0002005. Про художника в кино

Ну, конечно! Художника может каждый обидеть…
Однако, не может же быть, что меня так насквозь видно. Что у меня всегда были сложности с рисованием. Даже более внушительные, чем с пением. Петь я люблю! Особенно громко. А рисовать…
Могу, конечно, как Киса с Осей, «Сеятеля, разбрасывающего облигации трехпроцентного займа». К тому же художник в кине у нас в стране уже есть, Микита Сергеич… Двух художников бюджет страны не выдержит. Хотя…
 Однажды, на лекции по драматургии, как обычно величественный с похмелья Адабашьян, предваряя показ своей картины «Мадо, до востребования», за которую ему дали приз, как лучшему французскому режиссеру какого-то там лохматого года, заявил, что он абсолютно не режиссер. Наша публика восприняла это с восторгом. Адабашьяна любят. И все знают, что он еще и художник, это его первопричинная кинематографическая профессия, и сценарист, и актер… Умница, в общем.  Еще и на французском, как на родном чешет, потому французы и пригласили снимать.  Его приглашают. Помню в 2002 году, когда в нашу страну впервые в истории планеты приехал президент Чили, в музее кино, который тогда еще был на Красной Пресне, по этому поводу показывали фильм одного чилийского режиссера по фамилии Аларкон, имени не помню. Кино называлось «Фотограф». Мы, с группой товарищей, после занятий на курсах пошли на просмотр. Никто никогда не видел чилийского кино. Народу было битком, для наших несчастных соотечественников слово «халява» гораздо слаще слова «свобода».  Однако добрые музейные тетки подставили для нас стульчики в проход. И все уже вроде было готово, а свет все не гас. Оказалось, что ждали чилийского посла, который вместе с режиссером торчал в пробке. И тут на сцену выпустили Адабашьяна. Все обомлели, а мы с товарищами начали вполголоса дебаты по поводу того, сколько Александр Артемович принял на грудь. Полбутылки коньяку или три четверти. Понять это могли только мы из всего зрительного зала, так как только нам был понятен особый блеск в глазах этого замечательного человека. Из других коньячных признаков было только невероятное обаяние Александра Артемыча. Он развлекал публику минут сорок, пока чилийские товарищи не вырвались из пробки. Оказалось, что Аларкон закончил ВГИК и пятнадцать лет жил в Москве, пока в Чили руководил Пиночет. А Адабашьян написал сценарий этого фильма. Мне, почему-то, показалось по драматургическому ряду, что Адабашьян и Соловьеву писал сценарий, для его фильма «Избранные», который я к тому времени видел, и который снимали в Колумбии и про Колумбию. Потому, пересматривая «Избранных», я посмотрел титры и вычислил, что ошибся. Сценарий написал сам Соловьев, вместе с каким-то колумбийским классиком, не помню как зовут, по его же классическому колумбийскому роману. Но Адабашьян был на этой картине художником! От «Избранных» он видимо и набрался легкомысленного латиноамериканского духа.
Но на сей раз однако Александр Артемович был вполне серьезен с виду. Обосновал он свою репризу тем, что настоящий режиссер, по его мнению, это человек, который приезжает на съемочную площадку и, увидев пару здоровенных деревьев, распоряжается их спилить и вкапать на заднем плане… Деревья спиливают и вкапывают. Снова приезжает режиссер и начинает вопить: «Куда деревья дели? Немедленно вернуть их на место!» Их выкапывают и переносят на прежнее место. Вкапывают там… И т.д.
Адабашьян признался, что он таким даром не обладает, а снятый во Франции фильм – это нонсенс. Просто ошибка. Французы его приняли не за  того. И он не настоящий режиссер, а, в  лучшем случае художник, потому как окончил Суриковское училище.
Все посмотрели на эти пассажи, как на очередной треп Александра Артемовича. А напрасно.
Впервые я попал в производство кина по окончании курсов и с подачи своего мастера. Владимир Яковлевич был великодушен и предложил выбор на своей картине. Идти в ассистенты по актерам, либо в ассистенты по реквизиту. Мне было фиолетово, поскольку я, как и все мои товарищи по несчастью, по окончании курсов в производстве ничего не соображал. Я даже не знал, что существуют две разновидности ассистентов режиссера. Мастер пояснил, ассистент по актерам – это такая бабская профессия и заключается она в том, что нужно сидеть целыми съемочными днями в теплом гримвагене и трепаться с актерами. А настоящая мужская профессия – это ассистент по реквизиту… Безусловно, даже  двух мнений не может существовать по поводу того, что я выбрал под пытливым обстрелом его мягкого отеческого, практически ленинского, прищура… Тем более, что из всей мастерской честью поработать с мастером на картине был награжден только один подопытный кролик. Это был я.
