24-е августа
Спали беспокойно. Кое-кто и во сне продолжал конскую охоту. А главное, успешно! Кобылку мы поймали! Но это во сне, а посмотрим еще, что будет наяву.
Короткий завтрак, и мы с Фэдом отправляемся по воду.
– Что-то слишком раненько! – кричит вдогонку мать. Отвечать некогда. Надо торопиться.
Под горой, у цемзавода, с нетерпением поджидает нас Виталий. Помимо вчерашней сбруи, в руках у него длинная палка (прихватил по совету деда). К ней на ходу цепляем большую веревочную петлю. Теперь уж точно поймаем!
Но на вчерашних островах было пусто – зря промочили свои ноги и пупочки. Возвращаемся к мельнице и цепью движемся на юг.
Фэд оказался счастливее всех. Вскоре он первый заметил буланый круп за деревьями слева и подал нам знак.
Началась последняя атака. Пытались, как и раньше, подойти и накинуть петлю на голову, но, завидев палку с бечевкой, лошадка резко отскакивала в сторону. Тогда вступили в дело советы деда. Вит держал торбу, крошил в нее кукурузные лепешки и приговаривал, изображая, как это вкусно: «Кось, кось! Вса, вса!»
Кажется, содержимое торбы заинтересовало и подопечную. Она потянула голову к мешку. В этот момент я и накинул петельку на ее шею!
Веревку обмотали за дерево, кобылка дернулась несколько раз и, дрожа, остановилась, косясь на нас испуганными глазами.
– Найда! Найдочка! – начал Вит именем, что удачно дал еще вчера. – Ну, попробуй, как это сладко! – и тихонько прищелкнул языком.
Найда поверила! С явным удовольствием съела несколько желтых чуреков, дав нам возможность приладить из веревки свободную уздечку. Сон в руку!
Куда вести? Вопроса не было. Конечно, к Виталию. Там буквально у двора и зеленое поле, и добрая кубанская вода!
По поведению лошадки стало видно, что на нее никто никогда не садился. Это свободная, в возрасте двух лет, дочь табуна, и вести ее на бечевке было очень трудно. Стойку она делала, но иногда пыталась и лягнуть.
Настроение приподнятое! Радость великая – у нас есть своя, настоящая, живая лошадь! – повторяли мы хором и по очереди. Вит на ходу намечал поденный план ее воспитания и обещал, что через неделю-две уже сядет верхом на Найду.
У самого начала набережной, около своего двора, встретился дед Чмырь, из былых казаков. Остановил процессию и грубо спросил, откуда лошадь.
– Да вот, с трудом на второй день поймали в дерезе, – отвечал Виталий как самый близкий ему сосед.
Дед оценивающе посмотрел, дернул глазом и громко крикнул во двор: «Васька! Ходь сюды!»
Старший сын, здоровенный парень, дезертировавший из армии при отступлении, с повязкой полицая на рукаве, вышел на улицу, выдернул уздечку у Виталия и молча повел лошадь в свой двор.
Мы опешили. Потом начали просить, чтоб отдал хоть веревку.
Какую ишо веревку? Вот заявлю в полицию, что воруете трофеи германской армии! – заорал появившийся у ворот младший, еще более дубовый и давно нас терроризировавший сыночек.
Нам оставалось только уйти. Домой вернулись злые и расстроенные. Забыли про все, даже про воду.
Об удачной охоте и печальном ее конце пришлось рассказать родителям.
25-е августа
Вчера у Семеновых ночевал родственник из станицы Суворовской. Приглашал убирать хлеб на третью ферму молокосовхоза. Говорит, можно заработать пшеницы.
Родители нас отпускают, если пойдем вместе с ними. Я уже побывал у Андрея и Виталия. Их матери не против. Мы вместе собираемся на заработки сегодня после обеда.
27-е августа
С заработков вернулись поздно вечером. Были все вчетвером, далеко на горе, за Большим озером. Оттуда хорошо видно Пятигорье, особенно Бештау. Молотили и веяли зерно. Ночевали в вагончике.
Но кормить нас было некому – женщины приносили еду для себя из дома. На третий день бригадир сказал: «Берите зерна, сколько унесете, и с Богом домой!»
Попробовали нагрузить на свои одноколесные тачки по целому мешку – нет, тяжело! Хоть и жалко было, но пришлось отсыпать, неполные везти можно. Раненько утром двинулись домой. По дороге пылят немецкие машины. Больше в сторону Пятигорска. Нас не трогают. Отдохнули и немножко перекусили вареной пшеницей в лесополосе у горы Сычевой. Потом долго бродили по ее западному склону. Там были бои с немецким десантом в начале августа, куда нам с Андреем тогда попасть не удалось. Еще оставались следы недавнего сражения. Много стреляных гильз и винтовочных патронов. В окопах нашли несколько наших гранат-лимонок, в другом месте пять штук запалов, но они к ним не подходили, видно, от других гранат. Фэд носком ботинка зацепился за какой-то сучок, а когда двинул его второй раз, из бруствера окопа на обрамлявшие его камни упал штык-кинжал от нашей СВТ. Конечно, подобрали! Но больше всего повезло Андрею. В конце окопа он вытащил за кончик ремешка затоптанный в землю настоящий наган! В барабане оставался всего один патрон. Кто был его хозяин и где он теперь? Неподалеку несколько холмиков-могил. Может, в одной из них?
Андрею очень хотелось нажать курок, но он не поддавался. Я вовремя остановил его. Револьвер весь в земле, и ствол тоже. Уговорил ребят не торопиться: почистим и будем держать единственный патрон для более подходящего случая. Спрятали все в мешки с пшеницей. Теперь у нас на «Антилопе» есть оружие!
29-е августа
Вечером большая радость. Пришел товарищ по школе и «Антилопе» – Коля Григоров. Он годом старше меня, учился в девятом классе и в начале 42-го успел побывать на фронте. В июле под Керчью его ранили, потом лежал в госпитале в Краснодаре. При эвакуации их эшелон бомбили недалеко от Минвод, а после обогнали немцы. Ему и товарищу из Суворовской удалось добыть гражданскую одежду, и они ночами по степным проселочным дорогам пробрались к другу домой. Там Николай передохнул несколько дней и, наконец, добрался в Черкесск. Он уже дня два дома и сегодня не удержался, пришел к нам, своим друзьям.
Долго сидели на «Антилопе» все вместе – пришли еще Виталий с Фэдом. Много интересного услышали от нашего друга о фронте, о жестких боях в Крыму и на Керченском полуострове. Там осколком мины ему продырявило левую руку выше кисти, когда со взводом отбивали они очередную атаку немцев, теряя им счет. Рука еще болит, и он носит ее, цепляясь большим пальцем за пояс брюк.
Вспомнили свою одиннадцатую школу, наших друзей-товарищей. Старшие почти все были призваны в армию. Из десяти мальчишек 10-го класса, что выпускался в июне 41-го, все десять да еще две девушки ушли тем же летом на фронт.
Мы, годами помельче, в то черное лето успели закончить только семилетку, но хорошо их знали, со многими дружили. Ближе всех был Эдик Марчихин, да и с остальными нас многое связывало. Алеша Семенов, старший брат Фэда, тренировал нашу футбольную команду. Вместе с Володей Барановым, который бредил авиацией, а потом из аэроклуба ушел в летное училище, строили на детской технической станции авиамодели и приемники. У самого длинного парня школы «Сэра» – Гриши Шкрябина – были первыми помощниками и учениками при показах учебного кино; степенный и рассудительный Володя Тихонов помогал осваивать фотографию, а ворошиловский стрелок Гена Суворов занимался с нами в кружках БГТО («Будь готов к труду и обороне!»).
Потом пришел черед следующих одноклассников Николая. Ушли воевать в начале 42-го школьный художник Жора Фетисов, баянист Володя Рощенко, неразлучная тройка веселых ребят – Миша Орлов, Геннадий Ханаев и Николай Червонный. А за ними еще пара самых развеселых – Коля «Грек» (так называли нашего Николая за смуглость лица и сплошные «Г» в фамилии) и Леонид Попов.
Уже попали на фронт и мальчишки постарше из нашего 8-го – Вася Дробязко, Дмитрий Остроухов, Ваня Майборода и Володя Слюсарев. Где они все теперь? Провожая старших на фронт, пели мы с ними вместе «Прощальную комсомольскую», желали легких ран и возвращения со скорой победой. Тайком переживали, что война закончится без нас, что на фронт мы можем и не успеть. Однако крепко ошиблись, все оказалось не так гладко, коль фашисты покоряют уже вершины Кавказа, и бои идут у берегов Волги.
Многие немецкие солдаты бахвалятся: «Сталинград – капут». Неужели это правда? Не верим! Николай тоже говорит – брехня, хотя у всех нас уверенности в этом не так уж много.
От грустной действительности разговор снова перешел на родную школу. Вспомнили и наш, гремевший в ту пору, струнный оркестр, где Николай был гитаристом, а я – балалаечником. Как выступали с концертами на вечерах и встречах, на олимпиадах и смотрах художественной самодеятельности. Играли и пели с нашими девчонками добрые довоенные песни: и «Марш веселых ребят», и про девушку Катюшу да парня Андрюшу, и боевую о трех отважных танкистах, и, конечно, покорившие молодежь напевы из «Волги-Волги». Когда же мы оставались одни, либо здесь, на «Антилопе», а еще лучше в раздольной кубанской дерезе, то пополнялся наш репертуар и вольными задорными песнями, неизвестно кем сложенными и невесть как к нам залетевшими.
Вот и сейчас на «Антилопе», настроившись на прошлое, Коля, как бывало раньше, тряхнул головой, подмигнул правым глазом и, улыбаясь, тихонько запел:
Вечерний город весь в электросвете,
Идут трамваи марки «А» и «Б»,
А на прицепе в синеньком берете
Кондуктор Валя с сумкой на ремне…
А мы, соскучившись по песне, стали тоже тихонько подпевать.
– Ничего, братцы, – ободряюще сказал Николай, – рука заживет, фашистов разобьем и тогда уж сыграем и споем во весь голос!
И напомнил нам, как осенью прошлого года, после выступления в госпитале, который размещался в нашей школе, медсестра пригласила несколько мальчишек из оркестра в палату тяжелобольных. Лежавший там летчик, раненный в обе ноги, слышал доносившуюся из вестибюля мелодию песни о его тезке, веселом Андрюше, и попросил исполнить еще раз. Сыграли и спели. С удовольствием слушали ее и все остальные. Потом летчик спросил: «А что, хлопцы, блатные песни знаете» – «Конечно!» – ответил Николай. – «Тогда валяйте, только такую, чтоб всему фрицевскому отродью было тошно!»
Сначала мы не решались, а потом, видя его нетерпение, тихонько запели под гитару, заменяя далеко не литературные выражения звуками «Тара-тара!» Но летчик, оказывается, знал не только мелодию, но и слова знаменитого военного варианта «Гоп со смыком» и, не стесняясь в выражениях, громко нам подпевал.
То были разухабистые, грубые, но глубоко патриотичные куплеты, полностью сокрушающие фашизм. После этой песни, казалось, ни фюреру, ни его ближайшим помощникам – дуче и микадо – с их фашистскими Европами и Азиями на земле уже места не оставалось.
Громко хохотала и аплодировала вся палата и просила еще! Но тут в дверях появилась строгая дежурная по госпиталю и нас вежливо попросила. На прощанье летчик Андрюша приглашал приходить к ним почаще.
– Эх, сейчас бы спеть этим фрицам-гадам, – сказал Николай. – Так все равно не поймут! Даже наш полковой переводчик Сеня затруднялся в дословном переводе этой песни, жалуясь на куцый запас крепких немецких слов. Весь наш взвод разведки подобрался такой веселый. Была гармонь и гитара. Почти все ребята играли и пели вместе с командиром – лейтенантом Дудкиным, нашим земляком-кубанцем из Краснодара. Жаль, погиб он с пятью добрыми хлопцами в том последнем бою.
