Жди меня, Родина, кн3 ч3 гл7-8

16+


VII


В квартире было на редкость тихо: не слышно ни телевизора, ни радио, ни возбужденных разговором голосов Элис и Александра, обсуждавших последние события – блокаду съезда войсками правительства, расстрел парламента.

Ирен, запыхавшись, взбежала по лестнице к двери, удивляясь этой тишине, сбросила туфли на коврик.

-Элис, папа приехал? – крикнула Ирен в коридор, но никто ей не отозвался.

Сразу стало пусто и одиноко.
И еще острее и больнее ощущалось то, что творилось сейчас в столице, давило, рвало душу ужасными предчувствиями.

Эти три дня Ирен мало спала и еле высиживала на работе, принимая, как психолог, толпы страждущих посетителей. Люди жаловались, плакали, и всё шли и шли.

Ирен своим разговором пыталась успокоить их души, пыталась забыть, что в ее собственной душе покоя днем с огнем не сыскать, что ее терзают мысли о муже и дочери.

«Неужели он еще не вернулся? Как они пережили всё это там, на базе, в Командоне? Хоть бы какая-нибудь информация. И даже Сайрус не в курсе! - с отчаянием подумала Ирен. – Надо позвонить в Адмиралтейство. В конце концов, имеем же Мэриан, Паула и я право знать, как жены!»

Она повернулась, чтобы пройти на кухню, и замерла в проеме двери, пораженная увиденным.

За столом сидел Александр, одетый по форме, будто только что сошел с корабля. Даже фуражка была на нем. Даже ботинки он не снял, что при его всегдашней аккуратности выглядело совершенно невероятным.

Лишь взгляд его, тупо-безразличный, искажал почти до неузнаваемости его красивое лицо.

На столе перед Александром стоял большой пластмассовый стакан, опустошенная поллитровая бутылка водки и – почти пустая – давнего, с лучших времен, коньяку.

-Сандро, ты…, - начала было Ирен.

-А, пришла, - он ее сначала даже не заметил. – А я тут немного…

-Ты всё это выпил? Выпил сейчас?!

Он, прикусив от усердия губу, попытаться налить себе в стакан остатки коньяка, но руки тряслись, и он пролил, крякнул с досады и уже поднес горлышко бутылки к губам, чтобы допить прямо так.

-Не смей! – Ирен вырвала у него бутылку. – Хватит! В ванную, сейчас же, слышишь! – она схватила его за рукав, но муж мычал, мотал головой и не поддавался. – Идем, дурак! Да что же это! Вставай, сейчас же вставай!

Ирен еще никогда в жизни не обзывалась на мужа и не срывала голос до визга, но теперь у нее вышел именно визг, пронзительный, оглушающий, так что Трильи, как ужаленный, вскинулся и кое-как поднялся, шатаясь, словно тростинка на сильном ветру.
-Куда…?

-В ванную! – Ирен подлезла под его руку, потащила почти на себе, впервые ощущая, какой же он тяжелый, обмякший.

Хорошо, что ванная комната была в шаге от кухни.

-Не…надо…в воду…китель, - Трильи погрозил пальцем, но палец только выписывал странные круги.

-Плевать мне на китель! – крикнула Ирен.

Она отпустила мужа, и тот осел на колени.
Так, придерживая его, Ирен наклонила голову Трильи над ванной и включила ледяной душ.

От обжигающих струй Александр застонал, пытаясь заслониться непослушными руками, но Ирен нарочно направляла их ему в лицо.

-Открой рот! Тебе говорю – рот открой, пей! – кричала она на него, и он, наконец, послушался.

-Хо…холодно…

Ирен, наконец, положила ему два пальца на язык, и Трильи вырвало прямо в ванну. Сразу резко запахло спиртом. Еще вода, снова два пальца.

Она делала это до тех пор, пока из Трильи не перестала выходить даже проглоченная им вода.

Мокрый почти до пояса, он сидел на коленях, опустив голову в ванну, и плакал.

Ирен еще никогда не видела, как он плачет – как ребенок, жалкий и несчастный, которому, кажется, уже никто не сможет помочь.

-Что случилось, родной? – присаживаясь рядом, спросила своим нормальным, мягким голосом Ирен, тоже мокрая от забрызгавшей ее воды.

Не разгибаясь, Трильи ответил сквозь рыдания:
-Рафик погиб! Ребят осудят! Я не остановил их, уберечь не смог! Почему я так глуп, так слаб?! Что мне делать, как мне жить теперь?! О-о, Боже мой, Боже! Почему я так слаб!


*     *     *


Двое суток назад, через день после расстрела съезда, когда неразбериха в столице – кто за кого – немного поутихла, Александр Трильи, как командир военного крейсера, разрешил своим подчиненным выходить в город.

До этого, когда заваруха в центре столицы только разгоралась, опять же приказом под собственную ответственность Трильи запретил морякам сходить на берег и тем более ввязываться в какие-либо потасовки.

Кое-кто из офицеров и матросов был резко не согласен, на общем собрании одни кричали – мы же коммунисты, мы должны защитить своих; другие возмущенно возражали – к черту коммунистов, они всё предали, надо защищать свободу демократии.

Выслушав тех и других, Трильи вынес решение: до полной ясности того, кто и чего добивается там, на суше, «Первый» будет выжидать.

-Мы, военные, третья сила, которая может повлиять на ход событий в критической ситуации.
Но пока грызутся те, кто, похоже, сам не знает, чего хочет, или здорово в этом ошибается.

Тем же реальным заводилам, кто всё это начал, лишь на руку как можно большее число жертв и раздувание скандала и бойни.

Мы не должны, не имеем права в этом участвовать, не должны себя компрометировать, а потому я приказываю всем оставаться на местах и заниматься обычной службой. За нарушение приказа – увольнение с крейсера.

Помощник командира огневого отделения, горячий, молодой капитан почти с гневом фыркнул:
-А если вам, товарищ Трильи, вот сейчас позвонят и прикажут стрелять по Дому парламента или по баррикадам, что вы будете делать, а? Скажете – не буду выполнять приказ?

-Да.

-Но ведь и вас тогда уволят.

-Значит, так тому и быть. Стрелять можно только в того, про кого точно знаешь – он враг или работает на врага. Если не уверен, что он враг – лучше не стреляй.


Потом, наедине старпом Андреа Иллиано несмело спросил его:
-Ты сказал, стрелять можно только по врагу. А помнишь эсминец Серджо Марио?

Трильи вздрогнул, опустил голову, внутренне собравшись, ответил:
-Да. И сейчас я поступил бы так же.

-Но ведь ты и тогда не знал точно, что он…

-Не знаю. Была какая-то ужасная, необъяснимая уверенность в том, что я должен остановить его. Тогда это было возможно лишь с помощью прямой атаки. Вот и всё.

Андреа тяжело вздохнул.


В тот день, когда выстрелы на улицах стихли, дислоцировавшиеся в столице или рядом с ней военные части, в том числе, морские, правительство попросило помочь с патрулированием Командона.

