Один день

18.04.2014
 

Как ни странно, запомнился тот далёкий ноябрьский день. Лежал снег, было холодно. Мы с подружкой, совсем ещё юные, путешествовали по «Золотому кольцу». Автобус всё ехал и ехал мимо бесконечных деревень с покосившимися деревянными избами. В те дни умер тогдашний глава нашего государства Л.И. Брежнев, и нам сопутствовала заунывная  музыка, везде звучавшая по радио.
То ли в Ярославле, то ли в  Ростове зашли в магазин, где продавали финифть — эмалевые изделия народного промысла. Мы чему-то смеялись, когда у входа в магазин остановилась «Волга»,  и в дверь вошли трое мужчин и женщина, подтянутые, одетые в строгие пальто. Женщина была в сером пальто, невысокая, сухощавая, со светлыми  глазами и русыми волосами, лет сорока. Выражение лица было печальным и строгим, а самого лица не помню. Она серьёзно взглянула на меня и сказала:
- Чему смеётесь?
Я развязно ответила:
- А что, нельзя?
Она:
-  Умер руководитель вашего государства, в такое время не смеются.
Я сказала, что, дескать, не о чем жалеть. Она помрачнела.
- Что ж, потом пожалеете. И будет вам не до смеха, потому, что не знаете ещё, что вас ждёт.
С меня мгновенно скатились весёлость и дерзость -  так просто и веско были сказаны последние слова, как будто женщина знала, что на самом деле произошло нечто очень тяжёлое, непоправимое, могущее в корне изменить мою судьбу и судьбу моей родины.
Мы с Ксюшей вышли на улицу, летел  мелкий  колючий  снег… Задумались… Снова в окна замелькали бесконечные бедные деревушки, пока не показались ярко освещённые московские предместья.
Так кончалось советское время, а мы ничего не знали, не понимали, просто жили, как могли, а потом, как могли, выживали.
Права оказалась та женщина, не раз те из нас, что остались живы, вспоминали брежневское время.
С тех  пор много воды утекло, много бед пало на мою бедную, такую когда-то удалую и дерзкую голову. В водовороте событий, происходящих в стране несло меня жалким листом, на мгновение прибивая к берегу, а чаще – к такой же жалкой щепке. Порой удавалось залезть в какую-либо утлую лодчонку, и сделать передышку, пока та не шла ко дну. Спастись, отсидеться где-нибудь в укромном уголке не удавалось, да и возможно ли это в такой воронке? Вырваться ли? Дважды я делала отчаянную попытку, когда, казалось, совсем погибаю  и  дважды возвращалась обратно из-за границы. Первый раз ничего не смысля, а просто очень хотелось домой, несмотря на самые сказочные условия. А второй раз сознательно – я ещё поборюсь, ещё постою за свою родину.
Самой большой потерей был брат Константин. Его убили, чтоб не выплачивать деньги, которые он заработал. Вся Истра знала его убийц. Организатор сам пришёл с повинной в милицию, но ему посоветовали откупиться. Следователь всё расследовал, но суды всё откладывали, дело теряли. Мы 8 лет с отцом ездили по прокуратурам за правосудием. Убийца через следователей предлагал нам деньги. Отец хотел бульдозером разровнять дом, в котором убийца жил, но там жили и его престарелые родители, парализованный отец. Теперь у убийцы в Северном крупный строительный магазин.
Кости не стало в 29 лет. Потом погибли два двоюродных брата, одному было 31, другому 21.
…Иногда человек считает себя положительным, чуть не идеальным, потому, что он не курит, не пьёт, не ругается матом, вежливо разговаривает, хорошо зарабатывает… Не только он – окружающие в один голос считают его прекрасным человеком. Не знаю, было ли так всегда, но, кажется у Достоевского, Чехова, Толстого — классиков русского бытописания нет примеров подобного «героизма». Тогда это не считалось за геройство, теперь считается?
А если при таких качествах человек, просматривая свою жизнь, обнаружит, что он ещё и не крадёт, не даёт взяток, никого не убил, да ещё иной раз заглядывает в церковь, то вообще можно возомнить себя святым…  Но ведь  на самом деле до святости далеко, как до луны, потому, что все эти «не» человек прежде всего делает для самого себя. И одновременно он опускает множество других «не» — не встаёт за правду,  не обличает зло, не вмешивается, не заступается, не поддерживает в беде,  не помогает, не осмеливается и т.д.