…Николаю понравилось на новой «Антилопе». Похвалил, что навели порядок, сделали ходы из всех сараев и замаскировали их. Сказал, что и жить тут можно, если бы не зима впереди. Очень хорошо, что спасли и перенесли сюда приборы и пособия из школ, но все у нас на виду, надо бы аккуратнее сложить и хоть как-нибудь прикрыть.
Мы и сами уже думали об этом, да чердак все пополняется новым оборудованием и нам все некогда. Но теперь непременно займемся порядком. Коля удивился, что у нас, друзей радио, нет до сих пор приемника. Пришлось рассказать о недавнем провале, который чуть не стоил нам жизни. Пожурил и сказал, что нам здорово повезло, но рассчитывать на фрицевскую доброту в будущем нельзя. Это альпинисты просто не пожелали портить себе настроение перед приятным подъемом в горы, иначе те же самые веревки они бы использовали по-другому.
– Вы, хлопцы, поймите, что раскрыть этот «подпольный» чердак – раз плюнуть! Ваши частые приходы сюда обязательно вызовут подозрение. Могут донести и соседи. А среди этой массы приборов и техники немцы и полицаи ваши отговорки слушать не будут!
Посоветовал соблюдать все меры осторожности, постоянно наблюдать за улицами, двором и подходами к «Антилопе», когда мы здесь, быть внимательнее и бдительнее. Днем надо бы меньше сюда появляться.
Коля прав. Пора нам кончать беспечное мальчишество. Проводили его и Вита поздно вечером. Очень хорошо, что Николай вернулся и не забыл нас – своих друзей. Он старше и опытнее и, конечно, поможет нам во многом.
Так на «Антилопе» появился пятый надежный товарищ!
30-е августа
Вчерашний день был полон событиями. Ночевали с Фэдом на нашей «Антилопе». Там, на чердаке сарая, и разбудили нас еще до завтрака Виталий и Степа.
Пришли они с пустыми мешками, но с приятной вестью. Бригадир Оленовского колхоза тетя Паша передала через знакомых, что школьники, если поторопятся, могут получить на заработанные летом трудодни натуральную пшеницу.
Доброй души была и осталась бригадирша. В такое-то время нашла возможность расплатиться с нами, да еще чем – хлебом!
Родители не возражали. Собрались быстро. Еще короче был завтрак – стакан молока со свежими кукурузными лепешками. Их только что напекла мать. По несколько штук она завернула в чистые тетрадные листы и сунула нам на дорогу.
Свои тачки на этот раз пришлось оставить дома. Девчонки-одноклассницы уговорили старика Кузьмича, соседа Маши Тороповой, привезти из колхоза хлебный груз.
Рано утром сестра Степана – Аня ушла к ним, чтобы ехать вместе, а мы должны отправляться прямо на хутор пешком.
Новый фашистский порядок кое-чему научил: гурьбой не ходим. Сначала двинулись наши друзья, а несколько минут спустя и мы с Федей.
Условились из виду друг друга не терять. Первый, кто заметит опасность, снимает фуражку.
Вскоре вышли на старый Бекешевский шлях в юго-восточной части города. Миновали железную дорогу. Немцы успели уже перешить колею на свой лад, сузив ее на целый локоть. Может, потому фрицевский паровозик и состав, который он тащил в сторону Джегуты, показался маленьким и куцым.
Вдоль бортов последней платформы из-под серого брезента торчали короткие стволы пушек. Рядом, на упругой парусине, раскинув руки, загорали двое голых. Они были в чем мать родила, и только автоматы на шеях да бессовестная наглость выдавали фашистских солдат.
Старики и женщины, убиравшие огороды у полотна дороги, отворачивались от стыда, плевались в землю.
Видно, везут фрицы в горы оружие и боеприпасы, а назад в Германию отправляют награбленное зерно и скот.
Железнодорожный переезд и мостик через Абазинку за ним никто не охранял, хотя говорили знакомые мальчишки, что там есть полицейский пост. Может, это только ночью?
Пока мы с Фэдом пили холодную воду из родничка у подножия Бессмертной горы , а Виталий со Степой в это время добирались до ее вершины, из трудколонского сада выполз большой серый грузовик – точно такой, как тот, что привозил зерно в школу, в его кузове сидело человек пять гражданских. Видно, их везли на какую-то работу. Подумалось: могут подобрать и нас.
– Кажется, горько плакала наша пшеничка! – тихо пробурчал Фэд и снял кепку, подавая знак друзьям.
Машина свернула на грейдер и, немного проехав в гору, остановилась. В тот же миг с гребня исчезли две фигуры. Молодцы, ребята! Наверное, скатились в балку, что рядом с дорогой.
Тупорылый «рено» оказался тем самым. Мы не ошиблись. Из кабины высунулась знакомая лысая голова Ганса и прокричала уже знакомое:
– Ком, ком!
Сбежать некуда. Мы подошли.
– А, мои давние работники! Куда так рано?
Нельзя было отказаться от знакомства. Придумывая, что ответить, я поздоровался:
– Гутен морген, пан Ганс!
Медный шар расплылся в улыбке. Видно, немцу приятно ласкало слух собственное имя у начала Кавказских гор. Он глянул на наши пустые мешки, на круги подсолнухов в руках и расхохотался:
– Ха-ха! Вижу, вижу! Добывать сладкий Сталин-шоколад!
Имя вождя в таком сочетании коробило уши, хотя это словечко мы уже слышали раньше от болтливых немецких солдат. Может, в других странах этих подонков и кормили натуральным шоколадом, здесь же вам – дудки! Какао на Кубани не растет. Жрите, гады, что сеем!
Ответ подсказал сам Ганс. Мне оставалось только подтвердить вслух:
– Да-да! Идем в поле за спелыми семечками.
– Гут, гут! Давай и нам! – протянул руку немец. Я подал подсолнечную шляпку и услышал:
– Но сначала отправитесь в другое поле за картошкой, – он показал пальцем в кузов. Сверху уже подавали руки незнакомые мужчины.
– Вот и послал бог помощь! – заговорил обросший седой щетиной мужичок, помогая взобраться. Машина тронулась.
– А те двое, что бродили по горе, не ваши ли дружки?
– Нет, мы вдвоем. Кто там был, не знаем.
– Тогда угощайте и нас «сталинским шоколадом»! Во ярлык прилепили, сволочи, а сами жрут! – и добавил еще несколько крепких слов.
Сидевший рядом с ним, помоложе, шикнул, приложив палец к губам, показывая на кабину.
– Да они все равно по-нашему ни хрена не понимают! Разве что этот хлопец передаст. Он что-то по-немецки смыслит и вроде их знакомый.
Пришлось рассказать, что немецкий язык учил в школе, а к этим самым фрицам мы уже однажды попадали в лапы, работать заставили до седьмого пота. Еле тогда сбежали. Хорошо, что в машине сегодня лысый, он добрее. Другой же, Отто, настоящий зверь.
– Ну, и эти с нами не цацкались. С ходу, прямо с улицы, загнали в кузов. Теперь вместе будем ишачить, – сказал тот, что был помоложе.
Федя разломил подсолнух и разделил между сидящими. Все занялись семечками.
Когда проезжали последние метры подъема, справа открылась глубокая балка. Дно ее сплошь покрывали лопухи, показалось, что из-под широких листьев в нашу сторону глядели две пары глаз. Я снял кепку.
Куда едем, точно никто не знал. Только ясно было, что наши планы рушатся. Если же картошку придется еще и копать, то на хуторе нас сегодня не дождутся. Тревожило и другое: как поехал дед Кузьма с девочками? Если не свернул сразу на проселок, то мы их скоро догоним.
По горе ехали километров восемь, почти до самого Ильичевского хутора. На развилке, у лесополосы, машину встретил рослый полицай с рябым лицом и нашей трехлинейкой за плечом. Он встал на подножку, и грузовик пропылил еще с километр на юг. Там начиналось картофельное поле, где работало несколько женщин и подростков. Рядом с вагончиком лежала в буртах картошка.
Полицай созвал всех. Бабы нагребали клубни в большие плетеные корзины, наши попутчики поднимали их на машину, а мы с Фэдом и еще двумя мальчишками только успевали высыпать в кузове.
Вскоре Ганс, отозвав в сторону шофера, сказал, что идут они с полицаем на хутор за хлебом и салом, и чтоб тот никого не отпускал.
Вот тебе и добрый Ганс! Видно, и разгрузка в Черкесске тоже будет нашей… Оставалось только сбежать при первой возможности, ибо отсюда никого не выпускали.
Сверху нам хорошо была видна проселочная дорога, петлявшая в конце поля среди бурьянов. Она короче грейдера, и по ней часто ходили всей школой в колхоз. Сюда уговаривались свернуть с друзьями утром, по ней наверняка поехала и наша бричка. Да глядели теперь и мы с Фэдом.
Кузов наполнялся, и уже через час картошка поднялась вровень с бортами. А жадный немец все показывал рукой и кричал:
– Дафай, дафай! Еще и еще! Выше и выше!
Работа продолжалась. Но тут шофер обошел машину, глянул на правые потрепанные и осевшие скаты, громко свистнул и еще громче заорал:
– Стоп, стоп! Генуг, донерветтер! – поносил он слабыми немецкими ругательствами, словно мы во всем были виноваты. Велел открыть задний борт и отсыпать часть картошки. Потом снова заходил вокруг машины, смотрел колеса, давил и пинал их сапогами. Наконец, сам закрыл крючки, приказал нам спрыгнуть и закончил:
– Никто никуда! Фэрштейн? – и крикнул мне: переведи.
Пока я обращался к грузчикам, шофер достал из кабины спинку сиденья: уложил ее аккуратно в тень около машины и разлегся.
– Переведи ему, – отозвался Седой, – что мы не собираемся уходить: раз привезли сюда, пусть везут обратно.
Я постарался придать желаниям попутчиков более мирный тон:
– Мы никуда не уйдем, будем здесь, рядом.
– Я, я, – буркнул немец и закрылся от мух пилоткой.
Поняли это как разрешение на отдых. Все двинулись в тень кустарников. Седой, оказавшийся с нами рядом, подсказал:
– Вы, ребята, до отъезда еще успеете набрать поблизости семечек.
Совет приняли с удовольствием, кивнули в благодарность головами и прихватили с Фэдом свои мешки.
Момент настал самый подходящий. Сплошное кукурузное поле за лесополосой скрыло не только нас, но и все вокруг. Лишь солнце на небе, да белевшие зубцы гор с великаном Эльбрусом виднелись вдали. Туда же уходили и рядки еще не убранной кукурузы. По ним в сторону знакомой дороги двинулись и мы. К машине больше не вернулись.
Длинным-предлинным показался этот километр, пока выбирались из плена спеющих початков. Идти мешали жесткие листья, больно кусался колючий репейник, жалили и цеплялись за одежду липучки. Но поредевшие рядки все-таки кончились. Мы вышли на пустынный и пыльный проселок. Свободный путь открывался на восток.
Но самое главное ждало нас впереди. На опушке лесопосадки из-за густых веток акаций, зорко следили за фрицевским грузовиком и поджидали нас Виталий и Степа. Фэд от радости громко засвистел. Друзья обернулись. Так неожиданно и удачно мы снова собрались вместе.
Пока рассказывали, что с нами было, да закусывали домашними лепешками, груженый «рено» зарычал и медленно покатил на север. Как ни глядели вслед, людей в кузове не заметили. Но на поле, вместе с женщинами, шли копать картошку и наши недавние попутчики.
Надежды Седого на скорое возвращение в Черкесск рухнули: у полевого вагончика торчала длинная фигура полицая. Казалось, он все время глядит в нашу сторону, дожидаясь, когда мы появимся на дороге. Открытый ее участок пришлось обходить.
Выручили подсолнухи, что тянулись справа, а после Ильичевская балка и вовсе скрыла нас из виду.
Разделяться не стали. Идти всей четверкой по степи было веселее, короче был путь, но его впереди оставалось больше половины, и все это по густой пыли и солнечному пеклу. Кто-то вспомнил: «Скоро в школу!» По-хорошему бы нам не степью в колхоз пробираться, а уже с книжками в 9-й класс. Но теперь в родной школе продуктово-фуражный склад Вермахта. Фрицы как раз туда и повезут картошку. С учебой придется подождать, пока вернуться наши. Но когда? Никто не знает.