Был введен комендантский час, и для наблюдения за порядком в крупном городе срочно требовалось много людей. Собственных внутренних войск, милиции не хватало.

Этот приказ командования Трильи счел целесообразным выполнить.
Кое-кто из подчиненных опять осуждали командира. Теперь – за мягкотелость, за то, что расстилается перед начальством.

-Да не расстилается он! – орал в кубрике второго отделения зашедший с проверкой второй помощник командира Рафик Селонсо, споря с несогласными. – Дураки неблагодарные! И явного-то не видите!
Он о вас беспокоится! Где можно отсидеться, вас поберечь, он бережет, а где уж никак нельзя, но и не так опасно, можно и приказ выполнить.

Рафик с группой матросов был направлен в помощь охране телебашни.

Наступил вечер. Над площадью Дворца съездов и кое-где по боковым улицам еще клубился дым от пожаров – жгли остатки баррикад, что не успели разобрать уличные службы. На асфальте изредка попадались присыпанные песком пятна чьей-то крови.


А внутри телебашни царил совсем иной мир – здесь было светло, суетливо, все куда-то бежали, занятые, но довольные.

Моряков начальник местной охраны рассредоточил по объектам, снабдил картами-планами здания, на инструктаже объяснил пути эвакуации людей, «в случае чего».

Рафик с четырьмя матросами попали в студию, где шел прямой эфир модного ток-шоу.
Это был далеко не центральный канал телевидения, а один из расплодившихся в последнее время коммерческих.

Но говорили, как водится, об актуальном – о планировании семьи.

Ведущий – молодой, красивый паренек со стоящей дыбом короткой шевелюрой, в ярком пиджаке, прикрывавшем на голое, гладкое тело его узкие плечи, и в узких полосатых брючках, явно, даже нарочито обтягивающих то, за что его, собственно, и считали мужчиной, задавал вопросы гостям студии.

Здесь были известные певцы, актеры, общественные деятели, даже кто-то из правительства – может, именно поэтому такой важный участок и доверили начальнику патруля – Рафику.

Двое матросов стояли снаружи, остальные – внутри, у дверей, наблюдая всё действо.
Первые то и дело просились тоже посмотреть.

-Вдруг и нас по ТВ покажут? Вот здорово! Мама увидит, она все ток-шоу смотрит, обрадуется. Ну, давайте поменяемся, пожалуйста!

Рафик хмурился:
-Ребята, мы на службе, тут не до съемок. Да и темно тут, на нас софиты не направляют, так что все равно мама не увидит, - он махнул рукой.

Матросы с завистью вздыхали.



-…почему бы не узаконить многоженство? Ведь еще согласно Ветхому Завету у святых праотцев была куча жен и, соответственно, детей, - весело виляя задом, ведущий ходил вокруг столиков, за которыми сидели гости, красивыми жестами потягивая вкусные коктейли, закусывая дорогими деликатесами.

Маленький микрофон удобно торчал у ведущего прямо из уха.
-Ну, и за чем же дело стало? Чем больше жен – тем больше детей. Вот и будем плодиться, как кролики. А то, видите ли, у нас проблемы с рождаемостью!

Вопрос был задан тучному мужчине в дорогом костюме, который – Рафик не расслышал, - кажется, был из министерства то ли здравоохранения, то ли образования, то ли социальной помощи.

Ответствующий начал было длинную речь об особенностях менталитета, что из-за него-де многоженство может «не прокатить», потом о медицинских проблемах бесплодия женщин (видимо, все-таки, он служил в министерстве здравоохранения), которые нужно решать иными способами, а одним многоженством не поможешь.

-Ладно! – тут же перебил его скучную речь ведущий. – Тогда узаконьте детей проституток, вообще внебрачных детей, пусть все будут равны в правах.
Тогда мы будем рожать, от кого нравится.
Вот, к примеру, понравилась мне та девушка, или я – ей, - он, подмигивая, показал на красивую солистку одной известной музыкальной поп-группы.

Длинноногая – прелестные ножки ее сияли гладкими бедрами из-под супермини-юбки, - пышнотелая, большегрудая, кровь с молоком, она зарделась и, кокетливо поправив почти открытый топ с глубочайшим декольте, помахала ведущему пальчиками.

-Орнелла, душа моя, у вас есть муж? – весело продолжал ведущий.

-Вот он! – она засмеялась тем особенным женским смехом, от которого у мужчин начинается пока еще легкое внутреннее головокружение, и показала на соседний столик.

Там сидел огромный лысый мужик неопределенного возраста, увешанный дорогими цепями, с перстнями на толстых пальцах рук – крупный бизнесмен, воротила игорного бизнеса.

Он вальяжно улыбался, обыскивая своими масляными, влажными глазами сидевших вокруг женщин.

-О-о, впечатляет! – ведущий закатил глаза, но даже неискушенному Рафику показалось, как ненатурально он это сделал, а ведь несколько раз, наверняка, репетировал.

-Ну, а мне вот, к примеру, она понравилась, и я не знаю, что у нее есть муж, - не унимался ведущий. – А дети есть? Нет пока?
Ну вот, тем более! И вот, я, весь из себя такой незнающий, подхожу к ней и говорю, - он подошел так торжественно, как в стародавние времена, должно быть, подходил рыцарь к своей избраннице, готовясь упасть на колени и с трепетом просить ее руки.

Но ведущий на колени не упал, а, прижав руку к узкой груди, продолжал торжественным тоном, который на этот раз получился у него вполне искренне:
-Говорю ей, милая девушка, мы с вами граждане великой державы, мы должны заботиться о воспроизводстве ее населения.
Это великая и достойная цель.
Может быть, у вас есть муж, но нет детей. Так давайте сделаем их мы с вами. Вы и я.
Если для вас они станут обузой, их воспитаю я. Достойными гражданами нашей Родины. Я люблю, я обожаю детей! – клятвенно, проникновенно сказал он, обращаясь уже ко всей аудитории.

-О-о-о! Класс! Давай ее, давай, давай! – завизжали с мест многочисленные гости.

«О чем они говорят? Как пОшло», - пришло на ум плохо слушавшему Рафику.

Он в это время думал о своих, о Мэриан, о детях, представляя, как они облепят его, когда он войдет в квартиру, когда вернется. Но против воли стал внимательнее прислушиваться.

-Ну, что, Орнелла? Вы согласитесь?

Солистка с известной долей смущения покачала головой и стала еще краше.

-Почему? Я вам не нравлюсь?
-Нравитесь. Но я люблю мужа, - как заученный урок, выговорила она.

-О-о-о! – опять понеслось по всему залу, заглушая аплодисменты.
Муж тоже хлопал в ладоши.

-Ладно, - опять согласился покладистый ведущий. – Тогда, скажем, в качестве возмещения морального ущерба за мое огорчение вашим отказом, вы разрешите мне потрогать вашу грудь? Ну, одну, у вас же их две!
Вам жалко? Ай-яй! А если одним пальчиком?

