохозяйственных животных. В юности несколько раз пытался покончить жизнь самоубийством из-за того, как объяснял он сам, что его не понимали даже собственные родители, и сверстники не принимали его «непохожесть» на других, считали придурком.

Ангельской красоты лицо, светлые волосы, небесные голубые глаза, милая, искренняя улыбка.

Натали снова томно застонала на диване:
-О-о, какой красавец! Вот к такому я бы просто запрыгнула в штаны!

Элис затошнило, она снова скрипнула зубами, посмотрела на экран.

Что-то было не так в притягивающей взгляд красоте американского президента.
Но что?

Какой-то надлом, что-то неспокойное, неприятно щекотливое, теребящее сердце чувствовала в нем Элис.

Это была не та мужская красота, как у ее отца, где сила и доброта жили в каждой морщинке посуровевшего от времени лица, согревавшего прямым, чистым, словно слеза, всегда добрым, спокойным взглядом.
То была ясная красота, несомненная, а тут – размытая, и свет от этого человека был какой-то размытый, словно ненастоящий, теряющийся, как от ручного фонаря с заканчивающей свой век батарейкой.
«И сатана, порой, принимает вид Ангела света», - вспомнилось Элис, и ее передернуло от неприятного ощущения.
«По делам их узнаете их», - еще вспомнилось ей.

А что же дела?

Новый президент окончательно и широко, на всей территории Штатов, узаконил гомосексуальные браки и право таких семей на усыновление чужих детей на общих основаниях – ведь у этих пар точно не может быть своих детей, а это морально очень тяжело: чувствовать, что они – неполноценные члены общества, поэтому их надо жалеть, к ним нужно более трепетное отношение, чем к двуполым семьям, это гуманно.

На вопрос журналистов, почему он так хорошо понимает проблемы таких семей, и были ли у него самого гомосексуальные контакты, он с достойной улыбкой ответил:
-Конечно, и я не жалею ни о чем.
Я благодарен всем, с кем был, я любил и люблю их всех.
А жена? Да, она знает и понимает, и за это я и люблю ее.

Понимаете, главное в жизни - это любовь. Бог есть любовь. И она должна пронизывать всю нашу жизнь. Во ВСЕХ ЕЕ ПРОЯВЛЕНИЯХ.

Наш сын – тоже гей, и я горжусь им, потому что он – настоящий мужчина. Слава Богу, что демократия, наконец-то, победила! (*демонстрация сексменьшинств в Израиле, примерно 2004 год).


Президент проповедовал свободу нравов, открытость, прозрачность всего и вся.

Его законопроекты, вступившие в силу несколько месяцев назад, указывали родителям, что именно они должны были теперь обучать своих детей разнообразному сексу, чтобы маленькие граждане великой страны как можно раньше узнали все удовольствия человеческого существования.
Ведь это удовольствие – эту любовь открыл, подарил людям Бог, Который и есть любовь!

Всего каких-то пару лет назад за это – за растление малолетних – сажали в тюрьму, а теперь – детям, как воздух, нужна была «истинная свобода», «истинная любовь».

Теперь в тюрьму сажали тех, кто был против такой «свободы», поскольку, по словам президента, эти люди «отнимали у собственных детей великий, святой божий дар, окрадывали их в удовольствии СВОБОДЫ и ЛЮБВИ!».

Миру не нужны рабы, говорил президент, нужны свободные люди, умеющие выбирать в соответствии со своими потребностями и желаниями. Умеющие любить.

Поэтому детей из семьи изымали по любой минимальной жалобе – самих детей, соседей или других доброжелателей, посчитавших, что в данной семье попирают самое святое – свободу и любовь.

Президент также сказал, что в этой связи уже подготовлен проект следующего закона, который полностью разрешит браки между ближайшими родственниками: родными братьями и сестрами, а также между родителями и детьми: матерью и сыном, дочерью и отцом.

Элис остолбенела, не веря ушам. Натали хихикнула: «ничего себе, свобода!»

-После проведения ряда авторитетных социальных опросов я понял, что общество к этому готово. Давно пора освободиться от этого пережитка. Он был необходим в древности, когда люди размножались традиционным способом…

-А сейчас…каким мы размножаемся…? - пролепетала Элис, всё еще не веря, что слышит это.

-Время, в котором мы с вами живем, и достигнутый человечеством уровень комфорта позволяют брать на воспитание чужих детей.
Таким образом, любая семья может быть полной и, самое главное, счастливой!
И, конечно, свободной, свободно сделавшей свой выбор.
Если два человека любят друг друга, а между ближайшими родственниками это чувство не подлежит сомнению, - то, ради Бога, почему же нет?

-А ведь он прав, - вдруг сказала Натали и пожала плечами.

-Ты…что ты... вы все такое говорите? – вырвалось у потрясенной Элис.