…Уже после полудня, уставшие, подходили мы к хуторам на взгорье. Там начинался водораздел. Внизу слева блестели соленые озера, впереди начиналась глубокая балка с родниками. Она была границей трех хуторов и поила их обитателей ключевой водой.
Вдоль балки в сторону синевших пятигорских вершин вился бойкий ручей. За ближайшими буграми он впадал в Куму, а речка несла свои воды в сухие Каспийские степи и, как сказано в учебнике физической географии, отделяла на Кавказе Европу от Азии.
Напрямую, через речушку, по крутой тропинке вышли прямо на Оленовский колхозный двор.
В тени большого квадратного амбара стояла дедова бричка. Распряженная лошадь жевала сухую траву, на которой похрапывал сам Кузьмич. А чуть поодаль, у двери, закрытой ржавым пудовым замком, с грустным видом сидели на мешках наши девчата. С Машей и Аней приехала еще и Лида Чикова. Они давно уже здесь, но кругом – ни души, даже спросить о бригадирше было не у кого, сами же на хутор идти не решались.
Степу с растертой ногой оставили с девчонками и втроем направились по единственной хуторской улице. Вскоре попался босоногий хлопчик в трусах и рваной майке. Он нес из балки полное ведро воды. Добрая примета! Спросили, как найти тетю Пашу.
– А хто их знаить? Утром бачив, як кудысь ехала на бидарке, мабудь, на поле, – ответил он.
Почти то же самое сказала нам и старуха в одном из последних дворов будто вымершего хутора. Она тщетно пыталась втащить по лестнице, сбитой из жердей, крупную тыкву на пологую крышу сарая.
Груз был ей явно не по силам. Пришлось помочь. Подняли не только эту тыклушу, но и весь урожай – с десяток серых спеющих гарбузов.
Бабушка не сразу нас отпустила. Из погреба достала крынку кислого молока и отрезала по ломтю мягкого, еще горячего хлеба.
От угощения не отказались. Лепешки наши давно были съедены, и обед пришелся в самый раз. Такого вкусного молока и хлеба я не ел никогда в жизни. На прощание хозяйка посоветовала:
– Та вы, хлопчики, не спешите уезжать. Параська все одно вернется. Свою пшеницу получите. Она зараз сама раздает хлеб людям, чтоб не достался поганым нимцям. А воны, прокляти, уже тут побували. Третьего дня увезли с мэтэхве скотину и свиней. Теперь черед за хлебом.
Приветливую старушку поблагодарили за еду и совет. Пора было возвращаться.
Недалеко от колхозного двора остановились, постояли у здания школы, где жили летом. Дверь не заперта, вместо замка кольца связаны куском веревки. Пустые классы раскрыты. Заглянули в спальню мальчишек. Окна в обрывках рыжих газет, на полу так и осталась родная солома. Не хватало только наших старых пальто и ватников, что служили постелями.
В классной доске торчал знакомый ржавый гвоздь: на нем раньше висела наша карта с контуром фронта из булавок, обтянутых авиамодельной резинкой. Последние мальчишки ушли отсюда, когда гибкая линия прогнулась до Армавира. Теперь карта снова у нас на чердаке. Резинку все растягиваем, но поправки вносим, следуя слухами. Потому и фронт – то дальше, то ближе. Сейчас на юге линия изогнулась прямым углом с вершиной у Нальчика. Стороны угла направлены на Сталинград и вдоль Кавказского хребта к морю.
Половина двери в маленькую учительскую сорвана и брошена рядом. У входа валяются пузырьки и пакеты с химическими реактивами. Часть из них высыпана в коридоре прямо на пол. Видно, кому-то очень нужна была посуда. Нас же, искушенных в кое-каких химических чудесах, больше интересовало содержимое. Пересмотрели все остатки и нашли немало нужного: пачку нашатыря (незаменим при пайке и заливке электрических батарей), банку едкого калия (электролит для аккумуляторов), пакет гипосульфатита (фотозакрепитель), наконец, целых две упаковки хлористого натрия!
Удивились: как он мог сохраниться? Сейчас поваренная соль на вес золота. За стакан ее на базаре платят сто рублей или десять фашистских марок.
Последнюю склянку Виталий выкатил из-за дверей. Пробка открылась, на пол посыпались бурые кристаллы. На этикетке КМnО4, химическая добавка для добычи огня способом предков. О спичках-то давно позабыли! Вата, смоченная насыщенным раствором марганцовки, а затем высушенная, возгорается при первой искре от древнего кремня!
Уже за одним только этим пузырьком стоило идти сюда на хутор! В своей школе, еще осенью, выцыганили все до кристаллика у нашей химички Ольги Семеновны.
В полутемной учительской, заваленной школьным имуществом, внимание привлек небольшой ящик на книжном шкафу, накрытый кипой газет и журналов. По форме и размерам он очень напоминал заводской радиоприемник. Не может быть! Но через несколько секунд Виталий подавал серый, покрытый дерматином коробок с черными лимбами и маленьким окошком – настоящий БИ-234!
Трое мальчишек радостно вскрикнули! В адрес директора Оленовской школы, злостного нарушителя приказа властей, посыпались добрые слова.
А может, этот приемник никогда не работал, и поэтому везти немой экспонат в город не имело смысла? Как бы там ни было, но аппарат чудом уцелел, избежав участи своих собратьев из Дома связи. Что ж, он в самое нужное время попал к нам в руки. О такой трехламповой электронной машине мы, радиолюбители, раньше не могли и мечтать. Сейчас это была великая находка! Все остальное, даже заработанная пшеница, сразу потеряло всякое значение. Хотелось все бросить, лететь скорее домой, на наш чердак «Антилопу», быстрее включить приемник, услышать Москву, узнать, где наши.
Радость, однако, несколько померкла, когда вспомнили, что нет анодных батарей. Но дело поправимое, придется только набраться терпения и дольше повозиться. В крайнем случае, восстановим старые, отцовские. Целый ящик этих стеклянных стаканчиков с углем и цинком до сих пор валяется в сарае, а электролит для них отыскали здесь, в школе.
Приемник осмотрели. Тут же избавились от громоздкого и ненужного футляра, лампы вытащили, а небольшое шасси аккуратно завернули в карту земных полушарий.
В школе решили больше ничего не трогать: и тащить тяжело, и, возможно, здесь, на хуторе, оно надежнее и лучше сохранится.
Дверь в учительскую поставили на место, придвинули к ней парту, Фэд, выходя последним, туго, по-хозяйски, закрутил кольца проволокой.
За углом школы, на другой стороне улицы, рядом с бричкой Кузьмича увидели двуколку бригадирши. Из открытого амбара девчонки со Степой выносили первый мешок пшеницы. Значит, и здесь удача!
Тетя Паша встретила нас как родных, окликая по именам. Разрешила брать зерна, сколько увезем. О норме спорил только Кузьмич: «По мешку на душу, больше Сивая не потянет!»
Все вместе принялись просить деда, уговаривать: и что дорога домой под уклон, и помощь наша рядом, где будет тяжело – подтолкнем или придержим.
Старик долго бурчал, вспоминая ненадежную бричку, а потом вдруг сразу увеличил норму вдвое. Видно, поверил в наши силы.
Разгадка пришла позже, когда насыпали второй мешок самому Кузьме. Он тут же притащил еще два: «А это кобылке!»
Виталий не удержался, спросил с хитрецой:
– А что, деда, как не потянет Сивая?
– Дык своя ноша спину не давить! Но ежели упрется ленивая, мы твои мешочки и скинем с возу! – подмигнув, отшутился он.
Дело кончили скоро. Спешила и помогала сама бригадирша. Торопились и мы. Надо было приехать до комендантского часа. Но под самый конец пришлось задержаться. При погрузке один из мешков развязался, зерно посыпалось на землю. Старый казачок забраковал нашу работу:
– Эдак, робяты, всю дорогу до самой Пашинки засеем озимыми! – и принялся сам перевязывать мешки. Делал он это мастерски. Мы только успевали следить за крючковатыми пальцами. Они ловко складывали край мешка в тугую гармошку, моментально набрасывали шпагатную петлю и накрепко затягивали.
Через четверть часа прощались со щедрым хутором. Домой Сивая топала охотнее, несмотря на большой груз, хотя кое-где пришлось помогать. Тогда к главной, лошадиной, прибавлялось еще семь молодых упрямых сил, и воз легко перекатывался через буераки и балочки.
Весело катилась следом и наша дружная компания, будто не было вокруг ни войны, ни немцев, а мы, как в доброе мирное время, возвращались домой из очередного трудового похода в колхоз.
Вспоминали былые школьные истории, наши проказы на уроках, смеялись, шутили, читали стихи, громко пели любимые песни. А когда захлопали в ладоши и над степью понеслась шумная кавказская лезгинка, Степан, позабыв про свою набитую ногу, пустился с Аней в пляс. То был коронный номер сестры и брата Бабаханянцев, любимцев публики наших самодеятельных концертов.
Даже без музыки и ярких черкесских костюмов веселый танец захватил все вокруг, очнулся и дремавший в бричке Кузьмич. Он по-молодому засмеялся и со свистом начал отбивать залихватский такт по мешкам своим ореховым кнутовищем, будто рубил, как в далекой юности, острой казацкой шашкой.
Виталий, шагавший рядом, напомнил ему об этом. Старик ответил запоздало:
– Что было – то было! – и рассказал нам забавную историю.
– Давно, видать году в девяносто втором, забрали меня, новобранца, в учебный полк. Обмундировали, ружье и шашку выдали и коня, конечно, – все чин по чину. И надо ж было в первую ночь попасть дневальным на конюшню. Время теплое, кони во дворе, я и хожу вдоль коновязей туда и обратно.
Вдруг, глядь, – на копешке серый кобель примостился и ну на меня рычать! Ах, ты, думаю, собачий гад, зараз проучу, как коням сено портить, а заодно и саблю спытаю!
Вытянул ее, селедочку, подошел и только хрясь серого поперек! А что ж вы думали? Как кинется на меня песья кровь, как загавкает пуще прежнего, да так и норовит схватить повыше да поспособнее. Я и про саблю забыл, бегом в конюшню да на ящик с овсом так и сиганул. А сам думаю: подвела шашка, видать, тупая, не точеная.
Пес ешо порычал у дверей и сбег. Утром приходит с проверкой вахмистр, я и спроси:
— Ваш бродь, а когда оселки выдавать будуть, чтоб саблю подточить?
– Ты, Ярковой, вижу, белену тут ночью ел. Кто их точит? Они и так востры!
Я рассказал ему про ночное чудо.
— А как же ты рубил? – спытал он.
— Ды как палкой, поднял та вдарил.
Вахмистр за живот так и схватился! Хохочет вприсядку, слова сказать не может. Наконец, пришел в себя:
– Эх, казак, казак! Ведь и саблей рубить умеючи надо, с оттяжкой!
Мы дружно расхохотались.
– А откудова мне было знать те хитрости, коль и отца родного не помню, сиротой рос. Опосля обучили и этому ремеслу. В четвертом году по япошкам добре прошелся. Они ж меня и наказали. И этим гадам зараз спуску б не дал, да куды ж воевать с полуступней, и за спиной многовато – скоро восемьдесят. Но нутром своим чую – дальше Кавказу немец не пройдеть. Этой зимой погонють их, гадов, до самой Германии! Попомните мое казацкое слово, робяты!
И нам этого очень хотелось, и было приятно видеть в древнем Кузьмиче единомышленника. Вскоре, однако, действительность вернула нас на землю. Фэд первым заметил вдали в Ильичевской балке серый грузовик. Видимо, фрицы загружали последнюю машину.
Тащиться мимо всей гурьбой да еще с полной телегой не решились. Кузьмич согласился переждать, а заодно и покормить кобылку. Она быстро свернула в густые подсолнухи и тут же принялась жевать самые сочные. Мы тоже поддержали Сивую на поле, но выбирали семечки поспелее. Не забыли и утренний совет Седого – нарезали подсолнечных шляпок и набили несколько оклунков.
