ВЕСЬ ЭТОТ ЦИРК

ВЕСЬ ЭТОТ ЦИРК


Пошёл в цирк. Куда-то ходить надо, чтобы отдохнуть от людей. Не скажу, чтобы озверение было полным, но осознание превосходства над меньшими братьями приносит несомненное удовлетворение.


А тут, представьте, вижу, как этот самый «меньший» выделывает необыкновенные чудеса. Начинаю соображать, что сам на такое-подобное не способен и проникаюсь уважением, пускай хоть и к бурому медведю.


Вкратце перечислю увиденное: ездил на велосипеде /предположим, и сам бы сумел, вовремя научи меня родители /, но всё остальное, как-то взбирание на шест, стойки, кульбиты, сальто-мортале, жонглирование задними лапами и тому подобное — выше моего понимания, хотя к дуракам себя не причисляю, а вот поди ж ты...


С тех пор я вроде как потерянный. Не с кем удивление разделить. Жену попытался вовлечь, а в ответ услышал: «Меньше по бабам шляйся»! Сообразив, что не по адресу, решил обратиться непосредственно к дрессировщице. Тоже женщина, а ничего общего с моей женой. Описанию не подлежит, поскольку в ней такого наворочено, что, как говорится, хоть стой, хоть падай. Прелесть неизъяснимая. Всё при ней. И даже то, что ниже карниза, ничего, кроме благородного  воодушевления не вызывает. А как деликатна. Грубого слова даже скотина не услышит. При мне подошёл с какой-то просьбой медведь в котелке и шароварах, так она жестом намекнула, что говорит с гостем, а потому отвлекать её не следует. Медведь сразу ретировался, кланяясь мне и помахивая котелком.


Беседа с нею давалась не просто. Во-первых, волнение, во-вторых, косноязычие. А когда поняла, рассмеялась /голосок, между прочим, как колокольчик под дугой / и говорит: «Не поздно ли в вашем возрасте новую профессию приобретать"? Пришлось успокоить. Никакой, объясняю, вам не конкурент, но меня волнует процесс околпачивания животных. Как-никак, твари неразумные, а постигают и в некотором смысле превосходят уровнем. Сравниваю с собой и, по-честному говоря, не в свою пользу. «Будь по-вашему, – смеётся артистка. – Открою секрет, который и не секрет вовсе. Им следует давать мясо. Помногу и вовремя». Что же, спрашиваю, зверьё, как и мы, из-за куска мяса готово на всё? «Увы, – соглашается, увы»!


Потускнела в моих глазах и сама дрессировщица, и её работа. То, что человек, венец, так сказать, природы, злоупотребляет своим интеллектом ради сиюминутной выгоды, ещё понять можно. Но унижать, оскорблять животное, вынуждая на потеху публики дрессированно ходить вниз головой и все за кусок мяса...  Где же наше представление о гуманности?


Ушёл из цирка душевно усталый, а жене сказал: «Всё, старая, завязал»! — «С бабами»? — «Тьфу, пропасть! У тебя одно на уме. С человечеством. С искусством. Нет мне места там, где за кусок мяса покупаются и продаются».


Жена посерьёзнела, поверила, видимо, в мои терзания.


– Могу согласиться, – говорит, – что реальная жизнь полна противоречий между статичной моделью индивидуума и практическим её обытовлением. И, как свидетельствует опыт, никто в этом смысле не может считаться исключением. Все мы сродни бурым медведям, ибо мясо, которое получаем, по-научному называется зарплатой.


Следует, очевидно, пояснить, что моя жена служит уборщицей в Академии психологических проблем и заразилась в этой организации опасной долей цинизма.


– Наш сотрудник, кандидат наук, – продолжала она, как будто я её об этом спрашивал, – доказал на учёном совете, что при хорошей зарплате непременно осуществит важное научное открытие. А его обвинили в волю... волюнтаризме.

– В чём?

– В чём-то опасном для науки. Но мы, уборщицы, между собой его поддержали. За хорошую зарплату и мы не оставляли бы неубранными кабинеты.


Видимо, в культурных кругах такое положение считается нормальным. А мне весь этот «цирк» не в привычку.

Борис  Иоселевич