Зал весело хохотал, солистка смеялась, качала головой и рделась еще больше, становясь еще привлекательнее.
Муж смешливо грозил пальцем от соседнего столика.

-Что вы делаете? – Рафик не выдержал и шагнул в круг света, ослепительного с непривычки.
Свет заставил его зажмуриться, завертеться в поисках удобного положения. – Прекратите!

-Вы кто, господин моряк? – остолбенел ведущий. – Мне, что, поменяли сценарий?

Зрители, думая, что всё так и задумано, развеселились еще больше.

В дверях, рядом с растерянными матросами появилась настоящая охрана, но ведущий, видимо, желая выкрутиться самостоятельно – «из любви к искусству» - к рейтингу, сделал знак пока не вмешиваться.

-Я помощник командира военного крейсера, капитан первого ранга Рафаэль Селонсо, и я спрашиваю вас, кто дал вам право нести эту пошлость на всю страну, на весь мир?

-Пошлость? – деликатно улыбнулся ведущий. – Господа! Разрешите вам представить! У нас в гостях настоящий святой! Вы семьянин?

-Да.

-Сколько детей? Наверняка больше двух!

-Четверо.

-О-о-о! – вновь загудел зал и снова заглушил всё громкими аплодисментами.

Рафик покраснел, но, справившись с собой, хотел говорить дальше, однако, ведущий не давал ему вставить ни слова:

-Я вас поздравляю! Ну, так поделитесь с нами, прошу вас, как это всё получилось? Так много детишек!
Вы-то нам и нужны! Ваш бесценный опыт!

Какие позы использовали, в какое время у вас бывал секс, что перед этим кушали?

Орнелла, смотрите, какой бравый, симпатичный моряк! Знаете, хотя у вас уже есть прекрасный муж, мне думается, Рафаэль вам больше подходит, - с прежней беззаботной веселостью тараторил ведущий. – А какие красивые дети у вас будут!

Рафаэль, может, вам с Орнеллой отдельный кабинет? У нас имеется! Или вы прямо тут…?

Рафик не дал ему договорить и ударил в лицо:

-Да заткнись ты, мразь!

Охрана набросилась на Рафика, но, здоровый, он скинул с себя и этих молодцов.

-Уберите этого идиота, он шуток не понимает! – истерично кричал ведущий, то обмахиваясь надушенной салфеткой, то прижимая ее к горячей челюсти.

В ужасе визжали женщины, поняв, что это уже не сценарий, гости-мужчины лихорадочно, за мгновения обдумывали – то ли ретироваться, то ли участвовать в общей потасовке.

-Что вы несёте! – раскидывая людей вокруг себя, с надрывом кричал Рафик. - Растление, кровь, смерть! Жрете своих омаров и коктейли! А два офицера в порту, не зная друг друга, застрелились в один день, написав одинаково: «Ухожу из жизни. Нечем кормить детей. Не хочу видеть, как они умирают»!
И там, там, у Дворца съездов, люди умирали за вас! Чтобы вы теперь пили свои коктейли! Скоты! – на глазах Рафика были слезы.
Он бил и кричал, бил и кричал, силясь докричаться и достучаться до чьих-то душ.

-Идиоты! – орал на служащих ведущий. – Отключите прямой эфир! Всех уволят!

-Да отключили уже! – по громкоговорителю ответил оператор.

Рафика, наконец, все же удалось скрутить охранникам.
У него отобрали автомат, пистолет, за спиной надели наручники и повели по длинным переходам этого здания-лабиринта к пункту милиции у самого входа в телебашню.
Двое матросов пошли за ним, уговаривая охранников отпустить командира.

-Вы что, совсем не в курсе? Он устроил дебош, погром и ответит в суде. А вы будете свидетелями, - был им грубый ответ.



Всего за несколько минут до этого инцидента возле ворот в обширный двор телебашни показалась толпа мужчин разного возраста – студентов, служащих, рабочих, с сотню человек. На груди у каждого был прикреплен небольшой красный бант.

Стоявшие по ту сторону забора патрульные военные заинтересовались этой группой. К ним уже шел патрульный офицер – спросить, есть ли у них разрешение властей на это собрание.

-Товарищи, спокойнее. Мы не должны поддаваться на провокации. Мы – граждане, а не завоеватели. Надо сохранять силы, чтобы потом было, чем бороться.

Давайте сегодня просто разойдемся по домам. Всё равно никто не даст нам прямого эфира. Ну, поговорили, побузили – и будет, - один из демонстрантов, стоя на невысоком бетонном парапете кованого забора вокруг телебашни, уговаривал остальных, хмурых, решительных.

-По домам?! Трус! Предатель! – завопил чей-то злой голос посреди общего негромкого гула. – Долой его, товарищи!

Вперед, к телебашне! Покажем, на что способны коммунисты! Даешь прямой эфир! Они своё получат! Даешь!!!

-А-а-а! – взревела толпа, в один миг превращаясь из собрания людей в страшного зверя.

Она смела себе под ноги, задавила и того, кто уговаривал разойтись, и патрульного офицера.

Милиция, стоявшая в оцеплении, видя, что эти два трупа им все равно уже обеспечены, открыла огонь по демонстрантам.

Послышались вопли от боли, упало и поднялось, и снова упало несколько раненых.

Но толпа, обезумев, рассредотачиваясь, рассыпаясь, словно горох, дотекла до вооруженных людей и едва ли не голыми руками стала выхватывать оружие, била, не разбирая. Милицейский кордон был сломлен.

-Вперед! А-а-а! – казалось, это уже нельзя было остановить.

По внутренней связи еще не успели передать о происходящем у центрального подъезда. Сюда-то и вели Рафика.

Но когда толпа, уже частично вооруженная, ворвалась в само здание, продолжая бить и крушить все и вся на своем пути, охранники попытались оказать сопротивление.
Тогда смяли и их.

-Капитан – коммунист? – ошеломленный Рафик кивнул в ответ. –Давай с нами! – кто-то уже снял с него наручники, сунул в руки автомат. – Мы – на прямой эфир!

-Я не…, - хотел было он возразить, но возражать было уже некому.

-Товарищ Селонсо, что делать теперь? Кого защищать? – тревожно, лихорадочно спрашивали его двое всю дорогу шедших с ним матросов.

Рафик передохнул.
-Вот что. Старайтесь ни в кого не стрелять.
Но этих надо остановить, вывести отсюда, иначе всех…, - он отчаянно взмахнул дрогнувшей рукой. – У кого карта здания?

Моряки догнали демонстрантов, превратившихся в бунтовщиков, только в конце петлявшего коридора.

Здесь была уже настоящая бойня, и несколько человек, истекая кровью, лежало на лестнице, ведущей на верхние и нижние этажи.

-Ребята, давай за нами, мы вас выведем! – негромко позвал Рафик, когда на несколько секунд наступила передышка. – Они же вас всех перебьют!