… Я как-то познакомилась с юной баптисткой – не знаю, такая была она сама по себе или это вообще присуще баптистской религии – но основной платформой в её веровании было «не испачкаться». Быть чистой и не связываться ни с чем «нечистым» — она даже не пришла хоронить вырастившего её деда; в их кругу не было принято говорить о судьбах родины, русской культуре, даже полностью игнорировалось и будто бы слегка презиралось всё, что касается русского, будь то музыка или избушка с наличниками…
Мне думается, этот баптисткий дух вдруг пронизал все сферы русской жизни в 90-е годы. «Меня не касается» — стало всеобщим девизом.
Один из оптинских старцев как-то сказал: «Наступят времена, когда на одном конце деревни станут вешать, а на другом будут говорить: до нас ещё не скоро дойдёт». Прямо какой-то гипертрофированный русский «авось».  Вот к этому «авосю» в девяностые добавилось ещё и презрение, высокомерие, холодность к собственным братьям. Рассуждали  так: человек тонет, значит, виноват, ведь со мной-то всё в порядке, я-то положительный.
Общество рассЫпалось…
Этот дух проник и в самую сердцевину русской души – в церковь. Она, чуть оклемавшись от долгих лет забвения, едва поднявшись из руин руками самых нищих, несчастных, грешных русских, в основном, женщин, вдруг стала  глядеть на мир с высоты благополучия, с некоторым даже презрением к бедным и пьяницам, болящим и неудачникам.  Апофеозом стало учение о «смирении» одного очень известного священника. Он проповедовал приблизительно так: «какие у вас, ничтожеств, могут быть претензии на лучшую жизнь, какие вам митинги и забастовки, сидите молча и не лезьте — без вас всё  решат!» (Вот без нас и решалось, теперь вкушаем горькие плоды невмешательств).
И это называли «смирением». Сердцем я чувствовала подлог. Нет, не смирению он учил, а безразличию к судьбе собственной страны, к будущему детей, предательству. Кроме того, в словах священника звучало великое презрение к собственному народу.
Трудно противостоять словам, произносимым с  амвона. Но подсказал другой священник, Антоний, митрополит Сурожский. У него есть книга «Мужество молитвы», в которой он пишет, что, оказывается, молиться, это не только просить Бога о помощи, стоя у иконы. Нужно самому человеку войти в центр ситуации и оттуда молиться. Не просто молить Бога, чтоб он прекратил драку во дворе (Антоний Сурожский говорит даже, что в этом есть косвенный упрёк Богу, что Он никак не спасает), а самому человеку с молитвой участвовать в прекращении этой драки. Да это опасно, но только такая молитва — молитва. Для такой молитвы нужно иметь мужество.
И, оказывается, смирение как раз состоит в том, чтоб — не хочется, а встать, боязно, а вступиться. Объявят дураком, скандалистом, выгонят с работы, будут высмеивать,  угрожать или подкупать, станешь изгоем — а так всегда и бывает, если вступишься за правду, и с этим тоже нужно смириться. Но только не с ложью, преступлением, произволом, который творится теперь в России.
Если б после разрушительных девяностых не оказалось таких, истинных смиренников, от России ничего бы уже не осталось. Благодаря им наша жизнь здесь ещё  теплится.
В Истре — это маленькая инициативная группа, состоящая в основном из женщин. Ходят по инстанциям, пишут, изучают законы, терпят насмешки и унижения, бьются в кровь за родину – за экологию, историю и культуру против незаконной разрушительной застройки.
…Двадцать лет сидела в городе новая власть, за эти годы всё подгребли под себя её чиновники и их родственники. Городом правили с единственной целью – наживы — чужие жестокие люди, которые настроили себе магазинов, замков за границей, завели экипажи и охрану. Продали неизвестно кому все земли в городе и районе.
Всё, конечно, делалось втайне от  населения, преступно, с попранием всех законов, закона о местном самоуправлении, самой Конституции. Отнималось имущество, земли, выжигались дома, уничтожались деревья, лужайки, детские площадки. Поразительно, но, несмотря на профицит бюджета, огромные доходы от продажи земель, для жителей города и района не было сделано ничего – не построен ни один детский сад или школа, клуб, выставочный зал, больница. Только по  мелочам, для  видимости лепились какие-то заплатки в виде ремонтов (опять же, с отмыванием средств), установки дешёвых игровых форм, облагораживания спортивных площадок, сквера (а единственный парк в городе уже почти полностью занят громадным, все ширящимся оврагом, и никому дела до этого нет).