Вообще считается, что ассистент по реквизиту принадлежит к режиссерской группе. Но работает он большей частью с художником-постановщиком. Вот так я и попал в художники.
Художник в кино у меня всегда ассоциируется с образом крепкого мужика в полушубке овчинном, в валенках, в треухе, небритым всего лишь дня три-четыре. От него должно пахнуть немного табаком и алкоголем и очень сильно костром. В руке он обязательно должен держать топор или, на худой конец, бензопилу. А вокруг зима…
Существуют мудрые режиссеры. Как, например, Хотиненко. Он очень часто рассказывает, различным аудиториям, что если он открывает сценарий и читает – ЗИМА. НАТУРА. НОЧЬ. – он тут же его закрывает и выбрасывает. Мой незабвенный учитель предпочитал зимние съемки всем остальным… А в особенности ночью, зимой и в Питере, когда в генераторе замерзает солярка, камера отказывается работать, а уж массовка… Хотя, наш народ гораздо морозоустойчивей солярки…
Потому случай, практически по Адабашьяну, происходил в лютую стужу. Снимали мы войну. Первую мировую. Бои в Карпатах. Как и следовало полагать, происходило это на Воробьевых Горах. Целый Божий день строили художники и примкнувший к ним я полевой госпиталь. Ставили палатки, таскали какие-то койки, тазики и телеги. Телеги таскать по бурелому трудно. Но должны были быть кони. Тоже была моя забота...
 Вешали белье на веревки и т.д.  Наконец декорация была готова. Позвонили главарям. Приехал самый главный, а с ним оператор и директор. Походили, посмотрели, оператор, уж было, стал обсуждать с художником, где он свет ставить будет и как ему художник может в этом помочь.. Но тут Мотыль объявил, что он декорацию не принимает и что ее нужно передвинуть на двадцать метров ниже по склону!!!!!!! После чего группа художников окаменела, а режиссер-постановщик невозмутимо развернулся и пошел к автомобилю. Все художники глубоко вздохнули и повернулись к оператору… Тот виновато развел руками и убежал. Директор быстро и воровато всучил ближайшему художнику две бутылки водки, развел руками и тоже убежал. Кинохудожники почесали тыквы обухами топоров, выпили по рюмке и поплелись переставлять палатки госпиталя. Мороз, тем временем, крепчал. Когда перенесли госпиталь, было уже за полночь. Позвонили директору. Этот подонок не иначе как уже был дома и залез под одеяло. Но трубку взял и что-то стал лопотать спросонья. Сказали, что-то вроде: «Строили мы строили и наконец построили. Как бы кто ночью не подпалил. Охрана нужна.» (Директор в кино – это тот, кто выполняет все потребности, нужды и прихоти группы. Практически старик Хоттабыч.) На что директор повинился, что охраны  у него нет, и что можно оставить Леху-реквизитора, купив ему пару флаконов водки, чтобы бедняга не замерз. А такси до дому и обратно на площадку всей художественной группе картина оплатит. На том и порешили. Леха-реквизитор даже обрадовался. Быстро сбегал в ближайший ларек, был рядом, в километре, у метро, по пути нарыл где-то гитару и позвонил жене и теще, что ночевать будет не дома, а будет в палатке на Воробьевых горах. У Лехи дома по ночам буянил грудной ребенок. Мы его и оставили, горланящего песни, от радости, что не ночует дома, а будет ночевать на морозе в обнимку с флаконом.
На улице Косыгина, что сверху на Воробьевых, трудно ловить машину даже человеку во фраке. А уж художнику в тулупе, треухе и с топором в руках, да от которого еще разит неизвестно чем, еще сложнее. Но, тем не менее, мы все разъехались по домам. Чтобы через пять часов, около половины седьмого утра, встретится вновь. А как иначе, смена с 8:00, а надо, чтобы еще декорацию приняли. Не говоря уже, что о Лехе было беспокойство.
Радовало этим утром только одно, что со стороны декорации нашего госпиталя не валили клубы черного дыма, значит, добрым людям не удалось спалить результат наших тяжких трудов. Однако и воплей гитариста Лехи не было слышно. Лишь мерный рокот трактора раздавался со стороны наших госпитальных палаток. Откуда он там взялся? Ответ на этот вопрос мы получить не успели, так как тот вскоре затих. Видимо солярка у него в моторе перемерзла.
Ночью прошел снежок, покрытая инеем заснеженная и заиндевелая декорация была прекрасна. Однако Лехи видно не было. Это настораживало… Все ж таки охрана должна вставать ой, рано (это из мифологии)… А вдруг замерз наш верный сторож? Что мы скажем жене, теще и грудному ребенку?