-Подавятся! – прорычал стоявший ближе всех к Рафику крепкий мужчина.

-Зачем? Кто привел вас сюда умирать? Здесь почти на каждом метре – войска.

-А этот-то, слушай, он, правда, куда-то исчез, - вдруг тихо заметил второй, молодой еще парень. – Ну, который нас всех за собой там, внизу повел. Может, убили?

-Как же! Я сам видел, он, пока мы офицера освобождали, в боковой коридор и – ищи!

-Провокатор?!!

-Идемте, идемте, братишки! – почти умолял их Рафик. – Мы прикроем.

Одного матроса он оставил замыкающим группы – из всего числа штурмующих телебашню осталось около двадцати человек – теперь растерянных и жалких, уже совсем не желавших умирать по замыслу какого-то провокатора.

Раненых, кого могли, вели, тащили за собой, кто мог, передвигался сам. Рафик с другим матросом пошел впереди, с картой.

Они скоро преодолели этот пустой коридор – служащие успели разбежаться по другим этажам.

Свернули, как было указано в карте.

-В подвал, на цокольный, там большой паркинг. Даже если все выезды перекрыли, уйдете через канализационные люки, успеете. Оружие бросьте! – командовал Рафик.

Когда они стали спускаться по черной лестнице, наверху зашумели – подкрепление милиции блокировало входы и выходы.

-Сдавайтесь, не дурите! – кричали в рупор.

Пропустив гражданских мимо себя и видя, что последний из штурмующих скрылся за заветной дверью, Рафик устало вздохнул и сказал матросам:
-Всё, ребята, теперь и нам пора. Нужно сдаться. Кто бы ни спрашивал – валите всё на меня.

-Товарищ Сел…
-Как говорит наш командир, это приказ.

-Оружие на пол! – загремело с верхнего пролета. – Руки за голову, лицом к стене!

-Эх, и подвел же я нашего командира, ребята, - горько усмехнулся Рафик, подавая пример матросам – оружие на пол, руки за голову, лицом к стене. – И вас… Простите меня…

-Да что вы, товарищ Селонсо, да мы…

Рафику показалось, кто-то подошел к нему сзади очень близко.
Он удивился, что можно было так быстро и почти неслышно спуститься с лестницы, но, в этом удивлении, готовясь идти, куда поведут, он лишь чуть повернул голову, чтобы посмотреть на этого кого-то.

Но его уже не увидел.


*     *     *


Трильи и Сайрус Дайто долго дожидались, когда выдадут гроб с телом Рафика. Вокруг мрачных ворот стояли и другие люди, в черном, родственники погибших при штурме телебашни, женщины плакали.

Красно-кирпичное здание морга, с черными резными решетками, прикрывавшими окна, с черными мраморными колоннами, державшими свод над входом в крематорий – всё здесь давило на душу.

И лишь непонятно каким чудаком задуманные посреди мрачного камня яркие цветники на клумбах будто хотели доказать, что жизнь продолжается, что она всё же торжествует.
Но – не приводили никаких аргументов в пользу этого.

Перед внутренним зрением Трильи стояла картина: сильно освещенный прохладный зал, кафель, неприятный запах, к которому, впрочем, быстро привыкаешь, судебный медик, убравший перед ними простыню с головы могучего тела, лежавшего под ней. Запекшаяся на виске, на густых волосах кровь.

«Рафика больше нет».
Трильи открывал и закрывал глаза, но ничего не менялось. Это была все та же картина.

Блестящий цинковый гроб вынесли четверо крепких носильщиков – прямо к темной автомашине перевозки.

-Его оболгали. Он не мог сам, - прошептал Александр, повернувшись к Сайрусу. – Он не такой, не мог! Его же убили, Сайрус! Убили! – слезы сами текли из его огромных глаз.

Сайрус молча опустил голову:
-Никто не знает, Сандро. Но пистолет его, и в висок… Может, он с отчаяния, что попал во всю эту заваруху?...

Трильи мотал головой.
-Он не мог, я знаю! Меня к ребятам не пускают, они же всё видели наверняка, но молчат перед журналистами, перед их адвокатами. Что им там наговорили, кто знает?

Ты же видел, что они запускают по телевидению – кровавую бойню в телебашне устроили капитан Селонсо и коммунисты, а милиция, как бы, спасала людей.
И теперь они требуют не просто запрета компартии, а прямых гонений. И другая правда там не нужна.

А я не могу, не могу смотреть на эти последние кадры с Рафиком, как он кричал в той студии, как дрался.

Он не мог, Сайрус, его убили! – сдерживая новые рыдания, повторил Александр. – Чтобы он не рассказал правды.

Матросы – мальчишки, их запугали, пообещали, они будут молчать. А он бы мог рассказать…

-Может, ты и прав. Но ты же сам говорил – останови зло молчанием. Мы ничего не докажем. Всё бесполезно, Сандро. Остается только смириться.

Трильи, не глядя на него, покачал головой:
-Нет, это – другое.

Дайто вздохнул, пожал протянутую ему для прощания руку друга.

-Спасибо тебе, Сайрус, без тебя мы за один день не успели бы все формальности с…телом...

-Ладно, чего там…

Трильи сел в машину, водитель дал газ, она выехала за ворота.

Сайрус постоял секунд десять, вспомнив доктора Доньолу, как тот рассказывал, когда плачут настоящие мужчины. Сайрус теперь тоже знал, когда они плачут.


VIII


-…Вы не были в этом бараке, а я был и видел – там жить нельзя, там мыши бегают по полу, как по тротуару! А у нее четверо детей, из которых один – грудной! И денег нет, понимаете вы, нет совсем! Она и так всё время на работе, а ребенок с соседкой, у которой свой малыш. Старшие – в школе. Но…

Неужели нет других решений? Что? Хорошо, да, да, пусть он преступник и убийца, хотя мне невозможно в это поверить!

Но ведь они-то, его семья, в чём виноваты, что их теперь выселяют из Городка? Ведь вы же, вы теперь становитесь фактически убийцами, вам плевать на этих детей? Что?...Что вы сказали? Вы…Вы…, - Трильи, задыхаясь, положил трубку на аппарат, зарылся лицом в дрожащие ладони.

Ирен молча, с болью глядя, сидела напротив, желая, но не зная, чем помочь мужу, бесцельно перебирала в руках вязание – какую-то кофточку для младшего Селонсо.

-Мерзавцы, - вырвалось у Александра. – Говорят, что вы о ней так печетесь – она что, ваша любовница, это ваши дети? Ну, так и возьмите ее к себе! М-м-м, - он застонал, едва сдерживаясь, чтобы не разбить что-нибудь, что бы попало под руку. – Впору, и правда, хоть многоженцем становись...

-Сандро, - вспыхнула Ирен. – А что, если, действительно, взять Мэриан с детьми к нам? В комнаты для гостей не выйдет, тут, если появятся новые жильцы, могут воспротивиться. А если в нашей квартире жить – места много, и никому посторонним не будет дела.

