Машкины университеты

«**************************»

 (Из первых Машкиных произведений)


«Машка, иди в жопу, а!» Эта было первой, и, по сравнению с другими последующими,  почти-что ласковой фразой Кирьяна Егоровича.
Это Машка, соскучившись от бесцельной беготни по предметам интерьера, и, решив сдуру стать писательницей, как этот странный дурачок Хозяин, сначала пробежала лапками по клавиатуре, вызвав шок на экране, а потом бесцеремонно, как наивная, начинающая платная любовница, сделавши доброе дело, подставила свою мордочку для чесания за ушами. Ну, или для иной какой другой ласки, или для отблагодарения, как принято говорить у людей. Лучше бы мяском благодарствовал.
Кошачья улыбка. Знаем мы все эти чеширские улыбки! Пока кормишь – всё хорошо. Чуть-чуть в спешке подзабыл: ждёт тебя вечером по приходу зверская любовь, сшибание в дверях, эквилибристическое хождение между ног, выделывание на хозяйских штанах висячих кульбитов.
А это опасность задавить, поплакать, там же похороны в коробке от обуви, участок надо свободный найти; и прочий чёс, и мяуканье, и растопорщенные, как турецкие кинжалы, когти.
А вот и болячки на щиколотках, точки на руках, плохо заживающие, кровавые уколы и саблевидные шрамы на икрах. Нет частей тела, не изуродованных ласковым и домашним с виду  зверьком, на самом деле хищником, если проигнорировать  все тысячелетние людские похвалы и бесстрастно посмотреть в приближающий бинокль. 
– Так что ли теперь и будет всегда, Машка? Так-то мы отвечаем за любовь и приют?
Какой-то психолог сладкой пастилкой живописал на лице Хозяина улыбку.
Психологу с какой-то причуды  решилось, что с Машкой Кирьяну Егоровичу жить будет лучше и описывать разные случаи станет веселее. Вот и улыбнулся Хозяин неведомому психологу, себе на голову,  почуяв в рецепте психолога правильный резон для  исправления одинокой в последнее время, холостяцкой и выхолащивающейся в пустоту ежедневной  жизни.
Машка  не знала историю про Иосифа, Иуду, Хама; и все их подлые цитаты тоже не знала. Вот и поверила  дурашка Хозяину  на первое слово, на первую хитрую фигуру несъедобных лицевых мышц, называемую улыбкой. Она развесила уши и приготовилась получить заслуженную похвалу.
Вознаграждение последовало незамедлительно.
– Лечу, ура, лечу! Я умею летать! – радостно запищала Машка.
Полет по воздуху? О, это было неплохой наградой за нажатие кнопки. Это все равно, что какой-нибудь умник за одно только правильное угадывание  какой-нибудь ерунды, получает билет на Кипр. Ну и, параллельно, конечно, в путешествии есть немножко экстрима.
– Неплохо устроилась, – подумала Машка, – экстрим у молодёжи это сейчас модно. Это то, что мне, пока молодая,  теперь нужно. Пойду-ка ещё что-нибудь угадаю.
Несмотря на очередную насильную передислокацию на диван, – то были уже более дикие Канары, а до того были и Мальдивы, и жаркий Крым, и загибающиеся от обильного золотого дождя Сочи,  – в следующий,  пятый, что ли, по счёту,  свой мгновенный набег, она решила: сначала не клавиши нажимать, а залечь покамест всем телом под тёплой лампой,  потом выждать. И только тогда уж, когда Хозяин совсем потеряет бдительность, очарованный её серо–зелёными глазками, светящимися искренней добротой, тогда уж, и только тогда снова что-нибудь угадать.
Тело и хвост Маша, извиваясь, как вьюн в щели дуба,  загнала под лампу успешно, но вот красивой и пушистой головке было немного тесно. Для правильного и удобного размещения головы (вот же неудобный какой  предмет!)  оставалась только клавиатура.
Время наступления «оконцовки бдительности» истекало. Маша ждала похвалы, но её все не было. Чтобы расшифровать Хозяину её искреннее желание, чтобы Хозяину было проще её понять и перевести с котячьего на человечий, Маша нажала головой на первую попавшуюся функциональную клавишу. Там был нарисован дребезжащий боками будильник, который вместо побудки на деле обозначал сон.
Рабочий стол  показал фигу.
Посинел удавленником экран, потом совсем сделалась ночь; в темноте испуганно пукнул кулер.
