Дневник Антилопы Часть 5

19-е сентября
Мы заканчивали обедать, когда тяжело скрипнули ступени и в комнату, цепляясь за дверной косяк, молча вошел высоченный солдат. Его чернявый чуб не умещался под пилоткой, лицо украшали пышные казацкие усы.
За спиной, кроме телячьего ранца, висел набитый чем-то красноармейский вещевой мешок, а руку оттягивала пузатая брезентовая сумка.
Что за немец такой необычный?
Молчание длилось недолго. Оглядев стены и хозяев, он сказал на чистом украинском: «Драстуйтэ! Далы б що-нибудь поисты?».
Родители поздоровались с ним на том же языке.
– Так ты щирый украинец? – спросил отец.
– Так, дядьку, так, Мыкола я, з Волыни, – и начал снимать с плеч мешки.
– Ну, сидай, Мыкола, за стил. Будэшь гостем.
Солдат сел в угол на мое место, куда и поставил свой карабин.
Мать налила тарелку постного борща с фасолью и положила несколько черных лепешек.
Гость быстро проглотил еду, залпом выпил стакан кислого компота, громко крякнул и сказал: «Щиро дякую!».
– Як же ты, Мыкола, стреляешь в своих братив-украинцив та русских? – без обиняков спросил отец.
– Я ж воюю тильке против жидив та коммунистив, а остальни хай соби живуть!
– Це, выходе, и против жинок с дитьмы та старцив? – снова не выдержал отец, явно намекая на евреев.
– Иноди, и таке буваэ, алэ я бильше по торговий частыни.
У отца пропала охота задавать вопросы. Он молча отошел от стола. А полицай на освободившееся место начал выкладывать всякую мелочь – сигареты и спички, иголки и нитки всех сортов, маленькие пакетики с солью и содой, и многое другое.
– Ось, любэ на выбир, тильке ваши гроши! Можно маркамы, а як в десять раз бильше, так и рублямы.
От такой массы товаров давно отвыкли. А солдат уже доставал из карманов более серьезное – золотые кольца и серьги, перстни и браслеты, часы и портсигары. Венчали груду вещей добытые из мешка мятое женское платье, мужская рубаха, детские туфли.
Все это было явно с чужих плеч.
Ни, ни! Цего нам не трэба! – поспешила отказаться мать, но несколько пакетиков с содой для больного отца на последние рубли все-таки взяла.
На этом торг и закончился. Мыкола поспешно собрал свой магазин, погрузил на плечи и вышел.
Такого немца мы видели впервые.
Перед вечером, когда во дворе собралась наша ребячья троица, я рассказал друзьям о визите украинца-торгаша, описал его прилавок и внешность.
А ты знаешь, Раф, я, кажется, видел этого Мыколу вчера среди конвоиров еврейской колонны, которую гнали по нашей Набережной, – откликнулся Виталий, – он сразу бросился мне в глаза, этот здоровяк, верзила с большим чубом и огромными усами. Кричал, правда, только по-немецки: «Лес, лес! Вег, вег!» – и грозил карабином в сторону выходящих из калиток женщин.
Этих баб гнали прочь и конные жандармы с большими овальными бляхами на груди, и пешие полицейские, что топали между ними, с белыми повязками на руках, с русскими винтовками и немецкими овчарками рядом.
Они так и не пустили тетку Шморгуниху передать лепешки маленькой девочке. Она еле передвигала ноги и упала в пыль на дороге без сознания. Девчушку сразу подхватили шедшие рядом старик и молодая женщина (наверное, мать) и несли вдвоем под руки, сколько было видно.
В колонне поодиночке, а то взявшись за руки и поддерживая друг друга, шли измученные евреи – женщины, дети, убеленные сединой старики и старухи. На нескольких подводах, что медленно двигались внутри колонны, лежали и сидели совсем дряхлые и немощные, больные и малые дети. Потому, как тяжело шли люди, было видно, что идут они не первый день. Их глаза молили о спасении, о глотке воды и куске хлеба.
Зрелище жуткое. В облаке пыли медленно двигалась толпа смертников. Их гнали за город, в старые бараки. У каждого, даже у малых детей, желтая повязка с шестиконечной звездой. А в руках обреченных какие-то сетки, сумки, свертки. Люди еще надеялись жить .

20-е сентября
Во дворе на маленьких, сделанных когда-то отцом скамеечках, сидят друзья – Фэд и Виталий. Они только что пришли.
По просьбе матушки я принес дровишек из сарая и растопил печурку. Огонь весело полыхает под чайником.
Во дворе никого. В квартире сегодня тоже без ночевальников – немцев. Хотя еще и рано, может, и придут. Даже наш Вилли не появляется уже несколько дней.
Но вот тишину нарушили шаги на входной дорожке. Кто-то цепляется стальной бахромой ботинок о камни за нашей верандой.
Кажется, шагает наш немецкий друг! Точно, Вилли!
– Добрый вечер! – начинает он по-русски, а заканчивает на родном. – Майне либен фройнд!
Дружно встаем и приветствуем стоя. Встретили его как доброго дуга.
Он развернул бумажный пакет и выложил на столик три круглых, величиной с баночку сапожной ваксы, плошки.
– Это вам, друзья, – в каждый дом по лампе!
Картонные коробочки были доверху залиты стеарином. Посередине торчал широкий трехлинейный фитилек.
Вот это свечка! Поблагодарили.
Зато кусок туалетного мыла, что принес он позавчера, себя оконфузил. Кроме запаха и цвета, ничего мыльного, даже пены с пузырями в нем не оказалось. Самая обычная глина. Виллу об этом, конечно, не сказали, а грязные руки продолжаем отмывать нашим, самодельным.
В общем, у немцев натурального очень мало, чаще эрзац.
Насчитали этих эрзацев уже по числу пальцев на одной руке: эрзац-кожа, эрзац-кофе, эрзац-масло, эрзац-бензин и вот теперь еще эрзац-мыло !
Вилли рассказал, что вчера не смог зайти к нам. Их роту чуть было не отправили на фронт. В три часа ночи были подняты по тревоге с оружием и всеми солдатскими пожитками, пешим строем бросили в горы. По колонне прошел слух, что они направляются на передовую. Это многих привело в уныние, в том числе и его.
Марш-бросок окончился большим привалом у первого селения. Завтракали сухим пайком и варили на сухом спирте кофе.
После потянулась длинная, непонятная остановка.
Только после обеда, которым накормил их подоспевший с полевой кухней Франц, роту, на радость всем, повернули обратно в Черкесск.
Я спросил, где проходит нынче фронт в горах?
