Свинья. Из книги Сказы

Это теперь всё научно да правильно, а прежде и ведьмы водились в деревнях, и лешие в лесах, и русалки в речках.
Эх, если бы знали тогда, что сейчас в реках не только русалки, а рыба-то скоро повыведется-не поверили бы.
На краю деревни, как раз через четыре дома от бабы Павы,  жили мать и дочь. Дочь - девушка обычная. Серая, незаметная, диковатая. Подруг у неё не имелось, да она не особо и стремилась с кем-то дружбу водить. А вот её мать знавали даже далеко за пределами села, потому что она была ведьмой. Тогда это считалось в порядке вещей, в Сибири полно их было, почти в каждом селении ведьмак или ведьма, а то и двое. Если что-то случалось - шли к ней, либо прощения просить, либо помощи. Ведьма она была сильная. Говаривали, могла обращаться в зверей и в колесо огненное, порчи разные да хвори насылать, даже жизни лишить - много хитростей всяких знавала.
Так вот.
Жили в той деревне трое парней, друзья «не разлей вода», но уж больно шкодные. Где бы чего не случилось, все знали, без них не обошлось! Звали их: Гриньша, Кольша и Петьша. В те времена, в Сибири, к именам всегда окончание «ша» добавляли. Как-то отправились они на гулянку вечером в праздник Ивана-купалы. Нагулявшись почти до утра, выпив немало пенной медовухи, пошли девок провожать. В воздухе - утренняя свежесть, а в голове - безудержная удаль, девчата рядышком весело пересмеиваются. Хорошо.
И вдруг девушки, резко замолчав, попятились. Казалось, всё замерло. Даже соловьи, громко выводившие трели минуту назад, притихли. Прямо поперёк дороги стояла огромная свинья. Таких больших ни у кого в деревне не было, глаза её злобно светились красным, как у дикого зверя. Жутковато стало ребятам, от холодного пота рубахи к спинам  поприлипали. И тут Гриньша, глянув  на друзей, лукаво им подмигнул и ляпнул сдуру:
- А хотите мы для вас, девчонки, эту животину словим? Петьша, заходи со стороны реки, гони её на нас с Кольшей.
 Парни, не впервые видевшие его,  затевающего очередную шалость, всегда охотно участвующие в проделках друга, забыв про страх,  бросились  помогать своему приятелю.
В мгновение поймали и оседлали опешившее животное и Гришка, выхватив из–за голенища сапога нож, ловким движением обрезал визжащей свинье кончики ушей. Так они всегда дома своих свиней метили. Вся деревня знала, что если свинья  с обрезанными ушами забралась в огород, то именно  Ёлтышевы должны четверть самогона отдать в обмен на пойманную на месте преступления животину.
Нож у Гриньши был завистью окрестных пацанов: казённый, не самодельный как у других, его когда-то со службы муж бабы Павы, Семён Никифорыч, привёз. Мужик этот  из соседней деревни на крещенье к родне с женой приезжал. Изрядно  тогда  напился (любил он это дело, редко когда трезвым бывал), пошёл к соседям за гармошкой, да в сугробе и заснул. Кабы не Гриньша, так замёрз бы. Морозы тогда под сорок стояли. Вот за своё спасение он нож и отдал.
Пожил Никифорыч  недолго после того. По пьянке жену Паулину зарубил, а потом самого его хватил удар. Он и помер. Говаривали, с женой они  что-то не поладили   и, рубанув саблей, снёс он ей голову, когда та из подпола вылазила. Вроде даже видел кто-то из соседей  всё,  что случилось, в  окно. Но саблю потом не нашли, да и не стали особо разбираться. Похоронили их в один день. Потом поперемывали косточки сплетницы местные, да и забыли.
Свинья с обрезанными ушами взвилась на дыбы, как лошадь, сбросив с себя седоков, умчалась в прибрежные заросли-не догнать. Стало совсем не страшно. Парни, громко загоготав, прижали к себе, застывших от происходящего, девчонок.  Всё вернулось  на круги своя, будто и не было ничего.
Проснулся Гришка от того, что на него капало что-то горько - солёное и,  по едва начавшим пробиваться усикам,  затекало в рот. С трудом разлепив глаза, он увидел над собой мать. Она молча плакала и качала головой.
- Мамань, ну не надо,  - забурчал он спросонья.  - Ну чего ты, я ж не много вчера выпил и  сегодня, что обещал, сделаю. Амбар поправлю. Мне ребята помогут.
-  Гриньша, голова твоя бесшабашная, -  запричитала мать. - Вы что вчера опять  учудили?
- Ничего, вот те крест, ничего. Только...- запнулся Гришка, с трудом припоминая вчерашнее  происшествие.
- Говори, стервец, как на духу говори, - снова запричитала мать.
Гринька и рассказал ей и про свинью и про то, как ей уши подрезал.
- Так и знала, что неспроста это всё. Вон и матери дружков твоих, Катерина с Маруськой приходили. У них то же самое, - охнула Прасковея Захаровна и снова заплакала тихо, но сразу стало ясно, что случилась беда.
