Коробейник

Дилечка старенькая, Дилечка скоро умрет, а Толику бы еще жить и жить. Она отлично помнила этого ребенка, долгожданного малыша у любимого братца Боруха (был еще Илька, любимый иначе), кудрявого, как барашек, и такого худого, что сердце сжималось, и Дилечка принималась его кормить, и чем-то пичкать, и одевать. Папа говорил, что малыша нужно назвать Натаном, Натанчиком, но Борух сердился: никак нельзя, и мало ли он настрадался, мы все настрадались… Пусть будет Анатолий.

Дилечка вздохнула. Толик вымахал в кудрявого силача, носатого, как Борух, как папа, и работал всю жизнь, как все они, и был надеждой и опорой, всегда все принесет и по дому поможет, и никогда не опаздывал, как Маечка, вертлявая девица, и успевал все сделать для своей семьи, и для Дилечки, и еще какому-то другу помочь. Где только силы брались. Дилечка свято верила, что Толик не подкачает, и когда-нибудь ее похоронит – именно Толик, ведь Илька совсем бестолковый, а она упокоится на кладбище вместе со своим Авигдором. С годами Дилечкин атеизм дал трещину, и она украдкой, стыдясь, прочитала Библию (скука смертная), и когда она в слезах бросала: «Мне незачем жить!», все-таки грела мысль, что умереть ей имеет смысл, и что она не только будет лежать на Северном кладбище, но и пойдет по неведомым дорожкам вместе с Авигдором, как они всю жизнь прошагали рука об руку. И они снова будут молодые.

Дилечка мысленно обругала себя старой развалиной. Донимали боли. Болели суставы, и спина, и еще был букет стыдных болячек, на которые Дилечка старалась не жаловаться, и давило окаянное давление, отчего Дилечка пила пригоршни таблеток и ходила дурная, как Илька. На похороны Толика водила ее Маечка, и она старалась не висеть на ней бесформенной рухлядью, ведь совсем щепка, и как она выдержит, она меня не подымет… И все говорили, что Дилечке бы не идти, но как Диля могла не пойти, не отдать последний долг? Долгов материальных у нее никогда и не было, крутилась на свои, а моральные долги Дилечка всегда отдавала аккуратно.

Но это было дико, немыслимо, что старая и насквозь больная Дилечка на кладбище здесь, по эту сторону бытия, и ее ведут под руки, а Толик, такой сильный и здоровый, лежит в гробу, и его несут, и ставят, и закапывают. Проклятая зараза, как Дилечка тогда умоляла: «хоть бы не инсульт!», она молилась Богу, в которого не очень-то верила, но инсульт она перенесла сама и никому бы не пожелала, а уж тем более Толику.

«Господи, что угодно, только не инсульт», и там наверху пошли навстречу, оказалось – онкология. Дилечка иронию оценила и преисполнилась ядовитой злобы – на бессмысленную судьбу, заставившую страдать ее родителей, а ее саму – хоронить их всех, и Авигдора – зачем только она его пережила, и Боруха, и жену его, и вот теперь их сына, сына, которого у нее самой никогда не было, и она утешала себя тем, что хотя бы племянники есть…

И вот осталась истеричка-Маечка, и Диля ей строго говорит: «Чтоб ты никогда не вздумала хоронить меня в красном гробу!», и Маечка сквозь слезы спрашивает: «А в каком? Бабушку мы хоронили в фиолетовом…», и Диля соглашается на фиолетовый, надеясь, что хоть этого Маечка не забудет. Не такая беспамятная, как Илька всегда был.