Как пригодились они нам чуть позже, вечером. Но не успели передохнуть, а Кузьмич докурить свою «козью ножку», как закудахтал мотор, и семитонный «рено», к нашей радости, двинул в сторону города. Немцы забрали на этот раз и грузчиков. Тяжкий рабочий день наших знакомцев закончился только вечером.
Дорога освободилась. И хоть до дому оставалось не более десятка километров, но солнце уже прижималось к западу. Нам надо было поспешать.
Тяжелую бричку вытолкнули с поля дружно, всем табором, а дальше Сивая сама размеренно пошагала по пыльному проселку.
Час спустя, когда на горизонте уже виднелась вершина Псыжской горы и солнечный диск касался ее ровной линии, оттуда, с запада, услышали гул самолета. Степа своим музыкальным слухом сразу определил: «Наши бомбовозы!»
Пока прислушивались и раздумывали, высоко в небе показались два наших самолета. Встречали своих краснозвездных громким троекратным «Ура!» Может, на этот раз попадут по Кубанскому мосту! Три дня назад его уже бомбили, но разорвались фугаски далеко от цели на голых Дружбенских буграх.
Молчали немецкие зенитки. С Псыжского аэродрома не взлетел ни один их самолет.
Бомбардировщики спокойно прошли на восток. Неужели так и улетят дальше? Но нет! Вот они развернулись над Пятигорской горою, чуть-чуть снизились и снова пошли на невидимый для нас город.
Вскоре один за другим глухо прогремели четыре взрыва. Поднявшиеся следом темные столбы пыли и дыма помогли точнее определить место. На этот раз был не мост, а что-то ближе к центру.
– А может, прямо на площади! – помечтал Виталий. – Там для бомбежки столько целей: и городская управа, и биржа труда, и полиция с жандармерией. А в нашей ДТС (детская техническая станция) – резиденция самого герра коменданта гауптмана Тайке! Наконец, два огромных этажа Дома Советов, до отказа забитых ранеными фашистами.
– Но только, чур, не в мирных жителей! – дополнила Маша. Всем была памятна середина августа, когда хоронили взрослую школьницу – единственную жертву стокилограммовой бомбы, угодившей в завалюху на улице Молотова недалеко от вокзала.
– Летчикам сверху виднее, – горько пошутил Фэд.
А неуклюжие ТБ-3, сделав свое, не спеша уходили за солнцем в сторону гор и Черного моря.
***
Как ни понукал кобылку Кузьмич то кнутом, то словом, как ни подталкивали тяжелую бричку всей компанией, но Сивая шагу не прибавила. Мы явно запаздывали. И пока медленно спускались с крутой Бессмертной горы на маленькую Трудколонскую, густые сумерки уже окутали город.
Виталий и Фэд ушли к переезду в разведку и скоро вернулись радостные: шлагбаум открыт, полицейских нет! Телега снова заскрипела по гравию. Но несколько минут спустя, у самого мостика, нас громко окликнули:
– Стой, кто идет? – в темноте щелкнули затворы винтовок. По железнодорожной насыпи навстречу выходили двое полицейских. Один закрыл шлагбаум, второй пошел к бричке.
– Кто такие?
– Та мы, дядя, школьники, – по уговору затянул Степа своим тонким голосом, – везем из колхоза заработанную пшеницу.
Полицай, щупая мешки, громко забубнил:
– Знаем мы вас! Такие вот школьники и бродят кругом по степу, а вечером Советы бомбять в гостиницах господ охфицеров!
Ага, мелькнуло в голове, слышны отзвуки сегодняшнего налета! Полицай продолжал:
– Зараз отправлю вместе с бричкой в полицию, там быстро разберутся, какие вы школьники.
– Слухай, Петро, – окликнул его Кузьмич, – не бери греха на душу, отпусти ребятишков с миром. Ить свое, заработанное везут дети!
– Никак ты, дед Кузьма? Сразу не признал в темноте! Ну, коль соседи тут объявились, може, и пропущу, – он замолчал, что-то соображая, потом закончил. – Только вот что, дед, как поравняешься с моим двором, хай школьники скинуть через плетень пару мешочков. Понял? Открой там шлагбаум, Пантелей!
Поехала бричка, за ней девчонки и мы с оклунками.
– А ну стойте! Что в мешках? – снова заорал Петро.
– Сладкий Сталин-шоколад, пан полицейский, – четко отрапортовал Виталий.
– Ишь ты, как теперя про вождей мудро говоришь! Да и быстро ж узнали, что и как зовется! Ну-к, раскрой мешок.
Виталий снял ношу с плеча, опустил к ногам и принялся медленно развязывать оклунок. Полицай запустил в него свои лапищи, извлек охапку подсолнечных шляпок.
– Нам тоже ночь коротать! Ну, пошел, догоняй повозку!
На самом дне мешка лежал укутанный в карту мира радиоприемник. За три недели оккупации это уже третий чуть не стоивший нам жизни случай.
Припомнил я и удачное бегство из Дома связи, где на принудработах разбил баллон кислотой, и футбольную свечу, что сделал нашему фанерному, двухламповому горный егерь, и полученное за приемник наказание.
Но сегодня нам удивительно повезло! Из разговоров выяснилось: благополучный исход у переезда вовсе не был простой случайностью. Оказалось, что все мальчишки в ту тяжкую минуту, по давней школьной примете, крепко держались за пуговицу.
2-е сентября
Молчит по-прежнему городской водопровод. В колонках пусто. По воду, как и за дровами, ходим на Кубань. Из всех домашних дел это самые приятные. Выполняем их с удовольствием. Так проще всего уйти из дому при полном родительском согласии. Ведра в руки, коромысло через плечо – и мы с Фэдом уже за калиткой.
Сегодня нашим мамам вода понадобилась во второй половине дня. До обеда возились с радиоприемником. Заняться им вчера не было времени. Весь день ушел на хозработы. Трижды мотались со своими тачками на улицу Осипенко, это почти у железной дороги. Там, у Маши, позавчера ночью пришлось оставить свою пшеницу. Теперь небольшими порциями, прикрывая оклунки травой и бурьяном, благополучно перевезли все домой.
Позже успели побывать на двух мельницах. Молоть удобней на Поповой, что рядом с Витом. Она ближе, да еще и знакомый рабочий подсказал нам, когда лучше на той неделе привезти зерно.
А сегодня с утра распеленали ставший теперь окончательно нашим «БИ». Доставили его на «Антилопу» в отличном состоянии. Собрали, почистили, даже продули пыль автомобильным насосом. Не удержавшись, подключили банку от газоновского аккумулятора. Лампы накаляются, но аппарат без анодных батарей, конечно, молчит.
В старых, отцовских, цинк уже превратился в серую пыль. Пытались нарезать новых пластинок из школьных элементов Грене, но после удачного начала Фэд чуть-чуть поднажал на лобзик, и последняя пилочка хрустнула под наши громкие вздохи.
Виталий обещал посмотреть ножовочное полотно дома, в инструментах отца. Может, прихватит с собой на Кубань. Это единственная надежда.
На Набережную спускались крутой тропинкой мимо цемзавода и, пока внизу не появился Вит, свернули в старый заброшенный сад.
Отсюда, с половины горы, заводской двор как на ладони. Хозяйничают тут немцы. Подъезжают груженые машины, видно, с железнодорожной станции. Солдаты сами снимают тяжелые ящики.
У некоторых отстегивают крючки, открывают крышки, осматривают содержимое.
Кое-что успеваем рассмотреть и мы. В одних ящиках маленькие, размером с полкирпича, противопехотные мины, в других большие, как перевернутые черкесские сковородки, противотанковые, в третьих аккуратными рядами, с головкой-грушей и удлиненным хвостом, понятно – для миномета. Много ручных гранат на длинных деревянных ручках, снарядов и других, незнакомых нам боеприпасов.
Было ясно, что здесь теперь склад.
Ящики уносят и аккуратно укладывают под навесы. Раньше там хранили выпускаемый заводом цемент, а с осени 41-го, когда производство остановилось, устроили склады Даусузского лесного комбината. Вместо школьных парт и классных досок он начал делать для фронта лыжи, легкие сани, лодки-волокуши. Отправить все зимой не успели, а жарким летом на фронтах было не до саней. Тут, под навесами, они и дождались немцев. Завоевателям эти трофеи, как видно, тоже ни к чему: их попросту выбросили на середину двора. Грузовики, разворачиваясь, наезжают на деревянные холмы, и трещат под тяжелыми колесами лыжи и сани.
Хорошо, что в первые дни, пока не устроились тут фрицы, мы успели выбрать и унести по паре добрых лыж. Таких – настоящих – у нас никогда еще не было. Теперь лыжи на «Антилопе», дожидаются с нетерпением снега.
В ближний угол двора, под самую гору, сбросили полмашины небольших красно-желтых треугольных флажков на металлических штырях. Такие указатели с надписью «Achtung minen!» мы уже встречали. Их немцы втыкают у минных полей, предупреждая своих.
Завод с давних пор наш близкий знакомый. Сюда часто приходили с Эдиком. Его отец был директором завода. Поднимались по крутым мосткам из досок и бревен до самого верха к бункеру. Заглядывали в большую квадратную дыру. Слушали, как гудело в печах пламя, как гремели шаровые мельницы, разминая в муку мергель.
Его подвозили в вагонетках рабочие по рельсам прямо к люку, ковш опрокидывали, и белые куски глины с грохотом летели вниз.
Цемент, правда, получался плохим. Иногда подходивший к нам Марчихин-отец горько шутил: «Выпускаем серую пыль в глаза! С цементом у нее общее только название».
Но лучшего взять было негде, потому и этот «глиняный песок», как окрестили цемент строители, весь увозился на стройки.
Сырье добывали рядом, в карьере разрытой горы, кирками и лопатами. Глина здесь выходила наружу большими залысинами и окрашивала кручу в белый цвет. Оттого и улицу, что начиналась у самого обрыва и тянулась мимо нашей школы к Покровской церкви, станичники называли Белоглинской.
Под крышей второго навеса, у западного кирпичного забора, солдаты складывали большие желтые саманы. Они очень напоминали прямоугольные головки голландского сыра. Было непонятно, зачем здесь эти «сыры». Их снимали прямо с кузова грузовика, а следом подъезжал и дожидался своей очереди еще один, с таким точно грузом. Наверное, взрывчатка! Надо спросить у Николая. Он, конечно, знает.
В узком промежутке между навесом и заводской конторой уходила под забор ливневая канавка. От сада ее отгораживала легкая проволочная арматура. То был наш законный черный ход. Им пользовались, когда на вахте стоял длинный и худой, с пустым правым рукавом, заткнутым за пояс, красный партизан – Якуш. Он хоть и впускал нас, признавая своими, но вечно бурчал: «Опять, бездельники, бродите! А матери, небось, с самого вечера у самом хвосте?» – и показывал уцелевшей рукой на длинную, уходившую к Кубани хлебную очередь у заводской лавки.
Теперь место Якуша занимал немецкий часовой. На шее автомат, на поясе – палаш, из закатанных до локтей рукавов мундира торчали его здоровые и крепкие лапы. На голове пилотка. Но три дня назад, кажется, этот же самый немец стоял в надвинутой на глаза каске.
Зачем она тут нужна? Видно, одевают по желанию, чтоб казаться страшнее.
Солдат как заводной. Вначале две-три минуты стоит неподвижно у ворот. Потом поворачивается налево и медленно цокает шипами горных ботинок по булыжнику к двери магазина, забитой досками. Там делает «кругом», идет назад без остановки до самой горы и возвращается в исходное положение.
Подумали с Фэдом, что если часовой и ночью один да ведет себя на манер этого, то наша тайная калитка, если не заложат ее фрицы ящиками, всегда пропустит нас в склад боеприпасов.
Пока вспоминали, как проще было убирать решетку, и когда ею пользовались последний раз, внизу показался Виталий.
Шел он без ведер, вода у них дома – протока рядом, но с мешком и веревкой. Его козырной уход из дому – «За дровами!»
По заросшей бурьяном садовой дорожке спустились на Набережную и мы. Улыбающийся Вит вытащил из-за пояса новенькое ножовочное полотно.