Та больница, что в городе имеется  – отдельная песня,  давно не удовлетворяет нуждам имеющегося  населения, переполнена, с устаревшим оборудованием, бесконечной писаниной вместо лечения (держится только на нескольких героических врачах и медсёстрах). Корпуса, в которых практиковал великий русский писатель Чехов, полуразрушены, некоторые представляют из себя руины, заросшие деревьями. Горько писать об этом…
Единственный народный театр находится под угрозой разрушения. Дом культуры, как и кинотеатр, отдан в частные руки и служит неведомо каким целям. Дом детского творчества под охраной. У местных художников нет возможности выставить свои работы, потому, что и тот бедный зальчик в бывшей аптеке у них отобран.
Уникальный ландшафт нарушен беспорядочной уродливой высотной застройкой, беспощадно срезан, сады вырублены. Ново-Иерусалимский монастырь, памятник федерального значения, основание города Истры, из города перестал быть виден.
Работать негде – 90% работающих  трудятся в Москве. По городу стаями ходят полуголодные таджики, сидят вдоль дорог в поисках работы. Рынок, торговый и сервисный бизнес занят азербайджанцами, армянами.
Долгое время я работала в местной газете, писала с чиновниками интервью,  они мне врали, а я верила. Верила, что местная власть настроена патриотично, старается для Истры, но её давит Путин. Писала хвалебные статьи о и для местной власти, помогала побеждать в выборах. Снимала, писала, участвовала в конкурсах, прославляя район. Получала копейки, не успевала,  да и не давали оформить собственную землю, не позволяли открыть фотостудию, сделать выставку, обещали, и не позволяли, отнимали всё, саму родину, а я всё верила.
Нужен был мощный толчок, кровная обида, чтоб раскрылись глаза…
…Когда выезжаешь из Московской области, вдоль дорог уже почти не осталось деревень, разве промелькнут одна, несколько потерянных избушек. Впервые,  самостоятельно проехав по Руси лет шесть назад  увидела, какая это богатая, прекрасная страна, как велика её культура, уже почти столетие уничтожаемая. И какая при этом она нищая, как несчастен её народ. Что-то случилось с этим народом… Может быть, где-то в самой глубине ещё есть, теплится русская сила и воля, но снаружи её не видно. Почти физическое страдание доставляет зрелище разрушающихся и разрушаемых уродливой  застройкой прекрасных  русских городов. Застройкой, чуждой русскому духу и природе, ломающей всякое представление о прекрасном. Царапали душу заброшенные деревни, спившиеся, пропавшие мужики.
И всё равно я плакала, возвращаясь в фальшивую, изуродованную Истру. Тут было уже все довершено, а там ещё оставалось родина…
Мне тогда казалось, что во всём вина  глобализационной политики, творимой ненавистниками человечества во всём мире. В России она приняла ужасающие масштабы, не только уничтожив производство и сельское хозяйство, захватив в свои руки всю ресурсную базу, но и обезлюдев огромные территории. Население России исчезло, исчезает невероятными темпами, часть его продолжает перекочёвывать  в обезображенную экологически опасную, наполненную кавказцами столицу.
Конечно, не было сомнений, что эта политика проводится руками продажных, жадных, оголтевших от безнаказанности и денег собственных чиновников.
Но Главе Истринского района я верила. Не слепо, конечно, потому, кто без греха? Но в целом эта властная белоруска казалась мне добротной хозяйкой, хлебосольной, как мать, делающей для района много хорошего. Ещё бы мне не верить ей: ремонтируются ли сельские школы -  она на планёрках и интервью и заявляла, что отстояла их у высших властей от закрытия, открывается ли медицинский кабинет с новым оборудованием – это она добилась; бросают пансионаты на произвол судьбы ведомственное жильё – она говорит: «Возьмём! Нельзя бросать людей». Облагородили ли улицу, детскую площадку, высадили деревца или цветы – опять заслуга Главы.
Не знала я, что ей это всё было вменено в обязанность. Сколько потом, несмотря на заявленное Главой, доводилось мне видеть несчастных людей, живущих в ведомственных бараках в сырости, холоде, спивающихся, умирающих – и никто не спешил им помочь, они сами выкарабкивались, как могли – кто-то уезжал, бросив всё, несмотря на десятилетия своего труда этой земле.