Илька, предатель, на похороны не пошел. Морга испугался, эка невидаль, а может, себя бережет. Будто проживет двести лет. Дилечка раскашлялась, а потом решила брать себя в руки. Факт остается фактом: Толика больше нет, Илька одурел окончательно, а ей надо держаться, держаться, хотя больше всего на свете ей хотелось бы освободиться от всего этого и гулять вместе с Толиком и Авигдором по загробным полянам. Да тут бы успеть дойти до туалета по полянам земным…

Коробейника тоже Илька привел – вот, тут из какого-то холдинга предлагают… И смотрит на Дилечку: ты решай. Он никогда не умел жить самостоятельно, а еще доктор наук, доктор-шмоктор. Ну тогда, правда, с мозгами у Ильки было все-таки получше. Но про дом, про сад – это он никогда решить не мог, отговаривался, что ему и не нужно ничего, это пусть наследники решают. А какие теперь наследники – Толика-то нет, да и Маечка вряд ли будет жить в доме своего деда, большом старом доме, который старенькой Диле теперь был в тягость, но это был свой дом, он берег Дилю и защищал, и ни на какую квартиру она бы его даже теперь не променяла. Ильке же было все равно, где жить, лишь бы другие взяли на себя вопросы быта, а он бы, Илья Абрамович, перебирал бы материалы конференции 1965 года, которыми теперь только мышей кормить. Тьфу!

И опять за него думать ей, Диле. Какую рубашку ему надеть, что из лекарств для него заказать, а теперь еще этот представитель из холдинга… Дилечка слушала, качая головой, как черепаха. Она силилась понять, чего хочет от нее этот представитель, надо сказать, очень уверенный и симпатичный. Как хорошо было жить, когда командовал папа, или когда Авигдор принимал мгновенные и ясные решения, мог даже стукнуть кулаком по столу. Или Толик – даже когда ошибался, он делал это уверенно, и Дилечка покорялась, ведь он же мужчина, ему виднее…

Дилечка заслушалась и вдруг ощутила успокоение, впервые за много лет. Ей больше не нужно было решать, не нужно было держаться. И треклятые боли все вдруг разом отступили, и все покойники, что донимали Дилечку, стали будто бы понарошку. Ведь это были ее любимые родители, и муж, и брат, и племянник Толичка. Они все ее очень любили, а она любила их. Это же так просто. Только любовь и никакой боли, и этот холдинг, что дарит ей подарки, тоже из любви к ней, Диле, и к этому представителю, чей голос был в точности как у Боруха, она преисполнилась материнской нежностью…

Все вокруг наполнилось светом, как будто Дилечка была пьяна, только голова удивительно ясная. Она приобретала утюг, и фен, и ножницы для стрижки собак, хотя пес давно издох, и какую-то еще дребедень, но самое главное – она покупала себе спокойствие и ясность, и наконец-то пребывала в здравом уме и твердой памяти и была уверена, что так теперь и будет. Всего за семь тысяч рублей. Дилечка радостно полетела и вынесла. А Борух укорил ее, что же вы, Идиллия Абрамовна, вы еще должны холдингу семь тысяч. Долгов Дилечка страшно не любила и тут же заплатила по всем счетам.

Дурак Илька потом качал головой и хмыкал: «Это же Остап Бендер! Жулик он просто!» - а Дилечка даже опасалась назвать жуликом того, кто на самые прекрасные полчаса превратился для нее в Боруха, папу и Толика, вместе взятых. И она им помогала, от всей души помогала, она совершала выгодное приобретение, потому что на самом деле весь комплект стоил тридцать четыре тысячи. Авигдор сказал, что она экономит целых двадцать тысяч рублей, и что бы Диля только не сделала, чтобы порадовать любимого.

Маечка позвонила назавтра, и Диля, плача, поведала, как у нее болит желудок, и пусть Маечка купит еще альмагель.
- А болит, потому что ты нервничаешь, - заметила эта вертушка. – Не расстраивайся ты так, плюнь и забудь. И черт с ними, с этими ножницами.
- Какими ножницами?
- Мне папа сказал, ты купила у мошенника какие-то ножницы. Или он опять все напутал?

Дилечка глубоко вздохнула и рассказала про фен, и про утюг, и про гипноз (в колдовство она не верила), а Маечка Дилечку утешала и желала коробейнику, нашедшему двух старых дураков, подавиться их пенсией. А Дилечка все пыталась добиться от племянницы точных цен на свои покупки, потому что не мог же Толик прийти и так ее обмануть, но про это нельзя было говорить Маечке, чтоб не решили, что Диля выжила из ума.

25.02.2013