Натали восприняла это как прямой вопрос.

-Ну, что, что. Ведь элементарно – если не рожать детей, то как муж и жена могут жить и сын с матерью, и дочь с отцом, и брат с сестрой.
Почему нет-то? Элис, пойми!
Никто не говорит, что надо будет отменить другие взаимоотношения. Но почему же два человека, кем бы они друг другу ни приходились, действительно, не могут жить вместе так, как они того хотят? Ведь это же и есть свобода!

-«Если Бога нет, то всё возможно», - в ужасе от ее слов, прошептала Элис.
-Что? – не расслышала Натали. – Скажешь, ты не мечтала о своем отце? Никогда не поверю, подруга.

-Замолчи-и!!! Замолчи сейчас же!!! – закричала Элис так, что ей самой стало страшно.

Натали покосилась на нее.
-Ну, ладно, ладно. Считай это шуткой.

Слезы стояли в глазах Элис. Она еле пролепетала:
-Мечтать о таком муже, как мой отец, да, мечтала, но не так… Не так, как ты сказала!

-Элис, милая, что ты так разволновалась-то? Всё это естественно, и в природе существует. Птичий грех.

-Вот именно, - пересиливая себя, стараясь успокоиться, сказала Элис. – Именно что птичий, а не человечий.
И кто же сказал тебе, что всё это естественно для нас, людей? Новый американский президент, которого в ж…пу трахали какие-то прыщавые подонки, ну, или он их?

-А кто сказал, что это противоествественно? – тоже от обиды завелась Натали.

-Бог.

-Тьфу, - скривилась Натали. – А кто сказал, что Он именно так сказал?

-Библию надо читать.

-Ой-ой-ой! А, может, ее люди от себя написали, которые, вот как ты, гомиков ненавидели?

-Ладно, - решив зайти с другого боку, согласилась Элис. – Но тогда те же люди сказали и не убей, не укради, не скотоложествуй. Ты как – не против близких контактов со своим псом?

-Ты что, совсем? – Натали покрутила пальцем у виска.

-Интересно! А почему же нет?! – снова взвилась Элис. – Почему с отцом можно, а с псом нельзя? Если вы с ним тоже очень любите друг друга! В конце концов, он-то тебя уж точно не предаст, как какой-нибудь Вито! Занимались же этим римские легионеры! Значит, тоже естественно?

-Но это же…

-Что, не человек? Но ведь живое же существо! И понимает тебя, и слушается! Почему же тогда не сказать – это собака, это мужчина, это женщина, это отец, это мать, и с ними нельзя так! Их любят по-другому!
А любовь – это когда мужчина и женщина! И точка!

Иначе – это неостановимо, эта псевдосвобода, которую нам так страшно, так неотвратимо навязывают.
Дело, конечно, твое, во что верить, с чем соглашаться.

Но у меня, Натали, давно уже апокалиптическое ощущение, что скоро нам запретят нормальные отношения, на которых человечество выживало веками. Именно – запретят. Семью, детей, браки между мужчиной и женщиной, и всё перекроят по-своему.

Тогда мы погибнем. Погибнем в море удовольствия, которое на нас прольется.


Натали вздохнула и крепко задумалась.


А на экране продолжали о процветающей Америке.
Мировые аналитики уже окрестили Соединенные Штаты землей обетованной, царством благоденствия, свободы и любви.
Здесь теперь было всё для комфорта и удовольствия.

Магазины ломились от обилия разнообразных товаров, предлагались любые услуги – на любой вкус, взгляд и кошелек.

Даже собирание милостыни для нищих бездомных здесь стало лишь профессией.
Профессией свободных людей, они сами так и говорили во время уличных интервью. У них теперь было всё. Им даже бесплатные машины стали выделять, чтобы они могли беспрепятственно доехать туда, куда им вздумалось. Достаточно было лишь добраться до специальной кнопки у входа на любую станцию метро, и через пять-десять минут подъезжала машина.

Да, новый президент возвел все социальные службы на высочайший уровень. Матерям, желающим отказаться от своих грудных детей, можно было не подбрасывать их стыдливо, а в любое время оставить свою крошку в анонимной кабинке, каких было открыто по городам огромное количество, почти на каждом перекрестке.

Впрочем, первой, решившей этот вопрос, была свободная Европа, где такие кабинки придумали еще в конце двадцатого века. В кабинке было всё для выживания ребенка и его выхаживания, и соцработники по три раза в день обходили все эти точки, чтобы собрать малюток, и уже тогда определяли в приюты.

Одиноким старикам предоставлялось право свободного выбора – пожизненное содержание в социальных заведениях или пожизненный же уход за ним социального работника за всю имеющуюся у старика собственность в пользу социальных служб.