Жалкое благоустройство производилось за счёт наших же налогов, и карманов местных предпринимателей; ремонт дорог – из областных или государственных средств.
Одновременно с этим одно за другим исчезали сельские предприятия,  заборами под коттеджное строительство огораживались огромные поля, пастбища, вырубался лес, перегораживался  заборами.
Лес в последнее десятилетие вдруг заполнился жуком, буреломом, Истринское лесничество трансформировалось в Звенигородское. Зачем? См про ёлочку
Что творилось в самой Истре, сколько горя и слёз скрывалось здесь «под чутким  руководством»… Под строительство высотных домов снесли половину улицы Ленина, вместе с садами и липовой аллей. Вдруг один за другим стали гореть деревянные дома, простоявшие до этого полвека, и сгорели за три года. Очень удобно, что они сгорели — не надо выплачивать компенсацию за землю и хозяйство; в лучшем случае, можно переселить человека в старую «однушку», порой, куда-нибудь в район при том же старом пансионате.
Там, где сжечь дома не получалось, людей выживали иначе – шантажировали, запугивали, показывали документы, будто их дома пойдут под снос – дескать, по генплану, под муниципальные  нужды. На самом деле земли отходили в частные руки, и их «хозяева» десятилетиями морили жителей частного сектора, не давая им сделать  ремонт, подвести воду и  газ. В последнее время «хозяева» эти очухались, ведь срок-то удерживания земель кончается  — стали оголтело «точечно», без всяких правили и законов застраивать всё подряд высотными микрорайонами, уничтожая вокруг дома, природу,  ландшафты, людей. Старики умирали на месте, когда им заявляли, что их сносят.
Не знала я этого до тех пор, пока, как говорится, не коснулось.
Приезжий чиновник, став редактором нашей газеты, уволил меня с работы. Не могла понять, за что, почему – районной  газете и местной власти служила верой и правдой… Газета нуждалась в кадрах, я была рабочей лошадью, писала и снимала с 10 утра  до 10 вечера,  уходя с работы лишь  на задания, продолжая писать и обрабатывать снимки дома по ночам.  Добилась почёты и славы, меня узнавали на улицах,  говорили, что  читают газету ради  моих статей, множились и копились дипломы и грамоты за статьи, репортажи, фотоконкурсы. Минипечати МО говорило, что я лучший фотограф по подмосковной прессе…
Нет, звёздной болезнью не заболела, наоборот, всё казалось, что делаю мало, мало, нужно прокричать, провопить о погибающей родине снимками, междустрочными намёками и прямо, где только  возможно, как можно громче.
Чтоб меня услышали все эти люди, чтоб у них  проснулась совесть — не  зря ж они ходят в храмы, молятся? Пусть же перестанут грабить братьев, есть под собой почву, пусть очнутся, начнут возрождать Россию из пепла…
Мои робкие попытки выпросить у них место под солнцем, чтоб прежде всего, показать итог моих путешествий — красоту и  величие родины, увенчались некоторым успехом – была выпущена книжка стихов, и организованы несколько слабеньких выставок в каких-то закутках…
Может быть, виной увольнения была моя деятельность на истринском форуме, где писала о православии, и о том, как на глазах гибнет русская земля и открыто (не как в газете, между строк) призывала всех, в том числе и чиновников обратить на это внимание, остановить несправедливость и расхитительство, потому, что погибнем все…
На это, между прочим, благословили меня священники истринского благочиния, и я не могла не  послушаться.
…Моя  работа в газете была для меня не просто работой. В какой-то степени, как сказано выше, даже миссией (во всяком  случае, мне так казалось; согласна, что от «миссии» польза была каплей в море). Кроме того, она была единственным «выхлопом», как сказал один спортсмен: «спортсмену нужно не только всё время  тренироваться, ему нужен выхлоп – выступления», так и для меня – снимки люди должны были видеть, статьи читать. Ну и, конечно, заработок – 20-25 тысяч в месяц на дороге не валяются. Разумеется, на такие деньги вдвоём с ребёнком не прожить, и я всё время подрабатывала фотохалтурами на свадьбах, банкетах, спортивных мероприятиях.
