Людмила - пленница любви. Глава Двадцать Восьмая

Глава Двадцать Восьмая. Разговоры по душам.




— Из того, что вы сейчас рассказали, Лена, можно сделать один вывод: от Сапрановых вам нужно бежать, и, как можно, скорее, – заключил Дмитрий.
 — Бежать!?! Куда!?! – чуть ли не хором спросили Антон с Леной.
 — Пока не знаю, - задумчиво ответил Дмитрий, - но с определенной уверенностью могу сказать одно: в особняке Сапрановых вам, Лена, оставаться никак нельзя.
 — Понимаешь, Дим, ей деваться некуда, – произнес Антон. – Стоит только Леночке куда-нибудь уйти, как менты тут же начнут охоту на неё.  Она же у Германа на поруках. Представляешь, что будет, если он поймет, что Лена ушла от него?
Задача по вызволению Лены из особняка в Троице-Лыково действительно казалась невыполнимой, но Дмитрий был полон решимости помочь двум влюбленным. Что в нем в этот момент говорило больше – желание еще раз «насолить» Герману или искренние сочувствие к двум молодым людям – он и сам не знал, но в желании разобраться в том, что на самом деле произошло с Леной и её семьей, Серковский был непоколебим.          
 — Все, что вы сейчас рассказали, Лена, выглядит, по меньшей мере, странно, – произнес Дмитрий. – Трудно сказать, что Герману от вас на самом деле нужно, но я вам обещаю одно: мы с Антоном все сделаем для того, чтобы спасти вас от этого безумца.
— Дим, а как же быть с её братиком? – спросил Антон.
— А вот судьба Алеши вообще становится для меня приоритетом, – сказал Серковский. – Есть у меня один товарищ. Он в полиции служит. Я обращусь к нему, и мы перевернем с ним все, что только можно перевернуть, но ребенок будет найден.
Все, что говорил Дмитрий, отнюдь не было красивыми словами. В своем желании помочь Лене он был абсолютно искренен, и, главное, на этот счет в его голове уже созрел определенный план действий.
Отсутствие Лены в особняке, естественно, вызвало бурю негодования у Германа. Он вообще не терпел, когда что-то выходило из-под его контроля. А уж когда дело касалось его невесты, возмущению Германа Федоровича просто не было предела. Жизнь Лены была расписана на долгие годы вперед, и в это расписание не должно было вноситься никаких корректив. Первые  «шишки», естественно, полетели в сторону Анны, так как именно она являлась негласной хранительницей очага и отвечала за все, что происходило в доме.
— Как ты вообще могла такое допустить!?! – кипел от возмущения Герман. – Лена живет в моем доме, и отлучаться куда-либо она может только с моего разрешения.
— Герман, а она – не твоя собственность, - возражала Анна, - и вправе поступать так, как посчитает нужным.
—  Вот  насчет этого ты очень сильно ошибаешься, – продолжал неистовствовать Сапранов. – Лена – моя безраздельная собственность. Знаешь, какие деньги я в неё вбухал?
— Вот в этом ты весь, Герман, – вздохнув, произнесла Анна. – Скажи, а для тебя вообще живые люди существуют? Или они – это так… биологический материал?
—Ну, по какому поводу вы сейчас грызетесь? – раздался голос Вадима Викторовича. – Слушайте, вам не надоело… Только тем и заняты, что с утра до вечера отношения выясняете.
— Да, ты послушай, что он говорит, – начала объяснять мужу Анна. – Ленке, видишь ли, без его разрешения даже за забор выйти нельзя.
Вадим Викторович укоризненно посмотрел на Германа, как на капризного ребенка, которому не купили желаемую игрушку.
— Знаешь, Герман, я бы на твоем месте сейчас не об этом бы думал. – произнес Гусев. – У тебя итак жизнь под откос летит. Вон, «Континент» ты уже потерял. Девчонки у тебя совсем от рук отбились. Про твои два брака я уж вообще молчу. Ирка с алкоголем  не расстается, а Полину, - Вадим Викторович тяжело вздохнул, - ты вообще в гроб загнал.
— Слушай, давай так: со своей жизнью я как-нибудь сам разберусь, – отпарировал Герман. – Ты бы лучше свою протеже приструнил, а то она у тебя, я смотрю, как хозяйка…
 — Герман, а Люся и есть хозяйка, – вступила в разговор Анна. – Если ты не забыл, половину семейного состояния Иван оставил именно ей, а поэтому в этом доме она вправе вести себя так, как посчитает нужным.