– Точно не знаю. Говорят, фашисты еще в августе заняли какую-то часть южных склонов и даже продвинулись к Черному морю. Но недавно их оттуда выбили, и фронт снова вернулся на перевалы.
Эта новость была для нас большой радостью.
Из Грузии фрицев погнали, а с перевалов, да еще зимой, здорово не попрёте! На юг дорог там нет!
Было приятно, что Вилли делится с нами кое-какой информацией. На этом военная тема закончилась.
Потом наш друг вспомнил о паровой машине. Хорошо бы поджечь бензин да посвистеть!
Но модель осталась на чердаке, где крутили ее последний раз, и идти сейчас за ней значило открыть путь на «Антилопу». Мы на такой шаг еще не решались.
Несколько секунд длилось неловкое молчание. С Витом переглянулись, и он вдруг начал объяснять, что «чох-пох» вчера понес домой, чтоб показать меньшому братцу. Свистящая игрушка. Свистящая игрушка так понравилась Сане, что он слезно просил оставить поиграть еще. Но завтра машина обязательно будет здесь. Мы снова разведем пары и посвистим!
Вилли понял и, улыбаясь, закивал головой.
Острый угол в этот раз удачно обошли. Молодец Вит, вовремя нашелся.
Но гостя надо было чем-то занимать.
И снова выручил Виталий. Он достал из кармана длинных отцовских брюк лохматую колоду карт.
– Сыграем, Вилл, в русского дурака!
– Я, я, рюсский думмкопф!
Вилли взял колоду и начал ее разворачивать веером. Потертая бумага упиралась и не желала скользить. А глянув на сплошных тузов, и вовсе удивился: «Да у вас и карты самодельные!»
Вит пустился в объяснения, что азартные игры у нас запрещены, из-за чего и карт не выпускают. Потому их и купить негде. Но в дурака продолжают играть почти в каждом доме и старые, и малые. Вот и приходится придумывать, кто во что горазд.
Наши «школярские» – самые простые. Их быстро рисуют сами ученики на чертежной бумаге. В центре изображается только масть, потому все и похожи на тузов. Но по углам – цифры, они показывают достоинство каждой, от шестерки до туза.
Карты Вилли забраковал. Слишком примитивные и шершавые, а главное – без картинок. Завтра он принесет новую колоду настоящих, атласных, с натуральными дамами и королями.
Пока что сыграли нашими, самодельными, пробную партию – два на два. Гость с Витом сразу же оставили нас в дураках. Но дальше в игре прибавилось азарта, и она пошла с переменным успехом.
Иногда партия оканчивалась шестерками на плечах проигравших. Такого финала Вилли раньше не знал. Ему особенно нравился эффектный конец: «Штет ауф! Битте зер!», когда вешали погоны.
Теперь он обязательно покажет в роте своим, как играют русские мальчишки.
Момент был более чем удачным. Я спросил, не покажет ли он в своей роте самих мальчишек?
Вилли понял и отвечал на полном серьезе, что других солдат к таким ребятам он никогда не приведет. Мы благодарно кивнули.
Время бежало незаметно. Дураки менялись местами до самой темноты, пока гостю не пришла пора уходить.
Прощаясь за воротами, он оставил нам пачку сигарет.
Фэд, чтобы не остаться в долгу, достал из кармана кисет, набитый табаком, и предложил: «Болгарский, душистый, специально для трубки!», подтвердив свои слова этикеткой от пачки.
Но трубку Вилли не курил, а вот Франц не выпускал ее изо рта.
– Давай, Фэд, возьму на пробу вместе с этикеткой, может, пригодится. Дружба с поваром в армии – великое дело! – добавил он. Взял кисет, пожал нам руки и направился через дорогу.
Мы поднялись на «Антилопу»
Как дальше быть с Вилли? – мучил нас вопрос. Не станет ли в какой-то момент он серьезной помехой? Может, найдем предлог и окончим встречи?
– Нет! – заявили в один голос друзья. Он наш, свой в доску! Виллу можно верить!
Я тоже был на их стороне. Пусть хоть один из армии врагов будет нашим другом.
Правда, встречи всегда под перекрестным надзором. Если не мои, то Фэдовы родные не оставляют нас без внимания – ни слова лишнего, ни движения. А иногда так хочется закурить вместе с Виллом.
Но что мешает нам пригласить его сюда, на «Антилопу»? спросил я друзей. Из запретного ему на глаза мог попасться только приемник с батареями.
Уберем! Найдем ему место в дальнем углу чердака. Там, среди старых ящиков и другого хлама, устроим радиорубку. Туда и будем ходить слушать последние известия.
На виду останутся только школьные приборы, а отношение к ним Вилла мы уже знаем – будет вместе с нами крутить машину, электрогенераторы и моторы.
Завтра днем сделаем нужную перестановку, а вечером, может, устроим и встречу на высшем уровне.
Вот только с Николаем надо бы посоветоваться. Про Вилли он уже кое-что знает, рассказывали о встречах, кажется, верит, как и мы, в юного немецкого друга.
Но сам-то Коля не появляется уже третий вечер. Если не придет и сегодня, обязательно зайдем.
В рукаве ватной телогрейки тихонько звякнул марчихинский будильник. Через четверть часа пора включать Би-Шу.
Вслед за звонком послышалась четкая дробь в дверь сарая. Так музыкально, ноготком, может стучать только он – легок Коля на помин!
Повернули вертушку, открыли люк, бросили лестницу. В проеме показалась черная вихрастая голова.
Радостно встретили старшего товарища.
– Вы уж, хлопчики, простите, что не подавал вестей, некогда было. Заигрался. Недавно встретил знакомую дивчину – школьную подругу, а любовь, братцы-кролики, не машину вашу крутить на «Антилопе». Амурные дела посерьезней даже фронтовых сводок! Да что рассказывать, придет еще и ваше время!
Возражать не стали. Может быть, и так. Любовные дела нам пока неведомы. Знаем о них только по книжкам, понаслышке, да кое-что, пока непонятное, иногда чувствуем сами.
Пока было время, начали с сигарет. Николай удивился.
– Откуда?
– Это все наш добрый дейч-юнге шефствует. В первый день чуть ли не полведра бензину притащил и подарил зажигалку. Через день – кусок туалетного мыла, сегодня – три больших светильника и пачку сигарет, а в следующий раз обещал принести колоду настоящих карт.
– Занятный фриц! Таких добряков среди них я что-то не встречал, – заметил Николай.
Фэд в подтверждение моих слов чиркнул зажигалкой и поднес пламя к фитилю плошки. Затлел огонек, разгораясь все ярче.
От него и прикурили, на чердаке заметно посветлело.
– Гасите огонь, хлопцы, в дранке полно дыр и щелей! – зашумел некурящий, но все успевающий заметить Виталий.