Либо по его желанию ему беспрепятственно делали безболезненную смертельную инъекцию – за ту же собственность, и он спокойно уходил из жизни, благодарный своим… Убийцам? Нет, конечно же, избавителям.

Президенту задавали вопросы: почему же при таком благоденствии в США в последнее время достоверно увеличилось число самоубийств, особенно среди молодежи, и, кажется, вовсе беспричинных, которые никак не могут объяснить специалисты.

Кроме того, страну захлестнула волна массовых убийств с расстрелами сверстников в школах, университетах, или просто на улицах, и, кажется, тоже убийств беспричинных – только для того, чтобы убивать, как признавались на судах их осужденные виновники.

И почему свободные дети любви стали все чаще убивать собственных родителей?

Президент улыбался виновато и отвечал, что такое уже не раз случалось, и не только в Америке, да и теперь, "Бог даст, она справится с этим".

«Я работаю над этим», - сказал он.

Он легализовал все наркотики – употребление, производство и распространение.

По его словам, наркобизнес - это такое же занятие, как, например, бизнес алкогольной продукции или табачных изделий, как индустрия компьютерных игр, мания не опаснее любого другого пристрастия.

Президент снова говорил о свободе – каждый имеет право выбирать для себя, связываться с наркотиками или нет.

Но, чтобы выбирать, по его словам, нужна исчерпывающая информация. Обо всем.

И по телевидению, по сетям круглые сутки транслировалось всё для всех: от божественных проповедей представителей различных религий до онлайнового прямого эфира с сайтов насильников, извращенцев, серийных убийц, террористов.

Сайтов, где подробно, до мелочей, зрителей – желающих – обучали, как лучше употреблять наркотики, чтобы получать наибольшее удовольствие при минимуме вредных последствий, как изготавливать бомбы и как гуманно убивать, если это НЕОБХОДИМО.

Это была свобода.

«Каждый может и вправе выбрать сам, что ему нужно. Это Божий закон! Нельзя попирать его!»

Свобода – это нормально, говорил президент, это самое естественное, что может быть. Это то, что дано нам Богом, по Его любви, и мы должны быть бесконечно благодарны Ему. 

Он говорил о Боге, о любви к Нему и Его – к нам, казалось, так искренне, как только возможно.

Показали кадры, как благоговейно молился он в церкви, вместе со своей семьей.

Но даже сквозь эту неподдельную искренность кто-то будто нашептывал Элис: «ложь, ложь, ложь!»

«Неужели, и это – ложь? Но – как? Как такое возможно? Это не может быть! Не может! Не может!» - пыталась она перекричать тот навязчивый, сводящий с ума шепот.

Или это слова президента пытались свести ее с ума, как и его волшебная улыбка, его ласковые, мягкие, ангельские черты, грациозные, влекущие движения?

«Кто из вас – Ангел, а кто – бес? – металась Элис между президентом и внутренним голосом. – Кого слушать? Куда мне? Господи, помоги, я больше не могу!»

Да, она вспомнила: что-то такое было про Апокалипсис.

Когда временно над миром воцарится сатана, на земле всё будет хорошо, здесь будет всё для плотских удовольствий, для комфорта, и плохо придется лишь тем, кто этого не возжелает, кто эти удовольствия не приемлет, оттолкнет.

Потому что эта навязанная «свобода», на самом деле, будет направлена в сторону от Бога. Таких отказавшихся обвинят и осудят, и предадут на страдания.

И спасется лишь тот, кто стерпит до конца все муки. До самого конца. Может, уже пришло это время?

На экране президента спрашивали, что он думает о чудовищных преступлениях международной секты «Слуги Христовы».

Он отвечал, что, по его личному мнению, это та же мусульманская группировка, только под надежным прикрытием и провокационным названием.

Это все те же следствия последней крупной войны на Ближнем Востоке за остатки нефти, которая – даже школьникам известно, скоро никому не будет нужна, поскольку мир уже вступил в эру нанотехнологий, экологичных продуктов, экологичного и экономичного нанотоплива.

И эта секта – всего лишь месть ислама христианскому миру за то, что мусульмане не смогли добиться того же, что и христиане, хотя и очень хотели. Отсюда – эта глупая провокация с названием секты.
 
«Но Соединенные Штаты всегда несли в мир демократию и правду. И я не отступлю от этого честного пути. Я принесу в мир свет настоящей свободы. Свет божественной христианской любви. Даже если это будет стоить мне жизни».

Журналисты аплодировали.

Вышедшая из кабинета, где она дописывала предвыборную программу, Ирен, еще слабая после госпиталя, шла по направлению к кухне – выпить воды, в горле пересохло от напряжения.

Возле открытых дверей в зал, где девушки досматривали пресс-конференцию, Ирен приостановилась.