Дрябло  зашелестела, останавливая умственную деятельность, материнская плата с вросшими в неё магическими кристаллами, и приготовился уснуть навсегда жёсткий диск.
Надо сказать, что компьютер Хозяина был настроен только на один режим работы. Прочие пароли Хозяину были неизвестны.
Маша, вертя котячими дланями, как радостная стрекоза, и визжа надрывно, как испорченный пропеллер при  взлёте с авианосца, выстреливает вверх. Неправомерно криво, в болтанке, с неработающим чёрным ящиком,  изуродованная левой катапультой Кирьяна Егоровича, Маша  вновь держит параболический путь в задымленном, сизом пространстве интерьера.
Но теперь лётчик, сбивая по пути верхушки подушек, вместо обещанного рая приземляет свой самолёт  на твёрдую и холодную, как арктический лёд, поверхность.
Пол выполнен не из травы и не из мягкой ковровой подстилки. Он, о боже, – из керамической плиты. Посадка, соответственно, получилась жёсткой, хоть и на все четыре растопыренных шасси. Что–что, а Машка неплохо управлялась всеми четырьмя конечностями.
Устройство, называемое вестибулярным аппаратом, выполнено на лучшем котячьем производстве.
Компьютер, тем временем, страшно рыча, самостоятельно перезагрузился. Вроде удачно. То есть не издох.
– Не тот аэродром. Не мягкий. Не понял меня, стало быть,  не та была клавиша, – подумала освирепевшая Маша, и от автоматически возникшего зла скинула цилиндр дивана  на пол.
Затем попыталась по очереди съесть чёрную и белую расчёски, что украшали банку от давно съеденных помидоров. Потом подёргала за куцую, проволочную антеннку Elenberga, намереваясь завалить  Elenberg, как персону и фирму  неустойчивую, а то и, – если бы удалось, – отцепить книжную полку от стены.
В полку вставлены диски DVD.
Призрак Гойи и Великий монгол Чингисхан сидели на краю полки, пустопорожнили ногами, разговаривали по ночам о чём-то о своём, мужском: один о нравах голой герцогини, а другой о падении полководческого искусства. А днём они охраняли антенну Elenberga. Своими твёрдыми, пластмассовыми жопками  надёжно – будто один коня за узду, а другой всей тяжестью своей суровой малярской жизни они придерживали  хвостик горе-антенны. Естественно, что с такими мужчинами все музыкальное королевство Кирьяна Егоровича выстояло предостойнейшим образом.
С досады Маша пожевала воронье перо.
Невкусное, старое было перо. Пахло оно дряхлым Новым годом из прежних глав про модель Дашку, и ещё оно пахло дешёвым Угадайским кабаре с подделочными пухло-плотными, но совсем не французскими задницами.
Машкина и Дашкина попки была не в счёт: одна была удивительно красивой, загорелой, нежной; другая  прикрыта шерстью от живота до спины.
Наступила очередь градусника. Градусник во взрывоопасный и в самый последний момент Хозяин – звать его Кирьяном Егоровичем – выдернул из банки под самым любопытным Машкиным носом.
– От греха подальше! – сердито буркнул Кирьян Егорович, и засунул нежный, прозрачный, с ртутной кровью и голый, не защищённый картонной одеждой градусник в ящик стола.
– Зря футляр выбросил, – подумал он, (а выбросил он футляр по дури – он не понял – от чего это был футлярчик) – теперь градусник просто беззащитен.
– И сам-то могу разбить, а как пить дать разобьёт дурная, дикая,  дворовая кошка. Прозрачен он, незаметен и хрупок. Могу забыть, не заметить, раздавить и отравиться ртутью. Вот ведь – маленькая тварь, а может запросто хозяина грохнуть. И сама, блин, шариками отравиться. В очередь на кладбище он поставил себя первым.
Градусник на время забыт.
Пока Хозяин был занят градусником, Машка одним махом–прыжком, – чтобы никто не успел помешать её творчеству, – написала-намекнула в компьютере:

 (тут в оригинале изображение четырёх звёзд по дуге)

Хозяин возмутился. Четыре звезды!!! Что за намёки! Четыре звезды отеля и четыре звезды на бутылке были ему не по карману. И вообще была ночь, а он вознамерился работать, а не коньяки с висками распивать. Маша опять летит уверенным Мигом-21 по изученной уже траектории астрала.