Был и ещё момент, не без мистики. Лет 13-15 назад, когда осталась одна с маленьким ребёнком на руках, чтоб выжить, искала работу, и чего только  не  перепробовала – торговлю, космическое проектирование, представительство в мебельной фирмочке, потрудилась реставратором в музее, даже массажисткой… Платили копейки, не прожить. Высшее образование у меня уже было, и когда-то я работала по профилю в московском проектном институте. Но пока находилась в декрете, этот институт был во что-то трансформирован, поделен, и коллеги, несмотря на мои напоминания, лишили меня моей доли. В суд было идти бесполезно; оставалось только утереться и думать, как жить дальше. В этот период я едва не улетела в бездну, чудно, но откуда ни возьмись, вокруг появились разные  поклонники, в том числе довольно высокопоставленные, соответственно холодильник наполнился продуктами, карманы долларами… Ужас перед нищетой выбирал свой путь. Но как-то, совершенно «случайно» зашла в церковь, и, оказалось, что этот путь не годился. Стала молиться: «Господи, дай мне какое-нибудь дело!»
Во время декрета, до рождения дочери, очутившись в таком же положении, устроилась работать в газетный киоск, и мне разрешили плюс к зарплате вести маленькую личную торговлю – я ездила в один московский книжный магазин, покупала две большие стопки книг по цене на 10 копеек ниже, чем торговали книгами в Истре, и продавала их здесь на 5 копеек дешевле. Научилась клеить иконы, тоже продавала. Таким образом смогла купить и коляску, и всё прочее детское приданое, сама приоделась. Выжила.
А теперь как-то не удавалось выкрутиться.
И вдруг получилось выгодное, и, вроде, не очень грязное предложение – нужно было «всего лишь» «сидеть» в ресторанах и банях в то время, когда мужчины заключают сделки. Сказала: подумаю. Что-то нехорошее виделось в этом предложении, но – как жить?  А когда нужно было дать ответ, всё-таки отказалась. И в этот же день нашла у себя дома две тысячи долларов! Мой муж спрятал их спьяну под скатертью на столе и забыл. Он тогда был крупным начальником, денег мне не давал, зарабатывал так хорошо, и летал так высоко, что ему было не до нас. Для меня эти деньги были не просто находкой, подарком судьбы, а как будто оборвались какие-то мрачные цепи: свобода! Подсчитала, что смогу спокойно прожить полгода, а за это время обязательно встану на ноги.
Мы жили на первом этаже, дочь постоянно кашляла и чахла, я подозревала, что из-за сырости и плесени в подвале. Теперь могла везти её на море. Был конец августа, билеты продавались свободно, и через два дня мы уже были на черноморском побережье в деревне Андреевке вблизи Севастополя. Перед отъездом я купила копеечную плёночную «мыльницу».
В Севастопольской мастерской оператором работал фотограф, напечатав мои первые снимки, спросил: вы фотограф? Не-ет. Нужно учиться, сможете стать хорошим фотографом.
…Прошёл год, и я уже работала в одной московской фотостудии, потом в разных журналах, а потом меня нашла редакторша «Истринских вестей». Было это лет 12 назад. Сначала и не думала, что так увлечёт и поглотит работа в районке. А оказалось, это любовь и судьба.
После Севастополя начала учиться фотографии, друзья натащили кучу книг, которые я с упоением читала по ночам – а ведь в детстве меня отец не мог заставить осилить и одну такую брошюрку…
Вступила в «Союз Фотоискусство-ИТАР ТАСС», он тогда, наверное, доживал свои последние дни. Потом, уже работая в «Вестях», закончила курсы фотожурналистики МГУ, получила сертификат, подписанный Я. Засурским, вступила в Союз Журналистов…
…И вот, в 2009 г. меня увольняли, снова оставляя без средств к существованию с несовершеннолетней дочерью… Что я там накопила на свою нищенскую зарплатку, халтурки на свадьбах — насколько этого хватит?  Как жить? Это было жестокостью, ошеломляющей несправедливостью. Пошла за поддержкой к той, которой столько лет служила. Она меня не приняла.
Министерство печати МО вступалось, чиновники из Правительства тоже обещали защиту, читатели написали письмо с просьбой не лишать газету любимого  журналиста. В мае я была уволена. Хотела уехать навсегда, и возможность представилась, но, опять же, по благословению, (мне было велено «не складывать ручки и помирать, а бороться»). Подала в суд (один за другим суды происходили и откладывались до октября)…
Мутная волна обиды, смешанной с ненавистью постепенно улеглась, рассудок охладел. Снова пошла к Главе, написала заявление с  просьбой предоставить в аренду помещение под фотостудию. Не приняла. Её присные написали отказ — нет такого помещения в городе, хотя сколько угодно под магазины, риэлторовские конторы и т.п.