Слова Вадима Викторовича и Анны били Германа, что называется, не в бровь, а в глаз. Давно привыкший чувствовать себя в собственном доме богом и царем, он никак не мог смириться с тем, что появился кто-то, кто имеет такие же права, как и он. Свой «престол» Герман ни с кем делить не собирался и уступать никому не хотел, а поэтому Людмила в одночасье превратилась из просто нелюбимой племянницы в объект лютой ненависти и постоянного желания избавиться от неё во чтобы то ни стало.
Сидя в автомобиле рядом с Леной, Дмитрий не знал, с чего начать разговор. Он понимал, что для Лены Людмила – человек гораздо более близкий, чем кто бы то ни было, но что-либо спросить о ней он не решался.
— Лена, а вам часто приходится общаться с Людмилой Ивановной – племянницей Германа? – наконец, спросил он.
— Люда – моя лучшая подруга, – ответила Лена. – Не представляю, чтобы я тут делала, если б не она.
Лена говорила это с нескрываемым воодушевлением, даже с гордостью. Сразу было видно, что Людмила для неё действительно близкий человек, отношениями с которым она дорожит.
— Наверное, у Людмилы Ивановны полно поклонников? – снова поинтересовался Дмитрий. – Такой эффектной женщине, как она, кавалеры, должно быть, прохода не дают?
— Ой, что вы!?! – Лена махнула рукой. – Людочка у нас тихоня, каких свет не видел. Она, по-моему, кроме своей бабушки да тети Ани, вообще ни о ком не думает. Хорошо, хоть Виталию Геннадьевичу удается её как-то растормошить.        
— Виталий Геннадьевич? Это кто?
— Да, это хороший друг Люси. Они вместе в концерне работают. Виталий Геннадьевич обещал мне помочь братика найти, а с Людой они так крепко дружат! Сразу видно, что Виталию Геннадьевичу она очень нравится. Только он сказать ей об этом стесняется.
После этих слов Лены в воображении Дмитрия вновь все встало на свои места. Людмила снова предстала перед ним в образе расчетливой, меркантильной девицы, пекущейся только о своем благополучии и выгоде.
— Знаете, Лена, не хочу вас пугать, но должен предупредить: будьте, пожалуйста, поосторожнее с Людмилой Ивановной, – сказал Дмитрий. – Это человек, скажем так, с двойным дном.
— С двойным дном? Что вы имеете в виду?
— Понимаете, Людмила Ивановна не всегда искренна. Для неё на первом месте всегда будет стоять она сама, а все остальные, с кем она общается, имеют для неё весьма второстепенное значение.
— Дима, мне кажется, вы преувеличиваете, – сказала Лена. – Вы просто не знаете Люсю достаточно хорошо. Она у нас живет исключительно не для себя, а для других. Варвара Захаровна без неё, наверное, и не выжила бы. А как её на работе все любят! Нет, Дима, вы абсолютно не правы. Люда у нас добрый, отзывчивый человек.
Слова Лены, как ножом, резали по сердцу Дмитрия. Еще раз, убедившись в своей неправоте, ему оставалось кусать локти да корить себя за то, что так нелепо и так бездумно убил собственную любовь.
Едва автомобиль Дмитрия подъехал к особняку, из-за ворот показалась Людмила. Вид девушки не предвещал ничего хорошего, по крайней мере,  для Серковского. Если бы человеку дано было свойство испепелять взглядом, то Дмитрий в одно мгновение превратился бы в пригоршню пепла.
— Лена, иди в свою комнату, – сказала Людмила. – Мне надо с тобой серьезно поговорить.
Как только Лена ушла, Людмила набросилась на Серковского, высказывая ему все, что только о нем думает.
— Если еще раз увижу тебя рядом с Леной, ты у меня пожалеешь, что вообще на свет родился, – неистовствовала Людмила. – Мало того, что ты мне все нервы истрепал, так теперь еще и за Ленку принялся.
 — Людмила Ивановна, по-моему, трепать нервы, манипулировать людьми – это исключительно ваша компетенция, – ответил Дмитрий.  – У вас это просто виртуозно получается. Без обид: меня вы объегорили так, что я этого даже не заметил, а теперь что, за депутата принялись?      
Последнее высказывание стало последней каплей, переполнившей чашу кипения Людмилы, и Серковский тут же получил награду в виде хлесткой пощечины.
Реакция Дмитрия на подобное поведение бывшей возлюбленной оказалась несколько неожиданной. Людмила опомниться не успела, как очутилась в крепких объятиях Дмитрия, а его губы сомкнулись с её губами.
— Пусти, ненормальный! – сказала Людмила, вырываясь из объятий Серковского. – Нас могут увидеть.
— Значит, когда в Сочи ты с Ромкой обнималась, тебя не волновало, что вас могут увидеть. Вот в этом вы вся, Людмила Ивановна. Ищите там, где посытнее и где послаще, а живые люди для вас – это так… расходный материал.
Дмитрий развернулся и ушел, оставив Людмилу одну размышлять над смыслом сказанного им.