Ненужная в работе Кирьяну Егоровичу кнопка нашлась не сразу. Сначала Машка долго и бесплатно летала от клавиатуры до дивана. Ненужные кнопки  называлась F8,  F9, но лучше всего   и самым безопасным был  маленький промежуток между ними, который не включал режима Машкиных полётов.

Фраза №2. В промежутке между учёбой. А может, это тоже было учёбой.
– Так теперь и будем сидеть, да? Смотреть будем, как мои пальцы бегают? Скушать их хотим?  Сметана тебе не нравится.  Колбаса ещё лежит. И не позеленела ещё. Значит достаточно в ней сои. Творог свежий ещё, вчерашний. Я творог могу целую неделю есть. А тебе западло. Пельмень, вон, жри. Сайру не доела. Не в ресторане. Привыкай. Может и курить-то при тебе нельзя?
– Тёплые-то пельмешки сам, небось, съел,  – совсем не по-детски серьёзно буркнула Машка,  – в сигаретки твои я играю. Кури,  пока тебя на работе не поругают или антикурильщики в глаз не дадут. А чего ты там в кастрюльке грел, а? Даже понюхать не дал. Сбросил меня с кухни и  четыре раза спихнул со стола. Что-то в миску бросил. Пахнет, может, и смачно, но это идёт изнутри! А сверху что? Зачем эта глупая невкусная  мякоть? А кубик сахара, зачем он в плошке? Им можно только играть. Но не в тарелке же. Горячо зачем?  А  язычок, догадываешься, чей обжёгся? Не ври: у тебя толстый язычище,  это  у меня язычок.
Машка показывает язычок. Действительно, – маленький, розовый треугольничек, который может иногда тихо говорить «мя», а иногда просто высовываться и молчать, словно насмехаясь над приютившим её не по доброте, не по жалости, а по пьянке огромным хозяином – мужиком. Мужиком, ядрёна мать! Холостым и, следовательно, злым. Бежать надо было, а не под пиджаком ехать неизвестно куда.
– Мы ответственны за тех, кого приручаем, – сказал Этому Первому в Ту Самую Ночь его товарищ по имени Второй, тоже слегка выпивший, и ловко поймавший Машку в тот момент, когда она слишком увлеклась борьбой с не стриженной, немалой в росте газонной травой, и оттого не успела скрыться. Но, фраза Второго Машке понравилась.
– Может у людей так принято с нами, глупенькими животными, – подумала она, – приручусь, однако. Отдамся на произвол судьбы. Если что – удеру. И жрать что-то хочется. Такси бесплатное. Проедусь! Поживу, как в гостях.
Машка ехала в пиджаке Этого. Потом, когда новые, познакомившиеся только-что с ней животные по названию мужчины переходили проспект, решила проехаться на горбушке Этого Первого, а потом на его голове.
«Черт его знает, как полагается ездить на бесплатных такси».
Потом вновь  забралась в пиджак… и там почувствовала нечто ужасное.
Из живота Этого Первого шло грозное внутреннее урчание.
Снаружи были ночь и скользящий, мгновенно возникающий и так же быстро растворяющийся  визг автомобилей.
Первый звук девочка-котёнок знала хорошо, потому, что у неё самой этот глубоко личный звук не исчезал и не убирался даже после того, как она сытно обедала травкой.
Воробьи показывали ей свои гадкие птичьи языки.
У Машки язык был красивее – он был правильным и котячьим.
Птичье племя не хотело попадаться даже на ужин.
В помойке попахивало неплохо, но где-то там в глубине. На поверхности котячьей девочке никто ничего почему-то не оставлял, а башмаки, что выставлены были на самом верху, как оказалось, для еды были совсем непригодными.
Слава Кошачьей Богоматери! – воды во дворе было хоть отбавляй. Июль удался с этой точки зрения на все сто: он залил мокротою асфальт, траву, и неделями не высыхал.
Урчание Этого Первого Машке не понравилось: подозрительное оно было!
 – Вдруг съест? – думала Машка,  – заведёт сейчас в дом и съест.
– Попробую сбежать,  – так подумала жертва человеческой хитрости.
И у самого дома Этого хозяина попробовала сбежать через отверстие в шивороте.
Второй, как более шустрый и подкованный в ловле зверей в шиворотах, поймал котёнка, сунул Машку Этому Первому опять в пиджак и сказал при этом неприятную и сильно непонравившуюся Машке фразу.
– Держи ЕГО крепче, – говорил он, – тресни по башке, если что, пусть почувствует тебя Хозяином. ИХ нельзя распускать. ОН обоссыт весь дом и будет спать у тебя на голове.
– Я не ОН, и не ЕГО, и не ИХ! Я, может, вообще девочка, – пищала Машка.
Но под пиджаком её не было слышно.
А спала она, несмотря на эпизодическое постукивание, всё равно на голове Хозяина. Может, она понимала постукивание как приказ спать на его голове?
А может, так было написано на роду  её, а волосы этого большого  человека слегка пахли шерстью Машкиной матери.