-Вообще-то я не против, - согласился Трильи. – Но если она сама, Мэриан, не захочет?

-Куда же ей деться, бедной? – Ирен отвернулась, смахнула с ресниц подступившие слезы. – Не к мышам же…

-Вот что, - приняв решение, Александр снова весь внутренне собрался, как собирался каждый раз перед тем, чтобы звонить в очередную инстанцию по поводу нового жилья для Мэриан и ее детей, снова снял не успевшую остыть трубку с телефона. – Позвоню-ка я доктору Доньоле.
Если он устроит Мэриан хотя бы совместителем в нашу медкомиссию или госпиталь, она сама будет считаться служащей ВМФ, и эту ее квартиру оставят за ней.

-А что? – оживилась Ирен. – Стоит попробовать.



Доньола не подвел, и Мэриан стала работать медсестрой в одном из отделений военно-морского госпиталя, совмещая дежурства на старом месте, в городском госпитале.

Иногда ей приходилось работать сутками, и детьми по очереди занимались Ирен и Паула Иллиано, которая сама теперь сидела дома с грудной дочкой. На нее-то и оставляла Мэриан семимесячного Селонсо вместе со своим сцеженным молоком для кормления.

И плакала каждый раз, возвращаясь с работы, не зная, как и когда она отблагодарит своих соседок за всю их доброту к ней и детям.

-Мэриан, да ты что! Зачем! Мы же все свои, родные давно и навсегда. И думать не смей, слышишь! – успокаивали они ее.

Мэриан старалась. Мэриан нужны были деньги, и она брала не только сестринскую работу, но и санитарскую.

И после дежурства, а когда успевала, то и во время, мыла полы не только в своём, хирургическом, но и в других, отведенных ей, отделениях госпиталя ВМФ.

Как-то, поздно вечером зайдя в очередную палату в отделении гинекологии, Мэриан поставила на пол тяжелое ведро с водой и ахнула – молодая беременная женщина, бедно одетая, стонала на кровати.

По простыне под ней растекалось большое кровавое пятно. Она пыталась подняться, но сил, видно, уже не было.

-Голубушка, бедная моя! – прошептала Мэриан и бросилась к медицинскому посту с дежурной медсестрой.

-Дежурного врача, скорее! Там пациентка сильно кровит!

-Где? – отрываясь от модного журнала и поднимая глаза над очками, неспеша и вызывающе спросила медсестра, полная, средних лет женщина, по виду, как показалось Мэриан, очень знающая, уверенная в себе.

В отделении было мало больных – в такое время люди «не любят» болеть, тем более, с госпитализацией, и в той палате, где лежала кровоточивая – на шесть человек – была она одна.

Мэриан назвала палату. Медсестра стала искать медицинскую карту беременной.

-Да вызовите же врача! – не выдержала Мэриан, наблюдая ее неторопливые движения.

-Что вы на меня орёте?! – возмутилась медсестра. – Орать я тоже умею! Врач придет, ему все равно карта понадобится, – она, наконец, нашла, просмотрела и с достоинством стала вылезать из-за стола, потом так же, с достоинством, пошла по коридору в указанном Мэриан направлении.

-Давайте ей скорее хотя бы простую капельницу поставим, для восполнения, пожалуйста, пока врач придет! – умоляла Мэриан.

-Вы меня еще учить будете?! Дура-санитарка! – наконец, окончательно рассвирепев, заорала медсестра.

-Я не санитарка, - тихо ответила Мэриан, - а такая же медсестра, как вы. Только работала раньше в другом госпитале. Но…мне надо кормить детей, и я должна много работать. Неважно кем.

-Ну вот, - презрительно усмехнулась дежурная. – Еще одна. И эта вот – такая же, - она беспардонно пихнула сильными руками кровоточившую, уже почти потерявшую сознание беременную, чтобы посмотреть размеры пятна на простыне. – Коро-ова! Простыню теперь только выкинуть, а у нас и так белья нормального нет. Она же и отблагодарить-то, как следует, не сможет – нечем, нищета одна.
Сдохли бы все уже, что ли, а то только и умеют нищету плодить…

-Вы…, - у Мэриан даже язык онемел от ужаса этих слов. – Господи! Неужели вы сама никогда не рожали?!

-Я-то умная женщина, слава Богу, родила себе одного, и хватит, - сквозь зубы, зло выговорила та.

Мэриан, закусив губу, забыв про усталость, стремглав выбежала из палаты, сама позвонила дежурному врачу, бросилась в процедурный кабинет, привычными руками за секунды соорудила капельницу с раствором, способным восполнить, хотя бы на время, кровопотерю.

-Не позволю! – загремела по коридору медсестра. – Я тебя, сучку, под суд отдам! Пусть врач лекарство назначит!

-Я знаю, что он назначит, - упорно сказала Мэриан, пытаясь оттолкнуть ее от пациентки, и защищая систему с капельницей.

-В чём дело, почему такой шум? – дежурный врач стоял в дверях. – А, так вы тут и без меня справляетесь, - оживился он, увидев раствор для капельницы.

Но, брезгливо осмотрев женщину, лежавшую в крови, прицокнул языком:
-Н-да, дежурного гинеколога все равно придется вызвать, положение-то неважное, н-да…

Назначенные им кровоостанавливающие сама же Мэриан вводила прямо в систему, в капельницу. Кровотечение практически остановилось, но гинеколог, вызванный из дома, всё не приезжал.

Пациентка пришла в себя, но была так слаба, что, лишь с трудом поворачиваясь, помогала Мэриан перестелить под ней постель.

-Я этой сучке белья не дам! – по-прежнему орала дежурная медсестра, так что Мэриан пришлось тайком сбегать в свое хирургическое отделение и принести матрас и простыню оттуда.
«Потом как-нибудь верну», - лихорадочно думалось ей.
Было уже далеко за полночь, когда она, видя, что гинеколога нет уже два часа после вызова, позвонила на мобильный телефон доктору Доньоле.

Профессор приехал на своей машине через десять минут.
Лишь мельком глянув в карту пациентки, на нее, бросил Мэриан:
-Премедикацию ей и мыться к операции, быстро. Будешь ассистировать.


Она провожала его в холле госпиталя, через час.
-Спасибо вам, доктор, вы спасли ее, - еле слышно прошептали губы Мэриан, и тут долго сдерживаемые слезы таким потоком хлынули из нее, что Мэриан испугалась, будто она вообще не сможет их остановить.

Доньола отечески обнял ее, похлопал спокойной рукой по спине.

-Это тебе спасибо, дочка. Ты молодец. Не плачь, - он вынул свой чистый платок и стал вытирать ее крупные, безудержные слезы, но, поняв, что это бесполезно, улыбнулся.

-Видишь, еще не всё покупается и продается. Так было и так будет всегда, верь.
А на этих – зла не держи. Уволить их нельзя, хоть такие, а всё какой-то толк есть, сама понимаешь.