Сегодня же продолжим работу! Эта пила потолще и сломаться не должна. По улице направились к Кубани. Минули два мостика через малую и среднюю протоки. Воду можно брать и здесь, но мы идем дальше – на большую Кубань, к большому мосту. Там немцы начали строить новый мост, рядом со старым, который наши, отступая, так и не успели взорвать.
Работают пленные. Человек десять в рваных гимнастерках и брюках, кто в ботинках без шнурков, а кто и вовсе босиком, сидят на обочине дороги. Все худые, изможденные, хмурые. Видно, ждут стройматериалы. Среди них и дядя Вася, наш недавний знакомый из Рязани. Обращается к нам: «Эх, хлопцы! Покурить бы!»
Высыпаем с Фэдом из карманов все, что припасли на этот случай, в черные, шершавые ладони красноармейцев.
– Спасибо, ребятки! – три самокрутки с махоркой-самосадом пошли гулять по кругу.
– Не слыхали, как там у наших на фронте?
В ответ толком сказать ничего не можем. По слухам, идут бои на перевалах, под Нальчиком, на Волге. Говорят даже, что сдали Сталинград!
– Брехня! – сказал дядя Вася. – Все это только слухи. Обидно, что правды никто не знает.
Нам с друзьями еще обиднее. Один, почти готовый приемник, разбили недавно фрицы; другой, фабричный, уже второй день отдыхает молча на чердаке сарая. Сегодня же продолжим резать из цинка пластинки, завтра подпаяем проводнички-выводы, и батарея готова. Вечером приемник должен работать!
Тут в нашу сторону заорал с моста часовой: «Вэг! Вэг!» (Прочь! Прочь!) Ну и черт с тобой! Уйдем. Тем более что дома давно ждут воду, а нас – великие дела.
Однако большие дела начались значительно раньше – уже здесь, на Кубани. Когда, возвращаясь, прошли мосток, где протока делится на два рукава и обтекает Свидин остров с садом и трехэтажной дачей, увидели, что брод переехала машина. Ее высокая серая будка остановилась на нашем берегу. Из кабины выпрыгнул какой-то офицер и окликнул нас: «Комен, зи гер!»
Удивились вежливости. Подошли. Ставим на траву свои ведра. Нет, показывает, берите их в руки: надо помыть машину.
Что ж пан, мыть так мыть! Нам теперь все равно, деваться некуда. Открылась задняя дверь. Из будки на песок выпрыгнули еще трое.
Хохот, брызги, шутки! Моются грязные фрицы в чистой кубанской воде.
Меня с ведром втолкнули в фургон. Узкий проход – и я в небольшом кубрике. По бокам подвесные койки, впереди стол, заставленный аппаратурой. Под столом разглядел батарею аккумуляторов. Справа на столе телеграфный ключ и несколько пар наушников.
– Да это же радиостанция! Из приемника, что стоит сбоку в красивом деревянном футляре с фирменной надписью «PHILIPS», – бравурные немецкие марши.
Молодой радист, на вид мой ровесник, щуплый и конопатый, достает из-за стола тряпку, бросает мне – мой пол!
Начал вымывать из всех углов накопившуюся грязь. Виталию и Фэду досталась вся наружная пыль. Мы трудимся, а солдаты, раздевшись до трусов, резвятся у речки на лужайке. Что-то вроде нашей чехарды после купания.
В рубке радист наводит порядок – протирает аппаратуру, собирает на столе бумажки, рассовывает по койкам и шкафчикам какие-то вещи. Взял со стола небольшой охотничий нож с красивой ручкой из рога, вложил в кожаный чехол и сунул под подушку. Добрый нож!
Несколько раз в мой адрес: «Шнель, шнель!» (Быстро, быстро!) Видно, и этому не терпится выпрыгнуть из душной будки на волю.
Потом приглушил музыку, щелкнул переключателем – засвистела на все лады морзянка. Своя или чужая – поди разбери!
Год назад, в ОСОАВИАХИМе, товарищ Черкашин, обучая нас азбуке Морзе, заставлял считать точки и тире. Еще тогда кто-то из мальчишек говорил: «Чепуха все это! На «счет» прием годится только для зачета на значок «Активисту-радиолюбителю», а по-настоящему – надо все знаки петь!»
Но как петь, он не знал. Не знал, наверное, и сам Михаил Иванович. А теперь жаль, очень жаль! Радист снова щелкает переключателем. То вправо повернет, то влево, глядит на приборы. Открыл отсек сбоку, вынул одну за другой две тяжелые упаковки, пригнулся и опустил их на пол. «Бух, бух!» – заохали доски.
Глянул я и не поверил своим глазам – рядом с тряпкой лежали сухие анодные батареи! У меня засосало под ложечкой.
Конечно, меняет питание. Наверное, подсели, но для нашего «БИ» это целая энергобаза!
Протираю пол, а самого так и подмывает спросить: «Можно выбросить?» Но боюсь – а вдруг это для какой-то другой цели?
И снова сомнения: а если сам выбросит, да еще в речку? Тогда все пропало!
Наконец, конопатый поставил в отсек новые батареи. Опять зашипело и засвистело в головных телефонах. Решаюсь: «Их канн дас гераус?» (Я могу это выбросить?)
– Я, я! Натюрлих! (Да, да, конечно!) – крикнул громко молодой фриценок, удивленный родной речью. Он весело глянул в мою сторону: «Зи шпрехен аф дойч?» (Вы говорите по-немецки?)
– Да, да! – в тон ему почти закричал я. – Nur wening. (Хоть и мало, но говорю!) Взял батареи в руки и по очереди бросил подальше в траву.
Уже домываю тамбур. Слева крохотный отсек с маленьким движком. Рядом с ним что-то вроде динамо, видно, для зарядки аккумуляторов. В нишах удобно закреплены емкие – двадцатилитровые – канистры, невыносимо прет едучим немецким бензином. Наш в сравнении с этим – душистый одеколон.
Радист уже успел сбросить одежду. В одних трусах напирает на меня: «Генуг, генуг!» (Довольно, довольно!) И на ходу задвигает дверь в вонючий отсек.
Уборка закончена, спускаюсь по складной металлической лесенке. Сверху хорошо видны в траве батареи. На радостях протер даже ступени. Теперь бы скорее уехали! Из раскрытой двери и окон фургона гремит немецкая музыка. Следом за мной: «хо-хо-хо!» – с хохотом прыгает на песок последний из команды и бежит прямо к воде. Остальные четверо уже закончили купание. Курят, отдыхают на зеленой лужайке.
Подхожу к друзьям. Им повезло – всю будку мыть не понадобилось. Шофер указал только на кабину и стекла. Заканчиваем втроем, и я рассказываю о чудесах с батареями. Товарищи верят и не верят. Вит, протирая стекло, глянул с подножки в траву – мордаха засветилась. Радостно кивает головой в такт немецкому маршу: «Есть, есть, есть!»
Как долго еще будут отдыхать фрицы?
Мы не спешим. Выжидаем, вылизываем каждое стеклышко.
Но вот на лугу заметно зашевелилась голая команда. Натягивают брюки и мундиры.
Кто-то кричит радисту: «Шнель, шнель, Курт!» Значит, торопятся, значит, скоро уедут!
Подошел шофер, осмотрел нашу работу. Даже похвалил: «Гут, гут! Генуг!» и начал заводить мотор.
Мы положили мокрые тряпки на подножку, отошли к мосту и занялись своими ведрами.
Весь экипаж уже был на месте, лишь спешил к машине, выжимая на ходу трусы, последний радист. Курту после купания так и не удалось погреться на солнцепеке.
Бегом из воды влетел он прямехонько в будку. Фургон задрожал, дернулся на гальке и, разворачиваясь, поехал задом прямо на батареи. Я слышал, как они хрустнули под колесами, ясно видел, как разлетались в стороны цинковые цилиндрики. Все пропало! Я вздрогнул и крепко зажмурил глаза.
Через несколько секунд Виталий толкнул в бок: «Раф! Кажется, пронесло!» Машина уже двигалась вперед, к грейдеру. Одна батарея перевернулась и стала «на попа», другая мирно лежала на траве. Значит, только померещилось! Только показалось!
Метров за двадцать, перед самым подъемом на шоссе, автомобиль вдруг остановился. Из открытой задней двери, сквозь гул мотора, радист что-то кричит и машет нам рукой. Что придумали еще эти фрицы?
Услышал: «Аймер, аймер!» – понял, что им нужно ведро. Подаю в руки Фэду свое старенькое – неси, черт с ними! Расплачиваться чем-то надо за оставленный подарок.
Но немец делает рукой отрицательный жест и показывает на другое, что поновее. Пришлось отдавать ведерко покрепче, на котором еще блестели следы цинка.
Когда машина двинулась в сторону перевалов и будка скрылась за поворотом, все трое бросились к батареям. Легко высвободили ту, что колеса вдавили в мягкий грунт, обтер травой. Настоящая наша БАС-80! Даже надписи у выводов те же самые – 40, 60, 80 Вольт! Только вместо проводников у них – гнезда.
Тут же пробую напряжение «любительским вольтметром» – касаюсь пальцами самых крайних – передернуло током, аж в глазах заискрилось!
Есть, есть энергия!
Вторую испытывают по очереди друзья. Их тоже треплет немецкая электродвижущая сила. Фэд от неожиданности даже выронил батарею из рук. Значит, цела и эта!
На зеленом лугу началась радостная пляска. Хором посылаем фашистам вслед низкое «Данке шейн!» – за ЭДС, доставленную на берега Кубани из самого Фатерлянда.
Виталий тут же вносит поправку: «Спасибо не только за батареи, еще и за гаечный ключ на все случаи жизни!» Он вытащил из кармана похожий на мотоциклетный шатун, с ладошку величиной, накидной ключик. В каждой его головке пять граненых отверстий.
Такого технического чуда я не видел даже у знаменитого пашинского автомеханика, старичка Иличева, когда учился зимой в мотоклубе на курсах мотоциклистов.
Короткая ребристая ручка со штампом «CHAМPION» . Настоящий чемпион! Им можно отвернуть любую из десяти гаек самых ходовых размеров.
Оказалось, Вит успел прихватить его из инструментального ящика в кабине и теперь уверял нас, что там лежало два, совершенно одинаковых. Если так и если в глазах у нашего друга не двоилось, то будем считать экспроприацию просто дележкой. Этот карманный инструмент нам крайне необходим при встречах с брошенной техникой. Вспомнили, как мучились недавно под горой, снимая с трактора магнето одними плоскогубцами.
Домой, конечно, летели. Подгоняли и радость, и нетерпение скорее включить приемник.
Шли так быстро, что даже ведра Фэда, лучшего из нас троих водоноса, не выдержав качки, стали обильно поливать дорогу.
Взбунтовавшуюся на коромыслах воду пришлось усмирить ветками сломанной сирени.
Тяжелое ведро, что несли мы с Виталием, хоть и раскачивалось, но двигаться не мешало. В нем, накрытые сверху вязанкой хвороста, лежали драгоценные трофеи.
Минут через десять всей компанией благополучно входили к нам в разгороженный двор. В закутке между домом и пристройкой, у крохотной печурки, нетерпеливо дожидались кубанскую воду наши с Фэдом матери.
Моя глянула на ведро с хворостом, удивленно спросила: «А где ж вода?»
– Сегодня, Алексеевна, немцы урезали норму вдвое. Забрали у Рафа на Кубани ведерко. Вот вам ровно половина, – ответил Фэд. Он поставил на столик рядом с печкой снятое с коромысла ведро.
Вторую половину понес к перелазу в свой двор.
С низкой скамеечки поднялась и вслед за сыном пошла Степановна.
Куцый рассказ Феди пришлось дополнить выдумкой про второе ведро, оно, как на зло, прохудилось и потому его заполнили травой для нашей козы.
Но потери невелики. На «Антилопе» есть целое, да и то, что с дырой, запаяем сегодня же.
Вит отвязал хворост и ровной кучкой сложил его у печки: «А это вам и дрова в придачу!»