Анне пришлось проявлять чудеса изворотливости, чтобы скрыть от Германа, куда подевалась его невеста. Зная патологическую ревность Сапранова, ей было страшно подумать, что будет, если он узнает, что Лена поехала навестить Антона да еще в сопровождении его заклятого врага.       
— Я её на рынок послала, – объяснила Анна Герману отсутствие Лены. – Мне там зелени, перца купить надо.
— Так! – ошеломленно воскликнул Герман. – А тебе не кажется, что все, что касается Лены, нужно, как минимум, согласовывать со мной?
— С какой стати?
— Ну, хотя бы потому что вскоре она станет моей женой, и я, как её супруг, имею право знать обо всем, что с ней происходит.
— Во-первых, Ленка пока еще не твоя жена. Во-вторых, я не пойму: ты хочешь, чтобы Лена стала твоей женой или твоей рабыней?
Вопрос для Германа был явно провокационным и обличающим.  Признаваться в том, что уже давно считает себя безраздельным хозяином Лены, ему не хотелось, но и отрицать этот факт означало уронить свой статус, да еще в глазах прислуги.
  — Послушай, Лена мне обязана всем, - нашел, что ответить Сапранов, - и раз уж так вышло, то подчиняться она должна правилам, установленным мною в моем доме.
Анне лишь оставалось покачать головой. Представив, что за жизнь ждала Лену рядом с Германом, ей становилось не по себе, но что-либо сделать для того, чтобы помочь девочке, она решительно не могла.   
К постоянным отлучкам своего крестника Раиса Наумовна давно привыкла, и, в принципе, её уже мало интересовало, где мог пропадать Дмитрий. Она знала: все, что предпринимает Дмитрий, ему необходимо, а вдаваться в подробности Раиса Наумовна не считала себя вправе.
В тот весенний день – один из тех, которые предшествует выезду на загородную «фазенду», Раиса Наумовна с супругом отправились на рынок затариваться всевозможными саженцами, рассадой, семенами. Андрею Степановичу наскучило слоняться среди длинных торговых рядов, и он сказал супруге:
  — Слушай, ты тут погуляй, если хочешь, а я тебя в машине подожду.
Прохаживаясь меж торговых рядов, Раиса Наумовна вдруг увидела идущую ей навстречу женщину, чьи черты лица, фигура сильно кого-то напоминали. Чем ближе женщина подходила к Раисе Наумовне, тем больше у той росло ощущение, что она её знает. Поравнявшись с Раисой, женщина, расцветя в улыбке, воскликнула:
  —  Рай, ты, что ль!?! Сколько лет – сколько зим! Какими судьбами?
Ошеломленная Раиса Наумовна, всматриваясь в черты лица окликнувшей её незнакомки, все еще никак не могла понять, кто перед ней, пока та сама не внесла ясность.
  —  Ну, что? Одноклассниц, значит, уже не узнаем? А еще подругой называлась!
Тут только, по характерному тембру голоса, который нельзя было спутать ни с каким другим, Раиса догадалась, что перед ней стоит её давнишняя школьная приятельница – Анька Парамонова.
   — Анька, никак ты? – развела руками Раиса Наумовна. – Слушай, тебя совсем не узнать. Принарядилась, лощеная вся такая. Ты что, за олигархом замужем?
  — С ума сошла? – Анна махнула рукой. – Мой «олигарх» только тем и занимается, что на других олигархов ишачит.
  — Это ты о ком?
  — Вадика Гусева помнишь? Ну, помнишь, он у нас в классе еще главным ботаником считался? 
Таким поворотом событий Раиса Наумовна была удивлена несказанно. Уж кого-кого, а Вадика Гусева она меньше всего видела  в качестве вообще чьего-либо мужа.   
  — Погоди! Но ты и  Вадик… это, Ань, из области фантастики.  Я же помню: ты у нас в Болгарию на ПМЖ собиралась. Что, не прижилась там?
— Рай, а что Болгария… - Анна махнула рукой. – Я тебе так скажу: хорошо там, где нас нет. Ты лучше про себя расскажи. Наверное, замужем, дети есть.
— Слушай, а поехали ко мне, – вдруг предложила Раиса Наумовна. – Посидим, чайку попьем. Ты мне про свое житье-бытье расскажешь. Я тебе – про свое.
Долго уговаривать Анну не пришлось, и уже через минуту две женщины направлялись к выходу из рынка, к автомобилю, что стоял возле ворот.
Большого восторга по поводу встречи с Анной Андрей Степанович не испытывал, но в открытую перечить супруге не решился, так как понимал всю бесполезность такого поведения.
Под крепкий, сладкий чаек  с конфетами в цветастой коробке и протекала беседа  двух старых приятельниц.