…Лет 20 назад моим родителям в родной деревне Сычёвки «для жителей и наследников» дополнительно был выделен небольшой клочок земли, соток 5. Около помойки. Мы вместе убирали эту  помойку, разрабатывали целину, сажали картошку. Потом на нём трудился брат. После его гибели мы с отцом продолжали какое-то время участок возделывать, пока были силы и возможности. И все эти годы мне отказывали в  его оформлении хоть в собственность, хоть под огород. В очередной раз, придя к Главе, я получила отказ, но взамен она пообещала выделить землю подальше в районе, где-то в Новинках. Можно сказать, обнадёжила. Но прошло  пять лет, и хоть бы хны.
После увольнения спросила про обещанное. «Решается» — был ответ в земельном комитете. Поняла, что ничего никогда не решится. Нужно оформлять свой земельный клочок, как это сделали все в Сычёвках. Знала, как тяжело это доставалось – люди годами методично обивали пороги, некоторые смогли взять свои участки только в аренду, несмотря на разрешающие постановления прежнего Главы района, закон о «дачной амнистии», «давность пользования».
Теперь у меня появилось время, чтоб заняться оформлением своего надела. Первые полгода собирала бумажки, производила замеры. Потом вдруг оказалось, что должна опубликовать в газете, что этот участок выделяется мне за плату, то есть купить свою же землю! Меня водили хитрыми путями, дурачили, и, в конце концов, чуть не завлекли в ловушку. А мне ведь никогда не заплатить столько, во сколько чиновники оценили этот клочок земли с помойкой.
Когда стала распутывать сеть, в которую чуть не попалась, оказалось, что правоустанавливающий документ потерян. Это было приложение к Постановлению о выделении земли со списком лиц, кому выделялась земля, в том числе, моей фамилией. И, хотя местная земельная контора «Гео-кадастр» сама же выдала мне копию этого списка – приложение №4, оригинала не оказалось ни в архиве, ни в администрации, ни в земельном отделе! Документ «потеряли», а его копию заверить отказались. Несмотря на то, что жители Сычёвок по нему уже оформили свои участки, и уличный комитет подтвердил это письменно, да ещё подписал копию приложения №4! Была ещё одна странность – в  аренду оформить этот участок тоже оказывалось можно -  а значит, право-то моё на него всё-таки признавалось. Следовательно, у меня вымогали деньги. Прокуратура, куда я обратилась, посоветовала идти в суд. С момента оформления прошло уже больше года.
К тому времени я уже прошла много истринских и областных судов, чтоб восстановиться на работе. И хотя увольнение было незаконным, что подтвердили все прокуроры и юристы, меня всё равно уволили. А до этого много судов мы прошли с отцом, чтоб наказать убийцу брата…  Поэтому теперь судиться истринским судом не решилась – там правды нет. Землю до конца оформить так и не удалось. Но на следующее после увольнения лето решила свои сбережения вложить в строительство дома, иначе бы их начисто сожрала инфляция.  Денег к тому времени накопилось около 350 тысяч, их хватило на небольшой деревянный домик и забор; ещё через год удалось накопить на колодец.
…Нынешней весной на приёме у Главы она клялась и божилась, что если подам на неё в суд, то выиграю дело и получу бесплатно свою землю. 15 минут до этого она сама же говорила, что истринский суд решает так, как нужно ей. На том же приёме она и крест целовала, что не отдавала землю под строительство в «Большевике», которую отдала – у нас есть копия подписанного ею документа. Так же она заверяла всех, что просила снизить до десяти этажей высотность того микрорайона, который там начали возводить. А у нас имеется копия подписанного ею документа о повышении этажности в Истре (Губернатор Громов когда-то установил этажность в Истре не более 9 этажей) до 25-ти этажей! И сейчас Глава рассказывает, что добилась снижения этажности микрорайона на Пролетарской до 10 этажей.  А чего нам стоила эта неоконченная битва против строительства в охранной и пойменной зоне высотного, до 17 этажей, микрорайона, который  она проталкивала с 2006 года!  Но все  это было позже…
…В том мае, когда меня  «выкинули» из  газеты, в городе началась подготовка к выборам. Потребовались журналисты. Мне предложили поработать на оппозицию, и  представился случай узнать, что на самом деле, за лоском красивых фраз, творится в  Истринском районе. Не только узнать, а ещё прямым текстом, без обиняков, описать происходящее. Это и махинации с землёй, и отъём земельных наделов у населения, и шантаж, в том числе с помощью отключения света, и многое другое… Одну статью я здесь приведу.