Да и мало кто пойдет сюда за эти гроши, работа тяжелая.
А у этой, твоей обидчицы, медсестры, как бы тебе это сказать, - Доньола стушевался, заметно помрачнел. - Сын у нее, единственный, в прошлом году погиб, наркоманил немного, да на улице хулиганы забили до смерти. А ему двадцати не было...
Мы тогда всем госпиталем деньги на похороны собирали.

Ну, а потом муж ушел от нее. Так что одна она теперь, совсем одна, и, может, от зависти злится.
Ты уж прости ее...

Мэриан, потрясенная, с перевернутой от жалости душой, кивала благодарно, но успокоиться еще не могла.

-Ну, ну, хватит. Как бы жизнь ни била – добра в ней всё равно неизмеримо больше, Мэриан. И добрых людей.

Иначе все мы давно бы вымерли, - Доньола уже весело смотрел на нее усталыми, но лучистыми глазами. – Лучше вспомни, какой хороший малыш у нашей пациентки родился. Пусть маловат, но ничего, выправится.
И всё у них будет хорошо.


Qui Sаura. Оркестр Поля Мориа.
 
Нам Бог простую истину открыл:
Любовь Его живёт в любом творении.
И если ты упал, Ее на помощь призови,
Свою любовь в ответ ты подари.

Всё во благо – и, значит, не зря.
И любовь никогда не закончится,
Если вера крепка, и надежда жива,
Если мудрость – подруга твоя.

Иди вперёд, не бойся мира тьмы –
Темно лишь там, где свой ты Свет угасишь.
Есть счастье и на дне чьей-то нищей сумы,
Но нет весны пасхальной без зимы.

Всё во благо – и, значит, не зря
И любовь никогда не закончится,
Если вера крепка, и надежда жива,
Если мудрость – подруга твоя.

Будешь с верой, надеждой любить,
Будешь с мудростью доброй повенчанным, -
Будешь с Богом по вольной Вселенной бродить,
Будешь в вечности радостной жить.
Ты будешь жить!
Будешь жить!



На следующее совместное дежурство Мэриан с этой медсестрой на столе медицинского поста обосновался большой, с любовью собранный букет простых цветов из палисада Мэриан, Ирен и Паулы.

-Эт-то что? Кто? Вы? Какая глупость! К чему это? - раздраженно заговорила женщина, гневно глядя на присмиревшую Мэриан. - Немедленно уберите!
Или я сама в мусорку выкину! – женщина уже взялась за стебли, сжала их в крепкой ладони.

-Вы... простите меня, я груба была, я не знала о вас, о сыне, о вашем муже, - почти прошептала Мэриан с болью. – Простите, - и пока она говорила это, что-то изменилось в лице собеседницы, будто кто-то снял уродовавшую старую краску с прекрасной картины.

Мэриан в первые мгновения даже не поверила, когда женщина вдруг грустно, виновато улыбнулась, отняла руку от цветов и сказала, подавая ее собеседнице:
-Нет, что вы… Это вам спасибо.
Мне… сынок такие цветы любил на праздники дарить.
Когда в школе учился. За городом собирал…

И я их очень люблю... Это вы меня простите, пожалуйста..., - и заплакала, продолжая улыбаться сквозь слезы.


*     *     *


-Вы очень милы, Эдвин, и я бы поставила вам экзамен, но вы слишком колебались в некоторых важных вопросах, так что для подтверждения сдачи вам придется еще немного потрудиться.

Эдвин, как пришибленный, сидел перед профессоршей, женщиной лет шестидесяти, но такой ухоженной, что ей можно было дать не больше сорока.

Внутри молодого человека бушевал гнев. Но Бремович молчал.

-Приходите сегодня после занятий ко мне домой, мне будет нужна ваша помощь.
Приносите табель, и я поставлю вам экзамен, - она что-то написала на листе бумаги и снова подняла ледяные глаза на Эдвина.

-Что я должен буду делать?

-Ничего особенно, - улыбнулась она. – Никакой подготовки, в отличие от экзамена, вам не потребуется. Скажем так, помощь по дому. Вот адрес, - и протянула ему тот самый лист бумаги.



-Не ходи! – настойчиво повторил Сатори Валенси, горячо глядя на Эдвина. – Про нее разное говорят, но точно – она сволочная баба.

-Да чего в этом такого? Вон, девчонки к профессору математики ходили сдавать экзамен домой, так он их даже не лапал, чай только попили вместе, и поставил им оценки.

Может, одинокий человек, поговорить было не с кем, вот и позвал.

-Она не одинокая, у нее муж, кстати, крупный бизнесмен, моложе ее лет на пятнадцать. Так что вообще непонятно, чего она тут работает, денег у нее – во! – Сатори провел рукой поперек шеи.

-Главное, не пойму, почему она мне не поставила, - словно не слыша друга, продолжал Эдвин. – Я всё ответил.

Ну, запинался немного, ну, так она меня глазами так сверлила, что уж не знал, куда деваться.
Говорю, поставьте, пожалуйста, не нужно мне отлично, с меня и удовлетворительно хватит. Стипендия нужна позарез.
И, главное, я же готовился, Тори, я же вызубрил всё!

-Лучше бы тебе накопить денег на официальную переэкзаменовку, - вздохнул Сатори. – В общем, я тебя предупредил.


К большому особняку Эдвин подошел, как было ему назначено, к шести часам вечера.

Особняк был старинный, видимо, принадлежащий некогда какому-то высокопоставленному дворянину, но хорошо отреставрированный.

Калитка в воротах из литой решетки была отперта, и молодой человек несмело прошел во двор с ухоженными клумбами, зеленой травкой, с парой небольших флигелей, должно быть, для хозяйственных нужд.

Позвонил у роскошной входной двери с лепниной. Никто не открыл. Он чуть потянул дверь, и она открылась сама.

«Во дают, богатеи! В наше-то время держать всё открыто, без охраны и не бояться!» - подумал Эдвин и только тут немного испугался – а вдруг сейчас в прихожей лежит труп.
Вдруг это подстава такая?

Немного отлегло от сердца, когда трупа не оказалось.

Эдвин набрался смелости и крикнул в прихожей, перед лестницей, ведущей наверх, в комнаты:
-Можно войти?

На лестнице показалась хозяйка-профессорша.

Она улыбалась приветливо, насколько это было возможно при ее холодноватых, хищных глазах.
Была она в красивом пеньюаре, должно быть очень дорогом, так что даже при ее возрасте он подчеркивал всю красоту ее сохранившейся фигуры.

-А, вот и наш очаровашка. Проходи, Эдвин. Табель принес?

-Да, - он отдал тонкую книжечку с табелем и осторожно пошел за хозяйкой по массивной, крепкой лестнице, будто боясь, что дерево под ним вот-вот развалится. – Извините, сколько времени займет моя работа?

-Ты так спешишь? А я хотела тебя вначале чем-нибудь угостить.