 — Сашка, сын наш, в Ростове обосновался, - рассказывала Раиса Наумовна, - а мы с  Андреем сюда, в Москву, перебрались. Тут его в столичную коллегию приняли. Сразу и перспективы появились, и деньги хорошие зарабатывать стал.
— А Сашка что, вас внуками еще не порадовал?
— Да, какое там… - Раиса махнула рукой. – Знаешь, Аня, мы с Андреем уже перестали надеяться, что он у нас когда-нибудь остепенится. С утра до вечера сидит в своем банке, бумажки с одного стола на другой перекладывает, а по вечерам с друзьями неизвестно где пропадает.
— Слушай, а в каком банке он у тебя работает?
— В Дон-траст-банке. Может, слышала про такой?
 При этих словах одноклассницы Анна изменилась в лице. Название банка было у неё на слуху и вызывало неприятные ассоциации.
— Скажи, а твой сын в своем банке ничего не слышал о Дмитрии Серковском? – спросила Анна.
—  А ты откуда Димку знаешь? – недоуменно спросила Раиса Наумовна. – Ты что, с ним где-то сталкивалась?
—  Да, уж. Приходилось. И должна сказать тебе: знакомство было не из приятных.
Тут разговор принял совершенно неожиданный оборот. Поведав о том, какие события происходили в семействе Сапрановых, и какое к ним имел отношение Дмитрий, Анна ввела свою приятельницу в состояние шока.
— Сколько раз я говорила своему олуху, чтоб он не втягивал Димку в свои разборки. – причитала Раиса. -  Дались ему эти ваши Сапрановы! Ты знаешь, мне кажется, он скоро есть и пить перестанет – все будет планы своей мести выстраивать. Хоть бы парня пожалел! Ему-то какого каждый раз переживать весь этот ужас! 
Раиса Наумовна говорила так громко, что её муж, находившийся в соседней комнате, не мог не услышать этого монолога. 
— Значит, ты считаешь, что убийцы Димкиных родителей должны оставаться безнаказанными?   - спросил Андрей Степанович, зайдя на кухню. – Рая, а ведь Наташа была твоей лучшей подругой. Мы с тобой вместе Димку крестили. Помнишь? Скажи, ты что  сейчас предлагаешь: простить этих уродов? Рай, а для Сапрановых это нее слишком жирно будет?
— Знаешь, Андрей, только от этой твоей мести ни Наташа, ни Сергей не воскреснут, а парню ты всю психику поломать можешь. – произнесла Раиса Наумовна, разведя руками. – Он итак в себя прийти не может, а ты еще ему голову всякой ерундой забиваешь.
 — Какой ерундой, Аня? Я всего лишь хочу, чтобы Сапрановы ответили за то, что они сделали. Вспомни: Сергею они обязаны буквально всем! Где бы они были, если б не Черкасовы.  Стоило только Ивану или Герману где-нибудь облажаться, как Серега тут же приходил на помощь. Они же без него – ноль без палочки. Конечно, как захотелось урвать кусок пожирнее, так он им сразу не нужен стал. Устроили там, в Гнездовской, резню, чужое добро к рукам прибрали, и думают, что им это просто так с рук сойдет.
— Я только одного не пойму: Люся ко всему этому какое отношение имеет? – вступила в разговор Анна. – Она, между прочим, всю жизнь по детским домам промыкалась. Ни отца, ни матери не видела. В чем она-то перед вашим Димой провинилась?
— Она – Сапранова, а, следовательно, такая же, как все они, – категорично заявил Игнатьев. – Отец из Сереги жилы тянул. Теперь вы хотите, чтобы его дочь Димке жизнь испортила? Ну, нет! Такого развития событий я не допущу.
Дальнейший разговор и какие-либо споры были бессмысленны, и Анна стала собираться уходить.
— Ты уж Андрея извини, – попросила Раиса Наумовна одноклассницу, когда провожала её. - Он после того, как Черкасовых убили, сам не свой стал. Нарисовал в своей голове образ врага, и все Димку науськивает.
— Рай, только ты передай своему крестнику, чтоб он к Люде не лез. Девчонка только-только в себя приходить стала. Вон, хоть хорошего человека встретила. Глядишь, может, что-то у них и склеится.
Тут дверь открылась, и на пороге появился сам виновник беспокойства. Увидев Анну, суровое выражение лица крестной, Дмитрий понял, что разговор, скорее всего, был о нем, и характеристики во время этого разговора он получил отнюдь не лестные.
— Ты поговори со своим крестником. – Сказала Анна Раисе. – Объясни ему, что люди – это не игрушки. С ними нельзя так.. сегодня – люблю, завтра – выброшу, как половую тряпку.