«Я принесу в мир свет настоящей свободы».
Раньше президенты говорили – мы, Америка, подумалось Ирен.

А теперь он сказал «я», единолично.
«Я принесу в мир свет настоящей свободы».
«Я принесу в мир свет…».
«Я принесу…».
«Я…».

Вдруг будто болезненной молниеносной вспышкой озарило ее, и она поняла, что так мучило ее все эти годы, в чем ее вина в том, что двадцать лет назад перевернуло Командорию и отношение к ней мира.

Упав на колени, лицом к стене, закрывшись руками, Ирен беззвучно зарыдала.


IV


В роскошном зале заседаний Правительства Командории толпились с папками под мышками его члены – министры, негромко переговаривались.
Кто-то, уже сидя на своем месте за длинным столом, пролистывал текст отчета.

Готовились к итоговому закрытому – без присутствия журналистов – заседанию.
Его потребовал Парламент республики, и Правительство обязано было отчитаться о работе, проделанной за истекший год.

Все ждали президента.
Борелли опоздал к назначенному времени на пятнадцать минут, и министры нервничали, кроме премьера, который часто бывая с ним в заграничных поездках, уже привык к подобным выходкам президента.

Наконец, в зал вошла обрюзгшая, до безобразия напомаженная гримом фигура, похожая даже не на египетскую мумию, а, скорее, на старую, ожиревшую жабу, которой пытались сделать пластическую операцию, но неуспешно: так, подправили слегка кое-где, надели отличный костюм и пустили в свет.

Борелли, пожевывая что-то толстыми подкрашенными губами, уселся во главе стола, сложил в замок, по-хозяйски, руки на полированной столешнице.

«Он отвратителен!» - против воли пронеслось в некоторых головах, но все со вниманием воззрились на президента.

-Ну, что тут у вас? – Борелли нетерпеливо постучал пальцами по столу. – Кто первый? Начинайте! Вместо репетиции.
Потому что в такой же последовательности будете и перед члениками отчитываться. Ха-ха! – он подмигнул заплывшими от пьянства глазками сразу всем.

Но, чудом поняв, что не до всех дошел смысл его остроты с «члениками», быстро поправился:
-Это вы у меня – члены Правительства. А в парламенте – там только членики, очень уж их много, и надоедливые, как мухи. Ха-ха!

-Разрешите мне, господин Президент, - поднялся военный министр, генерал-лейтенант Рох.

-Валяй. Гм…А сколько тебе времени надо?
-Минут двадцать, не меньше.

-Чего-о?! – глазки Борелли округлились, превратились в глаза. – Вы тут свихнулись, что ли? Вас тут вон сколько! Пока всех переслушаешь…

А я через час уже к себе на дачу должен выехать. Заморский гость, министр экономики Японии, достойно встретить надо.
Это ж надо понимать! Это же политика! – президент витиевато погрозил в воздухе указательным пальцем.

Премьер-министр под красноречивым взглядом Роха кротко опустил глаза.

-Прошу прощения, - вежливо сказал Рох, - но, в таком случае, мы могли бы перенести это заседание…

-Ну что, тебе так трудно уложиться минуты за две? – с кислой миной прибавил Борелли.

-Доклад большой, о многом, - пытаясь сдерживать подступавшее раздражение, начал Рох. – Тяжелое положение военпрома из-за принятого правительством курса на ускорение конверсии.
Раздел нашего флота между суверенными островами, вышедшими из состава Командории.
Расформирование баз ПВО.
Снижение госассигнований на военно-космические исследования, социальные проблемы семей военнослу…

-Вот, уже пять минут прошло! – глянув на дорогие наручные часы, наставительно сказал Борелли и развел руками.

Бешенство крутой волной окатило генерала Роха – он просидел за этим докладом несколько дней и ночей, пытаясь подготовить реальные предложения по выходу из того кризиса, в который попало его ведомство, доставшееся от предшественника.

Он встречался с десятками поверенных лиц, переговорил по телефону с не меньшим количеством народа и организаций, так или иначе связанных с военным ведомством, консультировался с аналитиками, руководителями на местах, побывал даже в паре военных частей, чтобы расспросить о житье простых военнослужащих.
И вот теперь…

-Ах, так! – не сдержавшись, негромко воскликнул генерал Рох, и другие, до этого по виду отсутствовавшие министры, вскинулись. – Ну, так и пошло бы всё это к черту вместе с вами!

Установилась зловещая тишина.

Борелли несколько секунд ласково, как пьяный добряк, смотрел в стол своими узкими глазками.
Остальные выжидательно смотрели на него.

-Ладно, - наконец, хмыкнул президент. – Тогда, генерал, можешь быть свободен от занимаемой должности. Садись.

-Господин президент, - поднялся министр внутренних дел Бернарди. – Я тоже не смогу уложиться за две минуты.