Предчувствия нас не обманули. После судорожных поисков, в одной из палаток с красным крестом на боку, на госпитальной койке, мы обнаружили практически обнаженного Леху-реквизитора. Гитара валялась рядом на промерзшей земле. Лицо героя начало синеть. Руки у покойника были одеты в трикотажные рабочие перчатки, видимо у бедняги зябли руки, и он пытался их напоследок согреть. У всей художественной группы навернулись слезы на глазах, все  одновременно, как по команде, с  гулким звоном, воткнули топоры в мерзлую землю и освободившимися руками стянули с поникших голов треухи. Особо нервные художники стали крестится…
Вдруг и внезапно, абсолютно некстати, нарушая величие трагизма ситуации, со свежей воспрянувшей силой, прозвучал оживший рокот трактора, казалось, навсегда замерзшего к чертовой матери вместе с соляркой и воспоминаниями о нем. Особо нервные художники отреагировали вполголоса матом… Особо сообразительные художники моментально осознали, что рокот исходит от Лехиного трупа. Особо смелые ринулись к трупу и стали нащупывать пульс. Труп был еще теплый А пульс у трупа был такой, что могли позавидовать все космонавны-австронавты. Однако трупные пятна на Лехиной роже??? Оказалось, что они размазаны по Лехиной морде б/ушными рабочими перчатками, которыми, вероятно, что-то красили в синий цвет. Видимо, сначала сторожу стало жарко от содержания спетых песен и он разделся до трусов.
А может это от врожденной  Лехиной интеллигентности было, ну не смог человек себя перебороть и улечься спать в одежде! Уже потом, видимо, у пропойцы стали зябнуть пальцы  от гитарных переборов. И он нарыл в хламе художников грязные перчатки, а потом, наверное, умылся, как и положено каждому интеллигентному человеку перед сном… Снегом, не снимая перчаток, как это и положено каждому нормальному лорду… Остается тайной, почему Леха-реквизитор почувствовал себя лордом, то ли он песни битлов орал ночью пьяный под гитару, то ли и вправду есть что-то английское в его происхождении…
Пробуждению Леха не поддавался, лишь в забытьи просил слабым голосом воды… Ему пообещали, что медсестра принесет, как только явится. И пошли готовиться к приемке декорации.
Однако никто не ехал. Потом, наконец, приехал директор, сказал, что творческая концепция за ночь поменялась, и сцену у госпиталя Мотыль решил сделать ночной. Ее и будут снимать ночью. А пока не наступила темнота, буду снимать каскадеров, скатывающихся на задницах с гор. Это рядом, километрах в двух… Директор махнул наугад в сторону новой площадки рукой.
А лично мне Леха-директор ( тоже Леха) передал от мастера, что каскадеров надо разбавить узнаваемыми лицами. А так как я уже появлялся в кадре с групповкой, то и мне придется сигать с круч вместе с отчаянными парнями по прозвищу каскадеры. Я обреченно поплелся искать костюмваген с гримвагеном. Переодевшись в служивого, наклеив бороду и получив ружье, я цельный световой день развлекался катанием на пятой точке с самой Воробьевой из всех Воробьевых гор. Главное в этом занятии было не заколоть никого штыком  винтовки, он был настоящий, как и винтовка. И попытаться не стать проткнутым насквозь штыком какого-нибудь каскадера. Повезло. Единственное неудобство доставляли одеревеневшие ноги, символическая подошва и рыбий мех костюмных ботинок от мороза не спасал.
Однако стемнело. Съемки перекинулись к госпиталю.
Поразительно, насколько художники сдержанный народ, хоть у каждого и есть топор.  Каких-нибудь вспыльчивых профессий люди похватали бы топоры и порубали бы в мелкий винегрет всех главарей съемочной группы. Абсолютно неважно было теперь (да и ранее, если бы сцена осталась дневной), где стоят палатки, так как снимали по темноте и крупными планами…
Съемки закончились. Когда сворачивается или разворачивается съемочная группа, абсолютно тщетно ждать, чтобы коллеги из другого цеха тебе когда-либо, по своей инициативе помогли. Это, конечно, обосновано. У каждого полно своей работы, да еще если тебе кто поможет, потом ничего на месте не найдешь. Но одно дело свернуться гримеру, сорвал бороду, смыл грим тампоном и до свидания. А другое дело художникам. Да еще ночью. Погасили светики свои лампы и наступает темень. А тут надо разбирать палатки, таскать телеги и т.д. В общем, художники уходят с площадки последними. Всегда. Так было и в тот раз.
Уже все укатили, а художники еще палатки с телегами таскают на гору… В общем домой добрались рано, еще не рассвело. А утром снова смена и т.д. Как после этого не любить художников, я не знаю.