Унесенные призраками

Столкнувшись с айсбергом вечности, некий принц повернул голову по направлению к полярной звезде и шагнул резким вздохом сразу на сто шагов влево.
Северное сияние окуклилось чайной бабочкой, задышал китовым паром молодой тюлененок.
Пришла зима;
ее кровавые сопли-зори состояли из карнизных ноздрей и, стянутым морщинами, лбом-хрусталиком (слишком тяжелым для статуи, слишком легким для фаянсовой посуды сознания).

Принц надел свою волшебную корону-видение, а его алые губы-струи покатились песчано-снежной вьюгой слюны, вырвались из груди белые лебеди, почистив перышки снеговым облакам.
Прошел парад времени полной луны, прошел парад времени мрачного восхода, сернистого заката, чудовищного затмения и, утопшей в черноземе, земли.
Прорубью озарений сквозь пальцы вздрогнула нерпа, выпрямился в густом ожидании сетей-рыб лен.

Шея-жабра квакнула три раза, сделав прыжок внутрь пустой комнаты без зажженной ароматической свечи.
Так было названо космическое одиночество, а как только был услышан звук приходящего дна, принц увидел Цезаря и пожал его старую королевскую руку. Рядом бродил, немного осипший, Наполеон.
Невеселое бремя диктаторов: не меж зеркал, но меж статуй и каждая статуя - лик, на который, занимая деньги у вечности под бессрочный процент, приходится смотреть.
В прочем,это ожидает многих, многие даже этого и хотят.
 
Принц позвал свою небесную принцессу прийти к нему во дворец, но во дворце опять столпились нищие толпы революционного террора, а принцесса рассчитывает только на пыльцу из хрустального гробика.
Принц пустил слезу, но феи тут же помочились бриллиантовой росой на его
всхлипывающие щеки, нектаром испражнений души вытерли его подбородок и принц немного уставший, прилег спать.

Тело сновидений дергало нотки виолы мыслей:
- О, Цезарь, ты был слишком дружелюбен для того, чтобы стать одному, ты не годишься в Наполеоны, который и вовсе, плененный вьюном, страдалец беззубых войн и тройных поцелуев анаконд в темя.
В этих вихрях многие ропщут на сумасшествие, но они даже там не смеют раздувать очаг и мечтать скрестить руки так, как это делает палач при казни. Нет, это не тюрьма и даже не земная жизнь. Ожидание воронкой проходит сквозь тело;
трудно подбирать камни слов, чтобы как-то описать состояния "слепого, описывающего слона" до гибели и после. Наверное, ему подошло бы яблоко, которое все время искушает тебя поцелуем Сатаны, но он любит Сатану, ровно также, как любит искушение.

Принцесса явилась из потной бубенцами шали. Принцесса видела принца своими темными водами глаз, шелковыми ризами рук, вельветовыми ресницами духОв великой красоты дыхания тела. Она подозревала, что ход рассуждений принца хоть и касается женщин, но слишком далек от любовных одеяний, всегда сопровождавших ее карлиц, пажей, нянечек и сестер милосердия. Принцесса знала: оставаться здесь вредно и опасно. Тираны, Монстры и даже дикие Драконы и Фавны входят в свиту принца и также хотят ее лунное тело.
Вульгарные мысли, как рубленные палаши, огненные кометы, бешеные валькирии... Что она может поделать, против такого кипучего фонтана желания? Разве
что дать напиться из лунного родника своих иконостасных рук. Мадонна и Принц, Принц и Мадонна.
Вздохнуть задохнувшись и пожевав небесную ртуть, сглотнуть комком печать, вытереть лицо бальзаминовой кистью, а затем неловко перестать мечтать о прекрасной спальне хоть с одним ночным созвездием, вплоть до конца времен. Пусть уж лучше ледяная тишина растапливается влажным оком, вновь пришедшего средневековья чувственности. Пусть так.