Плошка, действительно, светила куда более ярко в сравнении с замазанной чернилами трехвольтовкой.
Федя быстро притушил свечку копчеными от самокрутки пальцами, и тут же их отдернул.
Запахло жареным, широкий фитиль успел прихватить кожу. Фэд чертыхнулся, поплевал на кончики пальцев и потер их один о другой.
Затянулись сигаретами. Табачок против нашего слабоватый, но пойдет! Начатую пачку отдали Коле. Ему еще трудно крутить цигарки раненой рукой.
Разговор пошел о сегодняшнем дне. Я рассказал Николаю про визит его украинского тезки с магазином за плечами. Вит дополнил историю с Мыколой описанием страшной картины, что наблюдал позавчера на своей улице.
– Определенно, эта сволочь одно и то же лицо, – подтвердил наш друг. – Торгует вещами, которые остаются после евреев, на вырученные деньги достает у немецких торгашей ходовой товар. Отсюда и магазин у него походный. Таких подлецов-мародеров надо стрелять на месте!
Может, он и прав, но убивать мы еще не научились, хотя по мишеням с фашистскими касками стрелять приходилось.
Совсем другим, в отличие от Мыколы-славянина, был наш юный ариец.
Николай с интересом слушал про марш-бросок Виллиной роты к Джегуте и обратно, про возвращение с фронта на перевалы, об азартных играх в подкидного, где гость показал себя не хуже русских.
Только встречи у нас происходят на самом видном месте, во дворе. То немцы забредут, помешают, то родители не дадут развернуться. Очень хотелось пригласить Вилла на «Антилопу». Тут нам полная свобода.
Коля дернулся.
– Живого фрица хотите сюда впустить?! Ой, хлопцы, захлопнет он вас здесь, в этой мышеловке.
– Если Вилли радовался, как мальчишка, одной спасенной от немцев машине, то физкабинет, упрятанный на чердаке, должен привести его в восторг! – возразил я. – Ручаемся, что другим немцам он дорогу сюда не покажет, сам сказал об этом. Ему можно верить!
– Вроде убедили, – согласился Николай. – Но устройте вначале вводную экскурсию, присмотритесь, а потом оно свое покажет! Гляди, на что-нибудь и пригодиться ваш Вилли. Только все лишнее с глаз долой, и пока встречать и провожать его будете сами, – закончил он и поднес руку с часами к лампешке. – Братцы, время!
Вит в темноте нащупал ручку школьного рубильника.
В наушниках тихонько зашумело. Настроились. На частоте столицы ровно дышал чистый осенний эфир.
Через несколько секунд знакомый голос дикторши объявил: «Говорит Москва! Работает радиостанция РВ-1 имени Коминтерна…»
Коля успел проверить время. Точная немецкая техника не подводила и русского хозяина. Столица вполне могла бы сверять по трофейным «Бляу пунк» свои, кремлевские.
Сразу пошла сводка: «От советского информбюро: в течение 20-го сентября наши войска вели упорные бои с противником в районе Сталинграда, в районе Моздока. На других фронтах никаких изменений не произошло. Продолжались бои местного значения, поиски разведчиков…»
Скупая сводка по сути напоминала вчерашнюю. Остальная часть новостей нас здорово не волновала.
Приемник выключили. Энергию надо экономить.
Коля сказал: «Ничего, братцы-славяне, было и хуже. Как-нибудь выстоим!»
И попросил рассказать подробней о нашей удаче на шоссе. Просьбу выполнили. Не забыли и подвиг четвероногой подруги в схватке с превосходящих числом фашистских насильников.
Особенно понравился ему Катюшин силовой прием. Коля тут же отыскал под него подходящую военную команду: «По фашистам, коротким, задки – руби!»
Этот боевой клич нам тоже пришелся по душе и сразу был принят на вооружение.
Николай с похвалой отозвался об операции «Когти-1». Похвалил нас за находчивость и смекалку. Пожалел, что не был тогда с нами.
– Хотя коготь в шине пахнет хулиганством и те полчаса, что потеряли фрицы, они всегда нагонят, но важен сам факт! С немецкой собаки – хоть шерсти клок! В общем, молодцы! – подвел он итоги. А что на сегодня?
– Снова ежики, Коля. Кинем фрицам коготки в спицы! Другого пока не изобрели. Вот будем провожать Виталия, завернем к цемзаводу и уложим парочку на подъеме в город. Пусть лопаются!
Кстати, думаем, что больше двух в одном месте класть нет смысла. Дотошные немцы все равно их находят, а у нас когтей мало, надо беречь.
План был поддержан.
– Я тоже иду с вами, – впервые заявил Николай. – Хоть разомнусь немного. Но там, у цемзавода, кажется, часовой? – добавил он.
– Да, знаем и давно наблюдаем за ним. Вчера, возвращаясь с Кубани, прошли с коромыслами на плечах весь подъем по шоссе. Вторая половина поворота скрыта от часового малым бугром. Так что путь к цели свободен.
– Тогда, выходит, все готово и время подошло – мины под рубахи и вперед, на запад!
– Вот только на боевое задание с голыми руками не ходят. А у вас пушка в арсенале ржавеет! Наверное, выдавай мне, Раф, табельное оружие, хоть с одним патроном. Оно надежней будет!
Николай, конечно, прав, пистоль на вылазки брать стоит. Я вытащил его из ватника и подал: «Доверяем тебе, Коля, как старшему и надеемся, что наган теперь в надежных руках!»
– Спасибо, хлопцы! В этом не сомневайтесь!
Он поднес его к самой лампочке, покрутил пустой барабан и вложил в него единственный патрон.
– Таким куцым боекомплектом будем защищаться в самых крайних случаях, и воткнул короткий морской ствол за ремень брюк.
Межами соседских огородов через несколько минут добрались до заброшенного сада. Он начинался у спуска и тянул по крутому косогору до самой набережной.
Здесь, наверху, сделали первую остановку. Осмотрелись. В ночном сумраке хорошо выделялся белесый язык поворота. До него не было и сотни метров. Дальше на фоне темного неба высилась квадратная загрузочная башня. Поодаль чернели контуры заводских построек, начиная с маленькой хлебной лавки справа и кончая торчащим в небо пеналом трансформаторной будки .
Часового у проходной не видно, но зато отлично слышны шаги – цоканье стальных шипов о булыжники. Звук то нарастает, то затихает. Наверное, маршрут тот же, что и днем – туда-сюда вдоль забора.
Коротко посовещались, прикинули ориентиры и план. Садом спускаемся до середины склона, выходим к пешеходной тропе и тут, у крайнего дерева, на первом наблюдательном пункте оставляем Николая. (Еле уговорили его не идти дальше с больной рукой по бурьянам и канавам).