***

Так Машка, чуть ли не впервые познакомилась с человечеством в лице растроганного сначала дешёвым коньячком, а под занавес и перцовкой, Кирьяна Егоровича.
Кирьян Егорович ранее с аморальным котячьим племенем дел не имел, с Машкой официально не знакомился, поэтому он некоторое время являлся для неё просто «Этим», пусть даже  под вполне терпимой фамилией «Абыкак  Кормящий Бездомных Котят».
Машкой она стала пару дней назад, когда Кирьяну Егоровичу позвонил человек Андрей и сообщил, что его знакомая фаворитка Дашка родила. Не от него, а от другого человека. И не кошку, конечно, а маленького человечка. Потому, что у людей как у кошек. Кто они есть – того и рожают. А до того Машка на всякий случай была Васькой. Вернее, до того она была вообще бездомным котёнком, голодным и бесполым. Почему бесполым? А никто не проверял, и справок никому не давал.
Второй сказал Абыкаку, что при такой прыткости и охотничьим навыкам, каковую проявил ночной проказник, это, наверняка, котёнок мужского рода.
Человек Абыкак поверил: догадка Второго ему понравилась.
Абыкак честно накормил и приютил на ночь  не проверенного по половому признаку котёнка.
А следующим  днём кто-то позвонил Абыкаку ласково-приказным голосом, прислал урчащую звериным рыком машину, и забрал надолго.
– Может в тюрягу забрали? – размышляла Маша, но что-то сделать и даже выручить хозяина уже не могла. Она не была Тигром, а, кроме того, была заперта в своей нетигриной клетушке-квартире на все ключи.
Абыкака не было пару дней, – видно в тюрьме ему понравилось, – а определить свой пол Машка по молодости не могла, и куда правильно пи;сать не знала. Вернее знала, когда жила во дворе и в подвале, а как и куда ходить в человечьем доме не знала. 
ВОДА, ВОДА!!! И тут кругом вода.
– Может, люди писают в воду? Чего вот она так воняет помоями? – недовольно мявкала Машка, оступаясь и попадая в лужи. То же самое было на улице.
– Куда я попала, мяу!
– Может, я и, взаправду, котёнок-мальчик? – раздумывала поначалу  глупая Машка. Голодного времени на размышления у неё было много. В животе урчало, а кушать один только творог – сметана была сметена махом – Машке что-то не хотелось. Ей хотелось материнской сиськи, ну хотя бы одного сосочка! и, может быть, даже обыкновенного, пусть даже подозрительного, как всё человеческое,  тепла.