На сегодня двум мамочкам воды достаточно. Третьей, Филипповне, что ждала топку на Набережной, успеем принести дров вечером.
До заветного чердака оставалось два десятка шагов. Миновали двор, прошли через марчихинский сарай и по веревочной лестнице поднялись наверх.
«БИ-ша» терпеливо поджидал нас на плоской крышке пустого улья, поблескивая в полутьме своими тремя радиолампами.
Минуту спустя я уже присоединил к немецкой батарее последний проводник, а Виталий приспосабливал мне на голову мою долю разделенных пополам наушников.
У левого уха тихонько затрещало, но других признаков жизни аппарат не подавал. Сразу подумалось: «Пустяки, кто-то зацепил и случайно выдернул антенну!»
Так оно и оказалось. Вит успел заметить пустое гнездо и, захватив провод, растянутый под чердачной крышей, воткнул его на место. Изменений это не принесло. Приемник упрямо продолжал молчать.
Тут из квадратного люка над марчихинским отсеком поднялась густая шапка волос, а за ней и уши Фэда, уже настроенные на Москву.
Но радость его поблекла, когда увидел наши постные, растерянные лица. Неисправность явно была серьезная.
В иные времена подобный каприз только подогрел бы радиолюбительский пыл, но сейчас это вызывало тревогу и неуверенность – справимся ли? Тем более – приемник фабричный.
Все вместе склонились над незнакомой схемой. Федя, вспомнив, протянул мне ключ от нашей квартиры. Мать зачем-то позвали дальние соседи, и она попросила из дому не уходить. Отец до сих пор не возвращался. Еще до обеда ушел он приятелю-земляку чинить зажигалку.
Вдруг ржаво запели навесы Надиного сарая, над которым сидела наша троица. Кто-то входил в давно заброшенное соседкой хранилище, верно служившее нам запасным входом.
В открытую дверь ворвалось солнце, осветив все внизу. Мы припали к щелям и замерли.
Вначале показалась кривая, видимо, из плетня добытая палка, за ней тяжело ступали солдатские ботинки на толстых подошвах, обрамленные стальной бахромой. После показался их хозяин – тощий долговязый немец.
Оглядевшись, он остановился и выпрямился на середине сарая. Теперь голова фрица почти касалась потолка. Ее отделяли от нас только доски.
Впервые так близко разглядывал я цветок эдельвейса на пилотке фашиста, автомат на груди, бурую шерсть ранца и скатку за плечами. На поясе фляга, покрытая сукном, кинжал и ребристый бочонок противогаза на боку. Из-под пилотки торчал длинный тонкий нос, и топорщились белесые мохнатые брови. Казалось, что немец сейчас поднимет голову и глаза наши, через щель в досках, встретятся. Но смотрел он в пол, перебирал палкой хлам, вроде что-то отыскивал. Нащупал старую галошу, подтянул ее. Стал внимательно разглядывать. На кой черт ему понадобилась эта рвань?
Потом медленно прошел с галошей к пустому ящику, что стоял у дальней стены и выполнял для нас роль ступеньки. Там снял ранец, приставил его к стене, посмотрел вверх и покрутил головой.
Неужели гад учуял лаз на чердак, который прикрывала доска?
Было похоже, что фашист собирается к нам, и встречи не миновать.
Мы глянули друг на друга, решаясь на самое худшее.
Молча согласились, что бежать некуда, что немца будем встречать здесь, на «Антилопе».
Но враг почему-то не торопился. Он перевернул ящик на бок и сел на него. Фанерная коробка из-под мыла раскатисто охнула, но не развалилась.
Солдат, кряхтя, расшнуровал и снял правый ботинок. С трудом стянул мокрый от пота носок, пошевелил растертым до крови большим пальцем. Вот оно что! Ему просто необходимо сменить обувь.
Про себя мы облегченно вздохнули, моя рука так и не успела дотянуться до края крыши, где в старой телогрейке хранилось наше оружие – плоский штык от СВТ, несколько взрывателей от гранат и короткий морской наган с единственным патроном.
Фриц тем временем вытащил из ранца бинт, перевязал палец, натянул носок и, обернув ступню еще какой-то тряпкой, сунул ее в галошу. Свой ботинок по-хозяйски оглядел, постучал костяшкой пальца о подошву и аккуратно уложил в ранец. Коротким ремешком пристегнул обувку и сделал несколько шагов. Кажется, понравилось.
Не знал, конечно, и не ведал воевавший с первых дней войны хозяин пустовавшего сарая, здоровенный казачина Павло Зеленский , что старая его галоша придется по ноге завоевателю.
А тот уже надел на спину ранец, чиркнул зажигалкой, прикуривая сигарету, справил в углу малую нужду и направился к выходу.
И в тот момент, когда казалось, что все страшное позади, нас подвела собственная поспешность.
Наскоро, кое-как воткнутый провод антенны вдруг вырвался из гнезда и своим концом чиркнул по драни. Послышалось короткое: «Ширк!» Солдат в дверях резко обернулся, бросил палку и передернул затвор шмайссера. Медленно ползли секунды – две, три... пять... десять...
В десять раз быстрее и громче колотились наши сердца. Сквозь щели на чердак заглядывала смерть – теперь уже явно.
Фашист не стрелял, настороженно задрав вверх голову. Мы не шевелились. Испытание продолжалось долгую минуту. Что спасло нас, не знаю. Может, солдату показалось, что крышу задела сухая ветка абрикоса, склоняясь над сараем, или слетела с нее птица, нарушив покой, а может, немцу просто не хотелось разрывать тишину автоматной очередью, и он вместо спускового крючка нажал на предохранитель.
Потом нагнулся за палкой, выпрямился, еще раз взглянул на наше убежище и, дымя сигаретой, захромал на улицу.
Какое-то время мы еще лежали на досках в тех же позах, каждый по-своему переживая благополучный исход.
Наконец, Вит тихо проговорил: «Все-таки, братцы, сердце у этого фрица доброе!»
Спорить не стали, может быть, и так.
Незаметно к сараю подошла мать. Ее голос окончательно вернул нас на землю: «Рафик, вы еще там? Подай мне ключ!»
Я поднялся, нащупал в кармане шнурок с ключом и опустил в двадцатое окошко: «Мама, лови!».
Ключ звякнул о камни у двери, не прикрытой солдатом.
Нам оставалось только благодарить судьбу за счастливый финал и за добрых соседей, что задержали мать на эти несколько минут.
Прав был Николай, когда при первой встрече упрекнул нас в беспечности. Сейчас напомнил об этом друзьям. Начался серьезный общий разговор, было ясно, что либо пора кончать с мальчишеской дурью, либо надо прощаться с «Антилопой».
Выбрали первое. Оставлять родной чердак, тем более, навсегда, никто не хотел. Мы только расстаемся с бесшабашным детством и былыми вольными привычками. Вводим воинский порядок и дисциплину. Никаких лишних разговоров. Громкость убавляем до шепота и жестов. Никаких хождений, каждый знает и занимает только свое место.
Реже будем здесь днем, добираться сюда лучше с огорода Семеновых, через откидную доску в сарае. Маскировка там надежна. От глаз мы спрятаны высоким плетнем и кустарниками.
Усилим наблюдение за двором и улицей. Будем всегда помнить, что вокруг нас немцы и полицаи. Внимание и осторожность утроим.
Жизнь на «Антилопе» после визита горного егеря принимала новые, жесткие правила и формы.
Фэд занял место у смотровых щелей и вскоре сообщил: «За бортом полный порядок. На улице и во дворе ни души». Мы с Витом снова придвинулись к нежелающему говорить приемнику.
– Ах, ты Би-ша, Би-ша... Что ж ты нас подводишь?
На чердаке явно не хватало света, и когда Виталий отодвинул в сторону лист жести и сквозь проем крыши солнце ударило прямо в лоб нашему подопечному, мы принялись внимательно смотреть, шевелить, ощупывать проводники и пайки. Замеряли школьным вольтметром напряжение на лампах – все есть, все в порядке. Легонько стучу ногтем по зеркальному баллону детектора – тишина. Не слышно в лампе металлического рабочего звона.
– Значит, что-и-то, где-и-то? – медленно, по слогам затянул Вит знакомую радиоаксиому Черкашина.
А я тихонько продолжил: «В нашей хитрой радиомеханике, ребята, главное дело – контакт! В нем вся неисправность! Либо контакта нет, где он необходим, либо наоборот, появился там, где он совершенно не нужен!»
Тут Михаил Иванович был абсолютно прав. Так будем же отыскивать эту хитрую точку.
На помощь призвали «мелкоскоп» – большую, величиной с блюдце, линзу от проекционного фонаря. Все детали схемы сразу выросли в несколько раз. Четыре наших глаза зорко всматривались в каждый узел, каждую паечку.
Второй раз обходим монтаж – все цело, никаких изъянов.
Вдруг Вит кричит: «Вижу, вижу! Вот он, обрыв!» – и тычет пальцем в катушку. Увидел обрыв и я. У самого основания, на лепестке обратной связи разорван тонкий, как волос, проводничок. Не иначе, как наша утренняя работа. Когда продували пыль, видно, шлангом насоса зацепили по тому месту. Сомнений не было, что это и есть та самая точка!
Вит на радостях помчался во двор к печке греть паяльник.
Лезвием от безопасной бритвы я зачистил куцый хвостик и зацепил его за бронзовый лепесток. Может, пока и хватит для контакта?
Волнуясь, включаю питание. Наушники, что лежали на досках, громко, хором запели: «Пусть ярость благородная вскипает, как волна. Идет война народная, Священная война!»
Фэд замахал руками и зашикал: «Тише, тише, Раф! Услышат фрицы на той стороне улицы!»
Громкость пришлось убавить, но радости не было конца. Значит, жива столица! Значит, воюет страна!
До темноты успели совершить массу полезных дел, окончательно подправили и испытали радиоприемник.
Работает отлично! Слышали много станций, но жаль, что нет среди них самой громкой – РВ-12. Молчит Ростов-Дон. Там сейчас фашисты.
Побывали на Кубани. Снова удалось повидать знакомых пленных.
Угостили красноармейцев махоркой, а главное, пообещали на завтра настоящие вести с фронтов.
– Откуда у вас такие? – спросил дядя Вася.
Я подумал, что хвастать еще рано: «Если сумеем послушать, обязательно расскажем!»
– Будем ждать, хлопчики. Не подведите!
К заходу солнца принесли матери Виталия целых три вязанки хворосту, а позже домой еще по два ведра доброй кубанской воды.
Уже в сумерках прошли огородами и садами соседей в конец нашего короткого квартала к Николаю. Поделились радостной новостью и пригласили его послушать последние известия.
Коля так и прыгнул, забыв про раненую руку: «Ну, молодцы! Не сомневался, что радио будет! Пошли!»
Будто почуяв добрую новость, пришел Андрей. На чердаке становилось тесно. Друзья окружили «БИ-шу» кольцом. Каждому хотелось быть поближе. Не хватало наушников. Пришлось подключить еще одну пару, разделив их по одному. Теперь никто не был обижен.
Сегодня на «Антилопе» большой праздник, хотя и проходит он в полутьме. Тускло синеет чернильная кроха от карманного фонаря, зато ей помогают своим лунным светом радиолампы, донося до нас голос Москвы.
С удовольствием слушали концерт, он был как по заказу. Наши любимые песни исполняли Утесов и Шульженко, Бернес и Русланова.
Наконец, в двадцать два часа (Коля по синей лампочке внес поправку на своих трофейных, далеко отставших) диктор объявил о выпуске последних известий.
Сообщение Совинформбюро было коротким и скупым: «В течение 2-го сентября наши войска вели ожесточенные бои с противником в районе Сталинграда, северо-восточнее Туапсе и юго-восточнее Нальчика. На других фронтах никаких изменений не произошло».
– Значит, Сталинград держится! – подвел итоги Николай.
В этот вечер мы снова были с Родиной.
3-е сентября
– Сталинград наш, Сталинград держится! – услышали мы вчера в наушниках заговорившего, наконец, радиоприемника.