Втроем добираемся до куста боярышника на обочине у самого поворота. Это НП-2, тут остается еще один, а двое выходят на дорогу завершать начатое.
Вскоре прикуренная сигарета окончательно выдала постового. Теперь отлично видно, что ходит он челноком, от магазина до начала холма и обратно.
Мы готовы были двинуться к цели, когда со стороны города загромыхали повозки. А минуту спустя с цыганским гиканьем и свистом обгоняя по спуску, друг друга, понеслись две шумные брички.
– Конечно, румыны! – определил Коля. – Куда их черт несет на ночь глядя? Видно, перепились цуйки и в Псыж за баранами! Немцы, те больше свининкой закусить любят, а этот шебутной народ ближе к мусульманской кухне, к мамалыге с чуреками.
И пока грохотали колеса о шоссе и неслись залихватские песни, Коля сам успел пропеть нам окопные частушки про славное румынское воинство:
Антонеску дал приказ:
Всем румынам – на Кавказ!
А румыны – ласы, ласы,
На каруцы, та до касы!
Но в Румании нешт тютюн,
Нешти цуйка, нешти бун!
(А румыны – быстро, быстро, на повозки и домой! Но в Румынии уже ни табаку, ни водки – не хорошо!)
– Скоро, скоро погонят вас, мамалыжники, будете лететь наперегонки со своими хозяевами! 
Больше нам никто не мешал, и ничто нас не тревожило. Даже ярый ночной враг – луна – сегодня блуждала где-то далеко за горизонтом.
Румынские каруцы еще барабанили в деревянный настил моста, а наша тройка, благополучно завершив дело, уже возвращалась под крайнюю яблоню, где нетерпеливо поджидал нас Николай.
Теперь можно было порадоваться успешному окончанию вылазки.
– Браво, хлопчики, с удачей! – пожимал он руки, особенно крепко сегодняшним главным исполнителям – Виталию и Фэду.
Но дожидаться «подрыва» машин не стали. Надо успеть проводить Вита и самим проскочить к дому, пока не вышел на небеса ясный месяц. Да и немцев не хотелось обижать, пусть уж сами переживают радость вынужденной остановки на самом крутом повороте и подъеме.
21-е сентября.
Виталий с рассветом успел занять четыре номера в хлебной очереди у «Червонной лавочки». Так называется этот магазинчик в низкой хатке, но с железной крышей и одним окошком, глядящим на начало Покровской площади.
Говорят, что лавка там была давно, еще до революции. Она на бугорке и видна издалека. Открытая ставня – знак для жителей: «Магазин открыт».
Через переулок, в глубине двора, домик побольше, но крыт камышом. Тут живет Николай Червонный, одноклассник и друг нашего Коли Грека.
Сам Черва тоже воюет с зимы 42-го. По слухам, он в моряках. Дверь лавочки открывается на юг в сторону большого двухэтажного госпиталя . Немцы там устроили какие-то склады.
Рядом с магазином еще одно строение – узкая фанерная будочка. У нее тоже есть окошко, но совсем крохотное, скорее смотровая щель. Сквозь стеклышко в непогоду и поглядывал сторож на замок продмага. Ныне сторожа нет, так как охранять в магазине нечего.
Вообще, в Черкесске все магазины именные. Здесь, на Покровке, еще два – «Цветков» – на красном углу и «Под горой» – внизу у цемзавода.
В центре их больше: «Под почтой», «Под автостанцией», «Под пожаркой», «Под баней», «Под молотом» и так далее.
Счастливчиков, идущих из города с хлебом, обычно спрашивали: «Где дают?»
– Под большим домом! – ответ краткий и точный. Больших домов для жилья во всем Черкесске построили всего два. Оба они на Первомайской и рядом.
Если отвечали: «Под баней», то разговор сразу переходил в шутку: «А чего ж хлеб сухой?»
– Да его прижми, и потечет!
Если ответ звучал: «Под молотом», тоже шутили.
– А чего ж он не плоский?
С приходом немцев магазины закрылись. Торговать нечем.
Но недавно в некоторых появился черный хлеб. Его, правда, не продают, а меняют на давальческую муку, раз на раз, с небольшой доплатой.
Здесь, в Червонной, крутит делом высокий и горбоносый, еще не старый армянин – Захар.
Говорят, он раньше торговал «Под Домом Горца», в Центроспирте. Приходившим туда за бутылкой казачкам он давал и на разлив, в стаканах, а на закуску «под мелочь» – подавал конфетку.
Обе стороны оставались довольными.
Сегодня людей в очереди намного меньше, чем раньше. Оно и понятно – мука есть не у всех. Но порядки в очереди не изменились. Занимают ее, как и раньше, с ночи. Хорошо хоть не с вечера, как бывало до карточек. Каждые полчаса находится баламут, который кидает клич: «Пересчитаемся!»
Народ от нетерпения и скуки, рад покричать, потолкаться, прогнать сон и, конечно, на номер-два продвинуться вперед.
Быстро строится кривая колонна «по одному» и от двери магазина начинается расчет «по порядку номеров».
Последнему, или крайнему, надо выкрикнуть свой номер громче всех и обязательно добавить слово «Хвост!»
На сочном пашинском диалекте это звучало сегодня примерно так: «Тррыцать трэтий, фост!»
Каждому из тридцати двух, стоявших до него, было приятно, что они стали ближе к цели и дальше от безнадежного конца.
Опоздавшие на перекличку лишались своих номеров и отправлялись в «фост».
А длинная очередь снова дробилась на части по интересам, возрасту и полу. В каждой такой кучке свой заводила. Но иногда интересному рассказчику внимала вся очередь. И недоставало только того персонажа с плаката, что еще недавно со стен домов и заборов строго предупреждал граждан: «Болтун – находка для шпиона!» Хоть серьезной информацией вряд ли бы кто здесь разжился.
Так было и сегодня.
– А вы слыхали? – начал женский голос, – недавно божьего человека, Федю Чалого, что просил милостыню на базаре: «Дай двадцать копеек!» – застрелили немцы.
Народ просит: «Давай, рассказывай! Как это было?»