— Ладно, – ответила Раиса Наумовна. – Ань, ты, как время будет, еще раз заходи.  На  моих пришибленных внимания поменьше обращай. Вадику привет передавай. Может быть, вместе с ним когда-нибудь выберетесь.
Дмитрий сидел на кухне в ожидании очередной нотации от своей крестной, которые у неё выходили просто мастерски.
— А от тебя, Димка, я такого не ожидала, – сказала зашедшая на кухню Раиса Наумовна, отвесив крестнику подзатыльник. – Прям, как фашист какой-то…
Все попытки оправдаться в этот момент были бессмысленны, и Дмитрию ничего другого не оставалось, как просто делать виноватое выражение лица в ожидании очередной отповеди.
— Вы что, со своим крестным совсем чувство реальности потеряли? – продолжала Раиса. – Ты на ком вздумал отыгрываться? На девчонке, ничего не понимающей? На сироте круглой? Знаешь, Дим, раньше я о тебе была лучшего мнения.
Дмитрий не мог подобрать нужных слов. Все, чтобы он сейчас  ни сказал, автоматически оборачивалось против него, а каких-то оправданий тому, что он сделал, не могло быть в принципе.
      — Знаешь, тетя Рай, а я ведь до сих пор все еще люблю её, – наконец, признался Дмитрий. – Только любовь оказалась односторонней, без взаимности.
— Дим, когда любят, не доводят человека до истерики.  Не грузят его своими проблемами. А если девушка желает остаться с другим, спокойно уходят в сторону.
Со словами своей крестной Дмитрий не мог не согласиться, но произнесены они были слишком поздно.
До того, как прийти в дом своих крестных, Серковский битый час просидел в кабинете следователя. Бывалый корифей московского сыска Павел Спиридонов, повидавший всякое за время своей службы, удивлялся все больше и больше тому, о чем рассказывал ему Дмитрий.
  — Все это на какой-то абсурд похоже, – заключил Павел, когда его товарищ завершил свой рассказ. – Ну, ты сам подумай, зачем преуспевающему олигарху, у которого денег – куры не клюют, жениться на девчонке даже не то, что из низов, а из трущоб?
  — Да, я сам мало чего понимаю. Я только в одном убежден: о большой и чистой любви в этом случае речь не идет. Понимаешь, Паш, Герман – человек максимально практичный, и всякие, там, ахи, охи, влюбленные вздохи – это абсолютно не про него. У Ленки есть что-то, что ему нужно. Я думаю, что этого даже она сама не знает. Но речь  идет о чем-то действительно серьезном.   
   Своими предположениями Дмитрий ставил Павла в тупик. Желание Германа сделать Лену своей супругой вряд ли было продиктовано безумной любовью. Человек искушенный и высокомерный, Сапранов в последнюю очередь обратил бы внимание на безродную девчонку, да еще из крестьянской среды. Скорее всего, в своем стремлении взять Лену в жены Герман руководствовался вопросами более практичными, нежели банальная страсть.
— Слушай, а что родня этой Лены? – спросил Павел. – Они что, вот так запросто согласились выдать её замуж за старика?
— Во тут-то, Паша, и начинается самое интересное. Понимаешь, родители у неё умерли. Причем, оба в результате несчастных случаев. После этого Ленкиного младшего брата забирают в детский дом, а у неё самой находят наркотики. Её, конечно, отправляют в СИЗО, и тут-то появляется Герман Федорович.
— В качестве благодетеля?
— Естественно. Представляется лучшим другом Лениного отца. Начинает чуть ли не слезы лить по поводу его безвременной гибели. Лене говорит, что нет ничего такого, чего бы он для неё не сделал. Берет её на поруки. Привозит сюда, в Москву…
— И тут клетка захлопывается? – перебил Дмитрия Спиридонов.
— Да, захлопывается, – ответил Серковский, чуть задумавшись. – Причем, Сапранов настолько беспринципен и настолько самоуверен, что у Лены нет никакой возможности для того, чтобы хотя бы подумать. Представляешь, он за неё расписал всю её дальнейшую жизнь чуть ли не по часам.
— Димка, а в тебя, случайно, очередная стрела Амура не попала? – поинтересовался Павел. – Ты так об этой  Лене говоришь, будто она тебе небезразлична.
— Пашка, опять ты со своими дурацкими шуточками… - Дмитрий махнул рукой. – Да, если хочешь знать, эту  Лену вообще нельзя воспринимать, как девушку. Лично для меня она – ребенок, чистый и беззащитный.
 — Хочешь сказать: старая любовь не ржавеет?
 — Ты сейчас о чем?
 — Все о том же, Дима. Все о том же… Ты, как я погляжу, свою Людмилу Ивановну никак из головы выкинуть не можешь.