***

– А я кошака приобрёл,  – сказал Кирьян Егорович вполне уверенно на юбилее начальницы Наташки вместо приветственного и поздравительного слова.
Цветы он в суматохе купить забыл. А машина его привезла в заасфальтированную деревню. На асфальте, как известно, букеты не растут.
– Кирюха, А ты, вообще-то, его проверил? Может это кошка? – спросила его другая начальница. И тоже Наташка.
Но она была трезвей именинницы Наташки и потому смыслила в котах лучше.
– У котов там под хвостом такие меховые шарики, а у кошечек ничего нет.
«Я пока стесняюсь посмотреть».  – Так отвечал Кирьян Егорович на зоологический и вполне естественный, без задней подхвостной мысли совет.
А первая его попытка не удалась: котёнок на медицинские, обследовательские  перевороты реагировал адекватно: он зажимал детское место хвостом, брыкался и царапался.

***

Одна в пустой квартире.

– Где этот Абыкак? – думало малое дитё первое время,  – когда он вернётся?
Творог надоел и уже не лез в горло. Но помирать пока рановато. – Подожду с недельку. Недельку выдюжу. Вон там, на крайний случай, лук висит.
– Кто его знает, – у котёнка испуганно мелькали самые плохие предчувствия и мысли на будущее, – а вдруг  этот Этот не писатель вовсе, не волосатик, а дантист, или, того хуже, насильник?
– А вдруг он котов ест? А сейчас специально кормит творогом, чтобы жир не нарастал.
– Ладно, пусть придёт, но только когда творог совсем кончится. А вообще хочется мяска или колбаски.
Обеляя хозяина, стоит сказать, что сахар в тарелку положен был Абыкаком единственно для проверки Машкиных кулинарных наклонностей, горячий пельмень был положен от доброты, а по количеству творога, сметаны и сливочного масла – просто с расчётом на пару дней диеты.

***

Невинная и, по сути, добродушная фраза Кирьяна Егоровича о Машке, идущей в жопу, была первой. Доброй она была потому, что Кирьяну Егоровичу удалось поправить возвратом несколько подпорченных Машкой строк предисловия.
На первый раз  он Машку простил.
Япону Мать Ядри Перемать, неизвестную дальневосточную тварь Суку Полосатую, божественное существо по имени Блять,  какой-то неизвестный Машке продукт «ядрёный корень» и ещё несколько подзабористых, но великолепных по звучанию живых слов и библиотечных выражений, Машка услышала уже в третий раз. Тогда она не выдержала долгого сидения под монитором и наблюдения за пальцами Кирьяна Егоровича – Хозяина Абыкака, по-воробьиному  вкусно бегающими по клавишам.
– Полежу тогда просто под лампой, – обиженно подумала Мария, после перелёта снова вернувшись к компьютеру и к хозяину.
– Тут тепло, как у этого Абыкака на голове и на груди. Заодно и подсохну.
Спать под лампой было твердовато, но зато тепло.
Стукоток клавиш успокаивал и обещал неплохое будущее.
– Завтра ещё что-нибудь напишу и стану знаменитой.
Ночью Машке приснилось  заваленное курятиной грядущее.

***

Светильник знаменитой нерусской фирмы «Lival» был прищеплён к краю стола. Сама «U»–образная лампа известной марки находилась между монитором и клавиатурой в низкой позиции.
Нужная позиция долго  выбиралась Кирьяном Егоровичем.
Светильник с тремя степенями подвижности, как было записано в его инструкции, стоять и вертеться по заводской науке не хотел. Он мог только падать, или старчески полулежать, опершись боком на что-то надёжное, или висеть как удавленник в петле, направляя струю света исключительно в свою станину.
– В штанину,  – грубо поправил Достоевский.
Достоевский, проведший в тюрьмах не один десяток лет,  всяко должен был знать, как вести себя самоубийце. Каждый самоубийца, засовываясь в петлю, должен  думать об эстетике, и потому за пару дней не принимать пищи и не пить воды.  Каждый надсмотрщик, почуяв, что узник не кушает и не пьёт, должен задуматься о последствиях странного поведения преступника. Иначе, кроме носилок, придётся ещё искать помойное ведро с лопаткой.
Но, Кирьяну Егоровичу, когда он ещё не стал котячьим Абыкаком, надо было освещать клавиатуру, а на Достоевского ему было наплевать.
Когда-то он тупо прислонил лампу к монитору, и года на три лампа застыла в таком положении.
Кирьяну Егоровичу Абыкаку до поры этого было достаточно.
Пыль вытиралась вкруговую на всех доступных взору местах, но сразу за монитором начиналась другая, грязная и трущобная, заставленная безделушками и табачными принадлежностями, какая-то  неприбранная квартирная страна.