– Сама не видела, но слыхала. Так вот, стоит тот немецкий солдат на углу под акацией и чего-то дожидается. А Чалый через улицу бежит, и то самое дерево уже наметил, чтоб зацепиться, отдохнуть, значит. Не успел солдат обернуться на топот, как Федя уже рядом. И только – цап! Так и хватил акацию вместе с немцем. Тот вырываться, ан, нет! У Феди хватка крепкая! Дурной-дурной, а в этом Бог его не обидел. Силы у него больше, чем у трактора. Немец видит – шутка дурная. Выхватил пистолет да в Федин бок и бабахнул. Солдата Федя отпустил, а за дерево держится. Только с третьего выстрела осел, бедняга, в кровавую лужу и больше не поднялся. Позавчера и похоронили. А немцу что? Пистолет в кобуру и пошел своей дорогой. Он еще десяток отправит на тот свет, и ничего ему не будет. Вот как было дело, – заканчивает моложавая женщина в ватной телогрейке и белой косынке.
Меж собой мы тоже отметили потерю. Осиротел Пашинский базар, остался Леня Черевань – Федин друг по несчастью – в одиночестве. Он просит те же двадцать копеек и добавляет более приятное: «А-то поцелую!» Но трясущиеся руки, тяжелый взгляд и обильная слюна для женщин страшнее, чем Федино «а-то укушу!»
– А про свиней, которых кормили свежими покойниками, слыхали? – отзывается другая. История давняя, но громкая. Весь Черкесск о ней знает, но слушатели уже настроились на кладбищенский лад и ждут: «Давай, рассказывай!»
Новая рассказчица продолжает: «Так вот, перед самой войной помер большой начальник – Гвоздиков. Был он чуть ли не главным секретарем в обкоме. Похороны, конечно, пышные, со всеми почестями. И музыка была, и из наганов вверх стреляли, и народу на кладбище было видимо-невидимо.
Но и заслужеонного закопали обнаковенно, как всех смертных. Только вместо креста звезду поставили.
Дюже плакала и убивалась молодая вдова. Еле от могилы ее оторвали да увезли домой на легковой машине.
И что ж вы думали? Через время идеть та самая Гвоздичиха по базару и вдруг стала, как вкопанная. Не пущаеть ее неведома сила. Глянула в сторону, а на плечах мужика висить пинжак ее мужа, продает, значит. Глазам своим не поверила, но виду не подала. Подходить ближе. Так и есть – на левой груди, чуть выше кармана – две дырочки от орденов покойного. Сомнениев больше никаких – сама их дырявила. И милиция на тот случай тут как тут. Мужик костюм бросил и наутек. Догнали его, заарестовали. Оказался наш, пашинский, кладбищенский сторож. И живеть там же, на окраине, рядом с погостом. Приходють с обыском домой и его привели. В хате вроде ничего подозрительного, только запах кругом какой-то дурной стоить. Не поймуть откудова. И снова во двор. А под домом – погреб. Сразу не заметили. А в погребе том свиньи хрюкають, жрать просють, хозяина зовуть.
– Ну, открывай! – грить ему милиция, а он не спущается.
– Отчиняй, а то стрелять будем! – и наганы вытащили. Полез-таки, ирод, по ступеням, открываить дверя, а оттуда дух такой вдарил, что милиция чуть наземь не попадала, носы пальцами позажимала – покойной человеченой так и несеть.
А следом наверх по приступкам три черно-рябых борова выскакивають, да так и кинулись на милицию, как собаки.
Милиция в подвал, а там кости, да черепа голые, человеческие, с навозом свинячим перемешанные.
Вот она, страшная тайна, и открылась!
Ведуть того сторожа на кладбище к могиле Гвоздикова.
– С кем отрывал покойников?
– Сам, – говорить.
– Ну, так сам и откапывай! – и дають ему лопату.
Долго кидал он землю. Показался, наконец, и гроб весь ободранный, уже без красного.
– Открывай! – кричать ему.
Снимаить крышку, а там одни стружки.
Все стало понятно: свежие могилы сторож отрывал, покойников привозил домой, снимал с них одежу и голых кидал свиньям в подвал. После торговал на базаре и костюмами, и свининой.
Судили ирода и расстреляли, свиней-людоедов облили керосином и подожгли, а жена, с дочкой-школьницей, все бросила и уехала куда-то далеко.
Вот какие дела делались в нашей Пашинке!»
– А вот ишо про покойников, – вступает в разговор пожилой казачок.
Но что там было еще, послушать не удалось.
К магазину уже летят резвые босоногие пацаны-вестовые и, обгоняя одноконный зеленый фургон, кричат: «Везуть! Везуть! Везуть!» Конечно, хлеб!
И снова считаться. Нам сегодня повезло: из третьего десятка мы перебрались в середину второго. Вот вам и баламутный пересчет! Да еще успели поставить на лишний номер мать Мити Остроухова. Тоже наш одноклассник, постарше, и тоже воюет с зимы 42-го вместе с Васей Дробязко.
Хлеб быстро разгрузили. Первый десяток вошел в магазин. Мы были почти у двери.
Мука у всех темная, но с разных мельниц. Захар на глаз определяет качество, хотя сыпали все ее в один большой ларь.
Высший сорт давала Барановская, что под Невинкой, затем Попова – рядом с Витом, после Эркен-Шахарская, за ней Стоялова, последней шла Лупина, что в километре от Свидина острова, на той же протоке.
Очередного и его раскрытую сумку Захар сперва испытывал взглядом, потом справлялся, с какой мельницы, и лишь после этого взвешивал.
Если ответ совпадал с его мнением, кивал: «Правилна, сип!»
А если сомневался, то крутил головой, повторяя: «Нэ похожэ, но сип тоже!»
Подошел, наконец, и наш черед. Мука у всех троих с одной мельницы. Фэд ставит мешочек на тарелку весов и раскрывает его. Не дожидаясь вопроса, опережает хозяина: «На Поповой, дядя Захар!»
– Правилна, мальчик, сип! – и отрезал точно килограмм.
Следующий Виталий, он по-другому играет с Захаром.
– Игдэ малол мука? – спрашивает побелевший от мучной пыли Захар.
– Малол пшеница на Барановской! – отвечает Вит.
Захар метнул взгляд, запустил волосатую руку в полотняную сумку и потер муку пальцами.
– Шютышь, малчик, нэ похожэ! На Поповской мололся тожэ! Но всо рамно сип!
Он отлично разбирался не только в марках спиртного, и в исходном сырье.
Домой возвращались в хорошем настроении. Каждый нес в сумке килограммовый кусок хлеба, а это еды – на целых два дня.
Недаром говорят в народе: «Хлеб, он всему голова!» Виталий свернул в первый переулок и пошел по Рассадной – так ему ближе, а мы с Фэдом прибавили шагу и у колючей загаты Григоровых догнали двухколесную тачку. Ее тащили за лямки, перекинутые через плечи, пожилой мужчина в отглаженном парусиновом костюме и в соломенной шляпе и худощавая женщина в платье из той же ткани, расшитом широкой украинской вышивкой.