-Н-нет, спасибо, я обедал, - соврал Эдвин, хотя под ложечкой у него сосало часов с двенадцати дня, так что эта голодная боль уже привычно притупилась, – студенты его достатка могли позволить себе лишь утреннюю чашку чая, да второе на ужин. – А ужин еще не скоро.

Он заставлял себя не смотреть с любопытством на ту роскошную обстановку, что его окружала, на подобранные с любовным вкусом комнатные аксессуары.

Он вспомнил, когда у них был ремонт в московской квартире, отец говорил: «Хочется жить в таком доме, чтобы, как войдешь и посмотришь вокруг, то, на чем бы ни остановился взгляд, всё бы радовало. А то, как обычно – тут бы подделать, здесь бы заменить…».

Этот дом был такой, о каком мечтал отец – всё было на своих местах, всё было прекрасным.

-А что конкретно я должен…?

-Это здесь, - она, усмехаясь, ввела его в комнату.

Это была спальня величиной со всю нынешнюю квартиру Бремовичей и кроватью – как раз с одну из комнат их квартиры.

-Хочу повесить новую картину. Вот, взгляни, - у стены, переливающейся перламутром – то ли обои, то ли специальное покрытие, - в красивой, богатой раме стояло большое полотно довольно фривольного и мерзкого содержания.

«Зачем оно здесь, среди такой гармонии вкуса?» - неприятно подумалось Эдвину.
Он попробовал приподнять картину, она оказалась не слишком тяжелой.

-А ваши слуги…, - он хотел спросить, почему эту работу не могут сделать они, но хозяйка опередила:
-Я отослала всех, - и вдруг с силой толкнула его на эту огромную кровать, прижала своим жарким телом к страшному, ледяному шелковому белью, так что, испугавшись, Эдвин задрожал.

-Что вы делаете?! Ваш муж…

-Сейчас я хочу не его, а тебя. Ты ведь хочешь получить экзамен? И денег у тебя нет, – она усмехалась так страшно, что у Эдвина словно параличом сковало руки и ноги, одновременно продолжая трясти жестокой внутренней дрожью, и он не мог сопротивляться.

Женщина грубо сорвала с него рубашку, стала целовать в губы.

Эдвин потом всю жизнь будет помнить, что спас его именно тот телефонный звонок.
С досады хозяйка зарычала, как волчица, переползла по кровати до тумбочки, до мобильного телефона.
Видимо, она ждала этого звонка, он был важен для нее.

-Да! – крикнула она в трубку нетерпеливо.

Она была настолько уверена, что Эдвин будет лежать по-прежнему и дожидаться ее, что не сделала ничего, чтобы удерживать его в том положении, в каком оставила.

Но словно какая-то невидимая сила подняла молодого человека, и он стремглав выбежал из комнаты, успев подхватить почти на бегу лишь свою легкую куртку, висевшую в прихожей.

Только порванная рубашка осталась там, на страшной постели. И табель, да, табель, с непроставленной оценкой за последний экзамен.

-Эдвин, мальчик мой, куда же ты, милый? – она уже поговорила по телефону и быстрыми шагами шла к лестнице. – Ты все равно не выйдешь, дурачок, дверь закрыта, - победно усмехаясь, хозяйка потрясла в воздухе электронными ключами.

Он в отчаянии пару раз дернул за ручку, женщина захохотала – противно, грязно, пошло.

Эдвин бросился в боковую дверь – она вела в кухню, где повара обычно готовили для господ.

Кондиционер был выключен, и в комнату шел прекрасный вечерний воздух из сада за домом через большое приоткрытое окно.

Эдвин не помнил, как он выскочил через это окно, как без передыха бежал до вокзала, как не было билетов, чтобы доехать до той остановки, что вела к дачам моряков, где сейчас наверняка сидела Элис, готовясь к своим экзаменам.

Эдвин поймал случайную попутную машину и отдал все деньги, какие у него оставались, благо – всегда носил их с собой в куртке, как и паспорт.



Элис, действительно, была на даче, ей предстояло еще два экзамена по окончании второго курса.

Увидев на дорожке, ведущей к дому, Эдвина, она ахнула – такой ужасный вид был у него.

Слушая его сбивчивый рассказ обо всем, что произошло, она то вытирала выступавшие слезы, то просто закрывала лицо рукой.

-Здесь есть какая-нибудь рубашка? А то куртка на голый торс – как-то неприлично, - наконец, попросил Эдвин.

-Найду, - с готовностью, Элис бросилась к шкафу.

Зазвонил телефон Эдвина, и он выхватил аппарат из кармана куртки, словно горячую головешку из костра.

-Говорил же тебе – не ходи, она – сволочь! – срываясь, проговорил в трубку Сатори. – Теперь советую тебе выбросить свой мобильный, иначе засекут через несколько минут. Идиот!

Она заявила в милицию, что ты явился к ней, чтобы отомстить за несданный экзамен, изнасиловал и ограбил.
Так что в университете – ЧП, и нас всех уже в общежитии допрашивали.

Тебя везде ищут. Слушай меня, если хочешь остаться честным и на свободе.

Я предупредил своих родителей, дуй к ним, на остров, в деревню, там не найдут, отсидишься.
Твоим я тоже позвоню, всё объясню.
Если нет денег на дорогу – возьми с моего электронного счета, там есть немного, номер сейчас вышлю, запомнишь.
И, главное, держись, Эдвин!

-Это конец, - не успев даже сказать Сатори спасибо, Эдвин бессильно опустился на стоявший рядом стул.

-Что?! – Элис подошла к нему с отцовской рубашкой.

Он передал ей то, что только что слышал от Сатори.
-Итак, я больше не студент, - с горечью усмехнулся Эдвин.

-Боже мой! – Элис заломила руки, нервно заходила по комнате. – Ну, почему, почему ты не попросил этих денег у нас? Ты бы все спокойно пересдал!
Что это за гордость такая, чтобы со всем справляться самому!
Что за гадкое чувство!
У тебя же есть друзья, мы бы помогли! Господи, Боже мой!

Эдвин переписал с телефона присланный Сатори номер, потом вынул из телефона карту, переломил ее нервными пальцами и со всей силы грохнул сам телефон об пол, - Элис вздрогнула, - для верности, Эдвин еще наступил на него тяжелым ботинком.

-Элис, у вас самих еле концы с концами сходятся.
Да и возьми я эти деньги – кто бы дал гарантию, что эта стерва и на переэкзаменовке меня бы не завалила!
Вот сука! – он сам чуть не плакал. – Бедная мама, отец! – он уронил голову на руки, на стол и застонал. – Какой стыд!

Элис погладила его по голове.
-Эдвин, ты постарайся не озлобиться, самому скотом не стать. Она, конечно, ужасно поступила, но…

Пойми, она же больна, больна, понимаешь! Ее пожалеть надо. Ну, может, ей мужа не хватает, может, скучно, но это болезнь.
Может, она от холодности какие таблетки принимает, что желание зашкаливает, так ей удовольствия хочется.
Знаешь, нам на лекциях рассказывали – от этих таблеток так крышу сносит, что тетки как крольчихи становятся. Не дай Бог попробовать!