Спящую кошку под лампой, тем более в упор, тем более в возрасте котёнка, и тем более, густо посыпанную пеплом от своих сигарет, Абыкак увидел будто впервые, и сильно этому всему безобразию удивился.
Сначала Кирьян Егорович углядел под Машкиными глазами застывшую слизь, оставшуюся  от прежней жизни.
Тогда он схватил пробудившееся от насилия животное и дважды сунул его с головой под струю умывальника.
– Ни хрена себе, реснички! – сказал вслух Кирьян Егорович чуть позже, когда разглядел этакую мокрую красоту.
– Сколько же ты по улицам бегала, сучка?
«Сучка» контекстуально обозначала верхнюю степень жалости.
Машка промолчала, жмурясь под ярким светом. Её ресницы, если это можно было бы назвать ресницами, были длиннее ушей.
Даже усы  были короче ресниц.
– Это моё личное дело, – подумала она, прихорашиваясь – ведь она была очень красивой девочкой, – всё равно я тебя цапну за пальцы.
– А не цапнешь, – вроде бы сказал в ответ Кирьян Егорович,  – даже и не приноравливайся.

Но Машка цапнула и пребольно. Цапнула за лоб, целясь в брови. Это было ночью. Случилось неожиданно.
Кирьян Егорович вскочил, автоматом отбросив одеяло, заглянул в туалетное зеркало, потёр лоб.
Щипало.
С горя выпил махом кружку вчерашней воды. Тогда закашлялось. Кто-то, волосяной толщины, прицепился к нёбу. Запершило в горле.
Вспомянулись:  ядрёный корень, японская мама, божественная, но немного сучья, тварь.  И кого-то ещё должен был прибрать черт.
Да когда-нибудь это кончится?!
Шерсть, как оказалось позже, была не только в кружке, а повсюду. Даже в запечатанном холодильнике на огромном располосованном помидоре Бычье Сердце, и даже на закупоренном в целлофан хлебе.
– Машка, ты – немытая,  грязная, свирепая и волосатая проститутка, – сказал Абыкак с некоторой злостью. – Завтра буду тебя мыть щёткой с мылом,  – добавил.
И снова улёгся на диване, укутавшись с головой в одеяло, наблюдая безуспешные Машкины попытки достать под одеялом его светящиеся зрачки.
– Абыкак этот – просто съедобная Громадная Мышь, – спокойно размышляла Машка, засыпая.  – Не стоит бояться почём зря. Посплю рядом с норкой Абыкака. С утра поймаю.

***

Машка по неопытности и в отсутствие заведённого будильника охоту на Мыша проспала.
Хозяин проснулся раньше и незаметно выбрался из одеяла.
С утра Хозяин Абыкак Машку мыть не стал. И не стал превращать её в гуляш. Ему просто было некогда.
Он повёл носом и распознал страшное.
Потом он нашёл пластмассовую вилку из дошираковского набора, которую не жалко было выбрасывать,  и перемешал продукт Машкиной ночной жизнедеятельности с туалетным песком, по прихоти дизайнера больше похожего на съедобные шарики.
Потом взял тряпку и протёр пол в округе туалетной кошачьей ёмкости.
– В следующий раз надо меньше песку сыпать, – подумал он с досадой, – всю квартиру (тварь, корень, мать, божественное существо) в говённый пляж превратит.
Подумав: «А вообще – молодец Манька. Маленькая дрянь, а своё немудрёное котячье дело знает.
– Насчёт  аккуратности подучим! Не захочет – заставим.
Кирьян Егорович Абыкак в армии бывал, и методы обучения знавал не понаслышке.
Машке предстояла нелёгкая казарменная  служба.

***