Вроде чета Тягни-Рядно. В возочке – чемодан, узлы, а сверху – хорошо знакомый нам по урокам пения кожаный футляр с бронзовыми застежками, для скрипки. Да, точно, это наш учитель музыки, известный всей ЧАО певец и артист, он же организатор драм и прочих самодеятельных кружков, увеселительных вечеров, в общем, самый веселый человек в Черкесске.
Поздоровались. Признал нас и он.
– Здравствуйте, хлопчики! С хлебом догоняете? Добрая примета! Значит, и нам удача будет.
– Может, подтолкнем, Николай Федорович? – предложил я свои услуги.
– Нет, нет, деточки! Нам с Зиркой  привыкать надо. Путь не близкий, вон какие горы впереди! – Он показал на Псыж и Конзаводские вершины. – Вот едем, ребятки, в аулы да на хутора менять барахлишко на что-нибудь съестное… А как там батько поживает? – переменил он разговор.
– Болеет по-прежнему, но держится. Да вон он сам, курит у забора.
Подъехали, остановились. Подошел отец.
– Вот так, Александр Евграфович! Не думали, не гадали, ан пришлось на старости лет стать бродячим музыкантом. Подпрягайтесь к нам левым пристяжным, ох и тройка удалая учительская будет! Я на скрипочке сыграю, а вы с Зирочкой подпоете, гляди, и заработаем на хлебушек наш насущный.
– Да куда мне, с моей деревянной, хоть и подкованной, – отец постучал палкой о костыль, который стал носить вместо протеза с приходом немцев. Это давало возможность свободнее вести разговоры с солдатами.
– А хлебушек у вас на дорогу есть? Вон ребятишки принесли что-то из очереди, поделимся.
– Немного есть, а вот от табачку б не отказался.
– Это сейчас проще. – Отец достал табакерку и высыпал все, что в ней было в газету, свернутую кульком, – табачок-то с генеральской добавкой! Ребятки где-то раздобыли сигары, и я подрезаю их в махру для духу и крепости.
Закурил и Николай Федорович.
– Добрый, духовитый! Спасибо. Ну, нам пора. До встречи!
Народное учительство снова натянуло лямки, и тележка со скрипом двинулась в дальний путь.
– Коли что, не поминайте лихом! – крикнул Тягни-Рядно, заворачивая за угол дома, и приподнял шляпу.

Нам с Фэдом тоже предстояла поездка по этой дороге, но ближе – в Свидин сад. Там у знакомых оставался наш станок от швейной машины. Мама давно просит его привезти, а у нас все другие дела. Говорят, что те люди давно переехали на другую квартиру. Отец сказал: «Сегодня это надо сделать!» И даже договорился с соседом сапожником о двухколесной тачке.
В наши планы такая прогулка не входила.
Нас ждала «Антилопа», но наказ отца надо выполнять. Через полчаса мы уже катили здоровскую тележку, удобную и легкую на ходу. Даже колеса у нее не дают скрипу, смазаны натуральным дегтем.
Оказалось, что дед Здор хорошо чинит не только сапоги, но еще делает отличные брички.
Вниз спускались грейдером. Проехали прямо по месту, где ночью укладывали ежиков. Их уже нет на дороге, но один капкан сработал точно: на спуске так и остались лежать два булыжника. Фрицы подкладывали их под колеса, чтобы не скатывалась машина. Было приятно – не зря вчера трудились!
Прокатили мимо цемзавода, поглядели на часового. Этот застыл у ворот и не мотается, как вчерашний.
Справа показался дом Семинютиных, загороженный плетнем. Из пяти братьев, во дворе самый младший – пятилетний Илья. Он верхом на подсолнухе, с хворостиной вместо плетки.
За агрессивность и драчливый характер братцы прозвали его Гитлером. Илюша не обижается, хотя вся улица зовет его этим проклятым именем. Иногда, будучи в настроении, братья нисходят до уменьшительно-ласкательного – «Адик».
Но бывало и наоборот. Как-то в начале лета братцы, разыгравшись в Свидином саду, зацепили за яблоню шпагатную петлю и уже тащили к ней орущего благим матом «фюрера». На счастье, появился кто-то из взрослых. Адик избежал игрушечной казни и был освобожден, а братья жестоко наказаны.
Из них ближе всех нам Иван. Почти наш ровесник, товарищ по уличным играм, футболу, рыбачьим походам на Зеленчуки. Его бы надо повидать – гляди, чем поможет. Да и тачку удобней тут бросить – сад близко, донесем на руках.
– Здоров, Адик! Ваня дома? – как можно мягче спросил я.
– Здоров! – вежливо, без ругани, отвечает Илья. – А дома никого, я хозяин. Братья – за рыбой, мать – за хлебом, а меня бросили. А вы бинок взяли?
– Сегодня, Адик, мы без бинокля, но зато с красивой бричкой! И тебя покатаем, если поиграешь с ней во дворе. Открывай калитку!
Илюша бросает в сторону подсолнух, выбегает на улицу и с ходу запрыгивает в тележку.
– Но-о, поехали! – громко подает он команду и начинает стегать нас тонким ивовым прутком. Иногда больно достается нам с Фэдом по ушам.
Через широкую калитку рысью въезжаем во двор, делаем круга три перед домом.
Илюше этого мало. Кричит: «Катайте ишо!» и замахивается хворостиной. Пришлось пробежать несколько кругов еще.
– Наверное, хватит, Адя? Поиграй теперь сам, покатай тачку по двору. Мы мигом – в Свидин и обратно.
Кажется, уговорили. Адик быстро превращается в рысака и с великим удовольствием впрягается в тележку.
А мы уже успели завернуть за угол. Вот и Свидин остров с фруктовым садом, обсаженный высокими тополями, с тремя березками и сосновой аллеей, единственной на всю Пашинку.
Меж двух проток тянется он почти до Поповой мельницы. Там речушки, сливаясь, вымывают в песке глубокую яму – лучшее место нам, мальчишкам, для купания и рыбалки.
Отсюда, с крутого мыска, окруженного камышом и кустарниками, кидались мы с разбегу в глубину. Мелкота – просто «солдатиком» (руки по швам), народ побольше – «нырком», головою вниз, самые старшие совершали фигурные прыжки «через голову», переворачиваясь в воздухе.
Однако через десяток секунд быстрая вода выносила всех без разбору на мелководье, где и при желании утонуть было невозможно: даже самым малым вода едва доходила до пояса.
Здесь все родное и знакомое. Во флигеле, где через стену жили с Ширяевыми, пролетели три моих детских года.