…В августе мне сделали предложение баллотироваться на выборах от коммунистов. Первая реакция была «на фиг нужно», зато следующая: «да это же шанс!». Да, буду! Но в партию вступать не стала.
Как-то в сентябре мы кучковались у входа в подвальчик газетки «Истра+», и вдруг… Я такого никогда в жизни не видела – в небе появились десятки журавлиных стай. Они издавали особые тревожные звуки, их называют «курлыканьем», а мне кажется, что они чем-то сродни шуму сосен, ветра в камышах. Стаи всё кружили, меняли направление и строй, разбивались, соединялись правильными треугольниками. Это завораживающее действо длилось довольно долго, и последняя стая ещё металась над крышами около получаса или даже дольше.
Странное предчувствие: «что-то произойдёт, наверное, победа на выборах», возникло, и так и осталось в душе.
Победила. Наверное, неожиданно для тех, кто предложил, потому, что на одном участке, где сама дежурила, заняла второе место. В 4 часа утра в  Мосизбиркоме уже были выставлены списки, и потом, когда здесь вышла какая-то заминка, мне дали ссылку на эти списки, и я её немедленно выставила в Истранет. Через неделю выдали мандат.
В день выборов ходила по городу, и ко мне подходили знакомые и незнакомые люди: идём голосовать только ради тебя, ты в списках единственная истринка, остальные все приезжие – какое им дело до нас, наших нужд и нашего города?
Разве можно обманывать этих людей?
И я пошла наперекор всему – всей этой молчаливой депутатской машине для голосования…
Опять «случайно» повезло. Или «случайно» не повезло. Случай свёл с Т.М., одной из представительниц инициативной группы Истры. Которая стала наставницей, соратницей в борьбе против незаконной гибельной для города застройки.
Меня вводили в тоску все эти мрачные бетонные каркасы, заполонившие город. Они облицовывались кирпичом, неизвестно кем заселялись, сужали улицы, создавали «пробки», уничтожали частный сектор, тротуары и деревья… Их нашествие необходимо было остановить, пока оно не раздавило, не стёрло с лица земли маленький русский город с большой историей и святыней – Ново-Иерусалимским монастырём. Да, было уже поздно, но судьба поставила меня в это место и в это время – другого не дано. Началась битва за город.
Моя роль не была главной, т.к., я пока ничего не смыслила в строительных вопросах. Лишь логика, разум и сердце (человечность) говорили о том, что творится несуразное, страшное — первые предчувствия этого страха появились лет пять назад –  тогда впервые написала об этом на истринском форуме. Именно этот страх придал тогда бесстрашия, чтоб довольно смело под своим именем писать то, что могло очень не понравиться местным властям. Наверное, это был даже не страх, а ужас, подавивший трусость и обычную осторожность. Как в фильме «Из жизни Фёдора Кузькина, когда главный герой говорит: «я не смелый, я отчаянный»…
…Чтобы заниматься таким делом, важно не впасть в ненависть или презрение к людям. Если так случится, то любая работа, любой подвиг бессмыслен – для кого он?
Да, иногда противно смотреть на какого-то «заевшегося хряка», это тип, который, уничтожая твоё наследство, твою родину, мимоходом бросает: «ты кто такая?» Кто такая, чтоб мешать мне, великому и ужасному, получать прибыль, да я тебя, как мошку… Тупой цинизм, который, кажется, никогда не прошибёшь.
Вторая крайность: бедняк, который вечно скулит, всех вокруг ненавидит, но и шагу не сделает, чтоб помочь себе и своим детям. Ленится куда-либо пойти, спросить, тем более, потребовать. Даже подпись свою боится поставить. Предпочтёт умереть от сердечного приступа, когда увидит, что его дом сносят.
В середине между этими двумя типами разночинцы: одни повязаны каким-нибудь бизнесом, другие приворовывают или просто боятся потерять работу — эти будут помалкивать, даже если им тошно; третьи – работают за гроши в Москве с утра до ночи, ничего не знают и знать не хотят; четвёртые — высокомерные московские дачники в ТСЖ, которые понятия не имеют, что их готовят к сносу, и вон уже забрезжили бетонные этажи – а слушают твои предупреждения с брезгливостью, говорят через губу… Кто-то, обломав зубы, молча спивается, спился.