И для мужиков такие таблетки есть, что даже старики не в меру резвыми становятся, а потом от сердечного приступа на партнершах умирают – организм-то не железный, он уже такого не выдерживает.

Но ведь это ненормально, болезнь это, понимаешь! Жаль их всех, они все – больны!

-Раз больны, пусть лечатся! – зло выкрикнул Эдвин, его трясло от возмущения. – Я-то тут при чем?! Я-то нормальный!

А она же убила меня, просто-напросто убила, Элис! Ведь мне еще два курса учиться надо было!
Как я родителям в глаза посмотрю, чем кормить буду их старость?!

-Мы справимся, если вместе, - убежденно сказала Элис.

-Справишься тут, когда кругом одни психи! Их бы изолировать, как раньше, а теперь такое время пришло, что нормальных людей уже пора изолировать, чтоб до них психи не добрались.
«И за колючей проволокой пускай сидит весь мир!» Песня такая есть, - он нервно засмеялся.

-Не озлобляйся, Эдвин, пожалуйста. Чтоб самому таким же психом не стать, - умоляюще попросила Элис. – Бог не оставит…

-Бог? – снова вспыхнул Эдвин. – А где Он был, твой Бог, когда она меня там убивала?! Как я могу верить в Него, если Он добру не помогает, а зло везде, зло торжествует?!

-Отчего же ты считаешь, что оно торжествует? – тихо и кротко переспросила девушка. – Ведь ты остался честным.

Разве это – победа зла? И потом – сам говоришь, тот телефонный звонок тебя спас.

Думаешь, случайно кто-то профессорше позвонил? Нет, это провидение.

Всё с Его попущения, Эдвин. Жаль, если ты этого пока не видишь, не понимаешь.
А для меня Бог иногда реальней и осязаемей, чем ты, что стоишь сейчас рядом, так что я могу потрогать тебя рукой.

Эдвин напряженно, не веря, смотрел на нее.
-Я Его так же, как тебя чувствую, как воздух, дождь, облака, деревья. Он – везде!

-Где? Покажи!
-Да вот же! – указала она за окно.

-Это просто воробей от дождя спрятался.
-И вот!
-А это капли дождя на стекле.
-И вон!
-А это просто полный автобус на остановке. Что за глупые догмы?! Что за идеализм?

-Я не идеалистка, а материалистка побольше, чем ты.

Просто считаю, что есть основополагающие законы мира, которые, в силу убогости, узости нашего мозга, нам пока недоступны. В том числе, законы передачи информации.

И всё это не догмы, Эдвин, а реальность. А догмы – мне, честно, без разницы, каковы они.

Поэтому им я просто верю, потому что иное не требуется, поскольку они всё подтверждают и объясняют – всё.

Даже сам, как таковой, факт научного подтверждения или опровержения Божественного происхождения Иисуса Христа, меня не волнует.

Скажем так, я считаю его также пока неизвестным науке способом передачи информации, скажем, генетической.

Что такое ген – по сути, химическое вещество, состоящее из молекул, те – из атомов, те – из еще более мелких частиц, ранее также вовсе неизвестных.

Но кто из ученых может дать гарантию, что в недалеком будущем эти частицы не будут открыты? И еще более мелкие, и еще?

И разве то, что человек научился клонировать животных, пусть опять же очень убого, со всякими ошибками, ведущими к их генетическим болячкам, не говорит о том, что он лишь пытается повторить то, что сделал уже когда-то Тот, Кто создал всё. Повторить неумело, потому что не знает всего.

Потому что, может быть, пока, недостоин этой информации, этого Слова, что дает Дух Божий.

И что Это такое, как не наиважнейшая информация, может быть, измеряемая тоже в каких-нибудь пока неизвестных материальных частицах или волнах, которую просто еще не научились измерять, видеть?

Но точно я знаю одно: искренняя вера в Бога освещает человека изнутри, как теплая лампа в темной и холодной комнате. И легче перенести любую беду.

Если бы ты верил, Эдвин, сколь легче было бы тебе сейчас!

Сколь легче, если б ты простил и пожалел и эту профессоршу, и ищущую тебя милицию! – почти со слезами воскликнула девушка. – Один ты – ничто, с Богом - непобедим.

Бесы, зло сильнее нас, если мы сами пускаем их в себя, не оставляя места Богу.

Но чем больше в тебе Бога, тем меньше места для них, и тем ты сильней, - Элис смотрела скорбно, но с такой любовью и нежностью, с такой надеждой, что Эдвина пробрала легкая дрожь.

Он вдруг увидел ее совсем другой, не похожей на ту, что знал раньше – хрупкую, тихую. Теперь – сильную и ясную, словно парящее белое облако, сбитое из тугих, плотных, ватных шариков, таких мягких и теплых, что хотелось зарыться в них всем существом своим и не вылезать уже никогда.

-Ладно, - он шмыгнул носом, – давай сюда рубашку, ехать мне надо. Только, черт, я же жутко хочу есть. У тебя пища какая-нибудь имеется?

-Даже суп, - улыбнулась Элис. – Эдвин! – когда он снял куртку и хотел надеть рубашку, на его боку стала видна длинная красная ссадина с запекшейся  кровью.

-Наверное, это я об окно. Даже не заметил. Черт, значит, там еще и кровь моя осталась, с ДНК, - он похолодел.

Элис принесла йод, обработала рану.

Он снова смотрел, как спокойно и тщательно она делает это, стоя перед ним, поднявшим вверх соответствующую руку, чтобы не мешать девушке.

-Всё. Не больно?

-Выходи за меня.

Она не поняла:
-Ты…просишь меня стать…твоей женой?
-Да.

Молчание, наступившее вслед за этим, было для обоих тягостным, и его нарушил Эдвин:
-Что, такой я тебе совсем не нравлюсь, под следствием?

Элис покачала головой в знак несогласия с последней фразой.
-Ты мой друг, тут нет категорий нравишься-не нравишься.

-Тогда…?

-Просто ты так это сказал… А где же стандартное «я тебя люблю?»

-Ну, вот такой я нестандартный.
Элис, к чему лишние слова?
Принцип бритвы Оккама, помнишь?
Просто так замуж не предлагают, разве всё не ясно, нет?

-Ясно, - грустно улыбнулась девушка. – И как же мы будем жить, в случае моего согласия?

-Ты же веришь в Бога. Вот, как Он укажет, так и будем.
Сама же сказала только что – справимся, если вместе.

Она смотрела на него во все глаза, с восхищением этой его убежденностью. Его – неверующего – верой.

-И чего же теперь ты ждешь от меня? – с прежней грустной улыбкой переспросила Элис.

-Да или нет.

-А бритва Оккама? – глаза девушки потеплели и улыбались. – Зачем лишние слова? Ты же и так знаешь ответ.