Тут, кроме друзей-мальчишек, остался и верно служивший нам с Борисом Николаевичем пес Алгебра. В сорок первом, незадолго до войны, он не пожелал переселяться вместе с нашей и марчихинской семьей на улицу Ленина, а остался полным хозяином на острове. Всегда радостно встречал здесь ребятню, играл и бродил с нами по кубанским просторам. Даже охранял со мной этим летом большой мост.
Но фашистов, с их крепким запахом, не принял!
По рассказам Ивана, мужественно защищал вход на остров, кидался на немцев, как бешеный. В первый же день автоматная очередь прошила его большое рыжее тело. Солдаты спихнули замолчавшего Алгебру в протоку.
Проходя с Фэдом по мостку, мы почтили память друга остановкой, сняли свои картузы и назвали это место «Алгебрин мост».
В трехэтажной генеральской даче чего только не перебывало. Уже на моей памяти – и общежитие ШКМ , и спальни национальной школы-интерната, а после – жилой дом работников цементного завода и квартира его первого директора – Марчихина. Да и наши с Ширяевым учительские хоромы были тоже здесь, на острове, только в маленьком одноэтажном домике.
Теперь этот зеленый уголок, с водой и жильем, облюбовали немецкие саперы, что заканчивают рядом новый мост.
Квартира знакомых на первом этаже. Дверь в нее раскрыта настежь. Виден передний угол прихожей и вешалка с солдатской одеждой. Под ней, у самой двери, наш станок с колесом.
Солнечный луч ударяет прямо в него, проектируя на стенку крупную надпись «SINGER». Мы у цели, остается самое сложное – вызволить ее. Из комнаты доносятся обрывки немецкой речи.
– Рискнем? – молча спрашиваю Фэда.
Он кивает головой, а я уже стучу в открытую дверь.
– Я, я, битте!
Оба входим в комнату. Двое солдат за столом молча режутся в карты.
– Гутен таг! – здороваемся мы разом. Игра останавливается, солдаты с удивлением смотрят на нас. Один, с унтер-офицерскими погонами, весело отвечает на наше приветствие.
Я сразу перехожу к объяснению нашего прихода. Мол, у знакомых, которые жили в этой квартире, остался станок от нашей швейной машины, тот, что стоит в коридоре. Мы хотели бы его забрать. Он очень нужен матери для шитья.
– О, Зингер, Зингер»! Я, я, натюрлих! Конечно, возьмите, раз это ваше. Мои солдаты хотели выбросить его на улицу, но я оставил, как память о Родине.
– Я, я! – начал поддакивать я. – Зингер – отличная германская фирма! Эту машину мать купила задолго до той войны, а она все работает и шьет, как новая.
Унтер с картами в руке подошел и даже помог оттянуть подставку от стенки. Потом он нагнулся и со вздохом погладил рукой чугунные литые буквы, повторяя: «О, Фатерлянд, Фатерлянд!»
Мы с Фэдом, обрадованные такой удачей спешили завершить вынос ценности образца 1905 года. На ходу я еще раз поблагодарил герра офицера за доброту и помощь, намеренно опустив приставку «унтер». Повышение в звании, как успели мы заметить, благотворно воздействует на солдатскую психику.
Во дворе рядом с домишком колдует у походной кухни повар в колпаке и переднике. Рыжей шерстью покрыты его закатанные до локтей руки. Мы проносим подставку мимо.
Фэд шепчет: «Сейчас прицепится и этот».
Так и получилось. Повар кидает черпак в котел и делает нам знак рукой – остановиться.
Неужели не выпустит? – пронеслось в голове. Тогда снова пойдем к герру офицеру.
Но он подходит и улыбается, кладет свои руки на столик с остатками лака, и тут повторяются, почти слово в слово, восторги унтера.
Потом тяжелым ботинком нажимает педаль. Колесо раскручивается все быстрее. Давно не видавший масла шатун уже не скрипит, а громко воет на весь сад.
Кок улыбается еще шире и на ломаном русском говорит, что таким «зингером» он с удовольствием играл в далеком детстве.
А мне вспомнилась моя золотая пора, и оказалось, что с этим немцем в далекие времена мы крутили колесо одной и той же машины. Я сказал ему об этом.
Солдат по-дружески похлопал меня по плечу и сочно рассмеялся: «Работай – есть корошо! Бить портной можна, как я – короши повар! Скоро война – капут! Зольдат, генерал – без работа. Повар – работа есть всегда!»
Аргументы были серьезные, но ни одна из этих профессий меня не интересовала. Я отрицательно покачал головой.
Как хочешь! – показал, разводя руками, повар и достал из кармана фартука пачку сигарет.
Фэд не упустил возможности побаловаться солдатским табаком и выпалил давно заученную фразу: «Пан, битте зер, гебен зи мир ейн цигаретен!»
Пан повар к нашему удовольствию снова раскрыл пачку, дал нам по одной и, чиркнув зажигалкой, даже поднес огоньку.
Поблагодарили еще одного доброго немца и, попрощавшись с ним, потащили нашего «зингера» дальше.
До поворота я успел рассказать Фэду кое-что вспомнившееся из дошкольных времен.
Эту машину мне разрешали крутить вхолостую, ремень снимался, и вращалось одно колесо. Но однажды отец принес из школы учебный генератор с маленькой лампочкой. Перекинув ремень через его шкивок, сказал: «Теперь крути и помни, что сила твоих детских мускулов превращается в электричество!»
Я нажал на педаль, лампочка под мои громкие возгласы накалилась, и чем быстрее вращалось колесо, тем ярче она горела.
Отец не успел вовремя остановить привод, как, ослепительно вспыхнув, свет погас. Я выслушал спокойное объяснение отца, что перестарался, сильно нажимая педаль, оттого и электричества получилось больше, чем надо. Оно и пережгло нить. Исправит ее невозможно, как нельзя зажечь сгоревшую спичку.
До меня дошло, что виноват. Мне до слез стало жалко крохотную лампочку, которую сожгло большое  электричество. Я горько расплакался.
Утешая меня, папа сказал, что дело поправимо, что сейчас найдем запасную от карманного фонаря и обязательно ее засветим! Но теперь превращением энергии отец занялся сам. Он равномерно закрутил колесо, лампешка накалилась и давала ровный голубой свет. Мои слезы сменились восторгом.
Так в самом конце двадцатых годов в школьной квартире дальнего абазинского аула Апсуа появились первые признаки электрификаци.
А чуть позже в нашу квартиру пришло еще одно чудо века – заговорило радио!  Нужные детали и лампы вместе с подробным описанием сборки в популярном журнале «Радио-фронт» прислал из Ростова племянник. И дяде, который до этого паял только домашние тазы и кастрюли, пришлось учиться более тонкой работе.