Разговор приобретал для Дмитрия довольно щекотливый характер. Любое упоминание Людмилы было для него болезненным, так как рождало в его сознании воспоминания, которые он хотел бы поскорее забыть.
— Слушай, сколько раз тебе говорить: Людмила Ивановна – это всего лишь фрагмент моего прошлого, – раздраженно произнес Дмитрий. – Ты, я вижу, наслаждение испытываешь, возвращаясь к этой теме.
— То есть, сыпля тебе соль на рану, – уточнил Павел, а потом, пытаясь перевести разговор на другую тему, добавил: - Ладно. Давай вернемся к нашим баранам. Надеюсь, ты понимаешь, что, находясь здесь, в Москве, мы абсолютно ничего не можем сделать?
— Ну, и как теперь быть?
 — Надо, чтобы кто-то ехал туда, на Кубань, и уже там разгребал всю эту навозную яму, – заключил Спиридонов. – Только знаешь, Дим, что я тебе скажу: дело это стопроцентно безнадежное. Справиться с таким тузом, как этот Сапранов, - это, сам понимаешь, из области фантастики. Такие, как он, всегда, в совершенно любой ситуации выходят сухими из воды.
— Паш, вот этим меня точно не напугаешь, – ответил Серковский. – У меня к Герману Федоровичу свои счеты, и, уж поверь мне, я приложу максимум усилий для того, чтобы он по ним заплатил.
Дмитрий говорил уверенно, по всей видимости, ни на минуту не сомневаясь в успехе того, что он задумал.
— Слушай, я смотрю, этот Сапранов тебя крепко достал, – произнес Спиридонов. – Только, знаешь, если ты будешь действовать в одиночку, от тебя точно мокрого места не останется.
— Так, и что мне теперь делать?
— Что тебе делать, – задумчиво произнес Павел. – Тебе делать вот что! Позвоню-ка я в Краснодар одному своему знакомому. Он в их уголовном розыске крутым асом считается.    Ввиду его в курс дела. Он – парень толковый.  Поможет тебе все эти дела разрулить. Только, чур, уговор: без него – никакой самодеятельности.
С этими словами Спиридонов вышел из кабинета, а через пять минут вернулся, положил на стол перед Дмитрием сложенный вдвое клочок бумаги и сказал:
— В общем, Сеславинский тебе в помощь. Я ему вкратце суть проблемы изложил. Он говорит: похоже, дело потенциально безнадежное, но побадаться стоит. Я тебя только об одном прошу: ты уж там на рожон не лезь. Без Славки вообще никуда не суйся. Еще не хватало мне тебя из каких-нибудь передряг вытаскивать.
В том, что  Лена принадлежит только ему, и нет на свете  человека, с которым пришлось бы её делить, Герман не сомневался ни на минуту. Неизвестно откуда появившегося выскочку-студента Сапранов воспринимал как нежелательную помеху, которую легко можно было устранить. Тем сильнее было негодование Германа Федоровича, когда он узнал, что Лены не просто нет дома, а она отправилась навещать мальчишку-оборвыша, которого Герман уже успел возненавидеть всеми фибрами души.  Подобный проступок должен был пресекаться на корню, и у Лены не должно было даже в мыслях возникать желания ослушаться своего жениха.
— Зайди к отцу. Он тебя видеть хочет, – буркнула сквозь зубы Элла, как только её потенциальная мачеха переступила порог особняка.
Сама обстановка кабинета господина Сапранова не располагала к праздным разговорам. Окна были зашторены портьерами из плотной, темной ткани, стены были оклеены обоями какого-то совершенно непонятного  мрачного цвета; на  полу лежала тигровая шкура, а над столом хозяина кабинета висела огромная, устрашающая своей  разинутой пастью, медвежья голова.
— Где ты была? – спросил Герман, строго посмотрев на Лену.
— Герман Федорович, я просто решила немного прогуляться, – неуверенно произнесла Лена. – Я ведь никогда не была в Москве…
Реакция Германа Федоровича на  эти слова оказалась молниеносной и угрожающей. Буквально подскочив к Лене, он схватил её за руку и сжал так сильно, что Лена почувствовала тупую боль.
— Послушай, девочка, если ты еще не поняла, то, пока ты находишься в моем доме, ты обязана во всем подчиняться мне! – шипел Сапранов на ухо Лене истошным голосом. – Не забывай: судьба твоего братца целиком находится в моих руках. Стоит мне только захотеть, и ты лет десять будешь зону топтать, а твой брат закончит свои дни в каком-нибудь заштатном, занюханном интернате.  Помни об этом!
— Герман  Федорович, оставьте Лену в покое, – раздался голос вошедшей в кабинет Людмилы. – Лично вам она ничем не обязана, и помыкать ею вы не имеете  абсолютно никакого права.