Прав был дядя Вася, назвав слухи о его падении немецкой брехней. Жаль только, что передать эту новость ему и другим пленным на Кубани сегодня не сможем. У родителей совсем другие планы – уборка огородов. Занятие малоприятное, но необходимое.
Недаром сам Вождь на одном из больших съездов серьезно убеждал соотечественников: «Уборка – дело сезонное. Успэл убрать вовремя – вииграл. Нэ успэл – проиграл!»
Смысл призыва к колхозникам-ударникам хорошо был знаком и моим родителям, бывшим крестьянам, предки которых, казьминцы, пахали землю. Тем более что впереди маячила голодная зима.
Нелегкая и нудная работа ждала меня в ближайшие дни. Спасибо Фэду, что не оставил друга в беде. Утром уложили с ним древние орудия труда – серпы да лопаты – в свои тачки и, обгоняя отца с матерью, покатили в сторону садов, к учительским делянкам.
Сегодня мы без Виталия. Мать вчера заявила ему, что не выпустит из дому, пока не поправят с дедом печку. Она вот-вот развалится. Тоже дело нужное. Отец-то его воюет. Ныне это единственный способ готовить пищу.
Напротив школы из ворот Покровской церкви выезжал Леша Шатиров. Длинноухая Катька упрямо тянула двухколесную арбу.
Разговорились. Оказалось, по пути. Посылали его на край города к знакомым за картошкой.
– Айда к нам в кузов! – пригласил Леха.
– Так мы ж с транспортом! – ответил Фэд.
– А вы вяжите его сзади.
С удовольствием запрыгнули на ходу в крохотный кузовок, поехали, придерживая руками оглобли тачек. Получилась настоящая бричка, о всех четырех колесах. Только колеса катились наоборот – впереди большие, а сзади маленькие.
На прибавку груза Катя не обратила никакого внимания. Ее подковки топали в том же темпе. Однако на громкие окрики по имени тотчас же начала крутить мордахой.
Еще бы не узнать! Она наша давняя знакомая. Как говорится, учились с ней вместе.
Большую часть года Катя паслась под окнами школы, а ее юный и ленивый хозяин занимал в нашем классе, у тех же окон, самую последнюю парту. Но прошлой осенью, когда уже шла война, отец Петр не выдержал Лехиных двоек и перевел парня в ФЗУ, обучаться слесарному делу, Катю же упрятали за церковную ограду.
Вспомнили теперь, как на каждой перемене вокруг Катюши собиралась детвора. Как гладили ее и ласкали, подкармливали хлебом, что с трудом доставали в бесконечных очередях, кусочками булок из школьного буфета. Изредка баловали даже конфетами.
Угощение не всегда было бескорыстным. Многие мальчишки наседали на хозяина: «Дай проехать!»
Леха отказывал, ссылаясь на строгость отца, но очень скоро сдавался: «Да уж ладно, скажу, что свои». И тут же предупреждал: «Только один круг!»
Счастливчики садились верхом, кто как умел, согласно личным кавалерийским способностям. Одни прыгали «по-казачьи с двумя руками!», другие «с одной!», а самые ловкие хлопцы делали «казак без рук!», с разбега запрыгивая на крепкую ишачью спину.
Трогалась Катя только по команде хозяина. Степенно делала вдоль церковной ограды ровно один круг и останавливалась точно на старте.
Дальше, с новым наездником, все повторялось сначала.
Праздник на лугу кончался под звон колокольчика с высоты школьного крыльца. Так долго и громко звонить умела только тетя Таня, наша добрая школьная сторожиха. Она занимала этот важный пост вместе с комнатушкой при школе еще с давних церковно-приходских времен.
Случалось иногда, что сам отец Петр оставлял храм Божий и, не снимая длинной черной рясы, выходил к нам с сыромятной уздечкой в правой руке. «Фулюганы и безбожники» мигом разбегались, а непослушный сын на виду у всей школы получал очередное наказание.
Один из таких веселых дней припомнили и сейчас, но как давно все это было!
С грейдера, что вел в горы, нам сразу пришлось свернуть на узкую параллельную улицу. По шоссе один за другим пылили крытые грузовики. У многих на прицепах большие пушки, у других – шестиствольные минометы «Ванюши». Сколько уже этих «Ванюш» утянули в горы. Но видно, у фрицев кишка тонка взять перевалы с ходу. Прут туда все новые и новые силы. Хотя перевалов меньше, чем пальцев на руке – Клухорский, Марухский да Санчарский. В других местах хребет ни за что не перейти.
Только успеют ли до зимы? Она у нас там рано приходит. Скоро упадут снега, с ними морозы. Занесет и заровняет все дороги и тропы, все ходы и выходы. Не пробиться тогда ни пешему, ни конному.
Завалило бы да приморозило и вас, гадов-фашистов, вместе с машинами и пушками! Но пока, как на зло, настоящее лето, даже осенью не пахнет.
Все реже попадались мальчишки, знакомые по школе. Городские кварталы слева уже кончались. Вот и первые сады.
В большом саду, Помазановском, под тополями, что его окружают, много фургонов, будок, прицепов. А между рядами яблонь и слив стоят грузовики, тягачи, бронетранспортеры. Даже несколько танков.
Над тем, что ближе к нам, копошатся фрицы в замасленных, блестящих на солнце комбинезонах. С танка снимают старый двигатель. Он медленно, покачиваясь на цепях, поднимается над ним. Рядом на тракторной тележке уже ожидает своего места новый мотор.
Видно немцы ремонтируют здесь свою технику.
– Непонятно только, кой черт вынес их сюда, за город? – спросил нас почти слесарь Алеша. – Цеха «Молота» совсем пустуют.
– Наверное, тут на просторе немцам удобнее, – отозвался Фэд.
Заревел двигатель одного из танков. Густой черный дым повалил из его корпуса. Вначале показалось, что машина загорелась. Но скоро дыму поубавилось, танк тронулся с места и, легко преодолев канаву, окружавшую сад, вывернулся на проселок.
Только сейчас мы заметили, что дорога вокруг сада вся в рытвинах, буграх и колдобинах.
– Теперь ясно, – протянул Леша, – они тут же технику и обкатывают.
Заканчивались дома и справа. Алексей повернул Катю на последнюю улицу, что вела к Кубани.
Тем временем танк обогнул сад и появился у юго-западной его окраины. С ревом и разными скоростями он то двигался вперед, то кружился на месте, делая развороты вправо и влево. Наконец, остановился на самом углу сада. Медленно поднялась пушка, и неожиданно громыхнул выстрел. Мы разом присели в бричке. Снаряд пророкотал где-то в вышине и разорвался в пойме Кубани, взметнув облако грязи.
Мужественнее всех вела себя Катя. Она продолжала спокойно топать, только несколько раз тряхнула ушами.
Будем знать теперь, откуда бухает. Но танк больше не стрелял. Остановились у высокого забора с большим домом в глубине двора.
В калитке показался щуплый лысый старичок в казацких штанах на учкуре и глубоких галошах на босу ногу.
Мы поздоровались и спрыгнули на пыльную дорогу.
– Що оно громыхнуло, хлопчики?
– Да это, Матвеич, танк из пушки бабахнул, – за всех ответил Леша.
Старик понес немцев трехкрестовым аллюром, помянув самих завоевателей, их мать и бабушку. Потом пошел открывать ворота.
Я спросил у Лехи, может, к вечеру завернет и за нашей картошкой?
– А что ж, заеду, коль отец не зашлет в другие края. Только куда ехать, точнее?
Рукой я показал на ряд высоких тополей в километре от нас, в сторону Джегуты.
– Как раз напротив, если поедешь по дороге над кручей.
На том и расстались.
Огородов было два. На наших пяти сотках выросла высокая кукуруза с клеткой картофеля посередине. Рядом, на участке Майи Львовны, учительницы истории из Львова, доспевали подсолнухи. Она не захотела возиться с огородом и отдала нам свою землю еще весной.
Потом, в июне, с маленьким сыном и старушкой-матерью, по совету моего отца, эвакуировалась дальше на восток. И правильно сделала.
На огородной ниве кое-где уже убирало урожай народное учительство.
Рядом с нашей – делянка Дмитриевых. Алексей Яковлевич с женой копали картошку.
Мы громко пожелали всем доброго утра.
– Чего же вы одни? – спросила невысокая говорливая Вера Михайловна, наша библиотекарша.
– Где-то там идут и отец с матерью.
– Начинайте с картошки, ребятки. Ох, и славный урожай! – посоветовала она.
Совет совпадал с нашими планами. Начали копать. Несмотря на сухое и жаркое лето, картошка уродилась отменная. Крупные клубни быстро заполняли ведра. Их выносили на край огорода и высыпали для просушки на сухую жухлую траву. Работа спорилась и не казалась такой нудной, как это думалось дома.
Пока подошли родители, мы успели выкопать несколько рядков. Оценив нашу прыть и усердие, мешать нам не стали, а занялись подсолнухами.
Все выше поднималось солнце. Припекало по-летнему.
Сперва скинули рубахи, позже пришлось сбросить и брюки. Работали в одних трусах. Часто прикладывались к кувшину с водой, который принесла мать. Кое-что не без умысла проливалось на голое тело, принося с прохладой и надежду смотаться на Кубань. Уж очень хотелось искупаться.
К обеду, когда закончили картофельную клетку, опустел и кувшинчик. А чуть позже, как только управились с постным борщом и лепешками, отец сам отправил нас по воду.
– Только скоренько, хлопчики! Дела еще много. Одна нога здесь, другая там!
Минут через пятнадцать мы уже переходили вброд последнюю протоку перед большой Кубанью, направляясь на свой остров.
Он на самом деле был нашим. Даже название дал ему когда-то Эдик Марчихин – Южный. Сюда, к этому длинному языку из песка и гальки с купой кустарников и деревьев посредине, совершали мы свои походы.
Зимой добирались по замерзшим протокам на коньках. Тут, на безлюдном просторе, никто не мешал нашей шумной ватаге кататься, играть в хоккей, гоняя кривыми палками плоские голыши, глушить под прозрачным льдом старицы уснувших на зиму голавлей. Прогулку завершал большой костер. Возле него грелись, сушились и поджаривали на прутиках пойманную рыбешку вместе с хлебными горбушками.
Летом на это раздолье приходили купаться и ловить рыбу. Добирались обычно к вечеру. С острова на широком плесе забрасывали шнурки с полушнурками. Устраивались под большой корягой на ночь, собирали сушняк для костра. И до самого рассвета весело трещал огонь, ловились усачи, варилась в котелке уха.
Этим беспокойным летом были тут всего раза два. Ничего не изменилось с тех пор. На месте костра сохранилась даже зола и обугленные головешки.
Кубань делала здесь небольшой крюк, изгибаясь влево. Крутой и высокий ее берег понижался наполовину, образуя на той стороне впадину. Издали она напоминала большую глубокую тарелку с отбитым краем. На ее ровном дне – место футбольных и иных поединков молодежи двух соседних хуторов – Новогеоргиевского и Дружбы.
Тут и купались, причем с обязательным заплывом на западную сторону. У кручи на глубине всегда бурлила вода. Бесконечно катились буруны-волны. Проплыть по ним было самым приятным. Одежду и ведро оставили под корягой, и прямиком к воде.
– А что, Раф, рванем на другой берег?
– Айда! – утвердительно кивнул я.
Ледяная вода обожгла. А когда она в Кубани была теплее? Но это только в первый момент. Час спустя обжигающий холод уже казался обычной прохладой.
Плыли рядом. Течение быстро сносило вбок. Наконец, и долгожданные бурунчики! Прокатились, качаясь вниз и вверх, по крутым пенистым загривкам. Метров через сто пристали к узкой полоске берега. Наверх вели ступени, вырубленные когда-то в песчанике хуторскими мальчишками.
Футбольное поле встретило нас тишиной и терпкими запахами. Улеглись у самого обрыва. Отсюда хорошо видна кривая лента шоссе, цементный завод с загрузочной башней и вся южная окраина города с нашей школой и Покровской церковью.