Не успел он испытующе взглянуть на Борелли, как тот прежними округлившимися глазками уставился на него и, для пущей назидательности ткнув в министра пальцем, раздельно произнес:
-И ты тоже можешь быть свободен от занимаемой должности. Садись.

Бернарди растерялся и сел с размаху на стул, налил минеральной воды из стоявшей на столе бутылки и выпил, обливаясь холодным потом, целый стакан.

-Ну, кто еще желает? – кажется, даже весело, спросил Борелли, с усилием привстав с председательского места, опираясь о стол руками. – Нет? Тогда все свободны. Заседание объявляю закрытым.
А парламент, как говорится, подождет!

Ну, а приказы по Роху и Бернарди я подпишу сегодня же. Так что я прощаюсь только с этими двумя. Пока, - Борелли лениво махнул рукой и своей неторопливой, шаркающей походкой исчез за расписанными золотом барельефами тяжелых, сияющих, широких дверей зала.

Следом, попрощавшись с остальными лишь короткими кивками, молча вышли Рох и Бернарди.

Премьер-министр, поправив рукой начинающую седеть красивую шевелюру, убирал бумаги в кожаную папку.

Кто-то из министров спросил у него, имя в виду отставку руководителей двух главных силовых ведомств.

-Как думаете, что всё это значит? Он это обдуманно или…?

-Я не Мишель Нострадамус, - криво усмехнулся премьер. – А если серьезно, думаю, что мы накануне больших перемен.

-Куда уж дальше-то, - качали головами министры. – Новый разгон Парламента?

-Если коммунисты не одумаются – вполне возможно. Одно ясно: никакого отчета Правительства в ближайшее время им не видать, как своих ушей.


*    *    *


Он переключил канал и замер, глядя на экран телевизора.

Шел новый американский фильм про оборотней и вампиров (*Другой мир. Эволюция-2).
На переднем плане на широком топчане две женщины и мужчина, обнаженные, облизывали друг друга и, совокупляясь со страстью обреченных, стонали от удовольствия.

А с заднего плана на всё это смотрели сурово, и все же как-то равнодушно, лики святых и Спасителя. И весь огромный храм был наполнен светом горящих свечей и звуками человеческого естества.

В комнату вошла Элис.
-Папа? О, Господи! – вырвалось у нее при виде того, что так долго и обстоятельно демонстрировали на экране.

Девушка ссутулилась, сжала себя руками, на глазах ее появились слезы.
-Нет! Не надо!

Трильи, стоя возле стола, протянул к экрану трясущуюся руку, с дрожью в голосе сказал:
-Видишь, дочка, запомни, на что способен сатана.
В древние времена, когда человек завоевывал государство иноверцев, высшим надругательством считалось бесчинство в чужом храме.

Теперь это бесчинство в храме Христа творит сам христианский народ, - Трильи торопливо выключил телевизор, тяжело опустился на диван, опустил голову, заговорил, словно сам с собой:
-Они говорят – это только кино, выдумка, неправда, и рядятся в эти глупые шутовские одежды индустрии развлечений.

Развлекают всех – от мала до велика, любым способом, хотя бы вот так.
Будто в этом нет ничего страшного.
Они успокаивают зрителя тем, что он сам волен смотреть или нет.

Кто может сказать – сколько людей, молодых или старых, вот так же, для развлечения, в поисках острых ощущений, захочет сделать то же самое? Даже зная, что потом его ждет расплата – всё равно, кто-то захочет.

И сделает. Пусть в мыслях, но обязательно сделает.

Элис, подавленная, несмело присела рядом с отцом.

-Таково лицо сатаны, Элис. Он всюду, поработил мир вокруг нас.

И, кажется, безгранична та псевдосвобода, которую он преподносит в качестве божественной свободы воли, обманывая каждого человека.

Потому что в ней, в его свободе – вселенская пустота.
За ней нет ничего, кроме смерти. Которая сама есть лишь пустота, отсутствие жизни.

Он не оставляет нам ничего святого, за что могла бы зацепиться душа, чтобы сохранить себя, не слившись навсегда с этой пустотой, став рабой ее.

Он делает это постепенно, из поколения в поколение, планомерно замарывая оставшийся свет.

Предлагает заманчиво, неторопливо, ненавязчиво: «Попробуй так. А, может, вот так? Ну, а, может, даже так? Смотри, ведь у тебя получается! И ничего! Ничего страшного не происходит. Ничего, чем тебя пугали, никакого возмездия. Ты же свободен, волен выбирать. А Бог, он милостив, простит, если что…»

И души умирают, медленно, одна за другой, гаснут, как последние угольки в костре. Вот, еще теплился в ней маленький животворящий свет. Но через мгновение – потемнеет, исчезнет.

Всё. Больше нет для этой мертвой души ограничений.