— Вот тут ты ошибаешься! – ответил Герман, издевательски улыбаясь. -  Эта девочка обязана мне всем! Знаешь, где бы она сейчас была, если бы ни я? Лен, расскажи своей подруге, что за порошок у тебя нашли менты во время обыска. Лет на десять  находочка тянет. Сечешь, Лен, какие перспективки перед тобой вырисовывались? Так  что,  дорогая племянница, не тебе рассуждать о моих правах. Ты бы лучше сказала своей подруге, что ей следовало бы быть со мной поучтивее.
Когда Герман говорил эти слова, Лена готова была провалиться сквозь землю. Даже не потому что боялась, что лучшая подруга отвернется от неё. Просто заново переживать весь это ужас, вспоминать испуганные глазенки маленького  Алёши было невыносимо.
— Знаете, Герман Федорович, оставили бы вы Лену в покое, – сказала Людмила. – Ей итак несладко пришлось, а тут вы еще со своими нравоучениями пристаете.
С этими словами Людмила взяла подругу за руку и увела прочь из кабинета.
—  Нет, ты это видел? – спросил Герман вошедшего Ромодановского. -  Она еще будет в моем доме командовать. Надо с Ленкой побыстрее штамп в паспорте ставить, и уже тогда мне никто ничего не скажет.
Для Владимира Борисовича желание компаньона жениться на деревенской девчонке было  чем-то из разряда навязчивых идей. Он не понимал, что Герман с его показной напыщенностью и чванливостью мог найти в этой, пусть и смазливой, но до неприличия простоватой крестьянке.
— Герман, если честно, я тебя не узнаю, – сказал Ромодановский. – Ты всегда отличался повышенной требовательностью к людям. А тут такое… Слушай, я до сих пор не могу понять, в чем этот твой прикол заключается. Ты, всегда свысока смотревший на простой люд, мог влюбиться в девчонку, мягко говоря, более низкого происхождения?
— Володя, я – хозяин своей жизни, и вправе распоряжаться ей так, как мне будет угодно, – ответил Сапранов. – Эта девочка нравится мне. Она не избалована, не испорчена. В общем, именно такую спутницу жизни я всегда хотел видеть рядом с собой. Кроме того, не забывай, что я уже разменял седьмой десяток, а у меня до сих пор нет наследника. Вот Лена и восполнит этот пробел – родит мне сына.
— Прости, а что будет, если твоя невеста родит девочку? Или вообще не сможет родить? – поинтересовался Владимир Борисович.
— Ну, что ж. В таком случае Лена сама унаследует все мое  состояние. 
Эти слова Германа стали для Владимира Борисовича стали настоящим  шоком. Уже давно привыкший к мысли, что со временем сам приберет к рукам богатство клана Сапрановых, Ромодановский понял, что его планы рушатся, словно карточный домик. В одночасье теряла смысл вся стратегия Ромодановского, выстраиваемая им  на протяжении долгих лет.  Смысл в женитьбе Романа на Элле отпадал сам собой, а перед Владимиром Борисовичем вставала новая задача – скорейшее устранение невесты Германа.
  — Слушай, Герман, ты сейчас серьезно? – спросил Ромодановский. – Ты готов отдать все свое состояние деревенской девчонке, которая читать-то с трудом умеет?
  — Ну, а что мне останется делать, если я не дождусь наследника? Ты же не хочешь сказать, что все мои богатства должен унаследовать твой непутевый сынок?
  — Погоди. У тебя же две дочери – Лиза и Элла. Они что, тоже окажутся неудел?
    — У них – своя жизнь, в которой мне, к сожалению, нет места.
В своих заявлениях Герман был категоричен, и Владимиру Борисовичу ничего другого не оставалось, как просто принять информацию к сведенью.
Чем ближе становился день свадьбы, тем тревожнее было на душе у Варвары Захаровны, и для этого у пожилой женщины были все основания. Приближалась еще одна дата, оставившая неизгладимый след в душе Варвары Захаровны – двадцатилетие со дня смерти Полины. Не было еще дня, когда б Варвара Захаровна не думала о своей безвременно усопшей снохе. Её смерть казалась Варваре Захаровне настолько нелепой, что разум порой отказывался верить в произошедшее.
— Ты знаешь, мне до сих пор  иногда  кажется, что дверь вот-вот распахнется и войдет Поля, – часто говорила Варвара Захаровна Анне. -  Мне кажется: как ни крути, а без Германа и тут не обошлось. Ты вспомни, как они жили в последнее время. Герман же постоянно Полю третировал. Какие нервы все это выдержат?
О днях, предшествовавших смерти Полины, Анна тоже вспоминала с содроганием. Обстановка в доме Сапрановых была наэлектролизованна до предела. Один скандал сменялся другим, и  в каждом из них, по версии Германа, главной виновницей оказывалась Полина.