- Мамань, что стряслось-то? - сон в момент покинул парня, стало не по себе. Мать свою он любил и когда видел нечастые слёзы в уголках её васильковых глаз, сердце у него будто рвали на куски.
Предчувствие чего-то нехорошего накрыло с головой. От вчерашнего хмеля и следа  не осталось.
- А то и стряслось, что только у нас троих на всю деревню, у коров вместо молока кровь из вымени. Даже  на пастбище их  сегодня с дедом Мурзиком не отправили, куда там, болеет скотина.
(Дед Мурзик был пастухом в деревне, прозвали его так за любовь к сливкам да сметане и за усы, топорщащиеся, как у кота).
-Говаривают, вы не простой свинье уши – то подрезали. Полашка сказывала, у матери её утром уши подрезанными стали, думаешь, совпало так?
-  Мамань, а делать – то теперь что? - не на  шутку испугался Гриньша.
Он понимал, раз  задели они Полашкину  мать - добра не будет. Да и какое уж там. Вон коровы уже порченые, а дальше чего ждать?
-  Запрягай Звёздочку, дуй в город, вези «казённую» может и получится прощенье  вымолить.
Бабку Марфу, хотя ни кто и не ведал, сколько ей лет, но звали именно бабкой. Пришла она давно, откуда никто не знает, поселилась в крохотной хибаре на краю деревни, почти в лесу. Только в этой деревне она жила уже очень много лет. Прасковея, Гринина мать, помнила её старухой, ещё когда сама была лет пяти от роду. Потом Марфа уходила на год. Вернулась с маленьким ребёнком. Кто-то говорил дочкой, а были и такие, кто думал, что малышку она украла где-то, но с расспросами к ней приставать никто не решился. Марфа была местной ведьмой и матерью Полашки, девки нелюдимой, но не злой и в работе безотказной, той самой, которую ведьма принесла в деревню пятнадцать лет назад тёмной дождливой сентябрьской ночью. Водился за бабкой Марфой один грешок. Уж больно выпить она любила. Многие пользовались этой её слабостью. Вот потому-то и отправила мать Гришку за казённой водкой. Можно было пойти с мутным первачом или медовухой, но тут важно было выказать уважение, а потому, без прозрачной, как слеза, водки, было не обойтись.
Вернулся Гринька поздно, уже во всю оглушительно звенели в полях сверчки, и комары злючие кусались, как собаки. Друзья с матерями ждали у него дома. Отцам, видать, не сказали - пожалели пацанов. Боязно, но пошли ребята к Марфе, прихватив  привезённую бутылку.
В сенях их встретила Полашка. Велела, как зайдут, глаз не поднимать, сразу на колени перед матерью падать, и тут же водку отдавать. Что наши горе озорники и сделали. В хате пахло сыростью и травами. Марфа сидела на лавке у окна и охала. Голова у неё была обмотана серой тряпкой, а в том месте, где под ней выпирали уши, были кровяные разводы.
- Прости нас, баба Марфа, христом богом молим, прости, - попадали на колени парни и, уставившись в пол, протянули «казённую».
Бабка минут пять негромко ворчала, материлась, сглатывая слюну, но подарок взяла, уж больно велик был соблазн. Тут же открыла бутылку и достала из- под кровати небольшую стопочку. Вытряхнув из неё мышиный помёт, обтёрла подолом. Потом налила до половины и медленно, как будто не горькую водку, а родниковую воду – выпила. После  скрипучим голосом начала говорить о том, что парни могли бы и догадаться, что эта не свинья  была, а она. Просто хотела попугать немного молодёжь, ничего злого не замышляла, а они  так с ней обошлись. Бабка снова налила себе и, причмокивая,  выпила.
Ребята, не поднимая глаз, поддакивали старухе, мол, простите, не распознали со страху да ещё и перед  девками не хотели показать, что струхнули, что  бес попутал, в общем, несли околесицу, лишь бы их простили. Марфа налила ещё стопку. После третьей она позвала дочь, приказала ей прибрать остатки водки. Парням велела встать и идти домой, сказав, что сегодня они прощены и всё будет с коровами хорошо. Но, дрова на зиму, чтобы ей накололи, а то зима морозная нынче будет.
- И матерей своих успокойте, оглоеды, - прикрикнула она вслед.
Друзья не в такт закивали и попятились к выходу. Всю дорогу шли молча. В ушах у каждого из них всё ещё скрипел голос бабки Марфы. Добравшись до дому, всё рассказали своим матерям, ожидавшим их у Гришки.
В этот вечер зря их девчонки ждали  на гулянку, никто из ребят не пошёл, они  упали без сил и отключились в момент, погрузившись в сон. А утро у Гриньши началось со звона колокольчика их пёстрой коровы Зорьки, весело бежавшей вслед за остальными бурёнками, которых, насвистывая что-то развесёлое, погонял дед  Мурзик.