Она допустит себе и то, что показали сейчас, и выпустит собственных химер на страницах новых книг.

И Святое Распятие опустит в банку с протухшей мочой и представит этаким сувениром, как на последней международной выставке каких-то оригиналов.

И двусмысленные карикатуры об отношениях Христа и Магдалины опубликует.
И снова это преподнесут, как невинную шутку.

Всё перемешано, будто нет ни добра, ни зла, ни уважения к мертвым, ни любви и жалости к живым, - Александр с трудом отдышался, долго тёр лицо руками, словно хотел смыть с себя увиденное, и договорил:

-Мне самому иногда страшно, Элис, потому что я вдруг тоже начинаю думать: «А что в этом такого? Кроме оскорбления чувств верующих? Ну да пусть не смотрят».

Это страшно потому, что постепенно убеждает в обыденности греха.
В естественности его, якобы нормальности.

В том, что десять заповедей – как карточный домик.
Что всё возмездие – только на том свете, да и то никем не доказано, так что на этом можно жить безболезненно в свое удовольствие – не люби ближнего, убивай, кради, прелюбодействуй, завидуй, чревоугодничай, лги! Если тебе хочется.

Ты же свободен. Всё возможно!
Я не святой, Элис, я лишь пытаюсь верить, что-то там соблюдать.
Но тоже грешу, как все. И не всегда раскаиваюсь.

Но я не хочу грешить, и мне больно, когда снова и снова попирают то, что может остановить это страшное падение.

Да, мы рождены такими, что не можем, не умеем не грешить.

Бог допустил это и взамен попросил лишь нашей любви – для возможности покаяния, чтоб душа не погибла здесь, на земле, а, каясь, могла очищаться. Могла спастись – выжить.

Но сатана из всех дыр, всех щелей, с каждого экрана, с каждой страницы говорит – пустяки, подумаешь, это слишком малый грех, чтобы раскаиваться.

Он уговаривает лаской, он совращает небесной красотой, убивает нежным взглядом и плотской, душевной любовью.

Это страшная сила, Элис, от которой, как кажется порой, уже нет спасения, потому что она всеохватна.

Но я хочу, чтобы ты знала – не верила, а знала – это не так.

-Что же делать, папа? Как жить? – тихо, почти шепотом, спросила она, пряча подступавшие слезы.

-Как? – заблестев на нее своими необыкновенными глазами, переспросил отец. – Бороться. За самого себя. Со злом в себе.

Но сами мы – слабы, практически бессильны. Подтверждение этому – то, что мы видим вокруг.

Но у нас есть для этой страшной борьбы собственная воля, добрая воля, которую можно и нужно обратить к Богу.
Иначе – мы не сможем победить, без Него.

Надо помнить, что сатана живет в каждом из нас. По нашей лени ли, по незнанию, глупости ли впускаем мы в себя этого мерзкого червя, паразитирующего не только на теле, но и на душе.

Грязного червя, который часто предстает нам в самых святых одеждах.

Учиться видеть его, призывая на помощь только Бога, поступать, равняясь на тех, о ком ты точно знаешь, что в них много Бога.

Может быть, на тех святых людей, кого давно нет в живых, кто умер задолго до того, как сатана проник всюду.

И перед каждым поступком молиться искренне об исполнении воли Бога. Не отступать от нее.
Молиться, Элис, так, словно этот поступок – последний в твоей жизни.

А за ним – ад или рай уже здесь, на Земле.


*     *     *


После дождя асфальт в сквере Морской академии напоминал собой карту мира – столько различной формы и размеров луж, очертаниями напоминавших части света, материки, полуострова и острова, блестело то тут, то там: и итальянские «сапожкИ», и африканские «конские головы», и евразийская бесформенная «амеба», и еще много чего.

Усталый, Трильи шел домой. Сегодня у него было всего две пары послеобеденных лекций, но сложных, так что теперь от напряжения немного побаливала голова, однако, радость оттого, что скоро он будет дома, глушила эту чужеродную боль.

Навстречу попадались группы курсантов, отдавали ему честь, он козырял в ответ, внутренне улыбаясь на их молодые, увлеченные лица.

На пути, прямо на главной липовой аллее, его поджидала самая большая лужа.
Она была неглубокой, и ее вполне можно было обойти.

Но не она, вернее, не столько она сама привлекла внимание Александра.
На краю лужи в мокрых штанах и помятом, перепачканном грязью кителе, лежал курсант-старшекурсник.
Рядом стояло несколько человек, тоже курсантов.
Кто подсмеивался, кто хмуро перешептывался, кто деловито обсуждал возможность помочь бедняге.

-Давайте поднимем его, - предложил быстро подошедший Александр. - Что, плохо ему? Врача вызвали?

-Ему хорошо…, - пробурчал стоявший ближе других курсант.