— Я вообще не понимаю, зачем Герман на Польке женился, – сказала Анна – Что, других девок в его поле зрения не оказалось? Они ведь с Полиной ни одного дня вместе нормально не прожили. Все собачились по поводу и без повода.      
— Ань, понимаешь, в чем дело: Герман – это большой, избалованный до предела, ребенок. Он же, пока Федор был жив, никогда ни в чем отказа не знал. Все, чтобы Герман не попросил, ему тут же на блюдечке подносилось. Так и с Полиной получилось. Я уж не знаю, когда он на неё запал, но, как втемяшил себе в голову, что обязательно должен на Полине жениться, так тут ему хоть кол на голове теши…
— Варвара Захаровна, я, честно говоря, за Ленку боюсь, – произнесла Анна. До сих пор не могу понять, что это было? Блажь? Каприз? Или у Германа какие-то свои, тайные замыслы?
 — Ой, Ань, боюсь, на этот вопрос тебе никто не сможет ответить, – сказала Варвара Захаровна. -  Я сама нахожусь в недоумении. Ты ведь Германа знаешь. Он всегда был особо придирчив ко всему. Помнишь же, как он презрительно относился к простому люду. Всегда их голодранцами называл, а тут – взял да привел невесту из деревни. Да, какую невесту-то! На неё ж смотреть жалко.
     Еще одним человеком, который беспокоился за Лену не меньше, чем Варвара Захаровна и Анна, была Людмила. Свою привязанность к этой девочке она толком объяснить не могла, но для неё было ясно одно: Лена занимает в её жизни место не менее важное, чем кто-либо другой. Едва она увидела подругу рядом с Дмитрием, её охватил пронзающий, ни с чем несравнимый ужас.
— Лена, я тебя умоляю, держись подальше от Дмитрия, – говорила она подруге, когда они остались один на один. – Ты не представляешь, что это за тип. Человека более бессовестного и более расчетливого представить себе невозможно. 
 — Знаешь, Люд, а Дима мне про тебя примерно тоже самое говорил, – ответила Лена. – Ты мне объясни, какая кошка между вами пробежала?
Это был тот вопрос, на который Людмила не могла дать вразумительного ответа. Признаваться в том, что Дмитрий стал причиной её многочисленных страданий ей не хотелось, а других объяснений своей неприязни к Серковскому она найти не могла.
—Люсь, Дима что, обидел тебя? – снова спросила Лена.
Дальше Людмила больше сдерживать себя не могла, и слезы бурным потоком хлынули из её глаз.
 — Если бы ты только знала, как я его ненавижу, – лишь сумела произнести она.
 Рыдания становились еще сильнее, а слезы, словно струи бахчисарайского фонтана, текли по щекам.
Сев рядом с подругой, Лена обняла её за плечи и стала гладить её шелковистые русые волосы.
— Люсь, успокойся, – сказала Лена. – Ну, хочешь, я с этим Димой больше вообще никогда не буду.
— Ты не представляешь, какая эта боль,- продолжала Людмила, не обращая внимания на слова подруги. – Было такое ощущение, будто земля из-под ног уходит. Жить не хотелось! Знаешь, Лен, если бы ни бабушка, ни тетя Аня, ни ты, я вообще не знаю, чтобы сейчас со мною было.  Передо мной до сих пор эти глаза, наполненные ненавистью. Главное, я не  могу понять, за что…
Успокоившись, Людмила встала и подошла к окну. Пейзаж на улице способствовал умиротворению, и спустя минуту от слез на лице Людмилы не осталось и следа. Она  смотрела вдаль отрешенным взглядом, и, казалось, все окружающее для неё не существовало.   
— Люд, а ведь так может ненавидеть только женщина, которая сильно любит, – вдруг сказала Лена. – Признайся: ведь ты по-прежнему влюблена в Диму.
Людмила обернулась и посмотрела на подругу глазами, в которых без труда можно было прочесть ответ.
— Лен, он слишком не мой, – только и смогла ответить она, а потом, шепотом, добавила: - Слишком далек от меня.
Вечерние сумерки начинали властвовать за окном, и заходящее за горизонт солнце окрашивало на прощание кроны деревьев золотистым цветом и медленно скрывалось за невидимой линией. Двум подругам было что вспомнить и было о чем подумать. У Лены не выходил из головы Алёша. Как он? Что с ним? Увидит ли она его когда-нибудь? Людмилу же  мучил вопрос, что произошло в тот проклятый вечер. Почему тот, кто был дороже всех для неё, в одночасье превратился в жестокого монстра? Сможет ли он снова стать прекрасным принцем, а она, Людмила, вновь оказаться в его объятиях и утонуть в бескрайних водах бесконечного счастья?