На постройку ушла почти вся зима. Больше всего времени поглотили батареи. Одних только стеклянных стаканчиков не меньше полусотни, и каждый из них заполнялся порцией цинка и меди. И все это надо было соединить и спаять в две большие, тяжелые батареи.
Дым коромыслом стоял в комнате после уроков и в выходные дни. Крепко пахло жженым  нашатырем и плавленой канифолью. Мама часто не выдерживала и с больной головой отправлялась на воздух или к знакомым.
Мы с отцом упорно терпели и с упоением работали. Я помогал, как мог, – то зачистить, то подержать конденсатор или катушку. Но главной обязанностью было приносить из печки горячий или уносить назад уже остывший тяжелый паяльник.
Все делалось строго по журналу и только в одном пункте отец поневоле отступил: за неимением дистиллированной воды разводил голубой медный купорос в снеговой, аульской. Однако свой срок работы батареи успешно выдержали.
Наконец, в первый весенний день все самое трудное было позади. Осталось вкопать старый медный таз для заземления и блоком поднять антенну на высокой мачте, которую привезли специально для этого по просьбе отца с гор.
Под вечер начались испытания. Помню, на столе у окна небольшой деревянный ящик с черными ручками, клеммами и гнездами. А над ними две пузатые и блестящие «МДС» и «Микро». Лампы излучали слабый магический свет в полутемной комнате и как бы напоминали отцовскую просьбу: «Ни тронуть, ни тряхнуть, ни стукнуть! Ни Боже упаси, перекалить!»
Но все тревоги и волнения оказались лишними.
О своем появлении на свет приемник заявил громким свистом сразу после включения. Вращая ручку, отцу удалось избавиться от писка, и в наушниках заговорил чистый, приятный баритон из самой Праги!
Событие необычное, интересное и радостное. Потом услышали другие города – Москву, Берлин, Варшаву, но громче всех был слышен Ростов-Дон. Казалось, станций в эфире – как звезд на небе.
В аул пришел веселый, радостный праздник. Особенно для отца – это и успешно оконченный труд, и ежедневная, из самой столицы, «Газета без бумаги и расстояний».
Первыми слушателями были жившие рядом ученики и отцовские помощники, а мои друзья – Назир, Хизир с сестрой Цуцей. Они часто водили меня в свою саклю, где их мать – Тутэй – угощала нас вкусной мамалыгой, свежими чуреками и сухим, пахнувшим дымом сыром с чашкой присоленного калмыцкого чая.
За ними появились соседи по квартире – учитель Абубекир Коцба с Кунацей и маленьким Володей. После пришли добрые друзья нашей семьи – высокий Айда, на плечах которого я доставал до потолка, Хаджумар и Хаджимурза Кужевы, Мурадин Бороков.
Все удивлялись и с удивлением слушали голоса и музыку из разных городов и стран. А на следующий вечер гостями стали старейшины аула – аксакалы из древнего рода Агировых, Тлисовых, Кячевых.
Они чинно, строго по старшинству, расселись вокруг большого стола с приемником, приняв серьезные строгие позы. Каждому по очереди отец надевал наушники и давал послушать отрывок передачи. Старики зашушукались и закачали головами.
Когда же, обойдя всех, отец положил наушники в большую эмалированную тарелку и в комнате послышалась громкая музыка, лица стариков потеплели, они заулыбались. Один за другим повторяли: «Аллах – Валлах!» и хлопали себя ладонями по коленям, обшитым кожей. А крепкий и жилистый, как дуб, кузнец Кячев даже начал притоптывать об пол ичигами в глубоких калошах.
И долго после этого ходили по аулу рассказы старичков про то, что – «Виллиги– Биллиги!!! У эта русский учитель на столе из чашка говорит сам шайтан!»
Так, Федя, в пять лет я уже подружился с чудесным миром радио.
Но вот и Семинютин угол, где нас встречает радостный Илюша с тележкой. Он теперь на воле – мать вернулась с хлебом.
Грузим в кузов громоздкую подставку, она еле уместилась, и одна из стоек свешивается за борт.
– А меня? – кричит Адик.
– Ну, садись, если влезешь.
Согнувшись, он пролезает и усаживается на середину широкой педали, хватается за колесо, как за руль, и крутит его в разные стороны. Подражая машине, кричит: «Пи-биб! Поехали!»
Подножка, на которой он сидит, то поднимается, то снова опускается вниз. Илье это очень нравится.
Но удовольствие длилось недолго. Через пару минут мы уже были у начала подъема.
– Дальше, Адик, извини, не повезем.
– Гора крутой, ишак худой! – добавляет Фэд. – Так что слазь, Адя! Прокатим в другой раз.
«Фюрер» послушно оставляет бричку и машет нам вслед рукой.
– Приезжайте ишо! Да не забудьте бинок! – дает он последние указания.
Из ворот цемзавода вываливается группа солдат. Все они без оружия. Видно, работают там, на складах боеприпасов. Собираются в кружок и закуривают на просторе.
Мы проезжаем в двух десятках метров и, конечно, привлекаем всеобщее внимание необычным грузом.
– Комм, комм! – раздается сразу несколько голосов.
Сворачиваем к проходной. Думаю, что же нужно этим? То ли тележка, то ли станок, то ли мы сами?
Фрицы обступили со всех сторон. Слышаться знакомые возгласы: «Зингер! Зингер!» Начинается общий разговор о далеком Фатерлянде.
Кто стучит костяшками пальцев о столик, кто ощупывает чугунные буквы, кто гладит их рукой. Пожилой, в замасленном комбинезоне и в очках, видно, техник, нажимает педаль и разгоняет скрипящее колесо. Потом резко его останавливает и полушутя говорит: «Одними швейными машинами, без танков, Германия могла бы покорить весь мир!»
У одних эта фраза вызвала громкий смех, другие, наоборот, поддерживали мастера. Мы же с Фэдом молча стояли в стороне и терпеливо ждали, когда окончится смотр былого экспорта былой Германии.
Докуренные сигареты остановили, наконец, поток воспоминаний о чудесных швейных машинах и далекой родине. Солдаты разом, как по команде, затушили окурки подошвами своих ботинок и ушли, совершенно о нас позабыв.
И до самого дома за нашу тачку с поклажей уже не цеплялась ни одна собака. К себе во двор мы завернули прямо с Технической – мимо тутовика с акацией . Проезд свободен, так как забор от Надиной пристройки давно сгорел у кого-то в печке.
Мать встретила словами: «Наконец-то! Я уж не рада, что затеяла эту поездку. Слава Богу, что вернулись!»
– Не Богу, а фрицам, что в квартире вашей знакомой, спасибо сказать надо – сохранили, не выбросили, да еще и отдали законным хозяевам, – ответил Федя.