Трильи, смутившись, не понял.

-Он…пьян, - пояснил второй.

Александр скрипнул зубами, прищурился.
Потом наклонился к лежавшему, казалось, без сознания, парню в форме младшего лейтенанта, уловил резкий запах алкоголя и мочи, затормошил курсанта за мокрый рукав:

-Сынок, вставай, нельзя так, слышишь.
Честь мундира порочишь. Вставай.

Парень, не открывая глаз, бесцельно повозил поясницей по луже, плохо управляемой рукой вынул из внутреннего кармана кителя синюю с позолотой корочку удостоверения и, помахивая ею над собой, напыщенно, несмотря на блудивший во рту язык, произнес:
-Я младший лейтенант во…военного флота Командории!
Нашей Ро…дины, бля...!
Как сме-ешь ты… мне! Чтоб…я!
Честь мундира, бля...! Не-е-е…, - под конец заревел он, грозя в воздухе пальцем другой руки. – Я т-т-тебе… Я т-т-тебя!

Стоявшие рядом курсанты съежились, зажмурились.

-Простите его, товарищ капитан-лейтенант, - пробормотал ближний. – Пожалуйста. Глупый он, не послушал. Говорили – не пей столько. Все экзамены еще впереди. Всего один зачет пока сдали, - паренек махнул рукой.

Трильи вздохнул и снова наклонился к пьяному, снова тянул, тряс за рукав:
-Сынок, вставай. Это приказ, - уже жестче сказал он.

-Да я тебе…, - пьяная нецензурная ругань была ему в ответ.

Курсанты, казалось, были ни живы, ни мертвы.

-Встать! – вдруг заорал Александр так страшно, что курсантам показалось – дрогнули стекла в соседнем корпусе, и листья заколыхались на липах.

Пьяный, наконец, открыл глаза.
Но они плавали, никак не поддаваясь фокусировке.
Тогда он попробовал сесть, опираясь в лужу руками, но и это, несмотря на труд, ему не удалось.

Трильи сильными руками одним резким движением выдернул его из лужи, поставил перед собой.
Держа за грудки левой, правой несколько раз хлестнул его по щекам, пытаясь привести в чувство.
Парень задрожал и заикал, ноги его подкашивались.

-Отвести в санчасть, - бросил Александр курсантам, в ожидании глядевшим на него, а сам, выловив из лужи упавшее в нее удостоверение младшего лейтенанта, быстрыми шагами направился назад, к главному корпусу Академии.




-Да не могу я, пойми! – всплескивая руками, кричал ректор, адмирал Веретти, почти бегая по просторному кабинету. – У него родители – новые богатеи, устроили сыночка к нам, и нас спонсируют, нам выгодно. Вот, в честь их выпуска обещали новый компьютерный класс обеспечить.

Трильи иронично усмехнулся:
-Значит, компьютерный класс для целей обучения – это важно, а вот обучение поддержанию морального облика морского офицера – уже как бы и не важно.
Так получается?

-Да будет тебе. Он потом все поймет, проработаем, перевоспитаем…, - увещевал адмирал.

-Поздно. Перевоспитывать. Такие, как он, избалованные сынки богачей, скоро нас самих перевоспитают.

-Ну, перестань, перестань, Сандро! Просто пойми, что я не мо-гу, не мо-гу его отчислить в канун последней сессии и выпуска!

-Ладно, - спокойно сказал Александр. – Тогда уйду я. Ваше молчание означает, что уже можно писать рапорт?

Ректор еще несколько секунд молча смотрел на него, как на сумасшедшего.

-Ты, точно, без ума. Здесь хоть какие-то реальные деньги на лекциях можно заработать, а там, в море, вам же ни черта не платят.

-Зато там мы свободны от созерцания обмочившихся в лужах пьяных офицеров, - жестко сказал Трильи и тут же грустно усмехнулся. – Наверное, тоже – пока.

-Как хочешь, а я тебя не отпущу. Почти конец года, экзамены, и мне дыру эту затыкать? Кем прикажешь, а?

-Товарищ адмирал, я не хочу и не могу учить здесь тех, кому это все не нужно. Вернее, нужно только для того, чтобы потом уйти в коммерческий флот и продавать себя по цене, которой они не стоят.
Ну, был бы он каким-нибудь клерком, еще ничего, хотя и у них есть понятие о чести мундира. Ну, на худой конец, напился бы до свинства дома.
Но не здесь, не так!

Адмирал печально вздохнул.