С удовольствием грелись, глядели на речку, слушали ее бесконечную песню. Вдруг к ровному шуму воды прибавился явный гул мотора. Он то нарастал, то убывал – похоже, самолет! Очень скоро вовсе исчез, а со стороны Кубани прямо на нас, чуть не задевая колесами, бесшумно планировал У-2. Он уже коснулся земли и пахал хвостом футбольное поле, поднимая узкую полоску пыли. Прокатился в дальний, северо-западный угол и остановился у ворот, обозначенных палками.
За ними начинался уже пригорок. Вскочили с Фэдом и бегом туда. Может, чем пригодимся пилотам?
Летчики выпрыгнули из кабины и подбежали к мотору.
– Кто такие? – громко окликнул нас один из них, с двумя кубиками на петлицах летной куртки.
– Мы из города, товарищ лейтенант, здесь купались. Может, нужна помощь? – ответил я, поправляя обвисшие, мокрые трусы.
– Немцев в городе много, хлопцы? – уже благодушнее спросил он.
Я быстро рассказал, что знали. В Черкесске войска надолго не задерживаются. Остановки лишь на краткий отдых или ночевку, и сразу в горы. Постоянно здесь только учебный полк молодежи, в здании ФЗУ, у церкви, да батальон полицейской охраны у элеватора. Жандармерия в центре. Аэродром за Псыжом, километрах в восьми, по этой стороне Кубани. Там у них взлетают и садятся «рамы»-разведчики. Других самолетов не видели. Зато много в городе тыловых служб – ремонтные мастерские в садах на юге, склады боеприпасов под горой на цементном заводе. Почти во всех школах города продовольственные и вещевые склады. В некоторых – заготпункты, куда свозят зерно и картофель с колхозных полей. Совсем недавно запустили немцы передвижной завод на протоке у мельницы . Делают они там свой вонючий эрзац-бензин.
Летчик слушал, одновременно копаясь в моторе. Повторял: «Так, так. Понятно!»
– Ты еще забыл, Раф, про большой госпиталь в доме Советов, прямо на площади, – добавил Федя, а затем напомнил и про новый мост, что строят наши пленные через Кубань.
– А от моста дорога сюда есть?
– Конечно, она проходит через хутора, в километре отсюда. Поворот на нее за мостом, он хорошо виден с этого пригорка, – показал я рукой на северный склон.
Чувствовалось, что пилоты не исключают встречи с немцами.
– Все понятно, народ вы вроде смышленый. Сейчас поможете крутануть машину, а после поставлю вам боевую задачу.
Пока втроем поднимали хвост и разворачивали кукурузник винтом к Кубани, пилот рассказал, что летели они низко над водой, как вдруг у ближнего поворота речки заглох двигатель.
– И если бы не эта ваша впадина на пути, пришлось бы плюхаться в воду. Слева круча, справа островки да протоки. Но фрицы могли нас засечь, а потому, хлопцы, слушайте приказ. Выбраться наверх. Не обнаруживая себя, вести наблюдение за мостом и дорогой, что ведет сюда. Как только появятся на ней немцы, мигом скатывайтесь сюда. Понятно?
– Так точно, товарищ лейтенант! – ответил я по-военному.
– Лучше возьмите бинокль. Саша, подай!
Худой и длинный Саша, тоже лейтенант, легко перегнулся через борт и протянул нам бинокль.
Выбрались с Фэдом на высоту. Наблюдали лежа. Ниже по течению отлично виден мост, подъезды к нему. До моста не более трех километров. Видно, как работают там пленные. Носят бревна и доски. Где-то среди них и наш дядя Вася с друзьями, дожидаются, наверное, порции махорки и новостей. По шоссе едут машины и повозки. Чаще в сторону Черкесска, реже на Невинку. Но ни одна из них не свернула пока на хуторскую дорогу.
Летчики продолжали колдовать над мотором. Снизу неслось: «Контакт! Есть контакт! От винта!»
Наш лейтенант, крутанув винт, отскакивал в сторону, но пропеллер вращения не продолжал. Нетерпение росло. Мы переживали вместе с пилотами.
Оба они снова бросались к двигателю. Смотрели, копались, спорили. Что-то снимали, одевали, меняли свечи. Наконец, поменялись местами. Винт теперь крутил Саша.
Слышались прежние команды, повторялись движения летчиков, однако мотор в ответ лишь изредка чихал и упрямо не желал заводиться.
– Как там, на горизонте, хлопчики? – время от времени спрашивал лейтенант в куртке.
– Все спокойно, – отвечал я, – продолжаем наблюдение.
В этот момент на шоссе появились два подозрительных грузовика. У первого кузов под брезентом, второй, открытый, заполняли солдаты. Обгоняя все, что двигалось на Невинку, не сбавляя скорости на поворотах, они так же быстро проскочили аварийный мост.
Неужели сюда? Сейчас все будет ясно.
Машины поднялись на первую горку, свернули налево и коротким путем, через кирпичный завод, двинулись прямо к югу. Столб пыли, поднятый на проселке, вместе с грузовиками двигался в сторону Дружбы. Сомнений не было. Они шли сюда. Мы скатились вниз, к самолету.
– Что там? – окрикнул наш лейтенант.
– Две грузовые машины с солдатами. Свернули на дорогу, что ведет к хуторам. Но сюда проехать они не смогут – кругом глубокие балки и котлованы. Самолет с дороги тоже не виден. У вас есть еще несколько минут в запасе. Может, уйдете вместе с нами вплавь через Кубань? Там, на острове, найдется укрытие, – предложил я.
Летчики глянули друг на друга. По лицам я понял, что машину они не оставят.
– Нет, хлопцы, это не подходит. За помощь спасибо. И пока не поздно, плывите на ту сторону!
Мы попытались задержаться, но лейтенант властно крикнул: «К Кубани, бегом!»
Это уже был приказ, и его пришлось выполнять.
У спуска оглянулись. Около футбольных ворот летчики по-прежнему пытались завести двигатель. Пилоты не теряли надежду подняться в воздух.
Отвесная круча скрыла от нас и самолет, и летчиков. Очень хотелось, чтобы взревел мотор, но, кроме шума речки, ничего слышно не было.
Успеем ли сами?
По узкой полоске вдоль берега пробежали метров на двадцать вверх. Иначе не попадем на остров, снесет вода. Нырнули в бегущие волны.
Сейчас не до бурунчиков. Они только мешают плыть. Скорее подальше от них.
Оглядываемся. На круче пока тихо. Не подает звука и самолет. Наконец, мелководье. Ноги цепляются за камни. По перекату выбираемся на свой остров. Бежим по песку и голышам к кустам и деревьям. Теперь мы дома, под защитой зелени.
Наблюдая за кручей, успеваем натянуть на мокрое тело одежду. Наверху, как и прежде, все спокойно. Не виден отсюда и самолет.
Зато хорошо просматривается дорога на косогоре между хуторами. По ней в сторону Дружбы медленно пылит бричка-одноконка.
Где же грузовики? По времени они должны быть на дороге. Может, мы ошиблись? Но через две-три минуты надежда на счастливую ошибку рухнула. Пыльная хуторская улица выпустила за околицу знакомые грузовики, изменился только порядок. Первым едет тот, что с открытым кузовом.
Короткая остановка, и задний сворачивает на проселок к Кубани. Машина выедет прямо к берегу километром ниже.
Первый грузовик тоже двинулся дальше. Вот он поравнялся с телегой, остановился. С десяток солдат выпрыгивают из кузова и бегом на восток. Эти идут прямо на цель.
Неужели возница? Вряд ли он мог видеть самолет. Грузовик едет дальше на юг, к Новогеоргиевке, а отделение автоматчиков спешит в нашу сторону.
Расстояние быстро сокращается.
Как они там, наши лейтенанты? Кроме пистолетов, у них, правда, ручной пулемет на турели, но что он против такой орды? Не захотели плыть с нами, а самолет – черт с ним, можно было и поджечь, чтоб не достался фашистам.
– Теперь летчикам мы ничем помочь не сможем. Жаль, что нет с нами третьего друга – Вита, он великий мастер заклинаний и заговоров, – вслух сказал я.
– А пуговицы, Раф! – Федя ухватился и сжал пуговку на рубахе. То же самое мгновенно сделал и я. Эта школьная магия часто помогала мальчишкам на уроках, так может, сработает и здесь?
В это время подъехал к берегу крытый грузовик. Хорошо видно, как выпрыгивают из-под брезента солдаты. Этих, пожалуй, целый взвод.
И тоже сюда, в нашу сторону.
С запада автоматчики уже спускаются в балку. Она – последнее на их пути препятствие. Минуты через три немцы будут у цели.
Мы ждали молча, стиснув зубы.
И вдруг послышались резкие, один за другим, хлопки. Нет, это не выстрелы, это, кажется, мотор!
— Фэд, родной, крепче держись за пуговицу!
Отдельные выхлопы сливаются в нарастающий рев. Еще несколько секунд, и самолет срывается с кручи. Он уже в воздухе!
К гулу мотора прибавилась дробь автоматных очередей. Это первые солдаты успели выбежать из балки и палят вслед улетающему У-2.
А самолет уже над нами. Круто разворачивается на юг, делая крен правым крылом. Видно, как долговязый Саша из второй кабины рывком перебросил пулемет в сторону бугра и дал длинную очередь.
Немцы тут же залегли. Саша перегнулся через борт, прощально машет рукой. Скорее всего, нам, а может быть, и фашистам.
К трескотне автоматов добавился глухой лай ручного пулемета. Успел-таки и немецкий пулеметчик выскочить из балки. Но поздно! Счастье на сей раз было на нашей стороне.
Кукурузник снизился до самой воды. Кажется, что самолет бежит вверх по бурунчикам; вот он уже набирает скорость, и спустя мгновение его красные звезды скрываются за первым поворотом Кубани.
Немцам остается только стрелять в воздух, что они и делают еще некоторое время.
Добежали солдаты с севера. Обе группы собрались над обрывом, на самом юру. О чем-то спорили, разводили руками, показывали на поле и в сторону гор, куда ушел самолет. Рокот его мотора слышался все слабее, пока вовсе не замолк. Успокоились и фрицы, позволив себе небольшой отдых. Каски упали на сухие травы, засветились огоньки зажигалок, задымили сигареты.
Один из солдат, видно, знаток Кавказа, показывал рукой на юго-восток. К нему подходили все новые и новые зрители. Там, на фоне голубого неба, красовались две белые вершины Эльбруса.
Кто-то заметил ступени, и десятка два охотников спустились к воде. Ее черпали пригоршнями, пили, умывались. Трое храбрецов даже сняли мундиры и обмылись до пояса. На узком берегу под кручей они толкали соседей локтями, брызгали водой, выражая хохотом и криком свой восторг.
На наших глазах недавнее зверье обретало человеческий облик. Привал, однако, скоро закончился. Сверху всех позвали зычным голосом. Разделившись на две группы, солдаты ушли к своим машинам.
Все остальное в этот день было самым обыкновенным, если не считать треволнений, которые мы доставили родителям долгим своим невозвращением, а немцы – своей стрельбой на Кубани.
Успокаивая отца с матерью, пришлось рассказать почти все – и про вынужденную посадку, и про удачный взлет нашего У-2, и, конечно, про запоздавших всего на минуту немцев.
Себе в этом эпизоде отвели лишь роль наблюдателей.
С огородами управились только к вечеру, когда на одноконной телеге приехал отцов земляк-казьминец.
Радостно встречали Катюшу, появившуюся следом. Алеша нас не подвел.
На бричке, арбе и двух тачках уместился весь собранный урожай. Нашлось место и картошке Алексея Яковлевича.
На завтра остались лишь подсолнечные бодылки для топки, но с этим грузом как-нибудь справимся и сами.
Вскоре отправилась бричка с кукурузными стеблями и початками, на ней уехали и отец с матерью. Через несколько минут двинулся в путь Алеша. Шествие замыкали мы с Фэдом, толкая за неутомимой Катей свои груженые тачки.
Домой добрались благополучно. Ехали окольными путями по глухим улочкам и переулкам, держась подальше от шоссе и немецких постов.
Дневник Антилопы Часть 2
© Copyright: Евграф Лапко, 2014
Свидетельство о публикации №214072201571
Свидетельство о публикации №214072201571
Рецензии