И все поодиночке переживают свое горе, своё бесправие, рабство.
Часто, почти всегда слышишь: а что мы можем, всё равно не послушают, снесут, сожгут, продадут…
Как убедить их, что они наследники, что существует Закон, Конституция, что они всё могут преодолеть, если захотят, если всем сердцем осознают свою правоту, возмутятся, сплотятся, потребуют, возьмут в свои руки?
Депутатом от народа быть тяжело, для иных это (и я не сказала, что не для меня) – непосильная ноша, она может раздавить.
Нужно изучать законы, много всякого читать, писать, просить, убеждать, настаивать, требовать, подчиняться требованиям, держать себя в руках. Сносить презрение, ненависть, напраслину. Тебя всё время испытывают на прочность, но даже когда ты сдаёшь позиции или падаешь, нужно подниматься, начинать сначала или с другого конца.
…После выборов меня  по суду восстановили на работе. Там началась травля, чуть не до рукоприкладства, видимо, редактор, дал команду: фас!, к которой примешивалась давнишняя и свежая зависть. Посылали на задания, писала статьи и делала репортажи, их не публиковали. Занимали рабочее место. Оскорбляли интервьюеров. Отключали рабочий компьютер, по нескольку дней сидела без работы. Добивалась своих прав через прокуратуру, по исполнительному листу. Жаловалась в Министерство печати – приезжали, увещевали. Преодолела. В апреле снова уволили – без всяких объяснений. Очередные суды, в том числе областные, ничего не дали. Кончилось тем, что при подготовке  к Высшему суду, отдала документы московской адвокатше – и с концами, она через три недели пропала с моими документами. Времени восстанавливать их уже не было.
В январе 2011г. Министерство печати пригласило меня на работу в Издательский дом, нужно было ездить в Москву, а как совместить это с депутатством – неясно. Но меня не очень нагружали на новом месте, и вроде бы всё успевала. И тут заболел отец…
Вот где я узнала, что значит, серьёзно болеть в моей стране. Когда поняла, что в поликлинике придётся проводить по два-три дня в неделю, пришлось уволиться с работы.
Отец, увы, запустил свою болячку. Нас направили в Балашиху. Что он не выдержит дороги, мало кого волновало. Правда, посоветовали сделать гистологию поближе – в институте им. Герцена. Заплатили 6 тысяч. Сделали анализ и получили бумажку с диагнозом, на которой не было ни печати, ни рекомендации, как лечить. Получили назначение от местных врачей.
Отец до болезни работал, поэтому в дальнейшем приходилось еженедельно продлевать больничный, проходить ВК, кроме того, сдавать анализы, выписывать рецепты. Сначала я брала отца с собой, он едва поднимался на второй этаж, и, бледнея, осунувшись, часами сидел вместе со мной по в очередях. Потом стала ходить без него — ведь осмотр не проводился. Сидела четыре месяца к ряду по полдня дважды в неделю ради минутной подписи и какого-нибудь очередного указания.
С лекарствами началась «песня». Отец – региональный льготник, ему полагаются бесплатные дорогие лекарства, рецепты выдавались исправно, но лекарства – отнюдь. Первый раз я ездила за ними в Дедовск, второй – в Волоколамск, третий – за одним меня послали в Егорьевск, другое вообще нигде не нашлось.
Это не выносимо, когда уже пришёл срок вводить препарат, а его нет, и жизнь родного человека висит на волоске. Лекарство стоит «копейки» — пять тысяч, другое – шестнадцать, их свободно можно купить в аптеке, но денег-то нет, не работаю.
Депутатская деятельность не оплачивается, наоборот отбирает средства на телефонные переговоры с «инстанциями», печать писем и заявлений, бензин. Малодушно думала: «Вот если б не вцепилась в эту битву за город, поднимала бы руки, как все, наверное, нашлись бы отцу лекарства…»
Звонила в Минздрав, прося и требуя положенного лекарства человеку, который начал работать с 14 лет, и, получая 6 копеек с заработанного рубля, многократно оплатил себе будущие болезни и достойную старость… Как всегда, оказалась во всём виноватой. Потом гоняла то в аптеку, то в больницу, где происходила какая-то путаница с рецептами, а виноватой опять была я. И вот мне пообещали, что лекарство, может быть, будет получено. Накануне обещанного дня легла спать и проснулась ночью оттого, что меня начало трясти – пришёл страх, что лекарства не привезут, а просрочено уже два дня.