-Сандро, подумай, ведь здесь не только такие, как этот дурак. Ведь есть хорошие ребята, добрые, честные…Ты им нужен…

-Именно поэтому я настаиваю на его немедленном отчислении, - Трильи подвинул ближе к адмиралу принесенный рапорт о случившемся. – Ради этих других, памятуя о «паршивой овце», которая…

-Знаешь что, - скрепившись, перебил ректор. – Давай с его родителями поговорим, с ним, по трезвости…

-По трезвости он будет тут на коленях ползать, или родителями грозить, а после следующего зачета будет другую лужу мерить…

-Не ожидал от тебя такого недоверия к людям, - поразился адмирал. – Что же, теперь никого не прощать?

-Надо знать, кого можно прощать, а кого…, - наверное, Александр сказал это слишком резко, потому что ректор гневно вскинулся и одернул его:
-Я запрещаю вам, капитан-лейтенант! Будет он меня тут поучать!

-Прошу простить, товарищ адмирал, - опуская голову, проговорил Трильи.

-А-а, сам тоже прощения запросил, - съязвил ректор, но уже снисходительно. – Прощаю, только дай мне компьютерный класс обустроить…

-А вот мы как-то без компьютеров обучались, и ничего, вон, войну выиграли…

-Ты еще парусный флот вспомни, - фыркнул ректор. – Сам-то в свое время сколько курсов повышения квалификации по электронике закончил, а?

-Простите, я не о том, чтобы не изучать современную электронику. Я о том, какой ценой.

-Ну, что мне с тобой делать? Ступай и подумай. До завтра. А я родителей этого оболтуса пока вызову.


Трильи знал и не любил этот тип людей – уверенных в собственной непогрешимости, в том, что всё, что они делают – во благо. Причем не только для них, но и для всех.
Тип «всеобщего благодетеля», который в последнее время стал попадаться слишком часто, особенно, на высоких уровнях.

-Мы всё понимаем, - вполне искренно, с достоинством и необходимым по ситуации выражением чувства определенной степени вины за сына, говорил бизнесмен, любовно поглаживая своей широкой, крепкой ладонью сидевшую рядом жену по плечу.

-И готовы компенсировать Академии всё, что необходимо.
Но поймите и вы: мальчик сам выбрал эту профессию, мы вложили в него средства. Это нельзя просто взять и оборвать, как обычную нитку.

-Зачем? – негромко переспросил Трильи, стоя у окна все того же ректорского кабинета.

-Простите, не понял?

-Зачем он выбрал эту профессию?

-Ну… Вы же говорили с ним. Он мечтает защищать морские границы Родины...

-…или кормиться, например, от доходов ее таможни, - усмехнулся Трильи.

-Вы оскорбляете нас! – мать курсанта нервически поднялась.

-Успокойся, дорогая! Капитан-лейтенант просто не совсем верно выразился, - бизнесмен улыбался широкой, доброй улыбкой. – Я знаю, наш сын оскорбил и вас, нецензурно, при свидетелях-подчиненных.
Он уже принес свои искренние извинения, но если этого недостаточно, и, тем более, я знаю, сколько платят сейчас офицерам… так что я, со своей стороны, - чем могу, - и он достал и протянул Александру конверт.

Несомненно, там были деньги.

Трильи не сдержал улыбки:
-Ну, если вы так уверены, что я настолько ценю свою персону, что за каждое оскорбление от пьяного дурака жду себе денежной компенсации, то…, - Трильи сделал два шага к двери, распахнул ее, позвал секретаря.

-Итак, товарищи, или господа, если угодно, - это уже попытка взятки.
И об этом, думаю, стоит поговорить в другом месте.
Разрешите? – он ласково указал остолбенелому ректору на трубку телефона.

-Ты спятил, - прошептал адмирал. – Не смей!

Трильи улыбался, глядя, как катятся по испуганной, стареющей физиономии ректора крупные капли пота.


Через два дня Александр Трильи уже не числился в преподавателях Морской академии.

Чтобы сводить концы с концами в семейном бюджете и иметь возможность хоть иногда помогать материально бедствовавшим в Кандре Бремовичам, Александр собирался зарабатывать тем, чтобы в перерывах между пограничными рейсами ходить на частных рыболовецких судах.

Кем возьмут, хоть простым матросом.
Ирен не дала этому осуществиться.
Она хотела, чтобы в эти нелегкие годы семья как можно чаще была вместе.

-С голоду не умрем, зато ты дома больше будешь. Весь отпуск! А деньги…

В конце концов, у меня клиентов все прибавляется и прибавляется. Сама наша нестабильная жизнь мне их поставляет. Нет худа без добра, - она улыбнулась. - Лучше битым, но честным остаться.

Трильи согласился, но, поскольку просто сидеть дома без дела он не привык, то вскоре нашел другое занятие – за очень небольшие суммы он стал прямо на дому чинить людям самые разные приборы: от компьютеров до пылесосов.

Тут ректор Академии оказался по-своему прав: и курсы повышения квалификации по современной электронике как нельзя кстати пригодились Александру.